Дугин Философия традиционализма

Философия традиционализма

Границы патриархата

Метафизическая обоснованность патриархата логи- чески заканчивается там, где происходит его десакрализация, где налицо отказ от онтологии пола. За этим пределом начинается тонкая, но чреватая самыми серьезными последствиями «делегитимизация» патриархального устройства, поскольку в такой ситуации мужчина, архетипически призванный преодолевать свою человечность, замещать собой «светового мужа», «сверхчеловека», отказывается от духовной реализации, прерывает процесс онтологической фундаментализации своего полового предназначения и тем самым утрачивает право на волюнтаристский, патриархальный диктат. Десакрализация патриархата означает конец его метафизической легитимности. Как только такая десакрализация происходит, когда «бороды сбриты», женщины впервые получают некоторое основание для того, чтобы усомниться в адекватности тиранической доминации мужского пола. Отныне мы имеем дело с извращением мужской онтологии, с пародией на мужское начало, со своего рода «недомужчиной», поскольку утрата онтологического корня лишает такое существо субтильного солярного качества. Начиная с некоторого момента «бабий бунт» получает относительное оправдание.

Половая диалектика инициатических метаморфоз

Что такое инициация?

Инициация — это процесс, обратный происхождению или возникновению мира из его Причины.

Если мир творится путем отчуждения Божества от самого себя и создания чего-то внеположного Ему, то инициация является обратным маршрутом. Это возврат к Божеству того, что от него отдалилось, это приход к Истоку, вышедшего из него, это движение вспять.

Существует предание о том, что, когда Христос принимал святое крещение, воды Иордана потекли вспять.

Пол и Субъект

Этот момент и есть мгновение инициации: крещение есть христианская форма инициации, соответственно, в этот момент воды текут вспять.

Человек, встающий на путь инициации, движется в обратном порядке относительно того, как он возник. Он проходит в обратном порядке все стадии расставания с Первоначалом, предшествующего его появлению.

В инициатической практике символизм полов играет огромную роль. В библейских источниках выразительнее всего он изложен в «Песне Песней». Каббала постоянно имеет дело с символизмом полов. Индуистская традиция (особенно санкхья) весь процесс духовной реализации и инициации рассматривает через динамику соотношений пуруши и пракрити. Христианство говорит о Хри- сте-Женихе, который придет на брачный пир с душами праведных, которые представляются как «девы». Метафизика пола дает огромный материал и разнообразные сети символов, доктрин, учений, играющих важную роль в инициатическом процессе.

Весьма развит половой символизм в герметической традиции. В этих терминах чаще всего описывается весь процесс алхимического «Великого Делания». Алхимия разработала подробную схему инициатических метаморфоз, описанных в терминах метафизики пола. Проследим в общих чертах эту логику, изложенную довольно ясно у Юлиуса Эволы в книге «Герметическая Традиция»(15).

Главным объектом алхимической инициации является мужчина или носитель мужского начала. Причем это мужское начало взято в данном случае в достаточно ординарном смысле. Это обычный мужчина, для которого трансцендентная мужественность есть лишь потенциальная, еще не реализованная часть. У такого мужчины есть два пути.

Первый путь — сохранить, законсервировать относительную мужественность, и, например, завести детей, построить дом, начать разводить свиней, ходить на службу и т.д. Все это означает пойти обычным неинициатическим путем. В таком случае мужчина продолжает тот импульс, который дан ему с рождения. Будучи созданным и

Философия традиционализма

получив завет «плодиться и размножаться», он и движется в этом направлении, а его потенциальное солнечное мужество так и остается до конца лишь потенциальным, нереализованным. Такое существо замещает в бытии муж- чину, но отказывается от того, чтобы верифицировать эту потенциальность, чтобы подтвердить выданный кредит реальностью опыта. Доходя до смертной черты, такой мужчина исчезает безвозвратно.

Есть другой путь, когда мужчина выбирает логику, обратную инерции появления, логику возврата к истоку. Первое, что он должен сделать на этом пути (если говорить на языке герметического символизма), так это утратить свою мужественность. Он должен осознать, что его мужские качества являются своего рода иллюзией, они виртуальны и потенциальны, а в актуальности наличествует нечто иное – нечто совершенно немужское. Эта процедура называется в алхимии «первым браком» или «ч¸рным браком».

В этот момент мужское начало, или, как говорят герметики, «наш король», сливается с агрессивным женским началом, с «ч¸рной дамой» — в тантризме это описывается как процесс одержимости человека низшими сущностями женского толлка, «дакинями» из свиты черной богини Кали(16). В этом процессе мужчина (алхимический субъект) подвергается герметическому разложению, растворению, он утрачивает все свои мужские качества и свойства. В алхимических сюжетах «король» подвергается «декапитации», т.е. ему отрубают голову. В тантристских ритуалах и в шаманских практиках экстаза посвящаемого расчленяют духи. Существует тибетский ритуал «чод», входящий в арсенал инициатических практик традиции бон-по. В нем духи варят посвящаемого в его собственном черепе, потом съедают. В конце ритуала посвящаемый созерцает неподвижную поверхность черного озера – это «шуньята», пустота, реализация «анатмана», полного отсутствия индивидуальности.

Алхимические тексты описывают эту стадию так: «наш король» спускается с «черной дамой» в черный бассейн (реку, океан, могилу), растворяется там и полностью ис-

Пол и Субъект

чезает, умирает. Первый мужской цикл заканчивается. Но в отличие от обычной смерти инициатическая смерть, на которую ищущий посвящения идет сознательно, волевым образом, стараясь сохранить определенные рудименты духовного внимания бодрствующими, имеет совершенно иной смысл. Она есть ничто иное, как очищение. В результате разлагающего «первого брака» (или «черного брака») «химический мужчина» лишь снимает с себя все каче- ственно немужские элементы. Происходит отмывание, очищение подлинно мужского начала от тех наносов, которые могли раньше восприниматься как аспекты мужского (субъектного) начала, а, на самом деле, были тайно примешенными к нему женскими (объектными) элементами. Так в индуистском тантризме мужским качеством считается полная бесстрастность, но путь к ней идет че- рез одержимость страстностью, которая смывает поверхностные пласты души, увлекает их в черный хоровод распада, освобождая и очищая тем самым неизменную, внутреннюю неподвижную суть – истинную мужественность, подобную «алмазу» («ваджра»). Точно так же в буддистском ритуале «чод» — индивидуум считается здесь нечистой иллюзией, и эта нечистая иллюзия скармливается духам (тоже нечистым иллюзиям) – подобное к подобному – и в результате обнажается только высший неподвижный пробужденный дух, созерцающий пустоту.

После стадии черного брака (инициатической смерти) «наш король» воскресает, но воскресает в совершенно ином качестве, это уже совершенно иной мужчина. Это «белый мужчина», все женское (черное) смыто с него в процессе первичной диссолюции, гниения. Это совершенно особая «белая сера» или «несгораемая сера» («soufre incombustible»). Мужчина, который трагически, травмати- чески реализовал свое высшее качество, тайную возможность, заложенную в нем как смутное неопределенное обещание, становится совершенно иным существом, наделенным непредставимыми для обычных мужчин каче- ствами(17).

Если у естественного мужчины мужественность была внешней, то у «белого мужчины», «воскресшего короля»

Философия традиционализма

она становится внутренней. Вразумительно описать характеристики такого существа, посвященного, очень сложно, поскольку даже биологические (не говоря о душевных) процессы, которые у обычных мужчин проходят по-одному, у этих, «трансцендентных», мужчин проходят совершенно по-другому. Стоит лишь указать на то, что после прохождения инициатической смерти обычная биологическая смерть переживается совершенно иначе и представляется не исключительным, но вполне рядовым событием, ничего не меняющим принципиально в человеческом бытии посвященного.

После того, как происходит восстановление «трансцендентной мужественности», «воскресение», у «нового субъекта» открывается возможность создавать себя самому по собственному замыслу, не через отеческую инерцию, данную в первотворении, а через собственное самоутверждение, через свою автократическую, царскую, суверенную волю. Так появляется «суверенный человек» или «аутогенет». Это происходит за счет того, что меняется модус отношения существа с отеческим началом: оно более не находится во вне его, как начально заданный импульс или как референтная инстанция, но усваивается им, отождествляется с ним, и он становится «отцом» сам — не продуктом, но творцом, не результатом, но причиной. Мужское обещание становится отныне фактом. Очень важно заметить, что такая инициация возможна исключи- тельно в такой сакральной перспективе, где причинность мыслится ко-экзистентной, соприсутствующей следствию, а время рассматривается как цикл. «Новый мужчи- на» не подражает «отцу», не является «продолжателем» отца, он становится отцом, сливается во вневременном конусе с вечным и неизменным отеческим принципом. Тождество в этом случае строгое и полное.

«Белый мужчина» в алхимии называется «царем» и изображается как человек в короне и со скипетром. Отныне королевское достоинство его безотзывно и не зависит ни от каких случайностей. Многочисленные сказки различ- ных народов повествуют о царе, – по случайности, нерадивости, злому умыслу врагов, роковому стечению обсто-

Пол и Субъект

ятельств, собственной воле или как-то еще, — потерявшему трон и превратившемуся в простолюдина (свинопаса, пастуха, нищего, бродягу, аскета, рабочего, крестьянина и т.д.). Далее с ним происходят различные чудеса и, наконец, он возвращает себе трон, царское достоинство, но это достоинство, намекает сказка, существенно отличается от того, с которого все начиналось. Это достоинство неотъемлемое и абсолютное, не зависящее от перипетий и роковых метаний низшего мира. Таковы, в частности, сюжеты о царевиче Гаутаме, лежащие в основе буддистской традиции, или, в христианской версии, история царевича Иосафа. Религиозная традиция, естественно, переосмысливает этот инициатический сценарий в соответствии со своей собственной этикой. Так, царевич Гаутама, отказавшись от королевского достоинства добровольно, из сострадания, становится аскетом и просветленным, Буддой. А царевич Иосаф оставляет царство ради монашества и стяжания небесного венца блаженства в пустыне.

Эта стадия обретения «трансцендентной мужественности» не является последним шагом. Далее осуществляется «второй брак» (или «белый брак»), на сей раз — с «белой дамой». «Белая дама» вступает в брак с посвященным для того, чтобы осуществить высший, последний уровень инициации и реализовать «нашего андрогина» или «ребиса» — загадочное двухголовое существо. Это существо заставляет нас обратиться к той инстанции, которая предшествует появлению женского и мужского начал в бытии.

«Белая дама» — это пластическая женская субстанция, очищенная огнем «нового мужчины». Под воздействием «белого короля» она превращается из инфернальной слепой энергии хаоса в чистую послушную материю, «философскую землю», и теперь она готова к новой реинтеграции с «мужчиной», но теперь не он растворяется в ней, а она сгорает в нем. Венец брака – андрогин(18).

Это непредставимая, очень далекая метафизическая сфера. О ней даже говорить не стоит. Достаточно лишь упомянуть, что есть два типа брака, что мужское начало вступает с женским в брак дважды, и оба раза это совершенно разные онтологические явления: первый раз — это

Философия традиционализма

растворяющий «черный брак», второй раз — огнепальный «белый брак». В первый раз брак способствует вымыванию пассивных элементов из мужской души, во второй раз, наоборот, ведет к рождению в среде огненных мужских миров высшего андрогинного существа — по ту сторону всякой дуальности.

Äâà óìà

Оставив в стороне трансцендентного андрогина, который – отдельная тема, остановимся на двух мужчинах – «ветхом» и «новом», мужчине «до черного брака» и после него. Чем они отличаются? Так как мы показали выше, что муж – это ум, то различие мужей должно как-то проявляться в различии умов.

Речь идет здесь об очень тонкой вещи, которая в Традиции называется «проблемой локализации ума». Современные люди убеждены, что умственная деятельность однозначно связана с головным мозгом. Однако в Традиции такая очевидность отсутствует.

Локализация ума в мозгу характерна для обычного мужчины, мужчины не прошедшего инициации. В индуистском тантризме эта категория называется «пашу», «животные». Для такого мужчины мысль, ум пребывают в латентном состоянии. Их мысль – это лишь обещание мысли, точно так же, как их мужественность – лишь возможность мужественности.

Ум, локализованный в мозгу, действует совершенно специфическим образом. Это особый род ментальной деятельности, когда рассудочные цепи скользят по поверхности вещей, имитируя траектории заведомо заданных, извне навязанных клише. Мужчина, не прикладывающий радикальных усилий для реализации своего внутреннего, трансцендентного, светового измерения, относится к стихии истинного ума косвенно, он остается нереализованной возможностью. Головная локализация и есть признак ума совершенно недостаточного, виртуального.

В процессе инициации через «черный брак» ум муж- чины подвергается фундаментальной трансмутации. По-

Пол и Субъект

казательно, что различные традиции описывают посвящение – «первый брак» — как «декапитацию», т.е. отрубание головы. Именно в чаше черепа (головы) варят посвящаемого духи в ритуале «чод». Потеря мужского начала в ходе «растворения» символически тождественна потере «разума», «рассудка», «головы». Если до первого «инициатического брака» мужчина видел рассудочную деятельность как определенную опору, то в процессе брака он теряет ее, происходит «ликвифакция» рационального механизма – опорой становится безумие, разум подводит, голова опустошается. Это и описывается подчас как ее «отсечение». Рассудок, локализованный в голове, опасен тем, что он склонен выступать как действительный «патриархальный» принцип – в то время, как на самом деле, это лишь завуалированно «женская» инстанция – только огрубелая, косная, утратившая хаотическую гибкость и подвижность. Расставаясь с рассудком (в некоторых шаманских практиках это сопровождается «инициатическим травестизмом» (19) ), посвященный расстается с претензией на «ложную мужественность», погружаясь в растворение женской природы, которая освобождается от оков и демонстрирует, что прежний «ветхий рассудок» не альтернатива безумию или неразумности, но лишь завуалированное безумие, тщательно замаскированный идиотизм.

Посвященный мужчина после «воскресения» имеет иной ум, и расположен он более не в голове, а в иной части тела – в сердце.

Тот, кто воскресает после первого «черного брака», представляет собой принципиально иное существо, которое мыслит не мозгом, а сердцем, не логическими категориями, а цельными (холистскими) объемами. На языке Традиции, мысль есть форма сердечной деятельности.

В нашем современном мире все пропорции нарушены; с сердцем сопрягаются эмоции и иррациональные побуждения и т.д. В мире Традиции все было иначе: подлинная локализация ума находилась в сердце, а в мозгу пребывает лишь отражение, тень сердечного света, его очень предварительная, виртуальная версия, своего рода «полуфабрикат».

Философия традиционализма

Но между истинно мужским (мыслящим) сердцем и псевдо-мужским (квази-мыслящим) рассудком лежит особая «змеиная», «темная» субстанция – «змей, обвившийся вокруг сердца», «дракон, стерегущий сокровища», «меркуриальная топь», «радикальная влага», «мертвое море» и т.д. За счет этой женской инстанции лучи сердечного солнца искажаются, отражаясь в черепных сводах и мозговых извилинах, как в пещере Платона. Идеи, эйдосы живут в сердце, в мозгу их искаженные отражения. Когда рассудок спускается в этот туман, он прикасается к той стихии, которая ответственна за искажения, представляя собой чистую погрешность. Это и есть женские духи-людоеды, выпускаемые в тибетском ритуале «чод». Это также «разбуженный дракон», «враждебный змей». Борьба с ним – это динамика «черного брака», драматизм растворения. С точ- ки зрения умственной деятельности, эта операция может быть определена как «добровольное безумие». Лишь пробравшись сквозь толщи сбивающих с пути вихрей, в глубине «телесной земли» пребывает сокровище, «золото», возвращающее начальную устойчивость, только совершенно на ином уровне – это более не устойчивость следствий, но непоколебимость причин. Это сердечный ум. Более не отражение, но источник света, свободно рождающий рой светлых образов, сверхрациональных снов.

В каббалистической традиции, описанной, в частности, в романе «Зеленый лик» Густава Майринка, этот ритуал излагается в виде сюжета о «перестановке светильников». К каббалисту в один прекрасный день является пророк Илия (под видом странника или даже дальнего знакомого) и передвигает на столе семисвечники. С этого момента человек «чувствует умом» и «думает сердцем». Он не восприимчив к физико-психической реальности, и напротив, миры идей выступают для него как объекты прямого опыта, как плотная, почти плотская реальность.

Чтобы нагляднее представить различие между умом, располагающимся в голове и в сердце, можно привести в пример «Критику чистого разума» Канта. Из внимательного изучения этой книги можно получить представление, что такое «мозговой ум» в его наиболее развернутой, ис-

Пол и Субъект

следующей саму себя, рефлектирующей ипостаси. «Критика чистого разума» — это гносеологический гимн муж- чины, обладающего лишь одним мозгом, принципиально не способного постигнуть реальность, легко и беспрепятственно схватываемую сердцем — реальность «ноумена», «светового», «полярного» измерения бытия.

Возвращаясь к теме «сакральной обоснованности патриархата», можно сформулировать ее следующим образом: патриархат метафизически легитимен тогда и только тогда, когда его структура опирается на инициатический ритуал «черного брака» и последующего воскрешения; когда мужчины (пусть не все, но избранные) идут путем онтологической реализации заложенных в них метафизических предпосылок; когда они — путем очень рискованных действий над самими собой и над другими — из своей вначале номинальной мужественности высекают искру подлинно мужского начала, которое и поддерживает патриархальный огонь на должном уровне; когда они перестают думать головой и начинают думать сердцем; когда из завуалированных женщин они превращаются в настоящих и суверенных мужчин, т.е. в существ, стяжавших трансцендентную вертикаль и отождествившихся с ней.

Следовательно, патриархат черпает свое основание в особых сверхрациональных доктринах и соответствующих им ритуалах, в процессе которых доктрины и догмы превращаются из объекта веры в объекты прямого и непосредственного опыта. Из этого можно сделать вывод: нынешний патриархат более не легитимен, он не обоснован метафизически и не подтвержден инициатическим опытом. А следовательно, в определенном смысле, этот «современный патриархат» таковым не является, представляя собой «крипто-матриархат», подобно тому, как «рассудок», локализованный в голове, есть ничто иное, как «крипто-безумие» .

Совершенно ясно, что в наше время все обстоит далеко не так, все пропорции в отношениях и идентификации полов перевернуты, все обстоит обратным образом, нежели в мире Традиции.

Философия традиционализма

Дезонтологизация пола, отход от метафизики пола начались довольно давно, в тот момент, когда стали меняться базовые парадигмы — от традиционных к современным, когда мир современности стал наступать на мир Традиции. Традиция защищалась, отбивалась, но при этом неуклонно сокращалась, скрывалась, удалялась, становилась все менее отчетливой, доступной, очевидной, а язык современности постепенно вступал в свои права.

Современная модель соотношения полов основана на извращенном патриархате. Могут задать вопрос, на который мы частично ответили чуть выше: почему отказ от языка Традиции не приводит к прямому и непосредственному утверждению примата «женского начала», что было бы тождественно постановке надо всем бескачественной тьмы?

Ответов может быть несколько. С одной стороны, исторически сложилось так, что последней традиционной формой, с которой человечество имели дело в циклическом развитии Традиции, был именно патриархат. По мере его вырождения внешние, номинальные формы сохранились, а содержание стало вымываться, утрачиваться по мере процесса десакрализации мужчины.

Десакрализация остального мира вытекала именно из десакрализации мужского начала. Если привлечь тему локализации ума, то все станет предельно ясно. Современный мир, язык современности, современные представления о разуме и о мужчине синхронно начинаются тогда, когда рациональные качества человеческого существа вытесняют метафизическую интуицию, когда происходит забвение об инициации, о метафизической реализации, о «перестановке светильников», о сердечном знании, сердечном делании. С этого периода мужское начало отождествляется с сугубо рациональным началом. Память об инициатических алхимических, герметических практиках или об аналогич- ных практиках, распространенных в иных традициях — в том числе о христианском умном делании – стирается. Очень показательно, что Петр Первый в свое время покушался на монастыри, всерьез решившись их упразднить (за безделье!), когда в русских монастырях были очень распро-

Пол и Субъект

странены исихастские практики – «сердечного умного делания», «сердечной молитвы», паламитского «помещения ума в сердце» и т.д. Тот же Петр усердно гнал старообрядцев, носителей солярной традиции, резал бороды, символы солнца и мужского начала и т.д.

Автономизация локализованного в мозгу ума, выделение рациональных моделей познания мира в качестве основополагающих и единственных (что составляет сущность языка современности), парадигмы современного мира – могли стать всеобщей нормой только через десакрализацию патриархального мужского начала.

Женская стихия, пластическая субстанция связана с частичной разумностью, хаотичностью, но в то же время она ближе к лучам сердца, поэтому женщинам присуща интуиция, которая является выражением холистской формы познания. Какой бы ни была деградация женского на- чала, – мы знаем, что индусы считают, что наша эпоха проходит под знаком всевластия «черной богини» Кали, отсюда «кали-юга», как называют в Индии наш циклический период, — она не могла бы привести к отчетливой, кристальной форме языка современности, какую дало вырождение патриархата, онтологическое падение мужчины.

Здесь напрашивается одно интересное наблюдение. Логика герметического брака, описанная выше, подразумевает, что «первый мужчина», «ветхий муж» наделен до начала инициатического процесса не подлинной, но фиктивной мужественностью, которая есть, в конечном итоге, лишь замаскированная под мужественность женственность. А еще точнее - это своего рода обратный андрогинат, полярно симметричный высшему метафизическому андрогинату, реализуемому «во втором браке». Ум, локализованный в мозге, соотносится в Традиции с Луной, женской планетой, но это не противоречит тому, что рассудочность есть отличительное свойство «непосвященных мужчин».

Таким образом, максимальная антитеза языку Традиции, парадигме Традиции кристаллизуется не в женской хаотизации сердечного солнечного ума, свойственного «Lichtmensh’у», но в профанизации патриархата, где про-

Философия традиционализма

исходит негативное преодоление низших границ и мужского и женского. Будучи пассивным (в отличие от сердечного созидающего ума) и отчужденным от психического моря жизненных импульсов (в отличие от собственно женского начала) рассудок является бесполым, механическим и омертвевшим инструментом. Наследуя формально некоторые тенденции сакрально обоснованной патриархальной цивилизации, он иссушает виталистские («пантеистические», «гилозоистские») импульсы женской стихии, но не восходит к активности сердца, а консервируется в своей отстраненности.

Десакрализация патриарха в рационалистической цивилизации скрывает под собой утрату мужского достоинства. Любопытно, что именно народы Запада, начи- ная с римлян, в культуре которых наличествовало и в древние времена аномально много рациональных черт, ввели в практику бритье бород. Изначально это имело культовый смысл и относилось только к касте жрецов некоторых женских божеств, культ которых подчас сопрягался не только с бритьем бород, но и с ритуальной кастрацией. В сюжете «герметического брака» можно отождествить такую практику с фиксацией подчинения мужчины женской стихии внутреннего, промежуточного, меркуриального плана. Как бы то ни было, бритва — развитие темы серпа — является отличительным символом женского (ча- сто хтонического) божества. В русской секте скопцов бритва играла особую сакральную роль еще в XIX веке.

Бритье бород, таким образом, связано именно с демускулинизацией и, одновременно, с особым акцентом на рационализм. То обстоятельство, что оба явления напрямую связаны с западно-европйеской, и особенно романской, цивилизацией, не простая случайность.

Ресакрализационный характер раннего феминизма

Сделаем некоторое отступление. В наше время феминизм кажется явлением еще более современным, чем даже десакрализированный патриархат. Некоторые современ-

Пол и Субъект

ные женщины («прогрессивные» женщины) хотят уравнять себя с современными мужчинами, сравняться с ними. При этом за образец берется именно современный рассудочный мужской тип. Таким образом завершается вырождение обоих полов. Современная женщина утрачивает женственность и приобретает псевдо-мужественность. Так как современные мужчины в онтологическом смысле тоже не более, чем псевдомужчины, то это вполне возможно. Общим знаменателем является индивидуализм, рационализм, реализация того «низшего андрогината», о котором говорилось выше.

Сегодня мало кто знает, что в истоках современного феминизма были несколько иные идеи, сохранилившиеся и сегодня, но не в магистральном, «политкорректном» направлении, а на периферии.

В Европе феминизм был, в значительной степени, обобщенной реакцией проницательных женщин на прогрессирующее вырождение, десакрализацию мужского начала. Активистками раннего феминизма были сплошь и рядом женщины, поглощенные оккультными учениями – г-жа Дерэзм (основательница масонской ложи «Права Человека», куда впервые, нарушая все масонские принципы, стали допускать женщин), С.П.Блаватская (основательница теософизма), Анни Безан (продолжательница дела Блаватской и крупнейшая женщина-масон), Мод Гонн (пассионария ирландского национализма и активистка «Golden Dawn»), позже Алиса Бэйли (New Age), Елена Рерих и т.д. Эти учения представляли собой попытку спонтанного и хаотичного возврата к утраченной сакральности, реакцию на позитивизм, материализм, механицизм и рационализм Просвещения. В каком-то смысле, и сама эта реакция была вполне женским, спутанным, нечленораздельным явлением, где ценные элементы языка Традиции были перемешаны со случайными фрагментами «науч- ных» и «прогрессивных» представлений. Не случайно, активистками теософизма, оккультизма, «редиостезии» сплошь и рядом были особы женского пола. Мужской порядок в эту сферу принес только Рене Генон, который отделил ценное от случайного и закрыл тему, показав гра-

Философия традиционализма

ницы того, что является «ортодоксией» для сферы традиционализма и эзотеризма.

Но все же изначальный европейский феминизм был тесно связана с тенденциями, которые в том или ином смысле противостояли основной стратегии современности. И претензии, выдвигаемые к мужчинам, носили «неосакральный» характер.

Эти аспекты часто сопрягались с революционной политической практикой и отрицанием западного христианства, которое, по мнению некоторых активисток феминизма, и был причиной десакрализации мира, торжества механического «профанически мужского» подхода. Не делая четкой разницы между подлинно сакральным патриархатом и пародией на него в современном обществе, а также догадываясь о роли «креационистских» доктрин, ограничивающих пансакральность мира на уровне догматической теории, ранние феминистки сочетали мистику (подчас магию), антирационализм, проповедь «новой религиозности» и социализм. Причем, сказанное выше о неоспиритуализме, можно приложить и к социализму, о чем упоминает и Генон, указывая, что большинство европейских оккультистов XIX века вышли из тех же самых сред, что и европейские социалисты: из масонских лож, мистических обществ, тайных миллинаристских сект, каббалистических кружков. Но это отдельная тема.

Тенденция к сакральности сохранилась – х отя и в трансформированном виде – в современном феминизме. Это течение делится приблизительно на две части. Одна часть феминисток убеждена, что задача «современной женщины» — стать точно такой же, как «современный мужчина», т.е. полностью десакрализированным, агрессивным, профаническим рассудочным существом. Другая часть, напротив, считает, что развитие и освобождение женщин должно идти не по модели уравнивания и «мускулинизации» (параллельно с некоторой общеобязательной «феминизацией» самих мужчин), но в направлении реализации собственного женского – интуитивного, проникновенного, ритмического, непрерывного бытия. И в таком случае речь идет лишь о требовании признать за

Пол и Субъект

женским полом особую шкалу ценностей, автономную дифференцированную логику, не имеющую с мужскими критериями общей меры и, следовательно, не оцениваемую по упрощенной шкале «хуже», «лучше», «так же».

Само наличие такого явления показывает, что женская онтология более устойчива к циклической деградации, нежели профанически мужское начало. Женщины воплощают в себе объектную сакральность и подвергаются онтологической дегенерации гораздо в меньшей степени, нежели мужчины. Если мужчина отказывается осуществлять перестановку светильников, выдвигает как программу ориентацию на рационализм, рассудочность, чистый расчет, «минимальный гуманизм», это вызывает резкую катастрофу не только социально-культурного, но и природного масштаба (вспомним, к каким экологическим последствиям, в конце концов, привели «научные программы» Фрэнсиса Бэкона, видевшего в Природе лишь объект для завоевания и подчинения(20)). Пласти- ческие инерциально-сакральные (женские) инстанции не участвуют напрямую в этом подрывном, субверсивном, рационалистическом проекте. Сами по себе, женщины не могут эффективно справиться с предательством своего полового архетипа мужчиной, не способны повернуть ситуацию вспять, но они, безусловно, страдают от этого. Не случайно именно женщины являются хранительницами традиций, культов и преданий, осуществляя культурную, духовную, сакральную непрерывность поколений.

Иерархия мужского начала в «параллельной иерархии» Тантры

Реализацией подлинно мужского начала приоритетно занимается тантрическая традиция. Большое значение для предмета нашей лекции имеет ее внутренняя иерархия, которая отражает основные стадии эффективной, опытной реализации мужского начала.

Тантрическая иерархия отличается от обычной четырехкастовой системы индуистского общества. Эта иерар-

Философия традиционализма

хия тантристской «каулы» («цепи») предстает перпендикулярной обычной системе.

Обычная кастовая система состоит из брахманов, кшатриев, вайшьев и шудр (есть еще чандалы, неприкасаемые, но они вне каст). Эти касты являются врожденными, и никакие подвиги, совершенные при жизни, не способны перевести человека из одной касты в другую. Касты предопределяют, какие социально-политические и экономические функции способен исполнять человек, к ней принадлежащий. У каждой касты есть особые жизненные цели. Индусы считают, что касты сопряжены с человеческой природой и представляют собой некое неотторжимое от человека наследие, которое, однако, одни реализуют и преумножают, а другие проматывают. Но баланс подводится только после смерти, предопределяя дальнейшую цепь перевоплощений.

Тантризм предлагает совершенно иной подход к иерархии. Всех тантристов, принадлежащих к «цепи», они делят на три категории. Первая категория — это «пашу» (животные), вторая — «вирья» (герои), и «дивья» («боги»). Эта тантрическая иерархия вообще никак не коррелирована с иерархией обычных индуистских каст. Тантристским «пашу» (т.е. «животным», «зверем»), может быть брахман, существо высшей касты, а, например, «дивья» («богом») может стать чандала, т.е. существо самой низшей касты, даже за пределом каст вообще. Это очень интересный момент, поскольку тантрическая иерархия это не иерархия онтологической данности, но шкала, фиксирующая оперативное преображение человека в ходе конкретных волевых усилий по реализации архетипа.

«Пашу» — это обычный «мужчина», с локализацией ума в «голове», а жизненной силы («кундалини») — в основании позвоночника («муладхара-чакра»).

«Вирья» — это мужчина, прошедший инициатический брак, растворение и воскрешение. Его жизненная энергия пробуждена, поднимается по тонким стоянкам параллельной физиологии, а сознание, напротив, спускается к сердечной точке (чакре). Слово «вирья» означает также «муж», «мужчина». Эвола указывал на сходство санскритского «вирья» с латинским vir, «муж», «мужчина».

Пол и Субъект

«Дивья» — высший посвященный, осуществивший «второй брак», «белый брак», с «внутренней женщиной». Для существа, достигшего этой ступени, жизнь и смерть, порок и добродетель, распущенность и воздержание не имеют никакого смысла.

Важно понять это дублирование иерархий и параллельность их полномочий. Жесткое кастовое общество индусов никогда не отступает от своих принципов, и даже если мы имеем дело с тантристским «дивья», высшей фигурой «каулы», его социальные функции, занятия, профессиональные и ритуальные качества остаются точно такими же, если бы никакой тантрической реализации и не произошло. Верно и обратное: номинальное превосходство брахманов или кшатриев в конкретном случае может сочетаться с полной нереализованностью мужского архетипа.

Для нас такое раздвоение невероятно трудно понять. Как можно стяжать высшую форму посвящения, стать «совершенным человеком» и продолжать оставаться пастухом, башмачником, рыночным нищим или даже неприкасаемым… Но тем не менее это обычная для сакрального подхода особенность: обе иерархии (внешняя и внутренняя) не противостоят друг другу, но дополняют, сохраняют и поддерживают друг друга, указывая путь для тех, кто ищет инициации, глубины и стихии непосредственного метафизического опыта, независимо от кастовой принадлежности, но, вместе с тем, тщательно оберегая сакральные устои общества от прямой зависимости от воли, мощи, усердия, героизма отдельного индивидуума, вставшего на путь реализации высшего онтологического принципа.

Параллелизм кастовой и инициатической систем дают идеальную модель предельно стабильного существования сакрального общества, где всегда возможное отчуждение реального содержания носителей какой-то касты от кастового предназначения не вызывает революционного отторжения со стороны существ, которые идут путем прямого духовного опыта, но проявляется на ином уровне в инициатической иерархии.

Философия традиционализма

Мужское начало и «консервативная революция»

Мужское, героическое начало, тип «вирья», сегодня не может не быть революционным, радикальным, даже в том случае, если речь идет о защите извечных ценностей Традиции. Кроме всего прочего, это предполагает фундаментальную свободу от мифов толпы, от гипноза средств массовой информации, от языка современности и суверенную независимость от позитивистско-рассудочных моделей.

Пока мы будем находиться в состоянии тантрических «пашу», т.е. зверо-людей, подавленных иллюзорной массой внешнего мира, ставшего непроницаемым для лучей духа, мы останемся недееспособными, бессильными, а наше неприятие экстремальных форм современности не выйдет за пределы жалкого ressentiment’а.

Консервативной Революции, традиционализму требуются агрессивные, наглые, злые и дерзкие мужчины, которые будут прокладывать пути, где они хотят, и двигаться к осуществлению наших целей в состоянии полной свободы, независимо от того, что считается «политкорректным», а что нет. Это не значит, что они должны только «быть против» любой ценой или нарочито нарушать общественный порядок. Истинный «вирья», настоящий муж просто не знает, что такое запрет: он не нарушает его и не соблюдает, просто движется туда, куда ему надо, куда его влеч¸т. Если он считает, например, что порядок, навязанный нам языком современности, не адекватен и метафизически нелегитимен, он не принимает его в расчет и действует так, как будто этого порядка не было и нет.

По большому счету, в таком свободном, волевом, сердцецентрическом мужском идеале заложена оперативная, мистическая сила. Стоит только собрать небольшую группу людей подлинно (сакрально) мужской ориентации — и массивные стены тюрьмы современного мира покачнутся, задрожат. Стоит только продвинуться на несколько шагов в ту сторону, где невидимая рука вечно живого переставляет светильники — и фортификации профанического языка, воплощающего в себе отрицательный резуль-

Пол и Субъект

тат мировой истории, разрушатся в пыль. Но для того, чтобы по ту сторону эмпирического месива кали-юги схватить запредельный кристалл иного смысла цикла, для того, чтобы подвести черту под тайной работой, осуществлявшейся сквозь и вопреки темным стратегиям современности, направленным на искоренение сакрального начало, на кастрацию истинно мужского, сердечного ума, нам необходим отчаянно героический шаг – насыщенный риском нечеловеческого отчаянного мужества.

Мужчина, идя в сторону онтологической причины своей мужественности, растворяясь в кислотах «черного брака», отдавая свое существо на съедение безумных, помешанных духов-канибалов, рискует всегда и очень серьезно. Даже в рамках сакральной традиции, которая бдительно следит за пропорциями этого инициатического акта, максимально благожелательно готовит мужчину к этому шагу с первых шагов, перестановка семисвечников все равно предполагает огромный риск, от которого не избавлен никто и никогда. Нов наших условиях этот риск максимален. Эта воля должна пропитать все существо, вытеснить все остальное, сконцентрироваться только на одной невозможной, недоступной, но абсолютно необходимой, хотя никем не указанной, не заказанной и не подтвержденной цели.

Мужчиной становятся не благодаря, а вопреки. Сегодня объем того, что надлежит опрокинуть, преодолеть, превозмочь – максимален. Горизонт далек, как никогда. Сила, влекущая нас прочь от истока, обрела гигантскую инерцию, она сметает любые поползновения к обратному курсу, как цунами, крушащее жалкие попытки двуногих спастись… И тем не менее, у того, кто хочет стать мужчиной, нет иного выхода: ему предстоит идти в противоположном направлении, против ветров и стремнин деградации. Вспять.

Не скрою, руки опускаются при виде тех, кто приходит с нами «делать Консервативную Революцию», бороться с языком современности. Я не говорю про официальных консерваторов, они вне всяких оценок. Их мужественность уступает решимости крольчихи или авантюризму