Глава 179. Здесь я должен рассказать... Как была возведена стена [го­рода Вавилона]. Лишь только выкопали ров, то взятую оттуда землю

33

стали употреблять для выделки кирпича. Изготовив достаточное ко­личество сырых кирпичей, обжигали их в печах. Вместо цемента строители пользовались горячим асфальтом и через каждые тридцать рядов кирпича закладывали между камнями камышовые плетенки. Сначала таким образом укрепили края рва, а затем и саму стену. На верху стены, по краям, возвели по две одноэтажные башни, стоявшие друг против друга. Между башнями оставалось пространство, доста­точное для проезда четверки лошадей. Кругом на стене находилось 100 ворот целиком из меди (в том числе их косяки и притолоки). Есть и другой город в восьми днях пути от Вавилона по имени Ис. Там протекает небольшая река также под названием Ис. Впадает она в реку Евфрат. Эта-то река Ис выносит своим течением комочки асфальта. Отсюда и был доставлен асфальт для постройки вавилон­ской стены. <...>

Глава 194. <...> Теперь я перейду к рассказу о самом удивительном из всего, что есть в этой стране (кроме самого города Вавилона). Суда, на которых плавают вниз по реке в Вавилон, совершенно круглые и целиком сделаны из кожи. В Армении, которая лежит выше Ассирии, вавилоняне нарезают ивовые прутья для остова корабля. Снаружи [остов] обтягивают плотными шкурами наподобие [круглого] днища корабля. Они не расширяют кормовой части судна и не заостряют но­са, но делают судно круглым, как щит. <...> Затем набивают все суд­но соломой [для обертки груза] и, нагрузив, пускают плыть вниз по течению. Перевозят они вниз по реке главным образом глиняные со­суды с финикийским вином. Управляют судном с помощью двух ру­левых весел, которыми стоя загребают двое людей. Один из них при этом тянет судно веслом к себе, а другой отталкивается. Такие суда строят очень большого размера и поменьше. Самые большие вме­щают до 5000 талантов груза. <...>

Глава 197. Есть у вавилонян... разумный обычай. Страдающих ка­ким-нибудь недугом они выносят на рынок (у них ведь нет врачей). Прохожие дают больному советы [о его болезни] (если кто-нибудь из них или сам страдал подобным недугом, или видел его у другого). За­тем прохожие советуют больному и объясняют, как сами они исцели­лись от подобного недуга или видели исцеление других. Молча про­ходить мимо больного человека у них запрещено: каждый должен спрашивать, в чем его недуг. <...>

Книга вторая. Евтерпа

<...> Глава 2. ...Египтяне же до царствования Псамметиха считали себя древнейшим народом на свете. Когда Псамметих вступил на престол, он стал собирать сведения о том, какие люди самые древние. С тех пор египтяне полагают, что фригийцы еще древнее их самих, а сами они древнее всех остальных народов. Псамметих, однако, со­бирая сведения, не нашел способа разрешить вопрос: какие же люди древнейшие на свете? Поэтому он придумал вот что. Царь велел отдать двоих новорожденных младенцев (от простых родителей) пастуху на воспитание среди стада [коз]. По приказу царя никто не должен был произносить в их присутствии ни одного слова. Младен­цев поместили в отдельной пустой хижине, куда в определенное вре­мя пастух приводил коз и, напоив детей молоком, делал все прочее, что необходимо. Так поступал Псамметих и отдавал такие приказа­ния, желая услышать, какое первое слово сорвется с уст младенцев после невнятного детского лепета. Повеление царя было исполнено. Так пастух действовал по приказу царя в течение двух лет. Однажды, когда он открыл дверь и вошел в хижину, оба младенца пали к его ногам и, протягивая ручонки, произносили слово «бекос»... Псамме­тих... велел расспросить, какой народ и что именно называет словом «бекос», и узнал, что так фригийцы называют хлеб. Отсюда египтяне заключили, что фригийцы еще древнее их самих. Так я слышал от жрецов Гефеста в Мемфисе... <...>

Глава 4. ...Вот что единогласно передавали мне [жрецы]. Египтяне были первыми людьми на свете, кто установил продолжительность года, разделив его на двенадцать частей [по] временам года. Это от­крытие, по словам жрецов, египтяне сделали, наблюдая небесные светила. Их способ исчисления [месяцев], как мне думается, точнее эллинского: эллины ведь каждый третий год добавляют вставной месяц, чтобы сохранить соответствие времен [естественного года]. Египтяне же считают 12 месяцев по 30 дней и прибавляют каж­дый год [в конце] еще 5 дней сверх [этого] числа, причем у них круговращение времен года [всегда] приходится на одно и то же время... Древнейшим царем из людей в Египте был Мин. В его время весь [Нижний] Египет, кроме Фиванской области, являлся боло­том и вся местность, лежащая теперь ниже озера Мериды, нахо­дилась под водой. До озера же от моря семь дней теперь плавания вверх по реке.

35

Глава 5. Эти рассказы о стране мне представляются совершенно пра­вильными... <...>

Глава 19. Когда Нил выходит из берегов, то не только заливает Дель­ту, но даже и часть так называемой Ливийской и Аравийской облас­ти, именно [область] на два дня пути в обе стороны (иногда больше, иногда меньше). О природных свойствах этой [удивительной] реки я не мог ничего узнать ни от жрецов, ни от кого-либо другого. Именно, я старался дознаться у них, почему Нил, начиная от летнего солнце­стояния, выходит из берегов и [вода его] поднимается в течение при­близительно 100 дней; по истечении же этого срока вода снова спа­дает, река входит в свое прежнее русло и затем низкий уровень воды сохраняется целую зиму, вплоть до следующего летнего солнцестоя­ния. Ни один египтянин не мог мне ничего сообщить о [причинах] этого явления, никто не был в состоянии ответить на вопрос: отчего природа Нила прямо противоположна природе остальных рек. Путем расспросов я желал узнать причину указанного явления и почему из всех рек [на свете] только с этой реки не дуют [холодные] ветры.

Глава 20. Однако некоторые эллины, которые хотели, конечно, про­славиться своими знаниями и проницательностью, высказали три различных объяснения причин разливов [Нила]. Два из них, собст­венно, даже не заслуживают обсуждения (разве что вкратце), но мне хочется, по крайней мере, упомянуть о них. Согласно одному толко­ванию, причиной нильских разливов являются этесийские ветры¹, которые-де препятствуют реке течь в море. Однако в иные годы этих ветров не бывает, но подъем воды в Ниле все-таки происходит. К то­му же если бы причиной тут были ветры, то и все другие реки, так­же текущие против них, должны были бы вести себя подобно Нилу.

Глава 21. Второе толкование еще неразумнее и, так сказать, удиви­тельнее первого. Оно гласит: подъем и спад [воды Нила] происходит оттого, что Нил вытекает из Океана, а этот Океан обтекает всю зем­лю кругом.

Глава 22. Наконец, третье объяснение, хотя и наиболее правдоподоб­ное, тем не менее самое ложное. Действительно, и оно так же реши­тельно ничего не объясняет, утверждая, будто Нил выходит из бере­гов от таяния снегов. Между тем Нил течет из Ливии, затем проходит через Эфиопскую землю и впадает в море в Египте. В самом деле, как же [разлив] Нила может происходить от [таяния] снегов, если эта река течет из самых жарких стран в страны, значительно более хо­лодные. По крайней мере, всякому, кто вообще в состоянии судить о таких предметах, представляется невероятным, чтобы [разлив] Нила происходил от [таяния] снегов. Первый и решающий довод [против этого] - знойные ветры, дующие из этих стран. Во-вторых, в этой земле вовсе не бывает дождей и она никогда не покрывается льдом. После же снегопада в течение пяти дней непременно должны выпа­дать дожди. Поэтому если бы [в этих странах] шел снег, то были бы также и дожди. В-третьих, люди там черные от действия [сильного] зноя. Коршуны и ласточки остаются там целую зиму, а журавли, спа­саясь от скифских холодов, прилетают в эти места на зимовку. Итак, если бы в этой стране, по которой течет и откуда берет начало Нил, выпадало бы хоть немного снега, то ни один из приведенных фактов был бы невозможен, как это и логически необходимо².

Глава 23. Толкователь же, который рассуждает об Океане, забрался в такую темную, неизведанную область и [потому] ничего не доказы­вает. Мне, по крайней мере, ничего не известно о существовании реки Океана. Имя «Океан» придумал, по моему мнению, Гомер или еще какой-нибудь древний поэт и ввел его в свою поэзию.

Глава 24. А если теперь, отвергнув приведенные мнения, я должен высказать свой собственный взгляд на это неясное явление, я скажу, отчего, как мне думается, разливы Нила происходят летом. Зимней порою солнце, гонимое северными ветрами, уходит со своего обыч­ного летнего пути в Верхнюю Ливию. Этим, одним словом, и объяс­няется все явление. Ведь та страна, к которой ближе всего этот бог [солнце] и где он пребывает, естественно, самая безводная, и реки там высыхают.

Глава 25. Если же вдаваться в подробности, то дело обстоит вот как. На своем пути через Верхнюю Ливию солнце производит вот какое действие: так как при всегда ясном небе земля там нагрета и нет хо­лодных ветров, то действие [солнца] там такое же, как в летнее вре­мя [у нас], когда оно проходит посредине неба. Ведь солнце притяги­вает к себе воду и затем снова отталкивает ее вверх, где ее подхваты­вают ветры, рассеивают и заставляют испаряться. Поэтому совер­шенно естественно, что ветры, дующие из этой страны (именно, южный и юго-западный), больше всего приносят дождей. Солнце же, мне думается, каждый раз не отдает назад всю нильскую воду, кото­рую ежегодно притягивает к себе, но [всегда] оставляет некоторое

37

количество себе [в пищу]. Когда же зима подходит к концу, солнце снова возвращается на середину неба и с этих пор уже равномерно притягивает к себе воду из всех рек. До того времени [зимою] благо­даря обильному притоку дождевой воды реки полноводны, так как в стране выпадают обильные дожди и она испещрена [полными воды] оврагами. Летом же, когда дождей больше нет и солнце притягивает воду, реки мелеют. Нил же, не питаемый дождями, напротив, как раз в это время, когда солнце не притягивает его воды, [т. е. зимою] -единственная из всех рек, у которой, естественно, зимой гораздо меньше воды (сравнительно с нормальным уровнем ее летом). Ведь летом солнце притягивает к себе нильские воды в такой же мере, как и воды других рек, тогда как зимой только один Нил подвер­гается действию солнечных лучей. Таким образом, я держусь того мнения, что солнце - причина [летних разливов] и зимнего обмеле­ния Нила.

Глава 26. Я думаю также, что от солнца зависит и сухость воздуха в этих странах, так как оно раскаляет [землю] на своем пути. Таким образом, в Верхней Ливии - вечное лето. Если бы порядок времен года [и стран света] изменился, и в той части неба, где теперь север­ный ветер и зима, были бы южный ветер и полдень, и северный ветер дул бы из тех краев, откуда теперь дует южный ветер; если бы это было так, тогда солнце (лишь только зима и северный ветер про­гонят его с середины неба) пошло бы в Верхнюю Европу вместо Верхней Ливии, как теперь, и на пути солнца через всю Европу, как я думаю, оно действовало бы на Истр почти таким же образом, как теперь на Нил.

Глава 27. А почему не дует с Нила холодный ветер, по-моему, объяс­няется вот чем: из очень знойных стран, как правило, вообще не дуют ветры, но всегда только из какой-нибудь холодной.

Глава 28. Впрочем, пусть это остается, как есть и как было искони! Что до истоков Нила, то никто из египтян, ливийцев или эллинов, с которыми мне приходилось иметь дело, не мог ничего мне сообщить об этом, кроме храмового писца и управителя храмовым имуществом Афины в египетском городе Саисе. Но, как мне кажется, он шутил, утверждая, будто можно знать это. Рассказывал же он вот что: есть две горы с остроконечной вершиной, возвышающиеся между города­ми Сиеной в Фиванской области и Элефантиной. Названия этих гор -Крофи и Мофи. Между этими-то горами и выходят на поверхность бездонные источники Нила, причем половина их вод течет на север, в Египет, а другая половина на юг, в Эфиопию. А то, что эти источ­ники бездонные, установил, по его словам, произведя исследование, египетский царь Псамметих. Царь приказал свить канат длиной во много тысяч оргий и опустить в пропасть, но канат не достал до дна. Если писец действительно сказал правду, то его рассказ, по-моему, доказывает только то, что в этой местности есть сильные водоворо­ты, встречные течения и воды [поэтому] разбиваются там о скалы, отчего опущенный туда лот не мог достичь дна.

Глава 29. Так вот, ни от кого другого я ничего не мог узнать об этом. Впрочем, свои изыскания я распространил как можно дальше, так как я сам доходил до города Элефантины; начиная же оттуда, мне пришлось, конечно, собирать сведения по слухам и расспросам. <...>

Глава 108. Возвратившись в Египет, Сесострис... заставил множест­во приведенных с собою пленников... перетаскивать огромные кам­ни, которые при этом царе были приготовлены для [строительства] святилища Гефеста, и рыть все каналы, существующие и поныне в Египте. И таким образом они, не помышляя о том, сделали эту стра­ну неудобной для езды верхом и на повозках. Ведь с этого времени по всему Египту, хотя он и представляет собой равнину, нельзя про­ехать ни верхом, ни на повозке. Причиной этому множество каналов, пересекающих страну в разных направлениях. А перерезал каналами свою страну этот царь вот ради чего. Все жители Египта, города ко­торых лежали не на реке, а внутри страны, как только река отступа­ла, страдали от недостатка воды и вынуждены были пить солонова­тую воду, которую вычерпывали из колодцев. Поэтому-то Сесострис и перерезал Египет каналами³.

Глава 109. Этот царь, как передавали жрецы, также разделил землю между всеми жителями и дал каждому по квадратному участку рав­ной величины. От этого царь стал получать доходы, повелев взимать ежегодно поземельную подать. Если река отрывала у кого-нибудь часть его участка, то владелец мог прийти и объявить царю о случив­шемся. А царь посылал людей удостовериться в этом и измерить, на­сколько уменьшился участок, для того чтобы владелец уплачивал по­дать соразмерно величине оставшегося надела. Мне думается, что при этом-то и было изобретено землемерное искусство и затем пере­несено в Элладу. Ведь «полос» и «гномон», так же как и деление дня на 12 частей, эллины заимствовали от вавилонян⁴.

39

Глава 110. Этот-то египетский царь был единственным царем, ко­торый властвовал также и над Эфиопией. Он оставил также памят­ники - две каменные статуи высотой в 30 локтей, изображавшие его самого и его супругу, и четыре статуи своих сыновей высотой в 20 локтей каждая. Они стоят перед храмом Гефеста. Еще много вре­мени спустя, когда персидский царь Дарий пожелал поставить свою статую перед этими древними статуями, жрец Гефеста не позволил этого сделать, заявив, что Дарий не совершил столь великих подви­гов, как Сесострис Египетский. Сесострис, по его словам, ведь не только покорил все те народы, что и Дарий, да к тому же еще скифов, которых Дарий не мог одолеть⁵ <...>

Глава 123. ...Египтяне также первыми стали учить о бессмертии человеческой души. Когда умирает тело, душа переходит в другое существо, как раз рождающееся в тот момент. Пройдя через [тела] всех земных и морских животных и птиц, она снова вселяется в тело новорожденного ребенка. Это круговращение продолжается три тысячи лет. Учение это заимствовали некоторые эллины, как в древнее время, так и недавно. Я знаю их имена, но не называю.

Глава 124. Так вот, до времени царя Рампсинита, рассказывали далее жрецы, при хороших законах, Египет достиг великого процветания. Однако его преемник Хеопс вверг страну в пучину бедствий. Прежде всего, он повелел закрыть все святилища и запретил совершать жертво­приношения. Затем заставил всех египтян работать на него. Так, одни были обязаны перетаскивать к Нилу огромные глыбы камней из каме­ноломен в Аравийских горах (через реку камни перевозили на кораб­лях), а другим было приказано тащить их дальше до так называемых Ливийских гор. Сто тысяч людей выполняло эту работу непрерывно, сменяясь каждые три месяца. Десять лет пришлось измученному наро­ду строить дорогу, по которой тащили эти каменные глыбы, - работа, по-моему, едва ли не столь же огромная, как и постройка самой пира­миды. Ведь дорога была 5 стадий длины, а шириной в 10 оргий, в са­мом высоком месте 8 оргий высоты, построена из тесаных камней с вы­сеченными на них фигурами. Десять лет продолжалось строительство этой дороги и подземных покоев на холме, где стоят пирамиды. В этих покоях Хеопс устроил свою усыпальницу на острове, проведя на гору нильский канал. Сооружение же самой пирамиды продолжалось 20 лет. Она четырехсторонняя, каждая сторона ее шириной в 8 плефров и та­кой же высоты, и сложена из тесаных, тщательно прилаженных друг к другу камней. Каждый камень длиной, по крайней мере, в 30 футов⁶.

Глава 125. Построена же эта пирамида вот как. Сначала она идет в виде лестницы уступами, которые иные называют площадками, или ступенями. После того как заложили первые камни [основания], остальные [для заполнения площадок] поднимали при помощи по­мостов, сколоченных из коротких балок. Так поднимали с земли камни на первую ступень лестницы. Там клали камень на другой помост; с первой ступени втаскивали на второй помост, при помо­щи которого поднимали на вторую ступень. Сколько было рядов ступеней, столько было и подъемных приспособлений. Быть может, однако, было только одно подъемное приспособление, которое после подъема камня без труда переносилось на следующую сту­пень. Мне ведь сообщали об обоих способах - почему я и привожу их. Таким образом, сначала была окончена верхняя часть пирами­ды, затем соорудили среднюю и напоследок самые нижние ступени на земле. На пирамиде египетскими письменами было обозначено, сколько редьки, лука, чеснока съели рабочие. И, как я очень хорошо помню, переводчик, который читал мне надпись, объяснил, что на все это было израсходовано 1600 талантов серебра⁷. Если это вер­но, то сколько же денег пошло на железные орудия, на хлеб и одеж­ду для рабочих, так как строительство всех этих сооружений продолжалось 20 лет и, кроме того, немало времени понадоби­лось на ломку и перевозку камней и сооружение подземных покоев [для усыпальницы]. <...>

Глава 127. Царствовал же этот Хеопс, по словам египтян, 50 лет, а по­сле его кончины престол наследовал его брат Хефрен. Он поступал во всем подобно брату и также построил пирамиду, которая, впрочем, не достигает величины Хеопсовой. Я сам ведь ее измерил. Под ней нет подземных покоев и не проведен из Нила канал, как в той другой пирамиде, где вода по искусственному руслу образует остров, на ко­тором, как говорят, погребен Хеопс. Самый нижний ряд ступеней он велел вывести из многоцветного эфиопского камня и построил пира­миду на 40 футов ниже первой, при таких же, впрочем, размерах. Обе пирамиды стоят на том же самом холме высотой около 100 футов. Царствовал же Хефрен, по словам жрецов, 56 лет.

Глава 128. Эти 106 лет считаются временем величайших бедствий для Египта, когда святилища были заперты. Египтяне так ненавидят этих царей, что только с неохотой называют их имена. Даже и пира­миды эти называют пирамидами пастуха Филитиса, который в те вре­мена пас свои стада в этих местах.

41

Глава 129. Затем царем Египта, по словам жрецов, стал Микерин, сын Хеопса. Ему не по душе были отцовские деяния. Он открыл хра­мы и освободил измученный тяготами народ, отпустив его трудиться [на своих полях] и приносить жертвы <...> И этот царь также оставил пирамиду, хотя и значительно меньше отцовской: каждая сторона ее на 20 футов короче 3 плефров. Она также четырехугольная и постро­ена из эфиопского камня. <...>

Глава 158. У [фараона] Псамметиха был сын Нею, который после него стал царем Египта. Он первым начал строить канал, ведущий в Красное море, который потом продолжил персидский царь Дарий. Длиной этот канал в четыре дня пути и был выкопан такой ширины, что две триеры могли плыть рядом. <...> На строительстве канала при царе Нею погибло 120 ООО египтян. Впрочем, Нею велел прекра­тить работы в силу неблагоприятного изречения оракула. Изречение это гласило, что царь строит канал только на пользу варварам. Варва­рами же египтяне называют всех, кто не говорит на их языке.

Глава 159. Итак, Неко не закончил строительства канала. <...>

Книга третья. Талия

<...> Глава 130. ...Когда Демокед предстал перед Дарием, царь спро­сил его, знает ли он врачебное искусство... Демокед... сказал, что зна­ком с искусством врачевания далеко не вполне, а лишь отчасти и то благодаря знакомству с одним врачом. Когда же после этого Дарий вверился его лечению, то Демокед с помощью эллинских целитель­ных снадобий и успокоительных средств вместо грубых [лекарств египтян] возвратил царю сон и за короткое время совершенно восста­новил здоровье, хотя тот уже потерял надежду вылечить ногу. <...>

Глава 131. А этот Демокед вот каким образом прибыл из Кротона ко двору Поликрата. Он жил в Кротоне, [постоянно] ссорясь с отцом. <...> Когда он уже не мог больше переносить такой жизни, то, оста­вив [отчий дом], уехал на Эгину. Поселившись там, он в первый же год превзошел искусством всех прочих врачей, хотя у него и не было инструментов, необходимых для врачевания. На второй год город эгинцев нанял его на службу за талант серебра, а на третий год афи­няне - за 100 мин, на четвертый же - Поликрат за 2 таланта. Так он прибыл на Самос. Этому-то человеку больше всего обязаны славой кротонские врачи. Это было время, когда кротонские врачи счита­лись первыми в Элладе, а киренские - вторыми. <...>

Глава 132. Так вот, Демокед, исцелив Дария, получил в Сусах огром­ный дом для жилья и даже был принят в число сотрапезников царя. И вообще ему было позволено все, кроме одного - возвращения в Эл­ладу. Так он спас от казни своим заступничеством египетских врачей, прежде пользовавших царя (их хотели распять за то, что они оказа­лись хуже эллинского врача)⁸. <...>

Книга четвертая. Мельпомена

<...> Глава 42. <...> Мне кажется странным различать по очертанию и величине три части света - Ливию, Азию и Европу (хотя по вели­чине между ними различие действительно немалое). Так, в длину Европа простирается вдоль двух других частей света, а по ширине, думается, она и не сравнима с Азией и Ливией. Ливия же, по-види­мому, окружена морем, кроме того места, где она примыкает к Азии; это, насколько мне известно, первым доказал Неко, царь Египта. После прекращения строительства канала из Нила в Аравийский за­лив царь послал финикиян на кораблях. Обратный путь он приказал им держать через Геракловы Столпы, пока не достигнут Северного моря и таким образом не возвратятся в Египет. Финикияне вышли из Красного моря и затем поплыли по Южному. Осенью они пристава­ли к берегу, и в какое бы место в Ливии ни попадали, всюду обраба­тывали землю; затем дожидались жатвы, а после сбора урожая плы­ли дальше. Через два года на третий финикияне обогнули Геракловы Столпы и прибыли в Египет. По их рассказам (я-то этому не верю, пусть верит, кто хочет), во время плавания вокруг Ливии солнце ока­зывалось у них на правой стороне.

Глава 43. Так впервые было доказано, что Ливия окружена морем. Впоследствии карфагеняне утверждали, что им также удалось обо­гнуть Ливию⁹. Зато Сатасп, сын Теаспия, из рода Ахеменидов, по-. сланный объехать Ливию, не смог этого сделать. Сатасп устрашился долгого плавания по водной пустыне и возвратился назад. <...> Мно­го месяцев плыл Сатасп по широкому морю, но путь был бесконечен. Поэтому Сатасп повернул назад и возвратился в Египет. Оттуда он прибыл к царю Ксерксу и рассказал следующее: очень далеко в Ли­вии им пришлось плыть мимо земли низкорослых людей в одежде

43

из пальмовых листьев. Всякий раз, когда мореходы приставали к бе­регу, жители покидали свои селения и убегали в горы. Тогда персы входили в их селения, но не причиняли никому вреда, а только угоня­ли скот. Причиной же неудачи плавания вокруг Ливии Сатасп выста­вил следующее: корабль их не мог, дескать, идти дальше, так как на­толкнулся на мель. Ксеркс, однако, не поверил правдивости этого рассказа...

Глава 44. Большая часть Азии стала известна при Дарий. Царь хотел узнать, где Инд впадает в море (это ведь единственная река, кроме Нила, где также водятся крокодилы). Дарий послал для этого на ко­раблях нескольких людей, правдивости которых он доверял. Среди них был и Скилак кариандинец. Они отправились из города Каспати-ра в Пактии и поплыли на восток вниз по реке до моря. Затем, плывя на запад по морю, на тридцатом месяце прибыли в то место (как я сказал выше), откуда египетский царь послал финикиян в плавание вокруг Ливии. После того как они совершили это плавание, Дарий покорил индийцев и с тех пор господствовал также и на этом море. Таким-то образом было выяснено, что Азия (кроме восточной ее сто­роны) подобно Ливии окружена морем.

Глава 45. Омывается ли Европа морем с востока и с севера, никому достоверно не известно. Мы знаем лишь, что по длине она равна двум другим частям света. И я не могу даже понять, почему, соб­ственно, трем частям света, которые являются одной землей, даны названия по именам женщин. Непонятно также мне, почему реки Нил и Фасис в Колхиде (по другим: река Танаис, впадающая в Мео-тийское озеро, и киммерийский город Портмеи) образуют границу между ними. Нельзя выяснить имена тех, кто разграничил их и от ко­го взяты названия этих трех частей света. <...>

Глава 46. Из всех стран, куда Дарий выступил походом, помимо скифских народностей, на Евксинском Понте обитают самые невеже­ственные племена. Ведь по эту сторону Понта нельзя назвать ни од­ного просвещенного племени, и мы не встречаем у них ни одного знаменитого человека, кроме скифа Анахарсиса. Среди всех извест­ных нам народов только скифы обладают одним, но зато самым важ­ным для человеческой жизни искусством. Оно состоит в том, что ни одному врагу, напавшему на их страну, они не дают спастись; и ни­кто не может их настичь, если только сами они не допустят этого. Ведь у скифов нет ни городов, ни укреплений, и свои жилища они возят с собой. Все они конные лучники и промышляют не земледели­ем, а скотоводством; их жилища - в кибитках. Как же такому народу не быть неодолимым и неприступным?

Глава 47. Этой особенности скифов, конечно, благоприятствует их земля и содействуют реки. Страна скифов представляет собой бога­тую травой и хорошо орошаемую равнину. По этой-то равнине про­текает почти столько же рек, сколько каналов в Египте. Я назову только самые известные реки и судоходные от моря в глубь страны. Прежде всего, это Истр с пятью устьями, затем Тирас, Гипанис, Бо-рисфен, Пантикап, Гипакирис, Герр и Танаис. О течении этих рек на­до сказать следующее.

Глава 48. Истр - самая большая из известных нам рек; зимой и летом она всегда одинаковой величины. Это - первая река Скифии на запа­де; она становится самой большой, и вот почему: в Истр впадают и другие реки, отчего он становится многоводным; из них пять проте­кают через Скифскую землю; та, которая у скифов зовется Пората, а у эллинов - Пирет; далее Тиарант, Арар, Напарис и Ордесс. Пер­вая из названных рек - велика, течет на восток и сливает свои воды с Истром. Вторая, по имени Тиарант, имеет более западное направле­ние и меньше первой. Арар же, Напарис и Ордесс протекают в про­межутке между первыми двумя и впадают в Истр.

Глава 49. Эти притоки Истра берут начало в самой Скифии. Река же Марис течет из страны агафирсов и впадает в Истр. На севере с вер­шин Гема стекают три большие реки: Атлант, Аврас и Тибисис. Далее в Истр впадают текущие через Фракию и страну фракийских кробизов реки Африс, Ноес и Артанес. Затем из области пеонов и го­ры Родопы течет в Истр река Киос, пересекающая посредине Гем. Из Иллирии же течет река Ангр на восток в Трибаллскую равнину и впа­дает в реку Бронг, а Бронг- в Истр. Так Истр принимает обе эти боль­шие реки. Из северной страны омбриков текут на север река Карпис и другая река - Альпис и также впадают в Истр. Ведь Истр течет че­рез всю Европу, начинаясь в земле кельтов - самой западной народ­ности в Европе после кинетов. Так-то Истр пересекает всю Европу и впадает в море на окраине Скифии.

Глава 50. Итак, оттого что воды названных рек и многих других вли­ваются в Истр, он становится величайшей рекой. Впрочем, Нил (если сравнить обе эти реки) сам по себе еще многоводнее. Действи­тельно,

45

в Нил не впадает никакой реки или источника, которые бы делали его полноводным. А то, что количество воды в Истре и летом и зимой одинаково, объясняется, видимо, следующим. Зимой воды этой реки достигают своего естественного уровня или немного выше, потому что в это время в тех странах только изредка выпа­дают дожди, но зато постоянно идет снег. Летом же глубокий снег, выпавший зимой, тает и отовсюду попадает в Истр. И вот этот-то талый снег стекает и наполняет реку, а также частые и обильные дож­ди (ведь дожди бывают там и летом). Насколько больше воды летом, чем зимой, притягивает к себе солнце, настолько Истр становится летом полноводнее, чем в зимнее время. Когда же одно возмещается другим, наступает равновесие.

Глава 51. Итак, Истр - первая река Скифии, за ней идет Тирас¹⁰. По­следний начинается на севере и вытекает из большого озера на гра­нице Скифии и земли невров. В устье этой реки живут эллины, назы­ваемые тиритами.

Глава 52. Третья река - Гипанис - берет начало в Скифии. Вытекает она также из большого озера, у которого пасутся дикие белые кони. Озеро это справедливо зовется «матерью Гипаниса». Река Гипанис по выходе из озера лишь короткое время - пять дней пути - остается еще пресной, а затем на четыре дня плавания, вплоть до моря, вода ее делается горько-соленой. Ведь в нее впадает настолько горький источник, который, несмотря на незначительную величину, делает воду реки совершенно горькой (а ведь Гипанис больше многих рек). Источник этот находится на границе страны скифов и ализонов. Название источника и места, откуда он вытекает, по-скифски Эксам-пей, а на эллинском языке - Священные Пути. Тирас и Гипанис очень близко подходят друг к другу в земле аливонов; затем обе реки пово­рачивают в разные стороны и промежуток между ними расширяется.

Глава 53. Четвертая река - Борисфен - самая большая из этих рек по­сле Истра. Эта река, как я думаю, не только из скифских рек наибо­лее щедро наделена благами, но и среди прочих рек, кроме египет­ского Нила (с Нилом ведь не сравнится ни одна река). Тем не менее из остальных рек Борисфен - самая прибыльная река: по берегам ее простираются прекрасные тучные пастбища для скота; в ней водится в больших количествах наилучшая рыба; вода приятна на вкус для питья и прозрачна (по сравнению с водой других мутных рек Ски­фии). Посевы вдоль берегов Борисфена превосходны, а там, где земля не засеяна, расстилается высокая трава. В устье Борисфена са­мо собой оседает несметное количество соли. В реке«водятся огром­ные бескостные рыбы под названием «антакеи» и есть много других диковин. С севера течение Борисфена известно на расстоянии сорока дней плавания от моря до земли Герра. Однако никто не может ска­зать, через области каких племен течет эта река дальше на север. До страны скифов-земледельцев она, очевидно, протекает по пустынной местности. Ведь скифы эти живут по берегам реки на десять дней плавания. Это - единственная река, да еще Нил, истоков которой я не могу указать (да, как думается мне, и никто из эллинов). Близ моря Борисфен - уже мощная река. Здесь к нему присоединяется Гипанис, впадающий в один и тот же лиман. Клинообразная полоса земли между этими реками называется мысом Гипполая. На нем воздвиг­нуто святилище Деметры. Напротив святилища на Гипанисе живут борисфениты.

Глава 54. Таковы мои сведения об этих реках. За ними следует пятая река под названием Пантикап. Течет она также с севера и из озера. Между ней и Борисфеном обитают скифы-земледельцы. Пантикап протекает через Гилею, а затем, минуя ее, сливается с Борисфеном.

Глава 55. Шестая река - Гипакирис берет начало из озера, пересе­кает область скифов-кочевников и затем впадает в море у города Каркинитиды, оставляя на правой стороне так называемое Ахиллесово ристалище.

Глава 56. Седьмая река - Герр вытекает из Борисфена в том месте, до которого течение Борисфена известно. Ответвляется она в этом месте, а название ее, общее с местностью, - Герр. Течет эта река к морю, образуя границу между землями кочевых и царских скифов, и потом впадает в Гипакирис.

Глава 57. Наконец, восьмая река - Танаис. Она течет сверху, беря на­чало из большого озера, и впадает в еще большее озеро под назва­нием Меотида (оно отделяет царских скифов от савроматов). В Танаис впадает другая река, по имени Сиргис.

Глава 58. Вот наиболее значительные реки, орошающие Скифию. Трава, растущая в Скифской земле, из всех известных нам трав боль­ше всего вызывает разлитие желчи у скота. Вскрытие трупов живот­ных убеждает в этом.

47

Глава 59. Таким образом, все важнейшие средства для жизни легко доступны скифам. <...>

Печатается по изданию: История в девяти книгах / Пер. с древнегреч. Г.А. Стратановского. М., 1972.

Примечания

¹ Этесийские ветры - летние «годичные» ветры, от греч. etos «год», каждое лето дующие в Египте с северо-востока.

² ..логически необходимо - вполне логичное рассуждение Геродота проходит мимо единственно правильной возможности и причины: наличия вечных снегов на горах, в том числе в низких широтах. Геродот не знает об этом явлении даже применительно к Кавказу, который он считает самыми высокими горами в мире (кн. I, гл. 203), и к Олимпу. Само же по себе данное рассуждение, хотя и ошибочное, может рассматриваться как лежащее у ко­лыбели рационально-научного мышления.

3 ...перерезал Египет каналами... — обычно считается, что объяснение Геродота неверно: каналы, строительство которых началось задолго до Сесостриса (т. е. Рамсеса I - см. примеч. 5), служили только для орошения, а не для снабжения питьевой водой.

⁴ ...эллины заимствовали от вавилонян... - фраза, видимо, вставлена позднейшим переписчиком. Она не связана с предшествующим текстом, где речь идет о делении пространства, а не времени. Традиция приписывает вве­дение в Элладе гномона и полоса Анаксимандру (610-546 гг. до н. э.), уче­нику Фалеса.

⁵ ...которых Дарий не мог одолеть... - под Сесострисом имеется в виду фараон Рамсес II, при котором в первой половине XIV в. до н. э. Еги­пет в последний раз достиг вершин мирового могущества. «Сесострис» гре­ческих источников - искажение тронного имени Рамсеса II «Усер-маат-Ра-сотеп-эн-Ра». Со скифами, имя которых появляется в истории не ранее VII в. до н. э., Рамсес II воевать не мог. Очевидно, с ними здесь спутан другой народ, скорее всего хетты, тоже (но раньше скифов) прославленные своей конницей, военной организацией и экспансией на Ближний Восток. Под их «покорением» информанты Геродота могли иметь в виду битву при Кадеше на территории современной Сирии в 1312 г. до н. э. В древнеегипет­ских источниках она изображалась как сокрушительная победа Рамсеса II над хеттами.

⁶ ...длиной по крайней мере в 30 футов... - эллинский фут равнялся 308,3 мм. Из других упоминаемых мер длины: стадий (стадия) - 184,97 м; плефр (плетр) - шестая часть стадия; оргий (оргия, оргюйя) - сотая часть стадия, т. е. чуть более 1,8 м.

⁷ ...1600 талантов серебра... - аттический серебряный талант имел в разные времена неодинаковую стоимость, поэтому приводимые Геро­дотом цифры могут быть поняты лишь приблизительно. В среднем при­нимают один талант (60 мин) равным 26,2 кг (золотой талант - в десять раз дороже).

⁸ ...оказались хуже эллинского врача... - эта и предыдущая главы дают хорошее представление о степени обеспеченности и престиже наи­более успешных врачей древнего мира. Впрочем, очевидны и опасности, с которыми было связано звание придворного врача, вплоть до казни за неудачное лечение. Несомненно, положение рядовых врачей было гораздо хуже, но и безопаснее. Титул «сотрапезника царя» был одной из высших почестей в Иране той эпохи. Что касается упоминаемых в тексте кротонской и киренской школ, они были преобладающими в эллинской медицине в VI в. до н. э., в V в. на смену им пришли косская и книдская (см. примечания к фрагментам Гиппократа).

⁹ ...им также удалось обогнуть Ливию... - по-видимому, речь идет о путешествии карфагенянина Ганнона (Ханно) с флотом около 60 кораблей вдоль западного берега Африки, за несколько десятилетий до написания Геродотом его труда. Ганнон доплыл, скорее всего, до Гвинейского залива и нынешнего Камеруна.

¹⁰ ...Истр... за ней идет Tupac - Истр и Тирас современные Дунай и Днестр, Борисфен - Днепр. Дунай Геродот знал гораздо лучше, чем многие авторы позднейших веков. Например, Плиний Старший воображал его странную бифуркацию, после которой он якобы впадает двумя рукавами со- ответственно в Черное море (это действительно Дунай) и в Адриатическое море (Сава?). Прочие скифские реки из приводимых фрагментов Геродота с уверенностью не отождествляются.

Эвристические вопросы

1. Какие вопросы из области истории знания наиболее привлекают внимание

Геродота: прикладные, космологические, связанные с социальным строем, с религией?

2. Каковы были представления египтян о соотношении между индивидуаль-

ным развитием и развитием общества (исходя из рассказа Геродота о способе, каким Псамметих отыскивал древнейший язык)?

3. Почему из всех гипотез о причинах разливов Нила Геродот наиболее энер-

гично отвергает как раз самую правдоподобную?

49

4. Реконструируйте по приведенным фрагментам представление Геродота и его современников о фигуре Земли, о зональности, о «реке Океане», о движении Солнца по небу, о причинах и следствиях этого дви­жения.

5. Что было известно и что неизвестно Геродоту об очертаниях и границах Европы, Азии и Африки?

6. Какими способами Геродот собирал свои сведения о природе, истории, уровне знаний различных стран? В чем преимущества и недостатки этих способов?

7. В каком виде предстает согласно Геродотовой «Истории» роль финикийцев в формировании древнегреческой и в целом древнесредиземно-морской культуры, техники и науки?

Гиппократ

Гиппократ (ок. 460-377 гг. до н. э.) - древнегреческий врач, основоположник клинической медицины. Родился в городке Меропис на острове Кос. Много путешествовал по городам Эллады, Фессалии, Малой Азии. Был странствую­щим врачом (периодевтом). Накопленный опыт обобщен им в ряде медицин­ских сочинений, часть которых дошла до нашего времени в так называемом «Гиппократовом корпусе». Это произведение, включающее труды учеников и последователей Гиппократа («гиппократиков»), дает представление о теорети­ческих и практических знаниях медицинской школы, основанной Гиппокра­том. Он и «гиппократики» учили, что распознавание болезней и лечение боль­ных должны быть основаны не на умозрительных натурфилософских спеку­ляциях, а на строгом наблюдении и изучении больных, обобщении и накопле­нии практического опыта. Отсюда «гиппократики» выдвигали основной принцип: лечить не болезнь, а больного; все назначения врача, касающиеся лечения, режима больных, должны быть строго индивидуализированы.

О воздухах, водах и местностях

Глава двадцать четвертая

<...> Где страна голая, безводная, неровная и если она угнетается хо­лодом и печется солнцем, там увидишь ты людей... таких, которые от природы энергичны и бодры для деятельности. Нравы же они имеют гордые, упорные и более причастные к дикости, чем к мягкости; ты заметишь также, что эти люди для искусств острее и способнее... Так точно и остальное все, что производится из земли, следует природе самой земли¹.

О древней медицине

<...> Те, которые пытались говорить или писать о медицине, пола­гая в основание своей речи гипотезу о теплом и холодном, влажном

51

и сухом² или еще о чем-нибудь другом по их выбору, приводя к единству причинные начала людских болезней и смерти и предпо­лагая для всего одно и то же начало или также и два, во многом, очевидно, ошибаются в том, что они говорят, но больше всего они достойны порицания за то, что допустили заблуждение в области искусства, которое существует на самом деле и которым все поль­зуются в делах весьма важных и в котором весьма чтут хороших практиков и мастеров.

Есть, конечно, между этими мастерами иные плохие, но есть другие весьма превосходные, а этого по истине не случалось бы, если бы медицинского искусства не существовало и если бы ничего в нем не было ни усмотрено, ни открыто; а все одинаково являлись бы здесь неопытными невеждами, а все дело излечения больных на­ходилось бы в руках случая. Но теперь дело обстоит иначе; и подоб­но тому как в остальных всех искусствах мастера далеко между собой различаются как руками, так и умом, так точно бывает и в ме­дицинском искусстве. Поэтому я, со своей стороны, не считал бы его нуждающимся в пустой гипотезе, как все те предметы, которые темны и сомнительны и о которых, если кто захочет говорить что-нибудь, по необходимости пользуется гипотезой. Так, например, ес­ли кто начнет рассуждать о предметах небесных или лежащих под землею, то хотя бы он и говорил, что он знает, в каком положении эти предметы находятся, все-таки ни для самого говорящего, ни для слушающих не было бы ясно, правда это или нет. Ведь нет ничего такого, исходя из чего можно это знать точно³.

2. Но в медицине уже с давнего времени все имеется в налич­ности; в ней найдены и начало, и метод, при посредстве которых в продолжение долгого промежутка времени многое и прекрасное от­крыто, и остальное вслед за этим будет открыто, если кто-нибудь, бу­дучи основательно подготовленным и зная уже открытое, устремит­ся, исходя из этого, к исследованию. Напротив, тот, кто, отвергши и презревши все это, приступает к новому пути или способу искания и утверждает, что он открыл нечто, как сам обманывается, так и других обманывает; да и в самом деле это невозможно⁴. В силу какой необ­ходимости невозможно, - я попытаюсь доказать после, когда скажу и разъясню, что такое искусство. Из этого сделается ясно, что ничего решительно нельзя открыть иным способом. И мне больше всего ка­жется, что рассуждающий об этом искусстве должен говорить о том, что известно простым людям, ибо ни о чем другом не следует произ­водить изыскания или говорить, как о болезнях, которым они сами подвержены и страдают. Им самим, так как они не образованы, нелегко знать, какими болезнями они болеют, как эти болезни за­рождаются и прекращаются, по каким причинам они усиливаются или уменьшаются, но зато найденное и изложенное другими понять легко. Ведь в данном случае всякий только вспоминает, что с ним самим случалось. Но если кто не будет применяться к мнению простых людей и располагать таким способом слушателей, тот укло­нится от настоящего пути. Вот почему медицина не нуждается

в гипотезе. <...>

3. ...Теперь же сама необходимость заставила людей искать и открывать медицинское искусство, потому что предложенные боль­ным пища и питье, какие предлагались и здоровым, не оказались по­лезными, как и в настоящее время не оказываются полезными. Далее, со своей стороны я думаю, что и в древнейшие века никто не открыл бы того образа жизни для здоровых людей и того рода пищи, который они ныне употребляют, если бы человеку пригодна была та же самая пища и то же питье, что для быка и для лошади и для прочих живот­ных, кроме человека, именно все, что рождается из земли - плоды, травы и сено; ибо животные всем этим и питаются, и возрастают, и проводят жизнь без болезней, не нуждаясь ни в какой другой пище. И я с своей стороны думаю, что сначала также и человек употреблял такую же пищу. И мне кажется, что теперешние яства открыты, усо­вершенствованы и возникли в течение долгого промежутка времени, ибо как много ужасного испытали люди вследствие грубого и звери­ного образа жизни, вводя в себя вещества сырые, несмешанные, об­ладающие громадными силами! Подобное они и теперь от них испы­тали бы, впадая в тяжкие страдания и болезни и вскоре умирая. Вероятно, в прежнее время они все это меньше терпели, вследствие привычки, но и тогда тоже сильно. И большая часть их, имевших более слабую природу, вероятно, погибали, а те, которые превосхо­дили силами, дольше выдерживали, так точно и в настоящее время одни легче переносят тяжелую пищу, а другие со многими страда­ниями и тягостями. Вот по этой причине люди, мне кажется, и стали искать пищу, сообразную с природою, и нашли ту, которую ныне мы употребляем. <...>

5. ...Рассмотрим всеми признаваемую медицину, изобретен­ную ради больных, которая имеет имя медицины и своих художни­ков... откуда она когда-то получила начало. ...Никто не искал бы медицины, если бы и для больных, и для здоровых были подходящи одни и те же правила жизни. Поэтому и в настоящее даже время вар­вары и некоторые из эллинов, которые не пользуются медициной, ведут для своего удовольствия при болезни тот же образ жизни,

53

как и здоровые, не воздерживаются ни от чего, что пожелают, и ни в чем себя не ограничивают. Напротив, искавшие и нашедшие медицину, следуя тому же мнению, как и упомянутые мною в предыдущей час­ти речи, прежде всего, я думаю, устранили множество яств и вместо многих приняли немногие. Но так как для некоторых больных это иногда было достаточно и, очевидно, приносило пользу, однако не всем, так как некоторые были в таком состоянии, что даже и малого количества пищи не могли осилить, и для таких, конечно, настала нужда еще в более легкой пище, то изобрели похлебки, смешивая с большим количеством воды немного твердых веществ и отнимая их крепость соединением и варением. У тех же, которые не могли пере­носить и похлебки, отняли также и эти последние и установили питья, наблюдая, чтобы они были умеренны и по составу, и по коли­честву и чтобы они не предлагались ни в большем количестве, ни в ином разведении, ни меньше надлежащего.

6. Нужно хорошо знать, что похлебки для некоторых не прино­сят пользы в болезнях, и когда больные примут их, то вслед за тем лихорадки и боли обостряются: очевидно, принятое питает и увели­чивает болезни, но разрушает и ослабляет тело. Люди, предрасполо­женные таким образом, если примут сухую пищу, или мазу, или хлеб в самом малом количестве, и десять раз больше и очевиднее страда­ют, чем от похлебки, и это не по чему-либо иному, как по несоответ­ствию пищи состоянию больного. Но, с другой стороны, кому полез­но есть похлебку, а не твердые кушания, он, если поест побольше, гораздо более повредит себе, чем если поест мало; но даже если и мало, все-таки будет страдать. Итак, все причины страдания сво­дятся к одному и тому же: самое сильное больше и очевиднее всего вредит человеку как здоровому, так и больному.

7. Итак, что же иное имел в виду так называемый медик и по общему признанию мастер своего дела, когда он открыл диету и пи­щу для больных, по сравнению с тем, который с самого начала нашел и приготовил для всех людей пищу, которую ныне мы употребляем из прежней дикой и звериной? Мне по крайней мере кажется, что здесь одно и то же рассуждение и одно и то же открытие. В самом деле, один старался устранить все то, чего не могла победить здоровая при­рода человеческая вследствие грубости и отсутствия правильного смешения, а другой - то, чего не могло победить состояние, в кото­ром каждый раз случалось находиться человеку. Но какая же между этим и тем способом разница, кроме той, что последний - полнее, разнообразнее и более требует труда: началом ведь служит другой, возникший раньше? <...>

20. ...Говорят некоторые врачи и софисты, что не может знать медицинское искусство тот, кто не знает, что такое человек и как он вначале явился и из чего составлен, но что должно знать все это то­му, кто намерен правильно лечить людей. Но речь их клонится к фи­лософии, например, у Эмпедокла и других, писавших о природе. Я же со своей стороны думаю, что все то, что сказали или написали как софисты, так и врачи о природе, относится не столько к медицинско­му искусству, сколько к живописи. Я полагаю, что ясное познание природы заимствуется не откуда-либо, а только из медицинского ис­кусства; но это можно узнать, если кто-либо правильно его обнимет, а пока этого не будет, далеко, мне кажется, отстоит он от этого; я же имею в виду историю такого рода: знать точно, что представляет со­бой человек и по каким причинам он возникает и все прочее. <...>

Печатается по изданию: Гиппократ. Избранные книги / Пер. В.И. Руд­нева. М., 1994.

Примечания

¹ ...все, что производится из земли, следует природе самой земли... -идеи, заключенные в данном фрагменте, позволяют рассматривать его как наиболее раннюю попытку формулировать примат географического (прежде всего климатического) фактора в детерминации особенностей характера и культуры народов.

² ...о теплом и холодном, влажном и сухом... - первая отчетливая фор­мулировка специфического для греческой мысли учения о началах, предше­ствующих элементам (стихиям) и порождающих их. Впоследствии это уче­ние нашло наиболее продуманное выражение в «Метеорологике» Аристоте­ля. Далее Гиппократ приравнивает это учение к ошибке, однако в основном лишь в его применении к медицине, в которой надо ценить больше не теоре­тиков, а «хороших практиков и мастеров». Впрочем, многие комментаторы считают трактат «О древней медицине» не принадлежащим ни Гиппократу, ни вообще косской школе. Предполагалось, что трактат принадлежит автору из книдской школы, которая также представлена в «Гиппократовом корпусе» (сборнике произведений, дошедших до нас под именем Гиппократа, но на самом деле часто позднейших или даже посторонних его школе). Однако для книдской школы не характерно учение о теплом, холодном и т. д. как о «на­чалах», ее представители чаще говорят о четырех жидкостях организма: кро­ви, слизи, желтой и черной желчи. Основная характеристика состояния ор­ганизма для него - правильное при здоровье или неправильное при болезни

55

смешение жидкостей, «красис»; однако этих жидкостей он находит в орга­низме гораздо больше, чем четыре: помимо желтой желчи (она же «горькая влага») упоминаются «кислая влага», другие виды «влаги» по вкусу (соле­ная, терпкая), кровь, «обычные соки», в которые влага того или иного вида «может сгуститься многими и различными способами».

³ ...о предметах небесных <...> знать точно... - для эпохи, когда да­же шарообразность Земли далеко не была общепризнанной, этот скептицизм был оправдан. После успехов астрономии в александрийский период почва для скептицизма сузилась. Например, Секст Эмпирик начинает свою инвек­тиву «Против астрономов» разъяснением, что его критика коснется астроло­гов, составителей гороскопов, но ни в коем случае не математической астро­номии школы Евдокса - Гиппарха.

⁴ Но в медицине <...> открыл нечто... это невозможно... - этот догма­тизм, объявляющий медицину и только ее изначальным и полным знанием, подкрепляется далее утверждениями, что «медицина не нуждается в гипоте­зе» и что существует некая единая «всеми признаваемая медицина». Автор не чувствует противоречия между тезисами об изначальности медицины и своей же очень важной с историко-научной точки зрения идеей, что «сама необходимость заставила людей искать и открывать медицинское искус­ство», между тем противоречие есть и связано, возможно, с наличием в основе как косской, так и книдской школ медицины двух традиций: исследо­вательской и догматической. В историко-научном плане первая нашла свое выражение в многочисленных высказываниях Демокрита, Аристотеля и дру­гих мыслителей о возникновении наук под влиянием человеческих нужд и потребностей; вторая - в культурно-героической модели появления знаний.

Эвристические вопросы

1. Какие мысли из «Гиппократова корпуса» лежат у истоков учения о влия-

нии природных факторов на развитие культуры и науки?

2. Как Гиппократ объясняет генезис медицины в качестве науки и «искус-

ства»?

3. Отождествляет ли Гиппократ всякое знание о болезнях и хотя бы элемен-

тарных способах их лечения с медициной?

4. В чем натурфилософская основа (концепция стихийных начал и т. д.)

медицины «Гиппократова корпуса»?

5. Каково, по Гиппократу, общенаучное значение медицины?

6. В каком соотношении между собой в «Гиппократовом корпусе» находят-

ся рациональные, скептические, мифологические элементы?

Платон

Платон (Platon) (428 или 427 г. до н. э. - 348 или 347 г. до н. э.) - древнегре­ческий философ. Родился в Афинах в семье, имевшей аристократическое происхождение. Был учеником Сократа. После смерти Сократа уехал в Мегару. По преданию, посетил Кирену и Египет. В 389 г. до н. э. отправился в Южную Италию и Сицилию, где общался с пифагорейцами. В Афинах Пла­тон основал собственную школу - «Академию». В 367 и 361 гг. до н. э. вновь посетил Сицилию (в 361-м - по приглашению правителя Сиракуз Дионисия Младшего, выразившего намерение проводить в своем государстве идеи Платона). Попытка создания на Сицилии государства, основанного на идеях Платона, не удалась. Позже Платон переехал в Афины.

Почти все сочинения Платона написаны в форме диалогов (беседу в большей части ведет Сократ). В них рассмотрены различные философские вопросы: теория познания, учение о душе.

Основной наукой, определяющей собой все прочие, является для Платона диалектика - метод разделения единого на многое, сведения много­го к единому и структурного представления целого как единораздельной множественности.

Умер в Афинах.

Тимей

Сократ, Тимей, Критий, Гермократ

Критий. ...[Афинами] в древности были свершены великие и достой­ные удивления дела, которые были потом забыты по причине бега времени и гибели людей...

...Солон рассказывал, что, когда он в своих странствиях при­был [в египетский город Саис], его приняли с большим почетом; ког­да же он стал расспрашивать о древних временах самых сведущих среди жрецов, ему пришлось убедиться, что ни сам он, ни вообще кто-либо из эллинов, можно сказать, почти ничего об этих предметах не знает. Однажды, вознамерившись перевести разговор на старые предания, он попробовал рассказать им наши мифы о древнейших событиях - о Форонее, почитаемом за первого человека¹, о Ниобе

57

и о том, как Девкалион и Пирра пережили потоп; при этом он пытал­ся вывести родословную их потомков, а также исчислить по количе­ству поколений сроки, истекшие с тех времен. И тогда воскликнул один из жрецов, человек весьма преклонных лет: «Ах, Солон, Солон! Вы, эллины, вечно остаетесь детьми, и нет среди эллинов старца!» «Почему ты так говоришь?» - спросил Солон. «Все вы юны умом, -ответил тот, - ибо умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевше­го от времени. Причина же тому вот какая. Уже были и еще будут многократные и различные случаи погибели людей, и притом самые страшные - из-за огня и воды, а другие, менее значительные, - из-за тысяч других бедствий. Отсюда и распространенное у вас сказание о Фаэтоне, сыне Гелиоса, который будто бы некогда запряг отцовскую колесницу, но не смог направить ее по отцовскому пути, а потому спалил все на Земле и сам погиб, испепеленный молнией.

Положим, у этого сказания облик мифа, но в нем содержится и правда: и в самом деле, тела, вращающиеся по небосводу вокруг Зем­ли, отклоняются от своих путей, и потому через известные проме­жутки времени все на Земле гибнет от великого пожара. В такие вре­мена обитатели гор и возвышенных либо сухих мест подвержены более полному истреблению, нежели те, кто живет возле рек или моря; а потому постоянный наш благодетель Нил избавляет нас и от этой беды, разливаясь... Вы [эллины] храните память только об одном потопе, а ведь их было много до этого; более того, вы даже не знае­те, что прекраснейший и благороднейший род людей жил некогда в вашей стране. Ты сам и весь твой город происходите от тех немногих, кто остался из этого рода, но вы ничего о нем не ведаете, ибо их по­томки на протяжении многих поколений умирали, не оставляя ника­ких записей и потому как бы немотствуя. Между тем, Солон, перед самым большим и разрушительным наводнением государство, ныне известное под именем Афин, было и в делах военной доблести пер­вым, и по совершенству своих законов стояло превыше сравнения; предание приписывает ему такие деяния и установления, которые прекраснее всего, что нам известно под небом». Услышав это, Солон, по собственному его признанию, был поражен и горячо упрашивал жрецов со всей обстоятельностью и по порядку рассказать об этих древних афинских гражданах.

Жрец ответил ему: «Мне не жаль, Солон; я все расскажу ради тебя и вашего государства, но прежде всего ради той богини, что полу­чила в удел, взрастила и воспитала как ваш, так и наш город. Однако Афины она основала на целое тысячелетие раньше. <...> Между тем древность наших городских установлений определяется по священ­ным записям в восемь тысячелетий. Итак, девять тысяч лет назад жили эти твои сограждане, о чьих законах и о чьем величайшем подвиге мне предстоит вкратце тебе рассказать; позднее, на досуге, мы с письменами в руках выясним все обстоятельнее и по порядку. Законы твоих предков ты можешь представить себе по здешним: ты найдешь ныне в Египте множество установлений, принятых в те вре­мена у вас, и прежде всего сословие жрецов, обособленное от всех прочих, затем сословие ремесленников, в котором каждый занимает­ся своим ремеслом, ни во что больше не вмешиваясь, и, наконец, со­словия пастухов, охотников и земледельцев; да и воинское сословие, как ты, должно быть, заметил сам, отделено от прочих, и членам его закон предписывает не заботиться ни о чем, кроме войны.

Добавь к этому, что снаряжены наши воины щитами и копья­ми, этот род вооружения был явлен богиней, и мы ввели его у себя первыми в Азии, как вы - первыми в ваших землях.

Что касается умственных занятий, ты и сам видишь, какую заботу о них проявил с самого начала наш закон, исследуя космос и из наук божественных выводя науки человеческие, вплоть до искус­ства гадания и пекущегося о здоровье искусства врачевания, а равно и всех прочих видов знания, которые стоят в связи с упомянутыми. Но весь этот порядок и строй богиня еще раньше ввела у вас, устроя ваше государство, а начала она с того, что отыскала для вашего рож­дения такое место, где под действием мягкого климата вы рождались бы разумнейшими на Земле людьми. Любя брани и любя мудрость, богиня избрала и первым заселила такой край, который обещал порождать мужей, более кого бы то ни было похожих на нее самое. И вот вы стали обитать там, обладая прекрасными законами, которые были тогда еще более совершенны, и превосходя всех людей во всех видах добродетели, как это и естественно для отпрысков и питомцев богов. Из великих деяний вашего государства немало таких, которые известны по нашим записям и служат предметом восхищения; одна­ко между ними есть одно, которое превышает величием и доблестью все остальные. Ведь по свидетельству наших записей, государство ваше положило предел дерзости несметных воинских сил, отправ­лявшихся на завоевание всей Европы и Азии, а путь державших от Атлантического моря.

Через море это в те времена возможно было переправиться, ибо еще существовал остров, лежавший перед тем проливом, кото­рый называется на вашем языке Геракловыми столпами. Этот остров превышал своими размерами Ливию² и Азию, вместо взятые, и с него

59

тогдашним путешественникам легко было перебраться на другие острова, а с островов - на весь противолежащий материк, кото­рый охватывал то море, что и впрямь заслуживает такое название (ведь море по эту сторону упомянутого пролива является всего лишь заливом с узким проходом в него, тогда как море по ту сторону про­лива есть море в собственном смысле слова, равно как и окружающая его земля воистину и вполне справедливо может быть названа мате­риком). На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, возникло удивительное по величине и могуществу царство, чья власть прости­ралась на весь остров, на многие другие острова и на часть матери­ка, а сверх того, по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении³. И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши, и наши земли, и все вообще страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон, государство ваше явило всему миру блиста­тельное доказательство своей доблести и силы: всех превосходя твердостью духа и опытностью в военном деле, оно сначала встало во главе эллинов, но из-за измены союзников оказалось предостав­ленным самому себе, в одиночестве встретилось с крайними опасно­стями и все же одолело завоевателей и воздвигло победные трофеи.

Тех, кто еще не был порабощен, оно спасло от угрозы рабства; всех же остальных, сколько ни обитало нас по эту сторону Геракло­вых столпов, оно великодушно сделало свободными. Но позднее, когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена раз­верзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погру­зившись в пучину. После этого море в тех местах стало вплоть до се­го дня несудоходным и недоступным по причине обмеления, вызван­ного огромным количеством ила, который оставил после себя осев­ший остров».

Печатается по изданию: Платон. Тимей // Платон. Сочинения: В 3 т. Т. 3, ч. 1. / Пер. с древнегреч. С.С. Аверинцева. М., 1971.

¹...о Форонее, почитаемом за первого человека...-«Первым человеком» Фороней назван только у Платона, в других источниках он только «первый соединил людей в общество» или вообще был лишь представителем одной из древнегреческих царских династий.

² ...Ливия... - Ливией древние греки называли Африку, не вклю­чая в нее, однако, Египет, как видно из того, что египетский жрец го­ворит: «...щиты и копья мы ввели у себя первыми в Азии».

³ ...Тиррения... - Этрурия (Тоскана) в Италии. В этой фразе со­держится намек на загадочность происхождения этрусков, ни с кем не схожих по языку.

Эвристические вопросы

1. Склоняется ли Платон к представлению о прогрессе, регрессе или непо-

движности знания и цивилизации? На каких местах приведенного отрывка можно основать ответ на этот вопрос?

2. На чем основано и в каких словах египетского жреца выражено мнение

о цикличности истории? Какие выводы делаются из этого мнения применительно к развитию цивилизации и знания?

3. Как Платон изображает соотношение мифа и истории? В каких отноше-

ниях миф служит для него средством объяснения и реконструкции реальных событий и их смысла?

4. Какое представление о престиже разума и светского («человеческого»)

знания в античности вытекает из отрывка?

5. Насколько правдоподобна платоновская датировка описываемых событий

(«девять тысяч лет назад»)? Какие предпосылки должны были бы быть выполнены, чтобы эта датировка была правдоподобной?

6. В чем историко-научное значение упоминания о «противолежащем мате-

рике, который охватывал то море»?

61

Аристотель (384-322 гг. до н. э.)

Аристотель - древнегреческий философ. Родился в греческой колонии Ста-гира во Фракии в семье придворного врача македонского царя Аминты. В 367 г. до н. э. поселился в Афинах, учился в академии Платона, в которой пробыл до смерти последнего (347 г.). В 343 г. македонский царь Филипп по­ручил ему воспитание своего сына Александра, будущего знаменитого пол­ководца. В 335 г. Аристотель вернулся в Афины, где основал свою философ­скую школу Ликей (Ликейон); благодаря привычке учителя излагать свое учение во время прогулок, школа Аристотеля получила название «перипате­тиков» («прогуливающихся»). После смерти Александра (323 г.) ученый вы­нужден был оставить Афины и переселиться на о. Эвбею, где через год умер. Его сочинения и книги перешли к его ученику Теофрасту, который, в свою очередь, оставил их одному из своих учеников. После взятия Афин Суллой (86 г. до н. э.) сочинения Аристотеля попали в Рим, где их переписывали и распространяли; при этом многое было искажено. Из дошедших до нас трудов Аристотеля часть не является подлинной, а остальные сохранились с изменениями. Сочинения Аристотеля охватывают все области знания того времени: логику, психологию, естествознание, историю, политику, этику, эстетику.

Метафизика

Книга первая

Глава первая. Все люди от природы стремятся к знанию. Доказатель­ство тому - влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих, и боль­ше всех зрительные восприятия. <...>

Другие животные пользуются в своей жизни представления­ми и воспоминаниями, а опыту причастны мало; человеческий же род пользуется в своей жизни также искусством и рассуждениями. Появляется опыт у людей благодаря памяти; а именно многие вос­поминания об одном и том же предмете приобретают значение одного опыта. И опыт кажется почти одинаковым с наукой и искус­ством. <...>

<...> Тот, кто сверх обычных чувственных восприятий первый изобрел какое-то искусство, вызвал у людей удивление не только из-за какой-то пользы его изобретения, но и как человек мудрый и пре­восходящий других. А после того как было открыто больше искусств, одни - для удовлетворения необходимых потребностей, другие - для времяпрепровождения, изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды. Поэтому, когда все такие искусства были созданы, тогда были приобретены знания не для удовольствия и не для удовлетворения необходимых потребностей, и прежде всего в тех местностях, где люди имели досуг. Поэтому математические искусства были созданы прежде всего в Египте, ибо там было предоставлено жрецам время для досуга. <...>

Глава вторая. <...> И теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непо­средственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продви­гаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значи­тельном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а так­же о происхождении Вселенной. Но недоумевающий и удивляющий­ся считает себя незнающим (поэтому и тот, кто любит мифы, есть в некотором смысле философ, ибо миф создается на основе удивитель­ного). Если, таким образом, начали философствовать, чтобы изба­виться от незнания, то, очевидно, к знанию стали стремиться ради понимания, а не ради какой-нибудь пользы. Сам ход вещей подтверж­дает это; а именно: когда оказалось в наличии почти все необходи­мое, равно как и то, что облегчает жизнь и доставляет удовольствие, тогда стали искать такого рода разумение. Ясно поэтому, что мы не ищем его ни для какой другой надобности. И так же как свободным называем того человека, который живет ради самого себя, а не для другого, точно так же и эта наука единственно свободная, ибо она одна существует ради самой себя.

<...> Все начинают с удивления, обстоит ли дело таким имен­но образом, как удивляются, например, загадочным самодвижущим­ся игрушкам, или солнцеворотам, или несоизмеримости диагонали, ибо всем, кто еще не усмотрел причину, кажется удивительным, если что-то нельзя измерить самой малой мерой. А под конец нужно прий­ти к противоположному - и к лучшему, как говорится в пословице, -как и в приведенных случаях, когда в них разберутся: ведь ничему бы так не удивился человек, сведущий в геометрии, как если бы диаго­наль оказалась соизмеримой. <...>

63

Глава третья. <...> Привлечем также и тех, кто раньше нас обра­тился к исследованию существующего и размышлял об истине. Ведь ясно, что и они говорят о некоторых началах и причинах. <...> Так вот, большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала. <...>

Фалес - основатель такого рода философии - утверждал, что начало - вода (потому он и заявлял, что земля находится на воде); к этому предположению он, быть может, пришел, видя, что пища всех существ влажная и что само тепло возникает из влаги и ею живет (а то, из чего все возникает, - это и есть начало всего). Таким образом, он именно поэтому пришел к своему предположению, рав­но как потому, что семена всего по природе влажны, а начало приро­ды влажного - вода.

Некоторые же полагают, что и древнейшие, жившие задолго до нынешнего поколения и первые писавшие о богах, держались имен­но таких взглядов на природу: Океан и Тефию они считали творцами возникновения¹, а боги, по их мнению, клялись водой, названной самими поэтами Стиксом, ибо наиболее почитаемое - древнейшее, а то, чем клянутся, - наиболее почитаемое. Но действительно ли это мнение о природе исконное и древнее, это, может быть, и недосто­верно, во всяком случае о Фалесе говорят, что он именно так выска­зался о первой причине. <...>

Анаксимен же и Диоген считают, что воздух первее (proteron) воды, и из простых тел преимущественно его принимают за начало; а Гиппас из Метапонта и Гераклит из Эфеса - огонь, Эмпедокл же -четыре элемента, прибавляя к названным землю как четвертое. Эти элементы, по его мнению, всегда сохраняются и не возникают, а в большом или малом количестве соединяются в одно или разъединя­ются из одного.

А Анаксагор из Клазомен, будучи старше Эмпедокла, но напи­савший свои сочинения позже его, утверждает, что начал бесконечно много: по его словам, почти все гомеомерии², так же как вода или огонь, возникают и уничтожаются именно таким путем - только че­рез соединение и разъединение, а иначе не возникают и не уничтожа­ются, а пребывают вечно.

Исходя из этого, за единственную причину можно было бы при­знать так называемую материальную причину. Но по мере продви­жения их в этом направлении сама суть дела указала им путь и заста­вила их искать дальше. Действительно, пусть всякое возникновение и уничтожение непременно исходит из чего-то одного или из боль­шего числа начал, но почему это происходит и что причина этого?

Ведь как бы то ни было, не сам же субстрат вызывает собственную перемену; я разумею, что, например, не дерево и не медь - причина изменения самих себя, и не дерево делает ложе, и не медь - изваяние, а нечто другое есть причина изменения. А искать эту причину - зна­чит искать некое иное начало, [а именно], как мы бы сказали, то, от­куда начало движения. Так вот, те, кто с самого начала взялся за по­добное исследование и заявил, что субстрат один, не испытывали ни­какого недовольства собой, но во всяком случае некоторые из тех, кто признавал один субстрат, как бы под давлением этого исследования объявляли единое неподвижным, как и всю природу, не только в от­ношении возникновения и уничтожения (это древнее учение, и все с ним соглашались), но и в отношении всякого другого рода измене­ния; и этим их мнение отличается от других. Таким образом, из тех, кто провозглашал мировое целое единым, никому не удалось усмот­реть указанную причину, разве что Пармениду, да и ему постольку, поскольку он полагает не только одну, но в некотором смысле две причины. Те же, кто признает множество причин, скорее могут об этом говорить, например те, кто признает началами теплое и холод­ное или огонь и землю: они рассматривают огонь как обладающий двигательной природой, а воду, землю и тому подобное - как проти­воположное ему. После этих философов с их началами, так как эти начала были недостаточны, чтобы вывести из них природу суще­ствующего, сама истина, как мы сказали, побудила искать дальней­шее начало³. Что одни вещи бывают, а другие становятся хорошими и прекрасными, причиной этого не может, естественно, быть ни огонь, ни земля, ни что-либо другое в этом роде, да так они и не ду­мали; но столь же неверно было бы предоставлять такое дело случаю и простому стечению обстоятельств. Поэтому тот, кто сказал, что ум находится, так же как в живых существах, и в природе и что он при­чина миропорядка и всего мироустройства, казался рассудительным по сравнению с необдуманными рассуждениями его предшественни­ков. Мы знаем, что Анаксагор высказал такие мысли, но имеется основание считать, что до него об этом сказал Гермотим из Клазо­мен⁴. Те, кто придерживался такого взгляда, в то же время признали причину совершенства [в вещах] первоначалом существующего, и притом таким, от которого существующее получает движение.

Глава четвертая. <...> Итак, упомянутые философы, как мы утверж­даем, до сих пор явно касались двух причин из тех, что мы раз­личили в сочинении о природе, - материю и то, откуда движение, к тому же нечетко и без какой-либо уверенности, так, как поступают

65

в сражении необученные: ведь и они, поворачиваясь во все стороны, наносят иногда хорошие удары, но не со знанием дела; и точно так же кажется, что и эти философы не знают, что они говорят, ибо совер­шенно очевидно, что они почти совсем не прибегают к своим нача­лам, разве что в малой степени.

Анаксагор рассматривает ум как орудие миросозидания, и когда у него возникает затруднение, по какой причине нечто суще­ствует по необходимости, он ссылается на ум, в остальных же слу­чаях объявляет причиной происходящего все что угодно, только не ум. А Эмпедокл прибегает к причинам больше, чем Анаксагор, но и то недостаточно, и при этом не получается у него согласованности. Дей­ствительно, часто у него дружба разделяет, а вражда соединяет. Ведь когда мировое целое через вражду распадается на элементы, огонь соединяется в одно, и так же каждый из остальных элементов. Когда же элементы снова через дружбу соединяются в одно, частицы каж­дого элемента с необходимостью опять распадаются.

Эмпедокл, таким образом, в отличие от своих предшествен­ников первый разделил эту [движущую] причину, признал не одно начало движения, а два разных, и притом противоположных. Кроме того, он первый назвал четыре материальных элемента, однако он толкует их не как четыре, а словно их только два: с одной стороны, отдельно огонь, а с другой - противоположные ему земля, воздух и вода как естество одного рода. Такой вывод можно сделать, изучая его стихи.

Итак, Эмпедокл, как мы говорим, провозгласил такие начала и в таком количестве. А Левкипп и его последователь Демокрит при­знают элементами полноту и пустоту, называя одно сущим, другое не-сущим, а именно: полное и плотное - сущим, а пустое и <разре-женное> - не-сущим (поэтому они и говорят, что сущее существует нисколько не больше, чем не-сущее, потому что и тело существует нисколько не больше, чем пустота), а материальной причиной суще­ствующего они называют и то, и другое. И так же как те, кто призна­ет основную сущность единой, а все остальное выводит из ее свойств, принимая разреженное и плотное за основания (archai) свойств [вещей], так и Левкипп и Демокрит утверждают, что отличия [атомов] суть причины всего остального. А этих отличий они указы­вают три: очертания, порядок и положение. Ибо сущее, говорят они, различается лишь «строем», «соприкосновением» и «поворотом»; из них «строй» - это очертания, «соприкосновение» - порядок, «пово­рот» - положение; а именно: А отличается от N очертаниями, AN от NA - порядком, Z от N - положением. А вопрос о движении, откуда или каким образом оно у существующего, и они подобно остальным легкомысленно обошли. Итак, вот, по-видимому, до каких пределов, как мы сказали, наши предшественники довели исследование отно­сительно двух причин.

Глава пятая. В это же время и раньше так называемые пифагорей­цы, занявшись математикой, первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в числах пифагорейцы усматривали [так им казалось] много сходного с тем, что существует и возникает, - больше, чем в огне, земле и воде (например, такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то - душа и ум, дру­гое - удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); так как, далее, они видели, что свойства и соотношения, при­сущие гармонии, выразимы в числах; так как, следовательно, им ка­залось, что все остальное по своей природе явно уподобляемо чис­лам и что числа - первое во всей природе, то они предположили, что элементы чисел суть элементы всего существующего и что все небо есть гармония и число. И все, что они могли в числах и гармониях по­казать согласующимся с состояниями и частями неба и со всем миро-устроением, они сводили вместе и приводили в согласие друг с дру­гом; и если у них где-то получался тот или иной пробел, то они стре­мились восполнить его, чтобы все учение было связным. Я имею в виду, например, что так как десятка, как им представлялось, есть не­что совершенное и охватывает всю природу чисел, то и движущихся небесных тел, по их утверждению, десять, а так как видно только девять, то десятым они объявляют «противоземлю»⁵. В другом сочи­нении мы это разъяснили подробнее⁶. А разбираем мы это ради того, чтобы установить, какие же начала они полагают и как начала эти подходят под упомянутые выше причины. Во всяком случае оче­видно, что они число принимают за начало и как материю для суще­ствующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элемента­ми числа они считают четное и нечетное, из коих последнее - пре­дельное, а первое - беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а именно: оно четное и нечетное), число происходит из единого, а все небо, как было сказано, - это числа. Другие пифаго­рейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных попар­но: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество, правое и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, пря­мое и кривое, свет и тьма, хорошее и дурное, квадратное и про­долговатое. Такого же мнения, по-видимому, держался и Алкмеон

67

из Кротона, и либо он заимствовал это учение у тех пифагорейцев, либо те у него. Ведь Алкмеон достиг зрелого возраста, когда Пифагор был уже стар, а высказался он подобно им. Он утверждает, что боль­шинство свойств, с которыми сталкиваются люди, образуют пары, имея в виду, в отличие от тех пифагорейцев, не определенные проти­воположности, а первые попавшиеся, например: белое - черное, слад­кое - горькое, хорошее - дурное, большое - малое. Об остальных же противоположностях он высказался неопределенно, пифагорейцы же прямо указали, сколько имеется противоположностей и какие они.

Итак, и от того, и от другого учения мы можем почерпнуть, что противоположности суть начала существующего; но сколько их и какие они - это мы можем почерпнуть у одних только пифагорейцев. Однако, как можно эти начала свести к указанным выше причинам, это у них отчетливо не разобрано, но, по-видимому, они определяют элементы как материальные, ибо, говорят они, из этих элементов как из составных частей и образована сущность.

Итак, на основании сказанного можно в достаточной степени судить об образе мыслей древних, указывавших больше одного эле­мента природы. Есть, однако, и такие, которые высказались о Вселен­ной как о единой природе, но не все одинаково - ни в смысле убеди­тельности сказанного, ни в отношении существа дела. Правда, рас­суждать о них вовсе неуместно теперь, когда рассматриваем причи­ны (ибо они говорят о едином не так, как те размышляющие о приро­де философы⁷, которые, хотя и принимают сущее за единое, тем не менее, выводя [Вселенную] из единого как из материи, присоеди­няют [к единому] движение, по крайней мере когда говорят о проис­хождении Вселенной, а эти утверждают, что она неподвижна). Но вот что во всяком случае подходит к настоящему исследованию. Парме-нид, как представляется, понимает единое как мысленное (logos), а Мелисс - как материальное⁸. Поэтому первый говорит, что оно огра­ниченно, второй - что оно беспредельно; а Ксенофан, который рань­ше их (ибо говорят, что Парменид был его учеником) провозглашал единство, ничего не разъяснял и, кажется, не касался природы едино­го ни в том, ни в другом смысле, а, обращая свои взоры на все небо, утверждал, что единое - это бог. Этих философов, если исходить из целей настоящего исследования, надлежит, как мы сказали, оставить без внимания, притом двоих, а именно Ксенофана и Мелисса, даже совсем - как мыслящих более грубо; что же касается Парменида, то он, кажется, говорит с большей проницательностью. Полагая, что на­ряду с сущим вообще нет никакого не-сущего, он считает, что с необ­ходимостью существует [только] одно, а именно сущее, и больше ни­чего (об этом мы яснее сказали в сочинении о природе). Однако, бу­дучи вынужден сообразоваться с явлениями и признавая, что единое существует как мысленное, а множественность - как чувственно вос­принимаемое, он затем устанавливает две причины или два начала -теплое и холодное, словно говорит об огне и земле; а из этих двух он к сущему относит теплое, а другое начало - к не-сущему.

Итак, вот что мы почерпнули из сказанного ранее и у мудре­цов, уже занимавшихся выяснением этого вопроса: от первых из них -что начало телесное (ведь вода, огонь и тому подобное суть тела), причем от одних - что телесное начало одно, а от других - что имеется большее число таких начал, но и от тех, и от других - что на­чала материальные; а некоторые принимали и эту причину, и кроме нее ту, откуда движение, причем одни из них признавали одну такую причину, а другие - две.

Таким образом, до италийцев⁹, и не считая их, остальные вы­сказывались о началах довольно скудно, разве что, как мы сказали, они усматривали две причины, и из них вторую - ту, откуда движе­ние, некоторые признают одну, а другие - две. Что же касается пифа­горейцев, то они точно так же утверждали, что есть два начала¹⁰, однако присовокупляли - и этим их мнение отличается от других, -что предел, беспредельное и единое не какие-то разные естества, как, например, огонь или земля или еще что-то в этом роде, а само бес­предельное и само единое есть сущность того, о чем они сказывают­ся, и потому число есть сущность всего. Вот как они прямо заявляли об этом, и относительно сути вещи они стали рассуждать и давать ей определение, но рассматривали ее слишком просто. Определения их были поверхностны... <...>

Глава шестая. <...> После философских учений, о которых шла речь, появилось учение Платона, во многом примыкающее к пифагорей­цам, но имеющее и свои особенности по сравнению с философией италийцев¹¹. Смолоду сблизившись прежде всего с Кратилом и ге-раклитовскими воззрениями, согласно которым все чувственно вос­принимаемое постоянно течет, а знания о нем нет, Платон и позже держался таких же взглядов. А так как Сократ занимался вопросами нравственности, природу же в целом не исследовал, а в нравственном искал общее и первый обратил свою мысль на определения, то Пла­тон, усвоив взгляд Сократа, доказывал, что такие определения отно­сятся не к чувственно воспринимаемому, а к чему-то другому, ибо, считал он, нельзя дать общего определения чего-либо из чувственно воспринимаемого, поскольку оно постоянно изменяется.

69

И вот это другое из сущего он назвал идеями, а все чувствен­но воспринимаемое, говорил он, существует помимо них и именует­ся сообразно с ними, ибо через причастность эйдосам¹² существует все множество одноименных с ними [вещей]. Однако «причаст­ность» - это лишь новое имя: пифагорейцы утверждают, что вещи существуют через подражание числам, а Платон, <изменив имя>, -что через причастность. Но что такое причастность или подражание эйдосам, исследовать это они предоставили другим.

Далее, Платон утверждал, что помимо чувственно восприни­маемого и эйдосов существуют как нечто промежуточное матема­тические предметы, отличающиеся от чувственно воспринимаемых тем, что они вечны и неподвижны, а от эйдосов - тем, что имеется много одинаковых таких предметов, в то время как каждый эйдос сам по себе только один.

И так как эйдосы суть причины всего остального, то, полагал он, их элементы суть элементы всего существующего. Начала как ма­терия - это большое и малое, а как сущность - единое, ибо эйдосы <как числа> получаются из большого и малого через причастность единому.

Что единое есть сущность, а не что-то другое, что обозначает­ся как единое, это Платон утверждал подобно пифагорейцам, и точ­но так же, как они, что числа - причины сущности всего остального; отличительная же черта учения Платона - это то, что он вместо бес­предельного, или неопределенного, как чего-то одного признавал двоицу и неопределенное выводил из большого и малого; кроме того, он полагает, что числа существуют отдельно от чувственно вос­принимаемого, в то время как пифагорейцы говорят, что сами вещи суть числа, а математические предметы они не считают промежу­точными между чувственно воспринимаемыми вещами и эйдосами. А что Платон в отличие от пифагорейцев считал единое и числа су­ществующими помимо вещей и что он ввел эйдосы, это имеет свое основание в том, что он занимался определениями (ведь его предше­ственники к диалектике не были причастны), а двоицу он объявил другой основой (physis) потому, что числа, за исключением первых¹³, удобно выводить из нее, как из чего-то податливого.

Однако на самом деле получается наоборот: такой взгляд не основателен. Ибо эти философы полагают, что из одной материи про­исходит многое, а эйдос рождает нечто только один раз, между тем совершенно очевидно, что из одной материи получается один стол, а тот, кто привносит эйдос, будучи один, производит много [столов]. Подобным же образом относится и мужское к женскому, а именно: женское оплодотворяется одним совокуплением, а мужское оплодо­творяет многих; и, однако же, это - подобия тех начал.

Вот как Платон объяснял себе предмет нашего исследования. Из сказанного ясно, что он рассматривал только две причины: при­чину сути вещи и материальную причину (ибо для всего остального эйдосы - причина сути его, а для эйдосов такая причина - единое); а относительно того, что такое лежащая в основе материя, о которой как материи чувственно воспринимаемых вещей сказываются эйдо­сы, а как материи эйдосов - единое, Платон утверждал, что она есть двоица - большое и малое. Кроме того, он объявил эти элементы при­чиной блага и зла, один - причиной блага, другой - причиной зла, а ее, как мы сказали, искали и некоторые из более ранних философов, например Эмпедокл и Анаксагор. <...>

Глава восьмая. <...> Если следовать за Анаксагором, разбирая вместе с ним то, что он хочет сказать, то его учение показалось бы, пожалуй, созвучным нашему времени. <...> Хотя он и выражает свои мысли не­правильно и неясно, однако хочет сказать что-то близкое к тому, что говорят позднейшие философы и что в настоящее время более оче­видно. <...>

Что касается так называемых пифагорейцев, то они рассуж­дают о более необычных началах и элементах, нежели размышляю­щие о природе, и это потому, что они заимствуют их не из чувствен­но воспринимаемого, ибо математические предметы лишены движе­ния¹⁴, за исключением тех, которыми занимается учение о небесных светилах; и все же они постоянно рассуждают о природе и иссле­дуют ее. <...>

Глава десятая. <...> Уже из ранее сказанного ясно, что все философы ищут, по-видимому, те причины, которые обозначены нами в сочине­нии о природе, и что помимо этих причин мы не могли бы указать ни одной. Но делают они это нечетко¹⁵. <...> Ибо похоже на лепет то, что говорит обо всем прежняя философия, поскольку она была молода и при своем начале. Ведь даже Эмпедокл говорит, что кость суще­ствует через соотношение¹⁶, а это у него суть ее бытия и сущность ее. Но подобным же образом должны быть таким соотношением и плоть, и всякая другая вещь. <...>

Такого рода вопросы выяснялись и раньше¹⁷. А все, что по этим же вопросам может вызвать затруднения, мы повторим¹⁸. Ибо, быть может, через их устранение мы найдем путь для устранения по­следующих затруднений. <...>

71

Книга вторая

Глава первая. <...> Справедливо быть признательным не только тем, чьи мнения мы можем разделить, но и тем, кто высказался более по­верхностно: ведь и они в чем-то содействовали истине, упражняя до нас способность [к познанию]. В самом деле, если бы не было Тимо­фея, мы не имели бы многих лирических песен; а если бы не было Фринида, то не было бы Тимофея. То же можно сказать и о тех, кто говорил об истине, - от одних мы позаимствовали некоторые мнения, а благодаря другим появились эти.

Верно также и то, что философия называется знанием об исти­не. <...> Но мы не знаем истины, не зная причины. А из всех вещей тем или иным свойством в наибольшей степени обладает та, благо­даря которой такое же свойство присуще и другим; например, огонь наиболее тепел, потому что он и для других вещей причина тепла. Так что и наиболее истинно то, что для последующего есть причина его истинности. Поэтому и начала вечно существующего всегда должны быть наиболее истинными: они ведь истинны не временами и причина их бытия не в чем-то другом, а, наоборот, они сами причи­на бытия всего остального; так что в какой мере каждая вещь причастна бытию, в такой и истине. <...>

Книга третья

Глава четвертая. <...> Последователи Гесиода и все, кто писал о божественном, размышляли только о том, что казалось им правдо­подобным, а о нас не позаботились. Принимая богов за начала и все выводя из богов, они утверждают, что смертными стали все, кто не вкусил нектара и амброзии, явно употребляя эти слова как вполне им самим понятные; однако их объяснение через эти причины выше нашего понимания. Действительно, если... нектар и амброзия суть причины их бытия [богов], то как могут быть вечными те, кто нуж­дается в пище?

Впрочем, те, кто облекает свои мудрствования в форму мифов, не достойны серьезного внимания¹⁹. <...>

Книга четвертая

Глава пятая. <...> Демокрит... утверждает, что или ничто не истинно, или нам во всяком случае истинное неведомо.

А вообще же из-за того, что разумение они отождествляют с чувственным восприятием, а это последнее считают неким измене­нием, им приходится объявлять истинным все, что является чувст­вам. На этом основании прониклись подобного рода взглядами и Эмпедокл, и Демокрит, и чуть ли не каждый из остальных философов. В самом деле, и Эмпедокл утверждает, что с изменением нашего со­стояния меняется и наше разумение: «Разум растет у людей в соот­ветствии с мира познаньем». <...>

<...> И Парменид высказывается таким же образом... <...> Пе­редают и изречение Анаксагора, сказанное им некоторым его друзь­ям, что вещи будут для них такими, за какие они их примут. Утверж­дают, что и Гомер явно держался этого мнения. <...> Видя, что вся эта природа находится в движении, и полагая, что относительно изменя­ющегося нет ничего истинного, [сторонники субъективности истин­ности] стали утверждать, что по крайней мере о том, что изменяется во всех отношениях, невозможно говорить правильно. Именно на ос­нове этого предположения возникло наиболее крайнее из упомяну­тых мнений - мнение тех, кто считал себя последователями Геракли­та и коего держался Кратил, который под конец полагал, что не сле­дует ничего говорить, и только двигал пальцем [в знак того, что все меняется] и упрекал Гераклита за его слова, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды, ибо сам он полагал, что этого нельзя сделать и единожды²⁰. <...>

Книга одиннадцатая

Глава шестая. <...> Протагор... утверждал, что человек есть мера всех вещей, имея в виду лишь следующее: что каждому кажется, то и достоверно. Но если это так, то выходит, что одно и то же и суще­ствует и не существует, что оно и плохо и хорошо, что другие проти­волежащие друг другу высказывания также верны, ибо часто одним кажется прекрасным одно, а другим - противоположное, и что то, что кажется каждому, есть мера. Это затруднение можно было бы устра­нить, если рассмотреть, откуда такой взгляд берет свое начало. Неко­торые стали придерживаться его, исходя, по-видимому, из мнения тех, кто размышлял о природе... <...>

73

Книга двенадцатая

Глава вторая. <...> Все возникает из сущего, однако из сущего в воз­можности, а не из сущего в действительности. И именно это [сущее в возможности] означает единое Анаксагора. Лучше его изрече­ния «все вместе» или утверждения Эмпедокла и Анаксимандра о смеси, или изречения Демокрита было бы высказывание: «Все вещи были вместе в возможности, в действительности же нет». Так что можно считать, что они в известной мере подошли к мысли о материи²¹. <...>

Глава шестая. <...> Некоторые предполагают вечную деятельность, например Левкипп и Платон: они утверждают, что движение суще­ствует всегда. Однако почему оно есть и какое именно, они не гово­рят и не указывают причину, почему оно происходит так, а не иначе. <...> Сам Платон не может сослаться на начало движения, которое он иногда предполагает, а именно на то, что само себя движет, ибо, как он утверждает, душа позже [движения] и [начинается] вместе со Все­ленной. Что касается мнения, что способность первее деятельности, то оно в некотором смысле правильно, а в некотором нет (как это по­нимать - мы уже сказали)²²; а что деятельность первее, это признает Анаксагор (ибо ум есть деятельность)²³ и Эмпедокл, говорящий о дружбе и вражде, а также те, кто, как Левкипп, утверждает, что дви­жение вечно. <...>

Глава восьмая. <...> Природа светил вечна, будучи некоторой сущно­стью, и то, что движет их, должно быть вечным и предшествовать то­му, что им приводится в движение. <...> Таким образом, очевидно, что должно существовать столько же сущностей, [сколько имеется движений светил]. <...> Что же касается количества этих движений, то это необходимо исследовать на основе той математической науки, которая ближе всего к философии, - на основе учения о небесных светилах, ибо оно исследует сущность, правда, чувственно воспри­нимаемую, но вечную, между тем другие математические науки не исследуют никакой сущности, например арифметика и геометрия. Что у каждого несущегося небесного тела несколько движений - это ясно тем, кто хоть немного этим занимался... а для уразумения того, сколько таких движений имеется, мы сейчас приведем высказывания некоторых математиков... <...> С одной стороны, нам самим необхо­димо исследовать, с другой - осведомляться у других, и если занима­ющиеся этим высказывают нечто противное тому, что сказано сей­час, то следует воздавать должное тому и другому, но соглашаться с более основательным. <...>

Итак, Евдокс считал, что движение Солнца и Луны происходит у каждого в трех сферах, из которых первая - это сфера неподвижных звезд, вторая имеет движение по кругу, проходящему посредине созвездий зодиака, третья - по кругу, отклоняющемуся по широте от зодиака (при этом на большую широту отклоняется тот круг, по кото­рому движется Луна, нежели тот, по которому движется Солнце). Движение планет, по мнению Евдокса, происходит у каждой в четы­рех сферах, и из них первая и вторая - те же, что и указанные выше (ведь сфера неподвижных звезд есть сфера, несущая с собой все [другие], и та, которая расположена ниже и имеет движение по кру­гу, проходящему посредине созвездий зодиака, также общая для всех); у третьей сферы всех планет полюсы находятся на круге, кото­рый проходит посредине созвездий зодиака, а движение четвертой совершается по кругу, наклоненному к среднему кругу третьей; и по­люсы третьей сферы у каждой из других планет свои, а у Афродиты и Гермеса²⁴ одни и те же.

У Каллиппа расположение сфер такое же, что и у Евдокса, и количество их для Зевса и Кроноса²⁵ он отводил одинаковое с Евдоксом, но для Солнца и для Луны, по его мнению, надо было еще при­бавлять по две сферы, если хотят объяснить наблюдаемые явления, а для каждой из остальных планет - по одной.

Однако если эти сферы должны в своей совокупности объяс­нять наблюдаемые явления, то необходимо, чтобы для каждой плане­ты существовали другие сферы - числом меньше на одну, - такие, ко­торые бы каждый раз поворачивали обратно и приводили в то же са­мое положение первую сферу светила, расположенного ниже, ибо только так может вся совокупность сфер производить движение пла­нет. А так как [основных] сфер, в которых вращаются планеты, одних имеется восемь, других²⁶ - двадцать пять и из них не требуют возвра­щения назад только те, в которых движется планета, расположенная ниже всего, то сфер, возвращающих назад сферы первых двух пла­нет, будет шесть, а тех, которые возвращают назад сферы последую­щих четырех, - шестнадцать; и, таким образом, число всех сфер -и тех, которые несут планеты, и тех, которыми эти последние возвра­щаются обратно, - пятьдесят пять. А если для Луны и для Солнца не прибавлять тех движений, которые мы указали, то всех сфер будет сорок семь²⁷.

Таким образом, пусть число сфер будет таким, а потому сущ­ностей и неподвижных начал (как и чувственно воспринимаемых)

75

также следует с вероятностью предположить столько же (говорить здесь о необходимости предоставим более сильным). Если же не мо­жет быть никакого пространственного движения, которое не побуж­дало бы к движению того или другого светила, если же, далее, вся­кую самобытность (physis) и всякую сущность, не подверженную ни­чему и самое по себе достигшую наивысшего, надо рассматривать как цель, то не может быть никакой другой сущности (physis), кроме указанных выше, а число сущностей необходимо должно быть имен­но это. Ведь если существуют какие-то другие, они приводили бы в движение, будучи целью пространственного движения. Между тем невозможно, чтобы были другие движения помимо упомянутых. И это можно с вероятностью предположить, рассматривая находящие­ся в движении тела. Если все, что движет в пространстве, естествен­но существует ради того, что движется, и всякое пространственное движение есть движение чего-то движущегося, то всякое пространст­венное движение происходит не ради него самого или ради другого движения, а ради светил. Ведь если бы одно движение совершалось ради другого движения, то и это другое должно было бы быть ради еще какого-нибудь движения; но так как это не может идти в беско­нечность, то целью всякого движения должно быть одно из движу­щихся по небу божественных тел. <...>

От древних из глубокой старины дошло до потомков предание о том, что эти [светила] суть боги и что божественное объемлет всю природу²⁸. А все остальное [в предании] уже добавлено в виде мифа для внушения толпе, для соблюдения законов и для выгоды, ибо в нем утверждается, что боги человекоподобны и похожи на некоторые другие живые существа, утверждается и другое, вытекающее из ска­занного и сходное с ним. Если бы, отделив эти добавления, принять лишь главное - что первые сущности они считали богами, можно было бы признать это божественным изречением; и так как, по всей вероятности, каждое искусство и каждое учение изобретались неод­нократно и в меру возможности и снова погибали, то можно было бы подумать, что и эти взгляды суть как бы сохранившиеся до наших дней обломки тех. Таким образом, мнение предков и наших ранних предшественников ясно нам лишь до такой степени... <...>

Книга тринадцатая

Глава четвертая. Итак, о том, что математические предметы - это сущее и в каком смысле они сущее, а также в каком смысле они пер­вее и в каком нет, - об этом довольно сказанного. Что же касается идей, то прежде всего следует рассмотреть само учение об идеях, не связывая их с природой чисел, а так, как их с самого начала понима­ли те, кто впервые заявил, что есть идеи. К учению об эйдосах при­шли те, кто был убежден в истинности взглядов Гераклита, согласно которым все чувственно воспринимаемое постоянно течет; так что если есть знание и разумение чего-то, то помимо чувственно вос­принимаемого должны существовать другие сущности (physeis), по­стоянно пребывающие, ибо о текучем знания не бывает. С другой стороны, Сократ исследовал нравственные добродетели и первый пытался давать их общие определения (ведь из рассуждавших о при­роде только Демокрит немного касался этого и некоторым образом дал определения теплого и холодного; а пифагорейцы - раньше его -делали это для немногого, определения чего они сводили к числам, указывая, например, что такое удобный случай, или справедливость, или супружество. Между тем Сократ с полным основанием искал суть вещи, так как он стремился делать умозаключения, а начало для умозаключения - это суть вещи: ведь тогда еще не было диалекти­ческого искусства, чтобы можно было, даже не касаясь сути, рас­сматривать противоположности, а также познает ли одна и та же наука противоположности; и в самом деле, две вещи можно по спра­ведливости приписывать Сократу - доказательства через наведе­ние и общие определения: и то и другое касается начала знания). Но Сократ не считал отделенными от вещей ни общее, ни определе­ния²⁹. Сторонники же идей отделили их и такого рода сущее назвали идеями... <„>

Печатается по изданию: Аристотель. Метафизика // Аристотель. Со­чинения: В 4 т. / Пер. А.В. Кубицкого. М., 1975. ТА. С. 63-368.

Физика

Книга первая

Глава первая. Так как знание, и [в том числе] научное познание, воз­никает при всех исследованиях, которые простираются на начала, причины и элементы, путем их уяснения (ведь мы тогда уверены, что знаем ту или иную вещь, когда уясняем ее первые причины, первые начала и разлагаем ее вплоть до элементов), то ясно, что и в науке о природе надо попытаться определить прежде всего то, что относится к началам. Естественный путь к этому ведет от более понятного и яв­ного для нас к более явному и понятному по природе. <...>

77

Глава вторая. И вот, необходимо, чтобы было или одно начало, или многие, и если одно, то или неподвижное, как говорят Парменид и Мелисс, или подвижное, как говорят физики, считающие первым на­чалом одни воздух, другие воду; если же начал много, то они долж­ны быть или ограничены [по числу], или безграничны, и если... без­граничны, то или так, как говорит Демокрит, т. е. все они одного ро­да, но различаются фигурой или видом или даже противоположны, как у Анаксагора... <...>

Глава четвертая. А то, что говорят физики, идет в двух направлени­ях. Одни, полагая в основу сущего единый телесный субстрат - или один из трех [элементов], или что-нибудь другое плотнее огня и тонь­ше воздуха, - все остальное порождают из него уплотнением и раз­режением, производя таким образом многое. (Но это противополож­ности, которые, вообще говоря, могут рассматриваться как избыток и недостаток, как то «большое» и «малое», о котором говорит Платон, с той только разницей, что он делает «большое» и «малое» материей, а «единое» - формой, они же единый субстрат делают материей, а противоположности - различиями и формами). Другие же предпола­гают, что из единого выделяются содержащиеся в нем противопо­ложности, как говорит Анаксимандр и те, которые существующее считают единым и многим, как Эмпедокл и Анаксагор, ибо и они вы­деляют из смеси все остальное. Отличаются же они друг от друга тем, что первый признает чередование этих состояний, второй же -однократное [возникновение], и тем, что Анаксагор признает беско­нечные по числу подобочастные³⁰ и противоположности, а Эмпедокл лишь так называемые стихии.

По-видимому, Анаксагор считал [подобочастные] указанным образом бесконечными потому, что он признавал истинным общее мнение физиков, что из не-сущего ничто не возникает (поэтому-то одни и говорят так: «все было вместе» и «возникновение того-то есть качественное изменение», другие же говорят о соединении и разъ­единении), а еще потому, что противоположности возникают друг из друга, следовательно, они содержались одна в другой. Ведь если все возникающее необходимо возникает либо из существующих [вещей], либо из несуществующих, а возникновение из несуществующих невозможно (в этом мнении сходятся все [писавшие] о природе), то они считали, что отсюда с необходимостью вытекает и остальное, а именно возникновение из существующих и имеющихся в наличии [частиц], но не воспринимаемых нами ввиду малости их масс. <...> Поскольку начала у [Анаксагора] бесконечны и по количеству и по виду, то познать образованные из них [вещи] невозможно³¹: ведь мы только тогда полагаем, что познали сложную вещь, когда узнаем, из каких и из скольких [начал] она состоит. <...>

Неправильно [Анаксагор] понимает и возникновение однород­ных [веществ]³². Ведь иногда глина разделяется на частицы глины, иногда же нет. И способ, каким получаются кирпичи из дома и дом из кирпичей, не тождествен с тем, каким вода и воздух друг из друга состоят и возникают. Лучше брать меньше начал и в ограниченном числе, как это делает Эмпедокл³³.

Глава пятая. Все, конечно, принимают противоположности за нача­ла: и те, которые говорят, что все едино и неподвижно (ведь и Парменид делает началами теплое и холодное, называя их огнем и землей), и те, которые говорят о редком и плотном, и Демокрит со своим пол­ным и пустым, из которых одно он называет сущим, другое - не-сущим. Кроме того, [у него полное различается] положением, фигурой и порядком, а это тоже роды противоположностей; для положения [такие противоположности суть] вверху, внизу, спереди, сзади; для фигуры - угловатое, [гладкое], прямое, округлое³⁴. Ясно, таким обра­зом, что все считают начала в каком-либо смысле противополож­ностями. <...>

Глава шестая. <...> И поскольку допустимо, что [сущее состоит] из конечного числа [начал], лучше взять конечное число, как это делает Эмпедокл, чем бесконечное; ведь [с их помощью] он считает воз­можным объяснить все то, что и Анаксагор с помощью бесконечного числа³⁵.

<...> Мнение, что единое, избыток и недостаток суть начала всех вещей, очень древнего происхождения, только высказывалось оно по-разному: так, старые [философы] считали двойное [начало] действующим, единое - страдательным; наоборот, некоторые из по­зднейших полагали скорее единое действующим, а двойное страда­тельным. <...>

79

Книга третья

Глава четвертая. <...> Уместно, ведя исследование о природе, рас­смотреть [вопрос] о бесконечном - существует оно или нет, а если су­ществует, что оно такое. Доказательством того, что такое рассмотре­ние подобает этой науке, [может быть следующее]: все, кто достой­ным упоминания образом касались этой философии, рассуждали о бесконечном и все считают его неким началом существующих [вещей]³⁶.

Одни, как пифагорейцы и Платон, рассматривают бесконечное само по себе, считая его не свойством чего-то другого, но самостоя­тельной сущностью - с той разницей, что пифагорейцы [находят его] в чувственно-воспринимаемых вещах (ведь они и число не отделяют [от них]) и [утверждают,] что за Небом [также] имеется бесконеч­ность, Платон же говорит, что за Небом нет никакого тела и даже идей, так как они нигде не находятся, а бесконечное имеется и в чув­ственно-воспринимаемых вещах и в идеях. Далее, пифагорейцы отождествляют бесконечное с четным числом... <...> Платон же [при­знавал] две бесконечности - большое и малое³⁷... <...>

Никто из тех, кто устанавливает ограниченное число эле­ментов, не считает [их] бесконечными, те же, которые делают элементы бесконечными [по числу], как Анаксагор и Демокрит... говорят, что бесконечное есть непрерывное по соприкосновению [частиц]. <...>

Из всего этого ясно, что рассмотрение бесконечного вполне подобает физикам. С полным основанием также все полагают его как начало: невозможно ведь, чтобы оно существовало напрасно, с дру­гой стороны, чтобы ему присуще было иное значение, кроме начала. Ведь все существующее или [есть] начало, или [исходит] из начала, у бесконечного же не существует начала, так как оно было бы его кон­цом. Далее, [бесконечное], будучи неким началом, не возникает и не уничтожается... И оно божественно, ибо бессмертно и неразрушимо, как говорит Анаксимандр и большинство физиологов.

Книга восьмая (Т)

Глава первая. <...> Что движение существует - это утверждают все писавшие что-нибудь о природе, так как все они занимаются рассмо­трением происхождения мира и вопросами возникновения и уничто­жения, что было бы невозможно, если бы движения не было. Но те, которые признают существование бесчисленных миров, одни из ко­торых зарождаются, а другие гибнут, утверждают, что движение су­ществует вечно (так как возникновения и уничтожения необходимо связаны с движением); те же, которые считают, что мир один или не вечен, делают соответственные предположения и о движении. Если же допустить, что движения когда-то не было, то это могло быть только двояким образом: или так, как говорит Анаксагор (он утверж­дает, что после того, как все вещи находились вместе и пребывали в покое в течение бесконечного времени, Разум придал им движение и разделил их), или как Эмпедокл, [считавший], что попеременно [все] движется и снова покоится... <..>

<...> Относительно времени все [мыслители], за исключе­нием одного, думают, по-видимому, одинаково: они называют его нерожденным. Основываясь на этом, и Демокрит доказывает не­возможность того, чтобы все возникло, так как время есть нечто невозникшее. Один только Платон порождает его: он говорит, что оно возникло вместе со Вселенной, а Вселенная, по его мнению, воз­никла... <...>

Глава пятая. <...> Правильно говорит Анаксагор, утверждая, что Ра­зум не подвержен воздействию и не смешан, после того как он сде­лал его началом движения, ибо только таким образом он может дви­гать, будучи неподвижным, и может владычествовать, будучи несме­шанным. <...>

<...>

Глава девятая. <...> Разъединение и соединение суть движения в от­ношении места: так движут Любовь и Вражда (у Эмпедокла], ибо одна из них разъединяет, а другая соединяет. И относительно Разума Анаксагор говорит, что он разъединяет, впервые сообщив движение [вещам]. Равным образом и те, которые не признают ни одной из этих причин, а утверждают, что движение происходит из-за пустоты, -и они говорят, что движение природы - это движение в отношении места... <...>

Печатается по изданию: Аристотель. Физика // Аристотель. Сочине­ния: В 4 т. / Пер. В.П. Карпова. М., 1981. Т. 3. С. 59-262.

81

О частях животных

Книга первая

Глава первая. <...> Древние, впервые философствовавшие о природе, исследовали материальное начало и его причины: что оно представ­ляет и какими свойствами обладает, как из него возникает Вселенная и что его приводит в движение - вражда ли, дружба ли, разум или это делается само собой³⁸, причем лежащая в основе материя - как они думали - имеет какую-нибудь определенную природу, например, огонь - теплую, земля - холодную, и первый является легким, вторая тяжелой. Так они производили и весь мир. Подобным же образом они объясняли и возникновение животных и растений, например, что от протекающей в теле воды образуется желудок и всякое вместилище пищи и выделений, а выходящим наружу дыханием прорываются ноздри. Воздух и вода являются материей тел, и из подобного рода тел они составляли природу.

<...> Природа является началом в большей степени, чем мате­рия³⁹. Иногда и Эмпедокл наталкивается на нее, ведомый самой ис­тиной, и вынужден бывает сказать, что сущность и природа вещи есть пропорция: например, при изложении, что такое кость: он не го­ворит тогда, что это один какой-нибудь элемент, или два, или три, или все, а что она есть пропорция их смешения. <...>

Книга четвертая

Глава десятая. <...> Из животных один человек держится прямо. Будучи прямым по природе, он не нуждается в передних ногах, и вместо них природа снабдила его руками и кистями рук. Ведь руки есть инструмент, а природа всегда предоставляет, так же как разумный человек, каждую вещь тому, кто может ее использовать. Ведь скорее подобает дать флейту тому, кто действительно флей­тист, чем имеющему флейту преподать искусство игры на флейте, ибо тогда к большему более важному прибавлено меньшее, а не к меньшему - более ценное и большее. Если же «так лучше», а при­рода из возможного всегда делает лучшее, то человек - разумней­шее животное не потому, что имеет руки, но потому и имеет руки, что он - разумнейшее существо, ибо разумнейший будет поль­зоваться хорошо очень многими инструментами, а рука, очевидно, не один инструмент, а многие; она - как бы инструмент инстру­ментов. <...>

Печатается по изданию: Аристотель. О частях животных / Пер. В.П. Карпова. М., 1937.

О возникновении животных

Книга четвертая

Глава первая. <...> Существуют ли самки и самцы еще до того, как различие между ними станет очевидным для наших чувств... вопрос спорный. Одни, как Анаксагор и некоторые другие фисиологи, утверждают, что эта противоположность заложена с самого начала уже в семени: именно семя возникает из самца, самка же - доставля­ет место; самец происходит из правой стороны, самка - из левой, и в матке самец находится справа, самка - слева. Другие, как Эмпедокл, думают, что различие возникает в матке: попадающие в теплую мат­ку становятся самцами, в холодную - самками; причиной же тепло­ты или холода является месячное очищение, которое бывает холод­нее или теплее, старее или свежее. Демокрит Абдеритянин также по­лагает, что различие женского и мужского пола происходит в матке; однако животное делается самкой или самцом не вследствие теплоты или холода, а в зависимости от того, какого родителя семя, идущее от части, отличающей друг от друга самку и самца, возьмет перевес. Эмпедокл, действительно, довольно легкомысленно предположил, что они отличаются друг от друга только холодом и теплотою, видя, что целые части обнаруживают большое различие в мужских поло­вых частях и в матке. Выходит так, что если двух сформированных зародышей - одного, имеющего все женские части, другого - все мужские, поместить в матку, как в печь; в теплую - имеющего матку, в холодную - не имеющего, то самкой станет не имеющий матки, а самцом - имеющий. Но это невозможно. Об этих вещах лучше, мо­жет быть, говорит Демокрит: он исследует самое различие возникно­вения и пытается его изложить; правильно или неправильно - другой вопрос. Но если даже тепло и холод являются причиной различия этих частей, то об этом следовало бы сказать тем, кто говорит, как Эмпедокл: в этом, можно сказать, и состоит

83

рассуждение о возникно­вении самки и самца, так как оно явным образом различно. Нелегкое дело вывести из этого начала причину возникновения упомянутых частей, так, чтобы за охлаждением зародыша необходимо следовало возникновение части, именуемой маткой, а за нагреванием его не было. То же самое относится и к частям, служащим для совокупле­ния, ибо и они различаются, как сказано раньше.

Далее, часто возникают близнецы, самка и самец, вместе в одной и той же части матки, что мы достаточно часто наблюдали при вскрытии у всех живородящих - и у наземных, и у рыб. Если он (Эмпедокл) не видал этого, его ошибка в указании причины вполне понятна; если же видел - странно считать причиной теплоту или хо­лодность матки: ведь тогда оба близнеца должны были бы стать сам­ками или самцами, а этого мы не видим. Если он говорит, что части возникающего существа «рассеяны» (ибо, по его мнению, одни нахо­дятся в самце, другие - в самке, поэтому и жаждут соединения друг с другом), то необходимо сказать, что, будучи разделены по величи­не, они сходятся вместе, а не возникают от холода или тепла. Но по поводу такого действия семени можно было бы сказать многое, так как вообще этот способ действия - чистый вымысел. Если же отно­сительно семени дело обстоит так, как мы высказали, т. е. оно не ис­ходит от всего тела, и, вообще, исходящее от самца не доставляет ни­какой материи, то и ему, и Демокриту, и всякому, кто будет говорить так, надо возражать одинаковым образом. Немыслимо ни то, чтобы тело семени было разделено, - часть в самке, часть в самце - как утверждает Эмпедокл... ни то, чтобы от каждого родителя отдели­лось все целиком, а самка и самец возникали благодаря перевесу одной части над другой. Во всяком случае, лучше предполагать, что избыток известной части, беря перевес, производит самку, чем, не­долго думая, считать причиной одно тепло; а так как наряду с этим изменяется и форма наружных половых частей, то надо обосновать, почему одно всегда стоит в связи с другим. Ведь если это зависит от близкого соседства, тогда это должно касаться каждой и из осталь­ных частей, ибо все они одна за другой становятся близки к частям, одерживающим верх, так что самка вместе с тем будет похожа на мать, а самец - на отца. Различие половых частей у самки и самца -налицо; однако началом и причиной следует считать не это, а другое: если даже совсем не выделяется семени ни самкой, ни самцом, все-таки каким-то путем образуется семя (зачаток), которое начинает раз­виваться. То же самое возражение можно сделать утверждающим, что самец происходит справа, а самка - слева, как, например, Эмпедоклу и Демокриту. Если самец не привносит никакой материи, они говорят впустую; если же, как они думают, привносит, тогда следует возразить так же, как против учения Эмпедокла, выводящего разли­чие самки и самца из теплоты и холодности матки. А они делают то же самое, объясняя различие правой и левой стороной. <...>

Печатается по изданию: Аристотель. О возникновении животных / Пер. В.П. Карпова. М., 1940.

Примечания

¹ ...Океан и Тефию они считали творцами возникновения - т. е. нача­лами, определяющими все связанное с процессами и становлением. Соглас­но Гесиоду, Океан - сын Урана и Геи, старейший из племени титанов - ро­дил от своей жены Тефии (Тетюс) три тысячи рек и четыре тысячи океанид («Теогония», 153, 337 сл.). У Гомера Океан назван праотцем, а Тефия прама­терью всех богов («Илиада», 14, 200 сл.). Этот цикл мифологических пред­ставлений и имеется здесь в виду.

² ...гомеомерии... - термин (букв, «подобночастные»), видимо, вве­денный Аристотелем как удобный для его историко-философского и историко-научного конструирования. Сам Анаксагор называл свои элементарные, но в потенции универсальные частицы «семенами вещей».

³ ...искать дальнейшее начало... - движущей силой становления на­уки здесь объявлена «сама истина» - надо понимать, метафорически; не вполне ясно, к чему относятся слова «как мы сказали».

⁴ ...Ггрмотим из Клазомен... - только здесь этот автор - соотечествен­ник Анаксагора фигурирует как его предшественник в вопросе о мировом уме. Вообще же Гермотим пользовался славой мага, чья душа покидала те­ло и возвращалась в него.

⁵ ...десятым они объявляют «противоземлю» - движутся, согласно древнейшим представлениям, Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн, т. е. семь светил, а не девять. Возможно, девять получалось в результате повторного счета Меркурия и Венеры: их считали по два раза, один раз как утренние, другой раз как вечерние звезды. Сохранилось (у Дио­гена Лаэртского, VIII, 14) свидетельство Парменида, что Пифагор впервые отождествил Венеру как утреннюю звезду с нею же как вечерней звездой. Впрочем, другие источники связывают это отождествление с именем самого Парменида. Видимо, после того как удвоенный счет Венеры (очевидно, так­же и Меркурия) был отвергнут, уже невозможно было придерживаться ста­рой девятерицы. Новую выдвинул Филолай, известный как один из ближай­ших учеников Пифагора, первым записавший его учение. В нее вошли небо

(сфера неподвижных звезд), пять планет, Солнце, Луна и Земля, мыслимая тоже как движущееся тело (на что впоследствии ссылался Коперник). Пла­нета Антихтон, «противоземля», должна была восполнить космическую гар­монию и располагалась, по конструкции пифагорейцев, между Землей и «Центральным огнем» или, быть может, за ним: в обоих случаях она не должна быть видима с Земли.

85

⁶ В другом сочинении мы это разъяснили подробнее... - в 13-й главе второй книги трактата «О небе».

⁷ ...размышляющие о природе философы... — в оригинале «фисиологи», что могло бы быть также переведено как «натурфилософы».

⁸ ...Мелисс - как материальное - ценное свидетельство об эволюции школы элеатов (от Ксенофана к Мелиссу) в сторону материализма.

⁹ ...до италийцев - пифагорейцев, Алкмеона и Эмпедокла.

¹⁰ ...есть два начала... - не вполне ясное место. Пифагорейцы не были в строгом смысле дуалистами. Возможно, имеется в виду какая-либо из принимавшихся ими десяти пар противоположностей (см. в тексте выше), например «предел - беспредельное» или, вероятнее всего, «чет - нечет».

¹¹ ...по сравнению с философией италийцев - см. примеч. 9.

¹² ...причастность эйдосам - формам, идеям, умопостигаемым первообразам вещей. Чувственные вещи, согласно Платону, существуют через причастность к эйдосам.

¹³ ...числа, за исключением первых... - за исключением единицы и, видимо, самой же «двоицы».

¹⁴ ...математические предметы лишены движения... - например, числа или геометрические фигуры. Вероятно, Аристотель мыслил их также как лежащие вне времени, которое ведь есть для него «число движения». Вместе с тем он не мог помыслить себе математические (или какие бы то ни было, как это показал А.Ф. Лосев) объекты как «бестелесные» в смысле внепространственности. Не только абстрактные геометрические фигуры, на- пример «треугольник вообще» и тому подобное, должны были для Аристотеля, как и для Платона и пифагорейцев, где-то располагаться (в различных смыслах этого «где-то»), но и числа и вообще «математические предметы», отчасти соответствующие «третьему миру» в современном понимании мето- дологов школы К. Поппера.

¹⁵ ...делают они это нечетко... - история науки и натурфилософии заключается, по Аристотелю, в поиске классов причин, установленных в ко- нечном счете им в «Физике» (преимущественно в ее третьей книге). Естественно, что Аристотель не удовлетворен этим поиском и находит его ре- зультаты и самый метод «нечеткими»; он противопоставляет всему этому работы свои и своей школы как единственный эталон четкости, наконец-то достигнутой в ходе развития дискурсивного мышления.

¹⁶ ...кость существует через соотношение... - т. е. через то, что Аристотель называет «формальной причиной». Из контекста явствует, что Эмпе- докл выступает здесь как вершина всего доаристотелевского развития «физики»; но и он не достиг действительно универсальной трактовки «соотно- шения» как формальной причины.

¹⁷ ...выяснялись и раньше... - обычно принимают, что «раньше» означает «в предыдущих сочинениях» Аристотеля. Однако в предложении нет намека на первое лицо. Здесь либо небрежность лица, записывавшего данный текст со слуха (см. след. примечание), либо скрытая ссылка на Гиппо- крата, Анаксагора и других более ранних авторов, у которых встречается идея «соотношения», «кразиса» и других вариантов формальной причины.

¹⁸ ...мы повторим - очевидна предназначенность данного текста для чтения вслух с записью и последующим запоминанием. В современных тер- минах этот и ряд других трактатов Аристотеля могут быть определены как «лекции».

¹⁹ ...кто облекает... в форму мифов... недостойны... внимания... – по контексту можно заключить, что речь идет о Гесиоде и Эмпедокле. Однако в действительности данный выпад направлен против Платона, мифологическая манера которого раздражала Аристотеля еще больше, чем содержатель- ные особенности платоновской системы, основные моменты которой он заимствовал.

²⁰ ...этого нельзя сделать и единожды... - выступая против попыток обесценить значение научного познания, Аристотель отвергает и мнение Эмпедокла о прогрессе разума «в соответствии с мира познаньем», т. е. пропорционально уже накопленным знаниям. По-видимому, Аристотель усмат- ривает в этом мнении противоречие идее неподвижности и неизменности ума, который, по его (Аристотеля) схеме, движет все, не будучи движим сам. Что касается самого по себе «мира познанья», в его прогресс, по крайней мере в ограниченных рамках, Аристотель верил. Впрочем, приведенный фрагмент из Эмпедокла трактовался различным образом; помимо приведенного в тексте перевода А.В. Кубицкого упомянем еще перевод Э. Радлова «Разум растет соответственно представляющемуся» и Г. Якубаниса «Разум возрастает у людей в соответствии с предлежащим». Перевод Якубаниса, очевидно, окончательно затемняет дело - настолько, что переводчик счел необходимым снабдить его парафразой, которая, собственно, и должна бы стоять на месте непонятных слов «соответственно представляющемуся»: «Т. е. в соответствии с наличной данной действительностью, сообразно с расширением их чувственного опыта» (там же). П.С. Попов перевел тот же фрагмент (в данном случае цитированный Аристотелем в трактате «О душе», III, 3) опять-таки иначе: «Мудрость у них возрастает, лишь вещи пред ними предстанут». Такой перевод выглядит тем более оправданным, что сам же

87

Аристотель дает в той же главе «О душе» параллельное место из Эмпедок­ла, очевидно, имеющее сходный, если не тот же смысл: «И здесь возни­кает / Мысль для познания мира у них». Во всяком случае, позиция Аристо­теля ясна: он с легкостью жертвует и столь дорогой для его учителя, Плато­на, верой в безграничную («во всех отношениях») текучесть эмпирического мира, и субъективным компонентом в вещах, и даже (если верить переводу Кубицкого) принципом прогресса знания во имя сохранения центрального для него тезиса о неподвижности Ума, познающего и движущего все.

²¹ ...подойти к мысли о материи... - в аристотелевском понимании, т. е. как о всеобщей чистой возможности. Несомненно, что ни о чем подоб- ном перечисленные в тексте древние натурфилософы не думали, хотя их первоэлементы, например фалесовскую воду и т. д., нетрудно в этом смысле истолковать. Аристотель в соответствии с типичным для него вариантом историко-научного подхода заменяет реконструкцию воззрений предшествен- ников интерпретацией этих воззрений в качестве подготовительной ступени к его собственной системе.

²² ...как это понимать - мы уже сказали... - по-видимому, имеется в виду 8-я глава девятой книги «Метафизики», где применительно к любому «началу изменения» (если в современных терминах, то под этим имеется в виду нечто наподобие потенциальной энергии) доказывается, что «действи- тельность первее всякого такого начала и по определению, и по сущности, а по времени она в некотором смысле предшествует, а в некотором - нет». Семя и заключенная в нем энергия предшествуют растению, например пшенице, но и пшеница предшествует зерну, и таким же образом яйцо - курице, а курица (другая) - яйцу. Это относительно следования во времени, а «по определению» нетрудно доказать первенство действительности перед способ- ностью (курицы перед яйцом и т. д.), подобрав соответствующее определение. Первенство «по сущности» легко выводится из первенства по определе- нию. Нетрудно заметить, что в комментируемом месте обоюдность отношений между возможностью и действительностью проступает явственнее, нежели в книге девятой).

²³ ...ум есть деятельность - взгляд на ум как деятельность, для Аристотеля, как мы видим, самоочевидный, отнюдь не был таковым для Анакса- гора (см.: Рожанский ИД. Анаксагор. У истоков античной науки. М.: Наука, 1972).

²⁴ ...к среднему кругу... у Афродиты и Гермеса... - под средним кругом имеется в виду небесный экватор. Афродита и Гермес - греческие име- на привычных для нас планет Венеры и Меркурия. По крайней мере, до начала новой эры планеты (также Солнце и Луна) не просто обозначались име- нами главных божеств эллинского пантеона, но и отождествлялись с этими божествами.

²⁵ ...для Зевса и Кроноса... - т. е. для планет Юпитера и Сатурна (см. предыдущ. примечание).

²⁶ ...одних... других... - соответственно Юпитера и Сатурна и, с другой стороны, Марса, Венеры, Меркурия, Солнца и Луны.

²⁷ ...всех сфер будет сорок семь... - примечание А.В. Сагадеева: «В действительности их должно было бы быть сорок девять. Здесь можно предполагать ошибку в подсчете или неясность текста, связанную либо с неправильным написанием чисел (hepta - «семь» вместо еппеа - «девять»), либо со смешением второго варианта перипатетической теории с каким-то третьим, предполагающим существование именно сорока семи сфер» {Ари- стотель. Сочинения: В 4 т. Т. 1. М., 1975. С. 489).

²⁸ ...эти светила суть боги... всю природу... - см. примеч. 24.

²⁹ ...Сократ не считал... - Аристотель, скорее всего, не знал, каких в действительности мнений по данному поводу придерживался Сократ, каз­ненный более чем за полвека до написания этих строк. Свидетельства, кото­рые Аристотель мог иметь относительно взглядов Сократа, возможно, по­черпнуты либо из диалогов Платона, в которых мнения Сократа неотделимы от мнений Платона (и значит, у обоих одни и те же истины и одни и те же ошибки), либо из еще менее достоверных устных традиций и «доксографической» передачи наподобие того, что содержится в сочинениях Ксенофонта. Вместе с тем Аристотель воспринимает Сократа как своего рода культо­вую фигуру и ни в коем случае не склонен ни здесь, ни в других случаях упо­минания его имени приписывать ему опровергаемые взгляды.

³⁰ ...бесконечные по числу подобочастные... - см. примеч. 2.

³¹ ...познать образованные из них вещи невозможно... - данное место чрезвычайно важно в гносеологическом отношении, так как через отрицание анаксагоровского инфинитизма в отношении «числа начал» Аристотель приходит к утверждению собственной концепции необходимости и, по-видимому, также и достаточности данного аспекта финитности для познания вообще.

³² ...возникновение однородных... - анаксагоровской концепции Аристотель противопоставил в «Истории животных» собственную трактовку однородных и неоднородных частей, по-видимому, более верную, во всяком случае сохранившуюся до наших дней, например в биологии в виде проти- вопоставления тканей и органов. Анаксагора в «Истории животных» Аристотель не упоминает, там не менее данное место из «Физики» делает вероят- ным, что учение Анаксагора, с которым Аристотель, равно как и его учителя и предшественники по афинской школе философии - Платон и Сократ - были превосходно знакомы, послужило стимулом для создания сыгравшего столь важную роль в истории науки представления о тканях и органах. Более того, это учение можно считать начальной стадией развития упомянутого представления.

89

³³ Лучше брать меньше начал... как... Эмпедокл - «лучше», поскольку Аристотель вообще предпочитает иметь дело с финитностью и неодно- кратно критикует концепции, включающие ссылку на бесконечность, каковые тем не менее, как явствует из самого факта этой критики, были широко представлены в эллинской мысли (вопреки часто встречаемому ныне мнению о ее принципиальной финитности). Однако, считая учение Эмпедокла «лучшим», Аристотель практически использовал, причем наиболее конструктивно, именно анаксагоровский подход (см. предыдущ. примечание по поводу концепции однородных и неоднородных частей).

³⁴ ...вверху, внизу... прямое, округлое - здесь Аристотель (подобно тому как в «Метафизике» он поступил с мировоззрением Анаксагора, см. примеч. 20 и 22) дает в духе своего историко-научного подхода такую реконструкцию учения Демокрита, которая, скорее всего, не приходила в го- лову его автору и на которую, во всяком случае, нет намека в сохранившихся источниках.

³⁵ ...с помощью бесконечного числа - см. примеч. 46.

³⁶ ...все считают его неким началом существующих [вещей]... - рассмотрение Аристотелем проблемы бесконечного на историко-философском и историко-научном материале служит ярким примером методологического значения историко-научного подхода в его анализе конкретных проблем.

³⁷ ...Платон же признавал две бесконечности - большое и малое - в 6-й главе той же третьей книги «Физики» Аристотель разъясняет это глу- хое и не имеющее опоры в дошедших до нас текстах Платона сообщение. Аристотель признавал, что «путем прибавления» можно получить не сколь угодно большие величины, но только не превосходящие некой определенной величины; напротив, путем деления, например надвое, еще раз надвое и т. д., можно получить величины, по крайней мере, «в возможности» бесконечно малые. Платон именно поэтому допустил две бесконечности: во-пер- вых, Платон соглашался со второй половиной этого тезиса (о бесконечно малых), но, видимо, склонялся и к допущению актуально бесконечно больших. «Хотя при увеличении, так как он полагал, что таким образом можно превзойти любую величину и идти до бесконечности, и во-вторых, при умень- шении, однако допустив две, он ими не пользуется: ведь числам у него не свойственна бесконечность ни при уменьшении, так как единица - наимень- шее число, ни при увеличении, так как числа доходят у него только до десяти» (Аристотель. Сочинения. Т. 3. М., 1981. С. 119). Последнее утвержде- ние не совсем понятно: вряд ли Аристотель не знал о числах порядка многих тысяч и т. д., например в рассказе об Атлантиде в «Тимее». Возможно, что цитированная фраза не совсем точно записана слушателем Аристотелевых лекций или же попала в текст из чьих-то более поздних заметок на по- лях. Во всяком случае, если она отражает мнение Платона, то лишь относящееся к какому-либо из «незаписанных учений», о которых Аристотель упо­минает ниже и которые, несомненно, бытовали в среде Академии.

³⁸ ...или это делается само собой... - имеются в виду учения Эмпедокла, Анаксагора и Демокрита.

³⁹ ...в большей степени, чем материя... - о соотношении понятий природы, первоматерии и формы у Аристотеля см. предисловие к его «Истории животных» (М.: РГГУ, 1997. С. 33-34).

Эвристические вопросы

1. Где (согласно Аристотелю) впервые появились «математические искусства»? Почему?

2. Что общего и различного находит Аристотель между «философией» (куда входит и наука) и мифологией?

3. В каком смысле «Эмпедокл прибегает к причинам больше, чем Анаксагор», и каким образом у Эмпедокла «часто дружба разделяет, а враж­да соединяет»?

4. Что Левкипп и Демокрит называли сущим и не-сущим?

5. В каком смысле пифагорейцы считали числа «началами всего сущего»?

6. Каковы сходства и различия между учениями пифагорейцев и Алкмеона Кротонского?

7. Какова связь учения Платона о природе с воззрениями пифагорейцев и Гераклита?

8. Как выглядит у Аристотеля преемственность в развитии знаний о природе?

9. Почему из принятия анаксагоровской философии вытекает, согласно Аристотелю, непознаваемость сущего?

10. Какой взгляд Аристотель противопоставляет анаксагоровскому воззре­нию на руку как на причину возникновения человеческого разума?

91

Теофраст

Теофраст, Феофраст (подлинное имя - Тиртам; 372-287 гг. до н. э.) - древне­греческий философ и естествоиспытатель; один из первых ботаников древ­него времени. Сын ремесленника из Эреса на острове Лесбос. Вместе с Ари­стотелем учился у Платона; после смерти Платона стал ближайшим учени­ком и последователем Аристотеля. Труды Теофраста относятся к различным областям знания (физике, минералогии, ботанике, физиологии, медицине, психологии, этике). Из дошедших до нас произведений наибольший интерес представляют его сочинения по ботанике «Исследование о растениях» (9 книг) и «О причинах растений» (6 книг). По фрагментам и свидетельст­вам других авторов известно его сочинение «О мнениях физиков», которое было использовано последующей доксографической литературой; сохра­нился большой фрагмент его сочинения «О восприятии и о воспринимае­мом». Ему принадлежат также сочинения «О стиле», «Этические характе­ры», дополнения и поправки к «Органону» Аристотеля.

Об ощущениях

<...> К числу тех, кто не объясняет ощущение подобием органа и объ­екта, принадлежит Алкмеон. Сначала он определяет отличие челове­ка от животных: человек, говорит он, отличается от других живот­ных: тем, что «только он понимает, а другие ощущают, но не подни­мают»; тем самым он различает мышление и ощущение, а не отожде­ствляет их, как Эмпедокл. Затем он говорит о каждом ощущении в отдельности. <...> Что глаз содержит огонь - очевидно, ибо при уда­ре по глазу огонь вспыхивает. <...> Все ощущения некоторым обра­зом прикреплены к головному мозгу¹, поэтому повреждаются при его сотрясениях и смещениях, когда закупориваются поры, по кото­рым передаются ощущения. Об осязании же он не сказал ничего: ни как, ни чем оно происходит. Такова теория Алкмеона. <...>

Согласно Анаксагору, [ощущения в целом] происходят по принципу противоположности [воспринимающего и воспринимае­мого], так как подобное не испытывает воздействия подобного: каж­дое отдельное ощущение он пытается подробно описать особо. Так, видим мы благодаря отображению в зрачке, причем отображение происходит не в одноцветном, но в ином [по цвету]. Для большинства

[животных] иноцветность [предметов] имеет место днем, а для неко­торых - ночью, поэтому они острей видят ночью. В целом же ночь чаще бывает одноцветной глазам. Отображение происходит днем, так как свет - сопутствующая причина отображения, а преобладающий цвет всегда лучше отображается в ином, [чем он сам]. Таким же об­разом различают [воспринимаемое] и осязание, и вкус: так, одинако­во горячее или холодное, [т. е. такое же горячее или холодное, как наше тело], при контакте и не греет и не холодит [нас], и точно так же мы не распознаем сладкое и кислое через них самих, но горя­чим - холодное, соленым - пресное и кислым - сладкое благодаря не­хватке каждого [из этих чувственных качеств в нас самих], - а он утверждает, что все они содержатся в нас. То же и с обонянием и слу­хом, причем обоняем мы одновременно с вдыханием [запаха], а слы­шим благодаря тому, что звук проникает вплоть до мозга, поскольку окружающая [ухо] кость полая и в нее попадает звук. <...>

Большие [уши] слышат громкие звуки и издалека, а менее громких не замечают; маленькие [уши слышат] тихие звуки и вбли­зи. То же и с обонянием. Сильнее пахнет тонкий воздух, так как пах­нет он при нагревании и разрежении. При дыхании большое живот­ное вместе с разреженным втягивает и густой воздух, а маленькое -только разреженный. Поэтому большие животные лучше ощущают. Запах тем «ближе», чем он гуще, а рассеиваясь [= распространяясь дальше], он слабеет. Так что можно сказать, что большие животные не ощущают тонкого воздуха [= запаха], а маленькие - густого...

Итак, в этом отношении, [т. е. в теории «отображения»] Ана­ксагор, как сказано, высказывает взгляд довольно распространенный и не новый.

Диоген как жизнь и соображение, так и ощущения привязы­вает к воздуху. Поэтому надо полагать, что он объясняет [ощущение] принципом подобия [между ощущающим и ощущаемым]: по его сло­вам, действие и страдание вообще были бы невозможны, если бы все не было из одного.

Обоняние [он объясняет] мозговым воздухом: он скучен и со­размерен запаху, поскольку сам мозг рыхл и [мозговые] сосуды тон­чайшие, а воздух, содержащийся в частях тела с противополож­ными свойствами, несоразмерен и не смешивается с запахами, поскольку, мол, если бы какой-нибудь другой [воздух, кроме мозго­вого], был соразмерен смеси, мы бы, очевидно, ощущали [запах другими частями тела].

Слуховое восприятие имеет место, когда заключенный в ушах воздух, сотрясенный внешним воздухом, передает [колебание] в мозг.

93

Зрительный образ мы видим, когда он отражается в зрачке, и причем смешивается с внутренним воздухом, тем самым вызывая ощущение. Тому свидетельство: если случится воспаление вен, [зрительный образ] не смешивается с внутренним [воздухом] и мы его не видим, хотя отражение [на зрачке] равным образом имеется. Вкус [мы разли­чаем] языком благодаря его рыхлости и нежности. Осязанию он не дал никакого определения: ни как оно происходит, ни каким [частям тела] присуще. Однако после этого он пытается объяснить, отчего ощущения бывают более острыми и у каких [существ].

Острейшее обоняние [бывает] у тех, у кого меньше всего воз­духа в голове, так как он быстрей всего смешивается [с запахом]. А кроме того, если [обоняющий] втягивает [запах] через более про­долговатый и более узкий [проход], в таком случае [запах] скорее ста­новится различимым, поэтому некоторые животные обладают более острым обонянием, чем человек. А кроме того, человек обладает наиболее тонким ощущением, когда запах соразмерен воздуху в от­ношении смеси. Острее всего слышат те, у кого и вены тонки, как в случае с обонянием, и слуховой проход небольшой, тонкий и пря­мой, а кроме того, у кого ухо прямое и большое: когда воздух, нахо­дящийся внутри ушей, сотрясается, он сотрясает и внутренний воз­дух. Если же слуховой проход шире, то при сотрясении воздуха звук и шум нечленоразделен, так как он не доходит до находящегося в со­стоянии покоя [внутреннего воздуха].

Видят острее всего те, у кого и воздух, и вены тонки, как в слу­чае с другими [ощущениями], и у кого самый светлый глаз. Лучше всего отражается противоположный цвет. Поэтому черноглазые луч­ше видят днем и светлые предметы, а светлоглазые - ночью. А что ощущает внутренний воздух, сущий малою частицей бога, тому сви­детельство, что часто, отвлекши внимание на другое, мы и не видим, и не слышим.

Удовольствие и страдание возникают следующим образом. Когда обильный воздух смешивается с кровью и приносит облегче­ние, поскольку он находится в естественном состоянии и распростра­няется по всему телу, - то удовольствие. А когда в противоестествен­ном состоянии и не смешивается, - то страдание, поскольку кровь оседает и делается слабее и гуще. Сходным образом [он объясняет] смелость, здоровье и то, что им противоположно. Наиболее чувстви­телен в различении удовольствия [= наслаждения] язык, так как он всего нежней, рыхл и к нему ведут все вены. Поэтому у больных на нем проявляется множество симптомов [собств. «свидетельств»], и у других животных тоже различия в цвете [языка] говорят [о болезнях]: сколько бы их ни было и каких, столько отражается. Вот как и по какой причине происходит ощущение... Относительно вкуса и осяза­ния в отдельности Эмпедокл не определяет ни как, ни почему они про­исходят, за исключением общего принципа, по которому ощущение опосредовано «подогнанностью» [объектов ощущения] к порам.

Удовольствие опосредовано [восприятием подобного элемен­та] подобным, как по частям, так и в смеси, страдание - противо­положным. <...> У кого элементы разрежены и редко расставлены, те тупые и выносливые, а у кого часто и раздроблены на мелкие части­цы, те вспыльчивы и порывисты; они за многое берутся, но мало что доводят до конца по причине стремительности движения крови. У кого золотая середина в смешении [элементов наблюдается] в одном каком-нибудь органе, те искусны именно им, поэтому одни -хорошие ораторы, другие - ремесленники, так как у одних [правиль­ное] смешение имеется в руках, у других - в языке; то же и с други­ми способностями.

Так Эмпедокл объясняет ощущение и сознание. Его утвержде­ния сопряжены со следующими трудностями. Прежде всего, чем бу­дет отличаться одушевленное от неодушевленного в том, что касает­ся ощущения: ведь [предметы ощущения] «подходят» и к порам не­одушевленных вещей. В самом деле, он всякую смесь объясняет со­размерностью пор: вот почему, по его мнению, оливковое масло не смешивается с водой, а другие жидкости и все вещества, особые сме­шения которых он перечисляет, [смешиваются]. Откуда следует, что все [тела] обладают ощущением и что смесь, ощущение и рост одно и то же, поскольку он все объясняет соразмерностью пор, если толь­ко он не укажет в порядке уточнений какое-нибудь различие.

Далее, в самих же одушевленных существах, заключенный вну­три животных огонь должен ощущать ничуть не больше [= с ничуть не большим основанием], нежели внешний огонь, коль скоро они подхо­дят друг другу: ведь имеется и соразмерность, и подобие. Кроме того, [внутренний огонь] должен обладать каким-то отличием [от внешне­го], коль скоро сам он не может заполнять поры, но лишь привходящий извне. Следовательно, если бы он был везде и во всех отношениях оди­наков, ощущения бы не было. Другая трудность: заполнены ли поры или пусты? Если они пусты, то получается, что Эмпедокл противо­речит самому себе, ибо он утверждает, что пустоты вообще не суще­ствует. Если же они полны, то животные ощущали бы постоянно, ибо ясно, что подобное, по его же собственным словам, «подходит».

Позволительно поставить под сомнение саму возможность того, что могут образоваться такие величины [= корпускулы такого

95

размера] инородных [элементов], чтобы «подходить» [к инородным порам]. Между тем, по его же собственным словам, глаза, которым свойственно несоразмерное смешение [элементов], помрачаются от того, что поры залепляются то огнем, то воздухом. Но даже если между ними [= разнородными элементами] имеется соразмерность, а поры [постоянно] наполнены однородными [элементами], то как и куда эти [однородные элементы] отступают в момент ощущения? Ведь следует допустить некоторое перемещение [замещаемых эле­ментов в порах]. Так что в любом случае имеются [неразрешимые] трудности: либо необходимо признать существование пустоты, либо допустить, что все животные постоянно ощущают все [элементы], либо утверждать, что неоднородный [элемент] «подходит» [к порам], не вызывая при этом ощущения и не имея перемещения, свойствен­ного тем [элементам], которые [ощущение] вызывают.

Далее, даже если подобное не подходит (букв, «не входит плотно в паз»), а лишь касается в любой точке, то логично, чтобы [и в этом случае] возникало ощущение. В самом деле, Эмпедокл объ­ясняет познание двумя факторами: подобием и касанием, поэтому он и употребляет термин «подходить». Поэтому, если меньшее коснется большего, будет и ощущение. В то же время, по его же собственным утверждениям, принцип подобия совершенно исключается и доста­точно одной только соразмерности: по его словам, взаимного ощуще­ния [двух тел] не происходит потому, что у них несоразмерные поры, а подобно или неподобно истечение, этого он дополнительно не оп­ределил. Поэтому либо ощущение не зависит от подобия, либо отсут­ствие восприятия не есть следствие некоторой несоразмерности, и причем все ощущения и все ощущаемые [объекты] должны иметь одинаковую природу.

Его объяснение удовольствия и страдания столь же непоследо­вательно. Удовольствие он объясняет подобием [субъекта и объекта], страдание - противоположностью. «Они враждебны, - говорит он, -и потому весьма различны между собой / Породой, смесью и лепны­ми формами».

В самом деле, удовольствие и страдание они полагают некото­рыми ощущениями или сопряженными с ощущением и, следователь­но, [ощущения] не у всех вызываются подобными [объектами]. Кро­ме того, если сродные [тела] в особенности вызывают удовольствие при касании, как он утверждает, то сращенные [в одно тело члены] испытывали бы величайшее удовольствие и целиком ощущали бы [друг друга], поскольку он объясняет ощущение и удовольствие одними и теми же причинами.

А между тем во время ощущения мы часто испытываем стра­дание в силу самого ощущения, а по словам Анаксагора, всегда, ибо, по его мнению, всякое ощущение сопряжено со страданием.

Другая трудность связана с ощущениями, обусловленными количественными различиями [различиями степени], поскольку [по Эмпедоклу] познание осуществляется подобным [объекту элементом субъекта]. В самом деле, коль скоро глаз, по его мнению, состоит из огня и его противоположности, то он мог бы познавать белое и черное посредством подобных [элементов], а вот серое и другие смешанные цвета - как [он различит]? Ясно, что и не порами огня, и не порами воды, других же пор, смешанных из обоих [этих элементов], он не при­знает. Однако мы видим эти цвета ничуть не хуже простых.

Абсурдно также его объяснение того факта, что одни живот­ные лучше видят днем, другие - ночью. Меньший огонь уничтожает­ся большим, поэтому мы не можем смотреть прямо на Солнце и вообще на чистый огонь. Следовательно, те животные, которым в большей мере недостает [внутреннего] света, должны были бы хуже видеть днем. Или же коль скоро подобное «со-умножает», как он вы­ражается, а противоположное уничтожает и препятствует, то белые предметы все [животные] должны были бы лучше видеть днем - и те, у кого меньше, и те, у кого больше [внутреннего] света, а черные -ночью. На самом же деле все всё лучше видят днем, за исключением немногочисленных животных. В случае с этими животными разумно предполагать, что эта их способность объясняется их собственным огнем; так, у некоторых [животных] даже цвет [глаз] сильнее светит­ся ночью.

Далее, у тех [животных], у которых смесь [составляющих глаз элементов] состоит из равных по количеству [компонентов], каждый из двух [противоположных элементов - огня и воды] по необходимо­сти должен со-умножаться [за счет подобного ему внешнего элемен­та] поочередно. Таким образом, раз избыток каждого из двух [проти­воположных элементов] мешает видеть, то состояние [зрения] всех [животных] было бы примерно одинаковым. Однако дифференциро­вать особенности зрения [различных животных] в таком случае будет труднее.

Что ж касается объектов других ощущений, то каким образом мы сможем различать их посредством подобного? Ведь подобное не­определенно. В самом деле, [мы не воспринимаем] ни звук звуком, ни запах запахом, ни что-либо иное однородным, но скорее, так ска­зать, противоположным. Ощущение следует наводить на [предмет ощущения] неаффицированным. Если же в ушах наличен звук, на

97

языке - вкус, а в органе обоняния - запах, то все ощущения становят­ся тем более притуплёнными, чем более наполнены подобными [вос­приятиями], если только в отношении этих [органов чувств] не будет указано какое-либо разграничение.

Далее, что касается теории истечения, то, хотя она и несостоя­тельна, все же в отношении прочих ощущений ее еще можно как-то принять, а в отношении осязания и вкуса нелегко. В самом деле, каким образом мы станем различать шероховатое и гладкое благо­даря истечению? И как они могут «подходить» к порам? Судя по все­му, единственный элемент, от которого происходят истечения, -огонь, и больше ни от одного другого. Далее, раз увядание [= истоще­ние] происходит вследствие истечения - а он ссылается на этот факт как на самое общее подтверждение того, что и запахи тоже образуют­ся путем истечения, - то [существа], обладающие самым сильным за­пахом, должны были бы гибнуть скорее всего. В действительности же дело обстоит почти наоборот: самые пахучие растения и другие [живые существа] - самые долговечные. [Из теории истечения] выте­кает еще одно [нелепое] следствие: выходит, что в эпоху Любви во­обще нет ощущения или оно слабей, [чем в эпоху Распри], так как тогда происходит аккреция и отсутствуют истечения [от тел].

Когда он объясняет слух внутренними звуками, то [с его сторо­ны] нелепо полагать, будто он выяснил, как мы слышим, сравнив внутренний звук с колокольчиками. Допустим, что внешние звуки мы слышим колокольчиками, но чем мы слышим звучание самого коло­кольчика? Проблема остается той же.

Нелепо также его объяснение обоняния. Прежде всего, указан­ная им причина не универсальна, так как некоторые из обладающих обонянием [животных] вовсе не дышат. Затем наивно утверждать, что лучше всего обоняют те, кто больше всего втягивает [воздуха при вдохе]: пользы от этого никакой, если орган нездоров или почему-либо не раскрыт. У многих он закупорен, и они вовсе ничего не ощу­щают. Кроме того, страдающие одышкой, больные и спящие в таком случае ощущали бы запахи лучше [прочих], ибо у них самый глубо­кий вдох. На деле же наоборот... <...>

Нелепо также утверждать, что способности зависят от состава кровяной смеси в органах, как если бы язык был причиной красно­речия, а руки - мастерства, а не занимали бы [подчиненного] поло­жения орудий. Поэтому скорее уж следовало бы объяснять [способ­ности] морфологией [органов], а не составом крови, которая лишена сознания, поскольку другие животные [в этом отношении] ничем не отличаются [от человека]. <...>

Печатается по изданию: Теофраст. Об ощущениях / Пер. с древне-греч. А.В. Лебедева // Фрагменты ранних греческих философов. М, 1989. Ч. 1. С. 268-269, 373-377, 527-528.

Исследование о растениях

Книга 2

Глава 2. Многие сажали желуди с дуба, растущего в Пирре, но дере­ва, похожего на этот дуб, у них не выросло. Лавр и мирт, говорят, иногда при посадке семенем улучшаются, но гораздо чаще оба дере­ва вырождаются и не сохраняют даже окраски ягод, как это было, на­пример, в Антандре²... <...>

Глава 3. В Беотии маслина, на которой молодые веточки были объ­едены саранчой, распустилась вновь: прежние побеги будто просто опали. <...>

Книга 4

Глава 7. <...> Послы, отправленные Александром в Индию, вернув­шись оттуда, рассказывали, что растения в том море имеют, пока они в воде, такой же оттенок, как обычные водоросли; если же их вынуть из воды и положить на солнце, то они через короткое время совер­шенно уподобляются соли... <...>

Книга 6

Глава 3. <...> Сильфий... избегает обработанной почвы, и если земля превращена в нивы, постоянно обрабатываемые, то он уходит прочь, словно показывая этим, что он растение дикое и в уходе не нуждает­ся. Жители Киренаики рассказывают, что сильфий появился у них за семь лет до основания города³... основали же они его лет за триста до того времени, как Симонид был архонтом в Афинах.

Печатается по изданию: Теофраст. Исследование о растениях / Пер. с древнегреч. М.Е. Сергеенко. М.: Изд-во АН СССР, 1951.

О причинах растений

99

<...> В качестве одного из доказательств существования «горячих» и «холодных» растений [более ранние авторы приводили] зависимость от местностей, т. е. <горячих или> холодных, так как растения могут выживать лишь в противоположных им местностях: горячие - в хо­лодных, холодные - в горячих. И природа, по их словам, изначально порождает [растения] с таким расчетом, поскольку в подобной [мест­ности] они гибнут от избытка [тепла или холода], а в противополож­ной сохраняются благодаря некоему пропорциональному смешению. Сходным образом Эмпедокл учит и о животных: тех из них, в кото­рых содержится избыток огня, природа ведет во влажную среду. К этому мнению примкнул и Менестор, и причем не только в отно­шении животных, но и в отношении растений. Самыми горячими он считает самые водолюбивые, как-то: камыш, тростник, кипер, пото­му они и не вымерзают от зимней стужи. Из остальных [он считает наиболее горячими] те растения, которые лучше всего выживают в холодной среде, как-то: ель, сосну, кедр, можжевельник, плющ. На плюще даже снег не держится из-за теплоты. Да и вьется он потому, что сердцевина у него горячая и потому искривляет его. Третье дока­зательство он усматривает в раннем прорастании и скороспелости: их сок, будучи горячим по своей природе, вызывает их раннее прора­стание и созревание плодов. Свидетельство этому он видит в плюще и некоторых других растениях. Четвертое доказательство - от вечно­зеленых: и эти растения, по его мнению, сохраняют листву в силу теплоты, тогда как другие по причине недостатка тепла теряют листья. К сказанному он добавляет и следующее свидетельство: са­мые лучшие палочки для добывания огня и лучше всего воспла­меняющиеся изготавливаются из водных растений, так как наи­более близкие к огню по своей природе быстрей всего воспламе­няются... <...>

Примечания

¹ Все ощущения некоторым образом прикреплены к головному моз­гу... - здесь можно было бы предполагать, что Теофраст как верный и глав­ный ученик Аристотеля перейдет к критике воззрений Алкмеона о связи восприятия и сознания с головным мозгом и противопоставит этим воззре­ниям учения об исхождении нервов из сердца. Отсутствие такого рода кри­тики (не только здесь, но и в других свидетельствах о взглядах учеников

Аристотеля) заставляет предполагать, что перипатетики довольно рано ото­шли от учения Аристотеля о сердце как центре сознания и восприятия. Впрочем, и у самого Аристотеля это учение развивается в основном лишь в ранних трактатах.

² ...в Пирре... в Антандре... - Пирра - город в западной части о. Лес­бос; Антандра - город в Мисии на побережье Адрамитского залива, у под­ножья горы Иды.

³ ...сильфий появился у них за семь лет до основания города - силь-фий, не отождествленное с точностью до настоящего времени растение из семейства зонтичных, которому приписывались необычайные лекарствен­ные свойства. Данное растение было основой благосостояния Киренаики, и даже на монетах этой страны изображались сцены взвешивания сильфия ца­рем Киренаики.

Эвристические вопросы

1. В каких отношениях соображения Теофраста в области истории теории познания содействовали развитию науки?

2. Как Теофраст представляет сходства и различия между теориями происхождения движения и других физических явлений Анаксимандра и Анаксагора?

3. Какую роль в объяснении физических свойств вещей играет у Эмпедокла

понятие «соразмерности пор»?

4. Какие основные возражения Теофраст выдвигает против физики Эмпедокла?

5. Как древнегреческая теория истечения объясняла генезис ощущений?

Какие возражения против нее выдвигал Теофраст?

6. Как Теофраст объясняет возникновение древнейших натурфилософских учений Фалеса и Гиппона о том, что в основе всего сущего лежит вода? В чем гносеологическая и онтологическая стороны этого объ­яснения Теофраста?

7. Каков рациональный смысл излагаемого Теофрастом учения Менестора о «горячих» и «холодных» растениях и их вегетации соответственно в основном в «холодных» и «горячих» местностях?

101

Евдем Родосский

Евдем Родосский (IV—III вв. до н. э.) - древнегреческий математик, врач. Наи­более известный из учеников Аристотеля после Теофраста. Из его сочине­ний сохранились лишь «История геометрии» и отрывки из комментариев на «Физику» Аристотеля. Есть предположение, что он же является автором трактата «Евдемова этика» (значение названия двояко: этика для Евдема или этика Евдема), помещенного среди сочинений Аристотеля.

История геометрии

Приведено Проклом Диадохом в главе 2-й вступления к «Началам» Евклида.

<...> Поскольку нам надо теперь рассмотреть происхождение и развитие искусств и наук вплоть до нашего времени, скажем прежде всего, что геометрия, как свидетельствуют многие источники, впер­вые появилась у египтян. Ее начальное возникновение было связано с обмером земельных участков. Такой обмер египтянам необходим из-за разливов Нила, всякий раз стирающих все наследственные межи. Нисколько не странно, что изобретение геометрии и других наук явилось в результате определенной потребности. Ведь все воз­никающее развивается из незавершенного к законченному. В самом деле, от ощущения естественен переход к рассуждению, а от послед­него к разуму. И вот подобно тому, как у финикийцев благодаря тор­говле и сделкам появилось точное знание о числах, таким же образом у египтян была изобретена геометрия ради указанной причины¹. В Элладу же первым перенес геометрию Фалес, перед тем побывав­ший в Египте. Он и сам сделал немало открытий в этой науке, указав тем, кто будет жить после него, основоположения целого ряда облас­тей геометрии. Некоторые из этих основоположений Фалес сформу­лировал в более или менее общем виде, другие же скорее обрисовал как чувственно наглядные².

Есть упоминания, что после него геометрией усиленно зани­мался Мамерк, брат поэта Стесихора, о котором Гиппий Элейский сообщил, что он стяжал себе славу в геометрии. Вслед за ними Пи­фагор придал геометрической теории характер элемента свободного воспитания, обозрев с общей точки зрения ее начала и исследовав геометрические теоремы формально и рационально. Он же создал учение об иррациональных числах³ и открыл гармонию космических сфер⁴. После него много геометрических вопросов затронули Ана­ксагор Клазоменский и Ойнопид Хиосский, автор несколько более поздний по сравнению с Анаксагором. Платон в «Соперниках» упо­минал о них⁵ как о стяжавших славу в математике.

Затем стали знамениты в геометрии Гиппократ Хиосский, от­крывший квадратуру мениска⁶, и Феодор Киренский. Названный Гиппократ, кроме того, первым стал употреблять буквы в чертежах. Платон, родившийся позже них, добился величайших успехов в гео­метрии и прочих науках, приложив к их разработке много труда, что очевидно уже из того, насколько его творения переполнены матема­тическими терминами. Этим он, безусловно, поразил всех занимаю­щихся философией. В те же годы жили Леодамант Фасосский⁷, Архит Тарентский (Тарантинский) и Теэтет Афинский, благодаря деятельности которых геометрия приобрела более или менее науч­ный вид.

Еще до Леодаманта многое добавили к достигнутому более ранними авторами Неоклид и его ученик Леонт, который написал руководство по основам геометрии, более разработанное, чем все со­зданные до того, в отношении как количества приведенных в нем те­орем, так и их практических применений. Он же отыскал критерии определения, разрешима ли исследуемая задача или нет.

Евдокс Книдский же, несколько более молодой по сравнению с Леонтом, был близок к кругу Платона. Он первым увеличил коли­чество так называемых общих теорем, добавил к трем уже известным видам пропорций еще три, а также, взяв за основу сказанное у Пла­тона о сечениях, умножил число видов сечения и разработал соответ­ствующие способы решения задач. Амикл Гераклеот же, один из дру­зей Платона, и Менехм, слушатель Евдокса и в то же время Платона, а также Динострат, брат Менехма, придали геометрии в целом закон­ченный вид. Однако Тевдий Магнезиец учил, по-видимому, иначе, нежели они, и согласно другим философским принципам. Притом он хорошо изложил начала философии, а многим ее постулатам придал более общую форму⁸.

Конечно, и Атеней из Кюзика, прославившийся уже после тех времен, хотя он учил в основном другим предметам, стал знаменит отчасти благодаря своим достижениям в геометрии. Все они вели свои исследования в Академии. Гермотим Колофонский усовершен­ствовал ранее разработанные Евдоксом и Теэтетом доказательства,

103

установил целый ряд аксиом, записал также некоторые из топосов⁹. Филипп Мендейский, ученик Платона (Платон его и побудил к иссле­дованиям в области геометрии), поставил под руководством Платона ряд геометрических проблем, которые счел нужными для совершен­ствования Платоновой философии. Те, которые до нас писали исто­рию геометрии, доходят до этого момента и кончают на нем изложе­ние развития этой науки¹⁰. <...>

Печатается по изданию: Wehrli F. Die Schule des Aristoteles: Texte und Kommentar. H. 8. Eudemos von Rhodos. Basel, 1955 / Пер. с древнегреч. Б.А. Старостина.

Примечания

¹ ...изобретена ради указанной причины... - в данном пункте Евдем отходит от мнения Аристотеля (тот также не сомневался в том, что геомет­рия пришла в Грецию из Египта, но указывал как на единственную причину возникновения там геометрии на наличие досуга у жрецов - «Метафизика», кн. 1, гл. 1, 981 Ь) и возвращается к трактовке, данной в гл. 109 второй кни­ги «Истории» Геродота. Отметим, однако, что у Геродота изобретение геоме­трии обрисовано гораздо конкретнее и приурочено к царствованию Сесостриса (Рамзеса II), желавшего знать об изменениях участков во имя спра­ведливого взымания податей. Кроме того, у Геродота мнение о происхожде­нии геометрии подано в виде гипотезы, а Евдем ссылается на это мнение как на нечто очевидное и общепризнанное.

² ...как чувственно наглядные... - дословно будет приблизительно «то в более всеобщем, то в более чувственном виде». Смысл тот, что Фалес в от­личие от позднейших геометров еще не стремился к рациональному постро­ению всей науки или хотя бы всей геометрии в целом, но придерживался компромиссной позиции, доказывая в основном только то, что не было оче­видно на взгляд.

³ ...учение об иррациональных числах... - уверенности в этом перево­де нет. В античности не было «учения» об иррациональных числах, и тако­вым нельзя считать сам факт открытия несоизмеримости стороны и диаго­нали квадрата, даже если открытие действительно принадлежит Пифагору. Во всяком случае, у него не было обобщенных понятий рационального и ир­рационального числа. Можно предположить, что в тексте Прокла, откуда взято это сообщение Евдема, стояло не alogo:n pragmateian, а близкое по на­чертанию analogio:n pragmateian. Тогда фраза становится понятной: «Он же создал учение о пропорциях...» и т. д.

⁴ ...открыл гармонию космических сфер - to:n kosmiko:n sche:mato:n systasin aneyren. В переводе (Прокл, 1994) передано как «открыл строение пяти мировых тел», с чем нельзя согласиться. Во-первых, в оригинале отсут­ствует «пять» или какое бы то ни было числительное. Во-вторых, если речь идет о «пяти», то либо о пяти планетах (но об их «строении» Пифагор не думал), либо о пяти первоэлементах - воде, огне, воздухе, земле и эфире. Однако Пифагор мог говорить, скорее всего, не более чем о четырех элемен­тах (эфир введен Платоном), а еще вероятнее, что о трех, поскольку и воздух был добавлен уже после Пифагора. Далее, «строение» подразумевает какую-то внутреннюю сложность, составность, а об этом можно говорить примени­тельно к более поздним, чем Пифагор, Анаксагору и Демокриту, но не к нему самому. В учении Платона о «строении» первоэлементов из правиль­ных многогранников есть пифагорейское влияние, но оно восходит не к Пи­фагору, а к гораздо более позднему Теэтету, считаемому автором теоремы о существовании пяти и только пяти правильных выпуклых многогранников.

⁵ Платон в «Соперниках»упоминал о них...» - имеется в виду начало Платонова диалога «Соперники», где два мальчика «...спорят то ли об Ана­ксагоре, то ли об Ойнопиде. Видно было, что они чертят круги и изобра­жают обеими руками углы склонения...» - возможно, как раз те углы, кото­рые фигурировали на медной доске, установленной Ойнопидом в Олимпии и изображавшей движение светил на 59 лет, как сообщает Элиан в «Пестрых рассказах» (X, 7).

⁶ ...квадратуру мениска... - имеется в виду открытая Гиппократом Хиосским во второй половине V в. до н. э. теорема о сумме площадей луно­чек кругов, диаметры которых являются катетами прямоугольного треуголь­ника.

⁷ ...Леодамант Фасосский... - или Тасийский. В некоторых рукописях вместо «Леодамас (Леодамант)» стоит «Леодам(ос)».

⁸ ...постулатам придал более общую форму... - место, видимо, испор­чено, смысл восстанавливается предположительно.

⁹ ...записал также некоторые из топосов... - под «топосами» или «топами» имеются в виду общие места или общие приемы исследования во­просов. Наиболее характерные топосы обобщены в логическом трактате Аристотеля «Топика».

¹⁰ ...кончают на нем изложение развития этой науки – последняя фраза «Евдемова фрагмента» у Прокла является решающей в доказатель- стве принадлежности включенного в настоящую хрестоматию текста Евдему или, по крайней мере, его непринадлежности Проклу. Если бы это был прокловский текст, из данной фразы следовало бы, что с IV в. до н. э. по V в. н. э., т. е. в продолжение почти тысячелетия, никто не писал по во- просам развития геометрии.

105

Эвристические вопросы

1. Какие доводы приводятся или подразумеваются Евдемом в пользу происхождения геометрии именно в Египте?

2. Почему Евдема можно считать одним из первых, кто ввел в историографию науки принцип детерминизма?

3. Как связывает Евдем древнегреческую геометрию с древнеегипетской?

4. Какие основные этапы выделяет Евдем в развитии эллинской геометрии?

5. В каких моментах у Евдема усматривается связь между историей геометрии и историей философии?

6. Каковы, согласно Евдему, заслуги школы Платона в истории геометрии?

7. Какие геометрические теоремы упомянуты Евдемом в его очерке?

Лукреций

Лукреций, Тит Лукреций Кар (ок. 99-55 гг. до н. э.) - древнеримский философ и поэт. Сведений о жизни Лукреция почти не сохранилось. До нас дошла лишь его философская поэма «О природе вещей» («De rerum natura»).

О природе вещей

Из книги первой

<...> 62. В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнетом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу, Эллин впервые один¹ осмелился смертные взоры Против нее обратить и отважился выступить против. И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий Врат природы затвор он первый сломить устремился. Силою духа живой одержал он победу, и вышел Он далеко за предел ограды огненной мира², По безграничным пройдя своей мыслью и духом пространствам. Как победитель, он нам сообщает оттуда, что может Происходить, что не может, какая конечная сила Каждой вещи дана и какой ей предел установлен. Так в свою очередь днесь религия нашей пятою Попрана, нас же самих победа возносит до неба. Тут одного я боюсь: чтобы как-нибудь ты не подумал, Что приобщаешься мной к нечестивым ученьям, вступая На преступлений стезю. Но, напротив, религия больше И нечестивых сама и преступных деяний рождала... <...>

107. <...> Если б знали наверное люди,

Что существует конец их мытарствам, они хоть какой-то

Дать бы отпор суеверьям могли и угрозам пророков.

Ныне ж ни способов нет, ни возможности с ними бороться,

107

Так как по смерти должны все вечной кары страшиться,

Если природа души неизвестна: рождается ль вместе

С телом она или в тех, кто родился, внедряется после,

Вместе ли с нами она погибает, расторгнута смертью,

Или же к Орку во тьму³ и к пустынным озерам нисходит,

Или в животных иных воплощается вышнею волей... <...>