Предисловие

ХРЕСТОМАТИЯ ПО ИСТОРИИ НАУКИ И ТЕХНИКИ

Под редакцией д-ра ист. наук, проф., акад. РАЕН Ю.Н. Афанасьева и В.М. Орла

Составители: д-р филос. наук, проф. Б. А. Старостин,

канд. тех. наук, проф. Ю.С. Воронков,

канд. ист. наук, доц. АЛ. Медведь

Художник Михаил Гуров

© Старостин Б.А., Воронков Ю.С, Медведь А.Н, сост., 2005

© Российский государственный гуманитарный университет, 2005

Содержание

Предисловие 9

Историко-научные источники: опыт исторического осмысления .... 10

АНТИЧНОСТЬ

Геродот. История в девяти книгах 33

1Ъппократ. О воздухах, водах и местностях 51

О древней медицине 51

Платон. Тимей 57

Аристотель. Метафизика 62

Физика 77

О частях животных 82

О возникновении животных 83

Теофраст. Об ощущениях 92

Исследование о растениях 99

О причинах растений 100

Евдем Родосский. История геометрии 102

Лукреций. О природе вещей 107

Витрувий. Десять книг об архитектуре 114

Плиний Старший. Естественная история 122

Колумелла. О сельском хозяйстве 149

Птолемей. Альмагест 155

СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

Иоанн Дамаскин. Диалектика, или Философские главы 177

Бируни. Памятники минувших поколений ……………………………….. 184

Нбн Сина. Поэма о медицине 199

Фараби. О возражении Галену по поводу его разногласий

с Аристотелем относительно органов человеческого тела 224

Роджep Бэкон. Общая физика 229

Альбepm Великий. Малый алхимический свод 254

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Леонардо да Винчи. О себе и своей науке 259

А. Дюрер. Наставление к укреплению городов 266

Н. Коперник. Об обращениях небесных сфер 286

Г. Агрикола. О горном деле и металлургии 300

А. Везалий. О строении человеческого тела 319

Дж. Бруно. О бесконечности, Вселенной и мирах 334

НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XVII в.

Г. Галилей. О пользе, которая извлекается из механики и ее орудий .. 356

Звездный вестник 359

Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых

отраслей науки 361

У. Гарвей. Анатомическое исследование о движении сердца и крови

у животных 368

И. Кеплер. Новая астрономия, основанная на причинах, или Физика неба, представленная исследованиями движения звезды Марс

согласно наблюдениям дворянина Тихо Браге 383

Ф. Бэкон. О достоинстве и приумножении наук 405

И. Ньютон. Математические начала натуральной философии 435

Определения 437

О системе мира 444

Правила умозаключений в физике 444

Г.В. Лейбниц. Исторический очерк развития алгебры 450

ЕВРОПЕЙСКАЯ НАУКА XVIII в.

К. Линней. Философия ботаники 460

М. Ломоносов. Письмо о пользе стекла 468

Л.А. Лавуазье. Начальный учебник химии 480

Ж.Л. Лагранж. Динамика 492

Л. Эйлер. Механика 504

Введение в анализ бесконечно малых 509

П.С. Лаплас. Небесная механика 515

ПС. Паллас. Млекопитающие 521

ЕВРОПЕЙСКАЯ НАУКА XIX в.

И.Я. Берцелиус. Учебник химии 545

И.В. Гёте. Избранные сочинения по естествознанию 553

О.Ж. Френель. Мемуар о дифракции света 570

М. Фарадей. Опыт истории электромагнетизма 578

ПЛ. Гельмголъц. О сохранении силы 608

Д. К. Максвелл. Трактат об электричестве и магнетизме 608

Я. Г. Вант-Гофф. Очерки по химической динамике 615

Ч. Дарвин. Исторический набросок развития воззрений на происхождение видов, предшествовавших публикации

первого издания этого труда 632

П. Бер. Об истории высокогорных восхождений на Кавказе,

в Средней Азии и в прилегающих районах земного шара 644

НАУКА XX в.

В. Гейзенберг. Физика и философия 652

А.Эйнштейн. Пространство-время 670

MB. Келдыш. Баллистические возможности составных ракет 678

Дж. Агасси. Революции в науке - отдельные события

или перманентные процессы? 683

Предисловие

Изучение любой науки (в первую очередь это относится, конечно, к гуманитарным наукам) невозможно без глубокого постижения текстов, лежащих в ее основании. Поэтому наличие собранных имеете классических для конкретной науки текстов является сви­детельством зрелости учебной дисциплины, представляющей эту отрасль знания.

История науки и техники, как учебная дисциплина и как вузов­ским кафедра, насчитывает более 100 лет. За это время в разных стра­нах было множество работ, концепций, блестящих и глубоких исследователей. Одно лишь имя В.И. Вернадского, которого по праву можно Питать основоположником отечественной школы истории науки, гово­рит о многом. Однако в силу сложности, неоднозначности, меж-и мультидисциплинарности гуманитарного в своей основе предмета истории науки (а тем более с неизменным, как правило, дополнением «и техники»), несмотря на существование в мире множества кафедр, факультетов и центров, формирование стандартного набора учебных И учебно-методических материалов по дисциплине сопряжено с нема­лыми трудностями. А если мы беремся преподавать общую историю науки и техники (а такой подход абсолютно необходим - только он поз­воляет связать воедино историю множества распадающихся наук, тео­рий...), то трудности становятся максимальными.

Ни одна из концепций истории науки не может претендовать на то, чтобы быть единственно верной - многие из них существуют по принципу дополнительности.

Эти трудности, естественно, проявляются и при формирова­нии такого важнейшего элемента дисциплины, как хрестоматия. Со­ставители не могут сослаться на какой-либо канонический образец хрестоматии по истории науки. Вместе с тем многолетняя деятель­ность кафедры истории науки Российского государственного гумани­тарного университета: создание и использование учебника, разнооб­разных программ, рабочих тетрадей, а также электронной версии

курса «История науки и техники» - однозначно свидетельствует о не­обходимости хрестоматии, и именно на бумажном носителе. Как из­вестно, тексты на мониторе и в книге не тождественны по восприя­тию - у них разные функции.

Составители отдают себе отчет в уязвимости предлагаемой структуры хрестоматии. Но требования разумности объема издания вовсе не надуманы. Поэтому отобрано то, что, по мнению составите­лей, в первую очередь необходимо студенту и аспиранту, изучающим историю науки и техники.

Историко-научные источники: опыт исторического осмысления

1. Историко-научное источниковедение как исследовательская область

Источниковедение истории науки основывается, прежде всего, на научных текстах, хотя их и нельзя рассматривать как единственную для истории науки группу источников: ведь историко-научное иссле­дование опирается также на музейные экспонаты: приборы, устрой­ства, на изобретения, фотографии и т. д. Тем не менее изучение текстуальных источников остается важнейшим моментом историко-научного познания. Что касается хрестоматии историко-научных источников, ее целью как раз и является - научить студента ценить высказанную от первого лица мысль, помочь ему проникнуть к под­линным и первичным текстам и идеям.

Источниковедение в его различных аспектах и применениях (в том числе общеисторическое, культурно-историческое - например, музыкально-историческое, церковно-историческое и т. д., а также и историко-научное) составляет неотъемлемую часть гуманитарного познания.

Между двумя аспектами текста - текстом как источником ис­торике-научного познания и текстом (даже тем же самым) как источ­ником познания других областей культурной и социальной действи­тельности - имеется существенное различие. Оно связано с особенно­стями междисциплинарной природы историко-научных источников. Всякое источниковедение в определенной мере междисциплинарно, но в историко-научном источниковедении исторический аспект ин­терферирует с дисциплинами, обычно «выносимыми за скобки» в большинстве модусов общеисторического и даже историко-культур­ного исследования. К этим дисциплинам относятся, прежде всего, математика и естественные науки, однако также и ряд гуманитарных дисциплин, например этнография, юриспруденция, экономика и т. д. Их источники нередко выпадают из поля зрения историка, изучаю­щего развитие гражданского общества, народов или стран. Целью научного текста обычно не является раскрытие экономической, пра­вовой и т. д. стороны науки; однако косвенно и опосредованно обо всем этом можно узнать, используя научный текст как источник.

Наука (и в особенности естествознание) представляет собой наиболее рациональный аспект культуры, а потому недостающие в историко-научных свидетельствах детали нередко могут быть восстановлены путем реконструкции эмпирических или дедуктив­ных моментов рассуждения. В других случаях сообщения об исто­рико-научных фактах могут быть верифицированы или фальсифи­цированы путем сопоставления источника с нашими современными знаниями в соответствующей научной, в особенности естественно­научной, области.

Приведем достаточно наглядный и в какой-то мере хрестома­тийный пример. Рассматривая сообщение Геродота (V в. до н. э.) О плавании финикийцев вокруг Африки около 600 г. до н. э., совре­менный историк науки должен, во-первых, констатировать излиш­ний скептицизм Геродота, который верит в оракул и вещие сны, в мщение богов и Поликратов перстень, но, столкнувшись с досто­верным, хотя и непривычным сообщением, категорически его отвер­гает. Во-вторых, это отвержение надо отметить как пример того, что именно скепсис может неожиданным образом подтвердить достовер­ность того, что отвергается. В самом деле, финикийцы, плывя вокруг Африки («Ливии»), видели солнце справа. «Я-то этому не верю, Пусть верит, кто хочет», - пишет Геродот (IV, 42). Экспедиция следо­вала с востока на запад, и солнце для них могло быть, вообще гово­ря, с любой стороны, в зависимости от времени дня и изгибов пути. Однако в античной литературе в случаях, когда не уточняется ни мо­мент наблюдения, ни положение наблюдателя, имеется в виду пол­день - единственный момент, когда по одному лишь положению солнца (строго на юге) можно безошибочно определить стороны све­та. Следовательно, в любой точке северного полушария солнце при движении наблюдателя с востока на запад будет у него слева. Фини­кийцы правдиво передали свое наблюдение в южном полушарии, где солнце в полдень столь же строго на севере, следовательно, спра­ва. Геродот, тоже не подозревавший о шарообразности Земли, но не имевший их наблюдений (весь его опыт таким наблюдениям проти­воречил), не должен был в аутентичность этих наблюдений поверить.

Источниковедческая специфика научных текстов определяется также возможностью на их основе характеризовать состояние той или иной отрасли науки на определенном этапе ее развития. С помо­щью научных текстов в историческое рассмотрение вводятся такие, вообще говоря, не традиционные для него темы, как «принципы на­учного эксперимента», «знание о природе», «законы природы» и т. д. Существуют также различия между общеисторическими и историко-научными источниками, связанные с самой структурой источникового познания. Как известно, любой источник исторического познания может рассматриваться с двух сторон: 1) как нечто, из чего может быть получена информация о развитии соответствующего объекта, и 2) как продукт человеческой деятельности. Применительно к историко-научным источникам второй аспект представляет собой резуль­тат научной деятельности, например открытие, изобретение или новый подход (метод и т. д.). В наличии обоих указанных аспектов, которые можно назвать информационным и творческим, можно убе­диться на примере любых видов историко-научных источников. Весь этот массив источников можно (как это применительно к общеисто­рическим источникам сделали в конце XIX в. в Германии И.Г. Дройзен и Э. Бернгейм, а в России в 1930-х годах М.Н. Тихомиров) под­разделить на «исторические остатки» и «историческую традицию». К «остаткам» относятся, например, данные археологии, а также при­боры, вещества, полученные при научных опытах на позднейшем этапе - аудио- и видео- документы и т. д. В качестве историко-научного источника могут выступать и данные эксперимента¹.

Носителем традиции историко-научного исследования явля­ется научный текст, в типичном случае печатный. Он, как мы уже говорили, служит источником разнообразных знаний и носителем разнообразной информации, не только историко-научной. Для со­здания же собственно историко-научных работ с ранних этапов, по существу с самого появления историко-научной литературы, ис­пользовались письменные источники двух типов, приблизительно тех же, за которыми в наши дни закрепились названия «первичные» и «вторичные».

Так же как для исследования исторического источника вообще, для исследования историко-научного источника первостепенными должны быть признаны моменты, связанные не только с его функцией (т. е. с функцией указания на объект познания), но и с его природой как продукта культуры.

Если для анализа источника и раскрываемых им фактов всегда существенна их оценка с позиций современности, то для анализа историко-научных источников такая оценка особенно важна. Это связано рациональным характером науки как главного компонента Объекта историко-научного познания. Рассмотрение этой важной особенности историко-научных источников требует фиксации историко-научного источниковедения как исследовательской области с ее собственными методами и приемами, которые представляют собой чктный случай приемов и методов источниковедения как такового, не лишены и своей специфики.

2. Формирование концепции историко-научного источника

Несмотря на отсутствие вплоть до Нового времени таких терминов, как «первичный» и «вторичный» источник, «источниковедение» и т. д., и несмотря на имевшую место до недавних пор недифференцированность истории науки от других областей исторического познания, не­сомненно, что история науки как исследовательская область существовала, по крайней мере, с IV в. до н. э., когда в школе Аристотеля был создан ряд историко-научных монографий, фрагменты которых дошли до нас. Уже в ту эпоху фактически бытовали обе названные группы ис­точников. Первичные источники представляли собой оригинальные Мучные тексты, вторичные - историко-научные тексты в широком Смысле, поскольку на ранних этапах история науки еще не была диф­ференцирована от истории философии, а иногда, как у Геродота, и от общеисторического текста. Диоген Лаэртский в III в. н. э. составил ис­торико-философский в своей основе труд: собрание жизнеописаний философов, ученых, мудрецов (авторское название книги в дошедших до нас списках отсутствует и осталось неизвестным). Но в этом труде. С современной точки зрения вполне просматривается и историко-науч-НЫЙ аспект. В источниковедческом же плане очевидно, что автор ис­пользовал как имевшиеся в его руках оригинальные труды более древних «физиков» (точнее: натурфилософов) и сочинения по астрономии, метеорологии, биологии, так и исторические обобщения этих трудов в виде, например, «Мнений физиков» Теофраста (IV в. до н. э.), «Исто­рии астрономии» Евдема Родосского (ок. 300 г. до н. э.) и «Обзора уче­ных» Диокла Магнесийского (II—I вв. до н. э.).

13

В Новое время историко-научная литература стала формиро­ваться с XV-XVII вв., когда появились труды: «О первых изобретате­лях» Полидора Виргилия (1499), «Сто польских ученых» С. Старовольского (1625), «О возникновении и прогрессе химии» Оле Борха (1668) и т. д. Их источниками опять-таки служили как научные, фи­лософские и исторические трактаты, так и находившиеся в научном обиходе к тому времени античные и средневековые сочинения, хотя бы частично относящиеся к истории знания, - например, «Этимо­логии» Исидора Севильского (ок. 600 г. н. э.), «О природе вещей» Фомы Кантемпре (1248) или «Книга природы» Конрада фон Мегенберга (ок. 1370). Впрочем, эти труды сами в значительной мере осно­ваны на античных источниках.

Как видим, историко-научные источники были весьма разрозне­ны во времени. Специальный интерес к источниковедению истории науки (и к источниковедению вообще) возник лишь после того, как анализ источников стали рассматривать в качестве отдельной дис­циплины, а не предварительного этапа работы историка. Потребность в таком анализе была вызвана совершенствованием методов истори­ческого исследования и ростом престижа науки в результате промыш­ленной революции, в ходе которой прогресс науки был осознан как один из факторов социального и технологического прогресса.

Рост престижа науки повлек за собой неожиданное и парадок­сальное последствие: появились подделки историко-научных источ­ников. Сами по себе случаи фальсификации грамот, посланий и т. д. - феномен почти столь же древний, как письменность. Подделывались и произведения искусства. Подделывать специально научные тексты до какого-то момента не возникало потребности. Однако в середине XIX в. уже не вызвало большого удивления, например, разоблачение подделок Д. Врен-Люка, изготовившего фальшивые письма Галилея и Паскаля, из которых якобы следовало, что Галилей произвел ряд астрономических наблюдений, в действительности выполненных через много лет после его смерти, и что Паскаль узнал об этих наблюдениях из своей тайной переписки с Галилеем и затем исполь­зовал их для формулировки принципа всемирного тяготения. Полу­чилось, что приоритет в открытии тяготения принадлежит Франции и что это открытие было сделано Паскалем почти за полвека до Нью­тона. Подобные фальсификации усиливали потребность в разработке приемов критики историко-научных источников.

В течение XIX в. шел процесс превращения источниковедения в самостоятельную дисциплину. К концу столетия он стал важной предпосылкой для создания историко-научного источниковедения.

Первоначальным внешним выражением «дисциплинаризации» ис­точниковедения (общего) было появление научных обществ и изда­ний в этой сфере. Например, в Германии вопросы источниковедения стояли в центре внимания как основанного в 1819 г. по инициативе Г.Ф. фон Штейна «Общества по изучению старинных исторических источников», так и издаваемой с 1826 г. серии «Памятники немецкой истории». Впрочем, термин «источниковедение», Quellen Kunde, вошел в общее употребление десятилетием позже. Издатели «Памят­ников...» разбили источники на пять типов, к двум из которых (Epistolae - «Письма», Antiquitates - «Древности») были отнесены, в частности, и историко-научные памятники.

В России аналогичную стимулирующую роль в формировании источниковедения сыграло издание «Собрания государственных гра­мот и договоров» (с 1813) и «Полного собрания русских летописей» (с 1844), а также ряд других публикаций, в том числе подготовлен­ных начиная с 1834 г. Археографической комиссией. Немалое значе­ние для разработки теоретических вопросов изучения источников, в том числе историко-научных, имели труды историков XIX в. -Э. Фримена в Англии, Э. Бернгейма в Германии, Ш.В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса во Франции и других. Они в основном опирались на позитивистские представления о методе исторического исследова­ния, согласно которым текст - это окончательная для исторического исследования действительность. Тем не менее развитый историками-позитивистами подход в ряде отношений способствовал сближению гуманитарной и естественно-научной позиций на почве истории науки. Например, Э. Бернгейм прямо включал некоторые аспекты естествознания в историческую науку, считая его «вспомогательной исторической дисциплиной», без которой неполным будет представ­ление об исторической причинности.

Под углом зрения трактовки истории как процесса генерации текстов такие понятия, как «философия истории», «историософия», «исторический процесс как целое», теряли смысл. Ограничение горизонта историка текстуальной реальностью в особенности пре­пятствовало конструктивному исследованию в истории науки. В этой области сам отбор источников среди всех потенциально доступных и в принципе могущих служить источниками документов определяет­ся некой рациональной схемой, которая ведет к открытию или к по­строению новой теории. При отсутствии такой схемы историк теряется во множестве потенциальных источников - как будто равно­правных, но на самом деле подчас уводящих в сторону от магист­ральной линии развития науки. Такие случаи встречались нередко

15

и в XX столетии: так, долгое время историки биологии, изучавшие историю учений о наследственности по источникам XIX в., про­пускали ключевое для этой истории событие - публикацию Г. Менде­ля в 1865 г. о количественных законах наследственной передачи при­знаков. Это событие первоначально не привлекало внимания истори­ков, потому что было отражено до 1900 г. лишь в неавторитетной провинциальной прессе, мало интересовавшей их. Историки науки, как и вообще ученые XIX в., гораздо выше (по сравнению с несуще­ственной, как им казалось, публикацией Менделя) ставили значение широко обсуждавшихся, но не научных в своей основе ламаркист­ских и пангенетических схем. Позже (например, для советских исто­риков биологии 1940-1950-х годов или для А. Дж. Мортона) роль фактора, деформирующего историко-научную реальность, сыграло осуждение менделизма со стороны власти. Все же к числу заслуг историков науки XIX-XX вв. следует отнести факт, что такого рода случаи пренебрежения действительно великими открытиями были исключением, и в этот период создано немало ставших классически­ми образцов дисциплинарной и общей истории естественных наук. Источниковедческий аспект этих работ был ориентирован, в част­ности, на преодоление статичности и синхроничности научного текста, на выявление его исторической стороны. То, что в тексте было постулировано или принято за очевидное, нередко оказывалось на самом деле опосредованным результатом деятельности предше­ственников. Историки науки стремились обнаружить такое опосредо­вание, равно как и прочие факторы научного прогресса. Эти цели, связанные с отказом от односторонне фактографического подхода к текстам, уже к концу XIX в. выдвинулись - как для историков науки, так и для исторического исследования в целом - на первый план. К данному времени больше внимания стали привлекать вне­текстовые источники историко-научного познания начиная с самых ранних этапов. Все это означало существенное расширение истори­ческого горизонта.

Жак Буше де Перт еще в 30-40-х годах XIX в. благодаря своей интерпретации каменных орудий из долины Соммы фактически ввел в науку представление о палеолите, причем в своей первичной фор­ме это представление было конкретизировано именно как обращение к новому виду историко-технических источников. Дело было даже не в самом факте их обнаружения, а в интерпретации. После Буше де Перта и особенно после обоснования Ч. Дарвином понятия об эволюции человека собственно и появились специалисты в облас­ти истории каменного века, равно как и в области первобытной археологии. Приблизительно на рубеже XIX-XX вв. новая, соответ­ствующая этим специальностям группа источников - первобытные орудия - окончательно утвердилась в своих правах.

Однако в те же годы была предпринята еще одна попытка по­строить историю науки на позитивистских, чисто «текстовых» нача­лах - попытка, парадоксальным образом явившая собой переход к преодолению позитивизма в историко-научной литературе XX в. Она нашла свое воплощение в «Физической теории» (1904) П. Дюгема, одного из крупнейших французских теоретиков истории науки. Эта книга особенно важна для нас в том плане, что Дюгем уже имеет дело с эксплицированным им понятием историко-научного источни­ка. В своем подходе к корпусу историко-научных источников Дюгем отождествляет источниковую реальность с набором текстов. Он не­однократно подчеркивает многоплановость структуры текстов, даже в тех случаях, когда эта многоплановость скорее угадывается; напри­мер, Дюгем пишет, что Птолемей в «Альмагесте» многое заимствует из труда Гиппарха и часто неявно ссылается на этот труд. Однако по ходу изложения у Птолемея не всегда легко отличить его личный вклад от того, что взято им у его предшественника. Дюгемовская по­пытка интерпретировать историю науки как цепь текстов оказалась -если говорить о крупных и влиятельных опытах построения всеоб­щей истории науки - по существу последней, причем она уже не вполне согласовывалась с классическим позитивистским отказом от метафизики. Роль метафизического элемента в этой попытке играло обращение к христианскому наследию и осмысление на его основе научных и историко-научных данных с акцентом на их этических и эстетических аспектах. Согласно Дюгему, цель науки - не объяснять, а «экономно» (в махистском смысле данного термина) описывать яв­ления. Источниками этого описания служит как прямой опыт, так и книги предшественников. Даже Леонардо да Винчи использовал в качестве источников труды более ранних авторов XV и XIV вв., отку­да и подзаголовок «Этюдов» Дюгема о Леонардо: «Те, кого он читал, и те, которые читали его», т. е. для которых его книги стали источни­ками. Вся эта преемственность рисуется Дюгемом как кумулятивное развитие: даже научная революция XVII в. произошла в результате непрерывной последовательности мелких добавлений из доктрин средневековых схоластов. Если и был подлинный «перерыв непре­рывности» в развитии науки, то он произошел в 1270-х годах, когда парижский епископ Эжен Тампье осудил ряд пунктов аристоте­левской космологии, включая различие надлунной и подлунной сфер и невозможность сотворения одновременно нескольких миров

17

(при этом в промежутке между ними оказывался вакуум, существо­вание которого тоже отрицалось Аристотелем, а теперь, т. е. в конце XIII-XIV в., было признано возможным). От этого переломного пункта, т. е. с эпохи в определенном смысле еще «донаучной», начи­нается, по Дюгему, вполне постепенное и непрерывное движение вплоть до современной ему (Дюгему) науки.

«Нулевой» стадией этого движения было официальное осуж­дение не только Аристотеля, но и его последователей, прежде всего Ибн-Сины и Аль-Газали, в трактате «Аристотель и его последовате­ли», написанном Гийомом Овернским, одним из парижских еписко­пов, приблизительно в середине XIII в. Это еще не было прямое осуждение, но лишь высказанное Гайомом как частным лицом мне­ние. Тампье в 1270 и 1277 гг. выступил уже с официальным осужде­нием и даже не столько Аристотеля, который ускользал от церковно­го суда как живший в эпоху дохристианскую, сколько его исламских и прочих позднейших последователей и их науки о природе. Осужде­ние, видимо, не имело абсолютной силы и не касалось всех учений Аристотеля, но только тех, которые вели к пантеизму или мате­риализму, в чем, собственно, и обвинялись Ибн-Сина и Аль-Газали. Во всяком случае, Фома Аквинский, ставший в 1257 г. доктором Парижского университета, мог продолжать чтение своих лекций в Париже, в непосредственном соседстве с Тампье, а также в Кельне, Риме и Неаполе до своей смерти в 1274 г., т. е. между двумя анафема­ми Тампье в адрес Аристотеля. Больше того, его перипатетическое в своей основе, но христианизированное учение не помешало его кано­низации в 1323 г. и признанию пятым учителем церкви в 1567 г. Это, в свою очередь, не помешало ученым XIV-XVI вв. критиковать фи­зику Аристотеля, и эта критика подготовила, в конечном счете, астро­номию Коперника-Галилея и физику Галилея-Ньютона. Критика за­ключалась не просто в выискивании противоречий у Аристотеля, но в конструктивной замене предположенных им умозрительных меха­низмов движения фактором, родственным позднейшей «силе», так называемым импетусом. Еще не пришло время для воскрешения ги­потезы Аристарха Самосского, но Никола Орем (1377) и Георг Брюс­сельский (конец XIV в.) уже убедительно доказывали по крайней мере факт вращения Земли вокруг своей оси. Параллельно разви­валась доктрина бесконечности пространства и множества миров, за столетия до Дж. Бруно разработанная Николаем Кузанским. Пур-бах и Региомонтан, готовившие в Вене основу для коперниковского переворота, могут считаться последователями Кузанца. Таким обра­зом, некая, преемственность от средневековой космологии XIII в.

к научной и в конечном счете гелиоцентрической космологии XVI в. действительно существует. В то же время эта преемствен­ность не означает отсутствие переворотов и революций в разви­тии наук, и анализ источников с целью выявления «перерывов непре­рывности» по существу явился одной из важнейших задач источ­никоведения истории науки в течение XX в., а в какой-то мере и в начале XXI в. Мы будем иметь в виду, что за эмпирическими и теоретическими достижениями в этой сфере скрывается интерес к важнейшей концептуальной и практической проблеме научных революций.

Параллельно с работами Дюгема, сводившими эту проблему к ее кумулятивистскому аспекту, понятие историко-научного источ­ника нашло себе отчетливые выражения в трудах английского исто­рика Э. Фримана («Методы исторического исследования», 1884), в лекционном курсе В.О. Ключевского по источниковедению (конец XIX в.) и в ряде работ К.Н. Бестужева-Рюмина. В последних, в част­ности в рецензии на упомянутую книгу Фримана, историко-научные источники выступают как неотъемлемая часть общего массива исто­рических источников и подчеркнута необходимость рассматривать этот массив как единое и вместе с тем дифференцированное целое. В лекциях В.О. Ключевского был поставлен ряд вопросов историко-научного источниковедения, например проблема значения работ В.Н. Татищева как источника для понимания специфики российско­го Просвещения («наука во всем тогдашнем ее объеме и для всего на­рода» рассматривалась как «средство исправления» нравов²); про­блема оценки результатов сибирской экспедиции Г.Ф. Миллера; про­блема структурирования источника, построения схемы уровней его критики, начиная от текстологической и кончая уровнем оценки зна­чения источника в целом.

Такие уровни Ключевский находит в трудах А. Шлецера, рас­сматривая их в плане субъективной истории науки (Шлецер высту­пает как автор «уровневой» схемы применительно к Нестору) и в плане объективного наличия этих же уровней в летописи и вообще тексте как объекте науки. Ошибка Шлецера заключалась в подходе к «Повести временных лет» непосредственно и только как к историче­скому памятнику, в то время как она представляет собой историко-научный источник, по выражению Ключевского - «ученую историче­скую диссертацию, написанную в начале XII в.»³. Ее автор - «не ле­тописец и не баснописец, а ученый-исследователь»⁴.

Учитывая объективно происшедшую на рубеже XIX-XX вв. революцию в истории науки как дисциплине, ее превращение

19

в полноправную область исследований, можно считать, что к началу XX в. созрели важные предпосылки для процесса формирования ис­точниковедения истории науки. Вместе с тем препятствием этому процессу была неэксплицированность места историко-научных текс­тов и других памятников и свидетельств развития в рамках общего массива исторических источников.

3. Развитие историко-научного источниковедения в XX в.

В XX в. историко-научное источниковедение обогатилось рядом новых подходов, в том числе системным, феноменологическим и аксиологическим. А.С. Лаппо-Данилевский в своей «Методологии истории» (вып. 1-2. СПб., 1910-1913) отчасти присоединился к точ­ке зрения, ставящей во главу угла исторического и вообще научного исследования этико-эстетический, по его терминологии - аксиологи­ческий подход⁵. Однако применительно к историческим наукам он считал необходимым конкретизовать этот подход в социальном пла­не: «Историк, пользующийся обоснованными ценностями, должен, кроме того, выяснить, в какой мере они стали историческою действи­тельностью. Т. е. в какой мере они действительно признались той общественной группой, которую он изучает»⁶. Для реализации этого тезиса и для выяснения ценностных ориентации отечественных ученых как социальной группы Лаппо-Данилевский в первые годы XX в. предложил создать в Петербургской академии наук специаль­ное исследовательское подразделение - «Русская наука». Оно и было создано в виде особой комиссии, причем, как впоследствии вспоми­нал В.И. Вернадский, учреждение этой комиссии «...имело в виду не только интересы переходящего момента - пробуждение народного самосознания в эпоху кризиса; оно должно было подвести итоги глу­бокому историческому процессу - росту, углублению и расширению научной мысли в среде нашего народа»⁷. После некоторого перерыва работы этой комиссии были продолжены созданной в 1921 г. при Академии наук Комиссией по истории знаний, председателем кото­рой стал В.И. Вернадский. Работа обеих этих комиссий, если гово­рить о ее источниковедческом аспекте, основывалась на установке Лаппо-Данилевского, согласно которой историограф и источниковед, изучая деятельность ученых и историков науки, не должен ограни­чиваться декларацией принципов и специфики их научного подхода, но должен выяснять, в какой мере эта специфика реально прослежи­вается в историко-научных источниках соответствующей эпохи и данного дисциплинарного общества.

В целом труд А.С. Лаппо-Данилевского «Методология исто­рии» послужил важным шагом к созданию источниковедения исто­рии науки в качестве самостоятельной дисциплины. Историю науки Лаппо-Данилевский сознательно включил в набор исторических дис­циплин, подлежащих рассмотрению с позиций источниковедения. Последнее должно изучать «то общее, что обнаруживается в научных приемах... истории языка, истории, философии, религии, науки, ис­кусства и литературы...»⁸. Есть свидетельства, что Лаппо-Данилев­ский стремился применить свой подход для решения одного из слож­нейших вопросов истории науки - для выявления особенностей на­циональных систем науки⁹. Он считал, что источниковедение исто­рии науки характеризуется определенными отличиями по сравнению с другими разделами источниковедения. Эти отличия связаны с тем, что в истории науки на первый план выдвигается связность изложе­ния и даже (как в истории математики) цепочки доказательных рас­суждений, оценка документа как результата «полноты творческой ин­дивидуальности» его автора. Во многих случаях источники по исто­рии науки могут быть выстроены в логические и одновременно хро­нологические ряды, причем крупнейшие открытия совершаются на пересечении таких рядов, каждый из которых соответствует какому-то аспекту будущего, т. е. еще не реализованного открытия. К откры­тию закона тяготения, например, привели два последовательных ряда работ: «система небесной геометрии» была создана Коперни­ком, Тихо Браге, Кеплером и Ньютоном, а математическая теория движения, впоследствии приложенная и к движению небесных тел, -Галилеем, Гюйгенсом и Ньютоном. Оба ряда работ привели Ньютона к открытию закона тяготения. Но самого Ньютона во всей полноте его творческой индивидуальности, конечно, нельзя логически вывес­ти из вышесказанных рядов. Таким образом, при разложении поня­тия о полученном им результате (т. е. закона тяготения) историк заме­чает, что он включает в себя два аспекта - систему небесной геомет­рии и математическую теорию движения - и что оба аспекта встре­тились и были синтезированы в творческом уме Ньютона¹⁰.

Основными аспектами источниковедческой парадигмы Лаппо-Данилевского признаются подход к историческому источнику как к продукту культуры, нераздельность источниковедческого исследова­ния и исторического построения, а также акцент на роли сознания исследователя в историческом познании¹¹. Очевидна применимость этих принципов к источниковедению истории науки. Они проникали

21

в историю науки, как и в другие области исторического исследова­ния, можно сказать, стихийно, причем их внедрение часто не явля­лось результатом специальной разработки в трудах какого-либо одно­го методолога. А.Е. Пресняков и СМ. Валк, ученики и последовате­ли Лаппо-Данилевского, делали ударение на источниковедческом значении анализа исторических свидетельств именно как культурных памятников. В то же время методология А.С. Лаппо-Данилевского, не вмещавшаяся в рамки «исторического материализма», не ускольз­нула от идеологического контроля. Л.В. Черепнин называл ее «идеа­листической чепухой», признавая, впрочем, что ее «следует отли­чать... от реальных достижений этого исследователя»¹².

В Западной Европе в 1920-1940-х годах теория источниковеде­ния нашла свое развитие в трудах Л. Февра, Р.Д. Коллингвуда и дру­гих методологов и историков, у которых «в качестве смыслообразующей компоненты выступает активная деятельность самого историка как познающего субъекта»¹³. Концепция ноосферы, разработанная В.И. Вернадским, Э. Леруа и П. Тейяром де Шарденом, позволила конкретизировать картину развития науки как части космических преобразований под воздействием человеческого фактора. Источни­ки для познания развития науки при этом выступают как один из раз­рядов универсального комплекса культурных феноменов. И.М. Гревс отстаивал идею взаимопроникновения двух аспектов источников в истории культуры (в том числе и в истории науки): вещественного и духовно-творческого, причем интеллектуальный и вообще духовный аспект реализуется именно посредством материального.

В течение 1950-1960-х годов встал вопрос о статусе источнико­ведения и, в частности, источниковедения истории науки как дисцип­лины. Нередко признаваемый к тому моменту за источниковедением статус «вспомогательной исторической дисциплины» стал казаться многим недостаточным. В частности, Б.А. Рыбаков высказывал поло­жение, что вспомогательными можно называть лишь узкосправочные дисциплины. Впрочем, такое понимание термина «вспомогательная наука» прослеживается и на более ранних этапах, по крайней мере с 1870-х годов. Так, можно вспомнить мнение А.С. Уварова, одного из основателей Исторического музея в Москве¹⁴. В 1879 г. А.С. Уваров сказал относительно археологии, что она не должна «...считаться наукой второстепенного значения или только вспомогательною наукой»¹⁵. Впоследствии М.Н. Тихомиров предложил отказаться от термина «вспомогательные науки» применительно к археологии, историографии, источниковедению, археографии и назвать их «спе­циальными историческими дисциплинами»¹⁶, каковое название в конечном счете и прижилось. В других случаях, например при­менительно к истории литературы, предлагали употреблять для источниковедения термин «научно-вспомогательная дисциплина». Отметим также, что в советский период делались попытки придать термину «источниковедение» некий негативный оттенок, так же как понятию «архивное дело». Вспомним призыв И.П. Павлова: «Не делайтесь архивариусами фактов». Н.Л. Бестужеву-Рюмину, проведшему большую работу по публикации источников и по исто­риографии отечественной истории, ставилось в вину то, что он ориентировал «историческое исследование в сторону источниковед­ческой тематики»¹⁷.

Историко-научное источниковедение завоевало прочные пози­ции благодаря работам А.И. Андреева и В.К. Яцунского, в центре внимания которых были проблемы взаимного действия естественно­научных и гуманитарных методов в источниковедении и историчес­кой географии.

К историко-научным источникам, изученным А.И. Андреевым, относятся материалы Г.Ф. Миллера, СП. Крашенинникова, М.В. Ло­моносова, в том числе связанные с камчатскими экспедициями В. Бе­ринга и А.И. Чирикова. Большой историко-научный источниковедчес­кий материал содержится в работах «Очерки по источниковедению Сибири XVII в.» (Л., 1940) и «Роль русского военно-морского флота в географических открытиях XVIII и XIX-XX вв.» (Л., 1947), равно как в опубликованных Андреевым источниках к изучению жизни и деятельности Петра I, М.В. Ломоносова, В.Н. Татищева, В. Беринга. Благодаря работам А.И. Андреева и затем, в более систематизирован­ной форме, В.К. Яцунского в рамках историко-научного источникове­дения развилась особая исследовательская область - картографическое источниковедение, к настоящему времени получившее общее при­знание. В трудах Яцунского эта область была тесно связана с истори­ческой географией¹⁸. Л.А. Гольденберг, изучивший научные резуль­таты путешествий СУ. Ремезова (XVII в.), и другие последователи А.И. Андреева продолжили исследование картографических и истори-ко-географических источников с историко-научной точки зрения.

Большое значение для развития источниковедения истории на­уки имела основанная СИ. Вавиловым в 1944 г. серия публикаций «Классики науки», и в еще большей мере - документальная серия «Научное наследство», основанная в 1948 г. по инициативе В.Л. Ко­марова и предназначенная для публикаций ранее не опубликованных источников по истории науки. Был предпринят и ряд других анало­гичных публикаций - как в России, так и за рубежом. Они способст­вовали

23

упрочению статуса историко-научного источниковедения сре­ди других разделов исторического источниковедения.

Интерес к вопросам источниковедения распространился и на историко-технические источники. Такие темы, как структура источниковой базы источников по истории техники, использование авто­матизированных информационных систем в историко-технических исследованиях, систематизация источников по истории техники, были освещены на прошедшем в Чехии в 1982 г. X симпозиуме ИКОТЕК «Источники по истории техники». Мы не можем и не ста­вим себе целью осветить здесь в достаточной мере все происходив­шие в 1960-1980-х годах мероприятия и события в данной области, но несомненно, что интерес к природе и структуре массива истори­ко-научных и историко-технических источников в течение этого периода непрерывно усиливался.

В течение 1960-х годов многие вопросы источниковедения истории науки и техники были реинтерпретированы под влиянием появившегося в 1962 г. труда Т. Куна «Структура научных револю­ций». Наиболее эксплицитно на первый план, по сравнению с пред­шествующими десятилетиями, по существу со всем последюгемов-ским периодом, вышли вопросы критериев оценки источников в пла­не двух основных модусов развития науки: научных революций и «нормальной науки». В качестве источников для изучения «нормаль­ной науки» рассматриваются в первую очередь учебники или (для пе­риода до XIX в.) классические труды, такие как «Физика» Аристоте­ля, «Альмагест» Птолемея, «Начала» и «Оптика» Ньютона, «Элект­ричество» Франклина, «Химия» Лавуазье или «Геология» Лайеля. Источниками реконструкции «нормальной науки» для Куна служат также статьи и монографии, написанные с использованием этих учебников и других как образцов (парадигм).

Естественно, что рукописные документы, приборы и прочие категории источников соответственно их материальным носителям и технике выполнения также могут служить источниками для рекон­струкции «нормальной науки» и хода ее развития. Вместе с тем в процессе этой реконструкции должны быть различены (и практи­чески разделяются) два ее вида: реконструкция собственно «нор­мальной науки» на основе того, как использовался данный учебник, прибор и т. д., и реконструкция того, как создавалась данная парадиг­ма, воплощенная в учебнике или ином источнике. Больше того, при наличии определенных, впрочем редких, способностей ученый может выйти за пределы учебника и на основании его наметить воз­можность новой парадигмы.

Значительную роль в схеме Куна играет также внеисточниковое знание, например результаты психологических опытов с картами или с очками, дающими перевернутое изображение. Эти опыты иллюстрируют воздействие предвзятой установки на ход познания. Подробнее понятие внеисточникового знания рассмотрено В.В. Фарсобиным в монографии «Источниковедение и его метод» (М., 1983. С. 208-213). В основе этого понятия лежит тот факт, что в ряде слу­чаев историк опирается на те сведения, которыми он располагает благодаря своей общей подготовке и профессиональной эрудиции. Например, изучая процесс формирования учения Ч. Дарвина, исто­рик должен обладать определенными не только сведениями о нем самом, но и знаниями из области биологии, геологии, статистики, сельского хозяйства. В строгом смысле такие сведения, образуя эру­дицию и общеметодологическую подготовку, тоже имеют свои ис­точники; но эти последние носят более общий и тривиальный харак­тер и по сравнению с конкретными источниками знания о генезисе концепции Дарвина (текст книги «Происхождение видов», письма Дарвина и т. д.) выглядят всего лишь фоном (background).

В целом «Структура научных революций» Т. Куна имела в источниковедческом плане то последствие, что историко-научные источники в восприятии исследователей развития науки распались на две основные содержательные группы: источники к изучению 1) «нормальной науки» и 2) научных революций. Первая группа по своей структуре совпадает с общей структурой источниковой базы истории, вторая имеет ряд особенностей. Поиск источников для этой группы выходит далеко за пределы массива, которым ограничены ис­точники первой группы. Причины научной революции могут лежать в сфере философии, специального действия или даже эстетического восприятия. Соответственно расширяется круг источников. Кроме того, источники к постижению научной революции имеют тенден­цию концентрироваться около одного первоисточника, содержащего основы парадигмы для будущей «нормальной науки». Такой источ­ник в типичном случае - книга, как, например, «Происхождение видов», реже - статья, как эйнштейновское «К электродинамике дви­жущихся тел». Но во всех случаях - нечто отличное по глубине от дальнейших разъяснений, уточнений и т. д. этого первоисточника, каковой вместе с другими отраслевыми «носителями парадигм» об­разует то, что называют «научной классикой» (не смешивать с «клас­сической наукой»!).

В рамках методов case studies, интервьюирования и устной ис­тории в качестве источников выступают собранные тем или иным

25

способом сведения и воспоминания участников отдельных событий в истории науки, а также интервью, записанные на различные мате­риальные носители. Фото- и кинодокументы самой различной фор­мы также выступают, особенно в течение последних десятилетий, в качестве источников истории науки.

«Если в XIX - начале XX в. естествознание предлагало образ­цы, модели для исторических реконструкций, то в XX в. уже есте­ственно-научное мышление строится в какой-то мере по образцам гуманитарного знания»¹⁹. Такой важнейший источник для познания истории и современного состояния науки, как научная статья, оказы­вается социальным феноменом и характеризуется антропологически­ми параметрами (степенью влияния коллег, соотношением с миро­воззренческими и практическими целями и т. д.).

Эмпирические свидетельства, подтверждающие или опровер­гающие некоторую концепцию, применительно к историко-научным концепциям составляют их источниковый базис (или, соответствен­но, источниковый базис их опровержения)²⁰. Наличие такого базиса и надежных правил оперирования с ним еще сравнительно недавно считалось гарантией доказанности результатов. «Это мнение стало несколько менее распространенным среди ученых со времени эйн­штейновской революции»²¹. Однако еще в XVIII в. оно было на­столько общепринято, что работы, не удовлетворяющие этим крите­риям доказанности, могли считаться как бы несуществующими и да­же подлежащими уничтожению. Примерами варварского уничтоже­ния научных источников может служить истребление «менделистской и морганистской» литературы в СССР в конце 1940-х - начале 1950-х годов, а также уничтожение трудов «неарийских» ученых в гитлеровской Германии.

4. Возможные точки кристаллизации теоретического источниковедения истории науки и техники

Из краткого описания истории становления источниковедения исто­рии науки и техники видна недостаточность его теоретического обос­нования на современном этапе. Главная причина, конечно, в теорети­ческом уровне самой истории науки и техники как исследовательской и учебной дисциплины. Увы, этот уровень не очень высок. В громад­ном потоке историко-научной и историко-технической литературы преобладает описательный подход, рядом с которым периодически появляются отдельные небольшие и дискуссионные публикации ме­тодологического характера. Необходимо подчеркнуть при этом, как важнейшую черту фундаментализации истории науки и техники, по­стоянное наличие в структуре изданий такого раздела, как публика­ция источников - научная, со всем необходимым аппаратом ссылок, комментариев, справок. Публикации источников осуществляют также в виде серий, подобных «Памятникам научной мысли», или в виде отдельных изданий. Как правило, это замечательные публика­ции, выполненные тщательно, с любовью и знанием дела. Например, по случайному выбору, можно назвать первую на русском языке пуб­ликацию «Альмагеста» Клавдия Птолемея²² - важнейшую не только для понимания античной науки, но и всей истории науки (кто не слы­шал о Роберте Ньютоне с его преступлением Клавдия Птолемея или о «Глобальной хронологии» А.Т. Фоменко, начавшейся с его же пута­ницы по поводу «Альмагеста»).

Такого рода публикации, так же как экспонирование раритетов (памятников) науки и техники (хотя последнее имеет весьма суще­ственную специфику, требующую специального рассмотрения), не­сомненно, относятся к источниковедению истории науки и техники. Более того, они, в определенной мере, являются и отправной точкой источниковедения, и формой его завершения. Издание источников, без преувеличения, наиболее тонкая и ответственная работа истори­ка науки. Тонкость очевидна, а ответственность связана, прежде все­го, с «конечностью» публикатора - принадлежностью его к конкрет­ному времени, конкретной культуре, конкретной школе. И эта «конечность» трудносовместима с культурной и информационной «бесконечностью» источника.

Кроме того, целью публикации является, естественно, сам ис­точник, исследуемые при этом историко-научные сюжеты вторичны и привлекаются лишь для более полного освещения источника.

Как же мы могли бы определить источниковедение истории науки и техники? Как известно, любая научная дисциплина опреде­ляется триединством цели, предмета и метода своего исследования. Собственно, этим и определяется уровень теоретичности дисципли­ны. Увы, не только внятного описания этого триединства, но даже корректной постановки проблемы у профессиональных историков науки практически не найти. Возьмем несколько серьезных теорети­ческих работ (хотя почему-то все они названы очерками) профессио­нальных историков науки²³. И что? Лишь у Н.И. Родного есть спе­циальная статья «Источниковедение в истории науки»²⁴, но собст­венно источниковедению в ней посвящены четыре строчки, в разных

27

местах утверждающие важность отбора материала при исследова­нии. Объяснений этому может быть несколько, но первое из них - ис­торики науки (и тем более техники) по своему базовому образова­нию, как правило, естественники или инженеры, иногда философы, т. е. те, для кого культура исторического исследования, в лучшем слу­чае, открывается через самообразование, в силу чего для них более важно описание конечного результата исследования, чем оценка его исходных установок, методов и тем более - источников.

В тех же случаях, когда ставятся более или менее общие про­блемы источниковедения истории науки и техники, дело сводится к той или иной системе их классификации и функционального описания. Так что, несмотря на реально и давно существующую тео­ретическую проблематику источниковедения истории науки, ее тео­ретическое же осмысление придется делать пока каждому из нас самостоятельно²⁵.

Пожалуй, первый вопрос, определяющий цель рассматривае­мой дисциплины: кому и зачем нужно источниковедение истории науки и техники? Прежде всего, наверное, профессиональным исто­рикам науки и техники. А так ли уж их много? И зачем им абстракт­ная теория? А вот что им точно необходимо, так это понимание важ­ности источников и умение работы с ними. Другими словами, источ­никоведение истории науки как специальная дисциплина чрезвычай­но узка, а как необходимый элемент, даже фундамент, исторической культуры требуется буквально всем. Поэтому в первом приближе­нии мы могли бы определить целевую установку источниковедения истории науки и техники как создание необходимых условий науч­ности при проведении историко-научных исследований, а также и для адекватного восприятия истории науки и техники вне таких исследований.

Второй вопрос, который требует обсуждения: как нам пони­мать культуру исторического исследования? Этот вопрос прежде все­го связан с возможными трактовками предмета и метода историко-научного исследования. Картезианское субъект-объектное разобще­ние «научного мира», особенно после квантовой механики с ее объ­единяющим «принципом дополнительности», мало кого устраивает, тем более когда речь идет о гуманитарном знании. Уместно в этой связи вспомнить одну из последних (по времени) перемен интел­лектуальных интересов прежде всего в общей истории, а затем, в существенно меньшей степени, в истории науки. Этот сдвиг при­нято кратко называть «лингвистическим поворотом». В его основе лежат философские идеи, развиваемые главным образом Жаком Деррида, о том, что язык, в данном случае научный, понятийный, от­сылает не к некоему стоящему за языком «реальному» миру, а к дру­гому языку.

Все эти вопросы необыкновенно сложны и к нам имеют то от­ношение, что побуждают снова и снова ставить, вероятно, «вечный» вопрос: что такое история? Постоянное осмысление этого вопроса, как представляется, есть необходимое условие научности и глубины любого исторического исследования. Из множества идей и их авто­ров, имеющих отношение к этой проблематике, выберем два имени и две основополагающие идеи (относятся они примерно к рубежу XIX-XX вв.). Первый - Г.Г. Шпет, с идеей истории как общения, как коммуникативного процесса²⁶. Второй - А.С. Лаппо-Данилевский, который теоретически обосновал ключевое положение методологии истории об историческом источнике как объекте (причем психологи­зированном, или антропологическом, как бы мы сейчас сказали) ис­торического знания²⁷. Последнее требует пояснения. Различные кон­цепции понимания исторического источника в определенной мере можно рассматривать как варианты соотношения системы: «истори­ческая действительность» (несмотря на то что это понятие вполне научное, кавычки хоть как-то примиряют его с постмодернистским духом) - исторический источник - историческое знание. Если в каче­стве объекта исторического исследования мы выбираем «истори­ческую действительность» (которая есть не что иное, как ментальная конструкция, «репрезентация»), то мы должны «реконструировать» эту действительность, выстраивать соответствующие «логики исто­рии», открывать ее «законы», обосновывать ее «неодолимую объек­тивность», привлекая, естественно, источники как аргумент.

Небольшое отступление: практически в любом случае, когда речь идет об источниках по истории науки и техники, имеется в виду научный источник, т. е. некий текст, написанный ученым и для уче­ных. Если задаться вопросом: может ли быть источником по истории науки, например, религиозный или оккультный текст? - то первый ответ: конечно нет. Однако это не так. Если мы рассматриваем науку (и любую из дисциплин, в нее входящих) как развивающуюся систе­му, то всегда существует граница, отделяющая науку от того, что ею не является (не только и не столько антинаука, а не-наука, вне-наука...). При этом если мы исследуем развитие науки лишь внутри ее границ, то получим, во-первых, неполный, а во-вторых, искажен­ный ее образ. В поле нашего зрения должно попадать более широкое, чем только научное, пространство. Преодоление «узости научного подхода» дает великолепные результаты. Несколько примеров разного

29

типа историко-научных работ: исследования Френсис Амелии Ейтс об оккультных корнях науки Нового времени²⁸, работа В.Л. Рабино­вича о роли алхимии в развитии науки и культуры, в которой основ­ным источником, исследуемым автором, является алхимический трактат²⁹, научная публикация эзотерических текстов³⁰.

Поэтому вряд ли правомерно ограничивать источниковедение истории науки и техники только научными источниками. Возможно и уместно говорить о любом тексте как источнике, однако при условии специальной научной его обработки.

Соединяя две упомянутые идеи, мы можем получить весьма перспективную историко-научную методологию. Коммуникация: между кем и кем? С одной стороны, понятно, историк (не обязатель­но профессиональный), с другой - тот (те), кто отправил (оставил), вольно или невольно, некое сообщение (и в этом смысле это всегда текст, неважно, в вербальной или иной форме). Это сообщение в виде следа, остатка былого воплощено в историко-научном источ­нике. «Общаясь» через источник, с его помощью, с прошлым, мы строим образ прошлого. Неизбежно образ будет отражать черты лич­ности историка, что следует признать естественным. Волюнтаризму и фальсификациям вполне может воспрепятствовать научный анализ коммуникативного процесса, проводимый прежде всего в рамках со­циолингвистики.

Детально разработанная структура коммуникативной ситуа­ции, например с выделением ситуативных переменных, методов оценки коммуникативного поведения и т. п., вполне адекватно опи­сывает не только актуальное прямое общение, но также общение «сквозь пространство и время».

Делая еще один шаг и соединяя возможную историко-научную методологию с возможностями цифровых информационно-коммуни­кационных технологий (ИКТ), мы получаем поистине фантастичес­кие перспективы. Мы не ограничены в собирании источников (глав­ные требования: полнота и достоверность), прежде всего того их класса, который называется первоисточниками. У нас есть возмож­ность системного анализа источников различных форм представле­ния (от текстов на различных языках до любых видеоизображений). У нас есть, за счет программных средств, возможность получения из источников информации, другим способом не извлекаемой, напри­мер построение синхронных хронологических таблиц по большим массивам источников, создание различных понятийных сетей. Мож­но утверждать, что ИКТ открывают принципиально новые воз­можности «исторического общения», как бы снимая различия между прошлым и настоящим, актуализируя опыт прошлого для самопозна­ния настоящего.

Вместе с тем ИКТ как бы отменяет исходное вещное понима­ние исторического источника. Расширяя информационные возмож­ности источника, ИКТ приводят его в качественно иное состояние, с немалым списком недостатков, проблем, опасностей.

Таким образом, описывая прошлое и современное состояние источниковедения истории науки и техники, мы можем утверждать, что сегодня эта область исторического знания становится чрезвычай­но важной и ей принадлежит решающая роль в формировании ново­го типа истории науки и техники.

Примечания

¹ Исторический эксперимент: Теория, методология, практика. М., 1991. (Б-ка науч. тр. / Отв. ред. П.В. Боярский)

² Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. Т. 7. М., 1989. С. 183.

3 Там же. С. 231-233.

⁴ Там же. С. 233.

⁵ Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. СПб., 1910. Вып. 1. С. 242-243.

⁶ Там же. С. 245.

⁷ Цит. по: Принципы историографии естествознания: XX в. СПб., 2001. С. 364-365.

⁸ Лаппо-Данилевский А.С. Указ. соч. Вып. 1. С. 267.

⁹ В частности, он пришел к выводу, что «для русского ученого нет на­уки вне жизни и без жизни» (цит. по: Данилевский И.Н. и др. Источникове­дение. М., 1998. С. 82). Разумеется, остается вопрос, в какой мере такая осо­бенность эксклюзивна именно для русских. Однако существенно само обо­стрение данной проблематики в начале XX в.

¹⁰ Лаппо-Данилевский А.С. Указ. Соч. Вып. 1. С. 267.

¹¹ Данилевский И.Н. и др. Указ. соч. С. 9-12.

¹² Черепнин Л.В. К вопросу о методологии и методике источниковедения и вспомогательных исторических дисциплин // Источниковедение отечественной истории. Вып. 1. М, 1973. С. 51.

¹³ Данилевский И.Н. и др. Указ. соч. С. 59.

¹⁴ Уваров А.С. Археология России: Каменный период. Т. 1-2. М, 1881.

¹⁵ Цит. по: Уваров А.С. Сборник: Материалы для биографии и статьи по теоретическим вопросам. М., 1910. Т. 3. С. 193.

31

¹⁶ Тихомиров М.Н. Об охране и изучении письменных богатств нашей родины // Вопр. истории. 1961. № 4. С. 66.

¹⁷ Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М.; Л., 1941. С. 412.

¹⁸ Яцунский В.К. Историческая география. История ее возникновения и развития в XIV-XVIII вв. М., 1955.

¹⁹ Агасси Дж. Революции в науке - отдельные события или перманентные процессы? // Современная философия науки. М, 1996. С. 136.

²⁰ Огурцов А.П. Социальная история науки: стратегии, направления, проблемы // Принципы историографии естествознания: XX век. СПб., 2001; Latour В., Woolgar S. Laboratory life: The Social Constructions Scientific Facts. Beverlee Hills; L., 1979.

²¹ Маркова Л.А. Трансформация оснований историографии науки // Принципы историографии естествознания: XX век. С. 69.

²² Клавдий Птолемей. Альмагест, или Математические сочинения в ринадцати книгах: Пер. с древнегреч. И.Н. Веселовского. М, 1998.

²³ Очерки истории и теория развития науки. М,, 1969; Родный Н.И. Очерки по истории и методологии естествознания. М, 1975; Микулш- ский СР. Очерки развития историко-научной мысли. М, 1988.

²⁴ Родный Н.И. Указ. соч. С. 317-336.

²⁵ Майстров Л.Е. Памятники науки и техники и их знание // Памятники науки и техники. М., 1981. С. 12-27; Боярский П.В. Классификация па- мятников науки и техники // Там же. С. 12-27.

²⁶ Шпет Г.Г. История как проблема логики: Критические и методологические исследования: Материалы: В 2 ч. М., 2002.

²⁷ Лаппо-Данилевский А.С. Указ. соч.

²⁸ Yates F.A. Giordano Bruno and the hermetic tradition. Chicago; L.; Toronto, 1964; Yates F.A. The Rosencrucian enlightenment. L., 1972.

²⁹ Рабинович В.Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979.

³⁰ Знание за пределами науки. Мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в интеллектуальных традициях I-XIV веков. М., 1996.

АНТИЧНОСТЬ

Геродот

Геродот (греч. Herodotos) (р. между 490 и 480 г. до н. э. - ум. ок. 425 г. до н. э.), древнегреческий историк. Занимался политической деятельностью в Галикарнасе. Позже был вынужден уехать оттуда. Некоторое время жил на о. Самос. Посетил Малую Азию, Вавилон, Финикию, Египет, Кирену, различные города балканской Греции, побережье Черного моря вплоть до Ольвии, где собирал сведения о скифах. Длительное время жил в Афи­нах, был сторонником Перикла. Из Афин около 443 г. до н. э. Геродот пере­селился в Фурии.

Является автором труда, условно названного «Историей». «История» посвящена греко-персидским войнам (500-449 гг. до н. э.); изложение дове­дено до взятия греками г. Сеста (в Геллеспонте) в 478 г. Впоследствии алек­сандрийские ученые разделили сочинения Геродота на 9 книг - по числу муз, каждая книга была названа именем одной из муз.

История в девяти книгах

Книга первая. Клио

Геродот из Галикарнаса собрал и записал эти сведения, чтобы про­шедшие события с течением времени не пришли в забвение и вели­кие и удивления достойные деяния, как эллинов, так и варваров, не остались в безвестности. <...>