Глава IX. О том, можно ли приписать Земле несколько движений, и о центре мира

Таким образом, поскольку ничто не препятствует подвижности Зем­ли, то я полагаю, что нужно рассмотреть, не может ли она иметь несколько движений, так, чтобы ее можно было считать одной из Планет. Действительно, что она не является центром для всех враще­ний, обнаруживается и неравномерным видимым движением планет, Н переменностью их расстояний от Земли, что не может быть объяс­нено в предположении гомоцентрического с Землей круга. Посколь­ку существует несколько центров, не будет легкомысленным по­думать также и о центре мира, совпадает ли последний с центром эемной тяжести или нет. Что касается меня, то я полагаю, что тяготе­ние есть не что иное, как некоторое природное стремление, сообщен­ное частям божественным провидением Творца Вселенной, чтобы

они стремились к целостности и единству, сходясь к форме шара. Вполне вероятно, что это свойство присуще также Солнцу, Луне и остальным блуждающим светилам, чтобы при его действии они про­должали пребывать в своей шарообразной форме, совершая тем не менее различные круговые движения.

291

Следовательно, если и Земля совершает иные движения, на­пример около центра, то эти движения необходимо должны быть та­кими же, какие замечаются внешне и у других планет. Среди этих движений мы находим годичное обращение. Поэтому если мы пере­делаем это движение из солнечного в земное и согласимся, что Солн­це неподвижно, то восходы и заходы знаков зодиака и неподвижных звезд, когда они становятся то утренними, то вечерними, покажутся нам происходящими совершенно так же. Равным образом, стояния, попятные и прямые движения планет окажутся принадлежащими не им, а происходящими от движения Земли, которое они заимствуют для своих видимых движений. Наконец, само Солнце будем счи­тать занимающим центр мира. Во всем этом нас убеждает разумный порядок, в котором следуют друг за другом все светила, и гармония всего мира, если только мы захотим взглянуть на само дело обоими (как говорят) глазами. <...>

Глава X. О порядке небесных орбит

Никто, как я знаю, не сомневается, что наивысшим из всего видимо­го является небо неподвижных звезд. Что же касается порядка пла­нет, то древние философы пожелали его установить на основании продолжительности их обращений, полагая, что из тел, имеющих одинаковую скорость, будут казаться движущимися медленнее те, которые находятся на большем расстоянии, как это доказывается у Евклида в <Оптике>. Поэтому они полагают, что Луна совершает свое круговое обращение в кратчайшее время, так как она вращается ближе всего к Земле по наименьшему кругу. Самым же вышним яв­ляется Сатурн, который в наибольшее время обходит длиннейший круг. Ниже его находится Юпитер. После него идет Марс. Относи­тельно Венеры и Меркурия имеются различные мнения вследствие того, что они не могут удалиться от Солнца на любое расстояние, как приведенные выше планеты. Поэтому некоторые помещают их выше Солнца, как Тимей у Платона⁶, а другие - ниже его, как Птолемей и большая часть позднейших астрономов. Альпетрагий делает Венеру находящейся выше Солнца, а Меркурий - ниже. Те, кто следует мне­нию Платона, полагая, что все звезды и вообще темные тела блестят

мствованным от Солнца светом, считают, что если бы Меркурий Венера находились ниже Солнца, то они вследствие небольшого от его расстояния казались бы половинчатыми и, во всяком случае, лоняющимися от круглости. Действительно, они отражали бы полученный свет почти исключительно вверх, т. е. по направлению Солнцу, как мы его видим у молодой Луны или на ущербе. Также ворят, что иногда, проходя перед Солнцем, эти планеты должны за-раживать его и, в зависимости от своих размеров, производить за-ения солнечного света: поскольку это никогда не замечается, они олагают, что эти планеты никак не могут проходить под Солнцем. Наоборот, помещающие Венеру и Меркурий под Солнцем берут в качестве основного довода расстояние между Солнцем и Лунй. Действительно, найдено, что наибольшее расстояние от Земли до Луны составляет 64 части и 1/6, если за одну часть принять ради­ус Земли, и все это расстояние почти восемнадцать раз содержится в наименьшем расстоянии до Солнца, которое составляет 1160 упо­мянутых частей. Следовательно, между Солнцем и Луной будет ,1096 частей. Поэтому, чтобы такой обширный промежуток не оста­ются пустым, они на основании расстояния между апсидами, кото­рое считают шириной орбит этих планет, полагают, что эти числовые ^Промежутки будут приблизительно заполнены, если за самой высо­кой частью орбиты Луны будет следовать нижняя часть орбиты Мер­курия, а за верхней частью последней пойдет ближайшая часть орбиты Венеры, которая, в свою очередь, верхней своей апсидой будет как бы касаться нижних частей орбиты Солнца.

Итак, расстояние между апсидами Меркурия они вычисляют риблизительно в 177 1/2 вышеупомянутых частей, затем остальное расстояние заполняется промежутком для Венеры приблизительно 910 частей. Следовательно, считают, что в светилах нет никакой Темноты, подобной лунной, но что они или сияют собственным Ветом, или всем телом насыщены солнечным сиянием и поэтому не мевают Солнца. Кроме того, необычайно редким событием бы-когда эти светила станут между нами и Солнцем, ибо они зна­чительно отклоняются по широте. Впрочем, они представляют Малые тела по сравнению с Солнцем, так как даже Венера, будучи Лольше Меркурия, еле может закрыть сотую часть Солнца, как говорит Альбатегний Аратский, который полагает, что диаметр Солнца в десять раз больше диаметра Венеры: поэтому нелегко увидеть такое Пятнышко под сильнейшим освещением. Однако Аверроэс в своем Парафразе Птолемея упоминает, что он видел что-то темноватое, а после вычислений обнаружил, что происходило соединение Солнца и Меркурия. Вот как доказывают, что оба светила движутся под солнечным кругом.

293

Однако насколько слабы и малодостоверны эти доводы, можно видеть из того, что до Луны расстояние будет 38 земных радиусов, если следовать Птолемею, а по более истинной оценке - более 49) (как будет показано ниже). Но, как мы знаем, в таком большом про­межутке не содержится ничего, кроме воздуха, или, если угодно, того, что называется огненным элементом. Помимо того, диаметр круга Венеры, двигаясь по которому она удаляется от Солнца в обе стороны приблизительно на 45°, должен быть в шесть раз больше расстояния от центра Земли до наинизшей апсиды Венеры. Так пусть же они скажут, что должно содержаться во всем этом столь большом пространстве, которое заключало бы Землю, воздух, эфир, Луну и Меркурий и, наконец, тот огромный эпицикл Венеры, если бы по­следняя вращалась вокруг покоящейся Земли. Наконец, насколько не­убедительны рассуждения Птолемея, что Солнце должно двигаться как раз посередине между планетами, которые могут сколь угодно удаляться от Солнца, и теми, которые от него не удаляются, видно из того, что Луна, которая сама может сколь угодно далеко от него отхо­дить, обнаруживает их ложность.

Далее, те, кто помещает под Солнце Венеру, а затем Меркурий или как-нибудь иначе разделяет их, какую могут привести причину, что эти светила не совершают самостоятельных и отличных от Солн­ца обращений, как другие планеты, если только относительная быст­рота или медленность не обманывает относительно порядка?

Итак, необходимо, или чтобы Земля не была центром, к кото­рому относится порядок распределения светил и их сфер, или чтобы вообще не было никакого принципа распределения и нельзя было ви­деть, почему Сатурн должен иметь более высокое место, чем Юпитер или какая-нибудь другая планета. Поэтому я полагаю, никак не сле­дует пренебрегать тем, что написал в энциклопедии Марциан Капел­ла⁷ и что хорошо знали некоторые другие латинские писатели. Они полагают, что Венера и Меркурий обращаются вокруг находящегося в середине Солнца, и по этой причине думают, что эти планеты мо­гут отойти от Солнца не дальше, чем позволяет кривизна их орбит, поэтому эти светила не обходят вокруг Земли, как другие планеты, но имеют повернутые вовнутрь апсиды. Следовательно, что же другое хотят сказать эти писатели, как не то, что центр орбит этих светил на­ходится около Солнца? Таким образом, орбита Меркурия помещает­ся внутри орбиты Венеры, более чем вдвое большей, и находит по ве­личине вполне соответствующее место.

Если теперь кто-нибудь на этом основании отнесет к тому же центру и Сатурн с Юпитером и Марсом, определив только величину орбит так, чтобы они вместе с этими планетами охватывали и ок­али неподвижную Землю, то не ошибется, как показывают числовые отношения их движений. Действительно, известно, что эти планеты находятся ближе к Земле всегда около времени своих восходов вечером, т. е. когда они бывают в противостоянии с Солнцем, а всего дальше они бывают от Земли около времени своих заходов вечером, гда скрываются вблизи Солнца, и Солнце, очевидно, бывает между ми и Землей. Все это достаточно ясно показывает, что центр их скорее относится к Солнцу и будет тем же самым, вокруг которого вершают свои обращения Венера и Меркурий.

Если же они все связаны с одним центром, то необходимо, что-бы в пространстве, остающемся между выпуклостью сферы Венеры вогнутостью Марса, находился тот же круг или гомоцентрическая ним по обеим своим поверхностям сфера, которая вместила бы в бя Землю вместе с сопутствующей ей Луной и всем тем, что содержится под сферой Луны. Действительно, мы никак не можем отделить от Земли Луну, бесспорно самую близкую к ней, в особенности или в указанном пространстве найдем достаточно обширное и под-дящее для нее место. Поэтому нам не стыдно признать, что весь длунный мир и центр Земли движутся по Великому кругу между другими планетами, заканчивая свое обращение вокруг Солнца в цин год, и что около Солнца находится центр мира. Если же Солнце остается неподвижным, то все видимое движение его должно скорее айти себе объяснение в подвижности Земли. Размеры же мира остаются столь большими, что, хотя расстояние от Земли до Солнца и имеет достаточно ощутимую величину по отношению к размерам бых планетных орбит, оно по сравнению со сферой неподвижных зд не будет заметным. Я полагаю, что это допустить легче, чем стремлять свой ум почти в бесконечное множество сфер, а ведь это ринуждены делать те, которые удерживают Землю в середине мира. Но должно скорее следовать мудрости природы, которая как бы боль­ше всего боится произвести что-нибудь излишнее или бесполезное, но зато часто одну вещь обогащает многими действиями. Хотя все это и очень трудно и даже почти невозможно осмыслить, однако, вопреки мнению многих, если Бог позволит, мы сделаем это яснее Солнца для людей, по крайней мере не невежд в математическом искусстве.

295

Поэтому если сохранить указанный ранее принцип, ибо никто не приведет более удобного о том, что размеры орбит измеряются временем обращения, то порядок сфер, начиная с наивысшей, будет следующий. Первой и наивысшей из всех является сфера неподвиж­ных звезд, содержащая самое себя и все и поэтому неподвижная. Она служит местом Вселенной, к которому относятся движения и поло­жения всех остальных светил. Действительно, хотя некоторые пола­гают, что она каким-то образом движется, мы для этого явления при­ведем другую причину, выводимую из земного движения. Далее следует первая из планет - Сатурн, завершающий свое обращение в 30 лет, после него Юпитер, движущийся двенадцатилетним обра­щением, затем Марс, который делает круг в два года. Четвертое по порядку место занимает годовое вращение, и в этом пространстве, как мы сказали, содержится Земля с лунной орбитой, как бы эпи­циклом. На пятом месте стоит Венера, возвращающаяся на девятый месяц. Наконец, шестое место занимает Меркурий, делающий круг в восемьдесят дней. В середине всего находится Солнце. Действи­тельно, в таком великолепнейшем храме кто бы мог поместить этот светильник в другом и лучше месте, как не в том, откуда он может одновременно все освещать. Ведь не напрасно некоторые называют Солнце светильником мира, другие - умом его, а третьи - прави­телем... <...>

Таким образом, в этом расположении мы находим удивитель­ную соразмерность мира и определенную гармоничную связь между движением и величиной орбит, которую иным способом нельзя обна­ружить. Здесь человеку, не ленивому в своих созерцаниях, следует обратить внимание на то, по какой причине прямое и попятное дви­жение у Юпитера представляются большими, чем у Сатурна, и мень­шими, чем у Марса, почему эти движения у Венеры больше, чем у Меркурия, и почему такая смена движений у Сатурна во время одно­го оборота наблюдается чаще, чем у Юпитера, а у Марса и Венеры реже, чем у Меркурия, а также почему Сатурн, Юпитер и Марс, когда они видимы в течение всей ночи, ближе к Земле, чем во время их гелиактических восходов⁸ и заходов. Когда Марс делается види­мым в течение всей ночи, он по величине представляется равным Юпитеру, отличаясь от него только красноватым цветом, в другое же время он едва находится среди звезд второй величины и распознает­ся только в результате тщательного наблюдения следящих за ним. Все это происходит по одной причине, которая заключается в движе­нии Земли.

А что ничего подобного не замечается у неподвижных звезд, только доказывает неизмеримую их высоту, которая заставляет исче­зать из вида даже орбиту годового движения или ее отображение, так

всякому видимому предмету соответствует некоторая величина сстояния, за которой он больше уже не замечается, как показано в тике. А именно, что между наивысшей планетой Сатурн и сферой еподвижных звезд находится еще очень большой промежуток, дока-вает их мерцающий свет. Этим признаком они больше всего отли-аются от планет⁹, так как необходимо, чтобы наибольшая разница ыла между движимыми и недвижимыми. Так велико это божествен-ое творение Всеблагого и Всевышнего. <...>

Печатается по изданию: Коперник Н. О вращениях небесных сфер: 6 кн. // Жизнь науки. М., 1973.

Примечания

¹...Никет... я решил привести здесь слова Плутарха... - о мнении Никета см.: Cicero, Questiones Academicae Priores, II, 39. Далее следует цита­та из псевдо-Плутарха: «Другие считают Землю неподвижной, но пифаго­реец Филолай считал, что она обращается около центрального огня по косо­му кругу совершенно так же, как Солнце и Луна. Гераклит Понтийский и пифагореец Экфант тоже заставляют Землю двигаться, но не поступательно, 8 как бы привязанной вроде колоса, с запада на восток вокруг собственного ее центра». Ссылка на Плутарха на самом деле относится к анонимному по­зднейшему автору сочинения «De placito philosophorum» (II, 39). Во времена Коперника этот трактат псевдо-Плутарха печатался в собраниях сочинений Плутарха.

² Лактанций... осмеивая тех, кто утверждал, что Земля имеет фор­му шара - Лактанций (Lactantius Firmianus, 260-300), богослов, автор трак­тата «Divinarum Institutionum libri VII». Имеется в виду третья глава этого трактата, где он отрицает существование антиподов, шарообразность и вра­щение Земли.

³...при Льве X... обсуждался вопрос об исправлении церковного кален­даря... - V Латеранский по католическому счету и 18-й вселенский собор католической церкви состоялся в 1512-1517 гг. в Риме под председатель­ством Льва X (из рода Медичи, папа в 1513-1521). Собор обсуждал мате­риалы к реформе календаря, но счел их недостаточными. Таково же было и мнение Коперника, в письменном виде присланное на собор. Реформа со­стоялась 70 годами позже, при папе Григории XIII (1585).

⁴ ..Caelum (небо)... понятие чеканного (Caelatus) - эта «народная эти­мология» заимствована Коперником, скорее всего, из второй книги «Естест­венной истории» Плиния Старшего. Современные лингвисты сближают caelum с корнем koil (ср. греч. Koilon, «пещера»), означавшим «полость», «вогнутость».

297

⁵ ...Клавдий Птолемей Александрийский... - астроном и математик II в. н. э. См. посвященный ему раздел в настоящем пособии.

⁶..как Тимейу Платона... - мнение Тимея передано не совсем точно. В диалоге Платона «Тимей» пифагореец Тимей доказывает, что Меркурий в своем движении то обгоняет Солнце, то отстает от него.

⁷...Марциан Капелла... - латинский филолог V в. н. э., автор одного из первых сводов по всем отраслям знания - «Энциклопедии». Приведенное Коперником мнение находится в ее восьмой книге.

⁸...во время их гелиактических восходов... - гелиактический (гелиаки­ческий, гелический) восход звезды или планеты - момент ее первого появ­ления на небе на фоне утренней зари после периода, когда звезда (планета) находится на дневном небе и невидима.

⁹ Этим признаком они больше всего отличаются от планет... - от­личительный признак звезд от планет (по виду) указан Коперником верно. Причина мерцания в том, что звезда выглядит как точка, лучи от которой в результате их различной (по цветности) дисперсии разделяются воздушны­ми струями и попадают в глаз наблюдателя по частям. Планеты же ближе к Земле и имеют видимый диск. Отраженный от планеты свет попадает в глаз одновременно от различных точек диска, их мерцание взаимно гасится и со­здается картина ровного блеска.

Эвристические вопросы

1. Кого Коперник имеет в виду под «теми, кто считает твердо установленным,

что Земля неподвижно расположена в середине неба»?

2. Почему Коперник боялся, что его учение о движении Земли покажется

«бессмысленным»?

3. Реконструируйте по «Предисловию» Коперника его схему применения

гипотетико-дедуктивного метода.

4. На кого из античных астрономов Коперник ссылается в поддержку

своей гипотезы?

5. Какое предположение Марциана Капеллы делает возможным включить

его в число предшественников Коперника?

6. Какова роль принципа авторитета в структуре рассуждений Коперника?

7. Какую роль в генезисе открытия Коперника сыграла потребность церкви

в исправлении календаря?

8. Какую науку Коперник ставит превыше всех естественно-научных дис-

циплин и почему?

7. Каким образом еще до Копреника была установлена правильная последовательность

всех известных тогда планет (кроме6 Земли) по степени их удаленности от Солнца?

7. В каком смысле Коперник называет сферу неподвижных звезд «местом Вселенной»?

8. Какое свойство «неподвижных» звезд, согласно Копернику, доказывается их мерцанием?

299

Агрикола

Агрикола (Agricola), Георгий (наст, имя - Георг Бауэр) (1494-1555) - немец­кий врач и ученый. Учился в Лейпцигском и Болонском университетах. В 1526-1527 гг. был городским врачом в Хемнице (Саксония). В 1527 г. переехал в Яхимов (Чехия) - крупный центр горно-рудной и металлургиче­ской промышленности. Здесь он занялся изучением горного дела и метал­лургии и в 1530 г. оставил должность городского врача. В том же 1530 г. в Базеле была напечатана первая работа Агриколы «Берманус, или Диалог о металлургии», посвященная горно-металлургическому производству. Воз­вратившись в 1533 г. в Хемниц, Агрикола первое время был городским вра­чом, а через некоторое время всецело посвятил себя вопросам горного дела и металлургии. В 1546 г. в Базеле вышел сборник его работ, в котором, по­мимо указанного сочинения, были помещены: «О происхождении и причи­нах того, что находится под землей», «О природе того, что вытекает из зем­ли», «О природе ископаемых» и «О древних и новых металлах». Основной свой труд «О горном деле и металлургии в 12 книгах» Агрикола закончил в 1550 г. (опубликован в 1556). В этом сочинении он обобщил многовековой опыт горно-металлургического производства, дав полное и систематическое описание комплекса его процессов.

О горном деле и металлургии

Книга вторая

Какие соображения выдвигаются как против горного дела, горных промыслов и самих горняков, так и в их пользу и какими качествами должен обладать подлинный горняк, я в достаточной мере изложил в первой книге. Теперь я считаю нужным приступить к более об­стоятельному наставлению для горняков.

Прежде всего, они должны свято чтить Бога, знать то, о чем я им собираюсь рассказать, и прилагать старания к тому, чтобы всякую работу выполнять правильно и тщательно. Ибо Божьим промыслом устроено так, что людям, знающим, что надлежит им делать, и забо­тящимся о доведении всякого предпринятого ими дела до конца, все их начинания по большей части сулят успех, людей же бездеятель­ных и беспечных постигают неудачи.

Никто, разумеется, не удовлетворится одним умозрительным анием всех отраслей горного искусства без того, чтобы не вложить бственных средств в горное предприятие или приложить к нему бственный труд. Поэтому тот, кто имеет возможность нести тре-емые для горного предприятия расходы, пусть отрядит для него бое число наемных рабочих, подобно тому как некогда фракиец осий послал на серебряные рудники тысячу рабов, арендованных л у афинянина Никия¹, сына Никерата. Тот, кто не может вложить каких средств в горное предприятие, пусть выберет себе наиболее стую из всех горных работ. Из таких работ всего предпочтитель-ее проведение шурфа и промывка песков ручьев и рек. Ибо в этих есках нередко находят крупицы золота или черные камни, из кото-ых выплавляется олово², попадаются в них также и самоцветы, урфы же иногда вскрывают жилы, изобилующие металлами, кото-ые обнаруживают нередко даже в самом верхнем слое дерницы. ледовательно, если кому-либо, благодаря его искусству или счаст­ливому случаю, попались бы в руки такие пески или такие жилы, он мог бы без затрат получить барыши и из бедняка сразу превратиться в богача и, напротив, если бы они не оправдали его выбора, он волен в самом непродолжительном времени отказаться от дальнейшей про­мывки песков и дальнейшей прокладки шурфа.

Разумеется, если кто-либо ради приумножения своего достат­ка один несет затраты на горное предприятие, весьма важно, чтобы он сам принимал участие в работах и лично наблюдал за всем тем, что он распорядился делать. Для этого местожительство его должно находиться при горном предприятии, дабы он имел возможность по­стоянно быть на виду у рабочих и следить за тем, чтобы никто не ук­лонялся от своих обязанностей. Либо ему следует проживать хотя бы поблизости, чтобы часто посещать производимые здесь работы, и еще чаще, чем он в действительности мог бы их посещать, извещать рабочих о своем намерении прибыть. Своим прибытием или преду­преждением о нем он будет остерегать работающих на предприятии от небрежного исполнения своих обязанностей. Но он должен, когда посещает горное предприятие, выражать похвалу старательным рабочим и время от времени поощрять их наградами, чтобы они, а с ними и остальные рабочие, проявляли еще большее усердие в рабо­те; наоборот, он должен выражать порицание небрежным рабочим и даже увольнять некоторых из них, заменяя их более старательными. Хозяину часто необходимо дни и ночи находиться на руднике.

301

Одна­ко его пребывание на нем не должно быть праздным и бездеятель­ным, ибо хозяину, заботящемуся о преуспеянии дела, необходимо почаще спускаться в копи, посвящать некоторое время обследованию природы жил и расселин, присматриваться как внутри копи, так и снаружи ко всем приемам работ и иметь собственное суждение о них и он должен, не ограничиваясь этим, временами сам производить не которые работы не для того, чтобы понапрасну изнурять свои силы, а для того, чтобы подавать пример наемным рабочим своим соб­ственным старанием и со своей стороны учить их искусству горнот дела. Ибо хорошо ведется то горное предприятие, где не только штейгер, но и сам хозяин наставляет, что и как следует делать. По этому поводу, как рассказывает Ксенофонт³, один перс правильно за­метил царю: «Господский глаз задает корм коню», ибо зоркость хозя­ина всего важнее во многих делах.

Так как, однако, многие вкладывают средства в горные пред­приятия сообща, им целесообразно и полезно избирать из своей сре­ды управителей, равно как и штейгеров. В самом деле, хотя люди и блюдут, по большей части, собственные интересы, а чужими прене­брегают, они в этом случае не могут пренебрегать чужими интереса­ми, не нарушая тем самым и своих собственных. Если же никто из них не пожелал бы брать на себя такие обязанности или исполнять их, в интересах общего дела следует возлагать их по назначению на весьма основательных людей. Некогда управление горными предпри­ятиями полностью поручалось горным должностным лицам, ибо вла­дельцами этих предприятий были цари. Так, например, Приам обла­дал золотыми приисками около Абидоса, Мидас имел их на горе Берим, Гигес, Алиатт и Крез владели теми, что находились близ по­кинутого города между Атарнеей и Пергамом. Государства, как Кар­фаген, пользовались серебряными рудниками, которыми изобилова­ла Испания, или, наконец, знатные и именитые семейства, как, на­пример, на афинских серебряных рудниках в Лаврионе⁴.

Далее, для не опытных еще в горном деле промышленников всего более подходит вкладывать свои средства в горные предприя­тия совместно с другими и не в одну какую-либо рудоносную жилу, а в несколько. Ибо, если кто-либо один производит затраты на одну лишь копь, в случае удачи ему одному и достается жила, изобилую­щая металлами и другими полезными ископаемыми и он приобре­тает весьма значительное состояние, но в случае неудачи - попада­ния бедной и пустой породы - он навсегда полностью теряет все свои затраченные средства. Тот же, кто свои деньги вкладывает совместно с другими в несколько горных жил какой-либо местности, ставшей известной обилием полезных ископаемых, тот редко затрачивает средства и труд понапрасну: по большей части они оправдывают его ежды. Ибо, во всяком случае, из двенадцати горных жил, в кото-вложены общие средства, достаточно хотя бы одной оказаться 'доносной, чтобы она не только возместила предпринимателям за-ченные ими деньги, но и принесла, кроме того, известную при-~ь. А уж если две или три жилы, а то и больше, выдадут богатую то участие в таком горном предприятии окажется чрезвычайно годным. Немногим от этих соображений отличается совет Ксено-нта насчет того, что следовало бы делать афинянам в том случае, и бы они пожелали предпринять поиски новых серебряных руд какого-либо для себя ущерба. «Есть, - говорил он, - десять афин-их фил. Если бы государство предоставило каждой из них по рав-му числу рабов и они приступили бы к разработке новых жил на щий риск и страх, причем одна какая-либо из них натолкнулась бы жилу, богатую серебром, то польза от этого при всех обстоятель-вах была бы им всем; если же две, три или четыре филы, а тем лее половина всех фил нашли бы таковые, то это их общее пред-иятие принесло бы, разумеется, еще большие выгоды им всем, на основании опыта, нельзя предполагать, чтобы все без исключе-ия филы обманулись в своих ожиданиях». Впрочем, хотя этот совет сенофонта полон мудрости, он относится собственно к одним лишь свободным и богатым общинам. Ибо те общины, которые подвласт­ны королям и князьям или находятся под игом тирана, без их дозво­ления не отваживаются производить такие затраты, а обладающие малыми средствами и возможностями не могут их делать. К тому же, в соответствии с нашими правами, государства не владеют рабами и, стало быть, не могли бы предоставлять таковых в аренду общинам. Теперь те, кто, обладая властью, от имени государства вкладывают средства в горные предприятия, - частные лица.

Иные промышленники, однако, предпочитают покупать паи горного предприятия⁵ - части рудника, богатого рудой, чем брать на себя хлопоты, связанные с поиском руд; они, таким образом, полу­чают более легкие и более определенные шансы на приумножение своих средств. Если приобретатели паев того или иного горного предприятия могут и обмануться в своих ожиданиях, то приобретате­ли паев нескольких таких предприятий могут вполне надеяться на успех. Некоторые из них с лихвой возместили бы их приобретателям затраченные ими деньги, если только они не купят их доли по слиш­ком дорогой цене и приобретут не слишком много паев соседствую­щих друг с другом горных предприятий, которые вообще еще не выдавали руд.

303

В случае если бы их выбор оказался неудачным, они не разорились бы в пух и прах и не лишили бы себя возможности произвести новые затраты и приобрести паи других горных предпри­ятий, которые могли бы возместить понесенные ими убытки. Беда постигает тех, кто, желая во что бы то ни стало сразу разбогатеть на рудниках, одержим страстью к приобретению паев горных предпри­ятий. Не только в других вещах, но и в приобретении этих паев гор­няки должны воздерживаться от непомерных затрат, чтобы в ослеп­лении не знающей меры страстью к наживе не потерять всего своего состояния. Кроме того, благоразумным горнякам до приобретения паев горных предприятий следует дать себе труд самим спуститься в копи и внимательно ознакомиться с природой руд, ибо они должны при покупке паев больше всего остерегаться возможного обмана. Приобретатели паев горных предприятий добывают себе меньшие богатства, чем те, кто собственными средствами разрабатывают руд­ники. Зато они делают более верное дело, так как более осторожно доверяются фортуне. Горняки не должны, однако, относиться и со слишком большим недоверием к фортуне, как это делают некоторые из них, продающие свои паи, как только те начинают приобретать ценность; из-за этого они редко наживают состояние или обогащают­ся в весьма малой степени.

Иные горняки занимаются также промывкой заброшенных от­валов, шлама, осевшего в водоотводных канавах штолен, а также плавкой старых шлаков, нередко извлекая из этого довольно значи­тельную добычу.

Как бы то ни было, горняк, прежде чем он приступит к раз­работке рудных жил, должен принять в соображение семь условий: характер местности, растительный покров, наличие воды, состоя­ние дорог, влияние местности на здоровье, владение местностью, соседство.

По своему характеру местности бывают гористыми, холмис­тыми, долинными, равнинными. В гористых и холмистых местнос­тях вести горные работы легче, чем в других, так как в них можно проводить штольни для отвода воды, которая затрудняет работу в руднике или полностью препятствует ей. В долинных и равнинных местностях вести горные работы гораздо труднее, ибо в них никакие штольни для стока воды провести невозможно. Однако благоразумие подсказывает горняку необходимость обследовать любые местности, в которых он находится, и искать в них жилы, с которых какой-либо горный поток или что-либо другое снесли земляной покров и унесли его с собой. Впрочем, горняк не во всех местностях приступает к раз­работке обнаруженных им жил. Поскольку наблюдается большое не­сходство между жилами как в горных, так и во всех прочих местностях, он всегда выбирает из многих обнаруживаемых им жил те, что дают ему основание надеяться на приобретение значительных выгод. Что же касается гор, то поскольку они прежде всего различаются между собой по положению: одни находятся на равнине и плоскости, другие - в пересеченной и возвышенной стране, а третьи как бы нагромождены друг на друга, рассудительный горняк не станет вести разработки ни в горах, расположенных на открытых степных равнинах, ни на вершинах гор в горных местностях, если только по счастливой случайности здесь не оказался бы снятым верхний слой и обнажены месторождения, которые сразу же бросились бы в глаза благодаря обилию руд или других полезных ископаемых. Это исключение должно приниматься во внимание во всех случаях, рогда я буду говорить о местах, неудобных для разработки руд, и я разрешаю себе не оговаривать его больше в этих случаях.

Далее, поскольку горы не везде примыкают вплотную одна к мругой, но в одном месте стоит одна гора, в другом - две, в третьем -три или больше, причем в одних местностях между ними расположе­ны равнины, а в других - они соединены или разделены лишь долинами, горняк не закладывает шурфы в горах, стоящих одиноко и рассеянных там и сям на далеко простирающейся равнине, но делает это лишь в горах, связанных друг с другом. Далее, поскольку гора от горы отличается величиной - одни горы велики, другие средних размеров, третьи по своим размерам приближаются скорее к холмам, чем к настоящим горам, - горняк редко закладывает шурфы в очень больших и очень малых горах, но по большей части ведет работы в горах средних размеров.

Поскольку, наконец, горы отличаются большим разнообразием своих очертаний - у одних все их склоны поднимаются полого, у других, наоборот, круто, у третьих одна сторона пологая, другая крутая, одни вытянуты прямо в длину, другие загибаются в сторону и многие горы имеют другие различные очертания, - горняк разведывает все их склоны, за исключением обрывистых, но и их не оставляет без внимания, если замечает в них рудные жилы.

Холмы имеют такие же различия, как и горы; но горняк закладывает шурфы лишь на холмах, расположенных в гористых местностях, и то весьма редко. Однако нет ничего удивительного в том, что холм на острове Лемносе раскапывается, так как он весь - красно-желтого цвета и выдает жителям этим цветом присутствие той знаме­нитой земли, которая особенно целебна для людей⁶. Равным образом раскапываются и другие холмы, если в них случайно обнаружится мел или какая-либо другая полезная порода.

305

Долины, как и равнины, бывают также весьма различны. Одни закрыты по сторонам, но имеют открытые вход и выход, у других открыт лишь вход или выход, со всех же других сторон они закрыты; те и другие, собственно, и называются долинами. Третьи, со всех сторон окруженные горами, называются котловинами. Далее, одна долина имеет впадины, другая их не имеет, одна - широкая, другая -узкая, одна - длинная, другая - короткая; кроме того, одна распо­ложена не выше ближайшей равнины, другая возвышается над степ­ной равниной, более низменной. Горняк не раскапывает ни котловин, ни открытых долин, если только ниже их не расположено низмен­ное поле или если рудоносная жила, опускающаяся с гор, не дости­гает долины.

Наконец, равнины отличаются друг от друга тем, что одни рас­положены низко, другие высоко, одни представляют горизонтальную плоскость, другие несколько наклонную. Горняк никогда не заклады­вает шурфов на низменной или на горизонтальной равнине, за ис­ключением тех, что расположены на каком-либо плоскогорье, и ред­ко раскапывает другие.

Что касается растительного покрова местности, горняк до тех пор не закладывает шурфа, пока не посмотрит, усажена эта мест­ность деревьями или оголена. Если местность покрыта лесами и при этом имеются налицо и другие благоприятные условия, он заклады­вает шахту, которая требует от него запасов леса для подземных со­оружений, машин, строений, топлива для плавки и всего остального, необходимого для горных работ. В безлесных местностях он ведет горные работы лишь в том случае, если поблизости имеется сплавная река. Однако там, где имеется надежда найти чистое золото или дра­гоценные камни, он разрабатывает и безлесную местность, так как драгоценные камни нуждаются в одной лишь шлифовке, а золото -в очистке. Поэтому жители жарких стран добывают эти ископаемые в бугристых и песчаных местностях, где иногда отсутствуют даже кустарники, не то что леса.

Что касается воды, горняк должен, обследуя местность, уста­новить, имеется ли беспрерывно проточная вода, или, наоборот, она постоянно лишена воды, если только с вершины гор не изливается поток, питаемый обильными дождями. Местность, которую природа одарила рекой или хотя бы ручьем, благоприятна во многих отноше­ниях для горных работ, ибо в ней всегда имеется вода, которую мож­но провести по деревянным желобам к местам промывки руды, к пла­вильням и, наконец, если условия места это позволяют, отвести к штольням, чтобы там приводить ею в движение подземные машины.

Напротив, если местность от природы лишена постоянно текущей воды, издержки на разработку ее недр увеличиваются, и тем в большей степени, чем дальше от копей находится река или ручей, к которым надо подвозить добытые полезные ископаемые.

Горняк осматривает также и дорогу, идущую от ближайших соседних мест, хороша ли она или плоха, коротка ли или длинна, бо поскольку места, изобилующие полезными ископаемыми, по большей части не приносят никаких полезных или древесных пло-ов и все, что необходимо для удовлетворения жизненных нужд бочих и других людей на руднике, приходится подвозить из других ест, плохая и длинная дорога создает для носильщиков и возчи-в много затруднений и увеличивает расходы на привоз тех или ных необходимых предметов, так что последние обходятся гораздо -эроже. Это не столько даже наносит ущерб наемным рабочим, "колько хозяевам, ибо вследствие дороговизны припасов наемные рабочие не удовлетворяются обычной платой за свой труд, да и не могут быть ею довольны; они требуют от хозяев ее увеличения; если хозяева на это не соглашаются, то они прекращают работу в рудни­ках и уходят.

Хотя местности, богатые рудами и другими полезными ископа­емыми, по большей части отличаются здоровыми условиями, так как расположены высоко и даже на большой высоте и хорошо обвеваются ветрами, некоторые из них, однако, весьма нездоровы, как на это указываю я в других книгах, озаглавленных «О природе веществ, вы­сачивающихся из земли». Ввиду этого рассудительный горняк не должен разрабатывать хотя бы и весьма богатые месторождения, если он обнаруживает в них известные признаки нездоровой мест­ности. Ибо для того, кто ведет горные работы в пагубных для здо­ровья местах, достаточно бывает какого-либо часа жизни, чтобы обречь себя уже в следующий час на смерть.

Кроме того, горняку следует хорошенько разузнать о владе­теле данной местности, справедливый ли он и порядочный человек или какой-нибудь тиран. Ибо тиран своим насилием угнетает людей, держит их в своей власти и присваивает их имущество, порядочный же человек управляет своим владением по законам и справедливости и способствует общему благу. Следовательно, в той местности, которая находится под гнетом насильника, горняк не должен вести разработок.

307

Горняку следует, кроме того, получить надлежащие сведения и о соседнем владетеле, земля которого соприкасается с местами, при­годными для закладки шахты, будет ли он иметь в его лице друга или недруга. Ибо если бы тот соседний владетель оказался недругом, то рудник был бы постоянно подвержен вражеским нападениям, при­чем даже одно такое нападение может отнять у промышленников все золото, серебро и прочие полезные ископаемые, добытые и собран­ные в одном месте ценою многих затрат и трудов, и навести страх на людей, привлеченных на рудник заработной платой; люди, подав­ленные этим, разбежались бы, чтобы избавиться от опасности, кото­рой они подвергаются со стороны соседнего владетеля. При таком соседстве не только добро промышленника оказалось бы в вели­чайшей опасности, но ему пришлось бы, пожалуй, рисковать и самой жизнью.

Так как обычно многие горняки разрабатывают рудные жилы в одной какой-либо местности, между ними возникает соседство, из которого горняк, хотя бы он первым стал здесь вести работы, также не может себя исключить. Ибо бергмейстер одним предоставляет право разработки как нижних, так и верхних участков жилы, дру­гим - поперечных жил, третьим - наклонных. Конечно, если кто-либо из них первым приступил к работам и жила оказалась богатой рудой или другими полезными ископаемыми, ему незачем из-за одного лишь дурного соседства бросать разработку, в то время как он может средствами правосудия охранять и защищать свои интересы. Поскольку горный начальник определяет надежными границами вла­дение каждого промышленника, порядочному и рассудительному горняку надлежит держаться в пределах своих границ и удерживать законными средствами соседей от каких-либо неправомерных попы­ток их нарушить. Но и о соседстве сказано достаточно!

Горняк должен, таким образом, выбирать место для горных ра­бот в местности гористой, но пологой, лесистой, здоровой, безопас­ной, недалеко отстоящей от реки или ручья, к которым добытая руда могла бы подвозиться для мойки или плавки, и притом легко доступ­ной. Такое местоположение для рудника является наилучшим, и чем больше при любых других обстоятельствах оно этим условиям удов­летворяет, тем лучше и, наоборот, чем дальше оно от этих условий отступает, тем хуже.

Теперь я хочу сказать о веществах, для добычи которых горня­ку не приходится прибегать к разработке недр, так как их выносит с собою из жил наружу сила воды. Их имеется два рода, а именно минералы или их крупицы и растворы. Если те или иные источники являются выходами рудных жил и из них высачиваются указанные вещества, горняк исследует, прежде всего, не содержат ли эти род­ники песок, пересыпанный там и сям рудой или драгоценными кам­нями, и не источают ли они воду, содержащую какой-либо раствор. Если в родниках оседают какие-либо металлы или драгоценные кам­ни, следует промывать пески не только этих родников, но и ручьев, которые из них вытекают, и даже рек, в которые последние, в свою очередь, их выносят.

Если родники источают воду, пропитанную каким-либо рас­твором, ее следует равным образом собирать, ибо чем дальше она течет от места своего зарождения, тем больше она вбирает в себя простые воды, разбавляется ими и теряет в своем полезном содержа­нии. Если же ручьи не принимают вод какого-либо иного состава или принимают их в небольшом количестве, то не только они сами, но и озера, собирающие их воды, обнаруживают одну природу с источни­ками и содержат те же полезные вещества. Так, озеро, которое евреи называют Мертвым морем⁷, в действительности переполнено жид­ким битумом.

Но возвращаюсь к пескам. Источники изливают воды в ручей, реку, болото, озеро, море. Однако песок морского берега промы­вается редко, ибо если даже вода, стекающая из источников в море, и уносит с собой кое-какие крупицы руд или кое-какие драгоценные камни, то они рассеиваются в беспредельной массе вод, рассыпают­ся, смешиваясь с отлагающимся на его берегу песком, на обширном пространстве или осаждаются в глубине моря, так что их собирать едва ли возможно. По этой же причине пески озер также могут про­мываться в достаточной мере и надлежащим образом лишь в крайне редких случаях. Хотя источники, берущие начало в горах, изливают все свои воды во многие из озер, крупицы металлов и драгоценные камни чрезвычайно редко доходят до них, так как озера по большей части расположены на ровных и открытых местах.

Ввиду этого горняк, прежде всего, промывает песок родника, затем - ручья, вытекающего из него, далее - реки, в которую ручей впадает, но промывка песков большой реки, уходящей далеко от гор в степную равнину, не окупает труда, который был бы на это за­трачен. Разумеется, там, где многие рудоносные источники изли­вают свои воды в одну реку, больше шансов на то, что промывка ее песков будет успешной. Во всяком случае, горняк не должен пренебрегать песками ручьев, у которых производится промывка из­влеченных руд.

Воды родников подлежат и испробованию для обнаружения в них тех или иных растворов. Так как они весьма различны по вкусу, особенное внимание при этом варщик обращает на следующие шесть их родов: солевые, из которых вываривается соль; содовые, из кото-

309

рых добывается сода; квасцовые, из которых получаются квасцы; купоросные, из которых извлекается железный купорос; сернистые, из которых достают серу; битуминозные, из которых добывается битум и которые узнают по их цвету. Морская вода, по своим свой­ствам весьма похожая на родниковую соленую воду, проводится в не­глубокие вместилища и, испаряясь под действием солнца, сама обра­щается в соль. Точно так же соленая вода некоторых озер, испаряемая под лучами летнего солнца, превращается в соль. Разумеется, челове­ку деятельному и внимательному следует это заметить и извлечь из этого выгоду, равно как и способствовать в этом получению общей пользы.

Кроме того, крепость морской влаги сгущает жидкий битум, стекающий в нее из скрытых источников, в янтарь и в агат, как я о том говорил в моих книгах, озаглавленных «О происхождении и при­чинах возникновения подземных веществ». То и другое выбрасыва­ется морем при волнении, поднимаемом ветрами определенных на­правлений, на берег, вследствие чего и сбор янтаря, точно так же как и сбор кораллов, требует известных навыков.

Далее, тем, кто промывает пески или выпаривает родниковую воду, также необходимо заботливо ознакомиться со свойствами мест­ности, ее дорогами, пригодностью для здоровья, личностью ее владе­теля и личностью владетеля соседней местности, чтобы из-за каких-либо осложнений во всех этих отношениях они не разорились бы на своих затратах и не подвергли бы опасности как свое имущество, так и саму свою жизнь...

После того как горняк выбрал из многих мест какое-либо одно, пригодное по своей природе для устройства рудника, он весь свой труд и заботы обращает на рудные жилы. Либо они, по какой-либо случайности обнаженные от верхнего земляного слоя, непосредст­венно предстают перед нашими глазами, либо они сокрыты, незримы и обнаруживаются лишь благодаря горному искусству. Чаще бывает именно так, первое же случается реже. То и другое, однако, нуждает­ся в объяснении.

Какие-либо стихии без вмешательства и труда со стороны человека различным образом обнажают рудные жилы; то их осво­бождает от верхнего покрова горный поток, как это произошло с се­ребряными рудами во Фрейберге, о чем я рассказал в первой книге моего сочинения «О старых и новых рудниках», то сила ветров, с корнем вырывающих и выкорчевывающих деревья, выросшие над рудными жилами, то обвал скалы, сама ли она отвалилась от горы или ее снес продолжительный и обильный дождь, то землетрясение,

удар молнии, то стремительная снежная лавина, то внезапный апор ветров:

...Как скала, что с горной вершины

Сколет ветхость сама под напором ветров свирепых.

Или рудные жилы обнажает пахота. Так, в Галеции⁸, как передает Юстин⁹, были вырваны плугом из земли куски золота. Или их скрывает лесной пожар, как это произошло, согласно сообщению 'иодора Сицилийского¹⁰, с серебряными рудами в Испании. Хорошо акже известно замечание Посидония¹¹: «Новые ростки - и подумать только! - серебряные и золотые взбурлили в пожаре, которым запы­лали леса»...

...Наконец, рудные жилы может вскрыть и какая-либо иная сила. Так, если принять на веру этот рассказ, свинцовая руда в Госла­ре¹² обнажилась под конским копытом. Вот сколь различными путя­ми природа одаряет нас рудами!

Однако потаенные и глубоко сокрытые руды мы отыскиваем с помощью горного искусства. Мы обращаем внимание, прежде всего, на бьющие ключом источники, которые не могут отстоять на боль­шом расстоянии от жил, так как вода вытекает из них, затем - на об­ломки руды, выносимые потоком из земли, но с течением времени частью вновь покрывающиеся землей. Если такие обломки разброса­ны на поверхности земли и притом гладки, рудные жилы в большин­стве случаев отстоят от них на более далеком расстоянии, ибо поток, увлекший вынесенные им частицы руд далеко от их жил и толкавший их все дальше, обточил их. Если же эти обломки застряли в земле и шероховаты, это означает, что они находятся поблизости от рудных жил. Должны быть приняты во внимание и свойства почвы тех мест, где находят такие обломки. Ибо ими объясняется, почему рудные жилы покрыты большим или меньшим слоем земли и почему облом­ки руд проталкиваются на большее или меньшее расстояние. Руды, которые найдены таким способом, горняки обычно называют обло­мочными.

Затем при отыскании рудных жил мы обращаем внимание и на иней, который чуть белеет временами на всех травах, за исключе­нием тех, что растут над жилами. Ибо жилы испускают из себя теп­ло и сухость, препятствующие сгущению влаги, вследствие чего та­кие травы бывают более влажны от воды, чем покрыты инеем; это можно наблюдать во всех прохладных местностях до того времени, как травы достигают своей настоящей высоты, стало быть в апреле

311

и мае, или после того, как скошено позднее сено, называемое отавой, т. е. в сентябре. Следовательно, там, где мокрые травы не покры­ваются в это время инеем, под ними кроется жила! Если она сильно выделяет тепло, то земля рождает травы низкие и не обладающие живым цветом.

Наконец, следует обращать внимание и на деревья, листья которых весною имеют голубоватый или синеватый цвет, ветви, особенно верхние, - черноваты или окрашены каким-либо другим неестественным цветом, стволы расщеплены и древесина стволов и ветвей также черновата или пестра. Эти явления вызываются очень теплыми и иссушающими испарениями, которые, не щадя корней деревьев, сушат их и обессиливают. По этой причине порыв ветра чаще вырывает с корнем такие деревья, чем другие. Так, жилы выде­ляют испарения. Вследствие этого, если в каком-либо месте деревья, растущие длинным рядом, в самое необычное время теряют свою свежесть и чернеют или пестреют либо одно за другим валятся вет­ром, там кроется жила. Иногда также длинной полосой над местом, где протягивается жила, растет какая-либо трава или какой-либо род грибов, причем их нет над породными прослойками, а иногда и над ближайшей жилой. Разумеется, и по этим признакам можно обнару­жить жилы.

В то же время среди рудокопов идут частые и большие споры относительно вильчатого прутика¹³. Одни утверждают, что он прино­сит им величайшую пользу в нахождении руд, другие это отрицают. Некоторые из пользующихся этой палочкой сперва обрезают ножом развилку ветви орешины, которую они считают наиболее подходя­щей для нахождения руды, особенно если бы данный ореховый куст как раз и рос над какой-либо рудой; другие же ввиду разнообра­зия металлов пользуются различными рудоискательными лозами, а именно: ореховыми для серебряных руд, ясеневыми для медных, сосновыми для свинцовых и, особенно, для оловянных и, наконец, железными прутьями для нахождения золота. Те и другие берут виль­чатый прут за его рожки, сжимая руки в кулаки; при этом, однако, считается обязательным, чтобы сжатые в кулак пальцы были обраще­ны к небу и чтобы прут тем концом, к которому сходятся оба его рож­ка, был приподнят кверху. Затем искатели руд с этими прутьями пус­каются бродить по горным местам. Как они уверяют, лишь только они наступят на жилу, их прут поворачивается книзу, указывая им на месторождение, а лишь только они ногу отставят и отойдут от места этой жилы, он снова становится в их руках неподвижным. Так вот, по их утверждениям, причиной движения лозы и является некая при­сущая рудам сила, которая иногда столь велика, что наклоняет к себе даже ветви растущих поблизости деревьев.

Те же, которые, наоборот, считают, что рудоискательная лоза не может никакому основательному и серьезному человеку принести какую-либо пользу, отрицают, что сила руд может являться причиной движения этой палочки, ибо она приходит в движение не у всех, а лишь у тех, кто прибегает ко всякого рода наговорам, в которые они верят, а то и просто плутням. Они отрицают способность руд притя­гивать к себе ветви деревьев, указывая, что искривляют деревья теп­лые и иссушающие испарения жил.

Сторонники рудоискательной лозы на это отвечают: причина того, что сила руд не поворачивает к жилам лозу, находящуюся в ру­ках некоторых рудокопов или других людей, кроется в каких-то лич­ных свойствах этих людей, свойствах, которые мешают проявляться силе руд и связывают ее; ибо, говорят они, сила руд поворачивает лозу к жиле подобно тому, как магнит привлекает и притягивает к себе железо, а сокрытые свойства некоторых людей ослабляют и уменьшают эту силу подобно тому, как чеснок ослабляет и удаляет силу магнита: магнит, натертый чесночным соком, не притягивает к себе железа; магнит не притягивает к себе и ржавого железа. Кро­ме того, касаясь обращения с палочкой, сторонники рудоискательных лоз советуют не слишком слабо и не слишком сильно сжимать паль­цы, ибо, говорят они, если мы слишком слабо будем держать палоч­ку, она опустится книзу прежде, чем сила руды ее действительно повернет, если же мы ее слишком сильно сожмем, сила наших рук будет противодействовать силе руд и даже получит над ней перевес. Таким образом, как они считают, необходимо пять условий для того, чтобы рудоискательная лоза выполняла свое назначение: первое из них - это величина прута, ибо сила руд не в состоянии повернуть слишком большую палку; второе - форма прута, ибо если он не ви­лообразен, та же сила, дескать, точно так же не может ее повернуть; третье - сила руд, обладающая свойством этого притягивания; чет­вертая - правильное обращение с прутом; и, наконец, пятое - отсут­ствие у держателей рудоискательной лозы каких-либо сокрытых свойств, мешающих воздействию руд на нее. Из всего сказанного они заключают: если рудоискательная лоза приходит в движение не у всех, то причина этого простая - либо в негодном обращении с нею, либо в каких-то сокрытых свойствах некоторых людей, противо­действующих и препятствующих проявлению указанной силы руд.

313

При этом искатели руд с прутом, добавляют они, отнюдь не нуждают­ся в том, чтобы прибегать к каким-либо его заговорам, ибо для них совершенно достаточно умения правильно обращаться с ним и отсут­ствия у них сокрытых противодействующих свойств. Рудоискательная лоза может, таким образом, заключают они, быть полезной впол­не добропорядочному и серьезному человеку в отыскании руд. Отно­сительно наклоненных к рудам ветвей деревьев они больше ничего не говорят, но остаются при своем мнении об этом.

Поскольку рудоискательная лоза является предметом споров и порождает много разногласий среди горняков, я полагаю, что вопрос о ней следует рассмотреть особо, на основе тех и других доводов. Волшебная палочка, с помощью которой люди, прибегающие к во­рожбе, ищут руды, так же как и с помощью перстней, зеркал и хрус-талей, может иметь форму вилки, однако не имеет никакого значения, так ли она сделана или иначе, ибо здесь дело не в форме палочки, но в магических формулах, которые мне здесь приводить не подобает и не хочется. Древние прибегали к волшебной палочке не только в ви­дах удовлетворения тех или иных жизненных потребностей, но и из­менения при ее помощи самого образа вещей. Так, по рассказам ев­рейских книг, египетские волхвы обращали жезлы в змей; у Гомера Минерва неожиданно превращает волшебным жезлом старого Одис­сея в юношу и затем обратно в старца, а Цирцея подобным же обра­зом превращает товарищей Одиссея в зверей и возвращает им вновь человеческий образ; точно так же и Меркурий своим жезлом, кадуце-ем, наводит сон на бодрствующих и пробуждает спящих. Таким об­разом, волшебная палочка, по-видимому, впервые была отнесена к рудам как заимствование из нечистых источников ворожбы. Впослед­ствии, хотя основательные люди питают отвращение к ворожбе и от­вергают ее, волшебная палочка все же сохранилась в простодушной массе рудокопов, применяющих ее в поисках руд, и с нею сохрани­лись следы ее древнего употребления.

Так как лозы рудокопов приходят в движение, хотя их обычно не заговаривают, одни утверждают, что причина их движения кроет­ся в силе руд, другие - в особом обращении с палочкой, третьи -в том и другом. Однако все вещи, которые обладают свойством при­тягивать к себе, отнюдь не сгибают соответствующие предметы в дугу, а просто притягивают их к себе. Например, магнит не сгибает железа, а притягивает его к себе, и янтарь, нагретый трением, не вер­тит соломинку, а просто притягивает ее. Подобным же образом, если бы сила руд имела одинаковую природу с магнитом и янтарем, она не заставляла бы прут крутиться столь часто, как вертится он в руках, но, раз согнув его в пределах полукруга, притягивала бы затем в пря­мом направлении к себе, и, если бы человек, держащий лозу, не сжи-

Мал бы ее в руках, что противодействует этой силе, она увлекала бы лозу к земле. Однако в действительности этого не происходит, из чего с неизбежностью вытекает, что само обращение с прутом тех, кто его держит, является причиной движения прута. Это видно и из того, что хитроумные люди, пользующиеся рудоискательной лозой, берут с собой не прямой прут, а вильчатый, и притом ореховый или какой-либо иной настолько гибкий, что если его так держать в руках, как они обычно его держат, он у всякого человека, в каком бы месте тот ни стоял, согнется в дугу. И не приходится удивляться тому, что прут не вертится в руках новичков, ибо они либо слишком крепко, либо слишком слабо сжимают его рожки. Однако горняцкое просто­народье верит в то, что с помощью рудоискательной лозы можно на­ходить руды, так как пользующиеся ею и в самом деле, хотя и случай­но, наталкивались иногда на них.

Но люди, доверяющиеся пруту, трудятся без пользы и изну­ряют себя шурфованием избранных таким образом мест не меньше, чем приобретатели неудачных паев. Следовательно, настоящий гор­няк, в котором мы хотим видеть основательного и серьезного челове­ка, не станет пользоваться волшебной палочкой, ибо мало-мальски сведущий в природе вещей и рассудительный человек понимает, что «вилка» ему в этом деле никакой пользы не принесет, но что он имеет в своем распоряжении, как я уже указал выше, естественные признаки руд, которыми он и должен руководствоваться.

Итак, если природа или случай в каком-либо месте обнаружи­вает признаки, благоприятные для добычи руды, горняк закладывает шурфы; если же он руды здесь не обнаруживает, то он близкими друг к другу шурфами до тех пор разведывает это место, пока не наталки­вается на выход рудной жилы.

Однако старания рудоискателей редко приводят к нахождению непосредственно распростертой рудной жилы; по большей части руда обнаруживается в результате действия какой-либо стихии или же в результате проведения, ради вскрытия глубокой рудной жилы,

шахты или штольни.

Найденным жилам, равно как и шахтам или штольням, дают названия или по первооткрывателям, как, например, «Келерганг» («Уголыцицкий ход») в Аннаберге, открытый одним угольщиком, или по владельцам, как, например, «Гейр» в Яхимове, от фамилии Гейров, совладельцев местных рудников, или по добываемым в них полезным ископаемым, как, например, «Плейганг» («Свинцовый ход») по добываемому здесь свинцу и «Висмутовый ход» в Шнееберге - по висмуту. Или же их называют по какому-либо обстоятельству,

315

которое привело к обнаружению полезного месторождения, как, на­пример, «Богатая галька» в Яхимове, которую обнажил горный по­ток. Чаще, однако, первооткрыватели называют рудные жилы и осо­бенно копи чьими-либо известными именами, как, например, «Гер­манский кайзер», «Аполлон», «Янус», или присваивают им названия каких-либо животных, как, например, «Лев», «Медведь», «Баран», «Корова», или каких-либо неодушевленных предметов, как, напри­мер, «Серебряный ларец», «Воловник», или дают рудникам какие-либо шутливые названия, как, например, «Обжиратель дураков», или, наконец, название, обозначающее какое-либо доброе предзнаме­нование, как, например, «Божий дар». Это обыкновение давать те или иные названия рудным жилам, шахтам, штольням существует, как мы узнаем из Плиния, с давних времен. Удивительно, пишет он, что в Испании до сих пор сохраняются копи, к рытью которых при­ступили при Ганнибале. Они носят названия, данные еще открывате­лями этих месторождений. Одна из них, доставлявшая Ганнибалу по триста фунтов серебра в день, по сей день называется «Бебело».

О горном деле и металлургии книги второй

конец <...>

Печатается по изданию: Агрикола Г. О горном деле и металлургии. М., 1986. С. 18-26.

Примечания

¹...Никия... - Никий - известный афинский государственный деятель, стратег (по должности) и дипломат времен Пелопоннесской войны, вождь аристократической партии. Был одним из начальников неудачной Сицилий­ской экспедиции, в результате которой попал в плен и предан казни в Сира­кузах в 413 г. до н. э. Являясь одним из крупнейших рабовладельцев в Афи­нах, отдавал своих рабов в наем для работ в рудниках.

²...черные камни, из которых выплавляется олово... - оловянный ка­мень, касситерит.

³...какрассказывает Ксенофонт... - Ксенофонт. Экономик, XII, 20.

⁴...в Лаврионе... - Лаврион - горная местность в Южной Аттике (Греция), где в древности имелись богатые серебряные рудники. Большая часть их принадлежала Афинскому государству, составляя главное его богат­ство, меньшая часть - частным лицам.

⁵...паи горного предприятия... - рудничные паи (partes fodinae), паи горных предприятий, так называемые куксы (Kuxen), от чешского kus ­кусок, часть, доля. Поскольку разработка месторождений требовала вложе­ния значительных средств, отводополучатель привлекал обычно пайщиков. Учреждение паевого горного товарищества (Gewerkschaft) и определение числа и размера паев принадлежало, как правило, князю в лице поставлен­ных им горных властей. Владение куксами не сообщало права собствен­ности, оно давало лишь право на долевое участие в прибылях горного пред­приятия, обусловленное несением соответствующей доли в текущих затра­тах на его ведение.

⁶... на острове Лемносе... знаменитой земли... — жирная глина с о-ва Лемноса (Греция) и из некоторых других мест, содержащая окись железа, которая окрашивает ее в красно-желтый цвет. Начиная с древности вплоть до XIX в. применялась при наложении кровоостанавливающих повязок.

⁷...озеро, которое евреи называют Мертвым морем... - в действи­тельности оно по-еврейски называется Соленым морем, Jam ha'Melach. У Иосифа Флавия (по-гречески) и у Плиния (по-латыни) оно носит харак­терное название Асфальтового озера (моря). Название Мертвого моря это бессточное соленое озеро получило у греческих и римских писателей II в., и в дальнейшем это название утвердилось за ним в раннецерковной литера­туре, перейдя из нее во все европейские языки.

⁸...в Галеции... - Galecia, Gallaecia - нынешняя Галисия, область на

северо-западе Испании.

⁹...Юстин... - римский историк второй половины II в., автор извле­чения из более обширного исторического сочинения Трога Помпея (вторая половина I в. до н. э. - начало I в. н. э.).

¹⁰...сообщению Диодора Сицилийского... - древнегреческий историк

и географ I в. до н. э.

¹¹...замечание Посидония... - Посидоний (ок. 135 г. до н. э- 51 г. до н. э.) - древнегреческий философ, историк и географ, один из главных проводников эллинистической образованности в древнем Риме. Труды его не сохранились.

¹²...в Госларе... - Гослар - город в Германии, у подножия Гарца, ста- ринный горнопромышленный район. Уже в X в. в окрестностях Гослара началась добыча серебра; его серебросвинцовые руды впоследствии исто- щились.

¹³...вильчатого прутика... - так называемая рудоискательная лоза. 317

Эвристические вопросы

1. В чем, по Агриколе, заключается исторический параллелизм между разви­тием сельского хозяйства и горного дела?

2. Как Агрикола относится к нетрадиционным способам поиска полезных ископаемых?

3. Рассмотрите горное дело в изображении Агриколы как пример междисциплинарной области знаний и деятельности

4.Как выглядит в представлении Агриколы связь между химией и горным Делом?

А. Везалий

Везалий (Vesalius), Андрей (1514-1564) - врач, анатом. Родился в Брюсселе, окончил школу в Лувене, учился в Лувенском университете. В юности зани­мался вскрытием и препарированием животных. В 1532 г. переехал в Мон-пелье, а затем в Париж, где изучал анатомию у Видия и Сильвия. Везалий подошел критически к методу преподавания своих учителей, которые не удовлетворяли его традиционным пересказыванием текстов Галена.

В 1537 г. Везалий получил в Базеле степень доктора хирургии, а в 1539-м преподавал анатомию в Падуанском университете. В 1538-м опубли­ковал анатомические таблицы - шесть листов рисунков, гравированных уче­ником Тициана художником С. Калькаром. В том же году предпринял пере­издание трудов Галена и выпустил свои «Письма о кровопускании». Резуль­таты этих исследований были изложены в труде «О строении человеческого тела», изданном в Базеле в 1543 г. Этот трактат, состоящий из семи книг, явился началом современной анатомии; в нем впервые в истории естество­знания дано не умозрительное, а научное, строго соответствующее природе описание строения человеческого тела, основанное на экспериментальных исследованиях. Не найдя серьезной поддержки своих исследований, Веза­лий сжег часть рукописей и материалов, собранных для дальнейших трудов, и покинул Падуанский университет, переехав на службу в Мадрид в каче­стве придворного врача Карла V. Позже Везалий был осужден и приговорен к паломничеству в Палестину. На обратном пути он попал в кораблекруше­ние и больным был оставлен на острове Занте, где и умер.

О строении человеческого тела

Божественному Карлу пятому¹

величайшему, непобедимейшему императору

Предисловие

Так как при изучении наук и искусств, о Карл, милостивейший Це­зарь, встречается много разнообразных препятствий к тому, чтобы они изучались тщательно и применялись успешно, то я полагаю, что далеко не маловажный ущерб наносит чрезмерно дробное деление

319

тех учений, которые завершают каждую из этих наук. И еще значи тельно большим препятствием является узкое распределение отдель ных областей работы среди различных специалистов: те, кто стави себе целью в жизни занятие каким-либо искусством, настолько от даются лишь одной его отрасли, что остальные, теснейшим образом к нему относящиеся и неразрывно с ним связанные, оставляют в сто­роне. Поэтому они никогда не создают чего-либо выдающегося и, ни когда не достигая поставленной себе цели, постоянно отклоняются от правильного пути развития своего искусства.

Вот и я намереваюсь, умалчивая об остальных науках, не­сколько поговорить о той, которая предназначена для сохранения че­ловеческого здоровья, которая наиболее необходима из всех наук, изобретенных человеческим гением, и для изучения требует много труда и забот... <...> Хотя и существовало исстари в медицине три на­правления: логическое, эмпирическое и методическое, однако их ос­нователи одинаково считали задачей своего искусства сохранение здоровья и уничтожение болезней. К этой цели устремлялось все, что каждый в отдельности внутри своей школы считал необходимым для искусства врачевания, и врачи одинаково пользовались тремя сред­ствами помощи, из коих первым был режим, вторым - применение медикаментов и третьим - manus opera². Это особенно показывает, что медицина в основном является добавлением недостающего и устранением излишнего, что она никогда не уклоняется от лечения своими силами, применяя те средства, которые, как показали время и опыт, являются наиболее целебными для человеческого рода. Этот прямой способ лечения одинаково хорошо освоили врачи каждого направления: действуя собственной наукой при лечении определен­ных недугов, врачи проявляли не меньшее усердие в исполнении своей обязанности, чем устанавливая режим или определяя и состав­ляя лекарство. Это ясно доказывается, кроме прочих, теми книгами божественного Гиппократа, в которых он превосходно, как никто, написал: «Об обязанности врача», а также «О переломах костей», «О вывихах суставов» и тому подобных недугах.

Да и Гален, знатнейший после Гиппократа в медицине, хотя иногда и гордился порученным ему лечением пергамских гладиато­ров, но даже в преклонном возрасте не допускал, чтобы с вскрывае­мых им обезьян даже кожу сдирал не он сам, а его слуги, и при этом часто вспоминал, как в свое время тешился мастерством своих рук и как упражнял их подобно другим врачам Азии. И, кажется, никто из древних не преминул столь же заботливо сообщить потомству о ле­чении, выполняемом как с помощью оперирования, так и с помощью жима и медикаментов. Но после готского опустошения³, когда при­ди в упадок все науки, до тех пор процветавшие и развивавшиеся, к подобало, даже наиболее одаренные из медиков, сначала в Ита-ии, а потом и в других странах, стали, подобно древним римлянам, ушаться оперированием и начали поручать слугам то, что им пола-ось сделать для больных собственноручно, а сами, подобно архи­текторам, лишь присутствовали при их работе. Затем постепенно " прочие стали избегать беспокойств, связанных с подлинной меди­циной, и хотя и не уменьшали своего корыстолюбия и горделивости, но, по сравнению со старыми медиками, быстро выродились, ибо Представляли наблюдение за режимом больных и даже приготовле­ние диетической пищи для них - сторожам, составление лекарств -аптекарям, а оперирование - цирюльникам. С течением времени Лечебное дело разложилось таким жалким образом, что врачи, при­сваивая себе звания физиков (ученых терапевтов), оставили за собой Только назначение лекарств и диеты при недугах особого порядка, предоставляя остальное врачевание тем, кого называли «хирургами» и считали чуть ли не прислугой. Врачи, к стыду своему, отстранили ОТ себя то, что представляет древнейшую и наиболее важную отрасль медицины и более, чем что-либо другое, зиждется на наблюдении Природы. <...>

...Когда Гомер, прародитель многих последующих гениев, заявляет, что врач превосходит многих других мужей, или когда он вместе со всеми другими поэтами Греции восхваляет Подалирия и Махаона⁴, то эти божественные сыны Эскулапа прославляемы не потому, что они прекращали приступы лихорадки и недомогания, большею частью исцеляемые самой Природой без помощи врача даже успешнее, чем с его помощью. Они прославляемы и не потому, что подслуживались к капризному и пристрастному вкусу людей, а потому, что они устраняли последствия вывихов, переломов, конту­зий, ран и других подобных повреждений, в особенности излечивали кровотечения и избавляли благородных воинов Агамемнона от стра­даний, причиняемых стрелами, дротиками и тому подобным ору­жием, страданий, которые вообще несут с собой войны и которые всегда требуют тщательной работы врача. Но я вовсе не предлагаю предпочесть один метод врачевания другому, ибо упомянутый выше Троякий способ подачи помощи никоим образом не может быть разъ­единен, разбит на части, а весь в целом требует одного исполни­теля. Это надлежит выполнять потому, что все отрасли медицины так устроены, так подготовлены, что применение одного из методов успеш­нее у того, кто сочетает его с другими сторонами своего искусства,

321

хотя, вообще говоря, редко встречается такая болезнь, которая не тре­бовала бы сразу троякого вида помощи; поэтому приходится и уста- навливать потребный для больного режим, и предпринимать что-то по части медикаментов, и, наконец, так или иначе приложить к делу лечения и собственную руку.

Поэтому следует всячески внушать всем вновь вовлекаемым м наше искусство молодым медикам, чтобы они презирали перешепты вание физиков (да простит их Бог), а следовали бы обычаю греков и настоятельным требованиям Природы и разума и прилагали к лече­нию и собственную руку, для того чтобы не обратить растерзанное искусство врачевания во всеобщую гибель человеческих жизней; к этому надо поощрять их усердие потому, что мы видим, как люди, наиболее осведомленные в науке, именно вследствие этого бегут o хирургии, словно от чумы, ибо иначе невежественная молва может принять их не за ученых раввинов, а за брадобреев, а этим самым уменьшится больше чем наполовину их заработок, пропадут их авто­ритет и их достоинство не только во мнении непросвещенной черни, но и у властителей. Ведь именно это возмутительное мнение боль­шинства и мешает первым делом тому, что чтобы даже в нашем веке мы брали на себя искусство врачевания целиком; поэтому, оставляя себе лечение только внутренних болезней, к большому вреду для смертных (если сказать сразу всю правду), мы пытаемся быть меди­ками не вполне, а только в некоторой части. Ведь сначала на аптека­рей возлагалось лишь изготовление лекарств, а потом врачи им пре­доставили столь необходимое для них самих знание простых лечеб­ных составов, и вследствие этого именно врачи оказались виновни­ками того, что в аптеках появилось такое изобилие варварских и даже ложных названий, а столько точнейших составов, которыми пользовались наши предки, у нас оказались утерянными и еще боль­шее их число остается неизвестным.

Наконец, этим поступком врачи доставили неисчерпаемое количество труда осведомленнейшим людям как нашего поколения, так и жившим за много лет до нас, которые с неутомимым усердием сосредоточились на изучении состава простых медикаментов, пыта­ясь восстановить знание их в прежнем блеске, и, как нам известно, они принесли в этом деле много пользы. Кроме того, такое преврат-нейшее распределение способа врачевания по разным специалистам вызвало еще более нестерпимое крушение и еще более жестокое по­ражение в главной части натуральной философии, которая состоит из описания человека и которая должна считаться крепчайшим основа­нием всего врачебного искусства, началом для всякого его построения. Гиппократ и Платон придавали ей столько значения, что не ебались признать за ней первую роль среди различных отрас-медицины. И так как именно анатомия раньше была предметом тий единственно врачей, сосредоточивавших все свои силы на усвоении, то она, естественно, начала приходить в жалкий упадок, когда они, предоставив другим хирургию, тем самым предали омию.

Когда врачи стали держаться мнения, что в их обязанность входит только лечение внутренних болезней, они сочли, что им вполне статочно знакомства с внутренностями, и стали пренебрегать, как чем-то к ним не относящимся, изучением строения костей, мускулов, рвов, а также вен и артерий, проходящих по костям и мускулам. Отсюда, так как все оперирование поручалось цирюльникам, у вра-й исчезло не только действительное знание внутренностей, но ока-ось заброшенным и самое уменье делать вскрытия; а те, которым ручалось это дело, были не настолько сведущи, чтобы разбираться ученых писаниях. Итак, эта категория людей не сохранила вверен-ей труднейшее искусство оперирования; и эта плачевная раз-ленность врачебного искусства ввела в медицинских школах не-пимый обычай, когда одни производили вскрытие человеческого а, а другие давали объяснения его частей, с чрезвычайной важно­го декламируя с высоты своих кафедр, подобно сорокам, заучен-ое ими из чужих книг, к чему сами они и не притрагивались. Те же, то производит вскрытие, так искусны в речи, что не могут объяс­нить результаты вскрытия⁵, а только раздирают то, что надо показывать по предписанию физика, а тот, не без чванства, по коммент­ариям разыгрывает знатока дела. Поэтому все преподается превратно; несколько дней тратится на нелепые изыскания, так что в резуль­тате от всего этого беспорядка слушатель получает меньше, чем если бы его обучал мясник на бойне. Я уже не говорю о тех школах, где едва ли когда-нибудь помышляют о вскрытии частей человеческого тела. Вот насколько пала, уже в течение долгого времени, по сравне­нию с ее прежними достоинствами, древняя медицина. Но теперь, С некоторого времени, в счастливых условиях нашего века, который шышние поставили под мудрое управление твоей десницы, медици­на, как и все другие знания, начала оживать и поднимать голову из глубочайшего мрака, так что даже в некоторых академиях она, каза­лось, почти вернула себе свой прежний блеск; но ничего она не тре­бует так настоятельно, как возрождения почти вымершего знания о частях человеческого тела.

323

Поэтому и я, побуждаемый примерами Передовых мужей, счел нужным помочь этому в меру своих сил и до­ступными для меня способами; я решил не бездействовать в одипо честве в то время, когда все успешно предпринимали то или друтг ради общего успеха знаний, и чтобы не посрамить своих предков, далеко не безызвестных врачей, я вознамерился вызвать из небытия эту часть натуральной философии и достичь если не большего сопор шенства, чем у древних врачей, то во всяком случае хоть равной степени ее развития, так, чтобы нам не было стыдно утверждать, чю наши приемы вскрытия смогут выдержать сравнение с античными, чтобы мы могли утверждать, что в наше время ничто не пришло и дальнейший упадок, а наоборот, ничто другое не восстановлено в та кой полноте, как анатомия. Но мои знания никогда бы не привели к успеху, если бы во время своей медицинской работы в Париже⁶ я не приложил к этому делу собственных рук, а удовлетворился бы по верхностным наблюдением мимоходом показанных некоторыми цирюльниками мне и моим сотоварищам нескольких внутренностен на одном-двух публичных вскрытиях. Да, даже там, где медицина на чала возрождаться впервые, даже там, именно так, случайно, препод носилась анатомия. И сам я, несколько изощренный собственным опытом, публично провел самостоятельно третье из вскрытий, на ко­торых мне вообще когда-либо пришлось присутствовать (вскрытия, как тогда было в обычае, сосредоточивались только на внутрен­ностях); склонившись на уговоры товарищей и наставников, я провел его более законченно, чем это делалось обычно. Взявшись за это дело вторично, я попытался показать мускулы руки и более точно провести вскрытие внутренностей. Ведь кроме восьми мускулом живота, притом безобразно и в обратном порядке разобранных, мне никто никогда (если говорить правду) не показал ни одного мускула, точно так же как и ни одной кости, не говоря уже о расположении нервов, вен и артерий.

Потому, вследствие тревожности военного времени, мне при­шлось возвратиться в Лувен. И так как там врачи в течение восемнад­цати лет и во сне не видели вскрытий, то я оказал большие услуги та­мошней Академии и благодаря этому сам стал много опытнее в этом деле, вообще совершенно темном, но для меня являющемся вопро­сом первостепенной важности во всей медицине. Там я стал излагать при вскрытиях строение человеческого тела несколько более четко, чем в Париже, и теперь младшие профессора этой Академии, оказы­вается, посвящают распознаванию частей человека много больше внимания, притом внимания серьезного, вполне понимая, что зна­комство со строением человеческого тела - превосходное подспорье для их искусства. Далее, в Падуе, в славнейшем на всем земном шаре учебном заведении, где уже пять лет как вверена мне светлейшим и высокощедрым к научным занятиям сенатом в Венеции⁷ ведра медицины и хирургии, поскольку к этой кафедре относятся изучение и анатомии, я так поставил дело изучения строения человека, что демонстрировал его еще чаще и, отбросив былые нелепые учебные обычаи, преподавал его так, чтобы не могло быть никакого пробела сравнительно с тем, что дошло до нас от евних...

Все медики настолько доверяли Галену, что не найдется среди них, наверное, ни одного, который мог бы допустить, что в сочинениях Галена где-либо имеется или уже обнаружен хоть малейший промах в области анатомии, в то время как сам Гален довольно часто вносит поправки и неоднократно указывает на небрежность, допущенную им в его книгах, и даже в одних томах сообщает противоречащее тому, что рходится в других. Но главное - то, что теперь, с возрождением исскуства вскрытия, нам стало известно из внимательного чтения книг «лена: они содержат во многих местах немаловажные свидетельства о том, что сам он никогда не вскрывал тела недавно умершего человека. Вводимый в заблуждение своими опытами над обезьянами (правда, ему попадались человеческие трупы, но высохшие и потому пригод­ные лишь для исследования костей), Гален часто вследствие этого несправедливо возражал древним медикам, которые практиковались во скрытиях человека. Но, кроме того, у Галена встречается весьма много ошибочных сведений и относительно обезьян, не говоря уже о том врезвычайно удивительном обстоятельстве, что при многообразном и бесконечном различии организмов человеческого тела и тела обезьяны Гелен не заметил между ними никакой разницы - разве только в пальцax и в подколенном сгибе, что, без сомнения, он пропустил бы вмес­те с прочими различиями, если бы это не бросилось в глаза и без вскрытия человека. Но сейчас я вовсе не предполагаю обличать лож­ные положения Галена, этого, пожалуй, первого из специалистов по анатомии. А главное, я совсем не хотел бы с самого начала выставить себя по отношению к нему непочтительным и мало охраняющим авто­ритет его, сделавшего столько добрых дел.

Ведь мне небезызвестно, что врачи (далеко не так, как последователи Аристотеля) обыкновенно возмущаются, когда замечают во время вскрытий, какие я произвожу в своей школе, что Гален, оказы­вается, больше двухсот раз отступал от истины в описании сочета­ния, предназначения и функции частей человеческого тела. С каким бы рьяным упрямством в целях самозащиты они (врачи) ни рассмат­ривали разъединенные части, все же, влекомые любовью к истине, и они мало-помалу смягчаются и начинают больше верить своим гла­зам или бесспорным доводам, чем писаниям Галена.

325

А я усиленно описывал своим друзьям их поистине необычай­ные выводы, добытые не из чужого опыта и основанные не только на свидетельствах авторитетов. При этом я заботливо и дружески поощ­рял своих друзей к наблюдению, а следовательно, и к ознакомлению с истинной анатомией, так что возникает надежда, что она будет раз­рабатываться во всех академиях именно так, как это когда-то было в обычае в Александрии.

И я сделал все, что от меня зависело, дабы, при счастливых предрасположениях муз, осуществился успех этого дела: кроме того, что я издал по этому предмету в свое время именно то, что теперь некоторые плагиаторы, воображая, что я живу далеко от Гер­мании, выпустили как свое; кроме этого, я сделал полное описание частей человеческого тела в семи книгах так, как я обыкновенно трактую анатомию в этом городе, в Болонье, в Пизе, в собрании ученых мужей.

Я сделал это для того, чтобы те, кто присутствовал при вскры­тиях, имели в своем распоряжении комментарии к показанному им, и поэтому им будет удобнее демонстрировать анатомию и другим. Впрочем, и для тех, кто не имел случая сам наблюдать, книги эти никак но будут бесполезны, ибо они достаточно подробно излагают количество, положение, форму, вещество, связь с другими частями, назначение и функцию каждой части человеческого тела и многое из того, что мы обычно объясняем при вскрытии его частей. Эти книги, вместе с описанием приемов вскрытия мертвых и живых организмов, содержат изображения их частей, вставленные в содержание беседы о них таким образом, чтобы они как бы представляли взору изучаю­щих творения Природы и вскрытое тело.

В книге I я изложил свойства всех костей и хрящей, с которы­ми должно ознакомиться прежде всего, поскольку прочие части дер­жатся на них и описываются по ним.

В книге II перечисляются связки, при помощи которых соеди­няются между собой кости и хрящи, а затем мускулы, производящие наши произвольные движения.

Книга III охватывает многочисленные вены, переносящие кровь, свойственную мускулам, костям и прочим частям и питаю­щую их, а также и артерии, определяющие в организме степень при­сущего именно им тепла и жизненного духа.

Книга IV объясняет разветвления не только тех нервов, кото­рые вносят в мускулы животный дух, но и всех остальных нервов.

Книга V сообщает об органах питания, доставляющих пищу и тье, и, кроме того, содержит описание органов, близких к послед-м, созданных творцом всего, что служит для продления рода. ?

Книга VI посвящена питомнику жизненной способности - сердцу и обслуживающим его частям.

Книга VII излагает строение мозга и органов чувств, но в таком е, чтобы не повторять того, что уже изложено в книге V о располо-нии нервов, ведущих свое происхождение от мозга.

Дело в том, что в распорядке этих книг я следовал мысли Галена, считавшего нужным после описания мускулов изложить ана­томию вен, артерий, нервов, а затем анатомию внутренностей, хотя некоторые, особенно новички в этой науке, будут требовать, и не без Основания, после изложения картины распределения сосудов сведе­ний о внутренностях, подобно тому как я это дал в «Эпитоме», изго­товленном в виде руководства к этим книгам и с указателем того, что в них содержалось. Эту книгу я украсил блеском имени светлейшего государя Филиппа, сына твоего величества и живого повторения от­цовских доблестей⁸.

Но здесь мне припоминается, как некоторые горячо осуж­дают то, что учащимся в числе изображений объектов природы предлагаются не только травы, но и части человеческого тела, хотя бы и хорошо исполненные, потому что, по их мнению, должно изу­чать предмет не по картинам, а путем тщательного вскрытия и рас­смотрения самих вещей. Они поступают так, как будто бы я прила­гал к тексту самые точные изображения, притом никогда не подвер­гавшиеся искажению со стороны печатников, с той целью, чтобы учащиеся довольствовались только ими и воздерживались от вскрытия тел. А я поощряю - и этими изображениями, и какими угодно другими способами - то, чтобы готовящиеся к медицинско­му званию собственноручно занимались практикой. Конечно, если бы у нас сохранился обычай древних, упражнявших юношей во вскрытиях так же, как и в чтении и рисовании, тогда я, пожалуй, до­пустил бы, чтобы у нас отсутствовали не только рисунки, но и вся­кие комментарии, подобно тому как это и было у древних. Ведь древние начали писать о руководстве вскрытиями лишь тогда, ког­да сочли своим долгом сообщить это искусство не только одним де­тям, но и не касающимся этого дела уважаемым за доблесть мужам. А когда перестали упражнять юношей во вскрытиях, неизбежно стали изучать и анатомию с меньшим успехом, поскольку прекрати­лись эти начинавшиеся обыкновенно с детства упражнения. После того как наука вышла из семьи Асклепиадов и много веков склоня­лась к упадку, понадобились книги, сохранившие в целости ее по­ложения. А что картины способствуют пониманию вскрытий и представляют их взору яснее самого понятного изложения, то ведь нет никого, кто бы не испытал того же при изучении геометрии и других математических дисциплин⁹.

327

Однако, как бы там ни было, я всеми своими силами стре­мился к тому, чтобы в этом деле, сокровеннейшем и труднейшем, принести пользу наибольшему числу людей; я стремился как можно правдивее и полнее изложить строение человеческого тела, состоя­щего не из десяти или двенадцати (как представляется при поверх­ностном взгляде), а из нескольких тысяч различных элементов, и этим дать ценное пособие для готовящихся к медицинскому званию, чтобы они лучше понимали книги Галена¹⁰, относящиеся к этой дис­циплине, особенно те, которые требуют помощи наставника. Но от меня не ускользает то обстоятельство, что весь этот мой опыт из-за моего возраста, еще не достигшего 28 лет, будет иметь мало автори­тета. Не ускользает от меня и другое обстоятельство: что вследствие частого указания на неверность в сообщениях Галена мой труд под­вергнется нападкам со стороны тех, кто не брался за анатомию так ревностно, как это имело место в итальянских школах, и кто теперь уже в преклонном возрасте изнывает от зависти к правильным разоб­лачениям юноши; им станет совестно, что хотя они и присваивают себе громкое имя в области науки, но до сих пор, вместе с прочими поклонниками Галена, были слепы и не замечали того, что мы сейчас предлагаем.

Конечно, если наш труд сможет выйти в свет с одобрения и под покровительством некоего высокого лица, то, поскольку искусство не может быть защищено надежнее и украшено ярче никаким другим более великим именем, как именем божественного Карла, - непобе-димейшего и величайшего бессмертного императора, - я умоляю твое Величество позволить этому моему юношескому ученому тру­ду, коим по многим причинам и основаниям я тебе обязан, ходить по рукам людей под твоим высоким водительством и изволением до тех пор, пока я, благодаря практике и росту с годами моего ума и образо­ванности, не сделаю этот труд воистину достойным величайшего и наилучшего государя или же пока не преподнесу ему другой немало­важный дар иного содержания, но взятый из той же области нашего искусства. Выскажу догадку, что из всей аполлоновской учености, а следовательно, и из всей натуральной философии не может быть создано ничего более приятного или желательного для Твоего Вели­чества, чем повествование, из которого мы знакомимся с телом и душою, с их согласованностью между собой, с неким божественным провидением и с его согласованностью с нами самими (что поистине важно для человека).

Чтобы подкрепить сказанное еще более убедительными доводами, я должен присовокупить, что заключаю это из того, что среди многочисленного обилия книг, посвященных твоему деду, блаженной памяти Максимиллиану, величайшему из римских императоров, наи-Е более приятными для него были книги именно подобного содержа­ния. Никогда я не забуду также, с каким удовольствием Ты рассмат­ривал мои анатомические таблицы, с особым интересом останавли­ваясь на некоторых из них, таблицы, которые принес Тебе как-то для просмотра отец мой Андрей - верноподданнейший твой и главный из аптекарей при Твоем Величестве. Я уже не говорю сейчас о Твоей необычной любви ко всяким наукам, и больше всего к математике, особенно к той ее части, которая трактует о Вселенной и звездах; не говорю я и об удивительной у такого, как Ты, героя любви к ним. Поэтому невозможно, чтобы Тебе, которого так привлекает познание мира, не доставило удовольствия рассмотрение строения совершен­нейшего из всех созданий, чтобы Ты не восхищался этим приемни­ком и орудием бессмертной души, которые не без основания имено­вались у древних малым миром¹¹, так как он (микрокосм) во многих отношениях соответствует Вселенной.

Впрочем, хотя сейчас я вовсе не намерен здесь объяснять это пространно, но наука о строении человеческого тела является самой достойной для человека областью познания и заслуживает чрезвы­чайного одобрения; наиболее выдающимся и в деяниях своих, и в за­нятиях философскими дисциплинами мужам Рима было угодно по­свящать ей все свои силы.

Я не счел нужным произносить Тебе какие-нибудь похвалы, отлично помня об Александре Великом, который не хотел, чтобы его рисовал кто-либо иной, кроме Апеллеса, воспроизводил в бронзе никто, кроме Лизиппа, и высекал из мрамора никто, кроме Пирготе-леса. Потому и я боялся, что своей сухой и малоопытной речью про­лью на Твои славные деяния скорее не столько света, сколько мрака: особенно теперь, когда никак нельзя одобрить принятый во всех пре­дисловиях обычай - без всякого выбора и почти не по заслугам, а будто по какой-то установленной формуле, из-за какого-нибудь жалкого вознаграждения, приписывать кому-либо и удивительную ученость, и отменное благоразумие, и поразительную твердость, и остроту мышления, и неутомимую щедрость, и необычайную лю­бовь к науке и литературе, и совершенную быстроту в практических

329

делах, - словом, весь хор добродетелей, хотя всякий видит вполне ясно (впрочем, об этом можно было бы здесь не говорить), что Твое Величество во всех этих качествах превосходит всех остальных смертных не менее, чем оно превосходит их своим величием, своим счастьем и триумфами своих подвигов. Поэтому-то мы чтим Tef»i еще при жизни, как высшее провидение, и я молю, чтобы боги не но завидовали наукам и всему миру и спасли и сохранили тебя наиболее невредимым и неизменно счастливым во имя блага смертных. В Падуе,

в августовские календы, в лето 1542 г.

Печатается по изданию: Везалий А. О строении человеческого тела // Жизнь науки. М., 1973. С. 18-28.

Примечания

¹...Карлу Пятому...- Карл V (1500-1558), в 1519-1556 гг. император Священной Римской империи, в 1516-1556 гг. также испанский король пол именем Карла I. Создал мировую колониальную державу, покровитель­ствовал науке, путешествиям (1517-1522 гг. - путешествие Магеллана), искусству.

²...третьим - manus opera...- т. е. оперирование.

³...после готского опустошения... - готы действительно сыграли важную роль в падении Римского государства, хотя в отношении «упадка всех наук» Везалий не совсем прав: правление первого в Италии готского ко­роля Теодориха в 493-526 гг. считается временем расцвета наук и искусств по сравнению с последним веком Римской империи, в которой, между про­чим, вскрытия трупов в научных целях прекратились еще в IV в. под влия­нием ставшего государственной религией христианства. Из дальнейшего текста Везалия можно понять, что в некоторых медицинских школах вскры­тия все же делались (для обучения студентов), но к его времени соответ­ствующие навыки пришли в полный упадок, а сами вскрытия производились не врачами, а цирюльниками, врачи же лишь комментировали их по книгам. Слова Везалия о готском опустошении относятся больше к вестготам, раз­громившим Рим в 410 г. и затем оторвавшим от него Испанию и часть Гал­лии (первое варварское королевство на территории Римской империи).

⁴ ...Гомер... восхваляет Подалирия и Махаона... - как Асклепий, так и его сыновья, Подалир(ий) и Махаон, несколько раз упомянуты в «Илиаде», ем как обыкновенные смертные (обожествлены они были позднее): например, в песне II (729-734) рассказывается, что под Трою 30 кораблей из ни привели «Асклепия мудрые чада, Славные оба данаев врачи Подалир и Махаон». Однако в XI песне (830-832) они уже введены в мифический контекст: Ахилла воспитывал не только кентавр Хирон, но вместе с ним ахейской врачи, Подалирий и мудрый Махаон» (пер. Н.И. Гнедича).

⁵ ...не могут объяснить результаты вскрытия...- см. примеч. 3.

⁶ ...во время своей медицинской работы в Париже... - см. выше, ографической справке о Везалий.

⁷ ...вверена мне... сенатом в Венеции... - в Венеции до середины ХIХ в. не было университета, его функции выполнял основанный в 1222 г.

университет в близлежащей Падуе, руководство которым осуществлялось

венецианским сенатом.

⁸...повторения отцовских доблестей - в издании 1543 г. следует: «Весь мир преисполнен ожидания вступления его в управление государством». В 1555 г. эта фраза, видимо, показалась Везалию неуместной, кольку Карл V, отец Филиппа (см. примеч. 1), уже начал процедуру отре-ия, отказавшись в его пользу от Нидерландов (в 1556 г. - от испанской ны).

⁹..математических дисциплин...- в издании 1543 г. здесь следовало подробное разъяснение полезности иллюстраций: «Иллюстрации вообще

вляют всякое изложение, тогда как вскрытие может подействовать на теля угнетающе» и т. д.

¹⁰...чтобы они лучше понимали книги Галена... - так в издании 1555 г. оследующих. В 1543 г. Везалий, видимо, выше ценил Галена, так как в из-ии этого года после «книги Галена» читаем: «... утверждающие среди чих памятников этому божественному мужу его авторитет среди потомков»(в изданиях 1555 г. и последующих эти слова сняты).

¹¹ ...именовались у древних малым миром... -parvus mundus, в первом ии (1543) стоит microcosmos. К микрокосму, как видно из контекста, зелий, в отличие от Парацельса и ряда других биологов и врачей эпохи возрождения, относил только человеческое тело, но не душу.

Эвристические вопросы

1.Что Везалий считал «главной частью натуральной философии»?

2.Какие положительные и отрицательные моменты Везалий усматривает во влиянии Галена на средневековую медицину?

3.Как Везалий расценивает роль и место арабо-мусульманских и византий-

ских ученых в истории медицины?

331

Дж. Бруно

Бруно (Bruno), Джордано (1548-1600) - родился в г. Пола, близ Неаполя. Пятнадцати лет принял монашество с именем Джордано (вместо Филиппе, полученного при рождении). Жил в неаполитанском монастыре святого До­миника. В 1572 г. Бруно получил сан священника в Кампанье. Обвиненный в ереси, в 1575 г. отказался от монашества, оставил свой орден и бежал в Рим. Узнав о начавшемся против него процессе, переселился на север Ита­лии, откуда после трехлетних скитаний переехал в Швейцарию. В Женеве за критику кальвинистов Бруно попал в тюрьму, по освобождении из которой в 1579 г. уехал во Францию, где читал лекции по астрономии и философии сначала в Тулузском, затем в Парижском университете. В 1583 г. Бруно переселился в Англию. В Оксфордском университете он выступил против космологии Аристотеля-Птолемея и провел несколько публичных диспутов с оксфордскими теологами. В результате конфликта с оксфордскими про­фессорами Бруно переселился в Лондон, где издал на итальянском языке ряд своих сочинений, в том числе основное философское произведение - диалог «О Причине, Начале и Едином» (1584), и сочинения, посвященные изложе­нию космологических взглядов, - «Пир на пепле» (1584) и «О бесконечнос­ти, Вселенной и мирах» (1584). В 1585 г. Бруно оставил Лондон и ненадол­го уехал в Париж, где провел в Сорбонне диспут со схоластами, после чего переселился в Германию. Следующие пять лет он странствовал по городам Германии и соседних стран, выступая с изложением своего мировоззрения. В 1590 г., находясь во Франкфурте-на-Майне, тогдашнем центре книжной торговли, Бруно занялся изданием своих трудов. В это время им написаны и изданы: «О трояком, наименьшем и о мере» (1591), «О неизмеримом и неисчислимых» (1591), «О монаде, числе и фигуре» (1591). В 1592 г. Бруно приехал в Венецию для обучения мнемонике и философии венецианского патриция Мочениго, который передал его в руки инквизиции. Обвиненный римской инквизицией в ереси, Бруно восемь лет провел в тюрьме. Все уси­лия судей вынудить у него отказ от своего учения ни к чему не привели. Он был приговорен к смертной казни и в 1600 г. сожжен на костре на Площади цветов в Риме.

333

О бесконечности, Вселенной и мирах

Диалог пятый <...>

Алъбертин. Добро пожаловать, Филотей. Филотей. Здравствуйте, в добрый час!

<...>

Алъбертин. До сих пор я считал вашу философскую позицию столь слабой, что полагал ниже своего достоинства даже выслушать ваши доводы, не то что возражать на них.

Филотей. Точно так же рассуждал я в первые годы, когда я за­нимался Аристотелем, но только до определенного момента. Теперь же, после того как я его лучше узнал и изучил и с более зрелым умом могу судить о предмете, возможно ли думать, что я растерял свои знания и свой разум? Однако, поскольку эта болезнь такова, что ее меньше всего чувствует сам больной, я, опасаясь, что перехожу от учености к незнанию, могу быть очень доволен, что нашел такого врача, который способен излечить меня от моей болезни.

<...>

Алъбертин. <...> Итак, во-первых, Аристотель доказал, что пространство и время немыслимы вне этого мира. Поэтому говорят, что на самом отдаленном расстоянии от нас имеется Первое Небо и Первое Тело, являющееся Первым Движимым; мы имеем обыкнове­ние называть небом высший горизонт мира, где все вещи неподвиж­ны, устойчивы и спокойны и где находятся движущие духи сфер. Если, следовательно, делить мир на небесные и элементарные тела, то последние надо считать ограниченными и объемлемыми, а пер­вые - ограничивающими и объемлющими.

Строй Вселенной таков, что, поднимаясь от более грубых тел к наиболее тонким, мы, выйдя за пределы огня, к которому прикрепле­ны Солнце, Луна и другие звезды, достигаем пятой сущности¹. Но последняя не может быть бесконечной, ибо в таком случае невозмож­но было бы дойти до Первого Движимого, а Первое Движимое не могло бы действовать на другие элементы как потому, что они были бы объемлющими, так и потому, что нетленное Божественное Тело в таком случае содержалось бы внутри тленных. А это является чем-то неподобающим, ибо Божественной Сущности приличествуют форма активность и, следовательно, способность быть объемлющей, охва-лвающей, ограничивающей, а не ограниченной, включенной и охватываемой материей.

Вследствие этого я прихожу вместе с Аристотелем к следую­щему выводу: «Если вне этого неба имеется какое-либо тело, то оно "ибо простое, либо сложное; в том и в другом случае я ставлю, далее, следующий вопрос: находится ли оно там на своем есте­ственном месте или же оно попало туда случайно, насильственным путем? Мы можем доказать, что там не имеется простого тела, так как невозможно, чтобы сферическое тело переменило свое место; Подобно тому как невозможно, чтобы оно переменило центр, точно так же невозможно, чтобы оно изменило положение; последнее мо­жет произойти только в результате внешнего принуждения, кото­рое, однако, не может быть в нем ни активным, ни пассивным. Рав­ным образом невозможно, чтобы вне неба было простое движу­щееся тело, имеющее прямолинейное движение. Будь оно тяжелым или легким телом, оно по своей природе не может быть там, прини­мая во внимание, что места этих простых тел отличаются от мест, находящихся вне мира. Но оно не может быть там и случайно, ибо тогда там должны были бы находиться другие тела, как в своих естественных местах. Но поскольку доказано, что нет других про­стых тел, кроме тех, которые входят в состав этого мира и которые движутся согласно трем видам местного движения, то из этого вы­текает, что вне мира нет другого простого тела. Но если так, то не­возможно также, чтобы там было какое-либо сложное тело, ибо таковое составляется из простых тел и на простые тела разлагается. Таким образом, совершенно очевидно, что не имеется многих ми­ров, ибо небо единственно, совершенно и конечно и нет и не может быть другого неба, ему подобного. Отсюда вытекает, что вне этого тела не может быть ни пространства, ни полного, ни пустого, ни времени. Там не может быть пространства полного, ибо в таком случае оно должно было бы содержать либо простое тело, либо сложное; но мы уже сказали, что вне неба нет ни простого, ни слож­ного тела. Там не может быть пустоты, ибо, согласно определению, которое гласит, что пустота есть пространство, в котором может на­ходиться тело, там могли бы быть тела; между тем мы доказали, что вне неба не может быть тела. Там не может быть времени, ибо вре­мя есть число движения, движение же присуще только телу; но где нет тела, там нет движения, там нет ни числа, ни меры движения, а где нет последней, там нет и времени. А мы доказали, что вне мира нет тела, следовательно, нами также доказано, что там нет ни дви­жения, ни времени. А если так, то там нет ни временного, ни подвижного и, следовательно, мир - один».

335

Во-вторых, из единства Движущего Начала главным образом выводится единство мира. Общепризнано, что круговое движение есть действительно единое, однообразие без начала и конца. А если оно единое, то оно может быть лишь действием, проистекающим oт единой причины. Но если есть только одно Первое Небо, под кото рым находятся и которому соподчинены все другие небеса, то необ ходимо, чтобы был единый Правитель и Двигатель. Этот последний, будучи нематериальным, не может быть численно умножен посред­ством материи. Но если Двигатель один, и один Двигатель может дать только одно движение, и одно движение (будь оно сложное или несложное) может быть присуще только одному подвижному телу простому или сложному, - то отсюда вытекает, что подвижная Все­ленная - одна. Следовательно, нет больше миров.

В-третьих, преимущественно рассматривая места подвижных тел, мы приходим к заключению, что мир - один. Имеются три вида подвижных тел: тяжелые вообще, легкие вообще и нейтральные, то есть земля и вода, воздух и огонь и небо. Точно так же существует три рода мест подвижных тел: низшее и срединное место, куда на­правляется наиболее тяжелое тело; высшее - наиболее отдаленное от низшего; и среднее место между низшим и высшим. Первое место - тяжелое, второе - не тяжелое, не легкое, третье - легкое. Первое принадлежит центру, второе - окружности, третье - про­странству между тем и другим. Таким образом, есть нижнее место, к которому движутся все тяжелые тела, в каком бы мире они ни на­ходились; есть высшее место, к которому устремляются все легкие тела, к какому бы миру они ни принадлежали. Следовательно, есть одно место, в котором движется небо какого бы то ни было мира. Но если есть одно такое место, то существует только один, а не много миров.

В-четвертых, предположим, что существует множество цент­ров, к которым движутся тяжелые тела различных миров, и что имеется множество горизонтов, к которым устремляются легкие тела; предположим, что эти места различных миров отличаются не по виду, а только по числу. Тогда отсюда будет следовать, что один центр будет более удален от другого центра, чем от горизонта. Но центры совпадают по своему виду, в то время как центр и горизонт противоположны. Следовательно, получится так, что местное рас­стояние между совпадающими по виду центрами будет больше, чем между противоположностями. А это противоречит природе противо­ложностей. Ибо когда говорится, что первые противоположности льше всего отдалены друг от друга, то под этим главным образом одразумевается пространственное удаление, которое должно иметь есто между чувственно воспринимаемыми противоположностями, "так, вы видите, что получается, когда мы допускаем множественность миров. Следовательно, такая гипотеза не только ложна, но

аже невозможна.

В-пятых, если есть множество миров, сходных по виду, то они олжны и в количественном отношении быть либо равны, либо про-рциональны (что сводится к одному и тому же). Но если так, то не ожет быть больше шести миров, смежных этому миру, ибо без взаимного проникновения могут граничить друг с другом не более шести шаров, точно так же как не более шести равных окружностей могут касаться друг друга без взаимного пересечения. Отсюда сле­дует, что, поскольку шесть внешних миров касаются нашего мира в шести пунктах, столько же будет и горизонтов вокруг одного обще­го центрального пункта. Но так как сила двух первых противополож­ностей должна быть одинакова, а при этом допущении получается неравенство, то вы должны будете признать высшие элементы более сильными, чем низшие. Но в таком случае высшие элементы победят низшие и вся масса нашего мира разложится.

В-шестых, поскольку круги различных миров касаются друг друга только в одной точке, то из этого с необходимостью вытекает, что между выпуклостями соседних кругов остается пространство. Это пространство либо заполнено чем-нибудь, либо ничем... <...> Чтобы заполнить это пространство, необходимо, следовательно, из­мыслить новые элементы и новый мир, отличающиеся по своей при­роде от элементов этого мира. Или же следует предположить пусто­ту, что мы считаем невозможным.

В-седьмых, если есть еще миры, они либо конечны, либо бес­конечны. Если они бесконечны, то эта бесконечность должна быть актуальной, что по многим основаниям считается невозможным². Если же количество миров конечно, то должно быть определенное число миров, но тогда нужно исследовать, почему именно их столь­ко, а не больше или меньше, почему нет еще других миров, что яв­ляется причиною того, почему одних миров больше, чем других, рав­ны они или не равны между собою и почему они отличаются между собой или почему вся эта материя, которая разделена на много миров, не сконцентрировалась в одном мире, ибо при прочих равных усло­виях единство ведь лучше множества; почему материя, которая рас­пределена между четырьмя, шестью или десятью землями, не пред­ставляет собой одного большого, совершенного и единственного ша­ра. Итак, подобно тому как, исходя из соображений о возможном и невозможном, необходимо признать скорее конечное число миров, чем бесконечное, так, исходя из принципов соответствия и несоот­ветствия, более разумно и более соответствует природе единство, чем множество или многочисленность.

337

В-восьмых³, мы видим, что природа соблюдает равновесие во всех явлениях. Поэтому нигде мы не находим ни недостатка в необ­ходимом, ни изобилия в отношении излишнего. Полагая, далее, что все может быть осуществлено в действительности посредством тех действий, которые имеют место в нашем мире, нет никаких основа­ний выдумывать, что существуют еще и другие миры.

В-девятых, если бы существовало бесконечное число миров или больше, чем один, то это больше всего было бы потому, что Бог может их создать, или же оттого, что они могут зависеть от Бога. Но если это даже в высшей степени истинно, то из этого не следует, что именно так и было. Ибо помимо активной потенции Бога необходи­ма еще пассивная потенция вещей. И от абсолютной Божественной Потенции не зависит то, что может быть произведено природой. Не каждая активная потенция превращается в пассивную, а только та, которой соответствует пропорциональное страдательное начало, то есть объект, способный воспринять всю активность Действующего Начала. И в таком случае нет соответствия между какой-либо при­чинной вещью и первопричиной. Поскольку, следовательно, это зависит от природы мира, не может быть больше миров, чем один, хотя Бог мог сделать больше, чем один мир.

В-десятых, множественность миров противоречит доводам ра­зума еще и потому, что в этом случае не имела бы места гражданская добродетель, заключающаяся в гражданском общении. Создав много миров, боги поступили бы нехорошо, не давая возможности обитате­лям различных миров поддерживать взаимоотношения.

В-одиннадцатых, в случае множественности миров боги, или двигатели миров, мешали бы друг другу; ибо поскольку необходимо, чтобы сферы соприкасались в одном пункте, постольку получилось бы то, что одна сфера не могла бы двигаться против другой и богам было бы очень трудно управлять движением мира.

В-двенадцатых, от одного индивидуума может произойти мно­жество индивидуумов только посредством такого действия, при кото­ром природа умножается делением материи, а это есть не что иное, как порождение. Это утверждает Аристотель вместе со всеми пери­патетиками. Множество индивидуумов одного и того же вида может произойти не иначе, как путем порождения. Но те, кто утверж­дает, что имеются еще миры той же самой материи и видовой формы, не говорят, что один превращается в другой или что один порож­дает другой.

В-тринадцатых, совершенство не терпит никакого добавления. Если, следовательно, этот мир совершенен, то, очевидно, не требует­ся, чтобы к нему был присоединен другой мир. Мир прежде всего со­вершенен как вид непрерывного, который не ограничивается другим видом непрерывного, ибо неделимая точка производит своим мате­матическим движением линию, являющуюся одним видом непре­рывного, линия производит поверхность, которая является другим видом непрерывного, а поверхность производит тело - третий вид непрерывного. Тело уже не переходит в другой вид непрерывного, но если оно есть часть Вселенной, то граничит с другим телом, а если оно есть сама Вселенная, то оно совершенно и ограничивается самим собою. Следовательно, мир и Вселенная - одно и то же, если мир должен быть совершенен.

Таковы те тринадцать аргументов⁴, которые я счел нужным вам сейчас привести. Если вы мне дадите удовлетворительный ответ на эти вопросы, то я буду считать себя удовлетворенным во всех от­ношениях.

Филотей. Само собою разумеется, мой Альбертин, что если кто-нибудь стремится защищать выдвигаемые им положения, то он должен прежде всего, если он не лишен ума, рассмотреть противопо­лагаемые доводы, ибо глуп тот солдат, который, имея своей задачей защищать занимаемую им цитадель, не исследует обстоятельства и место, из которого может произойти нападение. <...>

Альбертин. Но сумейте сначала убедить меня в том, что все то, что вы скажете, будет для меня полезно и принесет мне удовлетворе­ние, что мне не будет неприятно выслушать сначала вас, а потом его.

Филотей. Образованным и рассудительным людям, к которым я вас причисляю, достаточно указать только основной пункт спора, и, исходя из него, они затем смогут сами составить себе более глубоко обоснованное суждение, если будут переходить от одного положения к другому, ему противоречащему или противоположному. Что касает­ся вашего первого сомнения, то я по поводу него должен возразить, что все это сооружение рушится, как только мы отвергнем эти разли­чия между шарами и небесами и примем, что звезды в этом безмер­ном эфирном пространстве движутся в силу внутреннего принципа вокруг собственных центров или вокруг центра какого-либо другого тела.

339

Не существует Первого Движимого, которое действительно увлекает столько тел и заставляет их вращаться вокруг центра Земли: скорее, наоборот, этот шар является причиной кажущегося вращения Все же доводы, обосновывающие это положение, вам приведет Эль-пин. Нужно найти главную нить, и тогда уже очень легко распутать весь клубок. Вся трудность проистекает от одного неприемлемого предположения, а именно от мнения, что Земля обладает тяжестью и неподвижностью и что существует Первое Движимое наряду с дру­гими - семью, восемью, девятью или больше - кругами, в которые помещены и включены звезды, на которых они насаждены, запечат­лены, примазаны, пригвождены, привязаны, приклеены, изваяны скульптурой или изображены живописью; причем они не находятся в одном и том же пространстве со звездой, называемой нами Зем­лей; но на самом деле, наоборот, Земля находится в той же области, имеет такую же форму, состоит из таких же элементов и движется таким же внутренним принципом, как и другие одушевленные и божественные звезды.

Алъбертин. Конечно, как только я схвачу главную мысль, я лег­ко пойму все другие положения, которые вы выдвинете; в то же время вы вырвете корни одной философии и посадите на ее место другую.

Филотей. Вы опровергнете разумом точку зрения вульгарного здравого смысла, который утверждает, что имеется горний, возвы­шеннейший и благороднейший горизонт, сопредельный с неподвиж­ными божественными сущностями, движущими эти мнимые круги. Вместе с тем вы должны будете признать, по крайней мере, столь же вероятным то, что звезды, подобно Земле, суть живые существа, дви­жущиеся и вращающиеся в силу внутреннего принципа. Вы убеди­тесь также в том, что та точка зрения, согласно которой звезды при­водятся в движение телом, не имеющим никакой стойкости и сопро­тивления и еще более тонким и разреженным, чем воздух, которым мы дышим, не может быть доказана опытом и является чистейшей фантазией. Наше же мнение соответствует упорядоченному опыту и основано на разуме. Вы также не будете больше считать правдопо­добным то, что звезды прикреплены к воображаемым сферам с вы­пуклой и вогнутой поверхностями, вместе с которыми они движутся; вы найдете, что в соответствии с требованиями нашего разума и со­образно с природой одни звезды, не боясь упасть вниз в бесконеч­ность или же подняться в бесконечную высь (ибо в безмерном про­странстве нет различия верха и низа, правого и левого, переднего и заднего), совершают по отношению к другим круговые движения благодаря тому, что они одарены жизнью и обладают определенным

составом, как вы узнаете в свое время. Вы увидите, что эта воображаемая поверхность неба может быть простым или сложным телом, движущимся прямолинейно; ибо, подобно частям нашего шара, Ьасти других тел также могут двигаться прямолинейно; ибо Земля составлена из таких же элементов, что и другие окружающие тела, и в такой же степени можно принять, что другие тела движутся вокруг Земли, как и то, что Земля движется вокруг них.

Алъбертин. Теперь я замечаю больше, чем когда-либо, как самая маленькая ошибка в начале рассуждения бывает причиною величайших расхождений, опасностей и ошибок в конце его; одно простое недоразумение мало-помалу размножается в бесчисленное множество других, подобно тому как маленький корень развивается в бесчисленное множество крупных ветвей. Но клянусь жизнью, Фи­лотей, я бы очень желал, чтобы ты мне доказал те положения, кото­рые ты выставил, и чтобы то, что я считаю ценным и правдоподоб­ным, мне было доказано как истинное.

Филотей. Я это сделаю, насколько мне позволят обстоятель­ства времени, предлагая на ваше рассмотрение вещи, которые до сих пор были скрыты от вас не вследствие вашей неспособности, а вслед­ствие вашей неосведомленности.

<...> Итак, совершенно не нужно допытываться, существуют ли вне неба пространство, пустота и время, потому что единым является всеобщее место, единым - безмерное пространство, которое мы мо­жем свободно называть пустотой; в нем находится бесчисленное мно­жество шаров, подобных тому, на котором мы живем и прозябаем. Это пространство мы называем бесконечным, потому что нет основания, расчета, возможности, смысла или природы, которые должны были бы его ограничить; в нем находится бесконечное множество миров, по­добных нашему, не отличающихся от него по роду, так как нет основа­ния и недостатка в силах природы, как в пассивной способности, так и в активной, благодаря которым их не было бы во всяком другом прост­ранстве, не отличающемся от нашего по природе, подобно тому, как они существуют в пространстве, окружающем нас.

Алъбертин. Если то, что вы говорили раньше, верно, то, ввиду того что оно не менее правдоподобно, чем противоположное ему до­пущение, оно вытекает с необходимостью.

Филотей. За воображаемой окружностью и выпуклостью мира существует, следовательно, время, так как там есть мера и основание движения и существуют подвижные тела. Это возражение относится к первому положению, выставленному нами относительно единства мира.

341

Что касается вашего второго положения, то я утверждаю, что на самом деле существует первый и главный Двигатель, но он ян ляется им не в том смысле, чтобы, спускаясь от него по ступеням, второй, третьей и следующим, можно было, считая, спуститься от не­го к среднему и последнему; я считаю, что таких двигателей нет и не может быть, ибо там, где существует бесконечное число, там нет сту­пеней и численного порядка, хотя бы и существовали известные сте­пени и разряды, согласно отношению и достоинству, или различии! родов и видов, или различию ступеней в том же роде и виде. Суще­ствует, следовательно, бесконечное множество двигателей, точно так же как бесконечное множество душ этих сфер, которые являются формами и внутренними актами, и по отношению к ним существует Властитель, от которого они все зависят, первый, который сообщает движущую силу духам, душам, богам, божествам, двигателям и со­общает движение материи, телу, одушевленному, низшей природе, подвижному. Существует, следовательно, бесконечное множество двигателей и движущихся тел, которые все сводятся к активному и пассивному принципу, подобно тому как всякое число сводится к единице; бесконечное число и единица совпадают, точно так же как совпадают в Едином высшее Активное Начало, имеющее возмож­ность делать все, с тем, что может стать всем, как это было показано в конце книги «О Причине, Начале и Едином». Согласно числу, сле­довательно и множеству, существует Бесконечное Подвижное и Бес­конечное Движущее; но, согласно единству и единичности, сущест­вует бесконечный подвижный Двигатель, бесконечная неподвижная Вселенная, и это бесконечное число и величина совпадают с беско­нечной единицей и простотой в одно простейшее индивидуальное Начало, Истинное, Сущее. Нет, таким образом, первого движимого, за которым в известном порядке следовало бы второе, а затем и последнее, и даже до бесконечности; но все подвижные тела одина­ково близки к первому или же далеки от первого и всеобщего Двига­теля. Подобно этому в логическом смысле все виды имеют одинако­вое отношение к тому же роду, а все индивидуумы - к виду; таким образом, всеобщий Бесконечный Двигатель в бесконечном простран­стве производит всеобщее бесконечное движение, от которого зави­сят бесконечные двигатели и движущиеся тела, из которых каждый имеет конечные размеры как по объему, так и по деятельности.

Что касается третьего аргумента, то я утверждаю, что в эфир­ном поле нет какого-либо определенного пункта, к которому, как к середине, двигались бы тяжелые тела и от которого удалялись бы легкие тела по направлению к окружности; ибо во Вселенной нет редины и нет окружности; или, если хочешь, повсюду есть середи-и каждую точку можно принимать за часть окружности по отно-ению к какой-либо другой середине или центру. Что касается нас, мы называем тяжелым то, что от окружности этого шара движет-к середине, легким же то, что движется в обратном направлении; мы увидим, что на самом деле нет ничего тяжелого, что не было бы то же время легким, так как все части Земли последовательно ме-ют свое место, положение и состав и в течение длинного ряда сто-етий всякая центральная часть перемещается к окружности, а вся-12я часть, находящаяся на окружности, перемещается к центру. Мы видим, что тяжесть или легкость суть не что иное, как стремление астей тел к собственному месту, содержащему и сохраняющему их, де бы оно ни было, и что они перемещаются не вследствие различий в местоположении, но вследствие стремления к самосохранению, каковое в качестве внутреннего принципа толкает каждую вещь и ведет ее, если нет внешних препятствий, туда, где она лучше всего избегает противоположного и присоединяется к подходящему. Таким образом, части, находящиеся на окружности Луны и других миров, подобных нашему по роду и виду, стремятся к середине шара, как будто вследствие силы тяжести, и, обратно, тонкие части удаляются к окружности, как будто вследствие силы легкости. Но на самом деле они удаляются от окружности или приближаются к ней не по этой причине; ибо если бы дело происходило таким образом, то, чем больше части приближались бы к окружности, тем скорее и быстрее они убегали бы, и, обратно, чем больше они удалялись бы от нее, тем сильнее стремились бы к противоположному месту. Но мы наблю­даем противоположное этому явление, когда тела, находящиеся за пределами земной области, остаются свободно висеть в воздухе, не поднимаясь вверх и не опускаясь вниз, до тех пор пока не приобре­тут большей тяжести вследствие присоединения частей или сгуще­ния от холода, - и в таком случае они, раздвигая нижележащий воз­дух, возвращаются к своему составу или же, разлагаясь и утончаясь от жары, рассыпаются в атомы.

Альбертин. Я бы это понял еще лучше, если бы вы мне пока­зали более подробно неотличимость звезд от этого Земного шара.

Филотей. Это вам легко объяснит Эльпин, соответственно тому, что он слышал от меня. И он вам покажет более подробно, что всякое тело является тяжелым или легким не по отношению к облас­тям вселенной, но по отношению частей к своему целому, содержа­щему и сохраняющему их. Звезды, стремясь сохранить свое настоя­щее состояние, движутся в различных направлениях и соединяются друг с другом, подобно каплям в море, или же разъединяются, подобно всем жидкостям, под влиянием Солнца или же других огней.

343

Ибо всякое природное движение, которое происходит вследствие вну| реннего принципа, существует лишь для того, чтобы удалиться от не соответствующего и противоположного и приблизиться к друже­ственному и соответствующему⁵. Ибо ничто не движется со своею места, если только оно не изгоняется противоположным; и на своем месте ничто не бывает легким или тяжелым, но земля, поднятая в воздух, стремясь к своему месту, становится тяжелой и чувствуем себя тяжелой. Таким же образом вода, поднятая в воздух, становится тяжелой, но она не имеет тяжести в своем собственном месте. Так. для тел, погруженных в воду, она не имеет тяжести, в то время как не большая ваза, наполненная водой, будучи вытащена из воды, стано вится тяжелой. Голова не имеет тяжести по отношению к своему соб ственному туловищу, но голова другого, помещенная на нем, буде обладать тяжестью; причина этого та, что она будет находиться не на своем природном месте. Если, таким образом, тяжесть или легкость есть стремление к сохраняющему месту и бегство от противопо­ложного, то ничто, помещенное в своем месте, не бывает тяжелым или легким; также ничто, удаленное от своего сохраняющего места или от противоположного ему, не становится тяжелым или легким до тех пор, пока не почувствует пользы от одного или отвращения к другому; но если, чувствуя отвращение к одному, оно в то же вре­мя испытывает чувство смятения, смущения и нерешительности по отношению к противоположному, в таком случае оно побеждается первым.

<...>

Алъбертин. Мне кажется, что я все понимаю, ибо одно сомне­ние возбуждает другое, одна истина доказывает другую; и я начинаю понимать больше, чем могу объяснить; до сих пор я считал достовер­ными многие вещи, в которых теперь начинаю сомневаться. Вот по­чему я чувствую, что все легче начинаю соглашаться с вами.

Филотей. Когда вы меня поймете вполне, вы во всем со мною согласитесь. Пока же держитесь вновь усвоенного или, по крайней мере, не поддерживайте столь решительно противоположного мне­ния, как вы это делали перед вступлением в спор. Ибо понемногу и по различным поводам мы объясним полностью все то, что относит­ся к нашему предложению. Оно покоится на многих основаниях и причинах; ибо подобно тому как заблуждение влечет за собой другое заблуждение, так и новая истина следует за открытой истиной.

Что касается четвертого аргумента, то мы говорим, что по-ольку существует столько центров, сколько существует индивидуумов, шаров, сфер, миров, то отсюда не следует, чтобы части ка-го-либо тела относились к другому центру, а не к своему собственному, или удалялись к другой окружности за пределами своей соб-гвенной. Таким образом, части этой Земли не стремятся к другому ентру и не пытаются соединиться с другим шаром, подобно тому к соки и части животного имеют свои приливы и отливы в его соб-венном теле и не имеют никакого отношения к другому телу, тличному от него по числу. <...>

Кроме того, мы недавно обсуждали с Эльпином вопрос о расположении четырех элементов, которые все необходимы для состава каждого шара в качестве частей, из коих одна расположена внутри другой или смешана с нею; но они не отличаются друг от друга, как объемлющее и объемлемое, ибо там, где имеется сухое, там же суще­ствуют вода, воздух и огонь в явном или скрытом виде; таким обра­зом, различие, которое мы делаем между шарами, из коих одни огненные, вроде Солнца, другие же водянистые, вроде Луны и Зем­ли, происходит не оттого, что они состоят из простого элемента, а оттого, что один элемент преобладает в их составе.

А затем совершенно неправильно, будто бы противоположно­сти наиболее удалены друг от друга, ибо во всех вещах они по своей природе связаны и объединены. Вселенная, как относительно своих главных частей, так и относительно второстепенных, состоит только из подобной связи и соединения противоположностей, так что нет ни одной части земли, которая не была бы самым тесным образом свя­зана с водою, без которой нет плотности, соединения атомов и проч­ности. Кроме того, какое земное тело настолько плотно, чтобы оно не имело невидимых пор, без которых тела были бы неделимы и не про­никал бы в них огонь или жар, являющиеся чувственными телами, отделяющимися от предметов? Где, следовательно, находятся части твоего холодного и сухого тела, которые не были бы соединены с теп­лым и влажным телом? Деление элементов, следовательно, носит чисто логический характер, а не реальный; если Солнце находится в области, отдаленной от земной области, то это не значит, что от него воздух, земля и вода более отдалены, чем от нашей Земли; потому что оно - такое же сложное тело, как и наша Земля, хотя из четырех элементов на Солнце преобладает один элемент, а у нас другой. <...> Если же ты скажешь, что это относится только к четырем основ­ным элементам, то их пришлось бы расставить в другом порядке.

345

Я хочу сказать, что вода должна была бы находиться в центре и быть местом, куда стремится все наиболее тяжелое, если огонь находится на окружности и является тем местом, куда стремится все наиболее легкое, потому что вода, которая холодна и влажна и в этом смысле противоположна огню, согласно обоим качествам должна быть наи­более удалена от горячего и сухого элемента; воздух же, теплый и влажный, должен быть наиболее удален от холодной и сухой земли. Вы видите, следовательно, насколько непоследовательно это предло­жение перипатетиков, все равно, будете ли вы его рассматривать по отношению к природе или же согласно их собственным принципам и основоположениям.

<...> Что касается пятого аргумента, то вы должны обратить внимание, что если мы будем воображать бесконечное множество миров, расположенных согласно тем отношениям состава, которые вы воображаете, то есть общепринятых четырех земных элементов, и еще будем воображать восемь, девять или десять других небес, со­ставленных из другой материи и обладающих другой природой, окружающих эту Землю и быстро движущихся вокруг нее по кругам; если кроме этого мира, так устроенного, имеющего сферическую форму, будем принимать множество подобных же сферических и подвижных миров, то в таком случае мы должны будем ответить и вообразить, каким образом каждый из них является продолжением другого и соприкасается с ним; тогда мы сможем в своей фантазии представить, во скольких пунктах окружности может быть касание находящихся вокруг миров. Тогда вы увидите, что, сколько бы ни было горизонтов вокруг одного мира, они уже не будут горизонтами одного мира, но каждый имел бы такое отношение к своей середине, какое другой имеет к своей, потому что они влияют лишь на те тела, вокруг которых они кружатся и вращаются. Подобно этому если бы несколько животных касались друг друга и были тесно прижаты один к другому, то из этого не вытекало бы, что члены одного принадле­жат к членам другого и что каждое из них может обладать нескольки­ми головами и туловищами. Но мы, благодарение богам, не должны в своих затруднениях искать подобного жалкого выхода, ибо вместо стольких небес и стольких подвижных тел, быстрых и медленных, движущихся по прямому и косому направлениям, к востоку и к запа­ду, по оси мира и по оси Зодиака, туда и сюда, уклоняющихся в той или иной степени, мы имеем одно небо, одно пространство, в кото­ром движутся по своим собственным кругам и путям как та звезда, на которой мы обитаем, так и все другие звезды. Они и суть бесконеч­ное множество миров, то есть неисчислимое количество звезд; это и есть бесконечное пространство, то есть небо, содержащее их и рас­простертое над ними. Уничтожается фантастическое представление о всеобщем движении всех небесных тел вокруг центра Земли, потому что становится ясным, что Земля вращается вокруг своего собствен­ного центра и обозревает окружающие светила в 24 часа. Уничтожа­ется окружающий нашу земную область ряд кругов-деферентов, к которым прикреплены звезды, но каждому солнцу присваивается свое собственное движение, которое мы называем эпициклическим, со своими различиями от движения других звезд; движутся же эти солнца в течение долгих веков, если не вечно, побуждаемые не внеш­ним двигателем, а своей собственной душой, подобно тому как наше Солнце движется вокруг своего центра и вокруг элемента огня.

Вот каковы, следовательно, миры и вот каково небо, то самое небо, которое мы видим вокруг нашего шара, который не менее дру­гих является великолепной светящейся звездой. Миры же, как они нам кажутся, различаются по блеску и свету и расположены на известных расстояниях друг от друга; и ни один из них не ближе к другому, чем Луна к Земле или Земля к Солнцу; так что противопо­ложность не разрушает другую, но питает ее, а подобное не мешает другому, но уступает ему место. Таким образом, в известных пропор­циях, в известных промежутках времени этот наш наихолодней­ший шар греется на Солнце той или иной стороной, тем или другим своим ликом; с известными переменами он уступает место сосед­ней земле, которую мы называем Луной, или заставляет ее уступить место ему, в то время как одно или другое из этих тел становится дальше от Солнца или ближе к нему, почему Тимей и другие пифаго­рейцы называли Луну Противоземлей.

На этих мирах обитают живые существа, которые возделы­вают их, сами же эти миры - самые первые и наиболее божественные живые существа Вселенной; и каждый из них точно так же составлен из четырех элементов, как и тот мир, в котором мы находимся, с тем только отличием, что в одних преобладает одно активное качество, в других же - другое, почему одни чувствительны к воде, другие же к огню. Кроме четырех элементов, из которых составлены миры, существует еще эфирная область, как мы говорили, безмерная, в ко­торой все движется, живет и прозябает. Этот эфир содержит всякую вещь и проникает в нее; поскольку он содержится внутри состава, то есть составляет часть сложного, он называется обычно воздухом, ко­торый есть этот пар вокруг вод и внутри земли, заключенный между высочайшими горами, способный образовать густые тучи и бурные южные и северные ветры. Поскольку же он чист и не составляет части сложного, но есть то место, в котором содержатся и движутся мировые тела, он называется эфиром в собственном смысле слова, берущем свое наименование от движения⁶.

347

Этот эфир, хотя он по своей сущности ничем не отличается от того, который находится внутри земли, тем не менее носит другое название, подобно тому как тот, который окружает нас, называется воздухом; тот же, который в известном смысле составляет нашу часть, входя в состав нашего тела или находясь в легких, артериях и других углублениях и порах, называется дыханием. Тот же эфир вокруг холодного тела сгущается в пар, вокруг же очень горячей звезды утончается как бы в пламя, которое невидимо, если не соединяется с плотным телом, зажжен­ным от сильного жара звезды. Таким образом, эфир сам по себе и по своей собственной природе не имеет определенных качеств, но полу­чает их все от соседних тел и переносит их от активных принципов в своем движении вдоль горизонта. Таким образом, мы показали, каковы миры и каково небо, и я думаю, что вы освободились не толь­ко от своих настоящих сомнений, но и от бесчисленного множества других и получили принцип для многих правильных умозаключений в области физики. Я предоставляю вам решить, не находите ли вы некоторые мои предположения недоказанными; однако я думаю, что если вы их беспристрастно рассмотрите, то вы найдете, что впредь до открытия абсолютно истинных они все же гораздо более правдо­подобны, чем противоположное мнение. <...>

Таким образом, мы ответили также на шестой аргумент, кото­рый по поводу касания различных миров в одной точке спрашивает, какая вещь могла бы заключаться в этих треугольных пространствах, которая не имела бы природы ни неба, ни элементов. Ибо мы имеем одно небо, в котором миры занимают свои пространства, области и расстояния; оно простирается по всему, проникает во все и содержит все, соприкасается со всем и не оставляет ни одного пустого места, если только то место, по которому движется все, и пространство, по которому пробегает все, тебе не угодно будет называть пустотой, как это делают многие, или же первым субстратом, который подразуме­вается в этой пустоте, поскольку он не занимает места ни в какой части (если тебе угодно будет отличать его разумом в чисто логичес­ком или отрицательном смысле - но не по природе и сущности -от тела и бытия). Так что нет ничего, что не находилось бы в конеч­ном или бесконечном месте, будь оно телесное или бестелесное, со­гласно своему целому или частям; это бесконечное место есть не что иное, как пространство, а пространство не что иное, как пустота, которую, если мы желаем понимать ее как устойчивую вещь, мы называем эфирным полем, содержащим миры; если же мы желаем понимать ее как плотную вещь, то называем пространством, содер­жащим эфирное поле и миры и не заключающимся в другом. Таким образом, нам нет нужды измышлять новые элементы и миры, в про­тивоположность тем людям, которые по малейшему поводу начи­нают измышлять круги-деференты, божественные материи, редкие и плотные части, обладающие небесной природой, пятые сущности и другие фантастические названия, лишенные всякого содержания и истины.

По поводу седьмого аргумента мы говорим, что бесконечная Вселенная одна, непрерывна и составлена из эфирных областей и миров, но что имеется бесконечное множество миров, которые по­стигаются и находятся в различных областях вселенной, согласно тем же основаниям, по которым наш мир постигается и находится в ее определенной области. Об этом мы говорили недавно с Эльпи-ном, доказывая и подтверждая то, что говорили Демокрит, Эпикур и многие другие, созерцавшие природу более открытыми глазами и не оставшиеся глухими к ее настойчивым голосам. <...>

Мы протестуем против восьмого аргумента, утверждающего, что природа стремится сокращаться. Но на самом деле, поскольку простирается наш опыт относительно больших и малых миров, мы замечаем это не во всех, ибо наш глаз, не видя пределов, побеждает­ся безмерным пространством, представляющимся ему; он смущается и подавляется количеством звезд, которое увеличивается все больше и больше, так что наши чувства остаются в нерешительности, в то время как разум принуждает нас присоединять пространство к про­странству, область к области, мир к миру. <...>

Очевидность протестует и против девятого аргумента, кото­рый предполагает, но не доказывает, что бесконечной активной спо­собности не соответствует бесконечная пассивная способность, что не может быть бесконечной материи и бесконечного пространства; он утверждает, что вследствие этого не может быть никакого соотно­шения между творцом и действием и деятельностью, что деятель может развить бесконечную деятельность без того, чтобы она была сообщена Природе, - но все это остается недоказанным и содержит в себе скрытое противоречие. Хорошо поэтому сказал поэт:

Если же, кроме того, и материя есть в изобильи,

Если есть место и нет ни причины, ни вещи, какая

Ей бы мешала, должны из нее развиваться предметы.

Если к тому же семян количество столь изобильно,

Что и всей жизни никак не хватило б для их исчисленья,

Если вещей семена неизменно способна природа

Вместе повсюду сбивать, собирая их тем же порядком,

Как они сплочены здесь, - остается признать неизбежно,

Что во Вселенной еще и другие имеются земли,

Да и людей племена и также различные звери⁷.

349

На десятый аргумент мы возразим, что добрая, упорядоченная общность различных миров представляется столь же ненужной, как то, чтобы все люди стали одним человеком или чтобы все животные стали одним животным. Да и опыт показывает нам, что для обитате­лей этого мира оказалось лучше всего то, что природа разделила раз­личные народы морями и горами, и когда благодаря человеческому искусству было установлено между ними общение, то это оказалось скорее злом, чем благом, так как благодаря этому пороки увеличи­лись гораздо больше, чем добродетели. <...>

На одиннадцатый аргумент мы ответим так же, как и на пятый; ведь каждый из миров занимает свое место в эфирном поле таким об­разом, что ни один не касается и не сталкивается с другим; но они пробегают свои пути и расположены друг от друга на таких расстоя­ниях, что ни один из них не разрушает другого, но они взаимно под­крепляют друг друга.

Двенадцатый аргумент утверждает, что природа размножает­ся и увеличивается лишь путем порождения таким способом, что один индивидуум в качестве родителя производит другого как сына. Мы ответим, что это не является истиной, применимой ко всем явлениям, ибо из одного лишь материала благодаря деятель­ности одного лишь творца получается множество различных ваз, имеющих бесконечно разнообразные формы и рисунки. Я уже не говорю о том, что при гибели и обновлении какого-либо мира жи­вотные, как совершенные, так и несовершенные, первоначально возникают благодаря могуществу сил самой природы, без всякого акта порождения.

Тринадцатый, и последний, аргумент утверждает, что если этот или какой-либо иной мир носит совершенный характер, то это исключает существование других миров. На это я отвечу, что, конеч­но, не требуется существования других миров для существования и совершенства этого мира, но для того чтобы Вселенная сохранила свое существование и совершенствовалась, необходимо бесконечное множество миров. Следовательно, из совершенства одного из миров не следует, чтобы другие миры были менее совершенны; ибо этот мир, подобно другим мирам, и другие миры, подобно этому миру, достоят каждый из своих частей и каждый вместе со своими членами составляет единое целое.

Алъбертин. Впредь, Филотей, ни голос толпы, ни негодование черни, ни ропот глупцов, ни презрение сатрапов, ни глупость сума­сшедших, ни безумие безрассудных, ни доносы лжецов, ни жалобы 1 злобствующих, ни клеветы завистников не опорочат передо мной твой благородный лик и не заставят меня держаться вдали от твоей божественной беседы. Будь настойчив, мой Филотей, будь настой­чив, не теряй мужества, не отступай, если даже огромный и важный сенат глупого невежества при помощи многих козней и ухищрений I будет тебе угрожать и попытается разрушить твое божественное предприятие и высокий труд. Будь уверен, что впоследствии все уви­дят то, что я теперь вижу, и поймут, что так же легко каждому тебя хвалить, как трудно всем обучать тебя. Все, которые не до конца ис­порчены, с чистой совестью будут иметь о тебе благоприятное мне­ние, ибо в конце концов каждый бывает научен внутренним учите­лем души; ибо мы получаем благо духа не откуда-нибудь извне, а из своего собственного духа. <...>

Продолжай знакомить нас с тем, что такое на самом деле небо, что такое на самом деле планеты и другие звезды, чем отличаются одни от других бесконечные миры, каким образом бесконечное про­странство не только не невозможно, но даже необходимо, каким образом бесконечное действие соответствует бесконечной причине, каковы истинная субстанция, материя, действие и действующая при­чина всего, каким образом всякая чувственная и сложная вещь со­ставлена из тех же самых начал и элементов. Сделай для нас убе­дительным учение о бесконечной Вселенной. Разрушь выпуклые и вогнутые поверхности, которые разграничивают изнутри и извне элементы и небеса. Сделай для нас смешными круги-деференты и прикрепленные звезды. Разбей и сбрось на землю с шумом и громом посредством убедительных доводов эти, столь уважаемые слепой толпой, алмазные стены Первого Движимого и Последней Выпукло­сти⁸. Уничтожь убеждение в том, что Земля является единственным центром. Уничтожь позорную веру в пятую сущность. Подари нам учение, что другие звезды и миры, которые мы видим, составлены точно так же, как и эта наша звезда и мир. Равным образом питай и питай нас своими исследованиями об устройстве бесконечно вели­ких и обширных миров, а также и других, бесконечно меньших. Раз­бей внешние двигатели вместе с пределами этих небес. Открой нам дверь, через которую мы могли бы видеть неотличимость нашей звез­ды от остальных звезд. Покажи нам, что в эфире существуют другие

351

миры, подобные нашему. Сделай для нас ясным, что движение всех мировых тел происходит вследствие действия внутренней души, для того чтобы при свете этого созерцания мы могли верными шагами шествовать вперед по пути познания природы.

Печатается по изданию: Бруно Дж. О бесконечности, Вселенной и мирах // Бруно Дж. Философские диалоги. М., 2000. С. 274-303.

Примечания

¹ ...достигаем пятой сущности... - эфира, пятого (введенного Плато­ном в дополнение к земле, воде, воздуху и огню) элемента, «тонкой» разно­видности огня. Согласно Аристотелю и многим последующим, вплоть до XVIII в., авторам, функция эфира - поддерживать неугасимость огня Солн­ца и других звезд.

²...считается невозможным... - Альбертин формулирует типично аристотелевский и широко распространенный в Средние века (и до XVII в.) взгляд, согласно которому бесконечность может быть лишь потенциальной, ибо признание актуальной бесконечности ведет к противоречиям типа изве­стных апорий Зенона.

³ В-восьмых... - в оригинале Бруно называет восьмой аргумент седь­мым, таким образом, у него получается двенадцать, а не тринадцать аргу­ментов. Нумерация аргументов исправлена переводчиком.

⁴ Таковы те тринадцать аргументов.. - из аргументов Альбертина первые три заимствованы из трактата Аристотеля «О небе» (I, 9; III, 2; I, 1-3), оттуда же и седьмой (I, 8) и последний, тринадцатый (I, 1). Остальные либо принадлежат неизвестным схоластам и комментаторам Аристотеля, либо изобретены самим Бруно для более разностороннего освещения темы. Из них интересен пятый, где предполагается, что миров, смежных нашему -если он есть шар, - может быть не более шести. При этом молчаливо допу­скается, что у всех возможных миров радиус один и тот же или, во всяком случае, не меньший, чем радиус нашего мира. Сама идея шарообразной Все­ленной позволяет считать космологию Бруно промежуточным звеном меж­ду космосом Парменида (V в. до н. э.) и «расширяющейся» или «пульсиру­ющей» Вселенной Хаббла-Фридмана.

⁵ ...приблизиться к дружественному и соответствующему.:.- Бруно излагает свою теорию «симпатии» и «антипатии» в космосе, аналогичную концепции Ф.А.Т. Парацельса (1493-1541), которого можно считать прямым предшественником космологии Бруно. Согласно теории «симпатии и анти­патии», человек связан, с одной стороны, с мельчайшими объектами вплоть до атомов, а с другой - с небесными телами (что открывает возможность для «обоснования» астрологии, поскольку от каждого человека цепочка связей ведет к «его» звезде).

⁶...эфиром... берущем свое наименование от движения... - от глагола theo - или theio - «бегу». Этимология, восходящая к Платону («Кратил») и к Аристотелю («О небе», I, 4). Сейчас более вероятным считается связь слова «эфир» (aither) с глаголом aitho - «гореть», «зажигать».

⁷ Если же, кроме того, и материя... и также различные звери... -цитата из поэмы Лукреция «О природе вещей» (II, 1067-1076).

⁸...стены Первого Движимого и Последней Выпуклости... - так Аль­бертин описывает аристотелевскую «сферу неподвижных звезд». Неподвиж­ные относительно друг друга, они вращаются (согласно аристотеле-птолеме-евской схеме) вокруг Земли с наибольшей среди всех небесных и тем более земных тел скоростью, и это потому, что «сфера неподвижных звезд» первой воспринимает влияние лежащего за ней Первого Двигателя (Бога). Рассмат­риваемая же снаружи, эта сфера есть «выпуклость» («последняя», ибо за ней ничего нет, кроме того же Первого Двигателя).

Эвристические вопросы

1. Что подразумевают собеседники под «пятой сущностью»? И каким образом они делают вывод о ее конечности?

2. Почему эти рассуждения о «пятой сущности» Бруно вкладывает в уста Альбертина?

3. Как Альбертин обосновывает утверждение о единстве и единственности мира и каким образом Филотей опровергает его доводы?

4. На какие доводы опирается Филотей, доказывая бесконечность про-

странства?

5. Почему для Филотея (и Бруно) тождественны утверждения «Во Вселенной нет ни середины, ни окружности» и «повсюду середина и каж­дую точку можно принять за часть окружности»?

6. Каковы исторические корни и предшественники этого утверждения?

7. Какие естественно-научные аргументы Бруно приводит устами Филотея в пользу принципа единства противоположностей?

8. Почему Бруно (Филотей) прибегает для обоснования своей концепции к ссылкам на устаревшие к XVI в. античные авторитеты: на Филолая, Гераклита Понтийского, Экфанта и других?

9. Можно ли считать отношение Бруно к парадигме Птолемея чисто отрицательным?

10. Какова для формирования концепции Бруно была роль работ по исправ­лению календаря при Льве X?

353

НАУЧНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XVII в.

Г. Галилей

Галилей (Galilei), Галилео (1564-1642) - родился в Пизе в знатной, но обед­невшей семье музыканта. До 11 лет жил в Пизе, затем семья переселилась во Флоренцию. Воспитывался в монастыре Валломброза, где был принят по­слушником в монашеский орден, но позже отец взял сына из монастыря. В монастыре Галилей впервые познакомился с работами латинских и грече­ских писателей. В 17-летнем возрасте по настоянию отца Галилей поступил в Пизанский университет, где изучал медицину. Здесь он впервые познако­мился с физикой Аристотеля, с работами Евклида и Архимеда. Увлеченный геометрией и механикой, Галилей бросил медицину. Он вернулся во Флорен­цию, где продолжал изучать математику, написал сочинение «Маленькие весы» (1586; изд. 1655), в котором описал гидростатические весы собствен­ной конструкции для быстрого определения состава металлических сплавов, и геометрическое исследование о центрах тяжести телесных фигур. В 1589 г. Галилей получил кафедру математики в Пизе, а в 1592 г. - в Падуе. В это вре­мя им были написаны статические исследования о машинах, главные дина­мические работы о законах свободного падения тел, о падении по наклонной плоскости, о движении тела, брошенного под углом к горизонту, об изохро­низме, о прочности материалов, о механике тел животных. Галилей посте­пенно стал вполне убежденным последователем Коперника, однако его лек­ции читались по традиционной программе: в них излагалось учение Птоле­мея и опровергались взгляды Коперника. В 1609 г. в Венеции Галилей, на основании дошедших до него сведений об изобретенной в Голландии зри­тельной трубе, самостоятельно построил свой первый телескоп с выпуклым объективом и вогнутым окуляром. Труба давала приблизительно 3-кратное увеличение. Вскоре он построил телескоп, дающий увеличение в 32 раза. Галилеем были открыты горные системы на поверхности Луны, 4 спутника у Юпитера, впервые была постигнута удаленность звезд (причем открыто огромное количество новых), Млечный Путь распался на отдельные звезды.

открытия были опубликованы в сочинении «Звездный вестник» 1610-1611). Ряд коллег Галилея обвиняли в его плагиате, в том, что все виденное им - оптический обман, аргументировали и тем, что его наблюдения яворечат Аристотелю, а следовательно, ошибочны. Вскоре Галилей по­лучил приглашение от герцога Козимо II Медичи переселиться во Флорен-где стал придворным философом, «первым математиком университета, без обязательства читать лекции. Здесь Галилей открыл фазы Венеры, тодал солнечные пятна и вращение Солнца, планету Сатурн, изучал жение спутников Юпитера. В 1611 г. Галилей прибыл в Рим, где его иумфом встретили ученые иезуиты; он нашел восторженный прием при ском дворе и стал членом Академии ден Линчей (Рысьеглазых). В это время он опубликовал свое первое антиаристотелевское сочинение - «Рассуждение о телах, пребывающих в воде, и тех, которые в ней движутся» ,1612). Письмо Галилея к аббату Кастелли (1613), в котором он защищает ляды Коперника, послужило поводом для прямого доноса в инквизицию. ,1615 г. Галилею пришлось снова ехать в Рим, чтобы объясниться по пово-обвинений. В 1616 г. учение Коперника было объявлено еретическим, его та вошла в список запрещенных. Частным образом Галилею было указа­на необходимость отказаться от защиты этого учения. Он формально под­лился декрету. Единственным его большим сочинением за этот период [ «Пробирщик» (1623) - трактат о трех кометах, за короткий промежуток вмени появившихся в 1618 г. В нем кометы рассматривались как испарения ­на Земли, поднимающиеся за пределы атмосферы и освещаемые Солнцем. 1623 г. на папский престол под именем Урбана VIII вступил кардинал аффео Барберини, друг Галилея. Во время поездки Галилея в Рим в 1624 г.

был встречен папой чрезвычайно благосклонно и вернулся с намерением напечатать свою «Систему мира». В 1630 г. Галилей снова в Риме рукописью «Диалога о приливах и отливах» (первое название «Диалога о двух главнейших системах мира»). Книга появилась во Флоренции на итальянском языке в январе 1632 г. Однако вскоре Галилей получил приказ из Рима прекратить дальнейшую продажу издания и требование инквизиции о его личной явке в Рим. В 1633 г. на допросах Галилей отрекся от учения Коперника и принес публичное покаяние. «Диалог» был объявлен запрещен­ным, а Галилей стал официально «узником инквизиции» (считался таковым 9 лет). Сначала он жил в Риме, в герцогском дворце, затем в своей вилле Арчетри под Флоренцией. В 1637 г. Галилей ослеп. Он умер на вилле Арчетри.

355

О пользе, которая извлекается из механики и ее орудий

Мне думается, что, прежде чем переходить к рассуждениям по пово­ду механических орудий, было бы чрезвычайно важно рассмотреть их в общем и уяснить себе, каковы те выгоды, которые получают от этих орудий; по-моему, это тем более следует сделать потому, что, на­сколько я наблюдал (если не ошибаюсь), механики часто заблуж­даются, желая применить машины ко многим действиям, невозмож­ным по самой своей природе¹, а в результате и сами оказываются об­манутыми и в равной степени обманывают тех, кто исходил в своих надеждах из их обещаний. Как мне кажется, я понял: главная причи­на подобных заблуждений - это уверенность, что такими приспособ­лениями всегда можно поднять и передвинуть при помощи незначи­тельной силы громадные грузы, обманывая таким образом природу, стремление которой, я сказал бы даже, основа ее устройства, состоит в том, что никакое сопротивление нельзя преодолеть силой, менее мощной, чем оно само. Я надеюсь, что те точные и необходимые до­казательства, которые мы получим в дальнейшем, сделают очевид­ным, насколько ошибочна такая уверенность.

Поскольку было отмечено, что польза, извлекаемая из машин, состоит вовсе не в том, чтобы при помощи машины перемещать малой силой такие грузы, которые мы не были бы в состоянии пере­местить одной только силой, считаю уместным объяснить, какие собственно выгоды получают от машин, так как если нет надежды на какую-либо выгоду, то напрасно затрачивать труд на создание самих машин.

И вот, чтобы начать наши рассмотрения, надо принять во вни­мание четыре предмета: первый - это груз, который нужно пере­нести с места на место; второй - это сила или мощь², которая долж­на его перенести; третий - это расстояние между начальной и конеч­ной точками перемещения; четвертый - это время, в течение кото­рого должно произойти перемещение; но время сводится к тому же, что и скорость, быстрота движения, ибо из двух движений за более быстрое принимается то движение, при котором данное расстояние проходят за меньшее время. Теперь, когда задано любое сопротивле­ние, определена сила и указано любое расстояние, нет сомнения в том, что заданная сила переместит заданный груз на указанное расстояние. Ибо даже если сила весьма мала, то, разделив груз на множество частей, из которых ни одна не превосходит силу, и пере­нося эти части одну за другой, мы переместим в конце концов весь груз на установленное расстояние; но по окончании действия сле­дует сказать, что больший груз был сдвинут и перемещен не силой, меньшей, чем он сам, а силой, несколько раз повторившей то движе­ние и прошедшей пространство, которое один только раз было прой­дено всем грузом. Отсюда вытекает, что скорость силы во столько раз превосходит сопротивление груза, во сколько раз сам груз превосхо­дит силу; однако из того, что за время, пока движущая сила несколь­ко раз преодолевала расстояние между крайними точками движения, само перемещаемое тело прошло его только один раз, не следует все-таки делать вывод, что большое сопротивление оказалось преодолен­ным, вопреки устройству природы, малой силой. О преодолении сопротивления природы можно было бы говорить только в случае, если бы меньшая сила преодолела большее сопротивление с той же скоростью движения, с которой перемещается она сама; чего, как мы с полной уверенностью утверждаем, невозможно добиться при помо­щи какой бы то ни было машины, как изобретенной, так и такой, какую вообще возможно изобрести. Но поскольку иногда бывает не­обходимо, имея малую силу, переместить большой груз целиком, не разделяя его на части, то в таком случае приходится прибегать к ма­шине, с помощью которой и перемещают предложенный груз на уста­новленное расстояние; но при этом той же самой силе неизбежно придется преодолевать то же самое расстояние или другое, равное ему, столько раз, во сколько раз сам груз превосходит силу; так что в конце действия не получим от машины никакой пользы, кроме того, что она переместит данной силой на данное расстояние сразу весь тот груз, который, будучи разделен на части, был бы перемещен той же самой силой в течение того же самого времени на то же расстоя­ние и без помощи машины. А именно это и должно расцениваться как одна из выгод, получаемая от механики, потому что действитель­но часто оказывается необходимым при недостатке силы, но не вре­мени, перемещать целиком большие грузы. Но кто понадеется и по­пытается добиться при помощи машины того же результата, не за­медляя движения перемещаемого тела, тот неизбежно окажется обманутым в своих надеждах и обнаружит непонимание как при­роды механических орудий, так и принципов их действия.

Другая выгода, получаемая от механических орудий, зависит от места, где их применяют, ибо не все механические орудия приме­няются с одинаковым удобством в любом месте.

Объясним нашу мысль примером: беря воду из колодца, мы пользуемся простой веревкой с привязанным к ней сосудом, который

357

принимает и сохраняет то количество воды, какое мы можем вычер­пать за определенное время нашими ограниченными силами; но кто воображает, что можно какой-либо машиной за то же самое время при помощи той же самой силы вычерпать большее количество воды, тот глубочайшим образом заблуждается. И тем чаще и глубже он бу­дет заблуждаться, чем более разнообразные и многочисленные при­способления он будет измышлять. Но, тем не менее, мы видим, что воду извлекают и другими орудиями: так, например, для высушива­ния корабельного трюма используют помпы. Но здесь следует заме­тить, что помпы применяются с той же целью вовсе не потому, что они извлекают больше воды, чем это можно сделать за то же самое время и той же самой силой простым ведром, а только потому, что применение ведра или другого какого-либо подобного сосуда в этом месте не дало бы желаемого результата, т. е. полезного освобождения трюма от любого незначительного количества воды. Это вообще не­возможно сделать ведром, так как оно погружается и черпает воду только там, где она стоит на достаточно высоком уровне. Мы видим, что при помощи той же помпы высушивают и погреба, откуда воду нельзя вычерпать иначе, как только наклонно, а действовать обыч­ным ведром, которое поднимается и опускается на своей веревке пер­пендикулярно, невозможно.

Третья и, вероятно, наибольшая выгода среди других выгод, получаемых от механических орудий, связана с тем, что движет; дви­жение может быть вызвано или какой-либо неодушевленной силой, например течением реки, или же одушевленной силой, расходы на содержание которой окажутся, однако, значительно меньше расхо­дов, необходимых для поддержания силы человека. Так, например, используя для вращения жернова течение реки или силу лошади, до­биваются такого же результата, для которого оказалась бы недоста­точной мощь четырех или шести человек. Именно поэтому и удается нам извлекать выгоду при подъеме воды, а также совершать другие действия, которые люди выполняют и без специальных устройств. Так, ведь уже простым сосудом можно брать воду, поднимать ее и вы­ливать там, где это необходимо; но поскольку лошадь или другой по­добный двигатель обладает только избытком силы, но не умеет рас­суждать и при нем нет приспособлений, устроенных для того, чтобы подхватывать сосуд, вовремя его опоражнивать, а затем снова возвра­щать для наполнения, то механику необходимо восполнить этот есте­ственный недостаток двигателя, придумывая такие приспособления, при помощи которых удавалось бы добиться желаемого результата приложением только силы. В этом-то и заключается величайшая

выгода: она не в том, что колеса или другие машины меньшей силой и с большей скоростью и на большем пространстве переносят тот са­мый груз, который могла бы перенести без применения орудий рав­ная, но разумно и хорошо организованная сила, а в том, что падение воды ничего не стоит или стоит очень мало, а содержание лошади или другого какого-либо животного, сила которого превосходит силу восьми, а то и более человек, потребует гораздо меньше расходов, не­обходимых для содержания такого количества людей.

Итак, вот в чем выгода, которую получают от механических орудий; она не в том вовсе, о чем мечтают неразумные инженеры, ду­мающие обмануть природу и только посрамляющие себя, стремясь применять машины для невыполнимых предприятий.

Из немногого, до сих пор сказанного, и из того, что в этом трактате доказано в дальнейшем, мы придем к тому же убеждению, если будем внимательно воспринимать все, что следует.

Печатается по изданию: Галилей Г. О пользе, которая извлекается из механики и ее орудий / Перевод Н.М. Телевной // Жизнь науки. М., 1973. С. 35-42.

Звездный вестник

Посвящается Козимо II Медичи, четвертому герцогу Этрурии³

Астрономический вестник, содержащий и обнародующий наблюде­ния, произведенные недавно при помощи новой зрительной трубы⁴ на лике Луны, Млечном Пути, туманных звездах, бесчисленных не­подвижных звездах, а также четырех планетах, никогда еще до сих пор не виденных и названных Медицейскими светилами⁵.

В этом небольшом сочинении я предлагаю очень многое для наблюдения и размышления отдельным лицам, рассуждающим о природе. Многое и великое, говорю я, как вследствие превосходства самого предмета, так и по причине неслыханной во все века новиз­ны, а также и из-за инструмента, благодаря которому все это сдела­лось доступным нашим чувствам.

359

Великим, конечно, является то, что сверх бесчисленного мно­жества неподвижных звезд, которые природная способность позво­ляла нам видеть до сего дня, добавились и другие бесчисленные и от­крылись нашим глазам никогда еще до сих пор не виденные, которые числом более чем в десять раз превосходят старые и известные.

В высшей степени прекрасно и приятно для зрения тело Луны, удаленное от нас почти на шестьдесят земных полудиаметров, созер­цать в такой близости, как будто оно было удалено всего лишь на две такие единицы измерения, так что диаметр этой Луны как бы увели­чился в тридцать раз, поверхность в девятьсот, а объем приблизи­тельно в двадцать семь тысяч раз в сравнении с тем, что можно ви­деть простым глазом; кроме того, вследствие этого каждый на осно­вании достоверного свидетельства чувств узнает, что поверхность Луны никак не является гладкой и отполированной, но неровной и шершавой, а также что на ней, как и на земной поверхности, суще­ствуют громадные возвышения, глубокие впадины и пропасти.

Кроме того, отпал предмет спора о Галаксии, или Млечном Пути, и существо его раскрылось не только для разума, но и для чувств, что никак нельзя считать не имеющим большого значения; далее очень приятно и прекрасно как бы пальцем указать на то, что природа звезд, которые астрономы называли до сих пор туманными⁶, будет совсем иной, чем думали до сих пор.

Но что значительно превосходит всякие изумления и что преж­де всего побудило нас поставить об этом в известность всех астроно­мов и философов, заключается в том, что мы как бы нашли четыре блуждающие звезды, никому из бывших до нас не известные и не на­блюдавшиеся⁷, которые производят периодические движения вокруг некоторого замечательного светила из числа известных, как Мерку­рий и Венера вокруг Солнца, и то предшествуют ему, то за ним сле­дуют, никогда не уходя от него далее определенных расстояний. Все это было открыто и наблюдено мной за несколько дней до настояще­го при помощи изобретенной мной зрительной трубы по просвещаю­щей милости божией.

Может быть, и другое, еще более превосходное, будет со вре­менем открыто или мной, или другими при помощи подобного же инструмента; форму и устройство его, а также обстоятельства его изобретения я сначала расскажу кратко, а потом изложу историю произведенных мною наблюдений.

Печатается по изданию: Г-милей Г. Звездный вестник / Перевод Н.М. Телевной // Жизнь науки. М., 1973. С. 38-39.

Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки

Знаменитейшему синьору графу ди Ноайль⁸

Советнику Его христианского Величества,

кавалеру ордена Святого Духа,

фельдмаршалу Эссерцитийскому,

сенешалю и губернатору Роерга,

наместнику Его Величества в Оберни,

моему глубокоуважаемому синьору и патрону

Глубокоуважаемый синьор! Считаю актом благодеяния с Вашей стороны, досточтимый синьор, то, что вы соблаговолили распорядиться моим настоящим сочинени­ем, хотя я, как вам известно, смущенный и напуганный несчастной судьбою других моих сочинений, принял решение не выпускать более публично своих трудов и, чтобы не оставлять их вовсе под спу­дом, сохранять лишь рукописные копии таковых в месте, доступном, по крайней мере, для лиц, достаточно знакомых с трактуемыми мною предметами. Выбирая путь, я остановился на мысли, что прежде и лучше всего будет вручить мою рукопись Вам, ибо я был уверен, что, в силу Вашего особого ко мне расположения, Вы охотно примете на себя хранение моих трудов и сочинений. Для этой цели, воспользо­вавшись проездом Вашим с посольством на обратном пути из Рима, я имел честь приветствовать Вас лично, как уже неоднократно делал письменно, и при этой встрече передал Вам копию настоящих двух к тому времени уже готовых трактатов, которые Вы благосклонно одобрили и согласились беречь в сохранности, а также ознакомить с ними некоторых Ваших друзей во Франции - людей, сведущих в таких науках, показав тем, что я хотя и молчу, но провожу жизнь не совсем праздно. После того я вознамерился приступить к изготовле­нию других копий для рассылки их в Германию, Фландрию, Англию, Испанию и некоторые места Италии, как вдруг совершенно неожи­данно был извещен фирмою Эльзивири, что у нее готовы к печа­танию эти мои произведения и что я должен принять решение отно­сительно посвящения их кому-либо и срочно послать ей текст тако­вого посвящения. Взволнованный такой неожиданной и радостной вестью, я вывел из нее заключение, что желание Ваше поддер­жать меня и распространить мою известность, так же как и участие, принимаемое Вами в моих сочинениях, явились причиною того, что

361

последние попали в руки означенной фирмы, уже печатавшей другие мои работы и почтившей меня выпуском их в свет в прекрасном и бо­гатом издании. Таким образом были вызваны к жизни эти мои сочи­нения, заслуживающие одобрения со стороны Вас, высокого судьи, коего таланты и несравненное благородство служат предметом все­общего удивления. В стремлении к общей пользе Вы решили, что эти сочинения должны быть опубликованы и тем способствовать распро­странению моей известности. При таком положении мне казалось не­обходимым дать какое-либо наглядное доказательство глубокой моей благодарности Вам за благородный поступок, который увеличивает мою славу, давая ей возможность свободно распространяться по все­му свету, тогда как мне казалось достаточным, чтобы она сохраня­лась в более тесных кругах. Поэтому Вашему имени, досточтимый синьор, да будет посвящено мое сочинение; сделать это побуждает меня не только сознание всего того, чем я Вам обязан, но и готов­ность Ваша, да позволено мне будет так выразиться, защищать мою репутацию ото всех, желающих запятнать ее. Вы опять воодушевили меня на борьбу с моими противниками". Вот почему я подвигаюсь вперед под Вашим знаменем и отдаюсь под Вашу защиту, преиспол­ненный благодарности за Ваше расположение, с пожеланием Вам всей возможной полноты счастья и благополучия.

Арчетри, 6 марта 1638 г.

Читателям от издателей

Гражданская жизнь поддерживается путем общей и взаимной помо­щи, оказываемой друг другу людьми, пользующимися при этом, главным образом, теми средствами, которые предоставляют им ис­кусства и науки. Поэтому созидатели последних со времен глубокой древности всегда пользовались общим почетом и уважением; и чем более поразительным или полезным представлялось людям изобре­тение, тем большая хвала и честь воздавались изобретателю, вплоть до его обожествления (таким путем люди по общему соглашению стремились воздать наивысшие почести и увековечить память того, кто создал их благосостояние). Наравне с этим достойны похвалы и удивления также и те люди, которые благодаря остроте своего ума внесли изменения в вещи уже известные, открыли неправильность или ошибочность положений, поддерживаемых многими учеными

почитаемых благодаря этому повсеместно за правду, причем такие крытия достойны похвалы даже тогда, когда они только устраняют ложь, не ставя на место ее истины, которая сама по себе столь труд­но поддается установлению, в согласии с принципом ораторов: «Utinam tarn facila possem vera reperire, quam falsa convincera»¹⁰. Похвал такого рода особенно заслуживают наши исследователи 'последних столетий, в течение которых искусства и науки, доставшиеся нам от древних, доведены до высокой степени совершенства и все продолжают совершенствоваться благодаря трудам проницатель­ных умов, создающих многочисленные доказательства и опыты. ;В особенности это имеет место в отношении наук математических, в которых (если не касаться многих других областей знания, с честью и успехом подвизавшихся на том же поприще) одно из первых мест принадлежит, по общему признанию всех следующих лиц, нашему синьору Галилео Галилею, члену академии деи Линчей. Последний, с одной стороны, показал несостоятельность многих теорий, касаю­щихся разнообразных предметов, подтвердив свои доводы опытами (многочисленные примеры чему имеются в изданных уже его сочи­нениях), с другой - при посредстве телескопа (хотя и изобретенного ранее, но доведенного им до большего совершенства) открыл и ранее всех других опубликовал сведения о четырех звездах - спутниках Юпитера, правильном и точном строении Млечного Пути, солнеч­ных пятнах, возвышенностях и темных частях Луны, тройственном строении Сатурна¹¹, фазах Венеры, свойствах и строении комет, -о чем не знал никто из астрономов и философов древности. Можно сказать поэтому, что он представил всему свету астрономию в новом блеске и что блеск этот (поскольку в небесах и телах небесных с большей очевидностью, нежели во всем остальном, выявляются мудрость и благость Всевышнего Творца) свидетельствует о размере заслуг того, кто расширил наше познание и показал столько нового и замечательного в отношении небесных тел, несмотря на их отда­ленность от нас, граничащую с бесконечностью; ибо наглядность, говоря обыденным языком, в один день научает нас с большей лег­костью и прочностью тому, чему не могут научить правила, повторя­емые хотя бы тысячу раз, так как собственное наблюдение (как выра­жаются некоторые) идет здесь рука об руку с теоретическим опреде­лением. Но еще более выделяются благость и мудрость божества и природы в настоящем сочинении (плоде многих трудов и бдений), из которых явствует, что автор открыл две новые науки и доказал на­глядно-геометрически их принципы и основания. Что должно сде­лать это сочинение еще более достойным удивления, это то, что одна

363

из наук касается предмета вечного, имеющего первенствующее зна­чение в природе, обсуждавшегося великими философами и изложен­ного во множестве уже написанных томов, короче сказать, движения падающих тел - предмета, по поводу которого автором изложено множество удивительных случаев, до сего времени остававшихся никем не открытыми или не доказанными. Другая наука, также раз­витая из основных ее принципов, касается сопротивления, оказывае­мого твердыми телами силе, стремящейся их сломить, и также изо­билует примерами и предположениями, оставшимися до сих пор никем не замеченными; познания такого рода весьма полезны в науке и искусстве механики. Настоящим сочинением мы лишь открываем двери к этим двум новым наукам, изобилующим положениями, кото­рые в дальнейшем могут быть без конца развиваемы позднейшими исследованиями и которые сопровождаются немалым числом допол­нительных предложений, доказанных, но передаваемых не закончен­ными для дальнейшего развития их другими, как это легко заметят и признают все сведущие люди.

Печатается по изданию: Гтлилей Г. Беседы и математические доказа­тельства... // Жизнь науки. М., 1973. С. 40-42.

Примечания

¹ ...ко многим действиям, невозможным по самой своей природе...— т. е. к созданию вечного двигателя.

² ... сила или мощь...- forta о potenza; второй термин стал впослед­ствии употребляться в смысле «мощность», но у Галилея он используется равно как и potere.

³ ...Козимо II Медичи, четвертому герцогу Этрурии - Козимо II, ве­ликий герцог Тоскании (Галилей предпочитает ее древнее название - Этру­рия), жил в 1590-1621 гг. Правил Тосканией в 1690-1621 гг. Его восшествие на герцогский престол во Флоренции, утвержденный за родом Медичи в 1569 г. его дедом, Козимо I, объединившим Тоскану (Этрурию) в одно госу­дарство, вызвало у Галилея надежду, что Козимо II поддержит его научные изыскания. Однако Козимо II, поставивший династию и страну в полную за­висимость от испанских Габсбургов, не оправдал этих надежд. В значитель­ной мере этой зависимости Галилей обязан нападкам на него со стороны прогабсбургских католических сил.

⁴ ...при помощи новой зрительной трубы... - история этого прибора не вполне ясна. В первые годы XVII в. заявку на его изобретение подали в разных городах Голландии Ганс Липперсхей, Яков Андриансен и Захария Янсен, независимо друг от друга. От кого-то из них труба попала в Англию, где математик Томас Харриот и его ученик Уильям Лоуэр не позднее 1609 г. начали с ее помощью наблюдения над пепельным светом Луны, солнечными пятнами, а затем и спутниками Юпитера. Приоритет во всех случаях остает­ся за Галилеем, так как наблюдения англичан остались неопубликованными. Галилей получил трубу почти одновременно с Харриотом, но довел ее до го­раздо более высокой степени совершенства, чем она имела в начале XVII в. в Голландии и Англии.

⁵ ...названных Медицейскими светилами... - или Медическими (в честь герцогов Медичи). Этим названием, впоследствии не привившимся, Галилей обозначил открытые им четыре спутника Юпитера (отметим совпадение их числа с числом Великих герцогов Тосканских, бывших к тому времени). ⁶ ...природа звезд, которые астрономы называли до сих пор туман-

ными... - т. е. туманностей в созвездиях Рака и Плеяд. Эти туманности ока­зались, по наблюдениям Галилея, скоплениями звезд.

⁷...четыре... звезды... не наблюдавшиеся... - см. примеч. 5.

⁸...Ди Ноайль...- Франциск Ноайль, Noailles (1584—1645), посол Франции в Риме. Ранее Ди Ноаль слушал частные лекции Галилея по фор­тификации в Падуе и был, таким образом, отчасти его учеником. Галилей на­деялся через Ди Ноаля получить поддержку Франции и защиту от нападок сторонников Габсбургов - см. примеч. 3.

⁹ Вы опять воодушевили меня на борьбу с моими противниками... -с осудившими Галилея в 1633 г. католическими богословами. Галилей здесь явно выдает желаемое за достигнутое.

¹⁰ «Utinam... convincera» - в переводе с латыни: «Если бы столь же легко было находить истину, как обличать ложь».

¹¹ ...тройственном строении Сатурна... - в несовершенный теле­скоп Галилея кольца Сатурна можно было увидеть как две блестящие точки по сторонам диска планеты. Кольца как таковые разглядел только четверть века спустя X. Гюйгенс.

Эвристические вопросы

1. Как Галилей обосновывает выгоду, которую человек извлекает из исполь­зования машин?

2. Кого Галилей имеет в виду под «неразумными инженерами, думающими обмануть природу»?

3. Как изменилось благодаря открытиям Галилея представление о природе Млечного Пути?

365

4. Почему в качестве примера периодического движения (для сравнения с движением спутников Юпитера) Галилей выбрал именно движение Меркурия и Венеры вокруг Солнца?

5. Какую связь Галилей намечает между своими механическими и астрономическими открытиями?

6. О каких двух новых научных дисциплинах, открытых Галилеем, говорят издатели его труда (или сам Галилей от их лица - см. предисловие «Читателям от издателей»)?

7. Что Галилей имеет в виду под «неподвижными звездами» и почему так их называет?

8. Насколько увеличилось благодаря телескопу Галилея число известных астрономам «недвижимых звезд»?

У. Гарвей

Гарвей (Harvey), Уильям (1578-1657) - английский врач. Открыл кровообра­щение, один из основоположников научной физиологии. В 1597 г. окончил Кембриджский университет, а в 1602-м - Падуанский университет в Италии (где среди прочего слушал лекции Г. Галилея) со степенью доктора. Тогда же, получив второй докторский диплом в Кембриджском университете, на­чал врачебную практику в Лондоне. В 1607 г. был избран членом Королев­ской коллегии врачей. С 1609 г. являлся также хирургом и главным врачом больницы св. Варфоломея, проводил систематические экспериментальные исследования движения сердца и кровообращения у животных. Несмотря на благоприятный прием, который встретило в 1615 г. первое выступление Гар-вея, посвященное кровообращению, он опубликовал свою работу «Анато­мическое исследование о движении сердца и крови у животных» только в 1628 г., после дополнительных наблюдений, опытов и обсуждений с уче­никами. В этом исследовании он опроверг господствовавшее в течение 1500 лет учение Галена о движении крови в организме и сформулировал новые представления о кровообращении. Гарвей показал, что за полчаса сердце выбрасывает количество крови, равное весу животного. Такое боль­шое количество движущейся крови можно объяснить только наличием замк­нутой системы кровообращения. Очевидно, что предположение Галена о не­прерывном уничтожении крови, оттекающей к периферии тела, нельзя было согласовать с этим фактом. Исследования Гарвея выяснили значение малого круга кровообращения и установили, что сердце является мышечным меш­ком, снабженным клапанами, сокращения которого действуют как насос, нагнетающий кровь в кровеносную систему. Установив законы кровообра­щения, Гарвей окончательно опроверг господствовавшие в его время пред­ставления Галена о том, что в кровеносных сосудах (артериях) якобы содер­жится особая «жизненная сила», обусловливающая пульсацию сосудов в организме. В последние годы жизни Гален изучал индивидуальное развитие животных. В 1651 г. был издан второй его трактат «Исследования о зарожде­нии животных». Не обладая микроскопом, Гарвей мог только догадываться о закономерностях эмбрионального развития, и не все его предположения подтвердились в дальнейшем. Он первый сформулировал теорию эпигенеза, установил, что зародыш цыпленка развивается не из желтка куриного яйца, как предполагал Аристотель, и не из белка, как полагал Фабриций, а из за­родышевого кружка, или пятна (определение Гарвея), высказал и обосновал мысль о том, что животные в период эмбрионального развития проходят сту­пени развития животного мира, то есть что онтогенез повторяет филогенез. В результате своих сравнительно-анатомических и эмбриологических иссле­давании Гарвей вывел общеизвестную формулу: «Ех ovo omnia» («Все [живое] из яйца»). В 1654 г. Гарвей был единогласно избран президентом Лондонской медицинской коллегии, но по старости и состоянию здоровья отказался от этой почетной должности.

367

Анатомическое исследование

о движении сердца и крови у животных

Вступление, в котором показана

недостоверность современных знаний

о движении и деятельности сердца и артерий

Кто задумается о движении, пульсе, о деятельности и пользе сердца и артерий, для того понадобится много труда разыскать, что об этом написано было раньше, согласовать это с тем, что обычно думают, и разобрать таким образом, что при этом было высказано правильного, и, с другой стороны, путем вскрытий, опытов и тщательных наблю­дений показать, что было в их мнениях ложного.

Почти все прежние анатомы, врачи, философы вместе с Гале-ном принимают, что пульс и дыхание имеют одно и то же назначение и они различаются только в одном: первый покоится на животном, второе - на жизненном начале¹, в остальном они подобны как в отно­шении пользы, так и по роду движения. Поэтому они утверждают (как Иероним Фабриций² в своей недавно изданной книге о дыха­нии), что, вследствие недостаточности пульса сердца и артерии для вентиляции и охлаждения, природа приспособила вокруг сердца лег­кие. Из этого ясно, что наши предшественники, что бы они ни гово­рили о систоле и диастоле и о движении сердца и артерий, всегда от­носят это и к легким.

Но так как сердце по своему строению и движению отличает­ся от легких, а артерии отличаются от груди, то надо сделать вывод, что назначение и польза сердца и артерий иная, чем груди и легких. Если бы пульс имел то же назначение, что дыхание, и если бы арте­рии воспринимали (как вообще говорят) во время диастолы в свои полости воздух, а во время систолы через те же поры тела и кожи вы­деляли «копоть» и в промежутке между систолой и диастолой содер­жали бы то воздух, то дух (spiritus), то копоть, то что бы могли тогда ответить Галену, который в своей книге утверждает, что в артериях содержится только кровь и ничего больше³? Ни жизненная сила, ни воздух, по опытам, описанным в той же книге Галена, в артериях не содержатся. Если признать, что при диастоле артерии наполняются воздухом и при полном пульсе входит большее количество воздуха, тогда нужно будет согласиться с тем, что если пульс велик и тело при этом погружено в водяную ванну или в ванну из масла, то неизбежно пульс тотчас же должен сделаться или меньшим, или более медлен­ным, так как довольно трудно или даже совсем невозможно, чтобы воздух вошел через жидкость в артерии. Каким образом могут одно­временно и с одинаковой быстротой расширяться поверхностные и глубоколежащие артерии, и как мог бы воздух так же свободно и ско­ро проникнуть через одежду, кожу и тело в одном случае, как через одну только кожу - в другом? Или каким образом артерии зародыша могут привлечь воздух в свою полость через материнское тело и тело матки? Каким образом воспринимают воздух посредством час­той диастолы и систолы артерий через громадные массы воды тюле­ни, дельфины, весь род китов и все рыбы? Сказать, что они глотают воздух, содержащийся в воде, и в воду же отдают копоть, - это будет похоже на сказку. Если артерии выгоняют при систоле копоть из по­лостей через поры мышц и кожи, почему не выгоняется таким же об­разом дух, который, как говорят, содержится в них и который легче, чем копоть⁴? Если артерии как при систоле, так и при диастоле вос­принимают и отдают воздух подобно легким при дыхании, почему же это не происходит при поранении артерий? Известно, что при раз­резе трахеи воздух входит и выходит в двух противоположных на­правлениях. Точно так же очевидно, что при разрезе артерии кровь тотчас же с силой выталкивается, а воздух не входит и не выходит из артерии. Если, по учению древних, пульс артерий охлаждает и про­ветривает части тела, как легкие это делают с сердцем, то как же они говорят, что артерии, наполненные воздухом, разносят из сердца в от­дельные части тела кровь, в изобилии содержащую дух, который со­гревает и как бы восполняет их утраты? Почему же при перевязке ар­терий части тела немеют, охлаждаются, выглядят бледными и бес­цветными и перестают питаться (что, по учению Галена, происходит оттого, что они лишены теплоты⁵, которая притекала сверху из серд­ца)? Отсюда вытекает, что артерии скорее подвозят частям тела теп­лоту, чем охлаждают и проветривают их. К тому же каким образом возможно одновременно привлекать дух из сердца и охлаждение сна­ружи? Кроме того, некоторые, с одной стороны, уверяют, что арте­рии, легкие и сердце функционируют одинаковым образом, но толь­ко сердце является местом возникновения жизненного духа,

369

с другой стороны, они отрицают, что легкие, как думает Колумб⁶, производят и сохраняют жизненный дух. Они даже серьезно утверждают с Гале-ном, в противоположность Эразистрату⁷, что в артериях содержится кровь, а не жизненный дух. Эти мнения так противоречат друг другу, что не без основания взяты под подозрение. Что в артериях содер­жится кровь и что артерии только кровь разносят, это доказано как опытом Галена, так и всяким вскрытием и ранением артерий: из одной вскрытой артерии в течение получаса вся масса крови из всего тела выливается большим и бурным потоком. (То же утверждал Гален во многих местах.) Опыт Галена состоял в следующем: если перевязать артерию в двух местах, говорит он, и между лигатурами разрезать, то найдешь, что между лигатурами содержится только кровь. Таким образом, он доказывает, что артерии содержат только кровь. Поэтому и нам дозволено, таким образом, заключить, что и в перевязанных и вскрытых венах содержится та же кровь, что и в ар­териях. (В этом я много раз убеждался на трупах людей и других жи­вотных.) Чтобы выйти из этого затруднения, некоторые утверждают, что кровь насыщена жизненным духом, и тем самым молчаливо при­нимают, что функция артерий заключается в том, чтобы разносить кровь по всему телу и что артерии наполнены кровью, ибо кровь, на­сыщенная духом, все же кровь. <...>

Если говорят, что содержащаяся в артериях кровь втягивается из сердца посредством диастолы артерии⁸, тогда очевидно, что арте­рии посредством расширения наполняются этой кровью, но не окру­жающим воздухом, как утверждали прежде. Но если говорят, что они также наполняются воздухом из окружающего пространства, в таком случае каким образом и когда они получают кровь из сердца? Если бы это происходило во время систолы, то оказалось бы, что артерии наполняются в то время, когда они сокращаются, или что они напол­няются, но не расширяются, не растягиваются. Если это происходит во время диастолы, то оказалось бы, что диастола имеет двоякое, при этом совершенно разнородное, назначение. Но это невероятно. Даже нельзя признать справедливым утверждение, что диастола артерии и сердца происходит одновременно так же, как одновременно происхо­дит систола. Как могут два так тесно соединенных тела одновремен­но расширяться один от другого, что-то при этом притягивая? Или если они одновременно сокращаются, то опять, как они при этом мо­гут один от другого что-нибудь получить? Кроме того, по-видимому, невозможно, чтобы какое-нибудь тело втягивало в себя нечто и при этом расширялось, если оно не губчатого строения и не было перед тем сжато извне. Трудно себе представить, чтобы подобное могло происходить в артериях. Артерии расширяются при наполнении подобно бурдюкам, но не подобно кузнечным мехам, которые напол­няются вследствие расширения. Я думаю, это легко и просто дока­зать. Однако в книге Галена под заглавием «Кровь содержится в артериях» есть эксперимент, доказывающий противное. Опыт его следующий: он разрезает обнаженную артерию в длину, вкладывает туда камышовую или пустую трубочку так, что через нее кровь не может вытекать, и пока так обстоит дело - рана закрыта и артерия пульсирует. Но как только вокруг артерии и трубочки стягивают нит­ку и завязывают ее, причем стенка артерии плотно к трубочке прижи­мается, тотчас часть артерии по ту сторону узла больше не пульси­рует. Я сам повторял этот опыт Галена и думаю, что на живом живот­ном при бурном выделении крови из артерии едва ли можно было правильно сделать этот опыт. Для меня нет сомнения, что кровь через отверстие трубочки должна протекать дальше. Гален посред­ством этого опыта доказывает, что сила пульса проходит от сердца по стенке артерии и что благодаря этой силе пульса артерии во время расширения наполняются подобно кузнечным мехам, а не растяги­ваются подобно бурдюкам при их наполнении. При рассечении арте­рии так же, как и при ранении, мы наблюдаем противоположное: кровь льется из артерии большими толчками то ближе, то дальше, попеременно. Толчкообразное выбрасывание наблюдается всегда во время диастолы артерии, а не во время систолы. Из этого ясно выте­кает, что артерия растягивается вследствие напора крови, так как она, сама растягиваясь, не могла бы выбросить с такой силой кровь, а ско­рей она должна была бы насосать воздух через рану, как понимали обычно деятельность артерий. Толщина стенок артерий также гово­рит против того, что сила пульса проходит от сердца по стенкам ар­терии. У некоторых животных артерии совсем не отличаются от вен. В конечностях человека и вообще в мелких разветвлениях артерий (как, например, в мозгу) никто не мог бы отличить по толщине сте­нок артерию от вены, потому что они имеют совершенно одинаковую оболочку. Кроме того, при аневризме от ранения или от растяжения наблюдается такая же пульсация, как и в нормальных артериях, хотя аневризма и не имеет нормальной оболочки артерий. Это подтверж­дает великий ученый Риолан в 7-й книге⁹. Никто не должен думать, что деятельность пульса и дыхания одно и то же потому только, что пульс и дыхание учащаются одновременно, как, например, это происходит во время бега, гнева или при купании, или по другой причине, вызывающей нагревание. (Об этом говорит Гален.)

371

Этому обстоятельству противоречит не только опыт (Гален старается это привести в согласие), когда пульс вследствие чрезмерного наполне­ния увеличивается, а дыхание становится уменьшенным, но и то об­стоятельство, что у мальчиков наблюдается частый пульс, в то время как дыхание редко; то же наблюдается при страхе, заботах и при не­которых лихорадках. Вот какое противоречие возникает при указан­ных взглядах. С неменьшими трудностями разрешается, может быть, и то, что утверждают о цели сердечного пульса, и то, что связано с деятельностью сердца. Утверждают, что сердце есть источник и место возникновения жизненного духа, посредством которого оно отдельным частям дает жизнь, но при этом отрицают, что правый же­лудочек образует дух, ибо он предназначен только для питания лег­ких. На это якобы указывает то обстоятельство, что у рыб и у всех животных, не имеющих легких, нет и правого желудочка. Таким об­разом, правый желудочек как бы существует ради легких.

1. Почему же тогда устройство обоих желудочков почти одина­ково, строение мускулов, клапанов, сосудов, ушков в обеих полови­нах сердца то же самое? При вскрытии оказывается, что они напол­нены одинаково свертывающейся и темнеющей кровью. Почему в таком случае мы должны принять, что они предназначены для раз­ных функций, хотя их деятельность в воспроизведении пульса одна и та же? Если трехстворчатые клапаны при входе в правый желудочек препятствуют возвращению крови в полую вену¹⁰ и если полулунные клапаны в устье артериальной вены" созданы для того, чтобы поме­шать возвращению крови, почему же мы должны отрицать, что для левого желудочка подобное образование служит для другой цели?

2. И так как они вообще по величине, форме, положению поч­ти одинаковы, то почему в левом желудочке они служат препятстви­ем для выхода и возврата жизненного духа, а в правом - крови? Один и тот же орган не может быть одинаково хорошо приспособлен для задержки крови и жизненного духа.

3. Артериальная вена и венозная артерия¹² одинаковы по вели­чине; почему же одна должна служить для домашнего употребления, а именно для питания легких, а другая - для общественной службы всему организму?

4. Как можно поверить (это заметил еще Реальд Колумб), что для питания легких требуется такое большое количество крови? Ибо артериальная вена больше обоих разветвлений бедренной вены.

5. Я спрашиваю: почему же требуется пульс правого желудочка, если легкие находятся так близко и имеют сосуд такой широкий и, кро­ме того, они сами находятся в непрерывном движении? Какая причина заставляет природу из-за питания легких создать второй желудочек?

Если говорят, что левый желудочек притягивает вещество из легкого и из правой половины сердца, чтобы образовать дух и чтобы наделить кровью вместе с духом аорту, а отсюда послать копоть об­ратно через венозную артерию в легкое и опять дух в аорту, то отче­го существует такое разделение и каким образом и дух и копоть странствуют туда и сюда, не смешиваясь? Если трехстворчатые мит­ральные клапаны не мешают выступу «копоти» в легкое, то как они помешают возврату воздуха из аорты после диастолы сердца, и как будут задерживать полулунообразные клапаны возврат духа (в после­дующей диастоле сердца) из аорты, и как вообще можно сказать, что кровь вместе с жизненным духом распределяется посредством веноз­ной артерии из левого желудочка в легкие без того, чтобы трехствор­чатые клапаны этому помешали? А ведь утверждали, что воздух вхо­дит через тот же самый сосуд из легкого в левый желудочек и будто те же самые трехстворчатые клапаны должны быть помехой возвра­ту его. Помилуй Бог! Каким же образом помешают трехстворчатые клапаны возврату воздуха и не помешают выступлению крови?

Далее указывают, что артериальная вена, большой и емкий со­суд с толстой оболочкой, подобной оболочке артерии, назначена толь­ко для питания одной части (именно для питания легких); почему в таком случае принимают, что почти такой же величины венозная артерия, с ее мягкой оболочкой, подобной оболочке вены, назначена для питания многих частей? Хотя при этом предполагают, что воз­дух из легких по ней проникает в левый желудочек; подобно этому утверждают, что из сердца копоть возвращается в легкие, также пред­полагают, что насыщенная жизненным духом кровь из сердца идет в легкие, чтобы их освежить.

Каким же образом через один и тот же сосуд проходят ко­поть из сердца и воздух к сердцу? Подобного явления в природе не наблюдалось, чтобы один и тот же сосуд был предназначен для раз­ных целей.

Если утверждают, что копоть и воздух движутся по одному и тому же пути туда и сюда, как через дыхательное горло, то почему же при разрезе венозной артерии никто не находил ни воздуха, ни копо­ти? Каким же образом происходит, что мы в венозной артерии видим всегда плотную кровь, а не воздух, тогда как в легких всегда наблю­дается оставшийся воздух?

Если бы кто-нибудь повторил опыт Галена и у живой собаки, разрезав дыхательное горло, наполнил через меха легкие воздухом, а затем перевязал дыхательное горло, то при вскрытии грудной полос­ти он нашел бы в легких большое количество воздуха, заполняющее легкое до самых его поверхностных слоев. Ничего подобного не ока­залось бы ни в венозной артерии, ни в левом желудочке. Если бы у собаки сердце притягивало воздух из легкого или легкие отда­вали воздух, то тем более это происходило бы во время вышеописан­ного опыта.

373

Кто может сомневаться в том, что при раздувании легких у тру­па воздух прошел бы в сердце, если бы существовал такой проход? Венозной артерии приписывали такое большое значение в проведе­нии воздуха из легких в сердце, что Иероним Фабриций утверждал, что легкие ради этого сосуда и созданы и что этот сосуд есть главная часть легких.

Но я возражу на это так: если венозная артерия назначена для проведения воздуха, зачем же она построена, как вена? Природа для отправления этой функции скорее нуждалась бы в кольцеобразных трубках наподобие бронхиальных разветвлений, чтобы эти трубки были постоянно расширены, не могли спадаться и оставались сво­бодными от крови, чтобы никакая жидкость не препятствовала про­хождению воздуха, как это бывает при заболевании легких, когда бронхиальные разветвления закрыты слизью.

Еще менее правдоподобен тот взгляд, который утверждает, что для возникновения жизненного духа необходимо двоякое вещество (воздушное и кровяное) и что кровь просачивается через невидимые поры сердечной перегородки из правого желудочка в левый, а воздух через большой сосуд, венозную артерию, притягивается из легких, для чего имеются в сердечной перегородке несколько отверстий. Кля­нусь, что нет никаких отверстий и нельзя их указать. Кроме того, сер­дечная перегородка плотней, чем какая-либо другая часть тела, за ис­ключением костей и нервов. Но если бы и существовали отверстия, то каким образом было бы возможно при одновременном сокраще­нии правого и левого желудочка просачивание чего-нибудь из одной полости в другую? Почему бы тогда мне не думать, что скорее пра­вый желудочек притягивает в себя жизненный дух из левого, чем ле­вый - кровь из правого через те же самые отверстия? Действительно, странно предполагать, что кровь притягивается через слепые, неви­димые отверстия, тогда как воздух проходит через открытый путь. Для чего же прибегать к указанию пути для крови в левый желудочек через невидимые и неизвестные поры, если имеется открытый путь через венозную артерию. Что касается меня, то мне странно, зачем создают дорогу через твердую, толстую, крепкую сердечную перего­родку, а не через открытый венозный сосуд и через рыхлую, губча­тую массу легкого. Кроме того, если бы кровь могла протекать через перегородку или могла всасываться, для чего тогда нужны были бы венечная артерия и вена с их разветвлениями, предназначенными для питания перегородки? Особенно достойно внимания следующее: если природа уже у зародыша (где все рыхло, мягко) принуждена была проводить кровь через овальное отверстие в левый желудо­чек из полой вены в венозную артерию, то каким образом могла бы проходить кровь у взрослого через сердечную перегородку, которая с годами делается более плотной?

Андрей Лауренций¹³ (кн. 9, гл. 11, вопр. 12), основываясь на ав­торитете Галена (в книге о локализации болезней) и на опыте Голле-рия¹⁴, утверждает, что у страдающих эмпиэмой впитанные из груд­ной полости в венозную артерию гной и слизь могут выделяться через левый желудочек и через артерии мочой и испражнениями. Он приводит в подтверждение даже случай какого-то меланхолика, кото­рый при выделении мутной, пахучей мочи избавлялся от припадков и от потери сознания. После смерти этого больного при вскрытии у него была найдена в левом желудочке и в грудной полости жидкость, подобная той, которую он выделял при жизни в моче. В мочевом пу­зыре и в почках такой жидкости не оказалось. Голлерий гордится тем, что правильно, по его мнению, поставил диагноз.

Но я немало удивляюсь, как мог Голлерий говорить, что ино­родная жидкость может выделяться этим путем и в то же время не мог или не хотел согласиться, что этим путем проходит кровь из лег­ких в левый желудочек.

Итак, из этих рассуждений ясно, что сказанное вашими пред­шественниками о движении и назначении сердца и артерий или не­правильно, или туманно, или кажется невозможным тому, кто не­много больше и внимательней подумал об этом. Поэтому полезно пристальней заняться этим делом и посредством наблюдений над сердцем и артериями не только человека, но также и разнообразных животных, и посредством частых вивисекций и многих вскрытий найти истину. <...>

Глава девятая

Доказательство кругового движения крови, подтверждаемое первой предпосылкой

Во избежание обвинений в том, что наше учение голословно утверж­дает сомнительные заключения без всяких оснований, а также в том, что мы допускаем не необходимые нововведения, мы предлагаем

375

три предпосылки, которые ясно докажут справедливость того, что я выдвигаю и обнаруживаю истину.

Первая - кровь, выталкиваемая сердцем, беспрерывно прохо­дит из полой вены в артерии в таком большом количестве, что пища не могла бы ее пополнить, причем вся масса крови совершает весь этот путь в очень короткое время; вторая - кровь, выталкиваемая пульсациями артерий, беспрерывно проникает в каждый член и в каждую часть тела, проникает в количестве значительно большем, чем нужно для питания организма, и в большем, чем могла бы дать пища; третья - вены беспрестанно возвращают кровь из каждого чле­на в сердце.

Если это допущено, следовательно, этим я высказал, что кровь циркулирует, отбрасывается сердцем в конечности и возвращается из конечностей обратно в сердце, выполняя, таким образом, круговое движение.

Предположим (рассуждая или экспериментируя), что при со­кращении сердце теряет некоторое количество крови: действитель­но, желудочек после сокращения содержит меньше крови настоль­ко, насколько меньше становится его объем, таким образом некото­рое количество крови проходит в аорту: ибо во время систолы изве­стное количество крови вытекает, как это доказано в III главе. Все признают этот факт, ибо устройство клапанов явно доказывает это. Поэтому вполне законно допустить, что в артерию проходит 4-я, 5-я, 6-я или же минимум 8-я часть крови, содержимой в расширен­ном желудочке.

Таким образом, предположим, что у человека при каждом со­кращении сердца проходит в аорту V₂ унции, 3 драхмы или 1 драхма крови. Эта кровь не может возвратиться обратно в сердце благодаря препятствию клапанов. В полчаса сердце имеет больше тысячи со­кращений; у некоторых животных до 2, 3 и даже 4 тысяч. При соот­ветствующем вычислении получается, что в V₂ часа времени прохо­дит через сердце 2000 драхм, или 3000 драхм, или 500 унций; это ко­личество больше всего того количества крови, которое находится во всем теле. Предположим, что у овцы или собаки при каждом сокра­щении проходит 1 скрупул крови, следовательно, в V₂ часа это соста­вит 1000 скрупулов, или 3 V₂ фунта крови, а во всем теле ее не боль­ше 4 фунтов, как я в этом убедился на овце.

Таким образом, вычислив количество крови, посылаемой серд­цем при каждом сокращении, какое с вероятностью можно предполо­жить, сосчитав сокращения, видно, что вся масса крови из вен в ар­терии должна проходить через сердце и через легкие.

Но если мы возьмем не полчаса, а час или даже день: ясно, что сердце при систоле направляет в артерии больше крови, чем могла бы дать пища, чем могли бы содержать вены. Я не допускаю возра­жения, будто сердце при сокращении иногда посылает кровь, иногда нет или посылает ничтожное, почти мнимое количество. Это мнение было уже опровергнуто нами, как противное здравому смыслу. Если при расширении сердца желудочки должны наполняться кровью, то также по необходимости кровь выталкивается при сужении сердца из желудочков, которые при этом силой сокращения через широкие от­верстия отбрасывают немалое количество крови (так как проход зна­чителен и сокращение достаточно сильно), - приблизительно V³ , 7₆ или '/₈ ее. Соотношение количества крови до и после сокращения должно быть таково же, как объем расширенного и сжатого сердца. И как при расширении сердце наполняется не мнимым или незамет­ным количеством крови, так и при сокращении оно выбрасывает не воображаемое или ничтожное количество ее, но всегда определен­ное, пропорциональное сокращению сердца. Следовательно, если сердце человека, быка или овцы при одном сокращении пропускает одну драхму крови, то при 1000 сокращениях в полчаса сердце про­пустит в артерии 10 фунтов и 5 унций. Если при одном сокращении проходит 2 драхмы, то в V₂ часа пройдет 20 фунтов и 10 унций. Если по V₂ унции, следовательно - 41 фунт и 8 унций, если же по 1 унции, то, значит, 83 фунта и 4 унции крови пройдет из вен в артерии. Что же касается количества крови, проходящей при одном сокращении сердца в артерии, и что касается колебания этого количества, то я по­зднее возьмусь подробно объяснить это при помощи своих многочис­ленных наблюдений.

А теперь я хотел бы, чтобы все убедились в том, что я узнал, а именно что кровь проходит то в большем, то в меньшем количе­стве, что циркуляция происходит при различной скорости, согласуясь с темпераментом, возрастом, с внешними и внутренними причинами, естественными и противоестественными явлениями, сообразно вре­мени сна или отдыха, питания, упражнения и состояния духа и про­чим подобным условиям. Если бы кровь не возвращалась обратно круговым путем, то какое бы малое количество крови ни проходило через сердце и легкие, все-таки оно оказывается гораздо больше того количества, которое могла бы дать перевариваемая пища.

Это обнаруживается с полною очевидностью всеми, кто зани­мается вивисекцией. Нет необходимости вскрывать аорту для того, чтобы вся кровь из тела артерии и вен вытекла бы меньше чем в пол­часа времени; для этого достаточно вскрыть какую угодно малую артерию (по замечанию Галена, даже у человека), это могут подтвер­дить и мясники, которые при убое быка перерезывают ему шейные артерии, и кровь меньше чем в полчаса вытекает вся; то же проис­ходит при ампутациях и удалении опухолей вследствие обильного кровотечения.

377

Силу этого аргумента не может ослабить возражение, будто при убое быка и ампутации через вены вытекает столько же или больше крови, чем через артерии. Факты говорят против этого. Вены при этом спадаются и выделяют очень мало крови, так как здесь от­сутствует какая бы то ни было сила, изгоняющая кровь наружу. Это­му же мешает расположение клапанов (как мы это позднее увидим), тогда как из артерии, как из насоса, кровь стремительно и полной струей выбрасывается наружу. Кроме того, известен опыт вскрытия сонной артерии у овцы или собаки, причем вена остается нетрону­той: кровь сейчас же с силой начинает выбрасываться, и очень скоро представляется удивительное зрелище! Все вены и артерии тела опо­ражниваются.

Итак, после всего сказанного [ясно, что] артерии иначе не мо­гут получать кровь из вен, как только посредством сердца.

В этом невозможно сомневаться после следующего опыта; перевязав аорту у самого выхода ее из сердца и вскрыв сонную или другую какую-либо артерию, можно видеть, что артерии опоражни­ваются, а вены вздуваются от крови.

Этим объясняется большое количество крови в венах и малое в артериях при вскрытии трупов, а также и причина нахождения в пра­вом желудочке значительно большего количества крови, чем в левом. Этот факт наводил на размышление древних и заставлял предполагать, что левый желудочек при жизни наполнен лишь жизненным духом. На самом же деле, вероятно, это происходит оттого, что кровь может пройти из вен в артерии исключительно через сердце и через легкие. У мертвого же животного, легкие которого перестали действовать, кровь не может проходить из разветвлений артериальной вены в венозную артерию и оттуда в левый желудочек сердца. (То же мы наблюдаем и у зародыша, у которого кровь не проходит через легкие: ибо у зародыша эти органы неподвижны и не в состоянии закрывать и открывать неви­димые поры.) Кроме того, так как сердце переживает легкие и продол­жает еще некоторое время биться после прекращения их работы, то ле­вый желудочек и артерии посылают еще кровь во все части тела и в ве­ны, но, не получая крови из легких, они быстро опоражниваются. Это самое сильное доказательство нашей системы, ибо нельзя дать более убедительных объяснений, чем те, которые мы привели.

Из этого следует, что, чем сильнее бьются артерии при крово­излиянии, тем быстрее вытекает наружу кровь. Вот почему при об­мороках, при испуге и других подобных явлениях можно успокоить и остановить всякое кровотечение, ибо при этом сердце сокращается

медленнее и слабее.

По этой же причине на трупе, когда сердце перестало биться, никакое усилие не может заставить вытолкнуть хотя бы половину крови при вскрытии сонной артерии, артерии или вены голени или других сосудов. Также и мясник при убое быка, желая выпустить из него всю кровь, должен перерезать ему сонную артерию в то время, когда сердце еще сокращается.

Наконец, позволю себе сказать, что до сих пор никто не изучил истинного местоположения и причины анастомозов вен и артерий: где они располагаются и по какой причине происходят. Я подхожу те­перь к рассмотрению этого вопроса. <...>

Печатается по изданию: Гарвей У. Анатомическое исследование о движении сердца и крови у животных. М.; Л., 1927. С. 1-10, 43—47.

Примечания

¹ ...первый покоится на животном, второе - на жизненном начале... -к концу XVI в. установилась точка зрения, что дыхательная функция, общая для растений и животных (и это действительно так, хотя суть этой общ­ности - клеточное дыхание - оставалась неизвестной), есть функция жиз­ненная (vitalis) в широком смысле; напротив, пульс и биение сердца, прису­щие лишь животным, суть функции животные (animalis) в узком смысле, т. е. тоже жизненные, но не присущие растениям.

²... Иероним Фабриций... - Иероним Фабриций (1537-1619)- профес­сор анатомии и хирургии в Падуе. Его исследование о дыхании («De respira-tione et ejus instruments libri duo») появилось в 1615 г.

³ ...кровь и ничего больше... - Гален, римский врач II—III вв., первым доказал, что артерии содержат кровь (а не воздух, как считали до него). Ему же принадлежит предположение, что из вен кровь попадает в артерии, где чем-то обогащается: он, как и Гарвей, не мог представить этот процесс кон­кретнее, так как не знал ни о капиллярах, ни о кислороде.

⁴ ...артерии выгоняют при систоле копоть... дух... легче, чем ко­поть... - Гарвей критикует господствовавшие в его время представления о роли систолы, ставя целью заменить их своим учением о кровообращении. Под копотью (fuligo) в сущности имелись в виду «шлаки», выводимые из организма в ходе обмена веществ; дух (spiritus) - жизненное начало, не­известная сила (только через 150 лет выяснилось, что многие действия, при­писывавшиеся «духу», на самом деле связаны с кислородом).

379

⁵ ...лишены теплоты... - Галенова «теплота» играла ту же объяс­няющую роль, что и средневековые «духи»; обесцвечение тканей и прочие результаты исчезновения «теплоты» на самом деле связаны с прекращением подачи кислорода (см. предыдущ. примечание).

⁶ ...Колумб... - Реальд Колумб (Коломбо). Даты жизни неизвестны. Знаменитый анатом, ученик Везалия, профессор Падуанского универ­ситета. Главное его произведение «De re anatomica libri XV» появи­лось в 1559 г. Нередко ему приписывают открытие легочного кровообра­щения.

⁷ ...Эразистрат... - Эразистрат (Erasistratos) родился в 304 г. до н. э. Анатом и физиолог из Александрийского музейона. О его жизни и учении известно только по трудам Галена.

⁸ ...диастолы артерии... - под «диастолой артерии» средневековые авторы имели в виду «всасывание» ими крови при расширении; Гарвей вер­нее интерпретирует соответствующие наблюдения, считая, что активную роль играют в данном случае не стенки артерий, но вталкиваемая в них серд­цем кровь.

9 ...Риолан в 7-й книге... - имеется в виду труд «Anthropograthia» («Описание человека») французского анатома Жана Риолана (1580-1657), декана медицинского факультета Парижского университета.

¹⁰ ...в полую вену... - под этим названием Гарвей объединяет верхнюю и нижнюю полые вены.

Ч ...артериальной вены... - т. е. легочной артерии.

¹² ...венозная артерия...- так Гарвей называет все легочные вены в

целом.

¹³ ...Андрей Лауренций... - имеется в виду труд А. Лауренциуса (умер в 1609 г.), профессора университета Монпелье, «Historia anatomica humani corporis» («Анатомическое описание человеческого тела»).

¹⁴ ...опытеГоллерия... - Жак Голлерий (Голлериус, Улье), (ум. в 1562 г.), врач, профессор медицинского факультета Парижского университета.

Эврестические вопросы

1. Каково соотношение между пульсом и дыханием согласно Гарвею и его оппонентам?

2. В чем, по Гравею, разница между трактовкой понятия систолы применительно к сердцу и к артериям?

3. Как Гарвей доказывает, что пульсация артерий вызывается биением сердца, а не сокращением стенок артерий?

4. Каковы три предпосылки, выдвигаемые Гарвеем для обоснования его учения о кровообращении?

5. Из чего следует вывод Гарвея, что кровь поступает в артерии из вен лишь под действием сердца?

6. В чем в рассуждениях Гарвея выступает мысль о наличии двух кругов

кровообращения, большого и малого?

7. В чем в приведенных текстах виден интерес к эмбриологии и к использованию ее данных для подтверждения гипотезы о кровообращении?

381

И. Кеплер

Кеплер (Kepler), Иоганн (1571-1630) - немецкий астроном. Родился в г. Вейль-дер-Штадт (Вюртемберг, Германия) в бедной семье. В 1588 г. окончил монастырскую школу со степенью бакалавра и в 1589-м поступил в Тюбин-генский университет. Профессор математики и астрономии Тюбингенского университета М. Местлин частным образом познакомил Кеплера с учением Коперника о гелиоцентрической системе мира, хотя сам был вынужден из­лагать астрономию в соответствии с геоцентрической системой Птолемея. По окончании университета в 1593 г. Кеплер получил степень магистра, но не был допущен к богословской деятельности. В 1594 г. он был направлен лектором по математике и астрономии в высшую школу в Граце (Штирия), где написал свое первое крупное сочинение «Тайна Вселенной» (1596). В этой работе он пытался установить числовую зависимость, связывающую расстояния планет от Солнца с известными геометрическими телами - пра­вильными многогранниками. Религиозные преследования со стороны като­ликов побудили протестанта Кеплера покинуть Грац; в 1600 г. он переехал в Прагу к астроному Тихо Браге, после смерти которого (1601) получил в свое распоряжение материалы его наблюдений. В 1602 г. он был назначен преем­ником Браге в звании математика при императоре Рудольфе II, но с половин­ным окладом. В Праге Кеплер издал ряд трудов, в том числе трактат «Допол­нения к Витело» (1604) о приложении оптики к астрономии; в нем он рас­смотрел астрономическую рефракцию и указал на сияние, появляющееся вокруг Солнца во время полных солнечных затмений, - солнечную корону. Там же он впервые дал закон убывания света обратно пропорционально квадрату расстояния от источника. В более позднем трактате «Диоптрика» (1611) Кеплер описал изобретенный им телескоп из двух двояковыпуклых чечевиц, широко употреблявшийся впоследствии. Важнейшим сочинением Кеплера явилась «Новая астрономия» (1609), посвященная изучению движе­ния планеты Марс по наблюдениям Тихо Браге (и отчасти по собственным наблюдениям) и содержащая два первых закона движения планет, установ­ленных для Марса на основе обширных вычислений. В 1612 г. Кеплер пере­ехал в Линц. В 1619 г. появилась «Гармония мира», в которой он дал тре­тий закон, объединяющий теорию движения всех планет в стройное целое (в остальном эта большая книга содержит идеи о музыке небесных движе­ний). Позже Кеплер изложил теорию солнечных и лунных затмений, их при­чин, способов предсказания ряда других явлений; внес значительную по­правку в общепринятую тогда оценку расстояния Земли от Солнца. В 1619 г. Кеплер издал трактат «О кометах». Начавшаяся Тридцатилетняя война и усиленные преследования протестантов католиками привели к тому, что

Кеплер в поисках убежища отправился в 1626 г. в Ульм. Там он закончил (в 1627) книгу «Рудольфовы таблицы» (названную по имени Рудольфа И), подводившую итог многолетних трудов Кеплера и наблюдений Тихо Браге. Эти таблицы давали возможность в удобной форме вычислять для любого момента времени положения планет с высокой для той эпохи точностью. В 1628-1630 гг. Кеплер состоял в качестве астролога при имперском полко­водце А. Валленштейне. В 1630 г. он поехал в Регенсбург, в дороге забо­лел и вскоре после приезда в Регенсбург умер. Законы Кеплера, вошедшие в основу теоретической астрономии, получили свое объяснение в механике И. Ньютона, в частности в законе всемирного тяготения. Математические способности Кеплера проявились не только в астрономических трудах, но также и при рассмотрении стереометрических задач («Новая стереометрия винных бочек»), для чего он предложил способ, содержащий в себе зачатки анализа бесконечно малых.

Новая астрономия, основанная на причинах, или Физика неба, представленная исследованиями движения звезды Марс согласно наблюдениям дворянина Тихо Браге

Введение в это сочинение

В настоящее время крайне тяжела участь тех, кто пишет математи­ческие, особенно же астрономические, книги. Если не соблюдается необходимая строгость в терминах, пояснениях, доказательствах и выводах, то книга не будет математической. Если же строгость со­блюдена, то чтение книги становится очень утомительным, особенно по-латыни, которая лишена прелести, свойственной греческой пись­менной речи. Поэтому сейчас очень редко встретишь подходящих читателей; большинство же предпочитает вообще уклоняться от чте­ния. Много ли можно найти математиков, взявших на себя труд цели­ком прочесть «Конические сечения» Аполлония Пергамского? Одна­ко этот материал, благодаря рисункам и линиям, воспринимается гораздо легче, чем астрономический.

Сам я отношу себя к математикам, но при повторном чтении моего труда, воспроизводя в уме смысл доказательств, некогда вло­женный мною самим в рисунки и текст, я испытываю напряжение

383

всех умственных сил. Если же стремиться облегчить понимание ма­териала, вставляя туда и сюда перифразы, то в математических во­просах это представляется мне болтовней, и поступать так - значи! совершать ошибку противоположного характера.

Действительно, пространное изложение также затрудняет понимание, причем не в меньшей степени, чем краткое и сжатое. Последнее ускользает от глаз разума, первое - отвлекает их. Здесь - недостаток света, там - избыток блеска; здесь глаз ничего не воспри­нимает, там он ослеплен.

Поэтому я принял решение: насколько можно, облегчить чита­телю понимание этого труда, предпослав ему подробное введение.

Я достигаю этого двояким образом. Прежде всего я привожу таблицу, где дан обзор всех глав книги. Поскольку предмет книги многим читателям незнаком и различные специальные термины, равно как различные разбираемые в этой книге вопросы, похожи друг на друга и вместе с тем тесно связаны друг с другом как в целом, так и в деталях, эта таблица, по моему мнению, лишь тогда будет полезной, когда можно будет, сопоставляя все термины и все вопросы, охватить их одним взглядом и уяснить их путем взаимно­го сравнения. Например, в двух местах, а именно в III и IV частях, я рассматриваю естественные причины, незнание которых побуди­ло древних ввести эквант (уравнивающую точку). Читатель, дошед­ший до III части, может подумать, что я рассматриваю вопрос о пер­вом неравенстве, относящемся к движению отдельных планет Однако этот вопрос обсуждается впервые только в IV части; в тре­тьей же части я занимаюсь эквантом, вызванным вторым неравен­ством, - общим для всех планет изменением движения и опреде­ляющим главным образом теорию Солнца. Обзорная таблица помо­гает разобраться в этом.

Но и эта обзорная таблица не у всех будет иметь одинаковый успех. Многим эта таблица, которую я вручаю как путеводную нить для ориентировки в лабиринте моего труда, покажется запутаннее гордиева узла. Для них здесь, в начале, в суммарном виде сопостав­лено многое из того, что при беглом чтении нелегко заметить, по­скольку оно частично рассеяно по всему моему труду. В особен­ности для тех, которые считают себя физиками и укоряют меня, а еще больше Коперника и заодно самых древних авторов, утверждавших, что Земля движется¹, в потрясении основ наук; для них я тщательно перечислю относящиеся сюда положения главных разделов, с тем чтобы собрать перед глазами доказательства, на которых основы­ваются мои выводы, столь ненавистные для них.

Когда они увидят, что это выполнено надежно, они могут на рыбор либо взять на себя тяжкий труд самим прочесть и изучить до­казательства, либо поверить, что я, профессиональный математик, правильно применил чистый, геометрический метод. В этом случае они могут, в соответствии с поставленной ими задачей, обратиться к предложенным здесь основам доказательств и детально их испытать, памятуя, что построенные на них доказательства будут несостоятель­ны, если удастся опрокинуть эти основы. Таким же образом я посту­паю, когда смешиваю, как это обычно бывает у физиков, возможное с несомненным и на этой смеси строю вероятное заключение. Так как в этом труде я соединяю небесную физику с астрономией, то неуди­вительно, что возникает много предположительных суждений. Это лежит в природе физики, медицины и других наук, в которых наряду с очевидными, достоверными фактами используются также априор­ные предположения.

Как должно быть известно читателю, существуют две школы астрономов. Одна из них возглавляется Птолемеем и называется ста­рой школой; другая считается новой, хотя она весьма стара². Первая рассматривает каждую планету в отдельности, саму по себе, и для каждой дает причины движения по ее собственному пути. Вторая сравнивает планеты между собой и выводит то, что в их движениях оказывается общим, из одной и той же общей причины. Последняя школа не является единой. Так, Коперник и древний Аристарх, к ко­торым присоединяюсь и я, полагают, что причиной кажущегося по­коя и попятного движения планет является движение Земли - наше­го местожительства, в то время как Тихо Браге ищет эту причину в Солнце, вблизи которого, согласно его предположению, эксцентриче­ские круги всех пяти планет связаны как бы в узел (конечно, не мате­риальный, но имеющий количественный смысл), и этот узел он, так сказать, заставляет вместе с Солнцем обращаться вокруг неподвиж­ной Земли.

Эти три воззрения на мир имеют и другие особенности, также отличающие эти школы. Однако эти отдельные особые свойства лег­ко так изменить и улучшить, что все три главных воззрения на астро­номию, или небесные явления, станут практически равноценными и сведутся к одному и тому же.

Замысел моего труда заключается прежде всего в том, чтобы улучшить астрономические знания во всех трех формах, особенно в отношении движения Марса, в частности достигнуть согласия значе­ний, вычисленных из таблиц, с небесными явлениями, что до сих пор нельзя было сделать с достаточной точностью. Например, в августе

385

1608 года Марс отстоял от места, определяемого вычислением по Прусским таблицам небесных движений, почти на 4°. В августе и сентябре 1653 года эта ошибка, полностью устраненная в моих вы­числениях, выросла почти до 5°.

Поставив себе такую цель и успешно достигнув ее, я перехожу к Аристотелевой метафизике или, точнее, к небесной физике и исследую естественные причины движений. На основании этого рассмотрения с совершенной ясностью доказывается истинность коперниканского уче­ния (с небольшими изменениями), ложность двух других и т. д.

Все части моего труда связаны, сплетены и смешаны друг с другом. Я пробовал много путей - как проложенных древними, так и теми, которые я исправил по их образцу, - чтобы достичь улучшения метода астрономических расчетов. Однако к цели привел только один путь, который направлен как раз к установленным мною физическим причинам.

Первый шаг к исследованию физических причин состоял в до­казательстве того, что упомянутая выше общая точка эксцентров не является некоей точкой в окрестности Солнца, а центром самого Солнца, таким образом, это не та точка, которую предполагали Коперник и Браге.

Если ввести это уточнение в Птолемееву систему, то, согласно Птолемею, приходится в качестве предмета исследования взять не движение центра эпицикла, вокруг которого равномерно движется эпицикл, а движение другой точки, которая удалена от центра на та­кую же часть диаметра, на какую, согласно Птолемею, центр солнеч­ной орбиты удален от Земли и которая лежит на той же или на парал­лельной линии.

Приверженцы Браге могут меня упрекнуть в безрассудном новшестве; они же, оставаясь при всеми принятых воззрениях древ­них и взяв точку пересечения эксцентров не в Солнце, а вблизи него, на этой основе могли бы предложить способ вычисления, соответ­ствующий небесному ходу. Птолемей мог бы мне сказать, что при учете численных данных Тихо его гипотеза соответствует результа­там наблюдений, если принимать во внимание только эксцентр, опи­сываемый центром эпицикла, по которому происходит равномерное обращение. Поэтому в своих действиях я должен соблюдать осто­рожность; иначе я со своим новым способом вычисления не достиг­ну того, что уже достигается старым способом.

Чтобы отвести это возражение, в первой части труда показано, что новый способ вычисления позволяет получить то же самое, что и старый.

Во второй части я приступаю к главному, а именно я воспроиз-у по моему методу положение Марса при его противостоянии це­нному Солнцу не хуже, а даже лучше, чем другие авторы по старо-методу получают положения Марса, противостоящего среднему олнцу.

В то же время я во всей второй части оставляю нерешенным то касается геометрических доказательств на основе наблюдений) прос о том, кто более прав, они или я. Однако я частично доказал первой части, особенно в гл. 6, что в случаях, когда мы одинаковым 5разом удовлетворим требованиям определенных наблюдений т>рые для наших построений суть путеводные нити), мой метод ответствует физическим причинам, а их метод - нет.

И только в четвертой части, в гл. 52, я весьма обстоятельно казал (с помощью наблюдений, столь же безошибочных, как и -жние, которым старый метод не удовлетворяет, а мой удовлетво-т наилучшим образом), что положение эксцентра Марса таково, «го именно центр Солнца, а не какая-либо точка в его окрестности, Лежит на линии апсид и что все эксцентры, следовательно, пересе­каются в Солнце.

Чтобы установить это не только в отношении долготы, но так­же и в отношении широты, я провел в пятой части, в гл. 67, аналогич­ное доказательство, основываясь на широтных наблюдениях.

В моем труде этого нельзя было доказать ранее, поскольку в эти астрономические доказательства необходимо входит точное значение причин второго неравенства в движении планет. Для этого снача­ла в третьей части аналогичным образом надо было открыть нечто новое, не известное моим предшественникам, и т. д.

Именно в третьей части я доказал, что как в случае правильно­сти так называемого старого метода, использующего среднее движе­ние Солнца, так и в случае правильности моего нового метода, ис­пользующего истинное движение Солнца, ко второму неравенству, относящемуся ко всем планетам вообще, примешивается нечто от причин первого неравенства. Отсюда я показываю Птолемею, что его эпициклы в качестве центров имеют не те точки, вокруг которых их движение происходит равномерно. Также я показываю Копернику, что круг, по которому движется Земля вокруг Солнца, имеет в каче­стве центра не ту точку, вокруг которой ее движение регулярно и рав­номерно. И таким же образом я показываю Тихо Браге, что круг, по которому вышеупомянутая точка пересечения (или узел) обегает экс­центр, имеет в качестве центра не ту точку, вокруг которой это дви­жение происходит регулярно и равномерно. Действительно, если

387

я уступлю Браге в том, что точка пересечения эксцентров не совпа­дает с центром Солнца, то он непременно должен будет сказать, что обращение этой точки пересечения, по величине и времени совпа­дающей с Солнцем, эксцентрично и смещено к Козерогу, в то время как эксцентрическое обращение Солнца смещено к Раку. То же было бы с эпициклами Птолемея.

Далее я показываю, что если поместить точку пересечения или узел эксцентров в самом центре Солнца, то общая орбита назван­ного узла и Солнца эксцентрична относительно Земли и смещена к Раку; но этот эксцентриситет составляет только половину эксцент­риситета точки, вокруг которой Солнце движется регулярно и равно­мерно.

Хотя, согласно Копернику, эксцентр Земли также смещен к Ко­зерогу, но только на половину эксцентриситета, который определяет смещение (также к Козерогу) той точки, вокруг которой Земля дви­жется равномерно.

Точно так же, как я доказал, на эпициклических диаметрах, простирающихся от Козерога к Раку, лежат, согласно Птолемею, три точки, из которых обе крайние одинаково удалены от средней, а рас­стояние между ними относится к диаметру эпицикла, как полный эксцентриситет Солнца относится к диаметру его орбиты. Из этих трех точек средняя всегда есть центр эпицикла, смещенная к Раку -точка, вокруг которой эпицикл движется равномерно, и, наконец, смещенная к Козерогу - точка, описывающая эксцентр, который мы ищем, когда следим за истинным движением Солнца вместо средне­го, так что в этой точке эпицикл как бы прикреплен к эксцентру. Так в эпицикле каждой планеты содержится вся теория Солнца, со всеми особенностями его орбиты и движения.

После того как все это доказано безошибочным методом, тем самым обеспечена первая ступень физического обоснования и в то же время совершенно ясно возведена новая ступень в обосновании воззрений Коперника и Браге, но не Птолемеевых, которые, напро­тив, стали более неясными и лишь вероятными.

Что бы ни двигалось, Земля или Солнце, в любом случае твер­до доказано, что движущееся тело движется неравномерным об­разом, а именно медленно, когда оно далеко от покоящегося тела, и быстро, когда оно близко к покоящемуся телу.

Здесь обнаруживается сразу различие трех учений в физичес­ком отношении, правда, путем предположений, но таких, надежность которых ничем не уступает предположениям врачей о функциях час­тей тела и другим физическим предположениям.

Первым выбывает из игры Птолемей. Кто поверит в существо­вание стольких (вполне похожих друг на друга, даже тождественных) теорий Солнца, сколько имеется планет, когда видно, что Браге до­стигает той же цели с помощью единственной теории Солнца? Дей­ствительно, в физике есть общепринятая аксиома: Природа тратит как можно меньше средств³.

Превосходство Коперника над Браге^* в отношении физики не­ба подтверждается многими основаниями.

Прежде всего Браге устранил эти пять теорий Солнца из планет­ных теорий, спрятал их у центров эпицентров, объединил и сплавил друг с другом. Положение вещей, соответствующее этим теориям, он, однако, оставил как есть. Действительно, согласно Браге, как и соглас­но Птолемею, каждая планета не только совершает собственное дви­жение, но также в действительности движется вместе с Солнцем; оба движения соединяются в одно, и из этого возникают петлеобразные движения. Это происходит потому, что, как твердо установил Браге, не существует постоянных орбит. Но Коперник освободил пять планет от чуждого им движения и свел причину обманчивой видимости к изме­нениям положения точки наблюдения. Таким образом, у Браге, как раньше у Птолемея, движения были без нужды многообразными.

Если же нет постоянных орбит, то движущие силы разума или души оказываются в действительно незавидном положении, посколь­ку от них требуется принимать во внимание множество обстоя­тельств, чтобы заставить планеты выполнять смешанное движение. Их принуждают меньше всего одновременно и раз навсегда задавая начальные точки, центры и периоды обращения. Если же, однако, Земля движется, то, как я доказываю, движение в большей своей ча­сти может быть вызвано не одушевленными, а материальными, разу­меется, магнитными силами. Сказанное слишком общо; из доказа­тельств, на которых мы остановимся подробнее, следует несколько иная картина.

Если движется именно Земля, то доказано, что закон ускоре­ния или замедления ее бега определяется мерой ее приближения к Солнцу ила ее удаления от него. У других планет имеет место то же явление: в соответствии с их большим или меньшим удалением от Солнца они разгоняются или тормозятся. Доказательство этого, таким образом, чисто геометрическое.

389

Из этого вполне надежного доказательства делается физичес­кий вывод, что источник движения пяти планет лежит в Солнце. От­сюда весьма вероятно, что источник движения Земли лежит там же, где находится источник движения других пяти планет, т. е. также в Солнце. Отсюда весьма вероятно, что и Земля движется, поскольку обнаружилась вероятная причина ее движения.

С другой стороны, неподвижное положение Солнца в центре мира возможно главным образом потому, что в нем находится источ­ник движения по крайней мере пяти планет. Будем ли мы следовать Копернику или Браге, в обоих случаях в Солнце находится источник движения пяти планет, по Копернику также и шестой - Земли. Более вероятно считать, что источник всех движений покоится, а не дви­жется⁴.

Если мы, однако, будем следовать воззрениям Браге и будем считать Солнце движущимся, то прежде всего остается доказанным, что оно движется медленно, когда оно удалено от Земли, и быстро, когда оно приближается к ней, и притом это нам не кажется, а проис­ходит в действительности. Именно в этом проявляется действие уравнительного круга, введенного мною по явной необходимости в теорию Солнца.

На этом вполне строго доказанном результате я мог бы тотчас, следуя вышеупомянутому физическому предположению, построить следующий физический тезис: Солнце вместе со всем своим тяжким грузом из пяти эксцентров (я выражаюсь намеренно резко) приводит­ся в движение Землей, или источник движения Солнца и связанных с ним пяти эксцентров находится в Земле.

Теперь посмотрите на оба небесных тела - на Солнце и на Зем­лю и составьте себе мнение о том, какое из них скорее всего подхо­дит в качестве источника движения другого: Солнце ли, движущее другие пять планет, движет Землю, или же Земля движет Солнце, движитель других и во много раз больших, чем она? Чтобы не счи­тать Солнце движимым Землей, что бессмысленно, приходится при­писывать Солнцу покой, а Земле - движение.

Что можно сказать о времени обращения, равном 365 дням? Оно по своей величине лежит между временами обращения Марса (687 дней) и Венеры (225 дней). Разве здесь природа не подтверж­дает во весь голос, что обращение, для которого требуются эти 365 дней, лежит как раз между обращениями Марса и Венеры вокруг Солнца и потому происходит вокруг Солнца? Таким образом, это - обращение Земли вокруг Солнца, а не Солнца вокруг Земли. Однако это относится больше к моей книге «Mysterium Cosmographicum»

(«Космографическая тайна»), и здесь мы приводим лишь те доказа­тельства, которые разработаны в данном труде. <...>

Рассуждения о движении тяжелого тела мешают многим пове­рить в движение Земли (одушевленное, или лучше магнитное). Им следовало бы взвесить следующие положения.

Математическая точка, пусть даже центральная точка мира, не может сдвинуть тяжелое тело и притянуть к себе - ни под воздей­ствием, ни сама по себе. Пусть физики докажут, что такая сила есть в точке, которая не телесна и определяется лишь относительно.

Невозможно, чтобы камень стремился двигаться к математи­ческой точке или к центру мира, независимо от тела, расположен­ного в этой точке. Пусть физики докажут, что в природе есть предме­ты, тяготеющие к тому, что есть ничто.

И также не потому стремится тяжелое тело к центру мира, что оно бежит от границ шарообразного мира. Ибо мера его уклонения от центра мира незаметна и ничтожна по сравнению с расстоянием до границ мира. И в чем причина этой ненависти? Какой силой, какой мудростью должна быть вооружена тяжесть, чтобы с такой точ­ностью убегать от врага, расположившегося кругом? Или как велика должна быть ловкость и точность, с которой внешние границы мира так тщательно преследуют своего врага?

Тяжелое тело также не увлекается, как водоворотом, вращени­ем первого движителя, расположенного в центре. Ибо если даже мы предположим, что такое вращение существует, то оно не распростра­няется на внешние области; в противном случае мы ощущали бы его и были бы им увлечены и с нами Земля, или скорее сначала бы сорва­ло с места нас, а потом - Землю. Все это, даже для моих противни­ков, - нелепые выводы. Отсюда ясно, что принятое учение о тяжести ошибочно.

391

Истинное учение о тяжести опирается на следующие аксиомы (см. «Mysterium Cosmographicum»).

Каждая телесная субстанция, поскольку она телесна, от приро­ды склонна покоиться в том месте, где она находится одна, вне сфе­ры действия сил со стороны родственного тела.

Тяжесть состоит во взаимном телесном стремлении двух род­ственных тел к соединению или связи (такой же характер имеет и магнитная сила), так что Земля гораздо больше притягивает камень, чем камень стремится к Земле⁵.

Тяжелое тело падает (в частности, если мы поместим Землю в центр мира) не к центру мира как таковому, а к центру родственного круглого тела, а именно Земли. Куда бы ни была помещена Земля и куда бы ни переносилась в силу своей живой способности, всегда тяжелое тело стремится к ней.

Если бы Земля не была круглой, то тяжелое тело не падало бы всюду прямолинейно к центру Земли, а падало бы с различных сто­рон к различным точкам.

Если два камня переместить в произвольное место мира близ­ко друг к другу и вне области действия третьего родственного тела, то эти камни, подобно двум магнитным телам, соединятся в проме­жуточной точке, причем один из них приближается к другому на рас­стояние, пропорциональное массе другого.

Если бы Луна и Земля не удерживались на своих орбитах жи­вой или какой-то другой эквивалентной силой, то Земля поднялась бы к Луне на V₅₄ часть расстояния между ними, а Луна спустилась бы к Земле на 53 части этого расстояния; там бы они и соединились. При этом предполагается, что вещество обоих тел имеет одинаковую плотность.

Если бы Земля перестала притягивать к себе воды, то вся мор­ская вода поднялась бы наверх и потекла бы на Луну.

Область притягивающей силы Луны простирается до Земли и увлекает воду в тропический пояс, где вода вздымается к Луне, до­стигшей зенита; правда, это незаметно в замкнутых морях и заметно там, где морские просторы широки и воды располагают большим пространством, в котором и разыгрываются приливы и отливы. Это ведет к тому, что оголяется побережье в умеренных поясах, а также в тех местах тропического пояса, где берег образует вытянутые зали­вы, близкие к морю. Отсюда вполне возможно, что при поднятии во­ды в более широких морских бассейнах она как бы бежит от Луны в прилегающих более узких заливах, если они не слишком плотно за­крыты; она понижается, поскольку снаружи перемещается большая масса воды.

Так как Луна быстро проходит через зенит, а массы воды не могут так быстро следовать за ней, то в тропическом поясе возника­ет в западном направлении морское течение, которое наталкивается на противостоящее побережье, как на запруду. Когда же Луна уда­ляется, скопление вод или приливная масса, направляющаяся в тро­пический пояс, растекается, так как отпадает тяга, приведшая массу в движение. Будучи поднята, эта масса течет, как в сосудах с водой, назад, берет приступом собственные берега и заливает их. Так как Луны нет, то этот подъем порождает следующий, до тех пор пока не по­явится Луна, которая снова берет подъем за поводок, взнуздывает его и ведет за собой в соответствии со своим собственным движением.

аким образом, все берега, одинаково открытые, заливаются в один i тот же час; отступившие дальше - заливаются позже, те и другие различным образом вследствие того, что море имеет к ним различ­ный доступ. <...>

Хотя это и выходит за рамки изложенного, я позволю себе в связи с этим привести доводы, долженствующие увеличить дове­рие читателей к морским приливам и через них - к притягательной силе Луны.

Именно, если сила притяжения Луны простирается до Земли, то отсюда следует, что в той же степени сила притяжения Земли про­стирается до Луны и выше и что, далее, ни одна вещь, состоящая из земного вещества и поднятая на высоту, не может избежать могучих объятий этой силы притяжения.

Ни одна вещь, однако, состоящая из телесного вещества, не может быть абсолютно легкой; напротив того, относительно более легким является то, что по своей природе или вследствие случайно­го нагревания тоньше. Таким я называю не только пористое тело со многими зияющими полостями, но и в общем случае то, что в том же пространственном объеме, занятом каким-нибудь тяжелым телом, за­ключает меньшее количество телесного вещества.

Из определения легкого тела следует его движение. Так, нель­зя считать, что, подымаясь, оно удаляется до границы мира или что оно не притягивается Землей; ибо оно притягивается, но меньше, чем тяжелое, и, вытесненное тяжелым, покоится и удерживается Землей на своем мосте.

Но поскольку сила притяжения Земли, как говорилось, прости­рается далеко вверх, то на самом деле камень, удаленный на рас­стояние, которое сравнимо с диаметром Земли, не будет успевать за ней, если она движется. Напротив, он будет смешивать силы своего сопротивления с силами притяжения Земли, подобно тому как на­сильственное движение слегка освобождает снаряды от притяжения Земли: они опережают движение Земли, если ими выстрелили к вос­току, и отстают, если - к западу. Таким образом, они покидают место выстрела вследствие приложения силы и притяжение Земли не мо­жет полностью воспрепятствовать действию этого усилия, пока длится вызванное им движение.

Однако снаряд не удаляется от земной поверхности более чем на одну стотысячную часть диаметра Земли, и даже дым и газы, со­держащие всего меньше земного вещества, подымаются в высоту не более чем на одну тысячную часть радиуса Земли. Отсюда видно, что сила сопротивления газов, дыма и вертикально вверх выстреленного тела не могут, равно как их естественное предрасположение к покою, воспрепятствовать действующему на них усилию, так как сила сопротивления не находится в каком-либо отношении к этому уси­лию. Так, тело, брошенное вертикально вверх, падает на то же место, и движение Земли этому не мешает; она не может быть вытащена из-под тела, а увлекает за собой летящие в воздухе тела, поскольку они сцеплены с нею магнитной силой, как если бы Земля касалась этих тел.

393

Если понять и тщательно взвесить эти положения, то не толь­ко видна несостоятельность бессмысленного и неправильного пред­ставления о физической невозможности движения Земли, но и стано­вится ясным, как отвечать на различные физические возражения.

Коперник предпочитает считать, что Земля и все земное, хотя бы и отдаленное от Земли, образуется одной и той же движущей ду­шой, которая одновременно вращает как Землю, так и оторванные от ее тела частицы. Сообразно этому насильственные движения совер­шают насилие над этой душой, распространяющейся на все частицы, подобно тому как я утверждаю, что насильственные движения совер­шают насилие над телесной силой (которую мы называем тяжестью или магнитной силой).

Для оторвавшихся частиц достаточна тем не менее эта матери­альная сила, а одушевленная - излишня.

Хотя многие крайне опасаются, что скорость этого движения будет влиять на них и на все земные создания, для этого нет никаких оснований. (Ср. об этом гл. 15 и 16 моей книги «О звезде и созвездии Змееносца».)

Там же можно найти подробности о том, как Земля на всех па­русах несется по своей огромной орбите, чудовищная величина кото­рой обычно выдвигается как возражения Копернику. Показано, что именно это вполне соответствует обстоятельствам, в то время как ско­рость неба не соответствует обстоятельствам и была бы чудовищной, если бы Земля покоилась на своем месте совершенно неподвижно.

Еще более многочисленны те, которым мешает согласиться с Коперником набожность, поскольку они, утверждая, что Земля движется и Солнце покоится, боятся упрекнуть во лжи говорящего в Писании Св. Духа.

Этим надлежит подумать о следующем: так как наиболее мно­гочисленные и важные сведения мы воспринимаем зрительно, мы не можем отделить нашу речь от зрительных впечатлений. И вот каждо­дневно мы большей частью говорим, следуя нашим зрительным впе­чатлениям, хотя мы хорошо знаем, что на самом деле это не так. <...>

Что Солнце не появляется на горизонте, как из шатра (хотя это так воспринимается глазами), псалмопевец знал; что Солнце движет­ся, он предполагал, поскольку так кажется глазам. И он сказал и то и другое⁶, поскольку то и другое представляется глазам. И нельзя счи­тать, что он там или здесь сказал неправду; ибо зрительному впечат­лению внутренне присуща особая истина, подходящая для выраже­ния затаенных намерений автора псалма, событий Евангелия и также явления Сына Божьего. Иисус Навин прибавляет сюда еще долины, к . которым должны двигаться Солнце и Луна, именно потому, что так ему казалось на Иордане⁷. И оба достигли своей цели: Давид (и с ним Иисус, сын Сирха) хотел прославить величие Бога, благодаря которо­му эти вещи так представляются нашим глазам или выражают таин­ственный смысл посредством этих видимых явлений. Но Иисус хо­тел, чтобы Солнце для него оставалось целый день посередине неба, для восприятия глазами, в то время как оно для других людей тогда же оставалось под Землей.

Но невдумчивые люди видят противоречие в словах: «Солнце покоится, это значит, что Земля покоится». Они не принимают во внимание, что это противоречие возникает лишь в рамках оптики и астрономии, а поэтому не проникает в область человеческого разума. Они также не хотят видеть, что Иисус имел только одно желание: чтобы горы не похитили у него солнечный свет, и это желание он об­лачил в слова, соответствующие зрительному восприятию. Ибо в это мгновение было бы весьма нецелесообразно думать об астрономии и об ошибках зрительного восприятия. Ибо если кто-нибудь дал понять Иисусу, что Солнце в действительности не движется к долине Аиа-лонской, а только так кажется, то он конечно воскликнул бы, что он желает продления дня для себя, как бы это ни произошло! Так же он поступил бы, если бы кто-либо начал с ним спор о постоянной непо­движности Солнца и движении Земли. Бог легко понял из слов Иису­са, что тот хочет, и выполнил его просьбу, задержав движение Земли, так что Иисусу казалось, что Солнце стоит. Содержание просьбы Иисуса сводилось к тому, что ему нужно было, чтобы так казалось, а это произошло в действительности. И нужно было, чтобы каза­лось не что-то бесполезное и пустое, а нечто связанное с желаемым действием.

Но в гл. 10 «Оптики в астрономии» можно найти причины того, почему всем людям кажется движущимся Солнце, а не Земля. Нам представляется Солнце малым, а Земля, напротив, большой.

395

Также и движение Солнца вследствие его медленности не воспри­нимается непосредственно, а лишь на основании размышления, поскольку через некоторое время изменяется его расстояние до гор. Отсюда следует, что без предварительного рассуждения нельзя пред­ставлять себе Землю с опирающимся на нее небесным сводом иначе, как огромное, неподвижное здание, в котором Солнце, кажущееся та­ким маленьким, как пролетающая в воздухе птица, спешит с одной стороны на другую. Это представление всех людей явилось исход­ным пунктом понимания первой строки Св. Писания. Вначале, гово­рит Моисей, Бог сотворил небо и землю. Он говорит так, потому что эти две главные части мироздания ощущаются нашим зрением. Дело обстоит так, как если бы Моисей сказал: все это мироздание, которое ты видишь, - наверху светлое, внизу темное, простирающееся вдаль, на котором ты стоишь и которое тебя накрывает, сотворил Бог.

В другом месте человека спрашивают, может ли он исследо­вать высоту неба наверху и глубину земли внизу. Обе обычно кажут­ся человеку одинаково простирающимися в бесконечные дали. И все-таки не найдется человека в здравом уме, который на основании этих слов претендовал бы на то, чтобы ограничить усердную работу астрономов, доказывающую ничтожную малость Земли по сравне­нию с небом или исследуемыми астрономическими расстояниями. Ибо эти слова относятся не к измерениям с помощью разума и рас­суждения, а к прямым измерениям, которые для человеческого тела, прикованного к Земле и дышащего воздухом, невозможны. Здесь сле­дует прочитать всю гл. 38 книги Иова и сравнить ее с тем, что достиг­нуто в астрономии и физике.

Если кто-либо приведет то место из 24-го псалма, в котором го­ворится, что «Земля стоит на водах», чтобы на нем основать новое, действительно безумное учение о Земле, плавающей по водам, то ему с полным правом скажут, что он должен оставить Св. Духа в по­кое и не выставлять его на посмешище физическим школам; ибо псалмопевец подразумевал здесь только то, что давно знают и еже­дневно наблюдают люди, а именно то, что суша (после отделения верхних вод) прорезана огромными реками и омывается морями. То же говорится и в другом месте, где израильтяне поют о том, что они сидят на реках вавилонских, т. е. около рек или на берегах Евфра­та и Тигра.

Если принять это, то почему же не принять, что в других мес­тах, которые обычно противопоставляются утверждению о дви­жении Земли, следует подобным же образом отвернуться от физики, обратившись к смыслу Писания?

Поколение уходит (говорит Екклезиаст) и поколение приходит, но Земля пребывает вечно. Здесь Соломон вряд ли хотел спорить с астрономами, а скорее хотел напомнить людям об их бренности, о том, что Земля - обитель человечества - остается одной и той же, движение Солнца беспрестанно замыкается в себе самом, ветер веет по кругу и возвращается в то же место, реки текут из источников в море, из моря же обратно к источникам, наконец, рождаются новые люди, в то время как другие уходят, и жизненный спектакль продол­жается как прежде: ничего нет нового под Солнцем.

Здесь ты не слышишь никаких физических положений. Дело здесь идет об увещании нравственном, ясном и очевидном для всякого, однако мало ценящемся. Это и хочет внушить Соломон. Ибо кто не знает, что Земля остается неизменной? Кто не видел, что Солнце ежедневно встает на востоке, реки постоянно текут в море, ветры постоянно чередуются, одни люди сменяют других? Однако кто думает о том, что постоянно играется все тот же жизненный спек­такль с переменой ролей и что в человеческих делах нет ничего нового? Следовательно, Соломон, указав на видимое всеми, хочет напомнить о том, на что большинство несправедливо не обращает внимания.

Принято считать, что 103-й псалом посвящен естественным наукам, так как он весь касается явлений природы. Там говорится, что Бог основал Землю на основании, которое не дрогнет вовеки ве­ков. Но автору псалма совершенно чуждо обсуждение физических причин. Ибо он полностью довольствуется величием Бога, сотворив­шего все это, и поет славу Богу-творцу, перечисляя одно за другим все, что видят глаза. По зрелом размышлении мы найдем здесь пояс­нение к шести дням творения. Первые три дня были посвящены раз­делению царств природы; в первый день свет был отделен от внеш­ней тьмы, во второй - вода внизу отделена от вод наверху твердью (воздушной сферой), на третий - суша отделена от морей, причем суша была одета растениями и деревьями. Три последних дня посвя­щены украшению разделенных царств природы: четвертый - небу, пятый - морям и воздуху, шестой - суше. И псалом состоит из час­тей, соответствующих шести дням творения; этих частей также на­считывается шесть. Ибо во 2-м стихе Творца, как ризой, облачают светом, первыми сотворенными вещами и творениями первого дня. Вторая часть начинается 3-м стихом и говорит о наднебесных водах, раскинувшемся небе и воздушных явлениях, которые псалмопевец явно приписывает верхним водам, а именно о тучах, ветрах, громе и молнии. Третья часть начинается 6-м стихом и прославляет Землю как основание всего, что здесь обсуждается.

397

Действительно, псалмо­певец все относит к Земле и к населяющим ее живым существам, по­скольку, согласно свидетельству глаз, мир разбивается на две главные части - на небо и землю. Вот здесь он созерцает землю, которая за такое долгое время не опускается, не распадается, не рушится, хотя никто не знает, на чем она стоит. Он хочет не поучать людей вещам, которых они не знают, а напомнить о вещах, которые они оставляют без внимания, а именно о величии и могуществе Бога в его творе­ниях - таких огромных, неколебимых и крепких. Если астроном учит, что Земля несется через созвездия, то он не опровергает того, что говорит здесь псалмопевец, и не отрицает человеческий опыт. Тем не менее очевидно, что Земля, создание Бога - строителя мира, не рушит­ся, как обычно рушатся старые и обветшавшие постройки, что она не оседает набок, что обитель живых существ не приходит в беспорядок, что горы и берега стоят крепко и несокрушимо под натиском ветров и волн, как в самом начале. Псалмопевец прибавляет еще прекрасную картину отделения воды от суши и украшает ее, описывая источники и ту многообразную пользу, которую источники и горы приносят птицам и четвероногим зверям. Так же не пропускает он украшения поверхно­сти Земли, которое Моисей упоминает среди созданного в третий день. Но он вводит его своеобразно, как окрапление сверху, с неба, и укра­шает еще перечислением проистекающих от него благ; оно дает про­питание и усладу людям и логова зверям.

Четвертая часть начинается 20-м стихом; она прославляет тво­рения четвертого дня, Солнце и Луну, а в особенности пользу, кото­рую приносит животным и людям различение времени. Для людей -это понятная вещь, так что совершенно ясно, что здесь псалмопевец не хочет выступать как астроном. Ибо в противном случае он не упу­стил бы напомнить о пяти планетах; действительно, ничто так не чу­десно и не прекрасно, ничто для разумных людей так ясно не дока­зывает мудрости Творца, как движение планет. Пятая часть трактует в 26-м стихе о труде пятого дня, когда море наполнилось рыбой и украсилось кораблями. Шестая часть открывается, несколько менее отчетливо, 28-м стихом и касается одушевленных обитателей Земли, сотворенных в шестой день. В заключение псалмопевец говорит во­обще о благости Бога, который все поддерживает и все творит зано­во. Итак, псалмопевец переносит все, что он сказал о мире, на живые существа; он не упоминает ни о чем неизвестном, ибо его цель в том, чтобы воспеть известное, а не исследовать неизвестное, напротив того - он призывает людей к созерцанию благодеяний, которые им принесли труды каждого дня.

И я тоже заклинаю моего читателя не забывать о благости Бога, к созерцанию которой так настоятельно призывает псалом, когда читатель возвращается из храма, и вступает в школу астроно­мии, и вместе со мной славит мудрость и величие Творца. Я убеди­тельно показываю это читателю, излагая картину мира, исследуя причины и объясняя ошибки зрительного восприятия; и он может не только ревностно славить Бога за крепость и несокрушимость Земли ' как за дар, составляющий счастье всей одушевленной природы, но также признавать мудрость Творца в движении Земли - таком таин­ственном, таком необыкновенном.

Тем, кто слишком ограничен, чтобы понимать астрономи­ческую науку, или слишком малодушен, чтобы без ущерба для своей набожности верить Копернику, я могу лишь посоветовать покинуть школу астрономии, по своему усмотрению спокойно осу­дить философские учения и посвятить себя своим делам. Он мо­жет отречься от нашего движения в пространстве, вернуться домой и возделывать свой огород. Подымая к небу глаза, кото­рыми он только и видит, пусть он от всего сердца возносит благо­дарность и хвалу Богу-творцу; пусть он остается в убеждении, что чтит Бога не меньше, чем астроном, которому дар, полученный от Бога, позволяет видеть зорче глазом разума и по-своему славить своего Бога.

По этой причине можно в какой-то степени принять ученым воззрения Браге на картину мира. Оно представляет собой нечто среднее. С одной стороны, оно, насколько возможно, освобождает ас­трономов от ненужного набора многочисленных эпициклов, прини­мает вместе с Коперником причины движения, не известные Птоле­мею, и оставляет также место для физических исследований, ставя Солнце в центре планетной системы. С другой стороны, оно прием­лемо для большинства образованных людей и устраняет движение Земли, в которое трудно поверить. При этом, конечно, астрономиче­ская теория планет запутывается в трудностях и небесная физика приходит в не меньший беспорядок.

Вот и все об авторитете Св. Писания. Относительно мнений святых о явлениях природы я скажу одним словом: в богословии имеют вес авторитеты, в философии же - разумные основания. Хотя святой Лактанций отрицал шаровидность Земли, святой Августин соглашался с шаровидностью Земли, но отрицал антиподов; святым является также сегодняшнее официальное мнение, признающее ма­лость Земли, но отрицающее ее движение. Но для меня более свя­щенной является истина, и я, при всем своем почтении к отцам церк­ви, научно доказываю, что Земля кругла, кругом заселена антипода­ми, незначительна и мала и летит через созвездия.

399

Но достаточно об истинности коперниковской гипотезы. Мы должны вернуться к цели, поставленной в начале этого введения. Я сказал вначале, что мое изложение астрономии основывается не на выдуманных гипотезах⁸, а на физических причинах и что я пытаюсь достичь этой цели по двум основаниям. Первое заключается в откры­тии того, что планетные эксцентры пересекаются в теле Солнца, вто­рое - в познании того, что в теорию Земли входит уравнительный круг с половинным эксцентриситетом. Назовем теперь третье осно­вание; из сравнения II и IV частей я получил совершенно надежное доказательство того, что для Марса эксцентриситет уравнительного круга точно половинный, в чем Браге сомневался долго, а Копер­ник - все время. Отсюда, на основе заключения по индукции, я сде­лал в III части для всех планет следующий предварительный вывод: так как нет постоянных орбит, что доказал Браге, исследуя кометные орбиты, то тело Солнца является источником силы, приводящей в об­ращение все планеты. Причину этого я определил бы так: хотя Солн­це остается на своем месте, оно вращается, как токарный станок, и из себя во все стороны испускает нематериальную специю своего тела подобно нематериальной специи своего света. Эта специя при враще­нии тела Солнца вращается наподобие бурного водоворота, охваты­вающего весь мир, и одновременно увлекает за собой в круговое дви­жение тела планет, в более сильной или более слабой степени; это за­висит от того, как расположены они по закону своего истечения - плотно или редко.

После установления общей силы, обращающей все планеты вокруг Солнца, каждую по своему кругу, из хода моих доказательств с необходимостью следует, что каждой планете придается особенный движитель, находящийся в самих планетных шарах; от постоянных орбит, следуя учению Браге, я уже отказался. В III части я исследовал и этот вопрос.

Совершенно неимоверного труда стоили мне в IV части дви­жители, выведенные указанным выше образом, с помощью которых должны были быть получены расстояния планет от Солнца и управ­ления эксцентров, однако они получились ошибочными и не согласо­вывались с наблюдениями. Это произошло не потому, что они были введены неправильным образом, а потому, что я, околдованный тра­диционным мнением, их привязал, так сказать, к мельничным коле­сам - кругам. С этими оковами на ногах они не могли выполнять сво­его назначения.

Моя утомительная работа только тогда пришла к концу, когда я прошел через четвертый этап физических гипотез; путем исключи­тельно кропотливых доказательств, обработав очень много наблюде­ний, я нашел, что путь планет на небе - не круг, а овальная, точнее,

эллиптическая орбита.

Геометрия к тому же учит, что такая орбита получится, если мы движителю каждой планеты поставим задачу: привести ее тело в колебание вдоль прямой, направленной к Солнцу. Уравнения эксцен­тров при таком колебании также получаются правильными и соот­ветствуют наблюдениям.

Наконец, постройка завершена и геометрически доказано, что подобное колебание вызывается магнитной материальной силой. Тем самым показано, что особенные движители планет, по всей вероятно­сти, обусловлены не чем иным, как расположением самих планетных тел; подобным образом объясняются свойства магнита, который ука­зывает полюс и притягивает железо. Сообразно с этим все виды не­бесных движений обусловлены чисто материальными, т. е. магнит­ными, силами⁹, за исключением только собственного вращения тела Солнца, для чего кажется необходимой живая сила.

В V части доказано, что уже введенные нами гипотезы удовле­творяют широтным наблюдениям.

В III и IV частях все-таки определенная роль оставлена духу, вследствие чего особенный движитель планет сочетает со способно­стью двигать свой шар разумные соображения. Это сделано на тот случай, если кто-либо, напуганный посторонними возражениями, ко­торые покажутся ему убедительными, сочтет, что он не должен ве­рить в материальность природы. Ему следует понять, что этот дух в качестве меры колебания использует видимый радиус Солнца и мо­жет воспринимать угол, который определяют астрономы.

Вот и все, что интересует физиков. Остальное астрономы и гео­метры найдут упорядоченным в оглавлении, помещенном дальше. Я сделал оглавление более подробным, чтобы оно могло служить ука­зателем содержания; читатель, испытывающий затруднения касатель­но самого предмета или стиля, с помощью обзорной таблицы может получить разъяснение также из оглавления. Краткие аннотации разде­лов помогут ему лучше понять порядок и взаимосвязь вопросов, со­бранных в той или иной главе, в случае если сам текст окажется труд­нообозримым. Я надеюсь, что этого будет для читателя достаточно.

Печатается по изданию: Кеплер И. Новая астрономия, основанная на причинах, или Физика неба, представленная исследованиями движения звез­ды Марс согласно наблюдениям дворянина Тихо Браге // Жизнь науки. М., 1973. С. 45-62.

401

Примечания

¹ ...древних авторов, утверждавших, что Земля движется... - Герак-лида Понтийского (388-315 до н. э.), который учил о вращении Земли вокруг своей оси, и Аристарха Самосского (III в. до н. э.), который предложил пер­вую модель гелиоцентрической системы.

² ...хотя она весьма стара... - имеются в виду древнегреческие ас­трономы IV-HI в. до н. э., учившие о движении Земли (см. примеч. 1).

³ ...Природа тратит как можно меньше средств... — принцип, сфор­мулированный еще древнегреческими философами (например, Левкиппом): «Природа ничего не делает попусту» - DK 31, В 53; ср.: Аристотель, Физи­ка, 1,4).

⁴ ...источник всех движений покоится, а не движется... - скрытая ссылка на авторитет Аристотеля: «первый двигатель» у него как раз непо­движен, будучи в то же время источником всех движений. Вместе с тем фан­тастический «первый двигатель», лежащий за сферой неподвижных звезд, у Кеплера заменен на Солнце, отчего вся фраза приобретает реальный астро­номический характер.

⁵ ...Земля гораздо больше притягивает камень, чем камень стремит­ся к Земле... - против доктрины «естественных мест» Аристотеля и средне­вековых схоластов, согласно которой именно камень стремится к Земле -своему естественному месту.

⁶ ...И он сказал и то и другое... - Псалом 18, 6-7: «Оно [Солнце] выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще: от края небес исход его, и шествие его до края их» -здесь Солнце движется; но там же в стихе 5 Бог «поставил в них [небе­сах] жилище солнцу» - здесь оно покоится. Кеплеровская нумерация псалмов на единицу отличается от русской Библии: здесь и в дальней­шем, где у него стоит 19-й псалом, надо по синодальному изданию смотреть 18-й и т. д.

⁷ ...Иисус Навин прибавляет сюда еще долины, к которым должны двигаться Солнце и Луна, именно потому, что так ему казалось на Иорда­не... - Книга Иисуса Навина, X, 12-13.

⁸ ...не на выдуманных гипотезах... - Кеплер, как затем и Ньютон, под­черкивает свое несогласие с отстаиваемым Ф. Бэконом методом построения естествознания путем выдвижения и проверки множества гипотез. Однако оговорка «выдуманных» здесь не случайна: фактически Кеплер не против гипотез вообще, но против излишних и неестественных. Все «Введение» основано на верификации гипотезы Коперника и фальсификации гипотез Птолемея и Тихо Браге. Ниже он признает, что прошел «через этап фразиче-ских гипотез», отвергнув ложную гипотезу о круговом пути планет и заме­нив ее на гипотезу (верную, но все же основанную не на непосредственном наблюдении) об овальных орбитах.

⁹...чистоматериальными, т. е. магнитными, силами... - Кеплер, как ' вслед за ним и Ньютон, отождествляет гравитационное и магнитное притя­жение (ср. ниже, примеч. 3 к Ньютону).

Эвристические вопросы

1. Какие три основные астрономические точки зрения Кеплер сопоставляет

в своем «Введении»?

2. В чем заключаются трудности, заключенные в системе Птолемея, при по-

пытках объяснить на ее основе движения планет?

3. То же относительно системы Тихо Браге.

4. Какие доводы приводит Кеплер в пользу системы Коперника?

5. Какой принцип у Кеплера соответствует Ньютоновой «инерции»?

6. Каково объяснение морских приливов у Кеплера, какова роль Луны и Солнца в этом объяснении?

7. Каковы применяемые Кеплером методы примирения научной и религиоз­ной доктрин мира?

8. В какой мере Кеплер считает для современной ему астрономии допусти­мым использовать гипотезы Т. Браге?

403

Ф. Бэкон

Правила умозаключений в физике⁷

Правило I. Не должно принимать в природе иных причин сверх тех, которые истинны и Бэкон (Bacon), Фрэнсис (1561-1626) - английский философ и государствен­ный деятель. Сын Николая Бэкона, лорда-хранителя большой государствен­ной печати при королеве Елизавете. Учился в Кембриджском университете. В 1576 г. был допущен в юридическую академию Грейс-Инн; с осени того же года и до смерти отца (1579) жил во Франции (находился при английском после). В 1584 г. впервые был избран членом нижней палаты. В 1597 г. издал свои «Нравственные и политические очерки», принесшие ему широкую изве­стность. После вступления на престол Якова I (1603) начинается период быс­трого возвышения Бэкона: в 1618 г. он стал лордом-канцлером, получил титул барона Веруламского, а в 1621-м - виконта Сент-Албанского. К этому перио­ду жизни относятся его важнейшие философские труды (трактат «О преуспе­янии наук», переизданный в 1623 г. под названием «О достоинстве и приум­ножении наук»; «Нить из лабиринта, или Формула исследования», «Мысли и наблюдения», «12 положений об истолковании природы», «О мудрости древних», «Система неба», «О принципах и началах»). В 1620 г. было издано важнейшее философское сочинение Бэкона «Новый Органон», который вмес­те с трактатом «О достоинстве и приумножении наук» должен был стать час­тью задуманного им большого труда «Великое восстановление наук». В 1620— 1621 гг. по настоянию вновь избранного парламента Бэкон был обвинен во взяточничестве, присужден к тюремному заключению и конфискации имуще­ства; кроме того, ему запретили занимать государственные должности. Хотя король отменил это наказание и через несколько лет пригласил его на государ­ственную службу, Бэкон больше не возвращался к политической деятельнос­ти и последние годы жизни занимался только научным трудом. Он признавал объективное, независимое от человеческого сознания существование материи, многокачественность материи и различные формы движения. Источником по­знания Бэкон считал опыт. В отношении к религии он придерживался учения о «двойственной истине», признающего допустимость параллельного и неза­висимого друг от друга существования веры и знаний. Основную свою цель Бэкон видел в том, чтобы дать правильный метод исследования природы, без которого наука не может справиться с этой ролью. Бэкон выдвинул на первое место значение методически поставленного эксперимента, однако сам лично не провел сколько-нибудь серьезного экспериментального исследования. Его познания в области физико-математических знаний, например, были весьма скромными даже для его времени; он не понял значения успехов, достигнутых механикой благодаря Галилею и его ученикам, всю жизнь был противником учения Коперника.

О достоинстве и приумножении наук

Книга третья

Глава III. <...> Оставив, таким образом, в стороне естественную тео­логию (к которой мы присоединяем в качестве приложения исследо­вание о духах), обратимся теперь ко второй части, т. е. к учению о природе, или к естественной философии. Очень хорошо сказал Демокрит: «Знание природы скрыто в глубинах рудников или на дне колодцев»¹. Неплохо говорят и химики о том, что Вулкан - это вто­рая природа и, более того, что он значительно быстрее совершает то, на что природа обычно тратит много времени, долго не находя пра­вильного пути. Так почему бы нам не разделить философию на две части - на рудник и плавильную печь, а самих философов - на рудо­копов и кузнецов? Действительно, хотя сказанное и кажется шуткой, однако мы считаем в высшей степени полезным такого рода деление. Пользуясь знакомыми схоластическими терминами, мы можем ска­зать, что следует разделить учение о природе на исследование при­чин и получение результатов: на части - теоретическую и практиче­скую. Первая исследует недра природы, вторая переделывает приро­ду, как железо на наковальне. Мне прекрасно известно, как тесно свя­заны между собой причина и следствие, так что иной раз приходит­ся при изложении этого вопроса говорить одновременно и о том, и о другом. Но поскольку всякая основательная и плодотворная естест­венная философия использует два противоположных метода: один -восходящий от опыта к общим аксиомам, другой - ведущий от общих аксиом к новым открытиям, я считаю самым разумным отделить эти две части - теоретическую и практическую - друг от друга и в наме­рении автора трактата, и в самом его содержании. <...>

Глава IV. <...> Ту часть естественной философии, которая является чисто теоретической, мы считаем нужным разделить на собственно физику и метафизику. При этом делении читатели должны обратить внимание на то, что мы употребляем термин «метафизика» совсем в ином смысле, чем это обычно принято. Мне кажется, что здесь уместно сказать о нашем общем принципе употребления терми­нов. Он сводится к тому, что, как и в вышеприведенном термине «метафизика», так и во всех остальных случаях, там, где понятия и значения оказываются новыми и отступающими от общеприня­тых, мы свели на то, что сам порядок и ясный характер объяснения, которое мы пытаемся дать в таком случае, избавят читателя от непра­вильного понимания употребляемых нами терминов, в остальных же случаях мы вообще стремимся (насколько, разумеется, это возможно без ущерба для научной истины) как можно меньше отступать от мыслей и способов выражения древних авторов.

405

В этом отношении вызывает удивление самоуверенность Аристотеля, который из како­го-то духа противоречия объявляет войну всей древности и не толь­ко присваивает себе право по своему произволу создавать новые научные термины, но и вообще старается уничтожить и предать заб­вению всю предшествующую науку, так что нигде даже не упоми­нает ни самих древних авторов, ни их учений, если не считать, конеч­но, тех случаев, когда он критикует их или опровергает их точку зре­ния. Конечно, если он стремился прославить свое имя и приобрести толпу последователей, то такое отношение к предшественникам со­ответствовало его намерениям, ибо распространяется и познается философская истина так же, как и истина божественная: «Я пришел во имя Отца, и вы не принимаете меня, а если же кто придет к вам во имя свое, его примете»². Но если мы посмотрим, кто имеется здесь прежде всего в виду (а здесь это говорится об Антихристе, самом страшном обманщике всех времен), то из этого божественного афо­ризма можно сделать вывод, что стремление «прийти во имя свое», совершенно не считаясь с наследием прошлого, являющегося, если можно так сказать, отцом нашего знания, не предвещает ничего хоро­шего для истины, хотя бы это и сопровождалось очень часто уда­чей, - «вы его примете». Впрочем, Аристотель, человек поистине выдающийся, наделенный удивительным умом, легко мог, как я пола­гаю, заразиться этим честолюбием от своего ученика, с которым он, быть может, соперничал. Ведь как Александр подчинил себе все на­роды, так Аристотель покорил все другие учения, основав в науке своего рода монархию. <...>

Но вернемся к значению термина «метафизика» в том смысле, который мы придаем ему. Из того, что было сказано раньше, ясно, что мы отделяем от метафизики первую философию, хотя до сих пор они рассматривались как одна и та же наука³. Первую философию мы называем общей матерью наук, метафизику же считаем одной из частей естественной философии. Предметом первой философии мы назвали общие для всех наук аксиомы, а также относительные или же привходящие признаки сущего, которые мы назвали трансценден-циями, как, например: многое и малое, тождественное, различное, возможное, невозможное и т. п., предупредив лишь о том, что эти по­нятия должны рассматриваться не в логическом, а в физическом смысле. Исследование же таких вещей, как бог, единый, благой, ан­гелы, духи, мы отнесли к естественной теологии. Вполне законно возникает вопрос: что же в таком случае остается на долю метафизи­ки? Во всяком случае за пределами природы - ничего, но зато важ­нейшая область самой природы. И конечно, без большого ущерба для истины можно было бы и теперь, следуя древним, сказать, что физи­ка изучает то, что материально и изменчиво, метафизика же - глав­ным образом то, что абстрактно и неизменно. С другой стороны, физика видит в природе только внешнее существование, движение и естественную необходимость, метафизика же - еще и ум, и идею. Собственно, к этому же сводится и наша точка зрения, но мы хотим изложить ее в ясных и привычных словах, не прибегая к возвышен­ному стилю. Мы разделили естественную философию на исследова­ние причин и получение результатов. Исследование причин мы от­несли к теоретической философии. Последнюю мы разделили на фи­зику и метафизику. Следовательно, истинный принцип разделения этих дисциплин неизбежно должен вытекать из природы причин, яв­ляющихся объектом исследования. Поэтому без всяких неясностей и околичностей мы можем сказать, что физика - это наука, исследую­щая действующую причину и материю, метафизика - это наука о форме и конечной причине.

Таким образом, физика рассматривает изменчивую, неопреде­ленную и в соответствии с характером объекта подвижную сторону причин и не касается того, что в них является постоянным.

Глина ссыхается, воск размягчается, тем же согреты Жаром...⁴

Для глины огонь является причиной твердения, но для воска этот же огонь причина таяния. Мы разделим физику на три учения, ибо природа выступает либо собранной воедино, либо разрозненной и разъединенной. В основе же единства природы лежат либо общие для всех вещей начала, либо единое и цельное строение Вселенной. Таким образом, это единство природы вызвало к жизни две части фи­зики: учение о началах вещей и учение о строении Вселенной, т.е. о Мире, которые мы обычно называем учениями о высших родах бытия. Третье учение, исследующее природу в разрозненном и раз­дробленном состоянии, дает нам представление о бесконечном раз­нообразии вещей и о низших родах бытия. Отсюда ясно, что вообще существуют три области физики: о началах вещей, о системе Мира, т.е. о строении Вселенной, и о многообразии природы, т. е. о при­роде в разрозненном состоянии. Это последнее учение, как мы уже сказали, охватывает все разнообразие вещей и является своего рода первой глоссой, или толкованием, «текстов» природы. Ни одна из этих частей не может быть отнесена вполне к числу нуждающихся в развитии; насколько же правильно они разрабатываются в настоящее время, здесь говорить неуместно.

407

Физику, рассматривающую природу в раздробленном состоя­нии, т. е. все многообразие вещей, мы в свою очередь разделим на две части: физику конкретного и физику абстрактного, или учение о тво­рениях и учение о природах (naturae). Первая из них, говоря языком логики, изучает субстанции со всем разнообразием их акциденций, вторая изучает акциденции во всем разнообразии субстанций. На­пример, когда речь идет о льве или дубе, то очевидно, что они обла­дают множеством различных акциденций; наоборот, если исследует­ся тепло или тяжесть, то они могут быть присущи множеству отдель­ных субстанций. Поскольку же вся физика занимает срединное поло­жение между естественной историей и метафизикой, то первая ее часть (если посмотреть внимательнее) ближе к естественной исто­рии, вторая - к метафизике. Конкретная физика делится на те же от­делы, что и естественная история, - о небесных явлениях, о метео­рах, о земном шаре и море, о больших собраниях, которые называют элементами, и меньших собраниях, т. е. видах, кроме того, об исклю­чительных явлениях природы и о механизмах. Дело в том, что во всех этих случаях естественная история исследует само явление и расска­зывает о нем, физика же интересуется прежде всего причинами явле­ний (при этом следует иметь в виду, что речь здесь идет о преходя­щих причинах, т. е. о материи и действующей причине). Среди всех этих отделов физики наиболее слабым и совершенно неразработан­ным является тот, который посвящен исследованию небесных явле­ний, хотя, казалось бы, он должен был стать предметом особой забо­ты и внимания, имея в виду важность его содержания. Правда, астро­номия строится на большом фактическом материале, однако она еще очень слабо развита и непрочна, астрология же в большинстве слу­чаев вообще лишена какого бы то ни было основания. Достижения астрономии перед человеческим умом можно сравнить с той жерт­вой, которую коварно предложил некогда Юпитеру Прометей. Вместо настоящего быка он поставил шкуру огромного и прекрасного быка, набитую соломой, листьями и натянутую на прутья. Точно так же и астрономия демонстрирует нам лишь внешнюю сторону небесных явлений (число звезд, их положение, движение, периоды), своего рода «шкуру» неба, прекрасную, искусно и ловко сшитую, но лишен­ную внутренностей (т. е. физических обоснований), из которых с по­мощью астрономических гипотез можно было бы вывести теорию, не только пытающуюся дать удовлетворительное объяснение тем или иным небесным явлениям (а такого рода остроумных теорий можно придумать множество), но и показывающую субстанцию, движение и взаимное влияние небесных тел такими, какими они действитель­но являются. Ведь уже давно подорваны теории о первотолчке и о не­бесной тверди, где звезды будто бы прибиты гвоздями к своим орби­там, как к потолку. Не намного удачнее и попытки утверждать, что существуют будто бы различные полюсы - Зодиака и Мира, что не­кий второй двигатель (secundum mobile) действует в направлении, противоположном действию первого двигателя, что все на небе дви­жется по совершенным кругам, что существуют эксцентрические и эпициклические движения, благодаря которым поддерживается по­стоянство движений по совершенным кругам, что Луна не произво­дит никаких изменений, никаких возмущений в телах, расположен­ных выше нее⁵, и т. п. Абсурдность всех этих предложений застави­ла говорить о суточном движении Земли, что с нашей точки зрения совершенно неверно. Но едва ли хоть кто-нибудь попытался выяс­нить физические причины небесной субстанции, как звездной, так и межзвездной, скорости движения небесных тел относительно друг друга, различной скорости движения одной и той же планеты, на­правления движения с вортока на запад или, наоборот, их движений вперед, остановок, движений вспять, подъемов к апогею и спуска к перигею; сложных движений либо по спирали по направлению от одного тропика к другому, либо изгибами, которые называются Дра­конами; полюсов вращения и причины того, почему они находятся именно в данной части неба, а не в другой; неизменности расстояния некоторых планет от Солнца и т. д.⁶ Такого рода исследования почти не предпринимаются, и все сводится лишь к математическим наблю­дениям и доказательствам. Эти доказательства могут показать, сколь изобретательно все это можно уложить в стройную систему и выпу­таться из затруднения, но не то, каким образом все это происходит в действительности; они могут показать только кажущееся движение, вымышленный, произвольно построенный механизм его, а отнюдь не сами причины и истинный характер этих явлений. Поэтому астроно­мия в нынешнем ее виде причисляется полностью к математическим наукам и наносит тем самым известный ущерб своему достоинству, в то время как она должна была бы (если бы она хотела сохранить свою роль) скорее составлять одну из важнейших частей физики. Ведь всякий, кто откажется от вымышленного разрыва между над­лунным и подлунным мирами и внимательно примется за изучение наиболее общих претерпеваний и стремлений материи (а это имеет силу в той и другой сферах и проходит вообще через весь материаль­ный мир), приобретет богатые познания о небесных явлениях, опи­раясь на те сведения, которые он получит на земле; и наоборот, из наблюдений над небесными явлениями он сможет узнать немало о тех земных движениях, которые остаются теперь еще скрытыми от нас. <...>

409

Астрология же полна всяческих суеверий, так что едва ли в ней можно обнаружить хоть что-нибудь здравое. И все же мы считаем, что ее скорее следует очистить от всего ложного, чем полностью от­казываться от нее. Ибо всякий, кто будет утверждать, что основа­нием этой науки служат не исследования и выводы физики, а слепой опыт и многовековые практические наблюдения, и на этом основа­нии откажется от рассмотрения физических причин (чем гордились халдеи), с равным успехом может обратиться и ко всякого рода гада­ниям и предсказаниям по птицам, по внутренностям и к тому подоб­ным басням, поскольку все это также считалось плодом длительного опыта и передаваемого из поколения в поколение знания. Мы же счи­таем астрологию отраслью физики и не придаем ей большего значе­ния, чем это допускают разум и очевидные факты, решительно от­брасывая всякого рода суеверия и измышления. Рассмотрим, однако, этот вопрос несколько внимательнее. Прежде всего сколь беспочвен­ным оказывается измышление о том, что отдельные планеты пооче­редно царят во Вселенной по часу, так что на протяжении двадцати четырех часов они трижды занимают это положение, не считая трех остающихся часов. Однако именно это измышление породило у нас разделение недели на семь дней (существующее издавна и получив­шее широкое распространение), что очевиднейшим образом явствует из чередования дней, так как в начале каждого следующего дня всегда царствует планета, занимающая четвертое место за планетой предыдущего дня, поскольку существуют те три остающихся часа, не входящих в общий счет. Далее, мы без всяких колебаний отвергаем как пустую выдумку учение о гороскопах и о распределении «домов» -самое большое наслаждение всей астрологии, настоящую небесную вакханалию⁷. И мы не перестаем удивляться тому, как некоторые вы­дающиеся мужи, знаменитые астрологи, могут прибегать к столь не­серьезным доказательствам для построения этой теории, утверждая, например, что если солнцестояния, равноденствия, новолуния, пол­нолуния и тому подобные большие циклы звезд совершенно очевид­но обнаруживают значительное влияние на естественные тела, о чем свидетельствует уже сам опыт, то тонкие и незаметные изменения в расположении звезд тем более должны неизбежно оказывать и бо­лее сложное, и более скрытое влияние на них. Но они должны были прежде всего исключить из этого очевидное воздействие тепловых лучей Солнца, а также определенную магнетическую силу Луны, проявляющуюся в усилении морских приливов, происходящих через каждые полмесяца (ежедневные морские приливы и отливы пред­ставляют собой явление совершенно иного порядка). Исключив же все это, они легко обнаружат, что всякие иные воздействия планет на явления природы (поскольку это подтверждается опытом) оказы­ваются слишком слабыми, незначительными, как бы скрытыми даже в случае больших циклов. Поэтому они должны были скорее прийти к совершенно противоположному заключению: что если большие циклы оказывают в действительности столь незначительное влияние, то эти едва уловимые и незаметные различия в положении светил во­обще не обладают никакой силой. Далее, мы считаем, что знамени­тые фатальные предопределения, будто бы час рождения или зачатия определяет судьбу плода, час начала предприятия - удачу этого пред­приятия, час исследования - его успех, одним словом, учения о пре­допределении рождения, выбора и исследования и тому подобные пустяки в значительной мере лишены серьезных и прочных основа­ний и легко могут быть опровергнуты и разбиты с помощью физиче­ских доказательств. Тем более необходимо сказать: что же в конце концов мы сохраняем в астрологии, что одобряем и что из одобрен­ного, по нашему мнению, заслуживает дальнейшего развития? Пото­му что именно ради этого (т. е. ради определения тех наук, которые следует развивать) мы предприняли наше сочинение, а для оценки всего состояния науки, как мы не раз повторяли, у нас нет времени. Во всяком случае мы считаем, что из всего принимаемого нами наи­более разумным по сравнению с остальным является учение о цик­лах. Но пожалуй, будет лучше всего установить известные правила, с помощью которых мы могли бы оценивать астрологическую науку, чтобы сохранить полезное и отбросить пустое. Первым правилом пусть будет то, о котором мы уже упоминали раньше: следует сохра­нить учение о больших циклах и отбросить учение о гороскопах и «домах». Первые подобны большим метательным орудиям, способ­ным поражать цель издалека, вторые же - лукам, стрелы которых не могут преодолеть большого расстояния и нанести сильный удар. Вто­рое правило: небесные явления способны оказывать воздействие не на любое тело, а только на тонкое, такое, как мокроты, воздух, жиз­ненный дух, при этом, однако, мы исключаем действие солнечного тепла и тепла других светил, которое, вне всякого сомнения, распро­страняется и на металлы, и на другие ископаемые.

411

Третье правило: всякое действие небесных явлений распространяется скорее на мас­сы вещей, чем на отдельные тела; однако косвенным путем оно рас­пространяется и на предметы, на те из всех индивидуумов одного и того же вида, которые оказываются наиболее доступными этому воз­действию и подобными мягкому воску; так зараза, распространенная в воздухе, поражает тела, не способные к сопротивлению ей, и обхо­дит тела, обладающие большей сопротивляемостью. Четвертое пра­вило близко к предыдущему: всякое воздействие небесных явлений распространяется и осуществляется не в какой-то момент времени или в небольшие его промежутки, но в течение длительного времени. Поэтому предсказания температуры на год могут оказаться правиль­ными, попытки же предсказать ее на каждый отдельный день с пол­ным основанием считаются несерьезными. Наконец, последнее пра­вило, которое, кстати, всегда встречало одобрение наиболее разум­ных астрологов, состоит в том, что светила не обладают никакой си­лой фатальной необходимости и скорее предрасполагают к какому-то результату, чем насильственно приводят к нему. Прибавим к этому еще одно соображение (и это совершенно ясно покажет, что мы не от­казываемся полностью от астрологии, если только она будет рефор­мирована): нам представляется несомненным, что небесные тела об­ладают и некоторыми другими формами воздействия, кроме излуче­ния тепла и света, которые, однако, могут подчиняться только тем правилам, которые мы перед этим привели. Но все это глубоко скры­то в тайниках природы и требует более подробного исследования и обсуждения. Таким образом, мы, основательно взвесив все сказан­ное, считаем, что астрология, реформированная на основе выдвину­тых нами принципов, должна получить дальнейшее развитие; и, по­добно тому как мы назвали основанную на принципах физики астро­номию живой астрономией, так и астрологию, подчиняющуюся тем же самым принципам, мы хотим назвать «здравая астрология». И хотя сказанное нами принесет немалую пользу становлению науч­ной астрологии, все же, по нашему обыкновению, мы хотим сделать еще несколько замечаний, которые ясно покажут, из каких элементов должна складываться эта наука и каковы ее цели. Прежде всего здра­вая астрология должна включить в себя учение о смешении лучей, сближениях, противостояниях и иных сопряжениях и отношениях планет. К этому же разделу астрологии, изучающей смешение лучей, мы относим также учение о прохождении планет через знаки Зодиа­ка и расположение их под этими знаками, ибо расположение плане­ты под тем или иным знаком Зодиака есть некое сближение со звез­дой, находящейся под тем же знаком. Более того, следует отмечать не только сближения, но и противостояния и прочие формы сопряжения планет со звездами, расположенными под соответствующим знаком, что до сих пор почти никогда не делалось. Изучение же взаимодей­ствия лучей неподвижных звезд, хотя и полезное для познания меха­низма Вселенной и природы лежащих под ними областей, не имеет никакого значения для предсказания будущего, ибо эти звезды ни­когда не меняют своего места. Во-вторых, в астрологию должно быть включено изучение приближений отдельных планет к точке зенита или удалений от нее в зависимости от той или иной широты. Ведь от­дельные планеты, подобно Солнцу, имеют свое лето и свою зиму, во время которых они в зависимости от своего положения относительно точки зенита производят более сильное или более слабое излуче­ние. Во всяком случае, у нас не вызывает ни малейшего сомнения, что Луна, находясь в созвездии Льва, оказывает более сильное воз­действие на земные тела, чем находясь в созвездии Рыб. Дело, конеч­но, не в том, что Луна, находящаяся в созвездии Льва, действует на сердце, а в созвездии Рыб - на ноги, как об этом болтают. Причина более сильного ее воздействия - ее приближение к точке зенита и к большим звездам, т. е. совершенно то же самое, что происходит и с Солнцем. В-третьих, астрология должна включить и учение об апо­геях и перигеях планет, выяснив должным образом, какое действие оказывает сила планеты сама по себе и какова ее зависимость от бли­зости планеты к Земле. Ведь планета в апогее, т. е. в своей высшей точке, более активна сама по себе, в перигее же, т. е. в низшей точке, она способна сильнее влиять на земные тела. В-четвертых, она долж­на вообще включить все остальные акциденции движения планет, к числу которых относятся ускорения и замедления в движении от­дельных планет, продвижения вперед, прекращения движения, дви­жения назад, сюда же нужно отнести и расстояния от Солнца, вспыш­ки, усиление и ослабление свечения, затмения и т. п., ибо все это в ко­нечном счете теми или иными путями влияет на увеличение и ослаб­ление излучения планет. И вообще все перечисленные четыре пунк­та относятся к области излучения небесных светил. В-пятых, астро­логия должна включить в себя все, что так или иначе может раскрыть и показать природу как движущихся, так и неподвижных светил в их сущности и присущей им активности, т. е. исследование их величи­ны, цвета, облика, сверкания и вибрации света, положения относи­тельно полюсов или экватора, определение их созвездий, определе­ние того, какие звезды расположены преимущественно группами, ка­кие - поодиночке; какие звезды расположены выше, какие - ниже;

413

какие из неподвижных звезд находятся на путях Солнца и планет, т. е. в пределах пояса Зодиака, а какие - вне его; какая из планет дви­жется быстрее, какая - медленнее; какая планета движется по эклип­тике, какая отклоняется от нее; какая планета может двигаться в обратном направлении и какая не может; какая может удаляться на любое расстояние от Солнца, какая всегда находится от него на одинаковом расстоянии; какая движется быстрее в апогее, а какая -в перигее. Наконец, изучение аномалий Марса, отклонений Венеры и удивительных испытаний и претерпеваний, неоднократно наблю­давшихся и на Солнце, и на Венере, и некоторых других вещей. И са­мое последнее - астрология должна включить в себя и традиционные представления об особой природе и склонностях каждой планеты и неподвижных звезд: в этом вопросе исследователи обнаруживают удивительное согласие, и поэтому не следует легкомысленно отбра­сывать такого рода представления, за исключением, разумеется, тех случаев, когда они вступают в явное противоречие с физическими за­конами. Таким образом, здравая астрология складывается из пере­численных нами разделов, и только на основании этих исследований можно составлять представления о сущности небесных явлений и ис­толковывать их.

Здравая астрология может быть использована, с известным до­верием к ней, для предсказаний и более осторожно - для обоснова­ния выбора (и то и другое, разумеется, в определенных границах). Можно предсказывать появление комет (что, по нашему мнению, вполне вероятно) и всякого рода метеоров, разливы, засухи, жару, го­лоледы, землетрясения, наводнения, извержения вулканов, бури и ливни, различную температуру в течение года, чуму, эпидемии, уро­жай и неурожай, войны, восстания, расколы, переселения народов, наконец, любые более или менее значительные движения или изме­нения как природного, так и общественного характера. Такого рода предсказания, хотя и с меньшей долей уверенности, могли бы осуще­ствляться и по отношению к более частным, а иной раз даже и от­дельным явлениям, если, выявив сначала общие тенденции такого рода периодов, мы после тщательного или физического, или полити­ческого анализа применяли бы их к тем видам или отдельным явле­ниям, которые более других подвержены подобным влияниям. Так, исходя из предсказаний погоды на целый год, можно, например, сде­лать вывод, что она будет более благоприятна или, наоборот, более пагубна для оливковых деревьев, чем для виноградных лоз, для ле­гочных больных, чем для больных печенью, для монахов, чем для придворных (имея в виду различный образ их жизни и питания); или, зная о том влиянии, которое небесные тела оказывают на жизнь лю­дей, можно сделать вывод о том, что это влияние благоприятно или, наоборот, неблагоприятно для народов, а не для правителей, для уче­ных и любознательных, а не для мужественных и воинов, для люби­телей наслаждений, а не для деловых людей и политических деяте­лей. Примеров такого рода бесчисленное множество, но, как мы уже сказали, такие предсказания требуют не только познания общих тен­денций, которое мы получаем из наблюдений над звездами, оказы­вающими активное воздействие, но также и познания отдельных объектов, испытывающих на себе их воздействие. Не следует пол­ностью отвергать и возможность предсказания выбора, однако здесь следует быть еще более осторожным. Мы знаем, что при посадках деревьев, посевах, прививках наблюдения над фазами Луны имеют немалое значение. И можно привести еще много подобных при­меров. Но этот выбор еще больше, чем предсказания, должен регули­роваться нашими правилами. При этом следует постоянно иметь в виду, что надежный выбор возможен только в тех случаях, когда сила влияния небесных тел не исчезает внезапно, а действие тел, испытывающих это влияние, подобным же образом не завершается мгновенно; именно так обстоит дело в приведенных нами примерах. Ибо рост Луны не происходит внезапно, точно так же как рост расте­ний. Мысль же о возможности предсказания и выбора точного мо­мента времени должна быть, безусловно, отброшена. Можно привес­ти (вопреки мнению некоторых) немало подобных примеров выбора и в гражданской области. Если же кто-нибудь обвинит нас в том, что мы, в какой-то мере показав, из чего может быть построена эта новая исправленная астрология и какую пользу она может принести, сов­сем не показали, каким же образом ее можно построить, то он будет неправ, ибо станет требовать от нас наставлений в самой этой науке, чего мы вовсе не обязаны делать. Впрочем, тому, кто обращается к нам с просьбой, мы все же скажем, что существует только четыре способа проложить дорогу к этой науке. Первый - с помощью буду­щего опыта, второй - с помощью прошлого опыта, затем - путем зна­комства с традицией самой науки и, наконец, путем изучения физи­ческих оснований. Что касается будущего опыта, то для того, чтобы накопить здесь достаточно наблюдений, потребуется еще много ве­ков, так что пытаться высказать об этом какое-то мнение было бы на­прасной тратой времени. Что же касается прошлого опыта, то он, во всяком случае, находится уже в распоряжении человечества, хотя ис­пользование его - дело очень трудоемкое и требует много времени.

415

Ведь астрологи (если бы они хотели укрепить свой авторитет) могли бы, опираясь на достоверные исторические источники, рассмотреть все более или менее значительные события (как, например, наводне­ния, эпидемии, сражения, восстания, кончины правителей, если угод­но, и т. п.) и изучить, как располагались в то время небесные свети­ла, следуя не тонкостям «тем», а намеченным нами правилам циклов, чтобы установить определенные законы предсказания в том случае, когда удастся обнаружить очевидное соответствие и согласие между собой событий и положений светил. Несколько слов об использова­нии результатов старой астрологии. Их необходимо очень тщательно проанализировать и, решительно отбросив все, что вступает в оче­видное противоречие с физическими основаниями, сохранить и упрочить авторитетом традиции все то, что прекрасно с ними со­гласуется. Наконец, о самих физических основаниях. Для нашего ис­следования особенно важны те, которые касаются общих свойств, со­стояний и стремлений материи, простых и подлинных движений тел. На этих крыльях можно совершенно безопасно подняться к позна­нию материальных свойств небесных явлений. О здравой астрологии сказано достаточно... <...>

Мы считаем, что самым правильным делением абстрактной физики является ее деление на два раздела: учение о состояниях ма­терии и учение о стремлениях и движениях. Мы бегло перечислим составные части обоих разделов, чтобы из этого перечисления мож­но было составить подлинную картину абстрактной физики. Состоя­ния материи следующие: сгущенное, разреженное; тяжелое, легкое; горячее, холодное; осязаемое, газообразное; летучее, связанное; определенное, текучее; влажное, сухое; жирное, тощее; твердое, мяг­кое; ломкое, тягучее; пористое, плотное; живое, безжизненное; про­стое, сложное; чистое, содержащее примеси; волокнистое и жилис­тое; простой структуры или однообразное; подобное, неподобное; обладающее видом и не обладающее видом; органическое, неоргани­ческое; одушевленное, неодушевленное. И этот список можно про­должить и дальше, но мы не будем этого делать. Понятия же «обла­дающее чувством» и «не обладающее чувством», «наделенное разу­мом» и «не наделенное разумом» мы относим к учению о человеке. Существуют два рода стремлений и движений. Существуют простые движения, заключающие в себе корень всех остальных действий в природе (в зависимости, правда, от тех или иных состояний мате­рии), и движения сложные, или произвольные. Эти последние служат основанием существующей философии, которая почти не соприка­сается непосредственно с самой природой, а между тем такого рода сложные движения, какими являются рождение, разложение и дру­гие, скорее должны считаться уже неким результатом или суммой простых движений, а не простейшими движениями... <...>

Мы должны присоединить к физике два важных приложения, которые имеют отношение не столько к самому предмету, сколько к способу его исследования. Это - проблемы естествознания и мнения древних философов. Первое является приложением к изучению при­роды во всем ее многообразии, второе - к изучению природы в ее единстве. И то и другое необходимо для пробуждения разумного со­мнения, составляющего весьма важную сторону всякого научного ис-следования. Проблемы охватывают сомнения в частных вопросах, Мнения философов - сомнения общего характера, касающиеся пер­воначал вещей и всей системы мира. Великолепный пример изложе­ния проблем мы находим в книгах Аристотеля, впрочем, произведе­ния такого рода заслуживают того, чтобы потомки не только хвалили их, но и продолжали их в своих собственных трудах, потому что каж­дый день неизбежно возникают новые и новые сомнения. Но здесь необходимо высказать одно очень важное предостережение. Выдви­жение сомнений приносит двоякую выгоду. Во-первых, сомнение предохраняет философию от ошибок и заблуждений, заставляя не давать оценки и не утверждать того, что еще не вполне ясно (чтобы одна ошибка не породила другую), а воздерживаться от суждения и не выносить окончательного решения. Во-вторых, сомнения, выска­занные в научных сочинениях, сразу же становятся своего рода губ­ками, которые постоянно привлекают к себе и впитывают новые до­стижения науки; и в результате то, что могло бы остаться незамечен­ным или рассматривалось бы весьма поверхностно, если бы не было подвергнуто сомнению, теперь благодаря сомнению будет рассмат­риваться серьезно и внимательно. Но эти две выгоды с трудом ком­пенсируют один недостаток, который обязательно разовьется, если ему решительно не помешать. Дело в том, что, если однажды сомне­ние будет признано справедливым и, так сказать, приобретет силу, немедленно появятся защитники как той, так и другой точки зрения, готовые передать даже потомкам свою страсть к сомнению, так что в результате люди будут употреблять все усилия своего ума скорее на то, чтобы и дальше развивать и поддерживать это сомнение, чем на то, чтобы разрешить его и положить ему конец. Примеры подобного рода в изобилии встречаются и в практике юристов, и в деятельнос­ти ученых, у которых вошло в обычай стремиться увековечить раз возникшее сомнение, считая своим долгом не столько утверждать, сколько сомневаться, тогда как единственно законным употребле­нием человеческого разума является стремление превратить сомнение

417

в твердое знание, а не подвергать сомнению то, что вполне достовер­но. <...> Аристотель очень удачно сказал, что «маленькие дети, толь­ко начинающие еще что-то лепетать, называют матерью любую жен­щину, а уже потом они научаются узнавать собственную мать»⁸. Точ­но так же и опыт в своем детском состоянии готов называть матерью любую философию, достигнув же зрелого возраста, он признает свою настоящую мать. Будет полезно также познакомиться с разно­образными не согласными друг с другом философскими учениями, с различными толкованиями природы, из которых одно может быть ближе к истине в одном вопросе, другое - в другом. Поэтому мне бы хотелось, чтобы было создано тщательно продуманное сочинение о древних философах, включающее сведения, почерпнутые из жизне­описаний древних философов, из сборника Плутарха об их учениях⁹, из книг Платона, из полемики Аристотеля, наконец, из разбросанных и случайных упоминаний, встречающихся в других книгах христиан­ских и языческих писателей (Лактанция, Филона, Филострата и др.). Насколько мне известно, такого сочинения до сих пор не существует. Однако следует предупредить о том, чтобы каждая философская си­стема в ее составных частях и в ее развитии излагалась отдельно, а не так, как это сделал Плутарх, перечисляя отдельные названия и сборники. Ведь любая цельная философская система стоит на соб­ственном основании и отдельные ее части взаимно укрепляют и разъ­ясняют друг друга; если же их оторвать одну от другой, они теряют свой смысл и становятся непонятными. Во всяком случае, когда я читаю у Тацита о поступках Нерона или Клавдия, совершаемых при определенных обстоятельствах, среди конкретных лиц и собы­тий, то я не вижу в этих поступках ничего, что было бы совершенно невероятным; а когда я читаю о том же самом у Светония Транквил-ла, но в отрывочном изложении, со всякого рода общими местами, вне хронологической последовательности, то эти же поступки пред­ставляются мне чем-то чудовищным и невероятным. Совершенно то же самое происходит и с философией, когда в одном случае она изла­гается как цельная система, а в другом - как разорванная на мелкие куски... <...>

Перейдем теперь к метафизике. Мы отнесли к ней исследова­ние формальных и конечных причин. Это могло бы показаться беспо­лезным в той мере, в какой это относится к формам, поскольку уже давно укрепилось твердое мнение, что никакие человеческие усилия не в состоянии раскрыть сущностные формы вещей или их истинные отличительные признаки. А между тем это мнение подтверждает на­ше убеждение, что нахождение форм является наиболее достойной

ледования областью во всей науке. Что же касается возможности крытия, то существуют, конечно, неумные и ленивые путешествен­ники, которые, видя перед собой только море и небо, считают, что 'переди вообще нет никакой земли. Но в то же время прекрасно известно, что Платон, созерцая весь мир с высоты своего гения, как высокой скалы, в своем учении об идеях уже видел, что формы яв­ляются истинным объектом науки, хотя он и не сумел воспользовать­ся плодами этого в высшей степени правильного положения, по­скольку рассматривал и воспринимал формы как нечто совершенно печенное от материи и не детерминированное ею. Именно по этой ричине он свернул с правильного пути и обратился к теологическим пекуляциям, что наложило отпечаток на всю его естественную фи­лософию и испортило ее. Поэтому если мы внимательно, серьезно и искренне обратимся к действию и практике, то без большого труда сможем в результате исследований достичь знания того, что собой Представляют те формы, познание которых могло бы удивительным образом обогатить и облагодетельствовать человечество. Ведь фор­мы субстанций (за исключением только человека, о котором Писание Говорит: «Он создал человека из глины земной и вдохнул в облик его дыхание жизни», а не так, как об остальных видах: «Пусть произве­дут воды...»; «Пусть произведет земля...»¹⁰, я повторяю, виды всех Существ (поскольку теперь число их значительно увеличилось благо­даря скрещиваниям и пересадкам) так перепутались и усложнились, что- либо вообще не имеет смысла исследовать их, либо следует на время отложить настоящее их исследование и приняться за него толь­ко после того, как будут открыты и исследованы более простые по своей природе формы. Ведь было бы нелегко и совершенно бесполез­но исследовать форму того звука, который образует какое-нибудь слово, так как сложением и перестановкой букв можно образовывать бесконечное множество слов; исследовать же форму звука, который выражается какой-нибудь простой буквой (т. е. исследовать характер артикуляции данного звука), - это вполне доступно и даже легко; а как только мы познаем эти формы букв, они тотчас же приведут нас к познанию форм слов. Точно так же, кто станет тратить усилия на исследование формы льва, дуба, золота или даже воды или воздуха? Исследование же формы плотного, разреженного, горячего, холодно­го, тяжелого, легкого, осязаемого, газообразного, летучего, связанно­го и тому подобных состояний и движений, перечисленных нами в значительной мере, когда мы говорили об изучении физики, и обыч­но называемых формами первого класса, которые (подобно буквам алфавита) не так уж многочисленны, однако составляют сущности

419

и формы всех субстанций, - такое исследование, повторяю, и есть именно то, что мы пытаемся сделать и что составляет и определяет ту часть метафизики, которую мы сейчас рассматриваем. Это, одна­ко, не мешает и физике, как об этом уже было сказано, заниматься ис­следованием тех же самых свойств и состояний, но только с точки зрения преходящих причин. Например, если будет идти речь о при­чине белизны снега или пены, то правильным будет определение, что это тонкая смесь воздуха и воды. Но это еще очень далеко от того, чтобы быть формой белизны, так как воздух, смешанный со стеклян­ным порошком, точно так же создает белизну, ничуть не хуже, чем при соединении с водой. Это лишь действующая причина, которая есть не что иное, как носитель формы. Но если тот же вопрос будет исследовать метафизика, то ответ будет приблизительно следующий: два прозрачных тела, равномерно смешанных между собой в мель­чайших частях в простом порядке, создают белизну. Я считаю, что эта часть метафизики не получила еще необходимого развития. И это неудивительно, потому что с помощью того метода исследования, ко­торым пользуются до сих пор, никогда не удастся проникнуть в фор­мы вещей. Корень этого зла, как, впрочем, и всех остальных зол, со­стоит в том, что люди, как правило, и слишком поспешно, и слишком далеко уходят от осмысления практического опыта и конкретных фактов и вещей, целиком погружаясь в свои чисто умозрительные размышления.

Польза же, приносимая этой частью метафизики, которую я от­ношу к числу дисциплин, требующих дальнейшего развития, исклю­чительно велика по двум причинам. Первая причина состоит в том, что вообще является обязанностью всех наук и их подлинной силой -сокращать (насколько это допускает требование истины) длинные и извилистые пути опыта и тем самым находить ответ на старинную жалобу о том, что «жизнь коротка, а путь искусства долог». Лучше всего это можно сделать, собрав воедино наиболее общие научные аксиомы, имеющие силу по отношению к материи любой индиви­дуальной вещи. Ведь науки образуют своеобразную пирамиду, един­ственное основание которой составляют история и опыт, и поэтому основанием естественной философии служит естественная история. Ближе всего к основанию расположена физика, ближе всего к верши­не - метафизика. <...>

Ведь физика направляет человеческие усилия по узким и труд­ным тропинкам, повторяющим извилистые пути обычной природы, но мудрым всюду открыта широкая дорога, ибо у мудрости, которую древние определяли как «знание всех вещей, божественных и человеческих»¹¹, всегда достаточно самых разнообразных средств. Физи­ческие причины освещают путь и дают средства для новых откры­тий в однородной материи, но тот, кто обладает знанием какой-либо формы, обладает также и знанием высшей возможности при­внесения этой природы в любую материю, и его действия не связаны и не ограничены ни материальным основанием, ни условием дей­ствующей причины. О таком знании прекрасно сказано еще Соло­моном, хотя скорее в религиозном смысле: «И не будут стеснены шаги твои, и на пути своем не встретишь ты камня преткновения»¹². Он подразумевает здесь, что пути мудрости не знают ни теснин, ни препятствий.

Вторая часть метафизики посвящена исследованию конечных причин. Эту область знания нельзя назвать заброшенной, но она от­несена не к той науке. Ведь, как правило, такого рода исследования предпринимаются в области физики, а не метафизики. Впрочем, если бы это нарушало только порядок изложения, то этому не следо­вало бы придавать большого значения. Ведь порядок - это скорее во­прос ясности изложения и он не имеет отношения к самой сущности науки. Но в данном случае изменение порядка породило один очень серьезный недостаток и нанесло огромный ущерб философии. Дело в том, что рассмотрение вопроса о конечных причинах в физике со­вершенно изгнало из нее изучение физических причин, так что люди, к огромному ущербу для науки, успокоились на этих эффектных и неясных причинах, перестав настойчиво стремиться к исследованию реальных и подлинных физических причин. Впрочем, я считаю, что так поступал не только Платон, который всегда бросал якорь на этом берегу, но и Аристотель, Гален и другие, которые тоже частенько са­дятся на эту мель. Ведь тот, кто стал бы приводить объяснения тако­го рода, как «веки и ресницы - это вал и забор для защиты глаз», или «плотная кожа у животных существует для защиты от жары и холо­да», или «кости созданы природой как своего рода колонны и балки, чтобы на них держалось все здание тела», или «листья появляются на деревьях для того, чтобы предохранить плоды от солнца и ветра», или «облака несутся по небу для того, чтобы орошать дождями зем­лю», или «земля уплотнена и тверда для того, чтобы живые суще­ства имели возможность ходить по ней и стоять на ней» и т. п., - тот в области метафизики с успехом мог бы изучать их, в области же физики ему бы ничего не удалось сделать.

421

Более того, как мы уже отчасти говорили об этом, такие рассуждения, подобно фантасти­ческим рыбам, присасывающимся к кораблям и мешающим их дви­жению, замедлили, так сказать, плавание и прогресс наук, мешая им следовать своим курсом и продвигаться вперед, и уже давно привели к тому, что исследование физических причин в результате пренебре­жения, с которым давно к нему относятся, пришло в упадок и обхо­дится глубоким молчанием. Поэтому естественная философия Демо­крита и других, которые устранили Бога и ум из мироздания и при­писали строение Вселенной бесчисленному ряду попыток и упраж­нений самой природы, называемых ими одним именем рока или судьбы, и видели причины отдельных вещей в необходимости, при­сущей материи, не нуждаясь во вмешательстве конечных причин, яв­ляется, как нам кажется (насколько можно судить по фрагментам их сочинений и изложениям их философии), в вопросе о физических причинах значительно более основательной и глубже проникает в природу, чем философия Аристотеля и Платона. Единственная при­чина этого состоит в том, что первые никогда не тратили сил на изу­чение конечных причин, последние же беспрестанно рассуждали о них. И в этом отношении Аристотель заслуживает еще большего осуждения, чем Платон, ибо он не упоминает об источнике конечных причин, т. е. Боге, и заменяет Бога природой; сами же конечные при­чины он излагает скорее с точки зрения логики, чем теологии. Мы го­ворим об этом не потому, что эти конечные причины не являются истинными и достойными внимательного изучения в метафизике, но потому, что, совершая набеги и вторжения во владения физических причин, они производят там страшные разорения и опустошения. Впрочем, если бы только их можно было удержать в своих границах, то в этом случае было бы очень большим заблуждением думать, что они вступают в резкое противоречие с физическими причинами. Ведь когда говорится, что «ресницы век ограждают глаза», то это, ко­нечно, никак не противоречит другому положению о том, что «воло­сы обычно вырастают во влажных областях»: «источники, скрытые мхом»¹³ и т. д. Точно так же когда говорится, что «плотная кожа у жи­вотных спасает их от чрезмерного жара, холода, сырости и т. д.», то это не противоречит другому положению о том, что «кожа становит­ся плотной в результате сокращения пор в наружных частях тела под воздействием холода и порывов ветра»; то же самое можно сказать и об остальных объяснениях. Мы видим, что и тот и другой род причин великолепно согласуется между собой, с той лишь разницей, что одни причины указывают на цель, другие же просто называют след­ствие. Все это ни в коей мере не ставит под сомнение божественное провидение и нисколько не умаляет его значения, наоборот, скорее удивительным образом укрепляет его и превозносит. Ведь подобно тому как в гражданских делах тот, кто сумеет направить усилия ругих людей на достижение собственных целей и стремлений, не гскрывая им, однако, своих замыслов, так что они, ни на минуту не одозревая об этом, будут фактически исполнять его желания, про-вит значительно более глубокую и замечательную политическую удрость, чем тот, кто поделится своими планами с их исполните­лями, точно так же и божественная мудрость сверкает ярче и уди­вительнее, когда вопреки действию природы провидение приводит К другому результату, чем когда каждое природное свойство и движе­ние оказывается отмеченным знаком провидения. <...>

Глава V. Практическое естествознание по необходимости мы также разделим на две части. Это деление соответствует приведенному выше делению теоретического естествознания, поскольку физика и исследо-вание действующих и материальных причин являются основой меха­ники, а метафизика и исследование форм - основой магии. Исследова­ние же конечных причин бесплодно и, подобно деве, посвященной Богу, ничего не рождает. Нам при этом известно, что довольно часто , встречается и чисто эмпирическая, практическая механика, не связан­ная с физикой, но эту механику мы отнесли к естественной истории, отделив ее от естественной философии. Мы говорим здесь только о той механике, которая связана с физическими причинами. Однако встречается и такого рода механика, которая не является в полной мере чисто практической, но и не соприкасается в собственном смыс­ле слова с философией. Дело в том, что все практические изобретения, известные человечеству, либо делались случайно, а потом уже переда­вались от поколения к поколению, либо являются результатом созна­тельного поиска. Те открытия, к которым пришли сознательно, в свою очередь достигнуты либо с помощью того светоча, который дает лю­дям знание причин и аксиом, либо путем своего рода расширения, или перенесения в другие области, или сочетания между собой сделанных ранее изобретений, а это уже дело скорее изобретательности и практи­ческого ума, чем философии. Об этом разделе, которым мы ни в коем случае не пренебрегаем, речь будет идти несколько позже в той части логики, где мы будем говорить о научном опыте. Во всяком случае ту механику, которую мы имеем сейчас в виду и которой беспорядочно занимался Аристотель, Герон излагает в «Пневматике»¹⁴; наконец, о ней очень подробно пишет один из новейших исследователей, Геор­гий Агрикола, в своем трактате о минералах, а также множество дру­гих ученых в сочинениях по различным специальным вопросам; так что мне в сущности ничего не остается прибавить к этому, и я не вижу, чтобы в этой части механики что-то было упущено. <...>

423

Я во всяком случае убежден, что едва ли можно что-нибудь коренным образом изменить или обновить в природе, полагаясь на какой-нибудь счастливый случай, или эксперимент, или на знание физических причин, которые осветят путь исследования. Только от­крытие форм способно это сделать. А если мы считаем, что та часть метафизики, которая рассматривает формы, должна получить разви­тие, то отсюда следует, что равным образом должна получить разви­тие магия, которая связана с ней. Но здесь, как мне кажется, следует потребовать восстановления древнего и почтенного значения слова «магия», которое долгое время воспринималось в дурном смысле. Ведь у персов магия считалась возвышенной мудростью, знанием всеобщей гармонии природы, а те три царя, которые пришли с Вос­тока, чтобы поклониться Христу, носили имя магов. Мы же пони­маем магию как науку, направляющую познание скрытых форм на свершение удивительных дел, которая, как обычно говорят, «соеди­няя активное с пассивным», раскрывает великие тайны природы. Что же касается натуральной магии, о которой написано множество книг, излагающих какие-то наивные и суеверные представления и теории о симпатиях и антипатиях вещей, о тайных и специфических свой­ствах, равно как и пустые по преимуществу опыты, замечательные скорее своим искусством навлекать на все покров глубокой тайны, чем по существу, то едва ли будет ошибкой сказать, что эта магия так же далека в отношении природной истины от науки, которую мы хотим создать, как далеки в отношении исторической истины книги о подвигах короля Артура Британского или Гуго Бордосского¹⁵ и тому подобных мифических героев от «Записок» Цезаря. Ведь совер­шенно очевидно, что Цезарь на деле совершил более значительные подвиги, чем те, которые авторы этих книг осмелились выдумать для своих героев, только действия его носили отнюдь не сказочный характер. Такого рода учения хорошо изображает миф об Иксионе, который, думая, что он владеет Юноной, богиней могущества, обни­мал лишь бесплотное облако, породившее ему кентавров и химер. Так и те, кто в безумной и неудержимой страсти стремится к тому, что им мерещится в дымке и тумане их воображения, вместо реаль­ного дела лишь тешат себя пустыми надеждами и хватаются за какие-то безобразные и чудовищные призраки. Действие этой несерьезной и выродившейся натуральной магии на людей подобно действию не­которых снотворных средств, которые не только вызывают сон, но и приносят радостные и приятные сновидения. Ведь прежде всего эта магия усыпляет человеческий разум, воспевая некие специфические свойства и тайные силы, чуть ли не посланные небом, которым обучают только шепотом; и люди перестают неустанно и неусыпно стремиться к открытию и исследованию истинных причин явле­ний, но легковерно успокаиваются на такого рода досужих выдумках. Во-вторых, она внушает людям бесчисленное множество приятных, но лживых, похожих на сон надежд достигнуть того, чего каждый особенно желает. В то же время стоит заметить, что у этих наук, ко-' торые слишком сильно опираются на воображение и веру (таких, как магия, о которой мы говорим в настоящий момент, алхимия, астроло­гия и т. п.), методы и теория обычно оказываются более чудовищны­ми, чем цель и деятельность, которые они имеют в виду. Превраще­ние серебра или ртути или какого-нибудь другого металла в золото -вещь, в которую трудно поверить; однако значительно вероятнее, что тот, кто познает и глубоко изучит природу тяжести, желтого цвета, ковкости и растяжимости, неподвижного и изменчивого, кто тща­тельно исследует составляющие элементы и растворители минера­лов, сможет после долгих, требующих больших усилий и изобрета­тельности экспериментов в конце концов создать золото, чем тот, кто надеется за несколько минут превратить в золото другие металлы с помощью нескольких капель чудесного эликсира, способного будто бы усовершенствовать природу и освободить ее от всего, что ей ме­шает. Подобным же образом нелегко поверить в отсрочку старости или восстановление юности. Однако значительно более вероятно предположить, что человек, хорошо знающий природу процессов усыхания и пагубное действие духов на плотные части тела, изучив­ший природу процессов усвоения пищи и питания, знающий, какое питание полезнее, какое вреднее, уяснивший также природу духов и своего рода телесного пламени, то пожирающего тело, то восстанав­ливающего его силы, скорее сумеет с помощью определенной диеты, ванн, натираний, нужных лекарств, соответствующих упражнений и тому подобного продлить жизнь или в какой-то мере восстановить силы юности, чем тот, кто надеется этого достичь несколькими кап­лями или крупицами какой-нибудь драгоценной жидкости или квинт­эссенций. Опять-таки люди, пожалуй, не сразу и не так легко со­гласятся с тем, что звезды определяют человеческие судьбы; а что касается того, будто час рождения (который очень часто по множе­ству естественных причин может наступить или немного раньше, или немного позже) решает судьбу всей жизни или что час исследо­вания оказывает влияние на сам предмет исследования, то это уже чистейшие пустяки. Но человеческий род столь надменен и самоуве­рен, что не только берется за невозможное, но и надеется, что ему удастся легко, без напряжения и пота, как бы забавляясь, выполнить самые трудные дела. Но о магии сказано достаточно; мы очистили от позора сам термин и показали истинный облик этой науки, отделив его от ложного и недостойного.

425

Существуют еще два очень важных приложения к этой части практического учения о природе. Первое - необходимо создать опись всех человеческих богатств, в которую должны быть включены и ко­ротко перечислены все существующие и находящиеся в распоряже­нии человечества блага и богатства независимо от того, являются ли они дарами природы или произведениями человеческого искусства; сюда же следует присоединить и все то, что, как известно, некогда су­ществовало, а теперь погибло; это необходимо для того, чтобы люди, приступая к новым открытиям, не тратили понапрасну усилия на то, что уже известно и существует. Этот список будет еще более удачным и полезным, если в него включить перечень того, что, по общему мнению, считается невозможным ни в каком виде, а также перечень вещей, казалось бы, почти невозможных, но тем не менее суще­ствующих. Первый перечень должен способствовать обострению человеческой изобретательности, второй же - до известной степени направлять ее, чтобы все желательные и возможные вещи быстрее превратить в действительные. Второе - необходимо создать перечень тех экспериментов, которые являются особенно полезными и способ­ствуют и пролагают путь к новым открытиям...

Глава VI. <...> Аристотель прекрасно сказал, что «физика и мате­матика рождают практику, т. е. механику»¹⁶. Поэтому, поскольку мы уже рассмотрели как теоретическую, так и практическую части науки о природе, следует здесь сказать о математике, которая являет­ся вспомогательной дисциплиной для той и другой. Правда, обычно ее рассматривают как третью часть философии после физики и мета­физики, но если бы мы, пересматривая сейчас систему наук, собира­лись отнести математику к числу основных и определяющих наук, то было бы, как мне кажется, более соответствующим и природе само­го дела, и ясности классификации определить математику как раздел метафизики. Ведь количество, которое составляет предмет математи­ки, приложенное к материи, является своего рода мерой природы и одной из причин множества явлений в природе, поэтому его следует отнести к сущностным формам. Фигуре же и числам древние прида­вали такое большое значение, что Демокрит видел основу всего раз­нообразия вещей прежде всего в фигурах атомов, а Пифагор утверж­дал, что природа вещей складывается из чисел. А между тем не­сомненна истина, что среди всех природных форм (в том смысле, в каком мы их понимаем) количество является наиболее абстрактной и легче других отделимой от материи формой, и именно это обстоя­тельство стало причиной более тщательной разработки и более глу­бокого исследования этой категории по сравнению со всеми осталь­ными формами, значительно глубже скрытыми в материи. Поскольку же человеческий ум от природы (к великому, правда, ущербу для раз­вития науки) предпочитает свободное поле общих истин густым за­рослям и лесам частных проблем, то трудно было найти что-либо ув­лекательнее и приятнее математики для того, чтобы удовлетворить это стремление человеческого ума выйти на широкий простор размы­шлений. <...>

Книга пятая

Глава IV. <...> Что же касается опровержения призраков, или идолов, то этим словом мы обозначаем глубочайшие заблуждения человечес­кого ума. Они обманывают не в частных вопросах, как остальные за­блуждения, затемняющие разум и расставляющие ему ловушки; их обман является результатом неправильного и искаженного предрас­положения ума, которое заражает и извращает все восприятия интел­лекта. Ведь человеческий ум, затемненный и как бы заслоненный телом, слишком мало похож на гладкое, ровное, чистое зеркало, не­искаженно воспринимающее и отражающее лучи, идущие от предме­тов; он скорее подобен какому-то колдовскому зеркалу, полному фан­тастических и обманчивых видений. Идолы воздействуют на интел­лект или в силу самих особенностей общей природы человеческого рода, или в силу индивидуальной природы каждого человека, или как результат слов, т. е. в силу особенностей самой природы общения. Первый вид мы обычно называем идолами рода, второй - идолами пещеры и третий - идолами площади. Существует еще и четвертая группа идолов, которые мы называем идолами театра, являющихся результатом неверных теорий или философских учений и ложных законов доказательства. Но от этого типа идолов можно избавиться и отказаться, и поэтому мы в настоящее время не будем говорить о нем. Идолы же остальных видов всецело господствуют над умом и не могут быть полностью удалены из него. Таким образом, нет осно­ваний ожидать в этом вопросе какого-то аналитического исследова­ния, но учение об опровержениях является по отношению к самим идолам важнейшим учением. И если уж говорить правду, то учение об идолах невозможно превратить в науку и единственным средством

427

против их пагубного воздействия на ум является некая благоразумная мудрость. Полное и более глубокое рассмотрение этой проблемы мы относим к Новому Органону; здесь же мы выскажем лишь несколько самых общих соображений.

Приведем следующий пример идолов рода: человеческий ум по своей природе скорее воспринимает положительное и действен­ное, чем отрицательное и недейственное, хотя по существу он дол­жен был бы в равной мере воспринимать и то и другое. Поэтому на него производит гораздо более сильное впечатление, если факт хотя бы однажды имеет место, чем когда он зачастую отсутствует и имеет место противоположное. И это является источником всякого рода суеверий и предрассудков. Поэтому правильным был ответ того чело­века, который, глядя на висящие в храме изображения тех, кто, ис­полнив свои обеты, спасся от кораблекрушения, на вопрос о том, признает ли он теперь божественную силу Нептуна, спросил в свою очередь: «А где же изображения тех, которые, дав обет, тем не менее погибли?» Это же свойство человеческого ума лежит в основе и дру­гих суеверий, таких, как вера в астрологические предсказания, вещие сны, предзнаменования и т. п. Другой пример идолов рода: человече­ский дух, будучи по своей субстанции однородным и единообраз­ным, предполагает и придумывает в природе существование боль­шей однородности и большего единообразия, чем существует в дей­ствительности. Отсюда вытекает ложное представление математиков о том, что все небесные тела движутся по совершенным круговым орбитам и что не существует спиральных движений. <...>

Что же касается идолов пещеры, то они возникают из собствен­ной духовной и телесной природы каждого человека, являясь также ре­зультатом воспитания, образа жизни и даже всех случайностей, кото­рые могут происходить с отдельным человеком. Великолепным выра­жением этого типа идолов является образ пещеры у Платона¹⁷. Ибо (оставляя в стороне всю изысканную тонкость этой метафоры) если бы кто-нибудь провел всю свою жизнь, начиная с раннего детства и до самого зрелого возраста, в какой-нибудь темной подземной пещере, а потом вдруг вышел наверх и его взору представился весь этот мир и небо, то нет никакого сомнения, что в его сознании возникло бы мно­жество самых удивительных и нелепейших фантастических представ­лений. Ну а у нас, хотя мы живем на земле и взираем на небо, души за­ключены в пещере нашего тела; так что они неизбежно воспринимают бесчисленное множество обманчивых и ложных образов; лишь редко и на какое-то короткое время выходят они из своей пещеры, не созер­цая природу постоянно, как под открытым небом. <...>

Наиболее же тягостны идолы площади, проникающие в чело­веческий разум в результате молчаливого договора между людьми об установлении значения слов и имен. Ведь слова в большинстве слу­чаев формируются исходя из уровня понимания простого народа и устанавливают такие различия между вещами, которые простой на­род в состоянии понять; когда же ум более острый и более внима­тельный в наблюдении над миром хочет провести более тщательное деление вещей, слова поднимают шум, а то, что является лекарством от этой болезни (т. е. определения), в большинстве случаев не может помочь этому недугу, так как и сами определения состоят из слов, и слова рождают слова. И хотя мы считаем себя повелителями наших слов и легко сказать, что «нужно говорить, как простой народ, думать же, как думают мудрецы»; и хотя научная терминология, понятная только посвященным людям, может показаться удовлетворяющей этой цели; и хотя определения (о которых мы уже говорили), предпо­сылаемые изложению той или иной науки (по разумному примеру математиков), способны исправлять неверно понятое значение слов, однако все это оказывается недостаточным для того, чтобы помешать обманчивому и чуть ли не колдовскому характеру слова, способного всячески сбивать мысль с правильного пути, совершая некое насилие над интеллектом, и, подобно татарским лучникам, обратно направ­лять против интеллекта стрелы, пущенные им же самим. Поэтому упомянутая болезнь нуждается в каком-то более серьезном и еще не применявшемся лекарстве. Впрочем, мы лишь очень бегло коснулись этого вопроса, указав в то же время, что это учение, которое мы бу­дем называть «Великими опровержениями», или наукой о прирож­денных и благоприобретенных идолах человеческого ума, должно быть еще создано. Подробное же рассмотрение этой науки мы отно­сим к Новому Органону.

Остается одно очень важное дополнение к искусству сужде­ния, которое тоже, как мы считаем, должно получить развитие. Дело в том, что Аристотель только указал на эту проблему, но нигде не дал метода ее решения. Эта наука исследует вопрос о том, какие способы доказательств должны применяться к различным объектам исследо­вания, являясь, таким образом, своего рода наукой суждения о сужде­ниях. Ведь Аристотель прекрасно заметил, что «не следует требовать от оратора научных доказательств, точно так же как от математика не следует требовать эмоционального убеждения»¹⁸. Поэтому если ошибиться в выборе рода доказательств, то и само суждение не мо­жет быть вынесено. Поскольку же существует четыре рода доказа­тельств, а именно через непосредственное согласие и общепринятые

429

понятия, через индукцию, через силлогизм и, наконец, то, что Арис­тотель правильно называет круговым доказательством¹⁹, т. е. не иду­щим от предшествующего и более известного, а строящимся как бы на одном и том же уровне, то каждый из этих четырех родов доказа­тельств имеет свои определенные объекты и определенные сферы науки, где он обладает достаточной силой, другие же объекты исклю­чают возможность его применения. Ведь излишняя педантичность и жесткость, требующие слишком строгих доказательств в одних слу­чаях, а еще больше небрежности и готовности удовольствоваться весьма поверхностными доказательствами в других, принесли науке огромный вред и очень сильно задержали ее развитие. Но об искус­стве суждения сказано достаточно. <...>

Печатается по изданию: Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Бэкон Ф. Соч.: В 4 т. М., 1977. Т. 1.

Примечания

¹ «Знание природы... на дне колодцев» - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. IX, 72.

² «Я пришел во имя отца, и вы не принимаете меня, а если же кто придет к вам во имя свое, его примете» - Ин. 5, 43.

³ ...как одна и та же наука... - у Аристотеля и его средневековых и ренессансных последователей термин «первая философия» означал учение о первоначалах всего сущего. Термин «метафизика», введенный Андрони­ком Родосским, главой перипатетической школы в I в. до н. э., для обозначе­ния книг Аристотеля, расположенных в собрании сочинений после «Физи­ки», в Средние века был отождествлен с «первой философией».

⁴ Глина ссыхается, воск размягчается, тем же согреты Жаром... -строка из «Буколик» Вергилия (VIII, 79-80).

⁵ ...постоянство движений по совершенным кругам... расположен­ных выше нее... - первичность круговых движений признавалась Аристоте­лем и его средневековыми последователями, а также учеными Возрождения, вплоть до Коперника и Джордано Бруно. По мнению тех же ученых, Луна не производила отклонений в движении небесных тел, потому что в сферах более отдаленных от Земли, чем Луна (над «лунной гранью»), господствуют совсем иные, нежели на Земле и вообще под Луной, механические законо­мерности.

⁶ Но едва ли... кто-нибудь попытался... расстояния некоторых пла­нет от Солнца... - для разъяснения всех этих явлений Бэкон считал нужным

построить особую науку, «живую астрономию», приблизительно соответ­ствующую тому, что сейчас называют «небесной механикой».

⁷ ...отвергаем как пустую выдумку... небесную вакханалию - имеет­ся в виду астрологическое учение о разделении неба на 12 «домов» и о вли­янии расположения планет и звезд в момент рождения человека на его судь­бу (описания такого расположения и его проекции на предполагаемые собы­тия жизни человека называются гороскопами).

⁸...узнавать собственную мать... - цитата из «Физики» Аристоте­ля (I, 1).

⁹..из сборника Плутарха об их учениях... - имеется в виду припи­сывавшееся Плутарху сочинение «Мнения философов», на самом деле при­надлежащее неизвестному автору III в. н. э.

¹⁰ ...Он создал... пусть произведет земля... - цитаты из Библии (Быт. 2, 7; 1, 20-24).

¹¹ ...знание всех вещей, божественных и человеческих...— Цицерон.

Тускуланские беседы IV, 26.

¹² ...не встретишь ты камня преткновения... - Прит. 4, 12.

¹³ ...«источники, скрытые мхом»... - Вергилий. Буколики. VII, 45.

¹⁴ ...механику... Ггрон излагает в «Пневматике»... — Герон (I в. н. э.) - наиболее знаменитый из механиков, работавших в александрийском Мусео- не. Изобретатель паровой турбины и ряда автоматов. В его труде «Пневма- тика» впервые описан ряд гидропневматических приборов.

¹⁵ ...короля Артура Британского или Гуго Бордосского... - герои по- пулярных еще и во времена Бэкона рыцарских романов. С легендарными по- двигами короля Артура (V в.) Бэкон мог быть знаком по роману Томаса Мэ- лори «Смерть короля Артура» (1469); рыцарь Гуго Бордосский - герой фран- цузского эпоса (XIII в.).

¹⁶ ...«физика и математика рождают практику, т. е. механику» - цитата из труда «Проблемы механики», который во времена Бэкона считали принадлежащим Аристотелю (в действительности трактат составлен в шко- ле Аристотеля уже после его смерти, в IX—III вв. до н. э.).

¹⁷ ...образ пещеры у Платона... - в гл. VII диалога «Государство».

¹⁸ ... «не следует... требовать эмоционального убеждения» - Арис- тотель. Метафизика. II, 3.

¹⁹ ...Аристотель правильно называет круговым доказательством...

Вторая аналитика. II, 12.

431

Эвристические вопросы

1. На какие разделы Бэкон делит теоретическую философию?

2. Каково место физики в бэконовском подразделении теоретической философии?

3. Как Бэкон относится к астрологии и магии?

4. Сопоставьте декартовское и бэконовское «сомнения»: в чем их сходство, в чем их различие по цели?

5. Как Бэкон называет и как классифицирует «глубочайшие заблуждения человеческого ума»?

6. Рассматривает ли Бэкон свое «учение об идолах» как научную дисциплину?

7. На каком основании Бэкон отвергает учение о том, что все небесные тела движутся по круговым орбитам?

8. Каково, согласно Бэкону, соотношение теоретической и практической механики?

9. Для каких явлений Бэкон считает вполне возможным, для каких - менее

вероятным научное предсказание?

И. Ньютон

Ньютон (Newton), Исаак (1642/1643-1727) - английский физик, механик, астроном и математик. Родился в семье фермера в местечке Вулсторп, в 75 км от Кембриджа. В 12 лет Ньютон был определен в городскую школу в Грантеме. В 1661 г. поступил в Тринити-колледж Кембриджского уни­верситета, по окончании которого, в 1665-м, получил степень бакалавра, а затем - степень магистра (1668). В 1669 г. его учитель И. Барроу передал ему физико-математическую кафедру в Кембриджском университете, кото­рую Ньютон занимал до 1701 г., хотя фактически читал лекции только до 1696-го. Самый плодотворный период научного творчества Ньютона отно­сится к 1660-1680 гг. Уже в 1661-1669 гг. у него сложились в основном идеи, которые привели к открытию закона всемирного тяготения и исследованиям в области математики и оптики. Важнейшие труды были написаны Ньюто­ном в период профессорской деятельности в Кембридже. Обобщив резуль­таты, полученные предшественниками, и свои собственные исследования в области земной и небесной механики, он создал труд «Математические на­чала натуральной философии» (1687), где сформулировал основные понятия и принципы классической механики (закон инерции, закон изменения коли­чества движения пропорционально приложенной силе и закон равенства действия и противодействия, закон всемирного тяготения) и применил их к теории движения тел под действием центральных сил как в вакууме, так и в сопротивляющейся среде. В «Началах» же рассмотрен ряд задач теории при­тяжения сплошных масс, теория приливов и отливов, заложены основы тео­рии подобия, рассмотрены некоторые вопросы гидростатики и гидродина­мики, в частности вопрос о форме поверхности тяжелой жидкости, вращаю­щейся в цилиндрическом сосуде, и формула скорости волнового движения в упругой среде. В этом же сочинении изложена его теория фигуры Земли. Другим трудом Ньютона из области физики является «Оптика» (издана в 1704, написана не позже 1687), к которой примыкают другие его оптические работы. Исследования в области оптики он начал в 1666 г.; они были связа­ны с его стремлением найти способы устранения недостатков оптических приборов. В 1666 г. Ньютон обнаружил, что белый луч света состоит из лу­чей различной преломляемости (дисперсия света). Ньютон определил, что одной из причин неясности изображения в телескопах является именно это различие преломляемости составных лучей белого луча при его прохожде­нии через линзу телескопа (хроматическая аберрация). Он считал хромати­ческую аберрацию неустранимой. Стремясь обойти этот недостаток теле­скопов, он в 1668 г. и 1671 г. сконструировал два зеркальных (отражатель-

433

ных) телескопа. Ньютон открыл периодические свойства света и, по сущест­ву, был первым физиком, измерившим длину световой волны. Кроме того, он начал изучение явлений дифракции света и поляризации светового пучка при двойном преломлении. В 1675 г. Ньютон выдвинул синтетическую кор-пускулярно-волновую гипотезу света; в этой гипотезе он по-прежнему счи­тал свет потоком корпускул (телесных частиц), истекающих из источников света, но наряду с этим допускал наличие эфира, в котором под влиянием ударов корпускул света распространяются волны. В дальнейшем он отказал­ся от понятия эфира, указывая, что предположение о его существовании про­тиворечит, в частности, факту движения планет, не испытывающих на своем пути сопротивления среды. В первом издании «Оптики» (1704) Ньютон стоит на корпускулярной точке зрения. Во втором английском издании «Оп­тики» (1717) он обсуждает возможность и корпускулярной, и волновой то­чек зрения, склоняясь в сторону первой. Им был сконструирован один из первых термометров (с льняным маслом). Дальнейшее развитие науки пока­зало, что механика Ньютона имеет ограниченную область применимости, что она неприменима к явлениям микромира и к движениям, совершающим­ся со скоростями, близкими к скорости света. В 1665-1666 гг. Ньютон от­крыл взаимно-обратный характер операций дифференцирования и интегри­рования и сделал фундаментальные открытия в области бесконечных рядов, в частности индуктивное обобщение так называемой теоремы о биноме Ньютона на случай любого действительного показателя. Вскоре им были на­писаны и основные сочинения по анализу, изданные значительно позднее. В работе «Математические начала натуральной философии» он развил тео­рию конических сечений, необходимую в исследовании движений планет и комет, изложил концепцию объективного существования материи, простран­ства и времени, объективных законов мира, доступных человеческому по­знанию. Эти взгляды на пространство и время держались в физике до XX в., когда они уступили место новой концепции - теории относительности, рас­сматривающей пространство, время и материю в неразрывной связи.

К концу своей жизни Ньютон написал сочинение о пророке Данииле и толкование Апокалипсиса. В 1672 г. он был избран членом Лондонского Королевского общества, а с 1703-го был его президентом. В 1699 г. Ньютон избран иностранным членом Парижской АН. В 1695 г. он назначен смотри­телем, а в 1699-м - директором Монетного двора. После этого он жил в Лон­доне и Кенсингтоне. Ньютон провел большую работу по перечеканке моне­ты и сумел привести в порядок расстроенное монетное дело в Англии, напе­чатал многие, остававшиеся до того неизданными, исследования в области оптики и математики; вел научно-организационную работу в качестве пре­зидента Королевского общества. Умер в Кенсингтоне; похоронен в Вестмин­стерском аббатстве.

Математические начала натуральной философии

Предисловие

Так как древние, по словам Паппуса, придавали большое значение механике при изучении природы, то новейшие авторы, отбросив суб­станции и скрытые свойства, стараются подчинить явления природы законам математики.

В этом сочинении имеется в виду тщательное развитие прило­жений математики к физике.

Древние рассматривали механику двояко: как рациональную (умозрительную), развиваемую точными доказательствами, и как практическую. К практической механике относятся все ремесла и производства, именуемые механическими, от которых получила свое название и самая механика.

Так как ремесленники довольствуются в работе лишь малой степенью точности, то образовалось мнение, что механика тем отли­чается от геометрии, что все вполне точное принадлежит к геомет­рии, менее точное относится к механике. Но погрешности не заклю­чаются в самом ремесле или искусстве, а принадлежат исполнителю работы: кто работает с меньшей точностью, тот худший механик, и если бы кто-нибудь смог исполнять изделия с совершеннейшей точ­ностью, тот был бы наилучшим из всех механиков.

Однако самое проведение прямых линий и кругов, служащее основанием геометрии, в сущности относится к механике. Геометрия не учит тому, как проводить эти линии, но предполагает (постули­рует) выполнимость этих построений. Предполагается также, что приступающий к изучению геометрии уже ранее научился точно чер­тить круги и прямые линии; в геометрии показывается лишь, каким образом при помощи проведения этих линий решаются разные во­просы и задачи. Само по себе черчение прямой и круга составляет также задачу, но только не геометрическую. Решение этой задачи за­имствуется из механики, геометрия учит лишь пользованию этими решениями. Геометрия за то и прославляется, что, заимствовав извне столь мало основных положений, она столь многого достигает.

Итак, геометрия основывается на механической практике и есть не что иное, как та часть общей механики, в которой излагается и доказывается искусство точного измерения. Но так как в ремеслах и производствах приходится по большей части иметь дело с движе­нием тел, то обыкновенно все, касающееся лишь величины, относят к геометрии, все же, касающееся движения, - к механике.

435

В этом смысле рациональная механика есть учение о движени­ях, производимых какими бы то ни было силами, и о силах, требуе­мых для производства каких бы то ни было движений, точно изло­женное и доказанное.

Древними эта часть механики была разработана лишь в виде учения о пяти машинах¹, применяемых в ремеслах; при этом даже тя­жесть (так как это не есть усилие, производимое руками) рассматри­валась ими не как сила, а лишь как грузы, движимые сказанными ма­шинами. Мы же, рассуждая не о ремеслах, а об учении о природе, и, следовательно, не об усилиях, производимых руками, а о силах при­роды, будем заниматься главным образом тем, что относится к тяже­сти, легкости, силе упругости, сопротивлению жидкостей и к тому подобным притягательным или напирающим силам. Поэтому и сочи­нение это нами предлагается как математические основания физики. Вся трудность физики, как будет видно, состоит в том, чтобы по яв­лениям движения распознать силы природы, а затем по этим силам объяснить остальные явления. Для этой цели предназначены общие предложения, изложенные в книгах первой и второй. В третьей же книге мы даем пример вышеупомянутого приложения, объясняя си­стему мира, ибо здесь из небесных явлений, при помощи предложе­ний, доказанных в предыдущих книгах, математически выводятся силы тяготения тел к Солнцу и отдельным планетам. Затем по этим силам, также при помощи математических предложений, выводятся движения планет, комет, Луны и моря. Было бы желательно вывести из начал механики и остальные явления природы, рассуждая подоб­ным же образом, ибо многое заставляет меня предполагать, что все эти явления обусловливаются некоторыми силами, с которыми час­тицы тел, вследствие причин, покуда неизвестных, или стремятся друг к другу и сцепляются в правильные фигуры, или же взаимно от­талкиваются друг от друга. Так как эти силы неизвестны, то до сих пор попытки философов объяснить явления природы остались бес­плодными. Я надеюсь, однако, что или этому способу рассуждения, или другому, более правильному, изложенные здесь основания доста­вят некоторое освещение.

При издании этого сочинения оказал содействие остроумней­ший и во всех областях науки ученейший муж Эдмунд Галлей, кото­рый не только правил типографские корректуры и озаботился изго­товлением рисунков, но даже по его лишь настояниям я приступил и к самому изданию. Получив от меня доказательства вида орбит небесных тел, он непрестанно настаивал, чтобы я сообщил их Коро­левскому обществу, которое затем своим благосклонным вниманием и заботливостью заставило меня подумать о выпуске их в свет. После того я занялся исследованием неравенств движения Луны, затем я по­пробовал сделать другие приложения, относящиеся: к законам и из­мерению сил тяготения и других; к исследованию вида путей, описы­ваемых телами под действием притяжения, следующего какому-либо закону; к движению многих тел друг относительно друга; к движе­нию тел в сопротивляющейся среде; к силам, плотностям и движе­ниям среды; к исследованию орбит комет и к тому подобным вопро­сам; вследствие этого я отложил издание до другого времени, чтобы все это обработать и выпустить в свет совместно.

Все относящееся к движению Луны (как несовершенное) све­дено в следствиях предложения LXVI, чтобы не прибегать к отдель­ным доказательствам и к сложным методам, не соответствующим важности предмета, а также чтобы не прерывать последовательности прочих предложений. Кое-что, найденное мною впоследствии, я предпочел вставить, может быть, и в менее подходящих местах, не­жели изменять нумерацию предложений и ссылок. Я усерднейше прошу о том, чтобы все здесь изложенное читалось с благосклон­ностью и чтобы недостатки в столь трудном предмете не осуждались бы, а пополнялись новыми трудами и исследованиями читателей.

Дано в Кембридже Тринити-колледж 8 мая 1686 г.

Печатается по изданию: Ньютон И. Математические начала нату­ральной философии // Жизнь науки. М., 1973. С. 94—99.

Определения

Определение I. Количество материи (масса) есть мера таковой, уста­навливаемая пропорционально плотности и объему ее.

Воздуха двойной плотности в двойном объеме вчетверо боль­ше, в тройном - вшестеро. То же относится к снегу или порошкам, когда они уплотняются от сжатия или таяния. Это же относится и ко всякого рода телам, которые, в силу каких бы то ни было причин, уп­лотняются. Однако при этом я не принимаю в расчет среды, если та­ковая существует, которая свободно проникает в промежутки между частицами.

437

Это же количество я подразумеваю в дальнейшем под на­званиями «тело» или «масса». Определяется масса по весу тела, ибо она пропорциональна весу, что мною найдено опытами над маятника­ми, произведенными точнейшим образом, как о том сказано ниже.

Определение II. Количество движения есть мера такового, устанавли­ваемая пропорционально скорости и массе.

Количество движения целого есть сумма количеств движения отдельных частей его, значит, для массы, вдвое большей, при равных скоростях оно двойное, при двойной же скорости - четверное.

Определение III. Врожденная сила материи есть присущая ей способ­ность сопротивления, по которой всякое отдельно взятое тело, по­скольку оно предоставлено самому себе, удерживает свое состояние покоя или равномерного прямолинейного движения².

Эта сила всегда пропорциональна массе и если отличается от инерции массы, то разве только воззрением на нее.

От инерции материи происходит, что всякое тело лишь с тру­дом выводится из своего покоя или движения. Поэтому «врожденная сила» могла бы быть весьма вразумительно названа «силою инер­ции»³. Эта сила проявляется телом единственно лишь, когда другая сила, к нему приложенная, производит изменение в его состоянии. Проявление этой силы может быть рассматриваемо двояко: и как со­противление, и как напор. Как сопротивление - поскольку тело про­тивится действующей на него силе, стремясь сохранить свое состоя­ние; как напор - поскольку то же тело, с трудом уступая силе сопро­тивляющегося ему препятствия, стремится изменить состояние этого препятствия. Сопротивление приписывается обыкновенно телам по­коящимся, напор - телам движущимся. Но движение и покой, при обычном их рассмотрении, различаются лишь в отношении одного к другому, ибо не всегда находится в покое то, что таковым простому взгляду представляется.

Определение IV. Приложенная сила есть действие, производимое над телом, чтобы изменить его состояние покоя или равномерного прямо­линейного движения.

Сила проявляется единственно только в действии и по прекра­щению действия в теле не остается. Тело продолжает затем удержи­вать свое новое состояние вследствие одной только инерции. Проис­хождение приложенной силы может быть различное: от удара, от дав­ления, от центростремительной силы.

Определение V. Центростремительная сила есть та, с которою тела к некоторой точке, как к центру, отовсюду притягиваются, гонятся или как бы то ни было стремятся.

Такова сила тяжести, под действием которой тела стремятся к центру Земли; магнитная сила, которою железо притягивается к маг­ниту⁴, и та сила, каковою бы она ни была, которою планеты постоян­но отклоняются от прямолинейного движения и вынуждаются обра­щаться по кривым линиям. Камень, вращаемый в праще, стремится удалиться от вращающей пращу руки и этим своим стремлением на­тягивает пращу тем сильнее, чем быстрее вращение, и как только ее пустят, то камень улетает.

Силу, противоположную сказанному стремлению, которою праща постоянно оттягивает камень к руке и удерживает его на кру­ге, т. е. силу, направленную к руке или к центру описываемого круга, я и называю центростремительной. Это относится и до всякого тела, движущегося по кругу. Все такие тела стремятся удалиться от цент­ра орбиты, и если бы не было некоторой силы, противоположной этому стремлению, которая их и удерживает на их орбитах, то они и ушли бы по прямым линиям, двигаясь равномерно. Эту-то силу я и называю центростремительной. Брошенное тело, если бы силы тяже­сти не было, не отклонялось бы к Земле, а уходило бы в небесное пространство по прямой линии равномерно, если бы не было и со­противления воздуха. Своею тяжестью оно оттягивается от прямоли­нейного пути и постоянно отклоняется к Земле в большей или мень­шей степени, сообразно напряжению силы тяжести и скорости дви­жения. Чем меньше будет отнесенное к массе напряжение тяжести и чем больше будет скорость, с которою тело брошено, тем менее оно отклонится от прямой линии и тем дальше отлетит.

Если свинцовое ядро, брошенное горизонтально силою пороха из пушки, поставленной на вершине горы, отлетит по кривой, ранее чем упасть на землю, на две мили, то, предполагая, что сопротивле­ния воздуха нет, если его бросить с двойной скоростью, оно отлетит приблизительно вдвое дальше, если с десятерною, то - в десять раз. Увеличивая скорость, можно по желанию увеличить и дальность по­лета и уменьшать кривизну линии, по которой ядро движется, так что можно бы заставить его упасть в расстоянии и десяти градусов, и тридцати, и девяноста, можно бы заставить его окружить всю Землю или даже уйти в небесные пространства⁵ и продолжать удаляться до бесконечности. Подобно тому как брошенное тело может быть от­клонено силою тяжести так, чтобы описывать орбиту вокруг Земли, так и Луна или силою тяжести, если она ей подвержена, или же иною

439

силою, которая влечет ее к Земле, может быть отклоняема от прямо­линейного пути и вынуждена обращаться по своей орбите; без такой силы Луна не могла бы удерживаться на своей орбите. Если бы эта сила была меньше соответствующей этой орбите, то она отклоняла бы Луну от прямолинейного пути недостаточно, а если больше, то от­клонила бы ее более, чем следует, и приблизила бы ее от орбиты к Земле. Следовательно, надо, чтобы эта сила была в точности надле­жащей величины. Дело математиков найти такую силу, которая в точ­ности удерживала бы заданное тело в движении по заданной орбите с данною скоростью и, наоборот, найти тот криволинейный путь, на который заданною силою будет отклонено тело, вышедшее из задан­ного места с заданною скоростью.

В центростремительной силе различается три рода величин: абсолютная, ускорительная и движущая.

Определение VI. Абсолютная величина центростремительной силы есть мера большей или меньшей мощности самого источника ее рас­пространения из центра в окружающее его пространство. Так, маг­нитная сила, в зависимости от величины магнита или степени намаг­ничивания, может быть в одном магните больше, в другом меньше⁶.

Определение VII. Ускорительная величина центростремительной силы есть мера, пропорциональная той скорости, которую она произ­водит в течение данного времени.

Так, действие того же магнита более сильно на близком рассто­янии, слабее - на дальнем, или сила тяжести больше в долинах, сла­бее на вершинах высоких гор и еще меньше (как впоследствии будет показано) на еще больших расстояниях от земного шара; в равных же расстояниях она везде одна и та же, ибо, при отсутствии сопротивле­ния воздуха, все падающие тела (большие или малые, тяжелые или легкие) ускоряются ею одинаково.

Определение VIII. Движущая величина центростремительной силы есть ее мера, пропорциональная количеству движения, которое ею производится в течение данного времени.

Таким образом, вес большей массы больше, меньшей - мень­ше; для той же самой массы или того же самого тела вес больше вблизи Земли, меньше в небесной дали. Эта величина есть направ­ленное к центру стремление всего тела, которое и называется его ве­сом. Движущая сила распознается по силе, ей равной и противопо­ложной, которая могла бы воспрепятствовать опусканию тела.

Для краткости эти величины сил можно называть силами дви­жущими, ускоряющими и абсолютными и для отличия - относить их к самим притягиваемым к центру телам, к месту тел и к центру сил, а именно: движущую силу - к телу, как стремление всего тела к цен­тру, причем это полное стремление составляется из стремлений от­дельных частиц тела; силу ускорительную - к месту тела в простран­стве, как некоторую способность, распространенную центром на все места, о которой движущие силы не распространялись бы в окру­жающем пространстве; сказанною причиною может служить или какое-либо центральное тело (как, например, магнит в центре сил магнитных или Земля в центре сил тяжести), или что бы то ни было иное, хотя бы и ничем не обнаружимое. Эти понятия должно рас­сматривать как математические, ибо я еще не обсуждаю физических причин и места нахождения сил.

Таким образом, ускорительная сила так относится к движущей, как скорость к количеству движения. В самом деле, количество дви­жения пропорционально скорости и массе, движущая же сила про­порциональна ускорительной и массе, ибо сумма действий уско­рительной силы на отдельные частицы тела и составляет движущую силу его. Поэтому близ поверхности Земли, где ускоряющая сила тяжести для всех тел одна и та же, движущая сила тяжести, или вес, пропорциональна массе тела. Если подняться в такие области, где ускоряющая сила тяжести будет меньше, то и вес пропорционально уменьшится; вообще вес будет постоянно пропорционален массе тела и ускоряющей силе тяжести. Так, например, в тех областях про­странства, где ускоряющая сила тяжести вдвое меньше, вес массы вдвое или втрое меньшей будет вчетверо или вшестеро меньше, не­жели близ поверхности Земли. Далее я придаю тот же самый смысл названиям «ускорительные и движущие притяжения и натиски». На­звание же «притяжение» (центром), «натиск» или «стремление» (к центру) я употребляю безразлично одно вместо другого, рассмат­ривая эти силы не физически, а математически, поэтому читатель должен озаботиться, чтобы, ввиду таких названий, не думать, что я ими хочу определить самый характер действия или физические при­чины происхождения этих сил или же приписывать центрам (которые суть математические точки) действительно и физические силы, хотя я и буду говорить о силах центров и о притяжении центрами.

441

Поучение

В изложенном выше имелось в виду объяснить, в каком смысле упо­требляются в дальнейшем менее известные названия. Время, про­странство, место и движение составляют понятия общеизвестные. Однако необходимо заметить, что эти понятия обыкновенно относят­ся к тому, что постигается нашими чувствами. Отсюда происходят некоторые неправильные суждения, для устранения которых необхо­димо вышеприведенные понятия разделить на абсолютные и относи­тельные, истинные и кажущиеся, математические и обыденные.

I. Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внеш­нему, протекает равномерно, и иначе называется длительностью.

Относительное, кажущееся или обыденное время есть или точ­ная, или изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения, мера продолжительности, употребляемая в обыденной жизни вместо истинного математическо­го времени, как-то: час, день, месяц, год.

И. Абсолютное пространство по самой своей сущности, безот­носительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одина­ковым и неподвижным.

Относительное есть его мера или какая-либо ограниченная по­движная часть, которая определяется нашими чувствами по положе­нию его относительно некоторых тел и которое в обыденной жизни принимается за пространство неподвижное: так, например, протяже­ние пространств подземного воздуха или надземного, определяемых по их положению относительно Земли. По виду и величине абсолют­ное и относительное пространства одинаковы, но численно не всегда остаются одинаковыми. Так, например, если рассматривать Землю подвижною, то пространство нашего воздуха, которое по отношению к Земле остается всегда одним и тем же, будет составлять то одну часть пространства абсолютного, то другую, смотря по тому, куда воздух перешел, и следовательно, абсолютно сказанное пространст­во беспрерывно меняется.

III. Место есть часть пространства, занимаемая телом, и по отношению к пространству бывает или абсолютным, или относи­тельным. Я говорю «часть пространства», а не положение тела и не объемлющая его поверхность. Для равнообьемных тел места равны, поверхности же от несходства формы тел могут быть и неравными. Положение, правильно выражаясь, имеет величины, и оно само по себе не есть место, а принадлежащее месту свойство. Движение целого то же самое, что совокупность движений частей его, т. е. перемещение целого из его места то же самое, что совокупность перемещений его частей из их мест; поэтому место целого то же са­мое, что совокупность мест его частей, и следовательно, оно цели­ком внутри всего тела.

IV. Абсолютное движение есть перемещение тела из одного абсолютного его места в другое, относительное - из относительного в относительное же. Так, на корабле, идущем под парусами, относи­тельное место тела есть та часть корабля, в которой тело находится, например та часть трюма, которая заполнена телом и которая, следо­вательно, движется вместе с кораблем. Относительный покой есть пребывание тела в той же самой области корабля или в той же самой части его трюма.

Истинный покой есть пребывание тела в той же самой части того неподвижного пространства, в котором движется корабль со всем в нем находящимся. Таким образом, если бы Земля на самом деле покоилась, то тело, которое по отношению к кораблю находится в покое, двигалось бы в действительности с тою абсолютною ско­ростью, с которой корабль идет относительно Земли. Если же и сама Земля движется, то истинное абсолютное движение тела найдется по истинному движению Земли в неподвижном пространстве и по относительным движениям корабля по отношению к Земле и тела по кораблю.

Так, если та часть Земли, где корабль находится, движется на самом деле к востоку со скоростью 10 010 частей, корабль же идет к западу со скоростью 10 частей, моряк же ходит по кораблю и идет к востоку со скоростью одной части, то истинно и абсолютно моряк перемещается в неподвижном пространстве к востоку со скоростью 10 001 частей, по отношению же к Земле - на запад со скоростью 9 частей. <...>

Печатается по изданию: Ньютон И. Определения // Мир физики. Кн. 1. М., 1992. С. 72-79.

443

О системе мира

Введение

В предыдущих книгах я изложил начала философии, не столько чис­то философские, сколько математические, однако такие, что на них могут быть обоснованы рассуждения о вопросах физических. Тако­вы законы и условия движений и сил, имеющие прямое отношение к физике. Чтобы они не казались бесплодными, я пояснил их некото­рыми физическими поучениями, рассматривая те общие вопросы, на которых физика, главным образом, основывается, как-то: о плотнос­ти и сопротивлении тел, о пространствах, свободных от каких-либо тел, о движениях света и звука. Остается изложить, исходя из тех же начал, учение о строении системы мира. Я составил сперва об этом предмете книгу III, придерживаясь популярного изложения, так, что­бы она читалась многими. Но затем, чтобы те, кто, недостаточно по­няв начальные положения, а потому совершенно не уяснив силы их следствий и не отбросив привычных им в продолжение многих лет предрассудков, не вовлекли бы дело в пререкания, я переложил сущ­ность этой книги в ряд предложений, по математическому обычаю, так, чтобы они читались лишь теми, кто сперва овладел началами. Ввиду же того, что в началах предложений весьма много и даже чи­тателю; знающему математику, потребовалось бы слишком много времени, я вовсе не настаиваю, чтобы он овладел ими всеми. Доста­точно, если кто тщательно прочтет определения, законы движения и первые три отдела книги I и затем перейдет к книге III о системе мира; из прочих же предложений предыдущих книг, если того по­желает, будет справляться в тех, на которые есть ссылки.

Печатается по изданию: Ньютон И. О системе мира // Жизнь науки. M., 1973. С. 96-97

Правило I. Не должно приниматься в природе иных причин сверх тех, которые истинны и достаточны для объяснения явлений.

По этому поводу философы утверждают, что природа ничего не делает напрасно⁸, а было бы напрасным совершать многим то, что может быть сделано меньшим. Природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей.

Правило II. Поэтому, поскольку возможно, должно приписывать те же причины того же рода проявлениям природы.

Так, например, дыханию людей и животных, падению камней в Европе и в Америке, свету кухонного очага и Солнца, отражению света на Земле и на планетах.

Правило III. Такие свойства тел, которые не могут быть ни усиляе-мы, ни ослабляемы и которые оказываются присущими всем телам, над которыми возможно производить испытания, должны быть почитаемы за свойства всех тел вообще.

Свойства тел постигаются не иначе, как испытаниями; следо­вательно, за общие свойства надо принимать те, которые постоянно при опытах обнаруживаются и которые, как не подлежащие умень­шению, устранены быть не могут. Понятно, что вопреки ряду опытов не следует измышлять на авось каких-либо бредней, не следует так­же уклоняться от сходственности в природе, ибо природа всегда про­ста и всегда сама с собой согласна.

Протяженность тел распознается не иначе, как нашими чув­ствами, тела же не всем чувствам доступны, но так как это свойство присуще всем телам, доступным чувствам, то оно и приписывается всем телам вообще. Опыт показывает, что многие тела тверды. Но твердость целого происходит от твердости частей его, поэтому мы по справедливости заключаем, что не только у тех тел, которые нашим чувствам представляются твердыми, но и у всех других неделимые частицы⁹ тверды. О том, что все тела непроницаемы, мы заключаем не по отвлеченному рассуждению, а по свидетельству чувств. Все тела, с которыми мы имеем дело, оказываются непроницаемыми, от­сюда мы заключаем, что непроницаемость есть общее свойство всех тел вообще. О том, что все тела подвижны и вследствие некоторых сил (которые мы называем силами инерции) продолжают сохранять свое движение или покой, мы заключаем по этим свойствам тех тел, которые мы видим. Протяженность, твердость, непроницаемость, по­движность и инертность целого происходит от протяженности, твер­дости, непроницаемости, подвижности и инерции частей, отсюда мы заключаем, что все малейшие частицы всех тел протяженны, тверды, непроницаемы, подвижны и обладают инерцией. Таково основание

445

всей физики. Далее мы знаем по совершающимся явлениям, что делимые, но смежные части тел могут быть разлучены друг от друга; из математики же следует, что в нераздельных частицах могут быть мысленно различаемы еще меньшие части. Однако неизвестно, могут ли эти различные частицы, до сих пор не разделенные, быть разделены и разлучены друг от друга силами природы. Но если бы, хотя бы единственным опытом, было установлено, что некоторая не­делимая частица при разломе твердого и крепкого тела подвергается делению, то в силу этого правила мы бы заключили, что не только де­лимые части разлучаемы, но что и неделимые могут быть делимы до бесконечности¹⁰ и действительно разлучены друг от друга.

Наконец, как опытами, так и астрономическими наблюдения­ми устанавливается, что все тела по соседству с Землею тяготеют к Земле, и притом пропорционально количеству материи каждого из них; так, Луна тяготеет к Земле пропорционально своей массе, и взаимно наши моря тяготеют к Луне, все планеты тяготеют друг к другу; подобно этому и тяготение комет к Солнцу. На основании этого правила надо утверждать, что все тела тяготеют друг к другу. Всеобщее тяготение подтверждается явлениями даже сильнее, неже­ли непроницаемость тел, для которой по отношению к телам небес­ным мы не имеем никакого опыта и никакого наблюдения. Однако я отнюдь не утверждаю, что тяготение существенно для тел. Под врож­денною силою я разумею единственно только силу инерции. Она не­изменна. Тяжесть при удалении от Земли уменьшается.

Правило IV. В опытной физике предложения, выведенные из совер­шающихся явлений с помощью наведения, несмотря на возможность противных им предположений, должны быть почитаемы за верные либо в точности, либо приближенно, пока не обнаружатся такие яв­ления, которыми они еще более уточнятся или же окажутся под­верженными исключениям.

Так должно поступать, чтобы доводы наведения не уничтожа­лись предположениями.

Печатается по изданию: Ньютон И. Правила умозаключений в физи­ке // Жизнь науки. М., 1973. С. 97-99.

Примечания

¹ Древними... в виде учения о пяти машинах... - имеется в виду пред­ставление Архимеда и других античных механиков о том, что все действия сложных машин могут быть сведены к пяти простым: рычагу, блоку, вороту, Винту и клину.

² ...прямолинейного движения... - а не кругового, как признавалось не Только Аристотелем, но еще и Коперником. По своему содержанию данное определение тождественно первому закону Ньютона.

³ ...«силою инерции» — от латинского iners - малоподвижный, вялый.

⁴... притягивается к магниту... - одна из первых попыток определить Природу магнитных сил. По Ньютону, они тождественны гравитационным и центростремительным.

⁵ ...окружить всю Землю или даже уйти в небесные пространства... -со скоростями, получившими впоследствии название первой (7,9 км/с) и второй (параболической, 11,2 км/с) космической скорости.

⁶ ..магнитная сила... в одном магните больше, в другом меньше -см. примеч. 4.

⁷ Правила умозаключений в физике - заглавие в подлиннике есть «Regulae philosophandi», т. е. «Правила философствования». Уже не раз при­ходилось обращать внимание на тогдашнюю терминологию, удержавшуюся в английском языке и по настоящее время. По этой терминологии натураль­ной философией называлась наука о природе вообще, в частности физика, под словом physics разумеется медицина. В те времена была гораздо более тесная связь между «философией» и «физикой» в теперешнем смысле этих слов. Так, Маклорен свой «Отчет о философских открытиях Ньютона» начи­нает словами: «Описывать явления природы, объяснять их причины, наме­чать соотношения между этими причинами и исследовать все устройство Вселенной есть задача натуральной философии... Но натуральная филосо­фия подчинена и высшего рода целям и должна, главным образом, цениться потому, что она устанавливает надежное основание естественной религии и нравственной философии, приводя удовлетворительным образом к позна­нию Творца и Вседержителя Вселенной». Философские системы, в особен­ности Декартова, тогда еще прочно царили над учением о природе и миро­здании. Ньютоново воззрение, что при изучении природы надо от наблю­даемых явлений восходить к установлению причин, коими они объясняют­ся, шло вразрез с декартовым учением, согласно которому надо проница­тельностью ума вперед установить первопричины и из них выводить след­ствия. С другой стороны, философия близко примыкала к религии и бого­словию; связь эта была не только свободною, но и насильственною, чему примером может служить следующее «Заявление о. Лесера и Жакье», пред-

447

посланное третьему тому их издания Ньютоновых «Начал» 1760 г.: «Ньютон в этой книге III принимает гипотезу о движении Земли. Предложения авто­ра не могут быть объяснены иначе, как на основании сделанной гипотезы. Таким образом, мы вынуждены выступать от чужого имени. Сами же мы от­крыто заявляем, что мы следуем постановлениям, изданным верховными первосвященниками против движения Земли». Примеч. А.Н. Крылова.

⁸ ...философы утверждают, что природа ничего не делает напрас­но...- слова Аристотеля («О небе», 1,4), часто приводившиеся в средневеко­вых и ренессансных сочинениях, например у Данте (Пир, III, 15, 8; «Монар­хия», I, 3).

⁹ ...неделимые частицы... - один из разбросанных по сочинениям Ньютона намеков на существование атомов в смысле Демокрита или Эпику­ра. Однако ниже Ньютон допускает, что «неделимые могут быть делимы до бесконечности», т. е. по существу не являются атомами.

¹⁰ ...делимы до бесконечности... - см. примеч. 9.

Эвристические вопросы

1. Почему Ньютон называет силу инерции «врожденной»?

2. Какие три компонента («роды величин») Ньютон выделяет в центростре-

мительной силе?

3. Какие уточнения Ньютон вносит в общераспространенные понятия вре-

мени, пространства, места и движения?

4. Как Ньютон различает абсолютное и относительное движения?

5. Почему и в каком смысле Ньютон считает геометрию частью общей ме-

ханики?

6. На какие античные концепции Ньютон ссылается как на предвосхище-

ние отдельных моментов своей механики?

7. С какими концепциями средневековой науки связано правило «не прини-

мать причин сверх тех, которые достаточны»?

8. Каким из ньютоновских правил обосновывается общность механических

явлений на Земле и в небе?

9. Как у Ньютона эмпирическое познание соотносится с рациональным? 10. Почему Ньютон считает силу инерции более существенной для тел, не- жели силу тяготения?

Г.В. Лейбниц

Лейбниц (Leibniz), Готфрид Вильгельм (1646-1716) - немецкий ученый, ма­тематик и философ. Родился в Лейпциге в семье профессора нравственной философии Лейпцигского университета. Учился в Лейпцигском и Иенском университетах. В 1664 г. получил степень магистра философии за работу «Опыт о философских вопросах, собранных из области права», затем опуб­ликовал ряд работ по юриспруденции, математике. В том же году Лейбниц защитил диссертацию на степень лиценциата и доктора прав на тему «Рас­суждение о запутанных казусах в праве», после чего поступил на службу к курфюрсту Майнца в качестве юриста (1668). В 1669 г. он напечатал сочине­ние «Исповедание природы против атеистов». В 1672 г. Лейбниц совершил путешествие в Париж с дипломатическими поручениями, занимался в Пари­же научной работой; в 1673 г. посетил Лондон, где был избран членом Коро­левского общества. В 1676 г. поступил на службу к ганноверскому герцогу в качестве библиотекаря и состоял в этой должности до конца жизни. В 1687— 1690 гг. совершил большое путешествие, во время которого посетил Италию и Австрию. В 1700 г. был избран членом Парижской АН. С конца 1712-го до середины 1714 г. жил в Вене. В 1711-1716 гг. несколько раз встречался с Петром I. Опубликовал свое исследование о методе дифференциального и интегрального исчисления (1684). В области физики главные работы Лейб­ница - трактаты «Теория абстрактного движения» (1671), «Новая физичес­кая гипотеза...» (1671), «Опыт о динамике...» (1695). Произведениями, ха­рактеризующими философские взгляды Лейбница, являются: «Рассуждение о метафизике» (1685), «Новая система природы и общения между субстан­циями...» (1695), «Монадология» (1714), «Начала природы и благодати, основанные на разуме» (1714). Его работа «Новый опыт о человеческом разуме» (1700-1705) была направлена против теории познания Дж. Локка. Лейбниц занимался также вопросами истории, собирал и публиковал лето­писные источники, был инициатором создания и президентом Берлинской Академии наук (1700). В основе философской системы Лейбница лежит уче­ние о монадах. Монады - это простые, неделимые субстанции, «элементы вещей», они возникают из беспрерывных «излучений божества» (представ­ляющего собой первичную монаду, последнее основание вещей); монада от­личается абсолютной простотой и неделимостью, она не может быть протя­женна и находиться в пространстве, которое бесконечно делимо.

Лейбниц высказал предположение о возможности существования зоо­фитов, или животно-растений, как промежуточного звена между растения­ми и животными, а также мысль о том, что Земля имеет свою историю, и вы­сказал ряд утверждений об ископаемых остатках животных и растений

449

(«Протогея», ок. 1693, изд. 1749). Он выдвинул идею применения цилиндра

и поршня, усовершенствовал счетную машину Б. Паскаля. В области мате­матики

работал (наряду с И. Ньютоном) над исследованиями дифферен­циального исчисления

и интегрального исчисления.

Труды Лейбница заложили основы для развития анализа,

в разработ­ке которого с ним сотрудничали его ученики И. и Я. Бернулли,

Г. Ф. Лопиталь и другие исследователи.

В своем учении о «всеобщей характеристике» Лейбниц предвосхитил некоторые

моменты современной математической логики. Основная тенден­ция логики Лейбница –

формализация логики, сближение логики с исчисле­нием, уточнение и усовершенствование

логической символики, внесение в логику идей комбинаторики.

Исторический очерк развития алгебры

<...> Скажу теперь в нескольких словах об истории алгебры. Как со­общает Паппус¹, метод отыскания неизвестного путем принятия его как бы за известное (ныне этот метод чрезвычайно широко исполь­зуется в алгебре) первым применил Платон. Не явилось принци­пиальным нововведением и использование букв или, иначе говоря, знаков и символов для выражения величин и операций с ними, ибо что же иное, как не это, делает Евклид на протяжении всей своей пятой книги?² У того, кто прочел Диофанта, тем более Архимеда и Аполлония, не может остаться никакого сомнения, что древние уже владели тем исчислением, которое в наши дни применяется символи­ческой алгеброй, то есть алгеброй, которая использует буквенные обозначения или вообще символы, хотя, видимо, они (Диофант, Ар­химед и Аполлоний. - Б. С.) скрывали это свое искусство. Из его на­чал некоторые были впервые опубликованы арабами, по-видимому, на основании неких впоследствии утраченных греческих книг. Впро­чем, быть может, целесообразнее выдвинуть предположение, что эти начала каким-то образом попали к арабам от китайцев, индийцев или хотя бы египтян. Некоторым схоластикам, в особенности англича­нам, удалось разработать отдельные довольно тонкие моменты этого исчисления, связанные с усилением и ослаблением качеств и форм, движений и сил. Эти достижения, скорее всего, так и остались бы в полном забвении, если бы славнейший Валлис, который и сам был англичанином, не упомянул о них в своем историческом очерке алге­бры, где он также довольно твердо обосновал [упомянутые моменты]

И подвел с их помощью под свою математику как бы метафизический фундамент. Наиболее выдающимся из этих схоластиков был Иохан-нес Суиссет по прозвищу Вычислитель; за ним следуют Фома Брад-вардин, Николай Орем и другие. Скажу далее, что разработка алгеб­ры арабами относится приблизительно ко времени Фридриха II. Тогда же алгебра дошла и до европейцев, а среди них первоначально итальянцы внесли в нее наибольший вклад. Итальянцам же обязано своим созданием и искусство бухгалтерских расчетов. Наш Регио-монтан знал алгебру, занимался также и геометрией. Об этом можно заключить на основании нескольких геометрических задач, по пово­ду которых он сам сообщает, что ему удалось решить их «практи­ческим искусством», а не геометрией: то есть с использованием чисел, а не линий. Ко времени около изобретения книгопечатания или несколько позже относится расцвет деятельности некоего мона­ха Луки де Борго, которому принадлежат первые алгебраические со­чинения, изданные типографским путем³. Благодаря этим же сочине­ниям мы узнаём и о некоторых других трудах [по алгебре], изданных

до Луки де Борго.

Дальнейшие успехи алгебры привели к появлению возможно­сти решать квадратные уравнения того типа, который был известен еще Диофанту. На более же высокую ступень [в развитии алгебры] первым поднялся Сципион Ферреус в прошлом столетии: он изобрел метод решения кубических уравнений, в то время как до него не было даже намека на такой метод. Следовательно, он обладал каки­ми-то приемами, которые держал в тайне, и обучил им только немно­гих из своих учеников. Один из них, видимо, дискутировавший по математическим вопросам с искуснейшим математиком Николае Тартальей⁴, предложил этому последнему задачи, сводимые к урав­нениям данного (т. е. кубического. - Б. С.) типа. Тарталья, загорев­шись духом соперничества и жаждой победы, приложил к решению этих задач величайшие усилия своего ума, и ему настолько повезло, что он успешно справился с их решением, достичь которого было весьма трудно. Когда молва об этом дошла до Иеронима Кардио, человека исключительного ума и обширнейшей учености, который и сам в течение долгого времени стремился отыскать решение [куби­ческого уравнения], он прибег к содействию властей и с их помощью вызвал к себе из Милана Тарталью, и только таким образом, [непо­средственно] от Тартальи, ему удалось выведать способ решения. Как только он разузнал этот способ, он добавил к нему различные усовершенствования и частные приложения и опубликовал его в отдельной книге, дав ей заглавие «Великое искусство». Впрочем,

451

он сделал это таким образом, что не приписал себе самой чести от­крытия. Из этой книги Кардано⁵ явствует, что от него не остались полностью скрытыми такие преобразования и модификации уравне­ний, как субляция второго термина; а равно и искусство взаимного сопоставления уравнений. В Болонье в то время жил также один зна­комый Кардано, юноша по имени Людовико Феррарио. Он внезапно скончался в самом цветущем возрасте, Кардано же сам написал его биографию, дошедшую до нас в числе сочинений Кардано. Этому Феррарио принадлежит остроумное изобретение, поднявшее алгебру на новую ступень. А именно, он раньше других нашел «резолюции четвертого градуса», то есть способ решать квадрато-квадратичные уравнения, и показал сводимость этих последних к квадратным уравнениям с использованием при решении в качестве промежу­точной ступени также кубических уравнений. О происхождении этого открытия и вообще обо всех связанных с ним событиях ясно повествует Рафаэль Бомбелли в своей «Алгебре», написанной им еще в прошлом столетии на итальянском языке⁶.

Итак, надо признать, что основами всей алгебры, каковыми мы сейчас располагаем (поскольку речь идет о точных способах решения уравнений или о нахождении значений корней обобщенными спосо­бами), мы по существу обязаны итальянским ученым. Ибо ни Виет, ни Декарт к самим этим основам ничего не добавили, и это до такой степени верно, что даже и в наши дни никто и ничто не подает нам ни малейшей надежды, что [мы сможем в этом отношении продви­нуться далее: например], найти общий способ решения для не разре­шимых пока еще уравнений, или перейти от уже решенных видов уравнений к уравнениям пятой и более высоких степеней. А ведь именно этого до настоящего времени недостает, чтобы алгебру мож­но было назвать совершенной наукой. Из сказанного можно сделать вывод, что, если бы удалось восполнить это недостающее, мы имели бы алгебраическое искусство делать открытия: пока же, напротив, усилия алгебраистов будут заходить в тупик, если им на помощь не придет некое высшее искусство. Искусство же это должно представ­лять собой комбинаторику, под которой мы имеем в виду способ (самая возможность его уже доказана) получать общую формулу для решения уравнений в тех случаях, когда такая формула вообще суще­ствует [может быть найдена], причем этот способ должен давать более совершенные результаты, когда удается выполнить вычисле­ния, которые благодаря самому применению комбинаторики порази­тельным образом сокращаются. Дело в том, что способы, применяв­шиеся Сципионом Ферреусом и Людовиком Феррарио, могут быть использованы только для решения уравнений соответствующих сте­пеней, а применительно к более высоким степеням не дают результа­та. Декартов же метод решения уравнений четвертой степени, пред­ставляющий собой видоизменение метода Феррарио, в отдельных случаях оказывается применимым и к высшим степеням, по крайней мере к шестой и другим четным; но подобного рода приемы чрезвы­чайно несовершенны, потому что прибегающий к ним не может предвидеть, получит ли он с их помощью необходимые результаты. А это равносильно простому отгадыванию.

Значительными достижениями алгебра обязана Людовико Ио­нию Лузитанусу, автору прошлого (шестнадцатого. -Б. С.) столетия, оставившего недурные сочинения. Он, если я не ошибаюсь, заметил, что корень есть делитель последнего или абсолютного термина, а это, по-видимому, послужило другим поводом для дальнейшего продви­жения в данном направлении⁷. Кроме того, еще алгебраисты прошло­го столетия начали использовать буквенные обозначения вместо цифровых. Они в особенности охотно прибегали к этому приему, ког­да сталкивались с так называемыми вторичными корнями, то есть когда в уравнение должны были быть подставляемы несколько неиз­вестных. Так, еще Вильгельм Госселин Кадоменский в своей «Пари-ской алгебре», опубликованной в 1575 г., использовал буквы почти так же, как это делал Виет⁸. Тем не менее Франциска Виета, совет­ника и магистра юстиции французского короля, заслуженно призна­ют родоначальником именно того вида алгебры, который сейчас упо­требителен. Он стал регулярно использовать запись с помощью знач­ков или букв вместо записи известных и неизвестных величин с по­мощью чисел. При этом ему удалось получить формулы отчетливые и как бы канонические, благодаря чему открылась возможность для применения в алгебре комбинаторного искусства. Ибо воистину с по­мощью этого искусства (которое, вообще говоря, имеет дело с фор­мулами, их соотношениями и свойствами) осуществляются все те виды символической записи, каковые выходят за пределы обычной алгебры, хотя, впрочем, и эта последняя, употребляя суппозитивные числа вместо букв, может еще достичь многих плодотворных резуль­татов. С помощью своего способа записи Виет уже легко смог дать рациональное обоснование своим алгоритмам, касающимся законов однородности и равенства, и даже сумел иллюстрировать геометрию с помощью алгебры и обратно, после того как нашел способ выра­жать величины прямыми линиями, а степени - последовательностя­ми линий. Тот же Виет впервые пришел к выдающемуся изобрете­нию, состоящему в общем числовом анализе уравнений и позволив-

453

шему в ряде случаев извлекать квадратные, кубические, биквадрат­ные и шестой степени корни, а также давшему общий способ для из­влечения квадратных, кубических и т. д. корней с любой степенью приближения, когда невозможно отыскать точное значение. Соб­ственно же к алгебраическому анализу как таковому Виет ничего не добавил, если не считать способов его приложения к определенным категориям чисел и линий, а также того факта, что он констатировал множественность корней в уравнениях [высшего порядка] и нашел способ составлять уравнения путем операций над их корнями. Все это вытекает из его концепции угловых сечений, а также из таблицы, приложенной им в конце его труда.

По стопам Виета последовали Алломий Андерсон, Альбер Жирар и Утредус⁹, нашедший изящный способ приведения уравне­ний к более простому виду и усовершенствовавший их планиметри­ческий анализ. Он же снабдил труды (более ранних авторов) про­странными примечаниями. Я не сомневаюсь, что немало весьма интересных алгебраических комментариев содержится в рукописях Иоганна Инга из Любека, славнейшего ученого, которого, насколько я могу судить, следует сопоставить с Галилеем и Декартом, между... (поврежденное место в рукописи. - Б. С.) и признаются в качестве алгебраических. В дальнейшем новый свет на алгебру пролил англи­чанин Т. Хариот; он, исходя, как я полагаю, из того, что было откры­то Нониусом по поводу делителей конечного термина и Виетом -по поводу набора корней одного и того же уравнения, о чем я уже упоминал, пришел к выводу, что уравнения имеет смысл записывать в качестве формул, приравненных к нулю. Это облегчало сведение уравнений высших степеней к уравнениям низших степеней и дава­ло возможность представлять уравнение какой-либо высшей степени в виде произведения стольких сомножителей, скольким единицам равна эта степень, причем каждый сомножитель представляет собой выражение, включающее один из корней данного уравнения. Отсюда Харриот сделал важные выводы относительно числа корней того или иного уравнения, относительно способов определять число его соот­ветственно положительных или отрицательных корней; о результа­тах, которые получаются при сложении и вычитании, умножении и делении корней; о понижении степени уравнения путем деления, а также об уравнениях канонических или общих, для которых по са­мой их записи и исходя из их природы, строения и генезиса можно определять число их действительных корней, в том числе положи­тельных и отрицательных. Геометрического выражения всех этих вы­водов Харриот не дал, и это было сделано уже Декартом. Валлис же добавил к этим выводам многие другие... <...> Приблизительно в ту же эпоху Ферма, советник Тулузского парламента, чрезвычайно удач­но заложил первооснования метода максимумов и минимумов. Именно на этом основании позже трудились Гуддениус и Слюзиус, которые оба были прекрасными геометрами. В этой области работал и я, опубликовав, если не ошибаюсь, в дополнениях к «Запискам уче­ных» за ... год, ... месяц, стр. ... (пропуски в тексте, оставленные Лейбницем. - Б. С.) сообщение, где впервые изложен метод нового дифференциального исчисления¹⁰. При использовании этого метода наличие у уравнения любых дробных, иррациональных и трансцен­дентных корней уже не составляет препятствий для решения этого уравнения, в то время как при отказе от него эти корни в ряде слу­чаев делают решение безмерно трудным, да кроме того, трансцен­дентные корни не всегда и вообще могут быть найдены (без моего метода). Это преимущество моего метода недавно признал Йох. Крайгиус Скотус в своей глубокомысленной книге о квадратуре, где он его и рекомендует. Таково... было положение алгебры, когда на сцену выступил достойнейший муж Рене Декарт. Созданная им [ана­литическая] геометрия была выдающимся достижением, но далеко не в такой степени, как об этом полагали неспециалисты. Дело в том, что к основному содержанию алгебры он, насколько мне известно, ничего не добавил ни в одном пункте, разве что облегчил и чаще при­менял метод сопоставления уравнений, небезызвестный еще Виету и более ранним авторам. В области же применения алгебры к геомет­рии единственное, что можно поставить Декарту в заслугу, так это тот факт, что он нашел способ выражать с помощью [алгебраи­ческих] уравнений природу кривых даже и высших порядков. Однако можно ли сомневаться, что и Виет мог бы отыскать этот способ? Однако он следовал предрассудку старых¹¹ и не воспользовался кон­струкциями, применимыми для этой цели [и уже существовавшими]. Впрочем, и Декарт впоследствии впал в ту же ошибку, исключив из геометрии линии, которые не могут быть выражены средствами обычного алгебраического исчисления. Равным образом он ошибоч­но утверждал, что все геометрические задачи могут быть сведены к уравнениям определенной степени. Из Декартовых последователей никто, насколько мне известно, ничего особо примечательного к ал­гебре не добавил, если не считать Йоханна Гуддениуса и Рената Франциска Слюзиуса. Два слишком кратких [опубликованных] пись­ма Гуддениуса представляют собой глубокомысленнейшие исследо­вания. <...> Впоследствии новые горизонты как перед алгеброй, так и перед геометрией раскрыл метод бесконечных рядов. Первым,

455

насколько мне известно, его применением наука обязана Николаю Хольсатусу Меркатору, поистине превосходному геометру и астроно­му, изложившему этот метод в своей «Логарифмотехнии».

Дальнейших успехов в этой области достиг англичанин Исаак Ньютон, исключительно изобретательный математик, введший мето­ды нахождения корней любого уравнения с помощью бесконечных рядов¹². Я же подошел к проблеме бесконечных рядов совершенно с иной стороны... (поврежденное место в рукописи. - Б. С). Не умол­чу и о моей арифметической машине, весьма отличной от нэперов-ских палочек: она совершает настоящую операцию умножения без всякого промежуточного участия сложения. Я предложил также спо­соб составлять некоторые таблицы, столь же помогающие в алгебре, как таблицы синусоид и логарифмов в тригонометрии. <...> Но все мои исследования было бы слишком долго перечислять. [Из более поздних достижений] упомяну работы Карла Ренальдина в Голлан­дии. Будучи профессором медицины, он издал два тома полного фор­мата по вопросам математической резолюции и композиции, где дал свод как общей, так и символической алгебры¹³. Весьма интересную историю алгебры, со включением его собственных результатов и раз­нообразных достижений, о которых мы отчасти уже говорили, опуб­ликовал недавно знаменитый Валлис. Но об этом более подробно в дальнейшем. <...>

Печатается по изданию: Leibnizens G. W. De ortu, progressu et natura algebrae / Пер. с лат. Б.А. Старостина // Leibnizens matematische Schriften, herausgegeben von C.I. Gerhardt. Bd. 7. Halle, 1863. S. 203-216.

Примечания

¹ Как сообщает Папус... - Папус (Паппос, Папп), александрийский ма­тематик конца III в. н. э., автор первой дошедшей до нас (не целиком) матема­тической энциклопедии, носящей заглавие «Математическое собрание».

² ...делает Еаклид на протяжении всей своей пятой книги... - пятая книга Евклида, в отличие от остальных, посвящена не чисто геометричес­ким, а абстрактно-математическим вопросам: определениям меньшего, большего, пропорций, кратности и т. п.; поэтому Лейбниц и рассматривает буквенную символику этой книги как алгебраическую.

3 ...первые алгебраические сочинения, изданные типографским путем... - имеется в виду «Сумма арифметики, геометрии, пропорций и про­порциональности» Л. Паччоли, он же Л. де Борго (Венеция, 1494).

4 ...с искуснейшим математиком Николае Тартальей... — Н. Тарта-лья (1500-1557) переоткрыл в 1535 г. решение кубических уравнений, най­денное ранее С. Ферреусом (дель Ферро).

⁵ Из этой книги Кардано... - Лейбниц имеет в виду книгу Кардано «Аре магна» («Великое искусство, или О правилах алгебры») (Нюрнберг, 1545).

6 ...Рафаэль Бомбелли в своей «Алгебре», написанной им еще в про­шлом столетии на итальянском языке... - Книга Р. Бомбелли «Алгебра», по которой Лейбниц изучал кубические уравнения, появилась в 1572 г., за год до смерти ее автора.

⁷ ... алгебра обязана Людовико Нонию Лузитанусу... — Нон(н)иус Лузитанус (Португальский), он же Педро Нуньес (1492-1577), предложил в 1567 г. способ понижать степень уравнения путем деления на (Х- а), где а -один из корней.

⁸ ...Вильгельм Госселин Кадоменский в своей «Лариской алгебре»... использовал буквы почти так же, как это делал Виет... - Видимо, Лейбниц имеет в*виду «Великое искусство... алгебры и мукабалы» Гийома Госселена (Госсллина) (Париж, 1578).

⁹ ...последовали Алломий Андерсон, Альбер Жирар и Утредус... — Утредус, В. Отред (1574-1660); упомянуты также другие последователи Виета: Александр (Алломий) Андерсон (1582-1619), посмертно издавший его труды, и Альбер Жирар (1592-1632).

¹⁰ ...сообщение, где впервые изложен метод нового дифференциального исчисления... — Лейбниц имеет в виду свою статью «Новый метод максимумов и минимумов, а также касательных, для которого не служат препятствием ни дробные, ни иррациональные числа» (май 1684).

¹¹ ...он следовал предрассудку старых... - намек на «спор древних и новых», в известной мере анахроничный, поскольку терминология («старые» и «новые») установилась с 1687 г., после доклада Ш. Перро и его выступления с чтением поэмы «Век Людовика Великого» на заседании Французской академии. Отсюда можно сделать вывод о написании данной статьи Лейбница в конце 1680-х или в 1690-х годах.

¹² ...Исаак Ньютон... введший методы нахождения корней любого уравнения с помощью бесконечных рядов... - речь идет о трактате Ньютона «Об анализе с помощью уравнений с бесконечным числом членов», опубликованном лишь в 1711 г., но написанном еще в 1660-х годах и тогда же ставшем известным среди математиков в рукописных копиях.

¹³ ...он издал два тома полного формата по вопросам математической резолюции и композиции, где дал свод как общей, так и символической алгебры... - Лейбниц ссылается на трактат Карло Ренальдини (1615-1698), опубликованный в 1648 г. и затем в 1668 г. и озаглавленный

457

«Две книги о математической резолюции и композиции». Приемы «резолю­ции» и «композиции», послужившие средневековыми прообразами анализа и синтеза науки Нового времени, подробно изучены историком науки А. Кромби в его монографии о средневековой и ранней современной науке (1959).

Эвристические вопросы

1. С каких пор применяется «метод отыскания неизвестного путем принятия

его как бы за известное»?

2. Какова роль арабской культуры в передаче алгебраических знаний от

древних греков к Западной Европе?

3. Что мы узнаем из очерка Лейбница об истории решения кубических урав-

нений?

4. Каковы, по Лейбницу, перспективы дальнейшего развития алгебры

(в частности, в плане решения уравнений пятой и более высоких степеней)?

5. Что дало для развития математики введение значков символической

записи?

6. Как Лейбниц оценивает роль математических работ Р. Декарта?

7. Какую позицию Лейбниц занял в «споре древних и новых»?

ЕВРОПЕЙСКАЯ НАУКА XVIII в.

К. Линней

Линней (Linne), Карл (1707-1778) - шведский естествоиспытатель и натура­лист. Изучал естественные и медицинские науки в Лундском (1727), а затем в Упсальском (с 1728) университетах; в последнем одновременно занимал (с 1730) должность ассистента-ботаника. В 1732 г. совершил экскурсию по Лапландии, результатом которой явился труд «Флора Лапландии» (1732, полн. изд. 1737). В 1735 г. переехал в Голландию, где в г. Гарткали заведовал i ботаническим садом. В 1735 г. получил звание доктора медицины. В том же году опубликовал произведение «Система природы», выдержавшее еще при жизни Линнея 12 изданий. С 1738 г. занимался в Стокгольме врачебной практикой, а в 1741-м возглавил кафедру в Упсальском университете, где преподавал медицину и естествознание. Принимал участие в создании Королевской АН в Стокгольме и был ее первым президентом (1739).

Линней применил и ввел во всеобщее употребление так называемую бинарную номенклатуру, согласно которой каждый вид обозначается двумя латинскими названиями – родовым и видовым. Он уточнил понятие «вид», установил соподчинение между систематическими категориями: класс, от­ряд, род, вид, вариация, разделил все растения на 24 класса. В основу клас­сификации растений он положил число, величину и расположение тычинок и пестиков цветка, а также признак одно-, дву- или многодомности растения, поскольку считал, что органы размножения являются самыми существенны­ми и постоянными частями растений. Данная классификация искусственна, так как она основывается на небольшом числе произвольно взятых призна­ков и не отражает родства между близкими формами. Линней сознавал ее не­достатки и пытался построить «естественную» систему, основанную на со­вокупности многих признаков, но не достиг цели. Однако благодаря просто­те примененной им номенклатуры значительно облегчились описательные работы ботаников, виды получили четкие характеристики и названия. Он от­крыл и описал около 1500 новых видов растений.

459

Животный мир Линней разделил на шесть классов: млекопитающие, птицы, амфибии, рыбы, черви и насекомые. В класс амфибий входили земно­водные и рептилии, к классу червей он отнес все известные в его время фор­мы беспозвоночных, кроме насекомых. Недостатком этой классификации яв­ляется то, что в одну систематическую группу были объединены далекие друг от друга животные. Бесспорной заслугой Линнея является выделение высше­го класса животных - млекопитающих, к которому были отнесены животные, имеющие молочные железы. Другим достоинством этой классификации яв­ляется то обстоятельство, что человек был включен в систему животного цар­ства и отнесен им к классу млекопитающих, к отряду приматов.

Линней считал, что число видов остается постоянным со времени их сотворения, что они не изменялись, и полагал, что задачей систематики яв­ляется раскрытие порядка в природе, установленного Творцом. Однако поз­же в очень осторожной форме он высказал предположение, что все виды од­ного рода составляли вначале один только вид, и допускал возможность по­явления новых видов, образовавшихся в результате скрещивания между прежними видами.

Кроме капитального труда «Система природы», Линней оставил ряд других трудов: «Шведская флора» (1745), «Фауна Швеции» (1746), «Фило­софия ботаники» (1751), «Виды растений» (1753), «Лекарственные веще­ства» в 3 т. (1749-1763), «Роды болезней» (1763), «Ключ к медицине» (1766).

Философия ботаники <...>

281. Родовые особенности, примененные в качестве [видового] отличия, - нелепость.

Мы имеем здесь в виду родовые особенности, [содержащиеся] в естественном признаке, которые никогда не разграничивают виды, поскольку они совпадают у всех видов рода; ибо то, что совпадает, не разграничивает.

Ошибочными мы считаем все отличия, которые заимствуют видовые особенности из естественного признака. <...>

282. Всякое отличие должно исходить из числа, формы, сораз­мерности и положения различных частей растений. <...>

283. Следует всегда остерегаться, чтобы не принять разновид­ность за вид. Вот в чем трудность; именно здесь требуется самое до­скональное исследование. Ошибки возникают, так как мы бываем ча­сто слепы прежде всего по следующим причинам:

1. Природа многообразна и никогда не прекращает своей дея­тельности¹.

2. Страны и климаты обладают различной и своеобразной при­родой.

3. Места произрастания растений чрезвычайно отдалены друг от друга.

4. Жизнь человеческая коротка и рано обрывается. <...> Достоверность отграничения видов от разновидностей основывается на:

Культивировании [растений] в разнообразных и совершенно различных условиях среды.

Внимательнейшем изучении всех частей растения. Изучении плодоношения вплоть до всех мельчайших частей. Обследовании видов того же рода.

Постоянстве законов природы, никогда не делающей скачков. [Изучении] отдаленных [друг от друга] форм разновидностей. Отнесении вида к ближайшему и отличному роду.

284. Родовым названием следует снабдить [все] отдельные виды. Когда виды сведены в роды, они получают название рода, что- бы из названия было ясно, к какому роду [относится] обозначенное растение. Родовое название в Ботаническом государстве играет роль денежного знака. <...>

285. Видовое название всегда должно следовать за родовым².

Если род неизвестен, достоверность отсутствует, поэтому не­обходимо, чтобы родовое название вводило понятие того, что подле­жит разграничению. <...>

286. Видовое название без родового то же, что колокол без языка. Отличие служит только для разграничения [внутри] рода, следовательно, никакое отличие нельзя представить себе без рода. Названия должны быть составлены по правилам так, чтобы они научно определяли растения. Отличия без видового названия суть зверушки с оторванной головой.

<...>