290. Существенное видовое отличие содержит своеобразную осо­бенность отличия, иначе говоря, свойственную только данному виду.

Существенное видовое название выражается при помощи одного-двух слов, т. е. одного понятия.

Устанавливая роды и виды на основе существенного отличия, мы достигли вершины в учении о растениях. Если ботаники наконец дойдут до того, что сумеют определить все виды при помощи суще­ственного названия, это будет пределом [возможного].

Достоинство названия заключается в его краткости, легкости и достоверности.

<...>

461

291. Видовое название чем короче, тем лучше. <...> Красота в науке требует краткости, ибо чем проще, тем лучше, и глупо делать посредством многого то, что может быть сделано по­средством немногого; сама природа также во всяком своем действии предельно бережлива³.

Число слов, которые применяются в отличии, никогда не долж­но превышать 12; подобно тому как родовые названия будут со­держать до 12 букв, так и для отличия пределом должны являться 12 слов. <...>

292. Видовое название не должно включать никаких слов, кроме необходимых для ограничения от [видов] того же рода. В видовом отличии не должно быть ни одного лишнего слова. Если один и тот же признак может быть выражен меньшим числом слов, то наилучшим будет кратчайшее.

Антономасия⁴, тавтология и [прочие] цветы красноречия под­лежат изгнанию.

Betula nana pumila Franken {карликовая, низкорослая). Тавто­логия.

Lamium caule folioso. Lind. (с олиственным стеблем). Антоно­масия.

293. Видовое название не следует давать виду, единственному в данном роде.

Есть такие [ботаники], которые считают, что видовое название следует давать видам нового рода, даже если они являются в нем единственными⁵, чтобы таким образом создать понятие о растении.

Мы не отрицаем, что внешний облик многое дает для понятия о растении, однако в видовом названии [его употребление] совершен­но ошибочно, так как [название] не должно содержать ничего иного, кроме особенности, отграничивающей [растение] от [растений] того же рода. Там, где у названного растения нет никакого видового отли­чия, предполагается, что в роде обнаружен только один вид.

Ошибочны видовые названия, которые наделяют отличиями растения, являющиеся единственными в данном роде, например:

Morina orientalis, carlinae folio Tournef. cor. 48 {восточная, с ли­стом Carlina). <...>

294. Видовое название, если только таковое необходимо, дол­жен дать тот, кто откроет новый вид.

Тот, кто открывает вид, должен не только составить его отли­чие, но и прибавить отличия [в виде или видах], относящихся к тому же роду, так чтобы в дальнейшем виды разграничивались посредст­вом достаточного отличия.

CLAYTONIA Gron. virg. 25 впервые была известна в Вирги­нии, а затем другой вид, называемый Lhnnia, был открыт в Сибири; поэтому сибирское растение должно называться CLAYTONIA foliis ovatis {с яйцевидными листьями), а виргинское - CLAYTONIA foliis linearibus {с линейными листьями).

295. Видовые названия не должны состоять из сложных слов, как родовые названия, и должны быть только латинскими, а не грече­скими: ибо чем они проще, тем лучше. Родовое название определяет­ся признаком, видовое же отличие определяет самое себя; поэтому если первое может быть иноземным, последнее должно быть вполне ясным само по себе; следовательно, оно должно быть чисто латин­ским, а не греческим. <„.>

296. Видовое название, не изукрашенное риторическими тро­пами, будет значительно менее ошибочным, так как надежно изла­гает то, что диктует природа.

Синекдоха «целое вместо части» весьма часто встречается у ботаников, причем о целом говорится то, что относится только к части; мы считаем, что этого никогда не следует допускать.

Синекдоха - «единственное число вместо множественного» -также избитый прием и столь же ошибочный.

Метафора всегда темна, а в данном случае хороша голая про­стота.

Ирония, поскольку она является своего рода обманом, здесь должна быть исключена.

Синекдоха «целое вместо части».

Salicaria purpurea (пурпурный) вместо corollis purpureis (с пур­пурными венчиками). <...>

Molucca spinosa {колючий) вместо calycibus spinosis {с колючи­ми чашечками, венчиками).

Синекдоха - «единственное число вместо множественного».

Lupinus flore luteo {с желтым цветком) вместо floribus luteis {с желтыми цветками). <...>

Метафора.

Limon incomparabilis {несравненный) вместо maximus {наи­больший).

Ирония.

Fragaria sterilis {бесплодный) вместо receptaculo sicco {с сухим цветоложем). <...>

463

297. Видовое название не должно содержать [прилагательных] ни в сравнительной, ни в превосходной степени. Сравнительные [прилагательные] больший или меньший, а также сравнительную и превосходную степени употреблять не следует, ибо [при этом] пред- полагается знание другого растения.

Alsine altissima (Алсина высочайшая) меньше, чем Betula папа (Береза карликовая). <...>

298. Видовое название должно включать положительные, а не отрицательные термины.

Отрицательные ни о чем не говорят или говорят о том, чего нет, а не о том, что есть. Поскольку имеются положительные терми­ны, никогда не следует пользоваться отрицательными, тем более что всегда есть наготове слова, которые выражают противоположное по­нятие. <...>

Даже если из отрицательных терминов образовано обширней­шее описание, никто не может составить себе по нему хотя бы само­го слабого представления о растении... Ошибочны видовые названия, которые включают отрицательные термины или частицы.

Lysimachia поп papposa Мог. (без хохолка). С голыми семенами.

Hippuris поп aspera I. В. (не шершавый). Гладкий. <...>

299. Всякое сходство, использованное в видовом названии, должно быть [основано] на сравнении с предметом, известным как свои пять пальцев, но даже и оно не вполне желательно.

Сходство посредством одного слова выражает то, на что иначе потребовалась бы целая речь; однако всякое указание на сходство хромает, потому любое темное и не всем очевидное [указание на] сходство принимается лишь к вящему позору нашей науки.

Следовательно, не должно применяться никакого [указания на] сходство, кроме как с наружными частями человеческого тела, на­пример ухом, пальцем, пупком, глазом, мошонкой, половым членом, женскими половыми органами, женской грудью, а не внутренними органами, хорошо известными только анатомам.

Сходство, в противоположность специальному термину, не нуждается в определении.

Ботаники ввели немапо темных и не всем понятных [указаний на] сходство. Например,

Agaricus tubae falopianae instar Т. (как бы фаллопиева труба).

Orchis Muscam referens (напоминающий муху). 300. Видовое название не должно включать никакого прилага­тельного без существительного, к которому оно относится.

Никакое прилагательное и вообще никакое определение не должно быть в видовом названии без предшествующего существи­тельного, к которому бы оно относилось. Там же, где не указана преж­де никакая часть, предполагается, что речь идет о растении в целом.

Используемые здесь существительные всегда будут [обозна­чать] части растения.

Ошибочны все видовые названия, которые включают прилага­тельные без существительного, к которому они относятся. <...>

301. Всякое прилагательное в видовом названии должно следо- вать за своим существительным.

Как в признаке всегда сначала идет обозначение части [расте­ния], или предикат, так и в видовом отличии всегда [первым стоит] существительное, с которым согласуется прилагательное, чтобы таким образом понятие стадо вполне отчетливым и смысл не был бы искажен из-за типографской ошибки в переносе запятой или точки. <...>

302. Прилагательные, используемые в видовом названии, сле- дует выбирать из наилучших специальных терминов, если только

они достаточны.

Специальные термины делают [познание] науки легчайшим, если ботаники в своих трудах употребляют их постоянно и согласо­ванно. Ботаник никогда не должен пользоваться перифразой, пока есть в наличии строго определенные специальные термины.

Синонимы подлежат исключению из терминологии, применять следует постоянно только один выбранный наилучший термин.

<...>

305. В видовом названии никогда не следует применять вста­вок. Вставка, или подразумеваемая, или стоящая в скобках, имеет один и тот же недостаток. И то и другое свидетельствует либо об от­сутствии, либо о недостатке порядка [в расположении слов], потому не должно применяться.

Бургав⁶ и его современники, не желая вводить новых названий, предпосылали старому родовому названию номенклатуру нового рода, вставляя местоимения каковой, каковая, каковое (qui, quae, quod); этого мы не применяем по вышеизложенным соображениям. <...>

Печатается по изданию: Линней К. Философия ботаники. М., 1989. С. 187-210.

465

Примечания

¹ Природа... не прекращает своей деятельности... — т. е. деятель­ности по образованию новых разновидностей (Линней неоднократно позво­ляет себе отклонения от догмы неизменности таксонов).

² ...должно следовать за родовым... - основной принцип вводимой Линнеем бинарной номенклатуры.

³ ...сделано посредством немногого... природа... предельно береж­лива... - Линней воспроизводит здесь методологический принцип Оккама, дополняя его указанием, что и сама природа следует некоторому аналогу этого принципа.

⁴ ...Антономасия... - замена названия указанием на существенный признак. Дополняя видовое название неотъемлемым от него признаком, по­лучаем антономасию как излишне многословное определение: «caule folioso» - «с олиственным стеблем» - но, вообще говоря, все стебли олист-вены.

⁵ ...даже если они являются в нем единственными... - мнение имен­но этих ботаников впоследствии возобладало. Согласно правилам современ­ной биологической, в том числе ботанической, номенклатуры, роды с един­ственным видом (монотипические) записываются как биномы, точно так же как и роды с многими видами.

⁶ ...Бургов... - иначе Бургаве (1669-1738), нидерландский ботаник, химик и врач. Систематизировал знания того периода в области химии в учебнике «Основы химии» (1732). Первым стал применять в медицине термометр и лупу, создал первую научную клинику. Автор описания многих новых видов растений (описания помещены им в каталоге Лейденского бо­танического сада за 1709 г.).

Эвристические вопросы

1. Какие правила сочетания родовых названий с видовыми приводит Линней?

2. В чем смысл и суть сформулированных в данном фрагменте требований к видовым названиям?

3. Какова роль принципов простоты и экономии (слов и мышления) в концепции Линнея?

4. Почему Линней исключает из терминологии синоним, тавтологию, антономасию?

5. По каким «вышеизложенным соображениям» Линней не следует за Бургавом в применении составных (с местоимениями) названий?

М.В. Ломоносов

Ломоносов, Михаил Васильевич (1711-1765) - русский ученый, поэт. Родился в дер. Мишанинской возле Холмогор (Архангельская губ.) в семье крестьянина-помора. В возрасте 14 лет изучил «Арифметику» Л. Ф. Маг­ницкого и «Славянскую грамматику» М. Смотрицкого. В 1730 г. он пешком ушел в Москву учиться. В 1731 г. Ломоносову удалось поступить в москов­скую Славяно-греко-латинскую академию. В начале 1736 г. он, как один из лучших студентов академии, был направлен в университет при Петербург­ской АН, а осенью того же года отправлен за границу и в течение трех лет обучался в Марбургском университете под руководством немецкого ученого X. Вольфа.

В 1739 г. он отправился во Фрейберг к специалисту по горному делу И. Генкелю, где изучал химию и горное дело. Вскоре Ломоносов резко разо­шелся со своим новым учителем. В 1741 г. он вернулся в Россию. В январе 1742 г. был назначен адъюнктом физического класса, а в августе 1745-го -профессором химии (академиком) Петербургской АН. В работах Ломоносо­ва получили освещение вопросы, относящиеся почти ко всем отраслям со­временного ему естествознания, горного дела и металлургии, филологии, истории, а также поэзии. Научную деятельность Ломоносова условно мож­но разделить на три периода: в первый период, до создания им химической лаборатории (1748), он проводил в основном физические исследования; во второй период, с 1748 г., - главным образом химические исследования; в третий период, с 1757 г. до конца жизни, проводил исследования в об­ласти различных естественных и прикладных наук. В первый период Ломо­носовым была намечена широкая программа физико-химических исследова­ний, написано большое количество работ, в которых он развил корпускуляр­ную теорию и атомистические представления о строении вещества. В 1744-1748 гг. он особенно интенсивно разрабатывал в разных направлениях вы­двинутую им гипотезу о связи между свойствами атомов, свойствами тел и всеми физическими явлениями. К этому периоду относятся некоторые исследования о важнейших физических свойствах тел вообще, главным об­разом о тепловых явлениях и газообразном состоянии тел, работы о хими­ческих растворах и другие химические исследования, работы по усовершен­ствованию оптических инструментов. В 1742 г. Ломоносов начал исследова­ния в области металлургии и рудного дела, с 1745 г. проводил химические анализы солей, руд и других пород, присылавшихся в Академию из разных учреждений. В 1746 г. впервые в России начал читать публичные лекции на русском языке. Тогда же им были написаны несколько од, стихотворения, переложения псалмов, работа по риторике. До 1757 г. работал в основанной

467

им химической лаборатории. После передачи кафедры химии академику У.Х. Сальхову в 1757 г. Ломоносов устроил лабораторию в собственном доме, где и проводил дальнейшие исследования по химии. В этот период он занимался изучением природы и свойств электричества, систематически проводил анализы руд, работал над «изысканием фарфоровых составов», проделал опыты по получению искусственно окрашенных стекол, созданию различных стеклянных изделий, разрабатывал учение о цветах, создал при­боры для химических исследований, оптические инструменты. В 1750-х го­дах Ломоносов работал над большим сочинением по истории России, закон­чил создание научной грамматики русского языка, выполнил свои лучшие мозаичные картины. В 1755 г. по инициативе Ломоносова и по его проекту был открыт Московский университет. В 1757 г. он был назначен советником канцелярии АН, а с 1758-го курировал Географический департамент, Исто­рическое собрание, университет и гимназию при АН. В последний период своей деятельности завершил работы по металлургии, горному делу и гео­логии, провел исследования по оптике, мореходному делу, географии, метео­рологии, астрономии, краеведению и другим областям знания. Одновре­менно он продолжал свои физико-химические работы. М.В. Ломоносов умер 4 апреля 1765 г., похоронен на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге.

Письмо о пользе стекла К действительному Ея Императорского Величества камергеру и орденов Святого Александра и Святыя Анны кавалеру Его Превосходительству Ивану Ивановичу Шувалову от коллежского советника и профессора Михаила Ломоносова

Неправо о вещах те думают, Шувалов¹,

Которые стекло чтут ниже минералов,

Приманчивым лучом блистающих в глаза.

Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.

Не редко я для той с Парнасских гор спускаюсь;

И ныне от нея на верх их возвращаюсь,

Пою перед тобой в восторге похвалу,

Не камням дорогим, не злату, но стеклу.

И как я оное хваля воспоминаю,

Не ломкость лживого я счастья представляю;

Не должно тленности примером тое быть,

Чего и сильный огнь не может разрушить, Других вещей земных конечный разделитель Стекло им рождено; огонь его родитель... Исполнен слабостьми наш краткий в мире век: Нередко впадает в болезни человек!

Он ищет помощи, хотя спастись от муки.

И жизнь свою продлить, врачам дается в руки.

Нередко нам они отраду могут дать,

Умев приличные лекарства предписать; Лекарства, что в стекле хранят и составляют;

В стекле одном они безвредны пребывают.

Мы должны здравия и жизни часть стеклу: Какую надлежит ему принесть хвалу!

Хоть вместо оного замысловаты хины²

Сосуды составлять нашли из чистой глины, Огромность тяжкую плода лишенных гор Художеством своим преобратив в фарфор,

Красой его к себе народы привлекают,

Что, плавая, морей свирепость презирают. Однако был бы он почти простой горшок, Когда бы блеск стекла дать помощи не мог. Оно вход жидких тел от скважин отвращает, Вещей прекрасных вид на нем изображает, Имеет от стекла часть крепости фарфор;

Но тое, что на нем увеселяет взор,

Сады, гульбы, пиры, и все, что есть прекрасно, Стекло являет нам приятно, чисто, ясно. Искусство, коим был прославлен Апеллес³

И коим ныне Рим главу свою вознес,

Коль пользы от стекла приобрело велики, Доказывают то финифти, мозаики⁴,

469

Которы в век хранят геройских бодрость лиц,

Приятность нежную и красоту девиц;

Чрез множество веков себе подобны зрятся,

И ветхой древности грызенья не боятся...

Так в бисере стекло, подобяся жемчугу,

Любимо по всему земному ходит кругу.

Им красится народ в полунощных степях,

Им красится арап на южных берегах⁵.

В Америке живут, мы чаем, простаки,

Что там драгой металл из сребреной реки

Дают европскому купечеству охотно,

И бисеру берут количество несчетно.

Но тем, я думаю, они разумне нас,

Что гонят от своих бедам причину глаз.

Им оны времена не будут в век забвенны,

Как пали их отцы, для злата побиенны⁶.

О коль ужасно зло! На то ли человек

В незнаемых морях имел опасный бег,

На то ли, разрушив естественны пределы,

На утлом дереве обшел кругом свет целый,

За тем ли он сошел на красны берега,

Чтоб там себя явить свирепого врага?..

О коль великий вред! От зла рождалось зло!

Виной толиких бед бывало ли стекло? Никак!

Оно везде наш дух увеселяет:

Полезно молодым и старым помогает.

По долговременном теченьи наших дней.

Тупеет зрение ослабленных очей.

Померкшее того не представляет чувство,

Что кажет в тонкостях натура и искусство.

Велика сердцу скорбь лишиться чтенья книг; Скучнее вечной тьмы, тяжелее вериг!

Тогда противен день, веселие досада.

Одно лишь нам стекло в сей бедности отрада.

Оно способствием искусныя руки

Подать нам зрение умеет чрез очки!

Не дар ли мы в стекле божественный имеем?

Что честь достойную воздать ему коснеем?

Взирая в древности народы изумленны,

Что греет, топит, льет и светит огнь возженный, Иные божеску ему давали честь;

Иные знать хотя, кто с неба мог принесть, Представили в своем мечтанье Прометея,

Что многи на земли художества умея,

Различные казал искусством чудеса:

За то Минервою был взят на небеса;

Похитил с солнца огнь и смертным отдал в руки.

Зевес воздвиг свой гнев, воздвиг ужасны звуки.

Предерзкого к горе великой приковал

И сильному орлу на растерзанье дал...

Мы пламень солнечный стеклом здесь получаем⁷ И Прометея тем безбедно подражаем...

Коль точно знали б мы небесные страны,

Движение планет, течение луны,

Когда бы Аристарх завистливым Клеантом

Не назван был в суде неистовым Гигантом⁸, Дерзнувшим землю всю от тверди потрясти,

Круг центра своего, круг Солнца обнести; Дерзнувшим научать, что все домашни боги Терпят великой труд всегдашния дороги;

Вертится вкруг Нептун, Диана⁹ и Плутон;

И страждут ту же казнь, как дерзкий Иксион;

И неподвижная земли богиня Веста

К упокоению сыскать не может места.

Под видом ложным сих почтения богов

Закрыт был звездный мир чрез множество веков.

Боясь падения неправой оной веры,

Вели всегдашню брань с наукой лицемеры,

Дабы она, открыв величество небес

И разность дивную неведомых чудес,

Не показала всем, что непостижна сила

Единого творца весь мир сей сотворила;

Что Марс, Нептун, Зевес, все сонмище богов

471

Не стоят тучных жертв, ниже под жертву дров;

Что агнцов и волов жрецы едят напрасно.

Сие, одно сие казалось быть опасно.

Оттоле землю все считали посреде.

Астроном весь свой век в бесплодном был труде,

Запутан циклами¹⁰; пока восстал Коперник, Презритель зависти и варварству соперник,

В средине всех планет он Солнце положил, Сугубое Земли движение открыл.

Однем круг центра путь вседневный совершает,

Другим круг Солнца год теченьем составляет.

Он циклы истинной системой растерзал

И правду точностью явлений доказал.

Потом Гугении, Кеплеры и Невтоны, Преломленных лучей в стекле познав законы¹¹, Разумной подлинно уверили весь свет,

Коперник что учил, сомнения в том нет...

Как божий некогда описывая град

Вечерний Августин¹² душою веселился.

О, коль великим он восторгом бы пленился, Когда б разумну тварь толь тесно не включал,

Под нами б жителей как здесь не отрицал.

Без математики вселенной бы не мерил!

Что есть Америка, напрасно он не верил:

Доказывает то подземной католик,

Кадя златой его в костелах новых лик¹³.

Уже Колумбу вслед, уже за Магелланом

Круг света ходим мы великим океаном

И видим множество божественных там дел, Земель и островов, людей, градов и сел, Незнаемых пред тем и странных нам животных, Зверей и птиц и рыб, плодов и трав несчетных... Коль созданных вещей пространно естество!

О, коль велико их создавше божество!

О, коль велика к нам щедрот его пучина,

Что на Землю послал возлюбленного сына!

Не погнушался он на малой шар сойти,

Чтобы погибшего страданием спасти.

Чем меньше мы его щедрот достойны зримся; Тем больше благости и милости чудимся.

Стекло приводит нас чрез оптику к сему, Прогнав глубокую неведения тьму! Преломленных лучей пределы в нем неложны Поставлены Творцом; другие невозможны.

В благословенный наш и просвященный век

Чего не мог дойти по оным человек?

Хоть острым взором нас природа одарила,

Но близок оного конец имеет сила.

Кроме, что вдалеке не кажет нам вещей

И собранных трубой он требует лучей,

Коль многих тварей он еще не досягает,

Которых малой рост пред нами сокрывает!

Но в нынешних веках нам микроскоп открыл,

Что бог в невидимых животных сотворил!

Коль тонки члены их, составы, сердце, жилы,

И нервы, что хранят в себе животны силы! <...> Коль много микроскоп нам тайностей открыл Невидимых частиц и тонких в теле жил!

Но что еще? уже в стекле нам барометры

Хотят предвозвещать, коль скоро будут ветры,

Коль скоро дождь густой на нивах зашумит,

Иль, облаки прогнав, их Солнце осушит. Надежда наша в том обманами не льстится; Стекло поможет нам, и дело совершится. Открылись точно им движения светил:

Чрез то ж откроется в погодах разность сил.

Коль могут счастливы селяне быть оттоле, Когда не будет зной ни дождь опасен в поле?

Какой способности ждать должно кораблям, Узнав, когда шуметь или молчать волнам,

И плавать по морю безбедно и спокойно! Велико дело в сем и гор златых достойно! Далече до конца стеклу достойных хвал,

На кои целой год едва бы мне достал.

473

Затем уже слова похвальны оставляю,

И что об нем писал, то делом начинаю. Однако при конце не можно преминуть, Чтоб новых мне его чудес не помянуть¹⁴. Что может смертным быть ужаснее удара,

С которым молния из облак блещет яра? Услышав в темноте внезапный треск и шум

И видя быстрый блеск, мятется слабый ум, От гневного часа желает где б укрыться; Причины оного исследовать страшится, Дабы истолковать, что молния и гром, Такие мысли все считает он грехом.

На бич, он говорит, я посмотреть не смею,

Когда грозит отец нам яростью своею.

Но как он нас казнит, подняв в пучине вал,

То грех ли то сказать, что ветром он нагнал? Когда в Египте хлеб довольный не родился,

То грех ли то сказать, что Нил там не разлился?

Подобно надлежит о громе рассуждать.

Но блеск и звук его, не дав главы поднять, Держал ученых смысл в смущении толиком, Что в заблуждении теряли путь великом,

И истинных причин достигнуть не могли,

Поколе действ в стекле подобных не нашли. Вертясь, стеклянный шар дает удары с блеском,

С громовым сходственны сверканием и треском.

Дивился сходству ум; но, видя малость сил, До лета прошлого сомнителен в том был. Довольствуя одни чрез любопытство очи. Искал в том перемен приятных дни и ночи

И больше в том одном рачения имел,

Чтоб силою стекла болезни одолел,

И видел часто в том успехи вожделенны.

О, коль со древними дни наши несравненны! Внезапно чудный слух по всем странам течет¹⁵,

Что от громовых стрел опасности уж нет! Что та же сила туч гремящих мрак наводит,

Котора от стекла движением исходит,

Что, зная правила изысканны стеклом,

Мы можем отвратить от храмин наших гром. Единство оных сил доказано стократно:

Мы лета ныне ждем приятного обратно¹⁶.

Тогда о истине стекло уверит нас,

Ужасный будет ли безбеден грома глас? Европа ныне в то всю мысль свою вперила

И махины уже пристойны учредила,

Я, следуя за ней, с Парнасских гор схожу, На время ко стеклу весь труд свой приложу.

Хотя за тайнами в искусстве и природе,

Я слышу восхищен веселый глас в народе, Елисаветина повсюду похвала

Гласит премудрости и щедрости дела. Златые времена! о кроткие законы! Народу своему прощает миллионы¹⁷;

И пользу общую отечества прозря,

Учению велит расшириться в моря,

Умножив бодрость в нем щедротою своею?

А ты, о Меценат, предстательством пред нею Какой наукам путь стараешься открыть,

Пред светом в том могу свидетель верной быть.

Тебе похвальны все приятны и любезны,

Что тщатся постигать учения полезны.

Мои посильные и малые труды

Коль часто перед ней воспоминаешь ты! Услышанному быть ея кротчайшим слухом Есть новым в бытии животвориться духом!

Кто кажет старых смысл во днях еще младые, Тот будет всем пример, дожив власов седых. Кто склонность в счастии и доброту являет, Тот счастие себе недвижно утверждает.

Всяк чувствует в тебе и хвалит обое,

И небо чаемых покажет сбытое.

(1752)

Печатается по изданию: Ломоносов М. Стихотворения. Л., 1948. С. 117-132.

475

Примечания

¹...Шувалов... - Шувалов Иван Иванович (1727-1797), генерал-адъю­тант, фельдмаршал, - первый куратор Московского университета, президент Академии художеств.

²..замысловаты хины... - имеются в виду китайцы. Китайская кера­мика была популярна в Европе еще в период античности. Позже китайские керамические изделия стали частью быта европейской знати. В России ки­тайский фарфор появляется в XVI в. Уже в конце XVII в. для Аптекарского приказа в Китае изготовлялись специальные фарфоровые емкости для хра­нения лекарств.

³ ...прославлен Апеллес... - древнегреческий живописец (вторая поло­вина IV в. до н. э.). Предположение Ломоносова, что Апеллес изготовлял мо­заики, скорее всего неверно, хотя мозаики впервые возникли действительно в эпоху Апеллеса. Апеллес же писал темперой на деревянных досках.

⁴ ...Доказывают то финифти, мозаики... - финифть - эмаль. Тради­ция украшения предметов обихода эмалью существовала в России еще со времен Киевской Руси. В первой половине XVIII в. в России были популяр­ны ростовские финифти. Древнеримская мозаичная традиция была унасле­дована как Западной, так и Восточной Римской империями. Из Византии традиция изготовления мозаик перешла на Русь. Однако с XIII в. мозаики используются все реже и реже. В какой-то степени на смену им приходит из­разцовое дело, где использовалась полива различных цветов на стеклянной основе. Ломоносов пытался возродить мозаичное дело в России, создав не­сколько великолепных произведений, главным из которых является панно «Полтавская баталия».

⁵ Им красится народ в полунощных степях,/ Им красится арап на южных берегах... - использование стеклянных бус для украшения было традиционно как для кочевых народов Азии, так и для жителей Северной Африки (египетское пастовое стекло известно в Европе еще в период антич­ности).

⁶ ...Как пали их отцы, для злата побиенны... - здесь и далее Ломоно­сов напоминает историю захвата европейцами Южной и Центральной Аме­рики в XV-XVI вв.

⁷ ...Мы пламень солнечный стеклом здесь получаем... - имеется в ви­ду возможность получения огня с помощью увеличительного стекла.

⁸ Аристарх завистливым Клеантам / Не назван был в суде неисто­вым Гигантом... - Аристарх Самосский (III в. до н. э.) предложил первую из известных нам гелиоцентрических теорий. По преданию, философ Клеант обвинил его в желании нарушить покой богов и сравнил с гигантами, вое­вавшими с богами.

⁹ ...Диана... - имеется в виду Луна.

¹⁰ ...Запутан циклами... - чтобы согласовать видимую картину дви­жения планет с геоцентрической гипотезой, Птолемей (II в. н. э.) постулиро­вал их вращение вокруг воображаемых центров, в свою очередь вращаю­щихся вокруг центра Земли или, как предположили позже, вокруг точки, в свою очередь вращающейся вокруг центра Земли. Все эти вспомогательные орбиты («эпициклы», «деференты» и т. д.) Коперник называет «циклами».

¹¹ ...Потом Гугении, Кеплеры и Невтоны, Преломленных лучей в стекле познав законы... - здесь Ломоносов упоминает работы Ньютона, Кеп­лера и Гюйгенса в области изучения оптических законов.

¹² ...Как божий некогда описывая градВечерний Августин... -«О граде божием», кн. 19, гл. 9. «Вечерний» - западный, живущий на Западе.

¹³.. .Доказывает то подземной католик, Кадя златой его в костелах новых лик... - Ломоносов указывает на забавный парадокс: католики Южной Америки почитают Св. Августина, который отрицал само существование Западного полушария.

¹⁴ ...Чтоб новых мне его чудес не помянуть... - далее Ломоносов касается интересовавшей его в то время проблемы атмосферного электри- чества. В начале 1745 г. академик Рихман сделал сообщение на заседании Петербургской АН о созданном им электроизмерительном приборе. Тогда же Рихман начал сотрудничать с Ломоносовым и использовал свой прибор для изучения атмосферного электричества. В 1753 г. Рихман погиб во время проведения эксперимента. В том же 1753 г. Ломоносов выступил с работой «Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих», в ко- торой предложил теорию атмосферного электричества и высказал свои воз- зрения на его природу.

¹⁵ ...Внезапно чудный слух по всем странам течет... - имеются в виду сведения об изобретении громоотвода.

¹⁶ ...Мы лета ныне ждем приятного обратно... - здесь Ломоносов делится надеждами на удачу будущих летних экспериментов.

¹⁷ ...Народу своему прощает миллионы... - имеется в виду указ Ели- заветы I о «прощении» недоимок подушного сбора (1752).

Эвристические вопросы

1. Проследите, в чем заключается историко-научный компонент в «Письме о

пользе стекла».

2. В чем заключается историографический компонент того же «Письма»?

(Начиная с картины древних представлений о культурном герое.)

3. Как Ломоносов соотносит научные и технические достижения антич-

ности с достижениями современной ему эпохи?

4. Как он представляет себе прогресс астрономии в трудах Гюйгенса («Гуге-

ния»), Кеплера и Ньютона по сравнению с Коперником?

5. Сравните представления Ломоносова о множественности миров с более

ранними взглядами на эту тему у Дж. Бруно.

6. Каково (по Ломоносову) соотношение успехов техники и науки?

7. Как надо понимать слова Ломоносова, что согласно гелиоцентрической

системе «вертится вкруг Нептун, Диана и Плутон» (учитывая, что планеты Нептун и Плутон еще не были известны в XVIII в.)?

477

А.Л. Лавуазье

Лавуазье (Lavoisier), Антуан Лоран (1743-1794) - французский химик. Родился в Париже в семье прокурора Парижского парламента. В 1764 г. окончил юридический факультет Парижского университета. Одновременно с юриспруденцией изучал естественные науки, в особенности физику и хи­мию. В 1766 г. разработал способ освещения улиц большого города, за что получил от Парижской АН золотую медаль. В 1768 г. - адъюнкт, в 1772 г. -действительный член Парижской АН, в 1785 г. - ее директор. Занимался во­просами воздухоплавания, общественной гигиены. Провел реформу Акаде­мии. В 1775-1791 гг. был директором Управления порохов и селитр. Лавуа­зье также был генеральным откупщиком, членом «Компании откупов» (ор­ганизации финансистов, бравшей на откуп государственные налоги). Во вре­мя французской революции конца XVIII в. Лавуазье оставался сторонником конституционной монархии; в 1793 г. он в числе других бывших откупщи­ков был привлечен к суду революционного трибунала и в 1794 г. казнен. В 1796 г. признан несправедливо осужденным. Лавуазье одним из первых начал систематически прилагать количественные методы, в особенности точное взвешивание, к исследованию химических превращений. Исходя из закона сохранения массы, он в 1770 г. опроверг мнение о возможности пре­вращения воды в землю. Позже, пользуясь тем же законом, опроверг гипо­тезу флогистона (субстанции, якобы выделяющейся при горении и обжиге некоторых веществ и неблагородных металлов). Опыты Лавуазье в 1775-1777 гг. показали сложность состава атмосферного воздуха и дали ключ к пониманию явления горения и обжигания как процесса соединения веществ с кислородом. В 1783 г. он совместно с французским инженером Ж. Менье показал, что вода - соединение водорода и кислорода. В 1783 г. Лавуазье опубликовал труд «Размышления о флогистоне», в котором дал критику ги­потезы флогистона и изложил свои воззрения. В 1785 г. Лавуазье и Менье синтезировали воду из кислорода и водорода. Установление сложности со­става воды позволило отказаться от гипотезы флогистона. В 1786-1787 гг. совместно с французскими химиками К. Бертолле, Л. Гитоном де Морво и А. Фуркруа Лавуазье разработал проект новой химической номенклатуры. Ее основные принципы сохранились до нашего времени. В 1789 г. Лавуазье вместе с другими французскими учеными основал журнал «Анналы химии» («Annales de chimie») - одно из первых химических периодических изданий. В 1789 г. опубликовал «Начальный учебник химии», которым завершил ко­ренное преобразование химии. В 1783 г. он и Лаплас опубликовали «Мемуар о теплоте», в котором описали сконструированный ими ледяной калори­метр и дали первые определения теплоты горения ряда веществ, чем были заложены основы термохимии. В 1777 г. Лавуазье на опыте показал, что при дыхании поглощается кислород и образуется углекислый газ, т. е. процесс дыхания подобен горению. Совместно с Лапласом Лавуазье в 1783-1784 гг. установил, что образование углекислого газа при дыхании является главным источником животной теплоты.

479

Начальный учебник химии

Предварительное рассуждение

Предпринимая настоящий труд, я не имел иной цели, как развить подробнее доклад, сделанный мной на публичном заседании Акаде­мии наук в апреле 1787 г. «О необходимости преобразовать и усовер­шенствовать химическую номенклатуру».

Занимаясь этой работой, я еще лучше, чем ранее, почувство­вал очевидность положений, принятых аббатом Кондильяком в его «Логике»¹ и некоторых других его трудах. В них он устанавливает, что мы мыслим лишь с помощью слов; что языки являются настоя­щими аналитическими методами; что алгебра, будучи из всех спосо­бов выражать мысль наиболее простым, наиболее точным и лучше всего приспособленным к своему объекту, есть одновременно и язык, и аналитический метод; наконец, что искусство рассуждать сводится к хорошо построенному языку. И действительно, между тем как я полагал, что занимаюсь только номенклатурой и моей единствен­ной целью было усовершенствование химического языка, мой труд, помимо моей воли, незаметно для меня превратился в моих руках в начальный учебник химии.

Невозможность отделить номенклатуру от науки и науку от но­менклатуры объясняется тем, что каждая физическая наука необходимо состоит: из ряда фактов, образующих науку, представлений, их вызы­вающих, и слов, их выражающих. Слово должно рождать представле­ние, представление должно изображать факт, это три оттиска одной и той же печати. И так как слова сохраняют и передают представления, то из этого следует, что нельзя ни усовершенствовать язык без усовершен­ствования науки, ни науку без усовершенствования языка и что как бы ни были достоверны факты, как бы ни были правильны представления, вызванные последними, они будут выражать лишь ошибочные пред­ставления, если у нас не будет точных выражений для их передачи.

Первая часть этого учебника дает тем, кто пожелает над ним по­думать, многие доказательства справедливости этих истин; но так как мне пришлось следовать в нем порядку, существенно отличающемуся от принятого до настоящего времени во всех трудах по химии, я дол­жен разъяснить обстоятельства, побудившие меня к этому.

Совершенно очевидно положение, общность которого хорошо признана как в математике, так и в других науках, что мы можем при­обретать знания, только идя от известного к неизвестному. В раннем детстве наши представления вытекают из потребностей; ощущение наших потребностей вызывает представление о предметах, могущих их удовлетворить, и незаметно, путем ряда ощущений, наблюдений и анализов образуется последовательность тесно связанных друг с дру­гом понятий, в которой внимательный наблюдатель может найти свя­зующую нить и которые составляют совокупность наших знаний.

Начиная впервые изучать какую-либо науку, мы находимся по отношению к ней в положении, очень близком к положению ребенка, и дорога, по которой нам приходится следовать, совершенно та же, по которой идет природа, создавая его представления. Как у ребенка представление является следствием ощущения, как ощущение рож­дает представление, так и у того, кто начинает заниматься изучением физических наук, понятия должны быть лишь выводами, прямыми следствиями опыта или наблюдения.

Да будет мне позволено добавить, что вступающий на попри­ще наук находится даже в менее выгодном положении, чем ребенок, который приобретает свои первые представления; если ребенок ошибся в полезности или вредности окружающих его предметов, то природа дает ему множество средств для исправления своей ошибки. Каждое мгновение вынесенное им суждение оказывается поправлен­ным опытом. Лишения или боль следуют за ложным умозаключе­нием, радость или удовольствие - за правильным. При таких учите­лях человек быстро делается последовательным и скоро приучается правильно рассуждать, так как нельзя рассуждать иначе, под страхом лишения или страдания.

Не так обстоит дело при изучении и в практике наук; оши­бочные суждения, делаемые нами, не затрагивают ни нашего суще­ствования, ни нашего благополучия; никакой физический интерес не принуждает нас исправлять их; наоборот, воображение постоянно увлекает нас за пределы истины; самолюбие и вызываемая им само­уверенность побуждают нас делать выводы, не вытекающие непо­средственно из фактов. Таким образом, мы как бы заинтересованы в том, чтобы себя обманывать. Поэтому неудивительно, что в физи-

481

ческих науках часто предполагают, вместо того чтобы делать заклю­чения; что предположения, передаваемые из поколения в поколение, приобретают все большее значение благодаря авторитету тех, кто к ним присоединился, и что в конце концов их принимают и считают основными истинами даже очень здравые умы.

Единственное средство избежать этих заблуждений состоит в том, чтобы устранить или, по крайней мере, упростить насколько возможно рассуждение, которое субъективно и которое одно может нас ввести в ошибку; подвергать его постоянной проверке опытом; придерживаться только фактов, которые, будучи даны природой, не могут нас обмануть; искать истину только в естественной связи опы­тов и наблюдений, подобно тому как математики приходят к реше­нию задачи путем простого сопоставления данных, сводя рассужде­ния к настолько простым действиям и кратким суждениям, что они никогда не теряют очевидности, служащей им путеводителем.

Будучи убежденным в этих истинах, я поставил себе законом всегда следовать от известного к неизвестному, не делать никаких выводов, которые не вытекали бы непосредственно из опытов и на­блюдений, и сопоставлять химические факты и истины в таком по­рядке, который наиболее облегчает их понимание начинающим. Сле­дуя этому плану, я не мог не уклониться от общепринятых путей. И действительно, все курсы и учебники химии имеют тот общий не­достаток, что с первых же шагов предполагается обладание теми све­дениями, которые учащийся или читатель должны приобрести лишь на последующих уроках. Почти во всех этих курсах начинают с рас­суждений о началах тел, с объяснения таблицы сродства, не замечая, что с первого же дня приходится делать обзор главнейших химичес­ких явлений, пользоваться выражениями, значение которых не было точно определено, и предполагать, что знание уже приобретено теми, которым лишь собираются его преподавать. Поэтому общеизвестно, что в задачу начального курса химии входит научить лишь очень не­многому, что едва хватает целого года, чтобы приучить ухо к языку, глаза к приборам, и что немыслимо подготовить химика меньше чем в 3 или 4 года.

Эти неудобства зависят не столько от существа дела, сколько от системы преподавания, и это побудило меня дать химии такое на­правление, которое, как мне кажется, более соответствует природе. Я не скрывал от себя, что, желая избежать одних затруднений, я встре­тился с другими и что мне не удалось все их преодолеть; но думаю, что оставшиеся связаны не с принятым мной порядком изложения, но скорее вытекают из того несовершенного состояния, в котором еще находится химия. В этой науке еще имеется много пробелов, на­рушающих непрерывность цепи фактов и требующих затруднитель­ных и нелегких согласований. Она не имеет преимущества, как эле­ментарная геометрия, быть совершенной наукой, все части которой тесно связаны между собой, но в то же время ее современное разви­тие так стремительно, факты так удачно располагаются в современ­ной теории, что мы можем надеяться даже в наши дни увидеть зна­чительное ее приближение к той степени совершенства, какой она

способна достичь.

Этот строгий закон, от которого я не должен был уклоняться, -не делать никаких заключений сверх того, что дает опыт, и никогда не восполнять спешными заключениями молчания фактов, - не поз­волил мне включить в настоящий труд ту часть химии, которая наи­более способна стать со временем точной наукой, а именно ту, ко­торая трактует о химическом сродстве или изобретательных притя­жениях.

Жоффруа, Геллерт, Бергман, Шееле, Морво, Кирван² и многие другие собрали уже множество частных фактов, ожидающих соответ­ствующего им места; но главнейших данных не хватает, и даже те, ко­торые имеются, пока еще ни достаточно точны, ни достаточно досто­верны, чтобы стать фундаментом для столь важной части химии.

Учение о сродстве находится в таком же отношении к обычной химии, в каком трансцендентная геометрия к геометрии элементар­ной, и я не счел нужным усложнять столь большими трудностями простые и легкие основы, которые, надеюсь, будут доступны весьма большому числу читателей.

Возможно, что известная доля самолюбия, в которой я сам не мог отдать себе отчета, повлияла на меня в этом смысле. Г. де Морво в настоящее время печатает в «Методической энциклопедии» статью «Сродство», и у меня достаточно оснований опасаться соперничать с ним.

Отсутствие в начальном курсе химии главы о составных и эле­ментарных частях тел неминуемо вызовет удивление, но я позволю себе здесь заметить, что стремление считать все тела природы со­стоящими лишь из трех или четырех элементов происходит от пред­рассудка, пришедшего к нам от греческих философов. Предполо­жение о четырех элементах, которые в разнообразных отношениях составляют все известные нам тела, - чистая гипотеза, созданная воображением задолго до того, как появились первые понятия экспе­риментальной физики и химии. Еще не было фактов, а уже созда­вались системы; теперь же, когда факты собраны, кажется, будто мы стараемся их отвергнуть, когда они не согласуются с нашими предвзятыми мнениями, - настолько еще дает себя знать авторитет отцов человеческой философии, который, несомненно, будет тяго­теть и над грядущими поколениями.

483

Весьма примечательно, что среди проповедующих теорию че­тырех элементов нет ни одного химика, который в силу вещей не дол­жен был признать большее число их. Первые химики, писавшие на­чиная с эпохи Возрождения, рассматривали серу и соль как простые вещества, входящие в состав большого числа тел, и признавали, таким образом, существование шести элементов вместо четырех. Бехер³ допускал три земли, от сочетания которых в различных отно­шениях, по его мнению, происходит различие, существующее между металлами. Шталь⁴ изменил эту систему; все химики, следовавшие за ним, позволяли себе вносить в нее изменения и даже выдумывать новые системы. Но все они, подчиняясь духу своего времени, доволь­ствовались утверждениями без доказательств или же часто считали таковыми малообоснованные предположения.

Все, что можно сказать о числе и природе элементов, по мое­му мнению, сводится к чисто метафизическим спорам; это неопреде­ленные задачи, допускающие бесчисленное множество решений, из которых, по всей вероятности, ни одно, в частности, не согласуется с природой. Итак, я скажу лишь, что если элементами называть про­стые и неделимые молекулы, составляющие тела, то, вероятно, мы их не знаем; если же, напротив, мы свяжем с названием элементов или начал тел представление о последнем пределе, достигаемом анали­зом, то все вещества, которые мы еще не смогли никаким способом разложить, являются для нас элементами; но не потому, что мы мог­ли бы утверждать, что эти тела, рассматриваемые нами как простые, не состоят из двух или даже большего числа начал, но так как эти на­чала никак друг от друга не отделяются или, вернее, потому, что мы не имеем никаких средств их разделить, эти тела ведут себя, с нашей точки зрения, как простые, и мы не должны считать их сложными до тех пор, пока опыт или наблюдения не покажут нам этого.

Эти соображения о ходе представлений, естественно, относят­ся и к выбору слов, которые должны их выражать. Руководствуясь ра­ботой, проделанной мною совместно с Морво, Бертолле⁵ и Фуркруа⁶ в 1787 г. по химической номенклатуре, я обозначил, насколько было возможным, простыми словами простые вещества, и им-то, прежде всего, пришлось дать названия. Можно напомнить, что мы старались, по возможности, сохранить для всех этих веществ общепринятые на­звания; мы позволили себе изменить их лишь в двух случаях: во-пер­вых, в отношении новооткрытых веществ, еще не получивших назва­ний или получивших недавно названия, еще не признанные всеми; во-вторых, когда принятые названия, либо старинные, либо совре­менные, по нашему мнению, могли вызвать явно неправильные пред­ставления, когда они давали возможность смешать вещество, ими обозначаемое, с другими веществами, обладающими другими или противоположными свойствами. В этих случаях мы, не задумываясь, давали им новые названия, заимствуя их главным образом из гре­ческого языка. Мы давали названия так, чтобы они выражали наи­более общие, наиболее характерные свойства вещества; мы нашли в этом способ помочь памяти начинающих, которые с трудом запоми­нают новое слово, когда оно совершенно лишено смысла, и приучить их с самого начала не пользоваться словами, с которыми не было бы связано определенное представление.

Что касается тел, образованных путем соединения нескольких простых веществ, то мы их обозначили названиями, сложными, как и сами вещества. Но так как число бинарных соединений уже весьма значительно, то мы впали бы в беспорядок и путаницу, если бы не прибегли к установлению классов. Название классов и родов в естественной классификации понятий выражает свойство, общее большому числу индивидов. Название же вида, напротив, указывает на частные свойства, присущие исключительно данной группе инди­видов.

Эти различия созданы не одной только метафизикой, как мож­но было бы думать, они созданы самой природой. Ребенок, говорит Кондильяк, называет словом «дерево» первое дерево, которое мы ему показываем. Второе дерево, которое он видит потом, вызывает у не­го то же представление, и он дает ему то же название, равно как и третьему и четвертому. Итак, слово «дерево», данное сперва одному индивиду, становится для него названием класса или рода, абстракт­ным понятием, которое охватывает все деревья вообще. Но когда мы обратим его внимание на то, что не все деревья служат для одной и той же цели, что не все они приносят одинаковые плоды, он скоро на­учится их различать особыми частными названиями. Эта логика оди­накова для всех наук; естественно, она приложима и к химии.

Кислоты, например, состоят из двух веществ, из числа тех, ко­торые мы считаем простыми: одного, которое определяет кислот­ность и которое обще им всем, - от этого вещества должно быть про­изведено название класса или рода; другого, которое свойственно каждой кислоте в отдельности, которое отличает одну от другой, -от него и должно происходить видовое название. Но в большинстве кислот оба составляющих начала, окисляющее и окисленное, могут находиться в различных отношениях, которые все отвечают точкам равновесия или насыщения, как это наблюдается в серной и сернис­той кислотах; мы выразили эти оба состояния одной и той же кисло­ты, соответственно изменяя окончания видового названия.

485

Металлы, подвергнутые одновременному действию воздуха и огня, теряют свой металлический блеск, увеличиваются в весе и при­нимают землистый вид; в этом состоянии они, как и кислоты, содер­жат одно начало, общее всем, и другое - частное, свойственное каж­дому. Мы должны были поместить их все в один класс под родовым названием, произведенным от их общего начала. Таким названием мы избрали слово «окись», затем мы разграничили их друг от друга, придав каждой название металла, от которого она произошла.

Горючие вещества, которые в кислотах и металлических окис­лах являются видовыми и частными началами, могут быть в свою очередь началами, общими для многих веществ. Сернистые соедине­ния были долго единственными известными из этой категории; в на­стоящее время из опытов Вандермонда, Монжа⁷ и Бертолле извест­но, что уголь соединяется с железом и, быть может, со многими дру­гими металлами, что от этого, в зависимости от количества, полу­чается сталь, графит и т. п. Известно также из опытов Пельтье, что фосфор соединяется со многими металлами. Мы собрали и эти раз­личные соединения под родовыми названиями, произведенными от названия общего им вещества, с окончанием, напоминающим эту аналогию, и дали им видовое название, производное от входящего в них основного вещества.

Номенклатура соединений, состоящих из трех простых ве­ществ, представляла несколько больше затруднений, вследствие чис­ла составляющих, и особенно потому, что нельзя выразить природу составляющих их начал, не употребляя более сложных названий. В телах этого класса, как, например, в нейтральных солях, нам при­ходилось принимать во внимание: 1) окисляющее начало, общее для их всех; 2) окисляемое начало, характеризующее входящую в них кислоту; 3) основание соли, землистое или металлическое, опреде­ляющее частный вид соли. Мы заимствовали название каждого клас­са солей от названия окисляемого начала, общего для всех инди­видов данного класса; затем мы отличили каждый вид названием землистого или металлического основания соли, которое для него характерно.

Соль, хотя и состоящая из трех одинаковых начал, может встречаться, однако, в совершенно различных видах, вследствие только одного различия в их пропорциях. Принятая нами номенкла­тура была бы несовершенна, если бы не выражала этих различных состояний, и мы достигли этого главным образом посредством изме­нения окончаний, которые мы сделали однообразными для одинако­вых состояний различных солей. Наконец, мы пришли к тому, что по одному слову узнаем сразу, какое горючее вещество входит в соеди­нение, о котором говорится; входит ли это горючее вещество в соеди­нение с окисляющим элементом и в какой пропорции; в какой имен­но форме входит данная кислота, с какими основаниями она соеди­нена; имеем ли мы вполне насыщенное соединение; что имеется в избытке - кислота или основание. <...>

Когда мы опубликовали наш «Опыт химической номенклату­ры», нас упрекали в том, что мы изменяем язык, на котором говори­ли наши учителя, создавшие ему славу и оставившие его нам в на­следство. Но упрекавшие нас забыли, что именно Бергман и Маке требовали этой реформы. Упсальский ученый профессор Бергман писал Морво в последний период своей жизни: «Не щадите ни одно­го неправильного наименования; знающие поймут всегда, незнаю­щие поймут тем скорее».

Пожалуй, было больше оснований упрекать меня в том, что я не дал в сочинении, предлагаемом публике, исторического обзора взглядов моих предшественников, что я изложил только свои воззре­ния, не обсуждая чужих. Из этого заключили, что я не всегда возда­вал своим собратьям по науке, а еще менее иностранным химикам, должную оценку, которая, однако, всегда входила в мои намерения. Но прошу читателя принять во внимание, что если начальный учеб­ник загромождать цитатами, если заниматься в нем длинными рас­суждениями об истории науки и о работах тех, кто ее преподавал, то можно потерять из виду истинную поставленную себе цель и создать книгу, чтение которой будет бесконечно скучным для начинающих. Из начального курса не следует делать ни истории науки, ни истории человеческой мысли; в нем должно добиваться лишь доступности и ясности, в нем необходимо тщательно избегать всего, что могло бы отвлекать внимание. Это путь, который следует постоянно сглажи­вать, на котором не следует оставлять никаких препятствий, могу­щих причинить малейшую задержку. Науки сами по себе уже пред­ставляют достаточно трудностей, даже если не вносить в них ничего постороннего. Химики, впрочем, легко увидят, что в первой части я пользовался почти только своими собственными опытами. Если мес­тами и может случиться, что я привожу, не указывая источника, опы­ты или взгляды Бертолле, Фуркруа, Лапласа, Монжа и вообще тех, кто принял те же принципы, что и я, то это следствие нашего обще­ния, взаимного обмена мыслями, наблюдениями, взглядами, благода­ря чему у нас установилась известная общность воззрений, при кото­рой нам часто самим трудно было разобраться, кому что собственно принадлежит.

487

Все сказанное выше о порядке, которому я старался следо­вать в расположении доказательств и понятий, относится лишь к пер­вой части настоящего труда; в ней одной заключается вся приме­няемая мною теория; ей одной я стремился придать возможно более простую форму.

Вторая часть состоит главным образом из таблиц названий нейтральных солей. Я приложил к ним лишь самые краткие объясне­ния, имеющие целью ознакомить с простейшими способами получе­ния различных видов известных кислот; в этой второй части нет ни­чего, что принадлежало бы лично мне; она содержит лишь весьма сжатую сводку выводов, извлеченных из разных сочинений.

Наконец, в третьей части я дал подробное описание всех отно­сящихся к современной химии примеров. Появление подобного рода труда, кажется, давно считалось желательным, и я думаю, что он при­несет известную пользу. В общем, приемы химических опытов, а в особенности опытов современных, распространены далеко не доста­точно, и, может быть, если бы в различных мемуарах, представ­ленных мною Академии, я больше распространялся о подробностях своих опытов, я бы, пожалуй, легче был понят, и это ускорило бы прогресс науки. Порядок изложения в этой третьей части казался мне произвольным, и я стремился лишь в каждой из составляющих ее восьми глав классифицировать операции, наиболее сходные между собой. Легко заметить, что эта третья часть не могла быть заимство­вана из каких-либо сочинений и что в основных ее разделах мне мог помочь только мой собственный опыт.

Я закончу настоящее предварительное рассуждение, приведя дословно несколько мест из сочинения Кондильяка, которые, мне ка­жется, весьма верно обрисовывают состояние химии в очень близкое к нашему время (ч. II, гл. I). Эти отрывки, написанные не для данно­го случая, приобретут еще больше значения, если их приложение по­кажется здесь уместным.

«Вместо того чтобы наблюдать вещи, которые мы желаем по­знать, мы предпочли их воображать. Идя от одного ложного предпо­ложения к другому, мы заблудились среди множества ошибок, когда же эти ошибки превратились в предрассудки, мы их приняли за ос­новные положения; таким образом, мы все больше и больше сбива­лись с правильного пути. В конце концов мы стали рассуждать не иначе, как на основе приобретенных нами дурных привычек. Умение злоупотреблять словами, не понимая как следует их смысла, счита­лось нами искусством рассуждать. Когда ошибки накопились в таком множестве, есть только одно средство восстановить порядок в нашей способности мыслить: забыть все, чему мы научились, начать наши мысли с их зарождения, проследить их происхождение и переделать, как говорит Бэкон, человеческий интеллект.

Это средство тем труднее применить, чем образованнее счи­тают себя люди. А потому сочинения, в которых наука излагается с особенной ясностью, точностью и последовательностью, будут до­ступны не всем. Те, кто ничему не научился, поймут их, пожалуй, лучше, чем те, кто учился многому, а тем более те, кто писал много

ученых сочинений».

Кондильяк прибавляет в конце V главы: «В конце концов, однако, науки сделали успехи, так как философы стали лучше наблю­дать и внесли в свой язык ту же точность и тщательность, как и в свои наблюдения; они исправили язык и стали лучше рассуждать».

<...>

Печатается по изданию: Лавуазье А. Начальный учебник химии // Жизнь науки. М, 1973. С. 224-232.

Примечания

¹...аббатам Кондильякам в его «Логике»... - Кондильяк, Кондийак (Condillac) Этьенн Бонно де (1715-1780), французский философ. Сотрудни­чал в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера. Развил сенсуалистическую тео­рию познания. В «Трактате об ощущениях» (1754) он выводил все знания и духовные способности человека (мышление, волю, чувства, воображение, память, внимание и т. д.) из ощущений. Он считал, что развитие способнос­тей человека определяется лишь опытом и упражнениями, воспитанием. Ло­гику Кондильяк понимал как общую грамматику всех знаков, включающую в том числе и математику. Лавуазье ссылается на посмертно (1781) опубли­кованную «Логику» Кондильяка.

² ...Жоффруа, Геллерт, Бергман, Шееле, Морво, Кирван... - здесь перечисляются ученые-химики разных стран и периодов. Жоффруа (Geoffrey), Этьен Франсуа (1672-1731) - французский химик, врач, профес­сор фармации и медицины Коллеж де Франс.

489

В 1718 г. высказал положение, что, если к соединению двух веществ прибавить третье, оно соединяется с тем, с которым имеет большее сродство. Составил таблицы веществ по их взаимному сродству, чем положил начало популярной в XVIII в. теории из­бирательного действия химического сродства. Бергман (Bergman), Торберн Олаф (1735-1784) - шведский химик-минералог, профессор химии и мине­ралогии Упсальского университета. Разработал систематический ход каче­ственного анализа, исследовал ряд минералов и классифицировал их по хи­мическому составу. Предложил теорию химического сродства, согласно ко­торой различие форм и положений мельчайших частиц вещества вызывает различное притяжение их друг к другу, вследствие чего данное тело изби­рает среди других такое, с которым оно соединяется легче и лучше всего. Составил таблицы химического сродства, которые использовались в химии до начала XIX в. В геологии высказал мысль (1766) о том, что слоистые по­роды являются продуктом разрушения массивно-кристаллических образова­ний, осевших, в свою очередь, из вод первичного океана. Эти идеи позже легли в основу нептунизма (учения о происхождении горных пород путем осаждения из воды). Шееле (Scheele), Карл Вильгельм (1742-1786) - швед­ский химик. С 1757 г. - работал в аптеках различных городов Швеции, где и проводил химические исследования. Открыл ряд важнейших неорганичес­ких и органических веществ: синильную винную, лимонную кислоты, гли­церин и др. Был сторонником теории флогистона. Гитон де Морво (Guyton de Morveau), Луи Бернар (1737-1816), французский химик и политический деятель. Занимался вопросами прикладной химии. Участвовал в разработке (совм. с А. Лавуазье, К. Бертолле и А. Фуркруа) новой химической номенк­латуры, основой которой явилась система химических названий, предложен­ная де Морво в 1782 г.

³ ...Бехер... -Бехер (Becher), Иоганн Иоахим (1635-1682)- немецкий химик и врач. В книге «Подземная физика» (1669) высказал мысль, что все минеральные тела (в частности, металлы) состоят из трех «земель»: стек­лующейся, горючей (или жирной), летучей (или ртутной). Эта мысль яви­лась видоизменением взглядов Парацельса о трех элементах, или «началах» (соли, сере и ртути). К этому списку «начал» Бехер добавил воду. Кроме того, он считал «начала» не отвлеченными принципами, а вещественными элементами. По его мнению, металлы при обжигании и горючие тела при го­рении теряют горючую -«землю». В начале XVIII в. эти взгляды послужили основой для создания первой химической теории - теории флогистона.

⁴ ...Шталь... - Шталь (Stahl), Георг Эрнст (1660-1734) - немецкий врач и химик. Развивая воззрения И. Бехера, в 1697 г. сформулировал теорию флогистона.

⁵ ...Бертолле... - Бертолле (Berlhollet), Клод Луи (1748-1822) - фран­цузский химик. Автор ряда выдающихся важнейших открытий в области химии. Профессор химии в Нормальной и Политехнической школах в Пари­же, один из основателей химического журнала «Анналы химии». В 1786— 1787 гг. участвовал в разработке новой химической номенклатуры.

⁶ ...Фуркруа... - Фуркруа (Fourcroy), Антуан Франсуа (1755-1809) -французский химик. Участвовал в разработке новой химической номенкла­туры. Принимал участие в организации Национального института и новых высших школ.

⁷ ...работами... Монжа... - Монж (Monge), Гаспар (1746-1818) -французский геометр, профессор Мезьерской военной инженерной школы, один из основателей и профессор Политехнической школы в Париже. Ему принадлежит ряд работ по математическому анализу, химии, оптике, метео­рологии и практической механике.

Эвристические вопросы

1. Почему Лавуазье обратил внимание на номенклатуру как на важную часть химии?

2. Кратко изложите взгляды Лавуазье на принципы научного исследования.

3. Как вы считаете, был ли присущ исследованиям Лавуазье индуктивный метод?

4. Приемами какой научной дисциплины (уже выработанными до него) Лавуазье пользовался при построении своей иерархии соединений и их бинарной номенклатуры?

5. Что противопоставлял Лавуазье «теории четырех элементов»?

491

Ш.Л. Лагранж

Лагранж (Lagrange), Жозеф Луи (1736-1813) - французский математик и механик. Родился в Турине в семье чиновника. В 17 лет Лагранж препо­давал в артиллерийской школе Турина, с 1754 г. - профессор там же. В 1759 г. избран членом Берлинской АН, а в 1766-1787 гг. был ее президен­том. С 1772 г. - член Парижской АН. В 1787 г. переехал в Париж; с 1795 г. -профессор Нормальной школы, с 1797 г. - Политехнической школы. Работал в области вариационного исчисления, аналитической и теоретической меха­ники. В трактате «Аналитическая механика» (1788) Лагранж в основу всей статики положил общую формулу, являющуюся принципом возможных перемещений, а в основу всей динамики - общую формулу, являющуюся сочетанием принципа возможных перемещений с принципом Даламбера. Лагранж ввел обобщенные координаты и придал уравнениям движения фор­му, названную его именем. Лагранжу принадлежат также исследования по вопросам математического анализа, теории чисел, алгебре, по дифферен­циальным уравнениям, интерполированию, математической картографии, астрономии.

Динамика

Отдел первый. О различных принципах динамики

Динамика - это наука об ускоряющих и замедляющих силах и о переменных движениях, которые они должны вызывать. Эта наука целиком обязана своим развитием новейшим ученым, а Галилей является тем лицом, которое заложило первые ее основы. До него силы, действующие на тела, рассматривали только в состоянии рав­новесия, и хотя ускоренное падение твердых тел и криволиней­ное движение брошенных тел не могли приписать какой-либо иной причине, кроме постоянного действия тяжести, тем не менее никому до Галилея не удалось определить законов этих повседневных явле­ний - несмотря на то что причина их столь проста. Галилей первый сделал этот важный шаг и этим открыл новый и необозримый путь для прогресса механики. Его открытие было изложено и развито в ра­боте, озаглавленной: «Discorsi е dimonstrazioni matematiche intorno а due nuove scienzew¹, появившейся впервые в Лейдене в 1638 г. Одна­ко эта работа не доставила Галилею у современников столько славы, сколько открытия, произведенные им на небе; тем не менее в настоя­щее время она составляет наиболее надежную и существенную часть славы этого великого человека.

Открытие спутников Юпитера, фаз Венеры, солнечных пятен и т. д. потребовали лишь наличия телескопа и известного трудолю­бия, но нужен был необыкновенный гений, чтобы открыть законы природы в таких явлениях, которые всегда пребывали перед глазами, но объяснение которых тем не менее всегда ускользало от изысканий философов.

Гюйгенс (Huyghens), которого сама судьба как-то предназна­чила для усовершенствования и дополнения большинства открытий Галилея, прибавил к теории ускоренного движения весомых тел тео­рию движения маятника и теорию центробежных сил и таким обра­зом подготовил почву для великого открытия всемирного тяготения. В руках Ньютона механика превратилась в новую науку; его «Principia mathematica», появившиеся впервые в 1687 г., и представи­ли эпоху этого превращения.

Наконец, открытие исчисления бесконечно малых дало мате­матикам возможность свести законы движения тел к аналитическим уравнениям; после этого исследование сил и вызываемых ими дви­жений явилось главнейшим предметом их работ.

Я поставил себе здесь целью предоставить в распоряжение ма­тематиков новое средство для облегчения подобного рода исследова­ний; однако будет небесполезно сначала изложить те принципы, ко­торые лежат в основании динамики, и показать последовательное развитие тех идей, которые больше всего способствовали расшире­нию и усовершенствованию этой отрасли знания.

1. Теория неравномерных движений и ускоряющихся сил, вы­зывающих эти движения, основана на следующих общих законах: каждое движение, сообщенное телу, является по своей природе рав­номерным и прямолинейным; различные движения, сообщенные одновременно или последовательно одному и тому же телу, склады­ваются таким образом, что в каждое данное мгновение тело находит­ся в той самой точке пространства, в которой оно должно было бы очутиться в результате сочетания этих движений, если бы каждое из них действительно существовало отдельно в теле. В этих-то двух законах и содержатся известные принципы силы инерции и сложно­го движения. Галилей первый открыл оба эти принципа и вывел из них законы движения брошенных тел, складывая наклонное движе-

493

ние, являющееся результатом сообщенного телу импульса, с паде­нием по отвесу, вызываемым действием силы тяжести.

Что касается законов ускоренного движения тяжелых тел, то они естественно выводятся из рассмотрения постоянного и равно­мерного действия тяжести, под влиянием которой тела в равные мгновения получают равные степени скорости по одному и тому же направлению; поэтому вся скорость, приобретенная телом к концу какого-либо промежутка времени, должна быть пропорциональна этому промежутку. Отсюда ясно, что указанное постоянное отноше­ние скоростей ко времени со своей стороны должно быть пропор­ционально величине силы, развиваемой тяжестью для приведения тела в движение.<...>

<...> Однако Галилей, по-видимому, не этим путем открыл за­коны падения тяжелых тел. Он, наоборот, начал с того, что установил понятие о равномерно ускоренном движении, при котором скорости возрастают пропорционально временам: отсюда он геометрическим путем вывел основные свойства этого вида движения и в особеннос­ти закон нарастания пути пропорционально квадрату времени; затем он с помощью опыта убедился, что этот закон действительно имеет место при движении тел, падающих по вертикали или по плоскостям любого наклона. Однако для того, чтобы получить возможность срав­нить движения по плоскостям с различным наклоном, он был вынуж­ден предварительно допустить необоснованное положение, что ско­рости, приобретенные после падения с равных вертикальных высот, всегда между собою равны; и лишь незадолго до смерти и после из­дания своих «Диалогов» он нашел доказательство этого положения путем рассмотрения относительного действия тяжести на наклонных плоскостях; это доказательство было затем включено в последующие издания упомянутой работы Галилея.

2. Таким образом постоянное отношение, которое при равно­мерно ускоренных движениях должно существовать между скоростя­ми и временами или между путями и квадратами времен, может быть принято в качестве меры ускоряющей силы, действующей непре­рывно на тело; действительно, эта сила может быть измерена только по тому действию, которое она вызывает в теле и которое проявляет­ся в вызванных скоростях или в путях, пройденных за заданные про­межутки времени. <...> Гюйгенс открыл, что центробежные силы тел, приводимых в движение по окружностям с постоянными скоро­стями, относятся между собою, как квадраты скоростей, деленные на радиусы кругов; этим же путем он получил возможность сравнить центробежные силы с силой тяжести на поверхности земли, как об этом можно судить по оставленным им доказательствам своих тео­рем о центробежных силах, опубликованным в 1673 г. в конце трак­тата «Horologium oscillatorium»².

Гюйгенс сочетал указанную теорию центробежных сил с теори­ей разверток, автором которой тоже был он; эта последняя теория сво­дит каждую бесконечно малую часть любой кривой к круговым дугам, что легко дает возможность распространить теорию центро­бежных сил на все кривые линии. Однако только Ньютону привелось сделать этот новый шаг и дополнить учение о неравномерных движе­ниях и об ускоряющих силах, способных вызывать подобные движе­ния. В настоящее время это учение сводится лишь к нескольким очень простым дифференциальным формулам; однако сам Ньютон постоян­но пользовался геометрическим методом, упрощенным благодаря рассмотрению первых и последних отношений; если же в отдельных случаях он и прибегал к аналитическому исчислению, то он пользо­вался при этом только методом рядов, который следует отличать от дифференциального метода, хотя, правда, оба эти метода могут быть легко сближены и сведены к одному и тому же принципу. <...>

4. Итак, с помощью изложенных выше принципов можно определить законы движения свободного тела, находящегося под действием любых сил, если только мы будем рассматривать это тело как точку.

Эти принципы можно применить и к исследованию движения нескольких тел, взаимно притягивающих друг друга согласно некото­рому закону, являющемуся известной функцией расстояний между рассматриваемыми телами; наконец, нетрудно распространить их и на движения в сопротивляющихся средах, а также на такие дви­жения, которые происходят по заданным кривым поверхностям, ибо сопротивление среды представляет собою не что иное, как силу, дей­ствующую в направлении, противоположном той силе, которая под­держивает движение, а когда тело вынуждено двигаться по заданной поверхности, то необходимо существует сила, перпендикулярная к поверхности, удерживающая его на ней; неизвестное значение этой силы может быть определено на основании условий, вытекающих из природы самой поверхности.

Однако в том случае, когда исследуют движения многих тел, действующих друг на друга с помощью удара или давления, будь то непосредственно, как при обычном ударе, или же при посредстве ни­тей или несгибаемых рычагов, к которым они прикреплены, или же вообще каким-либо иным образом, то этого рода задача принадлежит к проблемам более высокого порядка, которая не может быть разре­шена с помощью приведенных выше положений. Дело в том, что в этом случае силы, действующие на тело, неизвестны и их следует оп­ределить на основании действия, которое тела должны проявить по отношению друг к другу в соответствии с их взаимным положением. Таким образом, здесь необходимо привлечь на помощь еще одно по­ложение, которое служит для определения силы тел, находящихся в движении, в соответствии с их массой и скоростью. <...>

495

Первой и наиболее простой задачей этого рода, какой занима­лись геометры, была задача о центре колебания. Эта задача получила большую известность в начале последнего столетия и даже в середи­не предыдущего, благодаря усилиям и попыткам, сделанным круп­нейшими геометрами для разрешения этой задачи. Так как этим попыткам главным образом обязан огромный прогресс, сделанный с того времени динамикой, я считаю необходимым дать здесь крат­кий исторический очерк этих попыток для того, чтобы показать, по каким ступеням поднималась эта отрасль знания до того совершен­ства, какого, по-видимому, она достигла в последнее время. <...>

При разрешении этих задач почти всегда пользовались прин­ципом Гюйгенса; но так как этот принцип дает только одно уравне­ние, то другие уравнения старались получить путем рассмотрения неизвестных сил, с которыми согласно допущению тела должны сталкиваться или притягиваться и которые принимали в качестве упругих сил, действующих одинаково в противоположных направле­ниях. При применении этих сил можно было уже совершенно не при­нимать во внимание взаимной связи между телами и представлялось возможным использовать законы движения свободных тел; далее, условия, которые в соответствии с природой задачи должны были иметь место между движениями различных тел, служили для опреде­ления неизвестных сил, которые вводились в исчисление. Однако при разрешении всякой задачи требовалось всегда применение особой ловкости для определения всех сил, которые в данном случае долж­ны быть приняты во внимание. Это и придавало указанным задачам большую привлекательность и побуждало математиков к соревнова­нию. <...>

10. Появившийся в 1743 г. трактат Д'Аламбера «Traite de Dynamique»³ положил конец всем упомянутым вызовам ученых; в нем предложен прямой и общий метод, с помощью которого можно разрешить, или во всяком случае выразить в виде уравнений, все про­блемы механики, какие только можно себе представить. Этот метод приводит все законы движения тел к законам их равновесия и таким образом сводит динамику к статике. <...>

Если нескольким телам сообщить движения, которые они вы­нуждены изменить вследствие наличия взаимодействия между ними, то ясно, что эти движения можно рассматривать как составленные из тех движений, которые тела фактически получают, и из других дви­жений, которые уничтожаются; отсюда следует, что эти последние должны быть такими, что если бы тела находились исключительно под их действием, то они бы взаимно друг друга уравновесили.

Таков принцип, который был изложен Д'Аламбером в его «Traite de Dynamique» и который он счастливо применил при разре­шении многих проблем, и в особенности при разрешении задачи о предварении равноденствий. Правда, этот принцип не дает непо­средственно уравнений, необходимых для разрешения проблем дина­мики, но он показывает, каким образом эти уравнения могут быть выведены...

11. Если бы мы пожелали избежать тех разложений движений, которых требует указанный выше принцип, то необходимо было бы только наперед установить равновесие между силами и вызванными ими движениями, которые, однако, следовало бы взять направленны­ми противоположно. В самом деле, если мы представим себе, что каждому телу мы сообщаем в противоположном направлении то дви­жение, которое оно должно получить, то ясно, что система будет при­ведена в положение покоя; следовательно, эти последние движения должны уничтожить те движения, которые тела получили бы и кото­рые они выполняли бы при отсутствии взаимодействия между ними; таким образом, должно существовать равновесие между всеми этими движениями или между силами, которые способны их вызвать.

Этот способ сведения законов динамики к законам статики в действительности является менее прямым, чем способ, вытекающий из принципа Д'Аламбера, но зато он приводит к большей простоте при его применении; он представляет собою возврат к методу Эрма-на и Эйлера, который применил его при разрешении многих проблем механики. В некоторых курсах механики его можно встретить под названием принципа Д'Аламбера.

12. В первой части настоящей работы мы свели всю статику к единой общей формуле, дающей законы равновесия любой системы тел, находящихся под действием как их угодно сил. Таким образом можно и всю динамику свести к одной общей формуле; в самом деле, для того чтобы применить формулу равновесия системы тел к ее движению, достаточно ввести силы, которые получаются вслед­ствие изменений движения каждого тела и которые должны быть уничтожены. Развитие этой формулы, если при этом принять во вни­мание условия, зависящие от природы системы, даст все уравнения, необходимые для определения движения каждого тела; после этого останется только эти уравнения проинтегрировать, что является уже задачей анализа. <...>

497

14. Первый из приведенных четырех принципов, а именно принцип сохранения живых сил, был открыт Гюйгенсом, однако в форме, несколько отличной от той, какую ему придают в настоящее время... Это положение, поскольку оно было применено для разреше­ния указанной задачи, сводится к равенству между снижением и по­вышением центра тяжести множества тяжелых тел, которые падают, будучи соединены вместе, и затем поднимаются отдельно, причем каждое из них поднимается вверх с той скоростью, какую оно приоб­рело при падении. Но согласно известным свойствам центра тяжести путь, пройденный центром в каком-либо направлении, выражается отношением суммы произведений массы каждого тела на путь, прой­денный им в том же направлении, - к сумме этих масс. С другой сто­роны, согласно теоремам Галилея, вертикальный путь, пройденный тяжелым телом, пропорционален квадрату скорости, которую тело приобрело при свободном падении и с которой оно может снова под­няться на ту же высоту. Таким образом, принцип Гюйгенса сводится к тому, что при движении тяжелых тел сумма произведений масс на квадрат скоростей в любое мгновение имеет одно и то же значение независимо от того, движутся ли тела, будучи каким-либо образом связаны друг с другом, или же они свободно пробегают те же верти­кальные пути. Это отметил в нескольких словах и сам Гюйгенс в ма­ленькой работе, касающейся методов Якоба Бернулли и Лопиталя⁴, примененных ими для определения центров колебания.

До сих пор этот принцип рассматривался только в качестве простой теоремы механики; однако, после того как Иоганн Бернулли принял предложенное Лейбницем различие между мертвыми сила­ми, или силами давления, не вызывающими реального движения, и живыми силами⁵, при которых имеет место движение, а также его предложение измерять последнего рода силы произведением масс на квадраты скоростей, - в рассматриваемом принципе стали видеть следствие теории живых сил и общего закона природы, согласно ко­торому сумма живых сил нескольких тел остается неизменной, в то время как эти тела действуют друг на друг с помощью простых сил давления, и равной той живой силе, которая получается в результате действия активных сил, приводящих тела в движение. Поэтому он дал указанному принципу название принципа сохранения живых сил и успешно применил его при разрешении некоторых задач, которые до тех пор еще не были решены и которые представлялось трудным довести до конца с помощью прямых методов.

Впоследствии Даниил Бернулли расширил этот принцип и вы­вел на него законы движения жидких тел, заключенных в сосуды; до него эта проблема всегда исследовалась довольно поверхностно и произвольно. Наконец, в «Memoires de Berlin» за 1748 г. он обобщил

этот принцип... <...>

15. Второй принцип был выдвинут Ньютоном, который в начале своих «Principia» доказывает, что состояние покоя или движения центра тяжести нескольких тел нисколько не изменяется вследствие взаимного действия этих тел, в чем бы последнее ни заключалось; таким образом, центр тяжести тел, действующих друг на друга каким угодно образом, будь то при посредстве нитей или рычага, или в силу законов притяжения, если только не имеется какого-либо внешнего действия или препятствия, всегда остается в покое или же движется равномерно и прямолинейно.

Позднее Д'Аламбер сильно расширил этот принцип... <...>

Ясно, что этот принцип служит для определения движения центра тяжести независимо от соответствующих движений тел и что он, таким образом, всегда может дать три конечных уравнения меж­ду координатами тел и временем, которые будут интегралами диффе­ренциальных уравнений задачи.

16. Третий принцип имеет гораздо меньшую давность, чем перые два; по-видимому, он был открыт одновременно, но в различных видах, Эйлером, Даниилом Бернулли и Дарси (d'Arcy). Согласно формулировке первых двух этот принцип заключается в том, что при движении нескольких тел вокруг неподвижного центра сумма произведений массы каждого тела на его скорость вращения вокруг центра и на расстояние его от того же центра является всегда независимой от взаимного действия, которое тела могут производить друг на друга, и должна всегда оставаться неизменной, если не имеется какого-либо внешнего действия или препятствия. Даниил Бернулли изложил этот принцип в первом томе «M6moires de l'Academie de ВегНп», вышед- шем в 1746 г., а Эйлер опубликовал его в том же году в первом томе своих «Opuscules». Оба они пришли к этому принципу при разрешении одной и той же задачи, а именно при определении движения нескольких тел, заключенных в трубу заданной формы, могущей вращаться только вокруг одной точки, или вокруг неподвижного центра.

499

Принцип Дарси в том виде, как он его изложил в мемуаре, представленном Парижской Академии наук в 1752 г., заключается в том, что сумма произведений массы каждого тела на площадь, описываемую его радиусом-вектором вокруг неподвижной точки, причем для всех тел эта площадь берется в одной и той же плоскости проекции, всегда пропорциональна времени. Как видим, этот прин­цип представляет собой обобщение прекрасной теоремы Ньютона о площадях, описанных под действием известных центростремитель­ных сил. Однако для того, чтобы установить аналогию или, еще боль­ше, тождественность этого принципа с принципом Эйлера и Дании­ла Бернулли, следует только принять во внимание, что скорость вра­щения выражается с помощью элемента дуги круга, разделенной на элемент времени, и что первый из этих элементов, умноженный на расстояние от центра, дает площадь, описанную вокруг этого центра; отсюда видно, что этот последний принцип представляет собой не что иное, как дифференциальное выражение принципа Дарси. <...>

Как бы то ни было, но рассматриваемый принцип имеет место вообще для каждой системы тел, действующих друг на друга каким угодно образом, например при помощи нитей, несгибаемых линий, законов притяжения и т. д., и находящихся под действием некоторых сил, направленных к неподвижному центру, независимо от того, бу­дет ли система совершенно свободна или же она будет вынуждена двигаться вокруг того же центра. Сумма произведений масс на пло­щади, описанные вокруг этого центра и спроектированные на какую-либо плоскость, всегда пропорциональна времени; таким образом, если мы отнесем эти площади к трем взаимно перпендикуляр­ным плоскостям, то мы получим три дифференциальных уравнения первого порядка между временем и координатами кривых линий, описанных телами; в этих уравнениях, собственно, и заключается природа изложенного выше принципа.

17. Перехожу наконец к четвертому принципу, который я назы­ваю принципом наименьшего действия - по аналогии с тем, который был дан под этим же названием Мопертюи и который затем приобрел известность благодаря работам многих знаменитых авторов. Этот принцип, с аналитической точки зрения, заключается в том, что при движении тел, действующих друг на друга, сумма произведений масс на скорости и на пройденные пути представляет собою минимум. Мопертюи выводит отсюда законы отражения и преломления света, равно как и законы удара тел; эти выводы помещены в двух мемуа­рах, из которых первый был опубликован в «Mernoires de l'Academie des Sciences de Paris» за 1744 г., а второй спустя два года в «Memoires de l'Academie des Sciences de Berlin».

Однако указанные применения носят слишком специальный характер, чтобы на них можно было построить доказательство обще­го принципа; кроме того, они несколько неопределенны и произволь­ны, что придает некоторую ненадежность и выводам, которые можно было бы сделать на основании их о точности самого принципа. По­этому мне кажется, было бы неправильно указанный принцип, изло­женный в таком виде, ставить в один ряд с теми принципами, кото­рые были указаны выше. Существует, однако, и другой способ его применения, более общий и более точный, который один только и за­служивает внимания математиков. Первую идею этого принципа дал Эйлер в своем трактате «De Isoperimetricis», напечатанном в Лозанне в 1744 г.; он показал, что при траекториях, описанных под действием центральных сил, интеграл скорости, умноженный на элемент кри­вой, всегда является максимумом или минимумом.

Указанное свойство, найденное Эйлером при движении изоли­рованных тел, которое представлялось присущим только этим телам, я, пользуясь принципом сохранения живых сил, распространил на движение любой системы тел, действующих друг на друга каким угодно образом; отсюда вытекает новый общий принцип, согласно которому сумма произведений масс на интегралы скоростей, умно­женных на элементы пройденных путей, является всегда максиму­мом или минимумом.

Печатается по изданию: Лагранж Ш.Л. Динамика // Мир физики. Кн. 1. М., 1992. С. 141-154.

Примечания

¹ ...открытие было изложено и развито в работе... «Discorsi е dimonstrazioni matematiche intorno a due nuove scienze»... - в трактате «Бесе­ды и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки...» Галилей подвел итог своим исследованиям в области динамики.

² ...«Horologium oscillator ium»... - имеется в виду трактат X. Гюйген­са «Маятниковые часы», где автор описал изобретенные им маятниковые часы, основанные на так называемом спуске, который, находясь под дейст­вием силы завода, при каждом колебании маятника приходит ему на помощь на очень короткое время и поэтому движение маятника может продолжать­ся, пока действует сила завода часов. Впервые этот трактат вышел в 1658 г. В 1673 г. вышло второе, расширенное издание «Маятниковых часов». В но­вом издании книги, состоящем из пяти частей, только первая часть содер­жала повторение описания маятниковых часов, опубликованного в 1658-м. В четырех новых частях Гюйгенс исследовал ряд проблем математики и физики, связанных с движением маятника, дал решение задачи о нахожде­нии центра качания физического маятника (первую в истории механики за­дачу о движении системы связанных материальных точек в заданном сило­вом поле), высказал ряд важных положений о центробежной силе.

501

³ ...трактат Д'Аламбера Traite de Dynamique... - Д'Аламбер (D'Alembert), Жан Лерон (1717-1783) - французский математик и философ. В 1743 г. в «Трактате о динамике» впервые сформулировал общие правила составления дифференциальных уравнений движения любых материальных систем, сводя задачи динамики к статике (принцип Д'Аламбера).

⁴ ...методов... Лопиталя... - Лопиталь (L'Hospital), Гийом Франсуа (1661-1704) - французский математик. Автор первого печатного учебника по дифференциальному исчислению (« Analyse des infiniment petits», 1696), в основу которого были положены лекции И. Бернулли.

⁵ ...Иоганн Бернулли принял предложенное Лейбницем различие меж­ду мертвыми силами... и живыми силами... - определение «живых» и «мерт­вых» сил ввел Лейбниц. По его мнению, мерой сохранения способности к действию, мерой силы является «живая» сила, а под «мертвой» силой понималось количество «мгновенного движения» или напора (impetus), из­меряемое произведением массы на скорость. Иначе говоря, под «мертвой» силой Лейбниц понимал явления давления и сопротивления. Иоганн Бернул­ли исходил из того, что движение в природе не может ни исчезать, ни возни­кать из ничего. Оно сохраняется как нечто субстанциальное, и с ним долж­на быть связана некоторая численная величина, которая должна быть неиз­менной. Назвав эту величину «живой» силой, Лейбниц и Бернулли при­шли к выводу о том, что «живая» сила измеряется произведением массы на квадрат скорости.

Эвристические вопросы

1. Кем и в каком значении был введен принцип сохранения «живых» сил?

Что такое «живые» и «мертвые» силы в трактовке Лагранжа?

2. Как можно охарактеризовать отношение автора к работам более ранних ученых-физиков?

3. Какие «ключевые слова» лежат в основе определения динамики в трактовке Лагранжа?

4. В чем (по Лагранжу) заключалась роль открытия бесконечно малых для развития механики?

Л. Эйлер

Эйлер (Euler), Леонард (1707-1783) - математик, механик и физик. Член Петербургской, Берлинской и Парижской академий, Лондонского Королев­ского общества. Родился в Базеле (Швейцария) в семье пастора. Образова­ние получил сначала у отца (который в молодости занимался математикой под руководством Я. Бернулли), затем поступил в Базельский университет, где в 1724 г. был удостоен степени магистра искусств. В Базельском уни­верситете Эйлер слушал лекции по математике И. Бернулли. В конце 1726 г. по рекомендации братьев Бернулли Эйлера пригласили в Петербургскую АН. С 1727 г. он преподавал в академическом университете в Петербурге, написал общедоступное «Руководство к арифметике» (1740), участвовал в технических экспертизах, работал над составлением карт России. По пору­чению Академии Эйлер подготовил к печати «Морскую науку» (2 ч., 1749) -труд по теории кораблестроения и кораблевождения. Позднее на основе этой книги он написал для учащихся морских школ сокращенное руководство на французском языке (1773, рус. пер. опубл. в 1778). В 1741 г. по приглашению прусского короля Фридриха II переехал в Берлин, где предстояла реоргани­зация Общества наук в новую академию. В Берлинской АН Эйлер занял пост директора класса математики и члена правления, а после смерти ее прези­дента П.Л.М. Мопертюи несколько лет (с 1759) фактически руководил ака­демией. За 25 лет жизни в Берлине он полностью или вчерне подготовил около 300 работ. По желанию Фридриха II он перевел с английского на не­мецкий язык «Новые принципы артиллерии» Б. Робинса (1745) и в обшир­ных дополнениях к этой книге и одном мемуаре (1753) существенно развил учение о движении круглого снаряда в воздухе. Эйлер консультировал рабо­ты по проведению канала между Хавелем и Одером, водоснабжению дворца Сан-Суси, организацию лотерей. Он заложил основы теории турбин; зани­мался и вопросами практической механики, изучал устройство ветряных мельниц, сопротивление материалов. Трения Эйлера с королем Фридри­хом II постепенно привели к разрыву между ними. В 1766 г. он вместе с семьей вернулся в Петербург. Эйлер скончался в Петербурге от кровоизлия­ния в мозг и был похоронен на Смоленском кладбище.

503

Механика

Термин «механика» задолго до нашего времени приобрел двоякое значение, и даже теперь этим словом называются две науки, совер­шенно различные между собой как по своим принципам, так и по предмету своего исследования. Слово «механика» обычно прилагает­ся как к той науке, которая трактует о равновесии сил и их взаимном сравнении, так и к той, в которой исследуется сама природа дви­жения, его происхождение и изменение. Хотя и в этой последней дисциплине главным образом рассматриваются также силы, так как ими производится и изменяется движение, однако метод трактовки этого вопроса сильно отличается от первой науки. Поэтому во избе­жание всякого недоразумения лучше будет ту науку, в которой рас­сматривается равновесие сил и их сравнение, называть статикой, дру­гой же науке - науке о движении - дать наименование «механика»; ведь в таком смысле эти термины обычно употреблялись повсюду и раньше.

Кроме того, между этими дисциплинами лежит огромное раз­личие во времени. Если статику стали разрабатывать еще до Архиме­да, то первые основы механики заложены только Галилеем, его ис­следованиями о падении тяжелых тел.

В последнее время, после открытия анализа бесконечно ма­лых, обе эти науки настолько обогатились, что все добытое с таким трудом раньше за столь долгий промежуток времени, можно сказать, почти исчезло сравнительно с этим новым материалом. Однако все эти столь многочисленные открытия, которыми эти науки к нашему времени так сильно обогатились и так далеко продвинулись вперед, рассеяны в столь многочисленных журналах и отдельных работах, что для человека, занимающегося этими вопросами, является делом крайне трудным все это найти и пересмотреть. Кроме того, - что со­здает особые затруднения, - некоторые из них предложены без всяко­го анализа и доказательств, другие подкреплены доказательствами, чрезмерно запутанными и составленными по образцу древних, иные, наконец, выведены из чужих и менее естественных принципов, так что понять и объяснить их можно только ценой величайшего труда и огромной потери времени.

Что касается статики, то почти полную и во всех отношениях прекрасную работу издал на французском языке Вариньон¹ в двух со­лидных томах. Хотя эта работа носит заглавие «Механика», она вся посвящена определению равновесия сил, приложенных к разного рода телам; в ней нет почти ничего, что касалось бы движения и той науки, которую здесь мы назвали механикой. Точно так же известный ученый Вольф² в своих «Началах наук», особенно в новейшем их издании, дал много блестящих страниц в «Элементах механики», касающихся как статики, так и механики; но он соединил их вместе и не делал никакого различия между этими двумя науками. Наме­ченные границы и самый характер произведения, по-видимому, не позволили ему разграничить эти науки между собой и, с другой сто­роны, достаточно полно изложить каждую из них. <...>

<...> Если анализ где-либо и необходим, так это особенно от­носится к механике. Хотя читатель и убеждается в истине выставлен­ных предложений, но он не получает достаточно ясного и точного их понимания, так что, если чуть-чуть изменить те же самые вопросы, он едва ли будет в состоянии разрешить их самостоятельно, если не прибегнет сам к анализу и те же предложения не разрешит аналити­ческим методом. <...> Я попытался, насколько умел, выделить анализ из этого синтетического метода и те же предложения для собствен­ной пользы проработать аналитически; благодаря этому я значитель­но лучше понял суть вопроса. Затем таким же образом я исследовал и другие работы, относящиеся к этой науке, разбросанные по многим местам, и лично для себя изложил их планомерным и однообразным методом и привел в удобный порядок. При этих занятиях я не только встретился с целым рядом вопросов, ранее совершенно незатрону­тых, которые я удачно разрешил, но я нашел много новых методов, благодаря которым не только механика, но и самый анализ, по-види­мому, в значительной степени обогатился. Таким образом и возникло это сочинение о движении, в котором я изложил аналитическим методом и в удобном порядке как то, что нашел у других в их рабо­тах о движении тел, так и то, что получил в результате своих раз­мышлений.

В основу разделения этого сочинения я положил как различие тел, которые движутся, так и их состояние - свободное или несвобод­ное. Самый характер тел дал мне это разделение, так что сначала я стал исследовать движение тел бесконечно малых и как бы точек, а затем я перешел к телам конечной величины - и при этом или к твер­дым, или к гибким, или состоящим из частей, которые совершенно расходятся друг с другом.

505

Подобно тому как в геометрии, в которой излагается измере­ние тел, изложение обыкновенно начинается с точки, точно так же и движение тел конечной величины не может быть объяснено, пока не будет тщательно исследовано движение точек, из которых, как мы понимаем, составлены тела. Ведь нельзя наблюдать и определить движения тела, имеющего конечную величину, не определив сначала, какое движение имеет каждая его маленькая частичка или точка. Вследствие этого изложение вопроса о движении точек есть основа и главная часть всей механики, на которой основываются все осталь­ные части. Для исследования вопроса о движении точек я предназна­чил эти два первых тома; в первом я рассмотрел свободные точки, во втором - несвободные. Но то, что я изложил в этих книгах, часто идет дальше, чем исследование об одних точках, и из него зачастую можно определить движение конечных тел - разумеется, не всякое, а то, благодаря которому отдельные части движутся совместно. Ведь из того положения, что брошенная в пустоте точка описывает пара­болу, можно также сделать вывод, что всякое конечное тело, если оно будет брошено, должно двигаться по параболе; однако отсюда еще не следует закона о движении отдельных частей, и этот послед­ний вопрос будет специально разобран в следующих книгах, в кото­рых определяется движение конечных тел. Равным образом то, что Ньютон доказал относительно движения тел, побуждаемых центро­стремительными силами, имеет значение только для точек, а между тем он правильно применил эти предложения также и к движе­нию планет.

Итак, в этом первом томе я подвергаю исследованию свобод­ные точки и наблюдаю, какое изменение движения вызывают в них любые движущие их силы; свободным же, с моей точки зрения, тело является тогда, если ему ничто не мешает, чтобы оно двигалось с той скоростью и в том направлении, которое оно должно иметь как вслед­ствие присущего ему движения, так и вследствие движущих его сил. Так, говорят, что планеты и тела на Земле, падающие или брошенные вверх, движутся свободно, так как при этом движении они следуют как врожденной силе, так и действию движущих сил; напротив, тело, падающее по наклонной плоскости, или качающийся маятник дви­жется несвободно, так как находящаяся внизу плоскость или нить маятника, прикрепленная другим концом, препятствует телу падать прямо, как этого требует сила тяжести.

В первой главе я излагаю основные свойства движения и то, что обычно говорят о скорости, о пути и о времени. Затем я указываю всеобщие законы природы, которым следует свободное тело³, не под­верженное действию сил. Тело подобного рода, раз оно находится в состоянии покоя, должно вечно пребывать в покое; если же оно имело движение, оно вечно должно двигаться с той же скоростью по прямому направлению. Оба эти закона наиболее удобно можно пред­ставить под именем закона сохранения состояния. Отсюда вытекает, что сохранение состояния является существенным свойством всех тел и что все тела, пока они остаются таковыми, имеют стремление или способность навсегда сохранять свое состояние, а это есть не что иное, как сила инерции. Правда, не очень удачно причине этого со­хранения дано имя силы, так как она неравноценна другим собствен­но так называемым силам, каковы, например, сила тяжести, и с ними не может сравниваться. В эту ошибку обычно впадали многие, и прежде всего метафизики, обманутые двусмысленностью этого сло­ва. Так как всякое тело по своей природе пребывает в том же состоя­нии или покоя, или движения, то если тело не следует этому закону, но движется или неравномерно, или по кривой, - это нужно припи­сать действию внешних сил. Такого рода внешними силами являют­ся силы, о равновесии и сравнении которых трактуется в статике и которые, воздействуя на тело, изменяют его состояние, или приводя его в движение, или ускоряя, или замедляя, или же, наконец, меняя его направление.

Во второй главе я исследую, какого рода действие должна про­являть каждая сила по отношению к свободной точке, либо находя­щейся в покое, либо движущейся. Отсюда выводятся истинные прин­ципы механики, которыми должно объяснить все, что касается изме­нения движения. Так как до сих пор они были подкреплены слишком слабыми доказательствами, я доказал их так, чтобы для всякого было ясно, что они не только достоверны, но с полной необходимостью яв­ляются истинными.

Изложив принципы, на основании которых можно понять, каким образом, с одной стороны, сохраняется движение, с другой -оно возникает или изменяется под влиянием сил, я перехожу к опре­делению и исследованию самого движения тел, как-либо приведен­ных в движение при помощи сил. И прежде всего, конечно, я рас­сматриваю прямолинейное движение как самое легкое для определе­ния; оно возникает, если под действием одной только силы свободная точка либо бывшая в состоянии покоя приводится в движение либо находящаяся уже в движении ускоряется или замедляется в направ­лении действующей силы. Этому исследованию я посвятил третью и четвертую главы. В первой из них я исследую прямолинейное дви­жение в пустом пространстве, во второй - то же прямолинейное движение в так или иначе сопротивляющейся среде. Хотя сопротив­ление можно свести к собственно так называемым силам, в этом со­чинении мне показалось полезным изложить учение об изменении движения отдельно от сопротивления как по примеру других, которые

507

писали по этому вопросу, так и вследствие существенной разницы, ко­торая существует между абсолютными силами и сопротивлением. Ведь абсолютная или собственно так называемая сила имеет опреде­ленное, от движения тела не зависящее направление и, сверх того, одинаково воздействует как на тело, находящееся в движении, так и на тело, находящееся в покое; наоборот, направление сопротивления всегда совпадает с направлением самого движущегося тела и его ве­личина зависит от скорости тела. Хотя в природе не встречается дру­гого сопротивления, кроме того, которое пропорционально квадрату скорости, но я рассмотрел еще некоторые другие виды сопротивле­ний как для того, чтобы дать решение большего количества задач, ка­сающихся движения в сопротивляющейся среде, так и, главным об­разом, для того, чтобы иметь случай предложить много прекрасных примеров вычисления.

Наконец, в двух последних главах я рассмотрел криволиней­ные движения тел, которые возникают, когда направление движу­щих сил не совпадает с направлением брошенного тела. В этом слу­чае тело постоянно отвлекается от прямого пути и принуждено дви­гаться по кривой. В пятой главе я изложил подобного рода криволи­нейное движение в пустоте, в шестой я рассмотрел его же в сопро­тивляющейся среде. Главные задачи, которые даны в этих главах, заключаются в том, чтобы определить кривую, по которой может двигаться любое брошенное тело, подверженное действию каких угодно сил, и вместе с тем дать скорость тела в отдельных точках этой кривой - причем как в пустоте, так и в сопротивляющейся сре­де. Из этих основных предложений возникли тогда и другие, где или по данной кривой, описанной телом, или по тому или иному данному виду движения требуется найти как движущие силы, так и сопротивление. И в этом случае я прежде всего стремился к тому, чтобы охватить все относящиеся сюда задачи, разобранные Ньюто­ном и другими авторами, и дать настоящие решения на основе ана­литического метода. На этом заканчивается первый том, который, равно как и второй, я составил так, чтобы человек, имеющий доста­точный опыт в анализе конечных и бесконечных, мог с поразитель­ной легкостью все это понять и все это произведение прочесть без чьей бы то ни было помощи. <...>

Введение в анализ бесконечно малых

<...> Нередко мне приходилось замечать, что большая часть труд­ностей, на которые наталкиваются в анализе бесконечно малых изучающие математику, возникает от того, что, едва усвоив элемен­тарную алгебру, они направляют свои мысли к этому высокому искусству, вследствие чего они не только как бы остаются стоять на пороге, но и составляют себе превратные представления о той беско­нечно малой величине, идея которой призывается на помощь. Хотя анализ бесконечно малых не требует совершенного знания элемен­тарной алгебры и всех сюда относящихся искусств, однако есть мно­го вопросов, разрешение которых важно для подготовки начинающих к более высокой науке и которые, однако, в элементарной алгебре либо пропускаются, либо рассматриваются недостаточно обстоятель­но. Поэтому я не сомневаюсь, что содержание этих книг сможет вос­полнить с избытком указанный пробел. Я приложил старание не только к тому, чтобы пространнее и отчетливее, чем обычно, изло­жить все, чего безусловно требует анализ бесконечно малых; я рас­смотрел также довольно много вопросов, благодаря которым чита­тели незаметно и как бы сверх ожидания могут освоиться с идеей бесконечного. Много вопросов, разрабатываемых обычно в ана­лизе бесконечно малых, я здесь разрешил при помощи правил эле­ментарной алгебры, чтобы тем лучше выявилась сущность того и другого метода.

Труд этот делится на две книги: в первой из них я охватил то, что относится к чистому анализу, во второй изложено все, что необ­ходимо знать из геометрии, так как анализ бесконечно малых часто излагается так, что одновременно показывается и его приложение к геометрии. В обеих книгах опущены первоначальные элементы и ве­дется изложение лишь того, что либо в других местах вовсе не рас­сматривается или рассматривается менее удобно, либо требуется по тем или иным соображениям.

509

Учение о функциях особенно обстоятельно изложено в первой книге, так как весь анализ бесконечно малых вращается вокруг пере­менных величин и их функций. Там показано как преобразование функций, так и разложение их, а также развертывание в бесконечные ряды. Перечисляются многие виды функций, относительно которых речь должна идти преимущественно в высшем анализе. Прежде все­го, я разделил их на алгебраические и трансцендентные; первые из них образуются из переменных количеств путем алгебраических действий; вторые же составляются иными способами или посред­ством тех же действий, повторяемых бесконечное множество раз. Алгебраические функции разделяются, прежде всего, на рацио­нальные и иррациональные; я показываю разложение первых из них как на более простые части, так и на множители; эта операция ока­зывает весьма большую помощь в интегральном исчислении. Для вторых я указываю способ приведения их к рациональной форме путем удобных подстановок. Развертывание в бесконечные ряды касается в одинаковой степени обоих видов; к трансцендентным функциям оно применяется обычно с огромной пользой, а в какой степени учение о бесконечных рядах расширило высший анализ -это всем известно.

Поэтому я прибавил несколько глав, где рассматриваются свойства, а также суммы многих бесконечных рядов. Некоторые из них таковы, что вряд ли могли бы быть найдены без помощи анали­за бесконечно малых. К рядам этого рода относятся те, суммы коих выражаются или посредством логарифмов, или при помощи круго­вых дуг [аркусов]; количества эти, будучи трансцендентными, так как они выражаются путем квадратуры гиперболы и круга, по боль­шей части рассматриваются лишь в анализе бесконечно малых. Затем я перехожу от степеней к показательным количествам, представляю­щим не что иное, как степени с переменными показателями. От пре­образований их я перехожу к весьма естественной и богатой идее ло­гарифмов; отсюда не только вытекает, само собой, их весьма обшир­ное применение, но также можно получить все те бесконечные ряды, посредством которых обычно представляются упомянутые количе­ства. Из этого выясняется весьма простой способ составления лога­рифмических таблиц. Подобным образом я занимался рассмотре­нием дуг круга; этот род величин хотя и очень отличается от лога­рифмов, однако связан с ними настолько тесно, что когда один из них получает мнимый вид, то переходит в другой. Повторив затем из геометрии относящееся к нахождению синусов и косинусов кратных и дробных дуг, я вывел из синуса любой дуги синус и косинус мини­мальной и как бы исчезающей дуги, и тем самым все свелось к бес­конечным рядам. Отсюда, так как исчезающе малая дуга равна свое­му синусу, а косинус ее равен радиусу, я мог сравнить любую дугу с ее синусом и косинусом посредством бесконечных рядов. Здесь я получил столь разнообразные как конечные, так и бесконечные выра­жения для количеств этого рода, что исчислению бесконечно малых не придется более широко заниматься исследованием их природы. Подобно тому как логарифмы требуют особого алгоритма, в котором ощущается крайне настоятельная потребность во всем анализе, так и круговые функции я привел к некоторому определенному алгоритму; таким образом, при вычислениях и логарифмы, и сами алгебраи­ческие количества могут применяться одинаково удобно. Как велика проистекающая отсюда польза для решения труднейших вопросов, ясно показывают как некоторые главы этой книги, так и весьма мно­гие примеры из анализа бесконечно малых, которые можно было бы привести, если бы они не были уже достаточно известны и не увели­чивались в числе с каждым днем.

Это исследование принесло весьма большую помощь при раз­ложении дробных функций на вещественные множители; этот во­прос я рассмотрел подробнее, так как такое разложение совершенно необходимо в интегральном исчислении. Далее я подверг изучению бесконечные ряды, которые возникают из разложения функций этого рода и носят название рекуррентных. Здесь я вывел как их суммы, так и общие члены, а также другие замечательные их свойства; так как к этому привело разложение на множители, то я разобрал и об­ратную проблему, каким образом произведения многих, даже беско­нечного числа, множителей путем перемножения развертываются в ряды. Это не только открывает путь к изучению бесчисленного коли­чества рядов; так как этим способом можно разлагать ряды в произ­ведения из бесконечного числа сомножителей, то я нашел довольно удобные числовые выражения для нахождения логарифмов синусов, косинусов и тангенсов. Кроме того, я вывел из того же источника ре­шение многих вопросов, которые могут возникнуть при разбиении чисел на слагаемые; вопросы подобного рода без помощи этих прие­мов, по-видимому, превышают силы анализа.

Такое разнообразие материала легко могло разрастись на мно­го томов; но я дал все, по мере возможности, настолько сжато, что всюду излагается - весьма, впрочем, ясно - лишь основное; более же подробная разработка предоставляется трудолюбию читателей, дабы они имели на чем упражнять свои силы, чтобы еще шире раздвинуть границы анализа. Не боюсь открыто заявить, что в этой книге не только содержится много совершенно нового, но также указаны ис­точники, откуда можно черпать многие значительные открытия.

511

Точно так же я поступил и во второй книге, где исследовал во­просы, обычно относимые к высшей геометрии. Однако, прежде чем приступить к коническим сечениям, к которым в других курсах обычно сводится вся эта часть, я изложил теорию кривых линий вообще, которая затем могла бы быть с пользой применена для изучения природы каких бы то ни было кривых линий. При этом я не пользуюсь никакими другими вспомогательными средствами, кроме уравнения, выражающего природу каждой кривой линии, и по­казываю, как из этого уравнения можно вывести как вид кривой, так и ее основные свойства. Это особенно важно, как мне кажется, в при­менении к коническим сечениям, которые до сих пор изучались либо только при помощи геометрии, либо хотя и при помощи анализа, но весьма несовершенным и неестественным путем. Сперва я изложил общие свойства линий второго порядка, исходя из общего уравнения для этих линий; затем подразделил их на роды или виды, руковод­ствуясь тем, имеют ли они ветви, уходящие в бесконечность, или же кривая заключена в конечном промежутке. В первом случае при­шлось, сверх того, принять во внимание, сколько ветвей уходит в бес­конечность и какова природа каждой из них, а также имеют ли они асимптотические прямые или нет. Так я получил три обычных вида конических сечений, из коих первый - эллипс, целиком заключен­ный в конечном промежутке, второй - гипербола, имеющая четыре бесконечные ветви, стремящиеся к двум асимптотическим кривым; третьим же видом является парабола, имеющая две бесконечные вет­ви, у коих отсутствуют асимптоты. <...>

В качестве приложения я изложил еще из области стереомет­рии вычислительную теорию тел и их поверхностей и показал, каким образом природа каждой поверхности может быть выражена уравне­нием с тремя переменными. Разделив затем, подобно линиям, и по­верхности на порядки сообразно числу измерений, которые имеют переменные в уравнении, я показал, что в первом порядке содержит­ся только плоская поверхность. Поверхности же второго порядка, приняв во внимание части, простирающиеся в бесконечность, я раз­делил на шесть родов. Подобным же образом может быть произведе­но деление и для остальных порядков. Я подверг рассмотрению так­же и линии пересечения двух поверхностей; так как эти линии по большей части кривые, не лежащие в одной плоскости, я показал, как такие кривые могут быть выражены уравнениями. Наконец, я опре­делил положение касательных плоскостей и прямых, являющихся нормалями к поверхностям.

Впрочем, так как многое, здесь встречающееся, описывалось уже другими⁴, то мне надлежит просить снисхождения в том, что не везде я почтил упоминанием тех, кто до меня работал в этой области. Моей задачей было изложить все как можно короче; история же каж­дой проблемы сильно увеличила бы объем труда. Однако многие во­просы, решение которых можно найти также в иных местах, здесь разрешены исходя из других принципов; таким образом, немалая часть приходится и на мою долю. Надеюсь, что как это, так особенно и то совершенно новое, что здесь сообщается, будет принято с благо­дарностью большинством тех, кто находит вкус в этих занятиях. <...>

Печатается по изданию: Эйлер Л. Механика//Жизнь науки. М., 1973. С. 102-111.

Примечания

¹ ...прекрасную работу издал... Вариньон... - Вариньон (Varignon), Пьер (1654-1722) - французский механик и математик, профессор мате­матики колледжа Мазарини, профессор Коллеж де Франс. Его труды посвя­щены теоретической механике, анализу бесконечно малых, геометрии, гид­ромеханике и физике. В 1725 г. в Париже посмертно был издан трактат Вариньона «Новая механика или статика, проект которой был дан в 1687», представлявший собой систематическое изложение учения о сложении и разложении сил, о моментах сил и о правилах оперирования ими.

² ...известный ученый Вольф... - Христиан Вольф (1679-1757) -немецкий математик, физик и философ, ученик Г.В. Лейбница.

3 ...которым следует свободное тело... - смысл термина «свободное» применительно к механике разъяснен Эйлером в предыдущем абзаце.

⁴ ...описывалось уже другими... - например, проблема падения тел -Галилеем; движение точки и движение тел в сопротивляющейся среде -Ньютоном; применение математического анализа к механике - Лейбницем и Ньютоном; логарифмы - Непером.

Эвристические вопросы

1. Какую часть механики Эйлер выделил под наименованием «статика» и что осталось за ее пределами?

2. Как представляет Эйлер в своей «Механике» соотношение аналитического и синтетического методов?

3. Как интерпретирует Эйлер в этой же работе понятия «свободная точка» и «свободное движение»?

4. Какие виды криволинейного движения рассматривает Эйлер?

5. Что нового предлагает Эйлер внести в изучение конических сечений?

6. Как Эйлер определяет различия между тремя видами конических сечений?

513

П. С. Лаплас

Лаплас (Laplace), Пьер Симон (1749-1827) - французский астроном, матема­тик и физик. Член Парижской АН. Родился в местечке Бомон в Нормандии. Учился в школе ордена бенедиктинцев. В 1766 г. приехал в Париж, где Ж. Даламбер помог ему получить место профессора Парижской военной школы. В период Директории Лаплас принял участие в реорганизации си­стемы высшего образования во Франции, в создании Нормальной и Поли­технической школ. В 1790 г. он был назначен председателем Палаты мер и весов, руководил введением новой метрической системы мер. С 1795 г. был одним из руководителей Бюро долгот. Известен исследованиями в области небесной механики, математики и математической физики. Его труд «Ана­литическая теория вероятностей» издавался трижды при его жизни - в 1812, 1814 и 1820 гг.; в качестве введения к последним изданиям была помещена работа «Опыт философии теории вероятностей» (1814), в которой в попу­лярной форме разъясняются основные положения и значение теории вероят­ностей. Вместе с А. Лавуазье Лаплас в 1779-1784 гг. занимался физикой и термохимией. С 1806 г. он опубликовал ряд работ по теории капиллярности и установил закон, носящий его имя. В 1809 г. занялся вопросами акустики; вывел формулу для скорости распространения звука в воздухе, барометри­ческую формулу для вычисления изменения плотности воздуха с высотой над поверхностью Земли. В том же 1809 г. он выдвинул теорию истечения света, впоследствии уступившую место волновой теории света О. Френеля. Лаплас развил методы небесной механики. Ему удалось доказать, что закон всемирного тяготения полностью объясняет движение этих планет, если тщательно представить математическими рядами их взаимные возмущения, что эти возмущения носят периодический характер. В 1780 г. он предложил новый способ вычисления орбит небесных тел, доказал устойчивость Сол­нечной системы в течение очень длительного времени. Лаплас пришел к за­ключению, что кольцо Сатурна не может быть сплошным. В 1789 г. Лаплас рассмотрел теорию движения спутников Юпитера под действием взаим­ных возмущений и притяжения к Солнцу. Он получил полное согласие тео­рии с наблюдениями и установил ряд законов этих движений. Одной из его главных заслуг было открытие причины ускорения в движении Луны. Ему принадлежит также разработка динамической теории приливов. Глав­ным трудом по небесной механике стал «Трактат о небесной механике» (5 т., 1798-1825). Космогоническая гипотеза Лапласа изложена им в прило­жении к его книге «Изложение системы мира» (2 т., 1796). В своей гипотезе он исходит из того, что уже существует готовая масса (туманность), распро­страняющаяся за пределы возникшей из нее позднее Солнечной системы, и что она уже имеет вращение. Математическое обоснование гипотезы было дано только в середине XIX в., но вскоре были обнаружены явления, не объяснимые гипотезой. После прихода к власти Наполеона республика­нец Лаплас был назначен министром внутренних дел. Позже он стал чле­ном сената, его вице-председателем, при Наполеоне получил титул графа, а в 1814 г. подал свой голос за низложение Наполеона; после реставрации Бурбонов получил пэрство и титул маркиза. Умер в Париже.

Небесная механика

Предисловие к III тому

Бонапарту - члену национального института, гражданину Первому консулу -разрешите мне посвятить этот том героическому умиротворителю Европы...

В первой части данного труда выведены общие принципы равнове­сия и движения тел. Приложение этих принципов к движению небес­ных тел привело нас, путем чисто математических рассуждений, без введения гипотез, к закону всемирного тяготения. Действие тяжести, движение снарядов у поверхности Земли составляют частные слу­чаи этого закона. Далее мы рассмотрели системы тел, подверженных этому великому закону природы, и вывели, исключительно путем анализа, общие выражения для их движений, формы и колебаний по­крывающих их жидкостей. Из этих зависимостей мы получили все известные нам явления приливов и отливов, изменение длины гра­дусной дуги меридиана и силы тяжести на поверхности Земли, пред­варение равноденствий, либрацию Луны, форму и движение колец Сатурна и указали на причину, по которой эти кольца неизменно ос­таются в плоскости экватора Сатурна. Более того, мы вывели, исходя из той же теории тяготения, основные уравнения движения планет, в особенности Сатурна и Юпитера, главные неравенства которых имеют периоды больше девятисот лет. Неравенства движений Юпи­тера и Сатурна вначале представляли для астрономов только лишь аномалию, законы и причины которой были неизвестны.

515

В тече­ние долгого времени эти неправильности казались несовместимыми с теорией тяготения. Однако более внимательное рассмотрение пока­зало, что они могут быть выведены из теории тяготения, и тем самым эти движения стали одним из самых поразительных ее доказательств. Мы развили теорию вековых движений элементов планетной систе­мы, при которых она возвращается в то же состояние лишь по про­шествии многих столетий. Среди всех изменений элементов мы об­наружили постоянство средних движений и средних размеров орбит. По-видимому, природа их первоначально установила для вечного продолжения, имея в виду те же цели, с которыми так дивно устрое­на Земля для сохранения особей и продолжения видов¹. Из одного того, что все движения происходят в одну сторону, в плоскостях, лишь слабо наклоненных, следует, что орбиты планет и спутников всегда были почти круговыми и лишь мало наклоненными друг к другу. Таким образом, изменения наклона эклиптики, которая всегда была заключена в узких пределах, никогда не приведут к вечной весне на Земле.

Мы показали, что сфероид Земли, постоянно притягивающий к своему центру обращенное к нам полушарие Луны, передает вра­щательному движению спутника вековые вариации своего собствен­ного движения и таким образом всегда уводит из нашего поля зрения другое полушарие. Наконец, мы показали, что в движении первых трех спутников Юпитера имеет место замечательная закономер­ность, следующая из их взаимного притяжения: средняя долгота первого спутника, видимая из центра Юпитера, за вычетом одной трети долготы второго спутника и в сумме с удвоенной долготой третьего спутника, всегда точно равна двум прямым углам. Следо­вательно, эти спутники никогда не могут одновременно находиться в затмении.

В последующем нам предстоит особо рассмотреть возмуще­ния планет и комет при их движении вокруг Солнца, движения Луны вокруг Земли и спутников вокруг планет. В этом состоит цель второй части этого труда, в котором особое внимание уделено улучшению астрономических таблиц. Эти таблицы следовали развитию науки, которая служит им основанием. В начале этот прогресс был исклю­чительно медленным и в течение очень долгого времени люди следи­ли только за видимым движением светил. Эта эпоха, начало которой затеряно в глубокой древности, может рассматриваться как детство астрономии. Ей принадлежат труды Гиппарха и Птолемея, а также наблюдения индусов, арабов и персов. Система Птолемея, которую они последовательно приняли, по существу является не чем иным, как способом представления видимых движений, и на этом основа­нии она была полезна науке. Слабость человеческого ума часто тре­бует помощи гипотезы для установления взаимосвязи, фактов. Если мы ограничиваем гипотезу таким ее применением и позаботимся о том, чтобы не приписывать ей того реального значения, которым она не обладает, и будем затем часто поправлять ее новыми наблюдения­ми, то мы сможем в конце концов обнаружить истинные причины или, по крайней мере, законы этих явлений. История философии науки может представить много примеров тех преимуществ, которые можно извлечь из заранее принятой гипотезы, и тех ошибок, которым мы подвержены, полагая, что она соответствует истинному объясне­нию природы. В середине шестнадцатого века Коперник пришел к выводу, что кажущиеся движения небесных тел указывают нам на истинное движение Земли вокруг Солнца и вокруг своей оси. Таким образом, он показал нам мир с новой точки зрения и тем самым из­менил облик астрономии. Замечательная совокупность открытий на­всегда оставит в нашей памяти, в истории науки столетие, последо­вавшее за открытием Коперника, эпоху, которая также отмечена шедеврами литературы и искусства.

Кеплер указал законы движения планет по эллипсу. Телескоп, изобретенный благодаря счастливому случаю², был тут же усовер­шенствован Галилеем. Ему он позволил увидеть на небе новые нера­венства и новые миры. Применение маятника в часах Гюйгенсом³ и телескопа к астрономическому квадранту придало точность измере­ниям времени и углов и тем самым сделало ощутимыми малейшие неравенства небесных движений. В то время как наблюдения пред­ставляли человеческому уму новые явления, для их объяснения и расчета были созданы новые инструменты мышления. Непер изобрел логарифмы. Анализ кривых и основы динамики были созданы труда­ми Декарта и Галилея. Ньютон открыл дифференциальное исчисле­ние, разложил луч света и возвел тяготение до общего принципа. За только что прошедший век преемники этого великого человека закон­чили здание, фундамент которого заложил он. Был усовершенство­ван анализ бесконечно малых, изобретено исчисление частных про­изводных как бесконечно малых, так и конечных. Вся механика све­дена теперь к формулам. Применением этих открытий к закону тяго­тения были рассчитаны все небесные явления, что придало теориям и астрономическим таблицам необыкновенную точность; этому в значительной мере мы обязаны трудам французских математиков и тем премиям, которые учреждались Академией наук. <...> Были предприняты многочисленные экспедиции для исследования различ­ных частей земного шара и для наблюдений прохождения Венеры через диск Солнца⁴.

517

Результатом этих путешествий стало точное определение размеров Солнечной системы. Мы должны указать на открытие Гершелем планеты Уран и его спутников, а также двух новых спутников Сатурна. Наконец, мы должны прибавить к этим от­крытиям изобретение такого замечательного и полезного на море прибора, как секстанта, астрономического телескопа, меридианного круга, пассажного инструмента и хронометра. Мы можем быть удов­летворены, что с точки зрения прогресса человеческого ума прошед­ший век достоин предшествующего. Век, в который мы только всту­пили, начался с очень обещающих астрономических предзнамено­ваний. Его первый день был отмечен открытием планеты Церера. Вскоре последовало открытие планеты Паллада⁵, с почти тем же средним расстоянием до Солнца. Близость Юпитера к этим двум ничтожно малым телам, большая величина эксцентриситета и накло­нения их переплетающихся орбит должны привести к значитель­ным неравенствам в их движении, которые прольют новый свет на теорию всемирного тяготения и послужат для дальнейшего ее усо­вершенствования.

Главным образом благодаря применению математического анализа к системе мира мы поняли все могущество этого замечатель­ного инструмента, без которого невозможно было бы раскрыть меха­низм столь сложный по своим действиям, но столь простой по своим причинам. В свои формулы математик теперь включает всю планет­ную систему, ее последовательные изменения. Он может мысленно оглядываться на различные состояния, через которые эта система прошла в наиболее удаленные от нас века, и может предсказать, что в грядущем развернется перед наблюдателем. Он видит эту величе­ственную картину, охватывающую несколько миллионов лет, повто­ренную благодаря быстроте обращения за несколько веков в системе спутников Юпитера и воспроизводящую замечательные явления, по­добные тем, которые давно подозревались астрономами в движении планет, но которые были слишком сложны и замедленны для того, чтобы установить их точные законы. Теория тяготения благодаря многим приложениям стала средством открытий, столь же верных, как сами наблюдения. Теория обнаружила ряд новых неравенств в движении небесных тел и позволила предсказать возвращение ко­меты 1759 года, обращения которой благодаря притяжению Юпитера и Сатурна очень нерегулярны. Таким путем математик может извлечь из наблюдений, как из богатого рудника, большое число ценных и тонких данных, которые без анализа были бы навсегда скрыты. Тако­вы относительные значения масс Солнца, планет и спутников, опре­деленные по обращению этих тел, их периодическим и вековым не­равенствам; скорость света и эллипсоидальность Юпитера, которую можно определить по затмениям его спутников точнее, чем прямыми наблюдениями; период вращения и сплюснутость Урана и Сатурна, вычисленные из предположения о том, что тела, обращающиеся во­круг этих планет, находятся соответственно в одной плоскости, сле­дует еще назвать параллаксы Солнца и Луны, а также фигуру самой Земли, определенную по некоторым неравенствам Луны. <...>

Совершенствование теории и таблиц Луны, которым морепла­ватель обязан точности определения места, есть плод деятельности математиков и астрономов за последние полвека. В них объединено все то, что придает ценность открытиям, величие и полезность цели, плодотворность приложениям и достоинство преодоленным труд­ностям. Именно таким путем наиболее абстрактные теории, приме­нение которых рассеяно по многочисленным явлениям природы и инженерного искусства, стали неиссякаемым источником удобства и радости даже для тех, кто с ними совершенно незнаком.

<...>

Печатается по изданию: Лаплас П. С. Небесная механика // Жизнь науки. М., 1973. С. 135-138.

Примечания

¹ ...так дивно устроена Земля для сохранения особей и продолжения видов... - одна из первых формулировок принципа, известного в настоящее время как «антропный».

² ...Телескоп, изобретенный благодаря счастливому случаю... - об ис­тории изобретения подзорной трубы, преобразованной Галилеем в телескоп, см. примеч. 4 к гл. «Галилей».

³ …….Применение маятника в часах Гюйгенсом... - более подробно об ис­следованиях Гюйгенса см. в примеч. 2 к гл. «Лагранж».

⁴ ...прохождения Венеры через диск Солнца... - одно из этих наблю­дений принадлежит М.В. Ломоносову, открывшему при этом атмосферу на Венере (1761).

⁵ ...открытием планеты Церера... открытие планеты Паллада... -имеется в виду открытие первых астероидов на орбите между Марсом и Юпитером (1801).

Эвристические вопросы

1. Как Лаплас относится к работам своих предшественников –древних астрономов?

2. На основании краткого исторического очерка, приведенного Лапласом, попытайтесь реконструировать процесс формирования современной ему астрономии. Какие открытия и в каких областях зниния сделали возможным развитие этой дисциплины в XVIII в.?

3. Известна фраза И ньютона: «Гипотез я не размышляю». Каково отношение Лапласа к гипотезам в астрономии?

П. С. Паллас

Паллас, Петр Симон (1741-1811) - русский естествоиспытатель. Изучал естественно-исторические дисциплины в Германии, Голландии, Англии. В 1767 г. переехал в Россию. В 1768-1774 гг. возглавил экспедицию Петер­бургской АН в районы Поволжья, Прикаспийской низменности, Башки­рии, Урала, Забайкалья, Сибири. Результаты ее были опубликованы в труде «Путешествие по разным провинциям Российского государства» (3 ч., 1773-1788; на нем. яз. 3 ч., 1771-1776). В 1793-1794 гг. посетил Поволжье, Север­ный Кавказ, Урал. Собрал и обработал обширные геологические, ботани­ческие, этнографические и другие материалы, сведения о естественных бо­гатствах обследованных областей, горной промышленности, лесоводстве, земледелии, животноводстве, открыл и описал большое количество новых видов птиц, млекопитающих, рыб, насекомых и других животных, дал так­же описание их внутреннего строения, сезонной изменчивости, географи­ческого распространения. Произвел исследования ископаемых останков волосатого носорога, буйвола, мамонта. В области ботаники Палласу при­надлежит первая попытка составления труда по флоре России («Флора Рос­сии», 2 ч., 1784-1788, на лат. яз.). В своих ранних работах высказывал идеи исторического развития органического мира; им впервые было дано изобра­жение последовательных связей животных организмов в виде родословного древа. Однако позже он признавал постоянство и неизменяемость видов.

Млекопитающие

(раздел из «Zoographia Rosso- Asiatica»)

<...> Отряд хищных, будучи как бы очевиднейшим образом состав­лен самой природой еще со времен Аристотеля, принят единодуш­ным согласием зоологов. Он действительно очевиднейший по едино­образному строению зубов, хищническому образ жизни, питанию [другими] животными, по устройству органов пищеварения и вос­произведения, [этими и] другими моментами внешней морфологии легко объясняется [упомянутое] единодушное согласие. Впрочем, не­которые к этому же отряду причисляют и немалое количество родов «полухищных», о которых я уже говорил; но это менее соответ­ствует природе.

521

Виды же собственно так называемых хищных или чисто пло­тоядных и охотящихся на добычу животных на земле очень много­численны, хотя и не столь плодовиты. [Эти виды] являются причиной большой плодовитости в отрядах травоядных животных, нуждаясь в этой плодовитости уже в силу своей огромной и непрестанной про­жорливости, каковая помимо особенностей их зубов (мелких перед­них зубов или резцов, за которыми следуют клыки и снабженные тре­мя разобщенными бугорками коренные) проявляется во множестве других изученных сравнительной анатомией черт. Так, напр[имер], у всех хищных ключицы очень малы и, не пригождаясь им, лежат в толще мышечной клетчатки почти без всякого использования; позвоночник вытянут в длину и весьма гибок; мышцы по причине своей упругости обладают огромной силой; пищевод и весь пищевой канал очень широкие и короткие; слепая и ободочная кишки очень короткие; пищеварительная сила желудка такова, что в нем легко перевариваются и кости; самцы снабжены генитальной костью, кожа весьма растяжимая, что облегчает движения, и, кроме того, снабжена мягким жировым слоем, часто даже масляниста на ощупь.

Общим для них в большинстве случаев является и то, что де­тенышей они рождают слепыми и что, хотя это животные полные жизненной энергии и очень наэлектризованные, тем не менее от ма­лых доз рвотного ореха, как бы специфического смертельного яда для всех хищников, немедленно умирают в судорогах и сразу после смерти утрачивают всякую раздражимость нервов, сердца и мышц. Любопытно, впрочем, что перистальтическое движение пищевари­тельного тракта при этом сохраняется.

Помимо этого ни одно животное из отряда хищных, как бы они ни были богаты внутренним теплом и согреваемы великолепным ме­хом, не впадает в настоящую зимнюю спячку, как это происходит с большинством полухищных и грызунов: только медведи и барсуки, а равным образом некоторые из тюленей, обильно покрытые слоем жира, проводят в покое часть зимы. Наконец, хищники, в особеннос­ти более мощные из них, одарены от природы способностью рождать лишь немного детенышей, причем лишь единожды в год. В большин­стве случаев хищники опасаются соседства человека, а при встрече с ним спасаются бегством.

<...>

[Род]2. Собаки

Вполне достоверными наблюдениями уже в достаточной мере уста­новлено, что этот второй род хищных четвероногих столь же есте­ствен, сколь первый, и включает виды, в такой степени родствен­ные друг другу, что многие из них даже способны друг с другом спариваться и порождать при этом гибридное потомство. Все жи­вотные, относящиеся к этому роду, преследуют свою добычу пре­имущественно гоном, а не как кошачьи - внезапным нападением и прыжком. Некоторые представители данного рода охотятся в одиночку, другие стаей. У всех у них чувство обоняния совершен­нее и острее, нежели у каких-либо еще родов млекопитающих. Ва­риации в окраске выражены у них слабее, нежели чем у кошачьих. Детенышей рождают, вообще говоря, более многочисленных, чем кошачьи. Половой акт у них носит как бы насильственный харак­тер вследствие того, что пенис у самцов, представляющий собой напрягавшееся при акте бульбозное тело, снабжен крупной, прямой

генитальной костью.

Почти у всех видов этого рода голос лающий, с разнообразны­ми модификациями. Некоторые способны к длительному непрерыв­ному лаю.

Представители данного рода ведут ночной образ жизни; пере­бегая с места на место, они расселились по всем частям света. Мно­гие виды собак, мигрирующие по Европе и Азии, перешли через Берингов пролив также и в Америку, воспользовавшись субаркти­ческим ледяным покровом. <...>

<...>

8. Гиена [полосатая]. Собака с торчащей на спине щетиной, с туск­ло-серой окраской туловища, по которому рассеяны черные пятна, объединяющиеся в трансверзальные полосы; с пятипалыми задними конечностями.

Азиатская гиена спускается вдоль реки Куры и [благодаря это­му] нередко встречается в предгорьях Кавказских гор; в особенности в районе Атени, напротив устья реки Лиахви. Шкуры, происходящие из этих мест, видел славнейший Гильденштедт, как он об этом сооб­щает. Далее этот вид часто попадается в лесистых горах провинции Гилян и Мазендаран и по всему Тавру, а также в Алтайских горах, где у калмыков это животное славится благодаря целебной силе своей желчи (еще древние врачи высоко ценили эту желчь).

Как сообщает Шоу в своем «Путешествии по Африке», ссылаясь при этом на место из Лукана, мозг этого животного используется для приготовления ядов. Мавры и арабы верят, что мозг гиены делает лю­дей безумными; поэтому когда они убивают гиену, то голову ее обыч­но закапывают в землю в присутствии свидетелей. <...> Я часто видел живые экземпляры азиатской гиены в Бельгии и Англии. Походка ее всегда прихрамывающая и вялая; животное это крайне свирепое; весь вид его злобный и гораздо коварнее, чем у волка. Рассерженная гиена топорщит длинные волосы на лопатках и издает хриплое рычание, как бы подавляющее в глотке более глубокий вой. Это рычание подобно тому, которое иногда можно слышать у самых крупных собак. Иногда наблюдали, что гиена подражает человеческому плачу. Прислушивает­ся гиена, всегда опуская при этом голову.

Описание. Гиена крупнее и крепче волка, худая, косо­лапая; на передних и задних ногах по четыре пальца, но на задних имеется еще один, дополнительный, рядом с пяткой. Нос темноокра-шенный; вибриссы отогнуты назад, черные; радужные ободочки тус­кло-желтые. Окраска грубая и, если говорить о длинноволосистой шерсти, напоминает волчью; на спине - беловато-тусклая. По спине, бокам и ступням рассеяны пятна, объединяющиеся в неясные, пре­рывистые, темно-серые полосы. Хвост почти равен по длине пяточ­ной кости, изогнуто-крючковатый.

Примечание. Происхождение легенды о якобы гермаф-родитной природе гиены разъяснил славнейший Бюффон¹. У афри­канских гиен, другого вида того же рода, не наблюдается ли случаев, подтверждающих эту легенду? Из одного места у Агатарсиса явству­ет, что гиена - это «крокотта» античных авторов. Но не исключено, что последняя есть гибрид, происшедший от скрещивания гиены с домашней собакой (см. по этому поводу «Естественную историю» Плиния, кн. VIII, гл. 61). Индийцы привязывали собак в лесах во вре­мя течки, чтобы те зачинали от тигров. Возможно, что пятнистость молодых догов, часто переходящая в волосатость, и встречающийся у них же и [у родственных им пород] охотничьих [собак] добавочный палец, причем именно на задних конечностях, указывают на примесь крови гиены.

9. Красный волк. Собака с рыжим туловищем, с белым горлом и проходящей по всей брюшной поверхности тела белой полосой, с гу­стоволосистым хвостом (но кончик хвоста черный). <...>

Однажды мне случилось увидеть шкуры неизвестного мне ранее животного, привезенные из Удского острога (расположенного поблизости от Тихого океана) и из верховьев реки Лены. От людей, часто бывавших в районе границ Российской и Китайской империй, совершавших также путешествия и внутрь Китая, я узнал, что подоб­ного вида зверь водится в горах поблизости от истоков Енисея, уже за пределами Сибири. <...>

Животное это, несомненно отличное от всех остальных изве­стных видов данного рода, имеет, по-видимому, много общего с ша­калом. Более точное описание его нравов и морфология пока отсут­ствует. Возможно, что красный волк внес свою долю в формирование сложной родословной домашней собаки (равно как в этом участвова­ли гиена, шакал, волк и лисица). <...>

Описание. Голова, по-видимому, заканчивается очень острой мордой, наподобие лисьей; вся покрыта короткой шерстью яр­ко-рыжего цвета; только по краю верхней губы, на нижней челюсти и на горле шерсть белая. Уши среднего размера, покрыты мягкими воло­сами рыжеватого цвета (менее яркого по сравнению с остальной шку­рой). Усы среднего размера, кирпично-рыжие. Веки покрыты шер­стью, почти только один край их голый и черный. Шерсть прикрыта сверху длинными волосами, похожими на волчьи, но рыжими; вся шерсть отлична от волчьей ярко-рыжей окраской, на спине более ин­тенсивной, а по бокам постепенно становящейся все более тусклой.

На брюшной стороне узкая грязно-белая продольная полоса. Окраска наружной стороны бедер, а также остальных частей конеч­ностей тускло-желтая; внутренняя сторона бедер и всех конечностей белая. Передние ноги пятипалые, с очень крепким серповидным чер­ным когтем на последнем пальце, в то время как на остальных паль­цах когтей нет. Хвост густоволосистый, даже более крупный, чем у лисицы, покрыт грубыми, почти как на шкуре у медведя, длиной поч­ти 6 дюймов, волосами; рыжий, но прикрытый более длинными чер­ными волосами; вся верхушка хвоста черная.

Длина шкуры от кончика носа до начала хвоста составляет 3 фута 9 дюймов 6 линий; длина хвоста без волос - 1 фут 3 дюйма 6 линий. Волосы заходят за конец хвоста еще более чем на 6 дюймов. Расстояние от конца морды до глаз 4 дюйма, до ушей 8 дюймов 6 ли­ний. Высота живого животного от хребта до подошв задних ног, насколько можно судить по шкуре, составляла около 1 фута 6 дюй­мов. <...>

10. Волк. Собака с тускло-серой окраской: с хвостом согнутым, той же окраски.

Волк как вид распространен по всему пространству России и Сибири и в равной мере часто встречается как в лесистых, так и в луговых местностях как в Арктике, так и в самых южных районах

525

империи, не исключая Кавказа и Крымского полуострова. Север­ные волки крупнее, они белесой окраски, причем шкуры их тем выше ценятся, чем больше в них белизны. Белесые волки встре­чаются даже и среди киргизских, которые хотя и мельче, зато облада­ют более мягкими мехами. Волки, живущие в полях, более ленивы, лесов не любят.

Летом волки (если не считать волчиц с волчатами) бродят большей частью поодиночке. Впрочем, иногда собираются в стаи, чтобы охотиться на косуль, оленей и других животных, загоняя их в теснины. В арктических регионах главная добыча волков - северные олени. Когда волки убьют животное, то первым делом (как только перегрызут горло) пожирают язык. Свалившись в волчью яму, волк до того теряется, что и не думает нападать на других животных, по­павших в ту же яму; не бросается и на охотника.

Мне случалось иметь дело с только что пойманными вол­чатами, которых сразу же можно было брать в руки. Убивают вол­ков различными способами, в особенности с помощью шариков из масла, наполненных соединениями ртути, или с помощью колба­сок из [створоженного] молока или из мяса, в которые кладут рвот­ный орех. Перед употреблением эти шарики или колбаски должны быть завернуты в кусочки звериной шкуры и зажарены в масле, или же их надо зарыть в землю и оставить там подвергнуться броже­нию. В последнем томе сборника Neue Nordische Beitrage я описал чрезвычайно своеобразный способ истребления волков, применяе­мый чукчами.

А именно: они разбрасывают на видных местах в болоте ост­рые пластинки², свернутые в спирали и замороженные во льду в ви­де шариков и, кроме того, еще облитые маслом. Когда эти пластинки попадают в желудок волка, связующий их лед тает и они пронзают стенки желудка, причиняя животному ужасную боль. После этого волк уже остается на месте. Камчатские казаки, помимо того, подве­шивают поблизости от своих жилищ, на значительной высоте, желез­ные крючки, на которые надевают мясную наживку. Волки прыгают на эту наживку и часто остаются висеть, пойманные за челюсть на крючок.

Согласно народной медицине калмыков, язык волка помогает при воспалениях языка.

У берегов Тихого океана волки нередко в пылу преследования добычи выбегают на ледяные поля, которые ветер пригнал к берегу. Затем, когда буря отрывает эти ледяные поля от берега, бывает так, что волков заносит на острова и даже в самую Америку. Таким обра­зом, волк изредка появляется и на Курильских островах, забираясь туда в качестве мигранта. Так же и в Америку и обратно волки миг­рируют каждый год, перебираясь по льду Чукотского пролива.

Примечание. Существует совершенно черная разновид­ность волка. В [европейской] России эта разновидность чрезвычайно редка, но по реке Каме и в Сибири, наиболее же Восточной, она час­то встречается, и мне удавалось нередко ее видеть. Я видел эту же разновидность и в Москве, в поместье Кусково, принадлежащем светлейшему графу Шереметеву, который держал там в зверинце це­лое семейство волков, происшедшее от черного волка и собаки, похо­жей на волка. В этом семействе родился, между прочим, и один гиб­рид, цветом такой же, как волки-альбиносы, и свирепостью похожий на волка, но общей формой тела скорее похожий на собаку.

Радужная оболочка глаз у черных волков пепельно-белесая. В Иркутске я виде шкуру черного волка с белой полосой по всей нижней поверхности туловища, начиная от горла, с шерстью на спи­не обильной, на остальных участках тела редкой, с хвостом почти безволосым.

Шкуры черного волка, добытые в Померании, имеются также в хранилище редкостей прусского короля. Одного такого волка я ви­дел в 1779 году в императорском зверинце в Петербурге. Это был зверь ручной, с окраской сверху очень темной, но окружность рта и горло у него были белые. По бокам шеи, по конечностям и по ниж­ней стороне туловища в продольном направлении росла густая белая шерсть, придававшая этим участкам серебристый оттенок. Задние лапы по внутренней поверхности, а передние с задней стороны были серебристыми; концы пальцев на передних лапах - совершенно бе­лыми, на задних - белесыми; на хвосте была примесь белой шерсти. Радужные оболочки глаз были тускловато-желтые; размеры тела бы­ли очень небольшими.

11. Шакал. Собака с туловищем грязно-желтой окраски, с рыжей нижней поверхностью тела и ногами, со слегка изогнутым, волоса­тым, на верхушке рыжеватым хвостом.

Ночной вой шакала достаточно часто бывает слышен в отрогах Кавказских гор по ту сторону Терека, между Аксаем и Андреевкой. Когда-то шакал, как говорят, забредал и по сю сторону реки Терека³, но сейчас здесь не встречается. В теплых же местах Кавказа, особен­но более южных, на реке Куре и по всей Гиркании шакал очень мно­гочислен.

527

Встречается он также и к востоку от Каспийского моря, но уже за пределами Российской империи около Хивы и по всему течению

Сыр-Дарьи, а также и около прочих городов Великой Татарии⁴. Да и в деревнях шакал часто по ночам убивает кур; у спящих путеше­ственников он утаскивает всяческое имущество и припасы. Выходит он чаще всего ночью и охотится стаей, издавая при этом немало шума своими воющими звуками, подражающими вою собак. Один шакал завывает, другие ему отвечают, таким же образом, как у до­машних собак. Пойманный маленьким, шакал легко приручается и становится дружелюбным и доброжелательным по отношению к че­ловеку. Я видел шакала, привезенного из Персии, который приветли­во вилял перед людьми хвостом и игриво выгибал спину наподобие того, как это делают псы. Несомненно, что самая первоначальная по­рода домашних собак произошла от этого вида⁵. Однако в условиях культивирования человеком перемешалась с другими видами рода собак, то есть с гиеной, волком и, наконец, лисицей, так что сейчас собаку домашнюю можно считать особым видом, искусственно со­зданным и полиморфным.

Описание. Размером шакал промежуточен между волком и лисицей, телосложением ближе к волку, но стройнее его. Резцов четыре, из которых внутренние тупоконечные, уплощенные, с едва намеченным разделением на бугорки; внешние более крупные, к вер­хушке конусообразные, к основанию закругленные. Клыки в верхней челюсти слегка крупнее резцов. Моляров в каждой челюсти по шес­ти с обеих сторон, причем первые из них самые маленькие, коничес­кие; следующие (в верхней челюсти их два, а в нижней три) трехбу-горчато-острые; четвертый (сверху) и пятый (снизу) самые крупные, двухбугорчатые; дальнейшие опять мелкие. (Почти в тех же соотно­шениях и в том же числе, как у песца.) Усы черные. Верхняя губа с обеих сторон до самого носа белая, горло равным образом белое, как и шерсть на внутренней стороне ушей; а снаружи уши рыжие. Голо­ва сверху рыжая, [но рыжая шерсть прикрыта] более длинными се­рыми волосами. На сгибах и верхушках этих волос к их окраске при­мешивается черный цвет. Загривок и спина все серо-желтые, прикры­ты более длинными, черными на конце волосами и выглядят как бы волнистыми, в особенности спина. Нижняя поверхность туловища и ноги рыжевато-желтые, плечи и бедра снаружи имеют более интен­сивно рыжую окраску. Когти черные; большой палец на передних но­гах дальше, чем у собаки домашней, отступает от земли, и снабжен крючковатым когтем; на задних ногах этот палец отсутствует, как и у большинства собак. Хвост несколько более длиннее и волосатый, чем у волка; окраска хвоста грязно-желтая, к концу более с рыжим оттенком и с более длинными волосами. На самом конце хвоста эти волосы становятся черными, почему и самая верхушка (на второй во­лосы гуще, чем на остальном хвосте) приобретает черный цвет. Шерсть едва ли не грубее волчьей; по всему телу она накладывается на серый подшерсток. На хвосте и лопатках шерсть наиболее длин­ная (4 дюйма), на загривке и спине 3 дюйма. Соски на млечных же­лезах самки имеют длину с правого бока 3 линии, с левого - 4 линии. Длина черепа взрослого животного (до затылочного бугорка) состав­ляет 6 дюймов 5 линий. <...>

12. Корсак. Собака с серебристой окраской туловища, с серо-желты­ми ногами, с длинным и густоволосым хвостом; верхушка хвоста черная, основание черно-пятнистое.

Данное животное в роде собак почти наименьшее по размерам, но тем не менее с трудом приручаемое, больно кусающееся; ведет ночной образ жизни, днем же прячется в неглубоких норах, которые само себе вырывает. Эти норы бывают снабжены двумя или тремя выходами, в одной норе обитают одновременно несколько особей корсака.

Обитают по всей Татарской пустыне, начиная от Волги до Кас­пийского моря и по Средней Азии и далее вплоть до озера Байкал, в местах наиболее уединенных, сухих, соседних с реками; по-видимому, далеко заходит на юг, тогда как на север с его холодами не мигрирует, вообще же предпочитает умеренные климатические условия.

Охотится на сусликов, мышей, а также на птиц, ночующих на земле, в особенности на дроф, птенцов куропатки. В неволе ест говя­дину и баранину только в вареном виде, но наиболее предпочитает живых или только что забитых птиц, а равно и рыб, в особенности осетровых. Воды не прикасается и никакой жажды не испытывает: подлинно созданное для засушливых пустынных областей животное. Пахнет неприятно, почти как лисица. Киргизы выгоняют их из нор, засовывая в эти последние расщепленный на конце начетверо и завернутый в шкуру шест. Едва ли когда удалось приручить хотя бы одного корсака; зверек очень любит кусаться, и если его удерживать силой, весь дрожит и испускает мочу и экскременты. Днем спит. Ночью иногда кричит голосом, напоминающим лисий. Бегает очень быстро. Шкуры корсака бывают в продаже по низкой цене, хотя они довольно красивы. Зимой приобретает скорее серебристый оттенок, особенно туловище.

Описание. По размеру - среднее между лисицей и домаш­ним котом. Морда очень подвижная, нос голый, черный.

Резцы на верхней челюсти - 4, из них средние тупые, тесно прижаты друг к другу. Наружный резец с той и другой стороны несколько отставлен в сторону, конический, чуть крупнее средних. В нижней челюсти резцов 4, средние имеют обрубленную форму, на­ружные более крупные, неясно двураздельные.

529

Клыки сравнительно ровные. Коренные зубы с обеих сторон: первые мелкие, конические, остальные имеют треугольную форму.

Радужные оболочки глаз от желтого до слегка серебристого цвета. Периофтальмий заметный.

Усы черные, жесткие, почти доходящие до ушей. Суперцили-арные бугорки снабжены двумя крупными щетинками и четырьмя меньшими. Височные бугорки с единственной щетинкой. Далее, с обеих сторон имеются подчелюстные бугорки, расположенные поза­ди ротовой щели. В них по 3 щетинки, из которых 2 более длинные. На горле тоже бугорок, из которого растут 4 белые щетинки. Веки до самых краев поросли шерстью, ресниц не имеется. Радужные обо­лочки глаз пепельно-желтоватые. Уши острые, спаржи покрыты очень мягкой густой шерстью, у основания серо-желтоватые, к вер­хушке серебристо-серые, способные смыкаться; ушные раковины из­нутри покрыты белой шерстью, в особенности по передним краям. Мех, в особенности на спине, гораздо короче и жестче лисьего, но мягче волчьего.

Окраска со спины от рыжеватой до серебристой, потому что волосы на верхушке и в середине коричнево-рыжие, а на противопо­ложном конце - серебристо-белые. Бока желтоватые (также и боко­вые поверхности шеи). Горло и полоса, продольно идущая по нижней поверхности тела от подбородка до анального отверстия, белые.

Передние конечности желтоватые, ближе к пальцам белесые, их ступни пятипалые, с очень отставленным большим пальцем. Ко­готь на этом пальце крючковидный и самый крупный. Остальные когти маленькие, черные. Стопы задних конечностей четырехпалые. Подошвы ног все, кроме бугорков на верхушках пальцев, поросли до­вольно упругими грязно-желтыми волосами, густыми, почти как у зайца или песца; стопы задних ног вплоть до пяточной кости приспо­соблены к рытью земли.

Хвост по длине равен туловищу; густо покрыт волосами со всех сторон; цветом сверху серый, с этой стороны волосы на нем длинные, тускло-черноватые; снизу цвет хвоста желтовато-бледный, здесь черных волос нет. Только на конце хвоста как сверху, так и сни­зу растут густые темноокрашенные или черные волосы. Над основа­нием хвоста чернеющее пятно. Длина животного приблизительно 20 дюймов, длина головы 5 дюймов 1 линия; длина головы считая с волосами почти фут, а длина одних волос на голове 2 дюйма

6 линий... Образцы, которые мне удалось получить на южной Волге, совершенно тождественны даурским по окраске. На некоторых шку­рах бока желтее; другие особи рыжеют с возрастом, или, возможно, здесь имеет место различие по полу. Зимние шкуры приобретают бо­лее серебристый оттенок.

13. Степная лисица. Собака с серым туловищем, с черными ушами, имеющими на внутренней поверхности белое, на внешней - рыжее пятно.

Шкуры этого вида киргизы привозят по самым дешевым це­нам в Оренбург и другие лежащие поблизости от него торговые цен­тры. Добывают же их в более южных степях, по которым бродят эти степные лисицы. Этот же самый вид обитает в Джунгарии и на верх­нем Енисее, а также в [примыкающих к этим территориям более] северных областях. Мне лично он не встречался, но очевидно, что это животное должно быть выделено в особый вид.

Описание (по шкурам). Размером с небольшую лисицу. Морда заостренная, как у лисицы. Нос голый, похож на собачий. Го­лова желтоватая, вокруг глаз слегка рыжая, но ресницы черные. Усы черные, а кзади и кверху от усов на морде имеется треугольное чер­ное пятно, испещренное серебристыми точками. Перед ушами мно­гочисленные длинные, кпереди белые волосы; сами же уши черные, у основания переднего края с белым пятном, а по наружному краю -с красным [пятном, охватывающим] все основание. Туловище покры­то шерстью более грубой, чем у лисицы, но все же довольно мягкой. К окраске примешивается еще цвет имеющихся у животного более длинных черных волос, что создает в целом окраску, почти как у вол­ка, кнаружи серую, с нижней стороны туловища пепельную. Над ло­патками имеются более черноватые по сравнению с остальной шер­стью пятна, от которых вплоть до хвоста тянутся непрерывные жел­тые полосы. Основная продольная полоса широкая, идет от самого подбородка, охватывая всю нижнюю поверхность шеи, далее через грудь и до пупка; эта полоса темноокрашенная, усеянная белесыми волосами; но далее дистальная часть живота уже окрашена в цвет от серебристого до белого.

У самок эта продольная полоса двойная, почти голая, и по ней тянутся сосцы млечных желез, расположенные соответственно двумя рядами, по восьми с той и другой стороны. Кончик хвоста почти черный, но по большей части в тех шкурах, которые мне приносили, хвоста уже не было.

531

14. Лисица [обыкновенная]. Собака с черными ногами, имеющая длинный хвост с белой верхушкой.

Лисица - часто встречающееся животное как всюду в европей­ской части империи, так и по всей Сибири. В полевых, более южных местообитаниях ее окраска и мех хуже, а в более холодных северных и восточных областях красивее; в особенности же ее шкуры прекрас­ны и имеют наиболее рыжий цвет на Камчатке; торговцы мехами на­зывают тамошних лисиц «огнянки», то есть «огненные». Из них же наиболее редкие и наиболее ценные - те, у которых верхушки волос кажутся как бы заиндевело-серебристыми от особенностей белизны. <...>

Вообще же взрослые лисицы отличаются от других видов рода «собака» характером волос на спине. Кавказские и крымские лисицы несколько бледнее и хуже. Разновидностей лисицы, в осо­бенности по Сибири, встречается довольно много. У рыжих лисиц иногда имеется на спине черноватая полоса, перекрещивающаяся с другой, идущей через лопатки. Таких лисиц называют «перекре­щенными» («крестовки»). Попадаются они и в Лапландии. У других по груди и животу в предельном направлении идет более или менее темноокрашенная или черноватая полоса; таких лисиц называют «сиводушки» или «чернодушки». У этой же разновидности иногда, в редких случаях, живот и ноги бывают испещрены черными и белы­ми пятнами, и тогда хвост большей частью бывает до середины бе­лым. Встречаются также и рыжие лисицы с чисто белой полосой по нижней поверхности туловища. Далее, реже встречается и очень вы­соко ценится совершенно черная разновидность; у этих лисиц толь­ко кончик хвоста белый.

Шкуры таких лисиц продают очень дорого, причем цена варьи­рует в зависимости от красоты меха. Затем имеется ухудшенный ва­риант этой же разновидности, лисица «получерная»; у нее сбоку с обеих сторон по загривку и по туловищу, а иногда и по спине идет бо­лее или менее широкая полоса с примесью белых или серебристых волос. В зависимости от ширины и интенсивности окраски черного меха такую лисицу называют «бурая» или «черно-бурая». Или же, если вся спина у нее серебристая и только загривок и скосы головы черные, ее называют «буренькая» или «чалая». У таких особей вер­хушки пальцев на задних ногах часто бывают белые, хвост же всегда с белым кончиком.

Наконец, существует белая разновидность. Я много раз видел шкуры особей этой разновидности, не лишенных определенных от­клонений. А именно, хотя вся шкура и снежно-белая, все же часто на верхушке хвоста имеется немного черных волос; иногда уши и ноги бывают рыжеватыми, иногда по бокам на загривке или на голове бывает одно-два тускло-рыжих или желтых пятна. Видел я также со­вершенно белую лисицу, у которой, однако, края век были черными. И другую, у которой имелось три рыжеватых пятна, а именно на ло­патках, посреди спины и на пояснице; у этой лисицы вместе с тем го­лова была беловато-рыжеватая, уши снизу белые, а повыше неярко-рыжего цвета, верхушки же ушей были черные. Передние лапы у нее были рыжеватые, с продольными черными полосками на концах. На задних лапах была аналогичная, но ржаво-черноватая полоска. <...> Однако лисица как вид не только живет по всей Сибири вплоть до Тихого океана, но переходит также и в Америку⁶, начиная с цепоч­ки островов, как бы продолжающих собой полуостров Аляску. На этих островах лисица поразительно размножалась.

Любопытно также, что в Новом Свете и на упомянутых остро­вах, которые по означенной причине русские прозвали «Лисьими», черная и получерная разновидность едва ли не получила по числен­ности перевес над рыжей. Хотя у черной и получерной разновид­ности размеры крупнее, мех ее изменился на более жесткий и грубый сравнительно с рыжей либо из-за особенностей питания в примор­ской местности, либо из-за обитания между скал.

[По причине грубости меха алеутских черных лисиц] их шку­ры в России практически не ценятся, продают же их китайцам, при­чем по цене гораздо более низкой, нежели шкуры обычных лисиц. Впрочем, по большей части на этих черных шкурах имеются и белые пятна: кроме верхушки хвоста, таковые встречаются также и на гор­ле, а кроме того, на брюхе наподобие того, как это имеет место у чер­ных разновидностей сибирской лисицы. На островах же, примыкаю­щих к Камчатке, лисиц нет, а песцов там, наоборот, водится много.

Среди упомянутых американских лисиц попадаются, хотя чрезвычайно редко, также белые. Мне случилось также видеть при­везенную из Америки белесую лисью шкуру, у которой по спине и хвосту шла продольная рыжеватая полоса, брюхо и ноги были снеж­но-белые, а на ступнях ног имелись продольные белые полосы.

Итак, о разновидностях лисицы сказано достаточно. Что каса­ется хитрого нрава этого зверя, об этом уже довольно рассказывалось предшествовавшими авторами.

К уже известным фактам относительно их образа жизни здесь следует добавить, что бывают и лисицы, привычные к бродяжни­честву.

533

Таковые вообще не устраивают себе нор, за исключением лишь того периода, когда они выращивают потомство. Но многие роют себе норы либо в расщелинах почвы на равнинных местах, либо [в лесистых местностях] под корнями деревьев, где почва обыч­но сухая.

Рожают лисицы шесть-семь детенышей. В отдаленных областях Сибири, особенно на Камчатке, до прихода туда русских и начала массового истребления животных с ценными мехами лисиц было так много и они были столь обычны, что их шкуры туземцы часто использовали для того, чтобы снаружи кругом обшивать свои яранги.

Наилучшее время охоты на лисиц - от ноября до декабря, потому что в это время у них прекрасный мех, как раз надлежащей густоты. В разгаре зимы мех уже слишком густ, даже слеживается. В первом случае меха называют «пышными», во втором - «плотны­ми». Детеныши зимой следующего (после того, как они родились) года, к февралю, то есть приблизительно на восьмом месяце жизни, обрастают вполне пригодным (также и по величине) мехом. На шку­рах особей, добытых в России, ювенильная шерсть у кожи бледная; на сибирских (добытых у Анадыря и на Камчатке) шерсть почти вплоть до самой кожи рыжая. Если сибирские шкуры встряхивать в темноте, то они искрятся.

Скорняки обычно рассекают лисьи шкуры, разделяя их на во­семь частей каждую. Потом из этих кусков шьют столько же шапок, продаваемых, однако, по крайне различной цене. А именно прежде всего вырезается и наиболее высоко ценится загривок. Меховые из­делия, сшитые из этой части, так называемый савойчатый мех, посту­пают в продажу по самой высокой цене; ниже цена меха, взятого из середины спины (хребтовый мех), затем следует мех с бедер, побли­зости от хвоста, этот мех малоценный; затем мех с живота (черевной мех), вторая категория цены; мех с шеи (душки) - так называют часть шкуры самую легкую, на которой мех наиболее редок. Это третья категория цены. За свою легкость этот мех у турок и поляков ценит­ся наиболее высоко. Далее по отдельности берутся меха на передних лапах и таким же образом на задних, образующие лапчатый мех. Наконец, самый плохой мех вырезается из головы. Этот мех, а также хвосты обычно продаются (после того как их прошьют ремешками) на шапки для путешественников.

Для употребления среди простонародья отдельно обшиваются также уши. При всей этой разделке шкур из ста двадцати обычным способом обрабатываемых лисьих шкур набирается такое количе­ство обрезков, которое по цене соответствует трем шкурам выше­упомянутых категорий цены. Все же остальное задаром отдается торговцу.

О крайне высоких ценах на черно-бурых лис смотри подроб­нее у славнейшего Миллера, в издании: «Sammlung. Russischer Geschichte».

Следует еще добавить, что все те [азиатские] народы, которые без разбора употребляют в пищу многих животных, которых евро­пейцы не едят, - все эти народы лисьего мяса не едят никогда, как, впрочем, и мяса волков, песцов, хорьков, крыс или домашних мышей (если говорить о четвероногих; из птиц же: орлов, ястребов, соколов, воронов, ворон, коршунов).

Звуки, издаваемые лисицами, бывают различны в соответ­ствии с их душевными аффектами: когда они чего-либо хотят, из­дают специфический лай. Недовольство они выражают тявканием, при раздражении или огорчении хрипло рычат и храпят.

Зрачок у лисиц перпендикулярно-линейный, окруженный бу­рым ободком; вокруг этого ободка - светло-серая радужная оболочка. 15. Песец. Собака с длинным, прямым, густоволосатым хвостом, верхушка которого окрашена так же, как остальное тело.

Вид, приуроченный к холодной арктической зоне; спонтанно редко выходит к югу за пределы 60° [северной] широты, за исключе­нием наиболее дальнего к востоку угла Сибири, где песцы забегают не только к Пенжинскому заливу, но и на Камчатку⁷. Их туда заносит море, и таким же образом, вероятно, они попадают на острова Берин­га и так называемые Алеутские, а равно и лежащую напротив них Америку. Попав туда, песцы быстро размножаются в силу своей пло­довитой природы: они приносят даже по двенадцати и более детены­шей за раз. На этих островах они до такой степени освоились с чело­веком, а вместе с тем бывают до того дерзки и голодны, что таскают у спящих всякую пищу и даже обувь, вообще все, что сочтут хоть в какой-то степени пригодным для еды, так что их едва удается ото­гнать палками.

В остальном же они довольствуются любой животной пищей, даже рыбой и вообще тем, что выбрасывает на берег море, если другой добычи не попадается. В Арктике песцы чаще всего неотступ­но следуют за мигрирующими мышами и нередко сами мигрируют вместе с ними.

Прячутся в норах, которые сами же и роют, а выходят преиму­щественно по ночам.

У себя дома я держал полученных мною в Мангазее детенышей песца. Это были очень кусачие зверьки, в особенности самцы. Бывшая среди них самка кусалась меньше, была слабее, ее удалось хорошо приручить, и она стала дружественной к человеку, как собака.

535

Если песцы раздражены, они ворчат наподобие собак, в глазах у них вспыхивают зеленые искры, причем они издают шум, похожий на тот, какой можно слышать от ссорящихся друг с другом щенков. Также и от простого нетерпения они верещат тонким голоском. Однако я ни разу не слышал, чтобы до ноября они сами по себе зала­яли или вообще самопроизвольно закричали каким-нибудь голосом, хотя я и держал их в загоне взаперти. Однако когда я отделил самого старшего детеныша от остальных и поместил его в запертое темное помещение, он к вечеру стал издавать страшный лай (позднее я до­вольно часто слышал эти звуки), а равно и нечто наподобие курино­го кудахтанья, очень звучного, но более низкого [по тембру, чем у кур]. Оно состояло из пяти или шести быстро следовавших друг за другом звуков, причем последний из них был несколько выше других и напоминал как бы рыдание. Но лай песца не бывает частым, как у собаки: напротив, он заключается в повторениях одного и того же звука через значительные интервалы времени.

Посадка у них наподобие собачьей; ссорясь друг с другом, пес­цы толкаются, упираясь в землю ногами, и время от времени друг дру­га больно покусывают. Могут пожирать любое мясо, а когда наедятся, избыток закапывают в землю, вырывая сначала лапами яму, а потом с помощью морды набрасывая сверх закопанного кучу земли.

Те, которых я держал у себя, обросли зимним мехом только в декабре. Летом же все песцы бывают выцветше-бурого цвета, в том числе и те, которые зимой имеют мех чистейшей серебряно-белой окраски. В это-то зимнее время самоеды и остяки лопатами, изготов­ленными из разветвленных рогов северного оленя, разрывают норы, устроенные песцами в холмиках на арктической равнине, хватают их за хвост и, вытащив голову животного, сильно ударяют ею о землю и таким образом легко убивают песцов. Норы же песцы устраивают на возвышениях, в холмиках и по обрывам, по той причине, что там поч­ва более сухая. Когда охотник обнаружит нору, он прикладывает ухо к земле, и если не услышит движений скрывающегося в норе зверя, то закупоривает вход в нору снегом. Песцы, потревоженные произво­димым при этом шумом, начинают (и это бывает слышно снаружи) издавать бормочущий звук. Этот звук обнаруживает их присутствие; затем они пытаются выбраться [из норы и] у выхода из нее ловятся в различного рода установленные там силки.

Чисто белая разновидность песцов зимой попадается очень часто, и шкуры ее относятся к числу самых дешевых. Сообщают, что в иные годы из одной только Мангазеи вывозят до сорока тысяч шкурок.

Но если произойдет миграция и песцы временно переселятся в какое-либо другое место, тогда в том же районе добывают их едва ли только до трех тысяч шкурок. Так было зимой 1771 и 1772 годов.

Тем не менее в конечном счете численность этого весьма плодо­витого зверька не снижается. Так, на Алеутских островах, где ежегод­но просто палками убивают многие тысячи песцов, а также ловят их и силками, песцы все равно остаются столь же многочисленными.

На этих же островах более часто, чем в других местах, встре­чается особая разновидность песца, зимой имеющая окраску серовато-бурую или буро-голубоватую. За пределами Алеутских островов эта разновидность встречается реже и ценится дороже, чем белые песцы.

Питаются же песцы на Алеутских островах трупами рыб и китообразных, выбрасываемыми на берег, и вообще тем, что море выбрасывает. На материке же они предпочитают мышей, тетеревов, куропаток, зайцев. Экскременты песцов чрезвычайно зловонны. Остальное же тело (спереди от хвоста) издает очень легкий полын­ный запах наподобие того, который заметен в дыхании росомахи.

Шерсть и ее окраску песцы меняют по какому-то закону при­роды, а не под действием холодов. В Петербурге я наблюдал одного песца, которого содержали даже в очень жарком помещении. И вот с наступлением зимы он постепенно весь оделся в зимний мех. Оста­валось только бурое пятно на крупе вдоль спинного хребта, но затем и оно исчезло. Мех у песца, пожалуй, гуще, чем у любого другого хищника, длиннее и лучше приспособлен к перенесению холодов. Кроме того, мех песца несет в себе электрический заряд. Если его раз-другой потереть рукой, с треском вылетают заметные в потемках искры. Далее, ни у кого нет такой нежной или тонкой [в сравнении с размером тела] шкуры и кожи. Кроме Олафа Магнуса, этого перво­го в северных странах зоолога, пожалуй, ни один из авторов песца не упоминал. Но и сейчас знания об этом животном несовершенны, и еще недавно уважаемый Циммерман в своей «Зоогеографии» (с. 180), описывая песца под наименованием «Изатис», спутал его с белой лисой. Что касается пепельно-серой американской лисы, ко­торая спускается и в более низкие, чем песец, широты, данный вид отличается абсолютно четко. <...>

16. Собака домашняя. Собака с отогнутым назад хвостом. Эту поро­ду домашних животных, сотворенную всем развитием человеческой культуры, вероятнее всего, на основе гибридных порождений (пре­имущественно золотистой лисицы, скрещивавшейся далее с волком, лисицей и, возможно, гиеной и другими родственными им видами)⁸, я ранее неправильно считал как бы особым видом.

537

Тем не менее и здесь я ее выделяю особо, но только потому, что ни к одному из прочих видов ее невозможно специфически отне­сти. Дело в том, что она более изменчива и более сложна по своей структуре, нежели любое из остальных прирученных человеком животных.

Собака домашняя встречается у всех народов, живущих под управлением российского скипетра. Землепашцы и кочевники дер­жат собак в качестве сторожей своих стад и жилищ; охотничьи пле­мена - в качестве спутников и помощников на охоте; а кроме того, на­роды, обитающие в отдаленном углу Азии, не имеющие в то же вре­мя подъяремного скота, заставляют собаку служить себе в качестве упряжного животного.

Если говорить о разновидностях, то по всей Сибири наиболее обычна собака деревенская, крупная, наиболее близкая к волку по своей крепости, нраву, окраске и меху. У кочевников великой Татарии живет разновидность, представляющая собой более близкую к соба­ке золотистой форму. Она похожа на собаку золотистую своей легко­стью и изяществом. Вместе с тем она напоминает греческую собаку в том отношении, что у нее бедра, хвост, а зачастую и уши обрас­тают сравнительно длинной шерстью. В отношении окраски и раз­личных второстепенных свойств эта разновидность в той или иной мере представляет собой выродившийся тип; европейцы облагороди­ли его путем избирательных скрещиваний. Помимо того, нередка и карликовая собака: мохнатая, по большей части рыжевато окрашен­ная; в ней легко распознать характер скрещенный (с лисицей).

Кроме того, повсеместно введены в домашний обиход разно­образнейшие экзотические разновидности, куда нельзя не включить и собаку безволосую. Она чаще всего бесхвостая, с кожей белой или бурой; это тоже гибрид. Я встречал таких собак с мохнатыми ушами и хвостом, хотя остальное тело у них было безволосым. В Сибири также часто существуют и размножаются упомянутые экзотические разновидности, что связано преимущественно с тем, что некогда ки­тайцы, разводившие собак на мясо, часто привозили различные вы­веденные ими породы на продажу в Кяхту, и это продолжалось до тех пор, пока их цена не упала из-за обилия предложения.

Наиболее же высоко ценимая разновидность собаки - та, что выведена в основном народами Кавказа и Херсонеса Таврического. Это «греческие собаки», славящиеся как раз на Кавказе своей стат­ностью и крепостью, пригодностью к охоте на оленей, а также и на волков. В Таврии же эта порода наиболее выделяется проворством. Там ее широко используют для охоты на зайцев.

Наиболее же крупные собаки, как считается, выведены в евро­пейской России, и среди них особо знамениты ярославские. Впро­чем, следует заметить, что вообще самые обычные деревенские собаки, в особенности же сибирские, имеют то достоинство, что при­годны к любого рода охоте, если только она не требует чрезмерно быстрого бега.

Так, есть среди этих собак такие, которых учат выслеживать и травить медведей; есть обученные нападать на лосей; наконец, есть отыскивающие соболей и столь рьяные в этом деле, что если не мо­гут поймать зверька, то загоняют его на какое-нибудь дерево и стере­гут его там, не давая спуститься, причем дают все время охотнику знак своим лаем, пока тот не придет вслед за ними убить соболя.

Камчатские собаки, с самого раннего возраста приучаемые таскать сани, не уклоняются ни от какой работы. Они довольствуют­ся самой скудной пищей, состоящей, в лучшем случае, из полупро­тухшей рыбы; но бывает и так, что голод их доводит до крайности и они начинают грызть ремни повозок и упряжь. Приходится их отго­нять палками. На этих же камчатских собак одевают специальную кожаную обувь, чтобы облегчить им бег, иначе они могут стереть себе ноги на обледенелом снегу и охрометь.

А на реках Енисее и Лене собаки всегда принимают полное участие в трудах охотников. На небольших санях эти собаки таскают продовольствие, ловчие сети и домашнюю утварь. Они необыкновен­но преданы своим хозяевам и следуют за ними, не отставая ни на шаг.

Если их с хозяином застигнет снежная буря в таком месте, от­куда они не могут выбраться и попасть в свою хижину, эти собаки ло­жатся вокруг своего господина, прижимаясь к нему, и согревают его теплом своего тела. Они приучены также находить направление хотя бы и в самую бурную и непригодную ночь, даже если занесло всякий след дороги: ведет их в этом случае только обоняние.

Они обладают также способностью заранее предчувствовать надвижение бури, которой предстоит разразиться. Несомненным указанием на будущую бурю служит поведение этих собак, когда они, не проявляя, впрочем, беспокойства, начинают рыть себе норы в снегу.

Также и рассеянные по лесам ловушки на диких зверей эти со­баки запоминают лучше, чем сами их хозяева, и ведут своего госпо­дина от одной запрятанной ловушки к другой. При этом собаками руководит безошибочный инстинкт. Поэтому жители Курильских островов даже берут с собой собак, когда предпринимают морские путешествия, потому что собаки, воя, втягивая носом запахи со стру­ями воздуха, с несомненностью свидетельствуют своим поведением, что близко земля.

539

Помимо того, весьма достоин внимания тот факт, что в Сиби­ри и на Камчатке собаки никогда не страдают от водобоязни. Напро­тив, другие свойственные собакам болезни здесь наблюдаются нередко, например облысение, мочеиспускание с кровью, сопровож­даемое опухолями половых органов (лечат эту болезнь, скармливая собакам настой рябиновой коры), слепота, колтун, а также выпадение прямой кишки, случающееся из-за таскания тяжелых саней. О соба­ках, сорок дней обходившихся без пищи, см. в «Истории Парижской Академии наук», 1706 г. У меня была борзая собака (гибрид с соба­кой-птицеловом), которая ослепла и попала зимой в сухую яму; и только через два месяца ее оттуда вытащили, живую, но совершен­но истощенную.

Далее, часто замечалось, как собаки, принадлежащие кочев­никам, бродят в пустынных местностях, брошенные своими хозяе­вами; и тем не менее ни разу не наблюдалось, чтобы они дичали, но каждый раз эти собаки возвращаются либо на ту же, либо на дру­гую стоянку.

Замечу, что калмыки решительно утверждают следующее. Собаки-самки нередко в период течки по своей собственной воле убегают в пустынные места и там спариваются с волками. От этого рождаются щенки, силой и свирепостью подобные своим отцам. Сообщают также, что волки, которых море время от времени заносит на льдинах на ближайшие [к Камчатке] из Курильских островов, там спариваются без разбора с местными собаками, и от этого там про­изошла гибридная разновидность, по окраске отклоняющаяся от обычных собак.

Для европейской России можно найти немало примеров гибридных разновидностей, происшедших от скрещивания волка с собакой. Выше я уже упоминал о собаке с ее потомством, проис­шедшим от нее и от темноокрашенной разновидности волка. По­томство это было довольно многочисленно, причем все щенки, за исключением одного альбиносного, в основном были похожи на волка-отца как своей окраской и поведением, так, в частности, и свирепостью.

Встречаются у нас и сообщения о потомстве, порожденном в результате скрещивания собаки с лисой. Что касается собаки золоти­стой, то она столь родственна по всем признакам домашней собаке, что вряд ли можно сомневаться в общем происхождении обоих этих в равной мере синантропных животных.

Примечание. Все породы домашней собаки у русских имеют свои особые обозначения, однако не все эти обозначения соб­ственно русские по своему происхождению; многие породы привезе­ны из-за границы только в течение последнего столетия и даже пока еще не распространились до отдаленных районов империи.

Однако имеются и в полном смысле аборигенные для России породы, обычные вплоть до отдаленных северных сибирских место­обитаний.

Canis domesticus (дворовая), с длинной (особенно на хвосте) шерстью. Форма головы и окраска по большей части такие же, как у волка, но все же окраска несколько темнее и чаще уклоняется в сторону черной, в этих случаях также на шее спереди и на замет­ных надглазничных выступах имеются ржавоокрашенные [пятна]. Эта порода чрезвычайно обычна по всей Сибири вплоть до Кам­чатки; в этих местах ее запрягают в сани вместо упряжного скота. Бюффон выделил ее, во всяком случае, в особую, «сибирскую разно­видность».

Родственна предыдущей Canis laniarius. По форме она такова же, как предыдущая, но по окраске [отличается]: по большей части шерсть ее имеет более или менее желтоватый оттенок. Шерсть корот­кая и жесткая, хвост ровный, пропорции более стройные.

Порода, родственная греческим собакам. Уши, хвост и задние конечности по большей части снабжены довольно длинной бахро­мой. Эту породу наиболее предпочитают кочевники: калмыки и кир-гизо-татары. Окраска изменчивая. В остальном часто приближается по признакам к шакалу.

(Борзая) - совершенно сходная с греческой, но крупнее раз­мером. Пригодна для охоты на зайцев, лисиц и даже волков. Раз­водится в основном кавказскими народами и крымскими татарами. Она также часто имеет элегантную бахрому. Пропорции тела весьма стройные.

Собака лисовидная (лиска), с более короткими лапами, с окрас­кой по большей части желтой, желтоватой или белесой, с очень длин­ной шерстью, пышно растущей по всему телу, за исключением головы, которая по форме напоминает лисью. Уши более или менее отвислые, мохнатые. В остальном ее родство с лисицей проявляется с не мень­шей очевидностью, чем для разновидности - родство с волком.

К этой разновидности примыкают и производят с ней путем скрещивания разнообразные формы также некоторые экзотические породы, из которых наиболее многочисленны:

Молосс (датская собака), всегда имеющая темную окраску.

541

Собака-птицелов (легавая), также ее разновидность, происхо­дящая из Дубровника. Бюффон неправильно называет эту породу «бенгальской». Мускулистая, с носом, разделенным бороздкой; осо­бенно пригодна для отыскивания различных кореньев.

[Canis] aquaticus (овчарка), по большей части бурого или чер­ного цвета; из всех пород наиболее склонна к охоте и легче всего под­дается обучению.

Собака скороход, или охотничья (гончая собака), у малороссов именуемая «хортом». Окраска часто желтоватая или черная, брови и горло желтые.

Гигантская греческая, или гибернальная, по большей части довольно мохнатая, в высоту достигает почти трех футов. Ее назы­вают также «ярославская», по месту, где ее чаще всего разводят.

Греческая миниатюрная, происхождением из Италии; в обихо­де ее обычно называют «английской».

Датская миниатюрная, [Canis] fricator (моська), по размеру варьирует.

Далее, имеются более редкие у нас породы.

Померанская (шпиц), а также ее карликовый вариант. Борзая, вероятнее всего, вариант небольших размеров.

[Canis] extrarius (ищейка), возможно, результат перерождения предыдущей [породы].

Мальтийская (меделянская) собака.

Львиная: возможно, произошла когда-то путем гибридизации; малоплодовита.

Египетская (или турецкая) собака, по большей части темно-окрашенная, изредка цвета, напоминающего человеческую кожу. Без­волосая почти совершенно, если не считать усов и щетин на хвосте. Очень плохо переносит холод. Часто от рождения лишена хвоста или же на месте хвоста имеет заметную бородавку.

У других пород это отклонение встречается довольно редко, но когда встречается, представляет собой по большей части передавае­мый по наследству порок развития. Это происходит, когда у отца или у матери хвост укороченный, наподобие обрубленного, а к плоду переходит сходство с одним из родителей [и именно с короткохвос­тым], так что плод оказывается лишенным хвоста, проявляя таким образом определенное сходство [с этим родителем].

Как нам представляется, этот момент должен быть учтен при построении теории порождения животных в такой же мере, как должны быть учтены примеры наподобие шестипалых индивидуу­мов [у человека] или пятипалых кур. <...>

Перевод части раздела «Млекопитающие» из труда П.С. Палласа «Zoographia Rosso-Asiatica» / Пер. с лат. Б.А. Старостина //Соколов В.Е., Парнес Я.А. У истоков отечественной териологии. М., 1993. С. 306-320.

Примечания

¹ ...разъяснил славнейший Бюффон... - Бюффон, Жан Луи Леклерк (1707-1788) - французский естествоиспытатель, энциклопедист и просвети­тель. Паллас ссылается на его «Естественную историю», вышедшую в 36 т. в Париже в 1749-1788 гг. Менее вероятно, что речь идет о сокращенном рус­ском переводе «Естественной истории», вышедшем в Петербурге в 10 т. в 1788-1804 гг.

² ...острые пластинки... - в основном из китового уса (во времена Палласа для этой цели применялись уже и металлические спирали).

³ ...по сю сторону реки Терека... - на северном (российском) берегу в современном Моздокском районе.

⁴ ...около Хивы «... Великой Татарии... - г. Хива с прилегающим Хивинским оазисом, отчасти и с землями по течению Сыр-Дарьи в конце XVIII-XIX вв. представляла собой номинально самостоятельное хан­ство, фактически зависимое от Бухары, Ирана и России (завоевано Россией в 1873 г.). Под «Великой Татарией» Паллас имеет в виду мусульманские ре­гионы современных Казахстана и Центральной Азии.

⁵ ...первоначальная порода домашних собак произошла от этого вида... - в настоящее время участие шакала в генезисе домашней собаки под­вергается сомнению; генетически из диких хищников собака близка к волку.

⁶ ...переходит также и в Америку... - Примеч. П.С. Палласа: по об­щему мнению самих американцев (с восточного побережья Америки), до прибытия европейцев в Америку лисица на этот континент не заходила, в от­личие от пепельно-серого вида [из рода собак], который являлся американ­ским аборигеном. Бартрам и другие, ссылаясь на Калмиуса, сообщают в ка­честве слышанного от американских индейцев следующее: рыжие лисицы попали в Америку не очень задолго до нашего времени, а именно вскоре по­сле прибытия туда европейцев. Тогда выдалась исключительно суровая зима и море далеко к югу все покрылось толстым льдом. Однако весьма вероят­но, что еще задолго до этого где-нибудь в западной Америке лисицы могли постепенно размножаться, а теперь они лишь стали весьма многочисленны и смогли перебраться также и на острова.

⁷ ...песцы забегают не только к Пенжинскому заливу... — имеется в виду Пенжинская губа, крайняя северо-восточная часть Охотского моря (средняя ширина около 65 км, вдается в глубь материка на 100 км).

⁸ ...и другими родственными им видами... - см. примеч. 5.

543

Эвристические вопросы

1. Каково отношение Палласа к проблеме эволюции животных?

2. Какой механизм образования новых видов Паллас считает основным?

3. Как Паллас ипользует в своих исследованиях этнографические источники?

4. Определите соотношение между видами, разновидностями и другими таксонами у Палласа.

5. Определите генезис его классификации и ее основных категорий.

6. Что, исходя из текста Палласа, можно сказать о приспособительном значении морфологических признаков?

ЕВРОПЕЙСКАЯ НАУКА XIX в.

Й.Я. Берцелиус

Берцелиус (Berzelius), Йене Якоб (1770-1848) - шведский химик и мине­ралог. С 1818 г. - непременный секретарь Стокгольмской АН. Его работы относятся к различным областям химии; он вел экспериментальные иссле­дования, систематизировал фактический материал, накопленный другими химиками.

В 1803 г. Берцеллиус (вместе с В. Гизингером) открыл церий, в 1817 г. — селен, а в 1828 г. - торий; в 1824-1825 гг. впервые получил в свободном со­стоянии кремний, титан, тантал и цирконий.

В 1814 г. опубликовал таблицу атомных весов, которую переиздал в 1818-м, поместив в нее атомный вес 46 элементов и данные о процентном составе около 2000 соединений, лично им проанализированных. Результаты этих исследований, несмотря на несовершенство его аналитической методи­ки, во многих случаях близки к современным. Вместе с тем Берцелиус отвергал существование молекул, так как отрицал возможность взаимного соединения атомов одного и того же элемента, которые (по Берцелиусу), являясь одинаково электрически заряженными, должны взаимно отталки­ваться. Он, однако, принимал, что в одинаковых объемах разных элементар­ных газов находится одинаковое число атомов.

В 1803 г. Берцелиус и Гизингер (1762-1852) разлагали водные раство­ры солей электрическим током, причем кислота выделялась на положитель­ном полюсе, а основание - на отрицательном. Различные проявления хими­ческого сродства Берцелиус свел к электричеству, которое считал основной «силой» природы.

Теория Берцелиуса была основана на кислотах, основаниях и солях. Как и Лавуазье, он приписывал кислороду исключительную способность образовывать кислоты. Все химические соединения в целях их классифика­ции он расположил по их электрическим свойствам в общий ряд, причем электроотрицательный его конец заняли кислоты, электроположительный –

545

основания, а соли поместились в середине ряда. Берцелиус классифициро­вал минералы (1814) по электрополярным свойствам их составных частей, причем все минералы он делил на окисленные и неокисленные. Он впервые в истории с единой точки зрения расклассифицировал все известные тогда элементы, соединения и минералы.

В 1814 г. он ввел современное обозначение атомов химических эле­ментов первыми буквами их латинских или греческих названий, ас 1811 г. начал систематические определения элементарного состава органических соединений, чтобы выяснить, подчиняются ли они закону кратных отноше­ний, на что он в 1814 г. дал положительный ответ. В 1815 г. он ввел первые формулы органических соединений (кислот). В 1819 г. Берцелиус предполо­жил, что органические и неорганические соединения имеют двойственный состав, но органические вместо элементов (простых радикалов) содержат сложные радикалы, состоящие из трех элементов (углерода, кислорода, во­дорода), реже из двух (углерода и водорода). Важнейшим элементом в орга­нической химии Берцелиус также считал кислород; о роли в ней углерода он даже не ставил вопроса. В 1827 г. он предложил теорию «жизненной силы», утверждая, что синтезироваться органические соединения могут только в живом организме благодаря действию присутствующей в нем (и только в нем) «жизненной силы». Этот взгляд преобладал среди химиков первой половины XIX в.

В 1830 г. Берцелиус предложил термин «изомерия»; значительно усовершенствовал (1814) прибор для элементарного анализа органических веществ.

Учебник химии

<...> Нелегкую задачу представляет составление хорошего плана учебника химии для начинающих. В сочинениях такого рода нельзя, как в учебниках, строго придерживаться систематического порядка: идеи следует излагать так, чтобы эта наука была бы доступна пони­манию и, кроме того, запечатлевалась бы в памяти читающего.

Чтобы всегда вести читателя от неизвестного к известному, не­которые авторы, прежде чем говорить о каком-либо веществе, описы­вают его. Однако такой метод неприменим к химии, и те, кто следо­вал ему, не достигли убедительных результатов. Наше внимание лишь с трудом привлекают совершенно незнакомые нам предметы, и редко случается, чтобы нас привлекали вещи, не возбуждающие

, нашего любопытства. Те же предметы, которых мы время от времени касаемся по мере продвижения вперед в области науки и о которых ¹ мы получаем предварительное, хотя и несовершенное представле­ние, заинтересовывают нас больше, когда позднее встречается их полное описание, чем предметы абсолютно для нас новые. Автору книги, которая должна служить руководством для начинающих, не менее важно, чем историку или литератору, пробудить в сознании чи­тателя любопытство, прежде чем его удовлетворить. Если же пользо­ваться этим приемом, то изучение предмета не вызовет утомления, тогда как при пренебрежении им то же занятие станет мучительной работой при постоянном умственном напряжении.

Принятый мною план не вполне систематичен. Я считал нуж­ным отказаться от систематичности каждый раз, когда мне казалось, что, жертвуя ею, я сделаю изложение более доступным.

Есть два способа написания учебников химии. Либо идут по пути отдельных монографических описаний простых тел, поскольку такой способ не влечет за собой никаких неудобств. Что же касается соединений, в которые может войти каждое из этих тел, то их распола­гают в любом заранее намеченном порядке с тем, чтобы не описывать одно и то же соединение дважды. На мой взгляд, в таком виде наука на­ходит свое наипростейшее выражение и лучше всего усваивается.

Либо вначале рассматривают все простые тела, затем, в опре­деленном порядке, каждое соединение этих простых тел между собой и затем комбинации этих различных соединений, чтобы пере­ходить от простого к более сложному. На первый взгляд кажется, что этот способ лучше всего соответствует требованиям книги для начи­нающих. Его преимущество состоит главным образом в том, что он знакомит со всеми элементами, прежде чем обратиться к истории каждого соединения. При этом все соединения одного типа описы­ваются вместе (например, тела, способные к горению в присутствии кислорода). Рассмотрению элементов этой группы можно, таким образом, предпослать описание общих характеристик окисляющихся тел. Рассмотрение общих свойств тел по отдельным группам при­дает этой книге характер учебника, и именно в этом заключается ее

научная ценность.

С другой стороны, вступающим на путь науки необязательно знакомиться сразу же со всеми телами, которые наука вынуждена считать элементами. Многие из них встречаются весьма редко или представляют незначительный интерес; а чтобы понять характер по­ведения каждого из них в отдельности, требуются довольно значи­тельные познания. Наоборот, другие элементы встречаются гораздо чаще. Многие соединения из них представляют собой прекрасные средства, которыми химия пользуется для получения новых соедине­ний или демонстрации явления, а также для того, чтобы различить сложные соединения или создавать их. Именно с ними следует зна­комиться в первую очередь. Воздух, вода и их компоненты, сера и фосфор и их кислоты, азотная кислота, хлор и его кислоты, щелочи и щелочные земли принадлежат к числу тех тел, с которыми следует знакомиться в первую очередь, и эти знания необходимы для каждо­го нового шага в этой области науки. Напротив, можно приобрести совершенно ясное и очень широкое представление о теоретической части этой науки, не зная ничего из того, что относится к двум тре­тям металлов.

547

Второй способ изложения имеет то неудобство, что он слиш­ком рассеивает факты. Действительно, часто факты, сопоставленные друг с другом, во многих случаях представляют ббльший интерес, чем если брать их каждый в отдельности. Поэтому размещение фак­тов с целью привлечения наибольшего к ним внимания является большим искусством. Так как при описании соединений, в которые входит один и тот же элемент, они постоянно бывают отделены друг от друга, то таблица, предназначенная для их объединения, стано­вится одной из главных частей книги. Часто описание какого-нибудь тела прерывается именно в тот момент, когда оно становится наи­более увлекательным, и возобновляется в другой, далеко отстоящей главе, в результате чего впечатление ослабляется. Кроме того, когда в книге, составленной по этому методу, читаешь, например, описание одного окисла за другим, то внимание рассеивается среди множе­ства объектов, одинаково интересных, но не связанных между собой какой-либо основной идеей, вроде понятий о радикале, рассматри­ваемом во всех сочетаниях с различными элементами.

В расположении материала я пытался примирить преимуще­ства этого метода с принципом, которому следует другой метод. После глав о свете, теплоте, электрических и магнитных силах, охва­тывающих области физики, без которых отныне невозможно изучать химию, я разделил эту науку на неорганическую и органическую. Два первых тома этого сочинения посвящены неорганической химии, которая, в свою очередь, подразделяется на два больших раздела -химию металлоидов и химию металлов.

Металлоиды - это вещества, которые чаще всего встречаются в природе и которые следует знать прежде всего. Эта часть тома содержит описание кислорода, водорода, азота, хлора, серы и т. д., а также их соединений друг с другом. Порядок изложения в этой части следующий: говоря о каждом из металлоидов, я указываю на все соединения, которые он может образовать с предыдущими. Но чтобы не упустить возможности развить общие теоретические воз­зрения, я выделяю отдельно окислы металлоидов и их кислотные со­единения с водородом. Главы, посвященные атмосферному воздуху, воде, окислам и гидроокислам, дали мне возможность изложить об­щие идеи, чего я не мог бы сделать, если бы строго придерживался моего принципа классификации.

За металлоидами следуют металлы. Общий взгляд на эти ве­щества и на их соединения с металлоидами дал мне возможность сделать широкие обобщения об окислах и сульфидах как солеобра-зующих основаниях, о фосфидах, карбидах и арсенидах металлов и т. д., а также о солях и тех теоретических идеях, которые относятся к этой части моего учения. Затем идут собственно металлы, начиная с тех, которые следует знать прежде всего, т. е. с радикалов щелочей и щелочных земель и их соединений с металлоидами. Я поместил аммоний и аммиак среди металлов, образующих щелочи, думая, что я не должен в этом оправдываться, даже если считать, что аммоний вовсе не является простым делом.

Дойдя до металлов, образующих окиси, я располагаю их в по­рядке снижения степени кислотности тех окисей, которые они обра­зуют. Что касается тех металлов, которые дают солеобразующие основания, то они располагаются более или менее по степени силы оснований, образованных их окислами.

Соли составляют отдельную часть, и они классифицированы по своим основаниям. Я продолжаю располагать среди них поварен­ную соль, флюорит и серную печень и т. д. Я надеюсь, что мотивы, приводимые мною в пользу их сближения, будут признаны достаточ­но обоснованными.

До сих пор я редко, и то вскользь, говорил в моей книге о хи­мических пропорциях. Кое-где я упоминал об электрохимической теории, не развивая ее. Эти два важных учения основаны на столь подтвержденных данных, что мне хотелось бы представить их в пол­ном объеме только после того, как читатель будет достаточно хорошо знаком с простыми телами¹, с тем чтобы он мог сам составить свое суждение, а не брать все на веру. Поэтому я отложил полное изложе­ние этих теорий до того, как будут исчерпаны все вопросы, входящие в неорганическую химию.

549

Может быть, придет время, когда гипо­тезы об атомных частицах и общем электрическом взаимодействии тел превратятся в прекрасно обоснованную теорию², и тогда химия станет на прочный путь, если ее изучение будет начинаться со зна­комства с этой теорией. Этому бесспорно будет способствовать запо­минание числа атомов, когда при описании тела будет указываться его атомное строение. Но это время еще не настало, о чем свидетель­ствуют расхождения во взглядах и методах, которым следуют не только для сравнения веса атомов, но и для определения их числа. Каждый раз, когда было возможно, указаны относительные объемы, в которых простые тела (в газообразном состоянии) вступают в со­единения; я это делал для того, чтобы подготовить читателя к тем подробностям, к которым я буду обращаться, говоря о атомном со­ставе. Я считаю необходимым указывать количественный состав веществ (в числах) только при очень существенных обстоятельствах. Эти числа редко остаются в памяти, и их трудно находить в тексте. Поэтому я дал в алфавитном порядке в таблице, приложенной к этому сочинению, все относительные пропорции состава, которые в настоящее время известны достаточно надежно. Пока это единствен­ный способ указать пропорции состава соединений. В этом я убе­дился, обнаружив, что в большинстве современных работ числа не только занимают большую часть книги, но даже претендуют на то, чтобы стать главным предметом, а вся остальная история тел рас­сматривается только как дополнение.

Третий том охватывает химию природных растительных со­единений³.

Четвертый том начинается с химии соединений животного происхождения, за чем следует указание к методам химического ана­лиза. Там же, далее, находится алфавитный указатель всех техни­ческих терминов, включая названия приборов и процессов с описа­ниями и рисунками. Я полагаю, что начинающий изучать химию, читая книгу и встречая не очень понятное слово, естественно, стре­мится его узнать либо у преподавателя, либо самостоятельно; поэто­му небесполезно, чтобы книга имела нечто вроде словаря, по которо­му можно было бы справиться в отсутствие руководителя. Этот сло­варь содержит также описание общих процедур в химии, таких, как выпаривание, перегонка, фильтрация, взвешивание и прочее, с кото­рых обычно начинались старые руководства. Независимо от тех материалов, которые я брал из многих источников, я вложил в них плоды своего опыта, приобретенного собственным трудом. Я на­деюсь, что я привел достаточное число рецептов и ими смогут вос­пользоваться те, кто захочет заняться химией.

История науки, как бы интересна она ни была, не является, однако, существенной частью самой науки. Это заставило меня отка­заться от нее в моей книге. Однако я указываю на превратности судьбы замечательных теорий, указываю, когда и кем были открыты тела, не известные в древности. Я пытаюсь воздать должное великим талантам, которые способствовали изменению облика науки или же ! расширили ее сферу и чьи работы каждый день продолжают ее обо­гащать. Но я не принуждал себя к мелочной точности, которая столь характерна для духа современной эпохи и которая состоит в том, что­бы сообщать о новых открытиях, хотя и интересных, но второстепен­ного значения, непременно указывая при этом имя химика - их авто­ра. Такие ссылки и упоминания работ, из которых были почерпнуты данные, необходимы в руководствах, которые должны служить спра­вочным материалом для специалиста-химика, но они не интересны в книге для начинающих изучать химию.

Ценность книги, предназначенной для учеников, определяется не только тем, в каком порядке излагается предмет, но также и мане­рой его трактовки. Я стремился к тому, чтобы быть по возможности ясным, особенно в начале книги. Я действовал так, как если бы предо мной был читатель, который не имеет никакого предварительного представления о химии. Однако необходимо было предположить хотя бы поверхностное знакомство с физикой. Я выбрал повествова­тельный стиль, тщательно избегая частностей, которые превращают описание каждого тела в заполнение некоего рода печатного форму­ляра. Я стремился сделать чтение моей книги по возможности прият­ным - настолько, насколько допускает природа тех вопросов, о кото­рых идет речь.

Современные достижения науки по возможности использова­ны мною в полной мере. В результате этого перевод моего трактата обогатился многими добавлениями, которые не существуют в его по­следнем немецком издании.

Печатается по изданию: Берцелиус Я. Учебник химии // Жизнь науки. М., 1973. С. 238-242.

Примечания

' ...с простыми телами... - с химическими элементами.

² ...придет время... превратятся в прекрасно обоснованную тео­рию... - пример адекватного предвидения в истории науки. Предсказанная Берцелиусом объясняющая и систематизирующая теория строения веще­ства была через несколько десятилетий создана благодаря периодической системе Д.И. Менделеева и затем ее обоснованию в квантовой теории.

551

3 ...природных растительных соединений... — этот и следующий раздел (о «животных» соединениях) Берцелиус выделяет не по тому прин­ципу, что предыдущие разделы, т. е. не по строению соединений, а по их происхождению (из растений и животных). Причина этого лежит в том, что Берцелиус верил в радикальное отличие биологических соединений, считая их синтез возможным только под действием особого фактора — «жизнен­ной силы».

Эвристические вопросы

1. Каково в представлении Берцелиуса соотношение между физическим и химическим исследованием? Между физикой и химией в преподава­нии естественно-научных дисциплин в высшей школе?

2. На какие основные классы Берцелиус подразделяет химические соединения?

3. Как он понимает и на чем основывает различие между биологическими (растительными и животными) и неорганическими природными со­единениями?

4. Как в принятом Берцелиусом способе изложения материала химии воплощен принцип «от простого к сложному»?

И. В. Гёте

Гете (Goethe), Иоганн Вольфганг (1749-1832) - немецкий поэт и мыслитель. Родился во Франкфурте-на-Майне в семье зажиточного бюргера. Учился в Лейпцигском и Страсбургском университетах, где занимался филологией и юриспруденцией. Здесь же он сблизился с теоретиком движения «Бури и натиска» Г. Гердером и в последующие годы возглавил это движение. В 1775 г. по предложению саксен-веймарского герцога Карла Августа пере­ехал в Веймар; в 1776 г. стал министром и членом тайного совета при его дворе. В 1786 г. совершил путешествие в Италию, в Рим, где изучал памят­ники античного искусства и Возрождения, продолжал естественно-научные наблюдения, начатые еще в 1770-1775 гг.

В 1790 г. вышли его труды «Опыт о метаморфозе растений» и фраг­менты исследований о строении животных. Позже им написаны «Введение в сравнительную анатомию» (1795) и стихотворение «Метаморфоза расте­ний» (1798). В 1806 г. он выпустил работы по ботанике, а в 1807 г. - по остео­логии. Статьи на естественно-научные темы Гёте писал до конца жизни; по­следняя из них - о Ж. Кювье и Э. Жоффруа Сент-Илере - опубликована в 1832 г. Гете высказывал мысль об эволюции природы. В своих биологи­ческих трудах он доказывал не столько происхождение видов (одного из другого), сколько изменчивость различных органов в процессе онтогенеза. В трактате «Опыт о метаморфозе растений» (1790) Гете проследил сходство в устройстве различных органов растений, позволяющее считать одни орга­ны результатом видоизменения других.

Крупным научным открытием Гёте было установление им нали­чия межчелюстной кости у человека (1784). Рукопись с изложением этого открытия была напечатана лишь в 1820 г., когда существование межчелюст­ной кости у человека уже было известно благодаря исследованиям Вик д'Азира, произведенным независимо от Гёте. Он высказал также мысль, что череп млекопитающих, в том числе и человека, представляет совокупность шести видоизмененных позвонков. Однако впоследствии эта идея была опровергнута.

В физике Гёте занимался только исследованием природы цвета, пы­таясь обосновать изложенную в сочинении «Учение о цветах» (1810) собст­венную теорию. Он считал, что опыты И. Ньютона, в результате которых был обнаружен сложный состав белого света, ошибочны. Гёте считал белый свет и полную темноту простейшими оптическими явлениями, какими они предстают в восприятии. Взаимодействием этих «первичных феноменов» он объяснял происхождение всех цветов, утверждая, что любой из них зависит только от сравнительной интенсивности света и тьмы и условий их взаимо­действия. Однако еще при жизни Гете было очевидно, что его теория основана на заблуждениях. Гете открыл и описал большое число различных цветовых эффектов; в этом отношении его труды АО теории цветов представляют известную научную ценность (главным образом в области физиологии и психологии зрения).

₅₅₃

Избранные сочинения по естествознанию

Автор сообщает историю своих ботанических занятий¹

Для понимания истории наук, для точного изучения хода их развития обычно тщательно выясняют самые ранние этапы их становления. Стараются исследовать, кто впервые обратил внимание на данный предмет, как при этом поступал исследователь, где и в какое время стали впервые наблюдаться известные явления и каким образом от мысли к мысли возникали новые воззрения; как последние, получив всеобщее признание благодаря их применению, стали показательны­ми для определенной эпохи, так как в этих воззрениях, бесспорно, появилось на свет то, что мы называем открытием, изобретением, -постижение, дающее многообразнейшие поводы к познанию и оцен­ке силы человеческого духа.

Предшествующее небольшое сочинение было отмечено тем, что заинтересовались его происхождением. Захотели узнать, как это случилось, что человек средних лет, имевший некоторое значение в качестве поэта и, кроме того, поглощенный различными интереса­ми и обязанностями, отважился пуститься в безграничное царство природы и изучить ее в такой мере, чтобы оказаться способным уло­вить некий принцип, вполне применимый к разнообразнейшим фор­мам и выражающий закономерность, подчиниться которой вынуж­дены были тысячи частностей.

Автор названной книжечки уже писал по этому поводу в одном из выпусков своих морфологических сборников; желая, однако, и здесь сообщить самое важное и необходимое, он просит разрешения начать свое скромное сообщение, говоря в первом лице.

Родившись и получив воспитание в довольно большом городе, я приобрел первоначальное образование, изучая древние и новые языки; к этому рано присоединились риторические и поэтические упражнения. С этим, естественно, было связано все то, что в нрав­ственном и религиозном отношении развивает самосознание чело­века...<...>

Напротив, о том, что собственно называется внешней при­родой, я не имел никакого представления и ни малейших знаний. Я с детства привык с восхищением видеть в благоустроенных цвет­никах ковер из тюльпанов, лютиков и гвоздик; а когда, кроме обыч­ных плодов, хорошо удавались абрикосы, персики и виноград, то это было праздником для старого и малого. Об экзотических растениях и не думали, еще меньше - о том, чтобы обучать естественной истории в школе.

Первые опубликованные мною поэтические опыты были встречены с одобрением; однако они рисовали, в сущности, только внутреннего человека и предполагали достаточное знание движений души. Кое-где здесь мог встретиться отзвук страстного наслаждения явлениями сельской природы, а также серьезного стремления по­стичь глубочайшую тайну, проявляющуюся в непрестанном созида­нии и разрушении, хотя это побуждение, казалось, терялось в неопре­деленной неудовлетворенной мечтательности.

Однако в деятельную жизнь, как и в сферу науки, я, в сущ­ности, впервые вступил в то время, когда меня благожелательно при­нял благородный веймарский круг, где, помимо других неоценимых преимуществ, мне посчастливилось сменить комнатный и городской воздух на атмосферу деревни, леса и сада.

Уже первая зима подарила нас веселыми развлечениями охоты. Отдыхая от них, мы проводили долгие вечера не только в рассказах о всевозможных необычайных охотничьих приключениях, но пре­имущественно в разговорах о необходимой культуре леса. Ибо вей­марские охотники были отличными лесоводами; из них имя Скелля останется благословенным. Уже была произведена основанная на об­мере ревизия всех лесных участков и надолго вперед предусмотрено распределение ежегодных вырубок.

Более молодые дворяне, также исполненные добрых намере­ний, следовали по этой разумной тропе; из них я назову здесь только барона фон Веделя, которого, к сожалению, унесла от нас смерть в лучшие его годы. С прямодушием и чуткой справедливостью отно­сился он к своему делу и уже в то время настаивал на сокращении ко­личества дичи, убежденный, что оберегание ее в будущем принесет вред не только земледелию, но даже лесоводству.

Здесь перед нами во всей широте открывался Тюрингский лес, ибо нам были доступны не только тамошние прекрасные владения князя, но, благодаря добрососедским отношениям, также и все при­легающие к ним округа. К тому же молодая тогда геология с юноше­ским пылом старалась дать отчет о почве, в которой коренились эти древние леса. Хвойные деревья всевозможных видов с их суровой зе­ленью и бальзамическим ароматом, радующие взор буковые рощи, трепетная береза и низкие безымянные кустарники - все искало и на­ходило свое место. И мы могли знакомиться со всем этим и изучать в обширных, протянувшихся на мили, более или менее благоустроен­ных лесничествах.

Поскольку речь шла об использовании леса, надо было зна­комиться со свойствами древесных пород. Соскабливание смолы, злоупотребление которым следовало постепенно ограничить, дало повод обратиться к изучению тонких бальзамических соков, свыше сотни лет сопровождающих такое дерево от корня до вершины, питая его, сохраняя вечно зеленым, свежим, живым.

555

Здесь также можно было видеть всю семью мхов, во всем ее разнообразии. Даже на корни, скрытые под землей, мы обратили свое внимание. Дело в том, что в этих лесах с древнейших времен сели­лись знахари, которые, работая по таинственным, переходящим от отца к сыну рецептам, добывали разные виды экстрактов и спиртов. Широкая слава о высоких целебных силах их прилежно поддержива­лась, распространялась и использовалась так называемыми бальза-моношами². Большую роль здесь играла генциана, и было приятным трудом ближе знакомиться с этим богатым родом по различным его представителям, рассматривая их цветки, особенно же их целебный корень. Это был первый род, который, в сущности, заинтересовал меня и виды которого я старался изучать и в дальнейшем.

Здесь можно отметить, что ход моего ботанического образо­вания до некоторой степени похож на историю самой ботаники, ибо от самого общеизвестного я пришел к тому, что приносит пользу, находит применение, от потребности - к познанию, и кто из знато­ков, читая вышеизложенное, не вспомнит с улыбкой эпоху корне-искателей³?

Однако, поскольку я намерен здесь сообщить, как я приблизил­ся к настоящей научной ботанике, я должен прежде всего вспомнить одного человека, который во всех отношениях заслужил высокое ува­жение своих веймарских сограждан. Доктор Бухгольц, владелец единственной в то время аптеки, состоятельный и жизнерадост­ный человек, с похвальной любознательностью занимался естествен­ными науками. Для своих непосредственных фармацевтических целей он подыскивал себе самых дельных помощников-химиков.

ак, например, в его аптеке вырос образованный химик - замечатель­ный Гёттлинг⁴. Всякое новое достойное внимания физико-хими­ческое открытие, отечественное или заграничное, сразу же проверя­лось под руководством принципала, а затем об этом открытии беско­рыстно сообщалось любознательной публике.

И впоследствии - отметим это к чести Бухгольца, - когда в естественно-научном мире усердно старались распознать различ­ные виды воздуха, он всегда спешил сделать новейшие открытия наглядными с помощью эксперимента. Так, например, к восторгу своих слушателей, он пустил ввысь с наших террас один из первых монгольфьеров; толпа от удивления едва могла опомниться, а в воз­духе в испуге метались стаи голубей.

Однако здесь меня, вероятно, могут упрекнуть в том, что я вплетаю в мое повествование посторонние вопросы. Да будет мне разрешено возразить на это, что я не мог бы связно говорить о своем образовании, не вспомнив с благодарностью о тех преимуществах высокообразованного по тому времени веймарского круга, где вкус и знание, наука и поэзия стремились действовать сообща, где серьез­ные основательные исследования и радостная живая деятельность непрестанно состязались между собой.

Однако при ближайшем рассмотрении то, что я имею здесь сказать, связано с сообщенным раньше. Химия и ботаника - обе ис­ходили тогда из врачебных потребностей; и как славный доктор Бух­гольц отважился перейти от своей фармакопеи к более высокой химии, так же он от узких гряд с лекарственными травами шагнул в более широкий мир растений. В своих садах он начал выращивать не только лечебные растения, но также - с научной целью - более

редкие, недавно открытые.

Деятельность этого человека наш юный государь, уже рано от­давшийся наукам, тем направил ко всеобщему образованию и поль­зе, что отвел вновь созданному ботаническому учреждению боль­шие солнечные садовые участки по соседству от тенистых и влаж­ных мест, и наиболее опытные придворные садовники сразу с усер­дием взялись за дело. Сохранившиеся каталоги этого учреждения свидетельствуют об усердии, с каким осуществлялись подобные начинания.

При таких обстоятельствах и я был вынужден искать все боль­шей и большей ясности в ботанических делах. Терминология Лин­нея, «Основы», на которых должно было держаться искусное здание его, диссертации Иоганна Геснера для объяснения Линнеевых «Эле­ментов» - все это, соединенное в тонкий томик, сопровождало меня на всех путях и перепутьях; и сегодня еще этот томик напоминает мне о ясных счастливых днях, когда его содержательные листы впер­вые открыли мне новый мир. Линнеева «Философия ботаники» изу­чалась мною ежедневно, и так я продвигался все дальше в упорядо­чении знаний, причем я стремился по возможности усвоить все, что могло бы обеспечить мне более общий кругозор в этом обширном царстве⁵.

557

Особенную же пользу принесло мне в ботанике, как и во всем, относящемся к наукам, соседство Иенского университета, где уже давно, с деловитостью и усердием, осуществлялось разведение ле­карственных растений. Еще раньше профессора Преториус, Шлегель и Рольфинк достигли в общей ботанике известных успехов, стоявших на уровне тех лет. Однако эпоху сделала «Иенская флора»⁶ Руппе, вышедшая в 1718 г. После этого для познания растений, до тех пор замкнутого в узкий монастырский сад и служившего одним вра­чебным целям, открылся весь богатый край и началось свободное, радостное изучение природы.

Принять участие в этом деле со своей стороны старались и мно­гие любознательные поселяне той местности, которые уже раньше деятельно помогали аптекарям и торговцам травами; они понемногу усвоили нововведенную терминологию. В Цигенхайне особенно выде­лилась семья Дитрих. Родоначальник этой семьи, которого даже отме­тил Линней, мог показать собственноручное письмо этого высокочти­мого мужа, и благодаря такому диплому он справедливо чувствовал себя возведенным в ботаническое дворянство. По его кончине сын продолжал его дело, которое главным образом заключалось в том, что учащим и учащимся со всех сторон доставлялись еженедельные так называемые уроки, именно пучки цветущих растений. Жизнерадост­ная деятельность этого человека распространилась до Веймара; и так я постепенно познакомился с богатой иенской флорой.

Но еще большее влияние на мое обучение имел его внук, Фрид­рих Готлиб Дитрих. Стройный юноша с правильным приятным лицом, со свежей юношеской силой и радостью шел он вперед, овладевая рас­тительным миром; его прекрасная память прочно хранила все стран­ные названия и в любой момент предоставляла их в его распоряжение. Его присутствие нравилось мне, так как из всего его существа и пове­дения светился открытый свободный характер; и это побудило меня взять его с собой в одно из путешествий в Карлсбад⁷.

Передвигаясь в гористых местностях всегда пешком, он благо­даря своему чутью и усердию умел собрать все цветущее и, если к тому представлялась возможность, тут же на месте подавал мне свою добычу в коляску, провозглашая, как герольд, линнеевские обо­значения, род и вид, с радостной убежденностью, правда иыогда с не­правильным ударением. Так создалось для меня новое отношение к свободной прекрасной природе; в то время как я глазам» и наслаж­дался ее чудесами, в уши мне проникали как бы из далекого кабине­та научные обозначения частностей.

В Карлсбаде этот бодрый юноша с восходом солнцна был уже в горах и приносил мне богатые сборы к источнику, еще до того как я успевал выпить свою кружку; все приезжие принимали в этом уча­стие, особенно те, кто интересовался этой прекрасной наукой. Их бо­танические занятия получили новый и очень приятный стимул, когда прибегал красивый деревенский мальчик, в короткой курточке, пока­зывая большие пучки трав и цветов, обозначая все их именами грече­ского, латинского, варварского происхождения - явление, вызывав­шее большую симпатию как у мужчин, так и у женщин.

Если сказанное здесь покажется, быть может, челолвеку науки слишком эмпиричным, то я сразу же замечу, что как раз эта живость поведения пробудила расположение и участие к нам одног^о опытного в этой области человека, именно одного отличного врача, ксоторый, со­провождая сюда богатого дворянина, был намерен использовать свое пребывание на водах для ботанических целей. Он вскоре присоеди­нился к нам, и мы были рады ему пригодиться. Большинство приноси­мых поутру Дитрихом растений он стремился тщательно гербаризиро­вать. При этом записывалось название, а также отмечаг-юсь многое другое. Все это, естественно, шло мне на пользу. Благодаря повторе­нию названия запечатлевались в моей памяти; в анализе также при­обрел несколько большую сноровку, хотя и не достиг значительного результата; разделять и считать было чуждо моей природа.

Однако среди многолюдного общества нашлись и противники этих усердных трудов и занятий. Нам нередко приходилось слышать: вся ботаника, изучению который вы так старательно очгдаетесь, яв­ляется всего лишь номенклатурой и, в целом, системой, основан­ной на цифрах, да и то недостаточно; она не может удовлетворить ни разум, ни воображение, и никто не извлечет из нее никтакого прока. Невзирая на возражения, мы шли своей дорогой, обеща_вшей ввести нас достаточно глубоко в познание растений.

Здесь я хочу еще кратко заметить, что последуюгщдий ход жиз­ни молодого Дитриха остался подобен его началу; он неьустанно шел вперед по намеченному пути и, приобретя добрую сла^у в качестве автора, украшенный докторским званием, до настояггдего времени усердно и с честью заведует герцогскими садами в Эйзенахе. <.„>

559

<...> Я обратил внимание на одного отшельника - любителя растений, серьезно и прилежно посвятившего себя этой области. Кто не последовал бы за уважаемым в самом высоком значении этого слова Жан Жаком Руссо в его одиноких прогулках, когда он, рассо­рившись с человеческим родом, переносит свое внимание на мир растений и цветов и с подлинной прямотой и силой духа знакомится с этими безмолвно-прелестными детьми природы?

Мне неизвестно из его прежней жизни, чтобы цветы или рас­тения когда-либо вызывали в нем нечто большее, чем приятное на­строение, склонность или нежное воспоминание; однако из его соб­ственных недвусмысленных высказываний следует, что он впервые обратил свое внимание на это царство природы только тогда, когда после бурной писательской жизни поселился на острове св. Петра на озере Билер⁸. Позже, в Англии, как отмечают, его кругозор стал сво­боднее и шире, его общение с друзьями и знатоками растений, осо­бенно с герцогиней Портландской, могло дать новые направления его наблюдательности, и такой ум, как его, который чувствовал себя при­званным предписывать нациям закон и порядки, естественно должен же был дойти до предположения, что в неизмеримом растительном царстве не могло появиться столь огромного разнообразия форм без того, чтобы некий основной закон, как бы он ни был скрыт, не свел бы их всех обратно к единству. Он погружается в это царство, стара­тельно воспринимает его в себя, чувствует, что известное методи­ческое продвижение через целое возможно, но не решается высту­пить с этим. Всегда полезно услышать его собственные слова об этом предмете: «...признаюсь, что те трудности, на которые я натолкнулся при изучении растений, привели меня к некоторым представлениям о том, какими средствами я мог бы обеспечить себе это изучение и сделать его полезным для других, а именно учась постепенно разби­раться в системе растений по методу, менее отклоняющемуся от чувств, чем это делали Турнефор и все его последователи, не исклю­чая Линнея. Быть может, моя мысль невыполнима; мы об этом пого­ворим, когда я буду иметь честь Вас снова увидеть».

Так писал он в начале 1770 г.; однако этот вопрос с тех пор не давал ему покоя; уже в августе 1771 г. ему представился приятный повод взять на себя обязанность обучения других, а именно изложить женщинам то, что он знает и понимает, и не в качестве развлекатель­ной беседы, но с тем, чтобы основательно ввести их в науку.

И вот тут ему удалось свести свое знание на первичные чув­ственно воспринимаемые элементы; он показывает части растения порознь, учит различать и называть их. Однако, едва только восста­новив после этого весь цветок из его частей и назвав их частью три­виальными именами, частью по линнеевской терминологии, все зна­чение которой он с уважением признает, как он уже сразу приступа­ет к более широкому обзору целых групп растений. Постепенно он демонстрирует лилейные и стручковые, губанчики и антириновые, наконец, зонтичные и сложноцветные; и, делая таким образом на­глядными их различия в восходящем многообразии и ограничении, он незаметно подводит нас к радующей взор полной картине. И так как речь его обращена к женскому полу, он умеет, в меру и кстати, указать на употребление, пользу и вред растений; он делает это тем удобнее и легче, что, беря все примеры к своему курсу из окружаю­щего, говорит только о местных растениях, а к экзотическим, как бы они ни были известны и разводимы, он не прибегает. <...>

<,..> Как молодые учащиеся больше всего любят держаться молодых учителей, так и дилетант охотнее всего учится у дилетанта. Это, конечно, могло бы вызвать сомнения относительно основатель­ности усвоения, если бы не было известно из опыта, что дилетанты много сделали на пользу науки. И это вполне естественно; специа­листы должны заботиться о полноте и потому исследовать обшир­ный круг явлений во всем его объеме; любитель же, напротив, ставит себе задачу пробиться сквозь частности и достигнуть такой верши­ны, откуда он мог бы обозреть если и не всё, то большинство пред­метов. <...>

<...> Свободный от всякой национальной косности, [Руссо] на­ходился под влиянием прогрессивных воззрений Линнея. В связи с этим мы можем заметить, что надо считать большим преимуще­ством, если, вступая в новую для нас научную область, мы застаем ее в состоянии кризиса и находим какого-нибудь выдающегося челове­ка, который старается добиться ее усовершенствования. Мы тогда молоды с молодым методом, и наши первые шаги принадлежат уже к новой эпохе; и толпа стремящихся захватывает нас, как стихия, несет нас и двигает вперед.

Итак, я, вместе с другими современниками, узнал Линнея, оценил его кругозор, его все увлекающую за собой деятельность. Я отдался ему и его учению с полным доверием, тем не менее мне пришлось мало-помалу почувствовать, что кое-что на этом при­нятом мною пути если и не дезориентировало меня, то все же за­держивало.

561

Чтобы вполне осознать сложившееся положение вещей, надо понять, что я, рожденный поэтом, всегда стремился свои слова, свои выражения создавать под непосредственным впечатлением от воз­действующих на меня в настоящий момент предметов, чтобы хоть до некоторой степени согласоваться с ними. И вот такому человеку предстояло воспринять в свою память вполне установившуюся тер­минологию, иметь наготове известное число существительных и прилагательных, чтобы при встрече с какой-нибудь формой он мог, делая подходящий выбор, применять и сочетать их для характеризу­ющего ее обозначения. Такой способ всегда казался мне своего рода мозаикой, где один приготовленный камешек всаживают рядом с другим, чтобы в конце концов из тысячи отдельных кусочков создать видимость картины; и потому такое требование было мне до некото­рой степени противно.

Но хотя я и сознавал необходимость этого приема, целью кото­рого было сделать возможным объясняться с помощью выбранных по всеобщему соглашению слов относительно известных внешних особенностей растений и обходиться без трудно выполнимых и нена­дежных изображений растений - при попытке точного применения метода, я все же видел главное затруднение в изменчивости органов. Когда на одном и том же стебле я обнаруживал сначала округлые, затем выемчатые и наконец почти перистые листья, которые в даль­нейшем снова стягивались, упрощались, превращались в чешуйки и наконец совсем исчезали, то я уже не решался вколотить где-либо межевой столб или, тем более, провести пограничную черту.

Невыполнимой казалась мне задача с достоверностью обозна­чить роды, подчинить им виды. Я хорошо знал, как это предписы­валось делать, однако мог ли я надеяться на удачное определение, когда уже при жизни Линнея некоторые роды были разделены и раз­дроблены и даже упразднены целые классы, из чего, казалось, выте­кает одно: даже гениальнейший проницательнейший человек мог овладеть природой и господствовать над ней только en gros. И, не­смотря на то что мое глубокое уважение к Линнею при этом ни­сколько не пострадало, отсюда должен был возникнуть весьма свое­образный конфликт, и можно себе представить то замешательство, из которого пришлось выпутываться и выбиваться нашему Тирону-самоучке⁹.

Между тем в остальных отношениях я должен был непрерыв­но следовать своим жизненным путем, обязанности и развлечения которого, к счастью, преимущественно были связаны с вольной при­родой. И вот здесь при непосредственном наблюдении резко броса­лось в глаза, что каждое растение ищет нужные ему условия, тре­бует такого положения, где оно могло бы проявиться во всей полно­те и свободе. Выси гор, глубины долин, свет, тень, сухость, сырость, жара, тепло, холод, мороз - и как бы все условия ни назывались! -роды и виды требуют их, чтобы иметь возможность произрастать с полной силой и в изобилии. Правда, в известных местах, при неко­торых условиях, они уступают природе и, подчиняясь ей, изменяют­ся в разновидности, однако не отрекаются полностью от приобретен­ного права на свой облик и свои свойства. Такие предчувствия наве­вал на меня вольный мир, и казалось, новая заря восходила для меня над садами и книгами.

Осведомленный человек, который согласился бы мысленно перенестись назад в 1786 г., мог бы, пожалуй, создать себе представ­ление о том стесненном состоянии, в котором я тогда находился вот уже в течение десяти лет, хотя описать это состояние было бы нелег­ко даже психологу: ведь при этом надо было бы учесть все мои долж­ности, склонности, обязанности и развлечения.

Да будет мне дозволено здесь внести одно замечание общего характера: все, что окружало нас с юности, но было и оставалось зна­комым лишь поверхностно, всегда сохраняет для нас оттенок обы­денности и тривиальности, так что мы равнодушно допускаем его су­ществование рядом с нами и до известной степени теряем способ­ность думать о нем. Напротив, мы замечаем, что новые для нас пред­меты, возбуждая наш дух, с поразительным разнообразием дают нам почувствовать, что мы способны к чистому энтузиазму; они указы­вают на нечто высшее, достигнуть чего нам, вероятно, было бы воз­можно. В этом состоит главнейшая польза путешествий, и каждый на свой лад извлекает из них свои выгоды. Знакомое становится новым благодаря неожиданным отношениям и возбуждает, от сочетания с новыми предметами, наше внимание, размышление и суждение.

В этом смысле мой интерес к природе, особенно к миру расте­ний, был чрезвычайно оживлен при быстром переходе через Альпы. Лиственница, которая встречается здесь чаще, кедр - новое для меня явление, тотчас же заставили обратить пристальное внимание на влияние климата. Другие растения, здесь более или менее видоизме­ненные, не остались незамеченными даже при спешной езде. Но пол­нее всего узнал я обилие чужеземной растительности, когда вступил в ботанический сад в Падуе, где навстречу мне волшебно засияла высокая и широкая стена с огненно-красными колокольчиками Bignonia radicans¹⁰. Далее я увидел здесь растущими на воле многие редкие деревья, которые знал только зимующими в наших оранже­реях. Равным образом и растения, которые в течение более суро­вого времени года требуют легкого укрытия от мимолетных морозов, стояли теперь на воле и радовались благодатному свежему воздуху.

563

Одна вееролистная пальма¹¹ привлекла все мое внимание; по счаст­ливой случайности внизу ее еще сохранились простые ланцетовид­ные листья, последовательное рассечение их возрастало к вершине, пока наконец не обнаруживалось в полном развитии все веерообраз­ное строение листа. Из похожего на половник влагалища выступала в завершение веточка с цветами, она казалась каким-то странным образованием, чуждым и неожиданным, не стоящим ни в какой свя­зи с предшествующим ростом.

По моей просьбе садовник срезал для меня листья во всей по­следовательности изменений, и я нагрузился несколькими большими папками, чтобы увезти с собой эту находку. Эти листья сейчас лежат передо мною еще вполне сохранившимися, какими я их тогда взял, и я почитаю их, как фетиши; столь возбудив и приковав к себе мое вни­мание, они, казалось, сулили успешное развитие моих трудов.

Изменчивость растительных форм, за которой я уже давно сле­дил в ее своеобразном ходе, все больше будила теперь во мне такое представление: окружающие нас растительные формы не детермини­рованы и не установлены изначально, но скорее при упрямой родо­вой и видовой устойчивости одарены счастливой подвижностью и гибкостью, что позволяет им подчиниться многообразнейшим усло­виям, влияющим на них на земном шаре, и сообразно с ними образо­вываться и преобразовываться.

Здесь должны быть приняты во внимание различия почвы; род, обильно питаемый влагой долин или хиреющий от сухости вы­сот, защищенный от мороза и жары в любой степени или отданный обоим в полную власть, может изменяться в вид, вид - в разновид­ность, а последняя снова, под действием других условий, может из­меняться до бесконечности; и тем не менее растение держится замк­нуто в своем царстве, хотя оно и приспособляется по-соседски тут к твердой каменистой почве, там к более подвижной жизни. Однако и самые несходные между собой формы имеют явное родство и без натяжки допускают сравнение между собой.

Мало-помалу мне становилось все яснее и яснее, что подобно тому, как растения можно подвести под одно понятие, так и созерца­ние может быть поднято на еще более высокую ступень: требование, представлявшееся мне тогда в чувственной форме сверхчувственно­го прарастения¹². Я прослеживал все встречающиеся мне формы в их изменчивости, и вот в Сицилии, конечной цели моего путешествия, мне вполне уяснилась первоначальная идентичность всех частей рас­тения, и отныне я стремился повсюду подмечать и всё вновь и вновь наблюдать ее.

Отсюда возникла теперь склонность, даже страсть, которой оказались проникнуты на возвратном пути все мои необходимые и случайные дела и занятия. Кто на себе испытал действие богатой со­держанием мысли, возникшей ли в нас самих или поданной, приви­той другими, тот должен знать, какое страстное движение вызывает она в нашем духе, какое воодушевление мы ощущаем, предчувствуя во всей цельности все то, что в дальнейшем должно все больше и больше раскрываться и куда, в свою очередь, поведет нас дальше рас­крытое. И меня поймут, что, охваченный и гонимый этим открытием, как страстью, я должен был заниматься им если и не исключительно, то все же в течение всей остальной моей жизни.

Но как ни сильно охватила мою душу эта склонность, все же по возвращении в Рим нечего было и думать о регулярном исследовании; поэзия, искусство и древности - каждое требовало меня в известной мере целиком, и нечасто встречались в моей жизни более насыщенные делом, более утомительно занятые дни. Специалистам покажется, мо­жет быть, слишком наивным, если я расскажу, как изо дня в день в каж­дом саду, на прогулках, во время маленьких увеселительных поездок я собирал замеченные поблизости растения. Особенно с наступающим созреванием семян мне было важно наблюдать, каким образом некото­рые из них, доверенные земле, снова выходили на свет божий... <...>

<...> Среди многих семян, которые я наблюдал, я должен упо­мянуть еще о некоторых, ибо они, как бы напоминая обо мне, более или менее долго продолжали расти в старом Риме. Семена пиний всходили весьма удивительно, ростки поднимались вверх, как бы замкнутые в яйцо, но вскоре сбрасывали этот чепчик и в виде венчи­ка из зеленых игл обнаруживали уже зачатки своего будущего назна­чения. Перед моим отъездом я пересадил в сад госпожи Ангелики уже несколько развившийся росток будущего дерева, где он достиг за несколько лет значительной высоты. Участливые путешественники рассказывали мне об этом к нашему обоюдному удовольствию. К со­жалению, после смерти ее новый владелец сада нашел странным, что на его цветочных грядках совершенно не к месту возвышается пиния, и немедленно изгнал ее.

Более счастливыми оказались несколько выведенных мною из семян финиковых пальм, развитие которых вообще я наблюдал на многих экземплярах. Я передал их одному своему другу в Риме, по­садившему их в саду, где они еще процветают до сих пор, как меня любезно заверил один почтенный путешественник. Они достигли че­ловеческого роста. Да не окажутся они неудобны владельцу и пусть продолжают и впредь расти и процветать. <...>

565

Больше всего меня, однако, заинтересовала проросшая кусто­образно гвоздика. Известна могучая сила жизни и размножения это­го растения; на ее ветках почка теснится на почку, узел втиснут в узел; благодаря задержке это было еще усилено, и глазки из неразли­чимой скученности оказались доведенными до высшей степени раз­вития, так что даже сам законченный цветок из своего лона снова произвел четыре таких цветка.

Не видя средств для сохранения этого удивительного явле­ния, я принялся его точно срисовывать, в ходе этой работы все глуб­же уясняя себе основное понятие метаморфоза. Однако разбрасы­ваться между столькими обязанностями становилось все затрудни­тельнее, и мое пребывание в Риме, конец которого я уже предвидел, делалось все мучительнее и тягостнее.

На обратном пути я неустанно развивал эти мысли, подготовил в уме надлежащее изложение их и вскоре по возвращении написал сообщение и отдал его в печать. Оно вышло в 1790 г., и я надеялся вскоре вслед за ним выпустить дальнейшие разъяснения с необходи­мыми рисунками. Однако течение моей жизни прервало и задержало исполнение моих добрых намерений; и я тем более радуюсь настоя­щей возможности вновь напечатать этот «Опыт», что она побуждает меня вспомнить о тех людях, которые за эти сорок лет принимали участие в этих увлекательных исследованиях.

Я пытался по возможности наглядно изобразить здесь мою деятельность в ходе моих ботанических занятий, к которым все меня направляло, толкало, принуждало, так что я, одержимый склон­ностью к ним, потратил на них значительную часть дней моей жизни. Все же может случиться, что какой-нибудь, вообще говоря, благо­склонный читатель вздумает в данном случае упрекнуть меня в том, что я слишком обстоятельно и долго задерживался на мелочах и от­дельных личностях. Поэтому я хочу здесь разъяснить, что поступал так сознательно, не без предвзятого намерения, а именно для того, чтобы мне было разрешено, после столь многочисленных частностей, добавить кое-что общее. Более полувека я известен на родине и за гра­ницей как поэт, и во всяком случае меня признают за такового; но что я с большим вниманием и усердием трудился над изучением общих физических и органических феноменов природы и втихомолку, с по­стоянством и страстью, развивал серьезно поставленные наблюдения -это не так общеизвестно, а еще менее внимательно обдумывалось.

Вот почему, когда мой «Опыт», напечатанный на немецком языке уже сорок лет тому назад, - опыт о том, как следует осмыслен­но представлять себе законы образования растений, - теперь стал более известным, особенно в Швейцарии и Франции, многие не мо­гут достаточно надивиться, как это поэт, обычно занимающийся только нравственными феноменами, относящимися к области чув­ства и фантазии, мог, на мгновение свернув со своего пути, вскользь и мимоходом сделать такое значительное открытие.

Против этого предубеждения и написана, собственно, эта ста­тья; она должна наглядно показать, как я находил возможным с инте­ресом и страстью потратить большую часть своей жизни на изучение природы.

Следовательно, не в силу исключительной одаренности, не благодаря мгновенному вдохновению и не неожиданно и сразу, а по­следовательными усилиями достиг я наконец столь радостного ре­зультата. Я, конечно, вполне мог бы спокойно наслаждаться высокой честью, которую людям угодно было оказать моей проницатель­ности, и во всяком случае гордиться этим; но так как в развитии научного стремления одинаково вредно опираться исключительно на опыт или следовать только идее, то я счел своей обязанностью изло­жить серьезным исследователям произошедшее, как оно было, исто­рически верно, хотя и не со всеми подробностями.

Печатается по изданию: Гёте КВ. Избранные сочинения по естест­вознанию. М.: Изд-во АН СССР, 1957. С. 59-77 / Перевод И. Канаева.

Примечания¹

¹ ...своих ботанических занятий... - данная статья была напечатана в 1831 г. вместе с «Метаморфозом растений» и представляет расширенное и переделанное изложение двух статей, опубликованных раньше в сборнике «Вопросы морфологии», ч. 1, 1817.

² ...бальзамоношами - термин, изобретенный переводчиком И.И. Ка-наевым для передачи немецкого Balsamtraeger. Этим словом Гёте и, видимо, его современники обозначали бродячих торговцев «бальзамами» - лечебны­ми жидкостями, добываемыми из растений знахарями («работавшими по та­инственным рецептам», см. в тексте).

567