Глава 2. Международные отношения Средневековья.

Итак, отсчет средних веков традиционно начинается с 476 г. - с символического рубежа, разделившего античный мир и средневековье, даты падения Западной Римской империи, затопленной волнами нашествия варваров. Свержение Ромула Августула, последнего в западном мире прямого наследника римских цесарей, открыло долгое "тысячелетие средневековья".

В отношении источников, вещественных, письменных, этнографических история международных отношений средних веков изучена, в сравнении с античностью, гораздо более полно. И та целостная картина, насыщенная множеством выразительных подробностей, которая предстает со страниц источников, воссоздается усилиями исследователей-медиевистов позволяет утверждать, что основные закономерности, выделенные в истории международных отношений древнего мира, продолжали в средние века определять ход международной политики.

2.1.Основные особенности и хронология мо Средневековья

Прежде всего, следует сказать, что, как и в древности, в средние века, вплоть до эпохи великих географических открытий, до начала колониальной экспансии европейцев, в полной мере сохранял свою значимость фактор дискретности природной среды. Наиболее благоприятные для хозяйственной деятельности человека территории, освоенные с древности, сосуществуя на едином географическом пространстве, по-прежнему оставались самостоятельными и самодостаточными мирами, разделенными цепями гор, пустынями, океанами.

Более того, эпоха перехода к средневековью знала периоды, когда интенсивность контактов между макрорегионами значительно снижалась, и затем требовались столетия, чтобы вернуться к уровню политических и хозяйственных связей, достигнутых поздней античностью, а затем и превзойти его. Так, общемировым явлением исследователи называют натурализацию экономики, проявившуюся с III в. на территории Римской империи, в Южной Азии, в Китае. Натурализация хозяйства неизбежно влекла за собой упадок городов как центров ремесленного производства, перемещения их жителей в сельскую округу, подрыв товарно-денежного обращения, а вместе с ним и свертывание торговли, как внутренней, так и международной. Если не в целом, то, по крайней мере, на своей ранней стадии средневековое общество оказывалось, как правило, гораздо более автаркическим, провинциализированным, более закрытым для контактов с внешним миром, чем общество времен великих империй древности.

Новый Свет европейцам средневековья не был известен, сведения об Индии и Китае черпались преимущественно из работ античных авторов, знакомство с африканским континентом ограничивалось узкой полосой Северной Африки, включенной в состав ойкумены еще во времена Римской империи. Византия, гораздо более полно сохранив античное наследие и поддерживая обширные торговые связи на Западе и на Востоке, располагала о Западной Европе, о Древней Руси, Индии весьма достоверными сведениями, частью усвоенными позже арабскими авторами. Однако сколько бы точных географических описаний ни находили сегодня историки в арабских или европейских источниках, в реальном мире средневековья экономические, политические, культурные обмены не только между континентами, но и между крупными регионами в пределах одного континента осуществлялись редко и затрагивали узкие группы населения - купцов, воинов, миссионеров, паломников, доносивших до своих соотечественников полумифические рассказы о дальних землях.

Субсистемы международных отношений, сложившиеся в V-IV вв. до н.э. - середине V в. н.э. продолжали развиваться обособленно друг от друга. Это обстоятельство делает понятие центр-периферийных отношений неприменимым к ранжированию субсистем - с его помощью в истории международных отношений средних веков могут быть корректно проанализированы только закономерности взаимодействия между субъектами, составляющими единую субсистему.

В силу относительной изолированности макрорегионов их политическое и социально-экономическое развитие по-прежнему шло асинхронно. Единство исторического процесса проявлялось на уровне общих закономерностей, но русла событийных потоков внутри регионов очень редко соприкасались друг с другом. Самые драматические потрясения на одних территориях не нарушали хода исторического времени в других регионах. Зачастую вести о крушениях империй, о нашествиях кочевников, уносивших в небытие целые государства, о сменах династий, сопровождаемых длительными смутами, шли до сопредельных территорий десятилетиями и оставались на страницах исторических документов как глухие и отрывочные сведения, с трудом поддающиеся датировке и систематизации современными исследователями. Тенденция преодоления относительной изолированности макрорегионов и контуры единой системы международных отношений становятся видны не ранее чем к концу средних веков - началу нового времени.

Что касается остальных особенностей МО, рассмотренных в предыдущем разделе на материале древнего мира, то они, не изменившись качественно, приобрели в средние века свой колорит.

Во-первых, в сфере международных отношений по-прежнему продолжали действовать не только государственные образования, но и народы, пребывавшие на стадии потестарности. Средневековые летописи и хроники заполнены сообщениями о набегах кочевников, о разрушенных ими городах, бесчисленных жертвах и многолюдных полонах, о долгом запустении территорий, бывших некогда средоточием искусств и ремесел.

Историками давно отмечено, что как бы ни были внезапны для оседлого населения набеги степняков, какие бы ужасающие следы разрушения ни оставляли за собой кочевники, их натиск обычно возрастал вместе с упадком государственности народов, становящихся объектом нападения. Стагнирующая империя или погрязшее в междоусобных войнах государство своей слабостью активизировали, "притягивали" варваров. Неспособность империи к дальнейшему расширению создавала тот вакуум силы, который оборачивался переходом от наступательной политики к оборонительным войнам на своих рубежах, а вслед за ними и нашествиями извне. В качестве детали, характерной для отношений оседлых и кочевых народов в средние века, следует упомянуть примечательный штрих: в древнем мире сознание своего превосходства над варварской периферией вырабатывали культуры, сложившиеся в центрах мировых цивилизаций, тогда как кочевые народы не оставили источников, позволяющих предполагать иные мотивы военных набегов, кроме захвата добычи. Средневековье, по-прежнему сохраняя у наследников великих империй комплекс культурно-цивилизационного превосходства, дало такой своеобразный памятник идеологии кочевого экспансионизма, как "Яса" - обоснование права Чингис-хана и его наследников как избранников Вечного Неба быть властителями мира, свой миф превосходства завоевателя - кочевника, воина над оседлыми народами.

Огромное влияние на судьбы макрорегиональных систем Средиземноморья и Восточной Азии, на внешнюю политику Византии и Древней Руси оказали великое переселение народов (IV-VII вв.), монгольские завоевания (XIII в.), походы Тамерлана (XIV в.). Европа смогла окончательно обезопасить себя от вторжений кочевников только благодаря технологическому прорыву в военной области, производству огнестрельного оружия и созданию регулярных армий, что произошло на рубеже средневековья и нового времени. На Востоке, где фактор кочевой периферии служил одной из постоянных и главенствующих сил политического и социально-экономического развития общества - переселения турок-сельджуков, монголов, турок-османов и многих других кочевых племен - завоевания продолжались с убывающей интенсивностью также в позднее средневековье, а частью затрагивали и начало нового времени.

Вместе с тем в средние века становится иной сама государственность. Особенно заметную трансформацию претерпевает ее характер на Западе - именно с периода средневековья ускоряется расхождение исторического пути западного и восточного общества. Для Востока, не избежавшего в раннее средневековье роста сепаратизма знати, преобладающим все же остался тип централизованной государственности. Во многом доминирование государственного начала над частным объясняется генезисом имперских образований Востока, создававшихся в ходе завоеваний. В стремлении сохранить завоеванное и обеспечить свое социально-экономическое преобладание, иноэтническая элита полагалась, прежде всего, на внеэкономическое принуждение, на централизованный бюрократический аппарат, ограничивая в пользу государства права крупных землевладельцев.

Столь же жестко подавлялись проявления "городских вольностей". Автономия городов не стала на средневековом Востоке ни преобладающей, ни сколько-нибудь отчетливо заявившей о себе тенденцией. Напротив, структуры, в той или иной мере сходные с вольным городом средневекового Запада, составляли исключение, крайне редко вкрапленное в политическую и хозяйственную ткань восточного общества.

Весь процесс принятия внешнеполитических решений был сосредоточен в руках государя и узкого круга его доверенных советников. Право частной войны, обычное в международной практике средних веков на Западе, в условиях централизованной государственности на Востоке неизменно расценивалось как покушение на прерогативы государства и каралось центром.

Западное средневековье, в отличие от Востока, утрачивает традицию сильной центральной власти. Римская империя времен своего расцвета с ее совершенной системой административно-территориальной организации, высочайшим уровнем политической управляемости при широкой свободе местного самоуправления остается для Европы средних веков недостижимым образцом. Более или менее сопоставимая с достигнутой Римом мера политической консолидации крупных территориальных образований оказывается доступной европейским правителям только со становлением национальных государств и структур абсолютизма, хотя, надо признать, абсолютистские монархии все же проигрывали Риму по сравнительной эффективности системы власти, поскольку были вынуждены затрачивать огромные организационные ресурсы на поддержание жесткой административной централизации, тогда как вечный город обеспечивал полный политический контроль над провинциями и их безоговорочную лояльность, предоставляя текущее управление усмотрению местных властей.

Средние века дают в Европе широкое многообразие форм государственности: слабо консолидированных и непрочных империй раннего периода, городских коммун, сословно-представительных монархий. Общим вектором эволюции государственно-политических образований европейского средневековья было движение к политической и административной централизации, к формированию особой разновидности государственной организации - национальных государств, воспринимаемых в новое время в качестве идеального типа государственности как таковой.

Во-вторых, говоря о важнейших атрибутах современной государственности - суверенитете и территориальной целостности, следует констатировать, что в исчерпывающей совокупности своих смыслов суверенитет - это достояние нового времени, средневековье знало лишь его отдельные, пусть и необходимые составляющие.

Исторически понятие суверенитета развивалось в Европе в борьбе с концепцией двух мечей, исповедуемой римскими понтификами, и имело смысловой акцент независимости светской власти от власти церкви. Фактически самостоятельность национальной церкви от римской курии была обеспечена в ряде европейских стран уже в средние века. Так, во Франции в XIII в. столкновение интересов королевской власти и папского престола при Филиппе IV и Бонифации VIII завершилось Авиньонским пленением пап. Однако решение вопроса о верховенстве светской или духовной власти в пользу государства далеко не означало преодоление государственно-политического полицентризма средневекового общества с его тесной связью государственного и сеньориального права. Лишь абсолютизм окончательно подчинил крупных сеньоров, изгнав частное право из сферы политического управления, а Реформация дала обоснование идее абсолютной власти государства как власти публичной, свободной от патримониальной основы и следующей нормам естественного права.

Если же обратиться к внешнеполитическому аспекту суверенитета, неотделимому от территориальности, то очевидно, что реалии государства - монады, внутренне однородного в административно-территориальном отношении, имеющего устойчивые границы были чужды средневековой Европе так же, как и древнему миру. История межгосударственных отношений средних веков заполнена нескончаемой чередой территориальных переделов, войн, заканчивающихся очередной перекройкой границ, династических браков, заключаемых во имя приобретения новых владений, договоров о военно-политических союзах, о создании конфедеративных объединений. К последнего рода образованиям принадлежала, например, Швейцарская конфедерация, первоначально сформированная тремя горными кантонами как военно-политический союз для отпора австрийским Габсбургам.

Восток в средние века в силу доктринальных принципов распространенных здесь религий и учений - ислама, буддизма, индуизма, конфуцианства - был избавлен от конфликтов, подобных долгое время не стихавшей в Европе борьбе за инвеституру. Противостояние с возвышавшимися время от времени правителями областей или политическими притязаниями крупных землевладельцев также, в конечном счете, приносило перевес центральной власти. В этом смысле восточные владыки всегда выступали в качестве носителей суверенитета - верховной власти, ограниченной своего рода нормами естественного права, понимаемого как неуклонное следование мирской аскезе властителя, его долгу заботы о благе подданных, строго предписанному традицией.

Однако в своем территориальном аспекте и на Востоке суверенитет в его новоевропейском истолковании не был присущ государственным образованиям средневековья. Об этом свидетельствует неоднородность самих имперских структур в их административно-территориальном срезе: многие территории имели собственный административно-правовой статус, зависевший от конфессионального состава населения, истории вхождения в состав империи. Сопредельные земли, на которые прямо не распространялась юрисдикция имперского центра, как правило, находились в более или менее жесткой зависимости от могущественного соседа и были связаны определенными обязательствами перед ним: выплатой дани, предоставлением помощи в случае военного столкновения с третьей стороной или усмирения мятеже внутри страны. В результате создавались открытые системы без твердо фиксированных границ, простирающие свое влияние в тех пределах, что задавались ресурсным потенциалом имперского центра и обстановкой на его периферии, присутствием сильного соперника или, напротив, разобщенностью возможных врагов.

В-третьих, в средние века актуальность этнического компонента во внешней политики по-прежнему оставалась крайне незначительной, но зато мобилизующая сила конфессионального фактора неизмеримо возросла, что составляет одно из основных различий международных отношений древнего мира и средневековья.

Средневековые государственные образования в большинстве своем являлись полиэтническими. Как уже говорилось, на Востоке крупные государственно-политические объединения имперского типа повсеместно создавались на путях завоеваний, что имело своим следствием длительное, на протяжении многих поколений сохранение не только социально-экономических привилегий нового правящего слоя, но и его этнической обособленности. Скажем, по подсчетам историков в империи Северная Вэй - одном из государств, образованных на территории империи Хань, прекратившей свое существование в начале 3 в., этнические китайцы составляли в конце IV - начале V в. всего 2% столичной служилой знати, т.е. господствующий слой в столице практически полностью был сформирован табгачами, подчинившими себе иноэтническое население. Все последующее столетие занял двуединый процесс "китаизации" бывших кочевников, с одной стороны, и с другой - сближения социально-правового статуса автохтонного и пришлого населения, постепенного отхода от принципа этнической замкнутости правящей элиты, повышения в ней доли китайской аристократии.

Особым разнообразием этнического состава отличались т.н. степные империи, крайне неустойчивые образования, возникавшие в кратчайшие по историческим меркам сроки в результате очередной мощной вспышки кочевого экспансионизма, но редко переживавшие своих основателей. Как и государства, создаваемые вторжением кочевников в центры древних цивилизаций Восточной Азии, Ближнего и Среднего Востока, степные империи имели своей структурной характеристикой соединение социально-политической и этнической стратификации. Так, в Золотой Орде, самом крупном улусе распавшейся империи Чингис-хана, численно преобладающей группой полиэтнического по составу населения были не монголы, а половцы. В отличие от табгачей, правители Золотой Орды не пошли на включение автохтонной родовой аристократии в ряды господствующего слоя, а следовали политике поголовного истребления половецкой знати при сохранении жизни рядовым общинникам.

На Западе полиэтничность также принадлежала к постоянным социальным атрибутам средневековой государственности. IV-VII вв., эпоха великого переселения народов, став пиком миграционных потоков во всем Средиземноморском макрорегионе, отнюдь не положила окончание массовым перемещениям населения в Европе. Этнический ландшафт Европы приобрел устойчивые очертания, закрепленные и упорядоченные границами национальных государств, приблизительно к XV в., к концу средних веков. Далеко не случайно среди ключевых фигур, олицетворяющих средневековое общество, всегда присутствует пилигрим, путник как постоянное напоминание о дороге, об открытости пространства для дальних походов и перемещений, о мире паломников, миссионеров, купцов, ремесленников, идущих в поисках работы, бродячих школяров, кочевников, завоевателей, существующем рядом с миром оседлых земледельцев.

Варварские королевства начала средневековья, подобно империям Востока, на ранних этапах своей истории обнаруживали типичные черты этнической самоизоляции правящих кругов, причем на европейской почве завоеватели применяли те же основные стратегии формирования правящего слоя, что и кочевые племена Востока. Например, остготы, численность которых, по оценкам, не превышала 2% населения Италии, оставили римским землевладельцам большую часть их собственности, что открыло возможность быстрой ассимиляции римской и готской знати. А вот столетием позже в той же Италии уже новые властители, лангобарды, провели в свою пользу массированный передел земель, физически уничтожая бывших собственников.

Чрезвычайно разнородная фактура этнической ткани была свойственна государственным образованиям второй половины - конца раннего средневековья, достигавшим впечатляющих, но преходящих успехов в политическом объединении какого-либо региона - это империя Каролингов, Священная Римская империя X-XI вв., Великоморавская держава, Киевская Русь. В целом можно утверждать, что основой внутриполитической интеграции и важнейшим фактором внешней политики в средние века выступало не этническое, а конфессиональное начало. Это стало возможным с распространением монотеистических мировых религий, прежде всего, в случае Средиземноморской макрорегиональной системы, христианства и ислама.

В целом ряде государственных образований Европы христианизация осуществлялась как осознанная и последовательная политика, имевшая в качестве одной из своих приоритетных целей социальную консолидацию этнически разнородного населения. К наиболее известным примерам действенных усилий подобного рода причисляют обычно шаги Карла Великого по распространению христианства в пределах Франкской державы, где ни одна этническая группа не составляла большинства, его меры по созданию системы приходов, монастырских школ, скрипториев, по унификации обрядности на всей территории империи.

На землях за пределами бывшей римской ойкумены процесс образования и упрочения государственности, освоения внутренних районов шел рука об руку с принятием христианства, с обращением в христианскую веру язычников, включением этнически неоднородного населения окраин и глубинных внутренних территорий в сферу политического и культурного притяжения центра.

Во внешней политике конфессиональный фактор выступал в средние века поистине универсальным орудием, спектр применения которого был необъятен. На всем протяжении средневековья конфессиональные мотивы окрашивали большую часть военно-колонизационных начинаний европейских государств, в той или иной мере они присутствовали во многих войнах, определяли решение территориальных споров. Собственно говоря, в средние века политика, и внутренняя, и внешняя, неотделима от религии, и зачастую трудно с уверенностью заключить, когда религиозная экзальтация оборачивалась прагматизмом политика, а миссионерское рвение - подготовкой к политической и военной экспансии. Достаточно вспомнить, например, только один эпизод истории средневековой Франции, альбигойские войны, и сразу станет понятнее вся относительность границ между политикой и религией, международными отношениями и внутриполитической жизнью, когда речь идет о средних веках.

В крестовом походе, организованном в 1209 г. против альбигойцев с благословения папы Иннокентия III, соединились борьба церкви с ересью катаров и вальденсов, политика расширения королевского домена, начатая еще Людовиком VI, стремление укреплявшейся монархии к подчинению Юга, ограничению самостоятельности его городских коммун, к объединению Северной и Южной Франции, до этого времени развивавшихся практически автономно. Как и в других начинаниях крестоносцев, в походе 1209 г. и последующих военных кампаниях благочестивый порыв рыцарей укреплялся сведениями о сокровищах, накопленных в благодатном, цветущем крае и преумноженных южнофранцузскими городами, которые издавна участвовали в прибыльной средиземноморской торговле и сохранили с галло-римских времен ремесленные традиции, устои муниципального права.

Со своей стороны, цели альбигойцев, как присуще всем средневековым ересям, соединяли мотивы религиозного обновления с идеями имущественного равенства, что не помешало участию в движении знати, рассчитывавшей в случае успеха на отчуждение церковных владений и на сохранение экономической и политической независимости от Парижа. Таким образом, в альбигойских войнах одновременно столкнулись ортодоксальная доктрина средневекового католицизма с учением еретиков, институционализированная церковь со стихией народного религиозного движения, силы централизации с региональным партикуляризмом, тенденция к административно-политической унификации с многообразием сложившихся норм городского самоуправления, экономические интересы королевской казны и городского патрициата, бюргерства, притязания центра на исключительное право определения внешней политики с автономией богатых городских коммун, ориентированных, в отличие от Северной Франции, преимущественно на торговые и политические связи с Юго-Западной Европой. Заметим, единственное, что никоим образом не заявляло о себе в этом сложном сплаве религиозных, политических и экономических мотивов, внутриполитических и внешнеполитических расчетов - в нем отсутствовали элементы этнического противостояния, борьбы двух народностей - южнофранцузской и северофранцузской или, точнее сопротивления альбигойцев - южнофранцузского этноса - натиску крестоносцев, чье войско было традиционно смешанным по этническому составу, но включало немалое число северофранцузских рыцарей.

По существу именно конфессиональная общность сформировала в средние века сознание цивилизационного единства Европы, способствовала утверждению самой идеи Европы как преемницы античной культуры и оплота христианства. Ведь и античное наследие во многом было сохранено от забвения и утраты усилиями церкви, трудами выдающихся богословов средневековья. Особенно зримую роль конфессиональный фактор приобрел в таких внешнеполитических акциях, отмеченных в памяти европейцев в качестве ключевых событий истории, как крестовые походы, Реконкиста, борьба с Османской империей. Участие религиозной составляющей придавало всем международным конфликтам подобного рода особую ожесточенность, присущую столкновению базовых ценностей. Становление европейской макрорегиональной системы, ее выделение из Средиземноморской в качестве относительно самостоятельной территории на политической карте международных отношений средневековья осуществлялось вместе с христианизацией континента, с разделением Средиземноморского макрорегиона новыми границами, конфессиональными, ставшими и линиями внешнеполитических расколов.

Что касается методов ведения международных дел, то ранее средневековье унаследовало от античности многие нормы, выработанные ее внешнеполитической и дипломатической практикой, одновременно привнося собственные приемы и принципы, отвечающие политическим и правовым представлениям человека средневекового общества.

Повсеместно и повседневно применяемым средством обеспечения интересов во внутренней и внешней политике государственных образований средневековья выступала война. Знаменитый гоббсовский образ войны всех против всех еще в начале нового времени воспринимался в Европе отнюдь не как отвлеченное теоретическое построение или напрочь оторванная от жизни гипербола - в концепции английского мыслителя видели достоверное и детальное описание будней большинства европейцев. Вот почему современникам Гоббса фигура левиафана несла не страх потери свободы, а спасительную надежду на прекращение феодальных и религиозных войн, на избавление от хаоса безвластия.

В средние века, как и в древности, войны по-прежнему порождались стремлением к добыче, к расширению ресурсной базы сообщества, к колонизации новых территорий, необходимых для обеспечения средств к жизни численно возросшего населения. Однако феодальный строй имел черты, делавшие войну его структурной характеристикой. Речь идет о системе связывавших высшие сословия вассально-ленных отношений. Само существование феодальной иерархии требовало от сеньора постоянного приращения земельных владений и доходов как условия сохранения власти, а нормы майората давали в его распоряжение резерв сил, готовых присоединиться к любому завоевательному походу. Понятно, что никакие настоятельные призывы церкви к "божьему миру" не могли поставить преграду войнам, коренившимся в природе феодального общества, его социально-политической организации. Только укрепление королевской власти, успехи политической централизации освобождали общество от частных войн, от постоянно угрозы лишиться жизни, преследовавшей людей на протяжении всего средневековья, сулили горожанам защиту их собственности.

Конечно, внешнеполитическая активность государственных образований не исчерпывалась войнами - в ней находилось место ведению переговоров, направлению дипломатических миссий, заключению военно-политическим союзов. Как свидетельствуют источники, в период раннего средневековья сохранялся принцип неприкосновенности послов. И даже если он не всегда соблюдался, убийство посла или нанесение участникам посольства какого-либо ущерба расценивались как отступление от нормы и подлежали наказанию, что говорит о сохранении норм, выработанных античностью, для европейского макрорегиона - прежде всего Древним Римом.

В тех областях Европы, где государственность не опиралась на прочный субстрат римской государственно-правовой культуры, заимствование шло при посредничестве церкви, в Восточной Европе - через контакты с Византией. Однако особенно интенсивно усвоение римской внешнеполитической традиции осуществлялось правителями варварских королевств, поделивших между собой территорию бывшей Римской империи. Историки часто упоминают тот факт, что в остготском королевстве советником Теодориха по международным делам был Кассиодор, широко образованный римлянин, автор "Истории готов", сочинения, где немало страниц отводится рассмотрению основ международных отношений. Очень быстро новая варварская знать перенимала сложные формы дворцового церемониала поздней империи, в том числе организационные формы приема посольств, ведения переговоров, заключения соглашений, направления миссий в сопредельные страны.

Новыми аспектами урегулирования межгосударственных отношений, свойственными периоду средневековья, стала т.н. брачная дипломатия и обычай личных встреч правителей, высшей знати для урегулирования важнейших проблем внешней политики. Конечно, брачные союзы с давних пор служили традиционным средством реализации внешнеполитических целей, но в феодальном, в первую очередь раннем и зрелом феодальном обществе с очень зыбкой гранью между государственной и сеньориальной властью, между канцелярией двора и аппаратом правительства различного рода брачные комбинации приобрели совершенно особую значимость. Через заключение брачных союзов не только искались пути, скажем, к закреплению условий межгосударственного договора или подтверждались мирные намерения в отношениях между двумя странами, но и достигались цели иного плана, прежде всего связанные с территориальными приобретениями. Во времена, когда графства, герцогства и целые королевства давались в приданое, когда женитьба на дочери или сестре короля обеспечивала в споре о престолонаследии легитимность притязаний претендента на трон, когда династическая уния решала судьбы государств, трудно было ожидать, что брачная дипломатия не займет подобающее ей место в ряду самых распространенных и действенных методов внешнеполитической практики.

Другой формой межгосударственных отношений, заново усвоенной в период феодализма, следует назвать соглашения, заключаемые в результате личных договоренностей государей. Понятно, что во времена великих империй древности сама идея равного партнерства исключалась из системы взаимодействия империи с периферией, с "варварами". Очень характерно, что и в средние века Константинополь продолжал трактовать свою внешнюю политику как "науку об управлении варварами", а договоры с соседями, даже навязанные силой оружия "варваров", византийские дипломаты обычно оформляли как хрисовулы, императорские пожалования. Откупаясь от нападений и делая вынужденные уступки пограничным племенам, например, предоставляя им, как это было принято в поздней Римской империи, земли для поселения в качестве федератов, официальный Константинополь и образованной византийское общество рассматривали все внешнеполитические усилия империи в духе имперского ойкуменизма как столкновение цивилизации и варварства, что находило отражение в многочисленных византийских источниках того времени.

В античности единственную категорию государственных образований, широко практиковавших в отношениях друг с другом договорное урегулирование на сравнительно равноправной основе, составляли греческие полисы - политической мысли Древней Греции всегда было свойственно понимание единства эллинского мира как мира цивилизации в противостоянии с варварами, лишенными знания закона, а, следовательно, и свободы. Поэтому для греческой внешней политики существовали две качественно различные сферы: с одной стороны, отношения между полисами, с другой - с варварами, на которых смотрели как на источник постоянной угрозы и на потенциальных рабов, но никогда не воспринимали в качестве равноправных партнеров (Аристотель лаконично выразил суть воззрений греческого общества на мир, простирающийся за пределами эллинских городов-государств, словами "варвар и раб по природе одно и то же").

Европейское средневековье возвело новые опоры идеи равноправного сотрудничества в межгосударственных отношениях. Во-первых, правители варварских королевств раннего средневековья Западной Европе, князья Древней Руси во многом еще сохраняли черты мировоззрения военных вождей потестарного общества, и потому для них не существовало той пропасти, которая в глазах ромеев отделяла цивилизацию от варварского антимира. Это осознание равенства еще более укреплялось с принятием правителями варварских королевств крещения и вступлением их в круг христианских властителей.

Во-вторых, во главе новых самостоятельных владений, занимавших место непрочных, быстро распадающихся империй или крупных государств, нередко оказывались представители одной династии, связанные узами кровного родства. Скажем, во времена Киевской Руси на съездах князей в Любече (1097 г.), Витичеве (1100 г.) и Долобском поле (1107 г.) собирались не просто Рюриковичи, но и в большинстве своем наследники одной ветви княжеского рода Рюриковичей, потомки Ярослава Мудрого. Так что обращение "братья" звучало для прибывших на съезд князей далеко не только как стилистическая фигура.

Среди множества личных встреч и договоренностей, сведения о которых донесли до нас источники, в истории международных отношений средневековой Европы совершенно особо выделяется соглашение, заключенное в 843 г. в Вердене сыновьями Людовика Благочестивого. По Верденскому договору титул императора перешел к старшему сыну Людовика, Лотарю, получившему вместе с короной отца Италию и очень разнородную в этническом отношении территорию, протянутую узкой полосой через всю Европу с севера на юг. Следующий по возрасту наследник, Людовик, закрепил свою власть над Восточно-Франкским королевством, т.е. землями к востоку от Рейна. За младшим из братьев, Карлом, было признано право на области западнее Рейна - Западно-Франкское королевство. По всем тем последствиям, ближайшим и самым отдаленным, которыми соглашение потомков Карла Великого отозвалось в европейской истории, пожалуй, только провозглашенное в 395 г. решение о разделе Римской империи на Восточную и Западную части может быть поставлено вровень с Верденским договором.

И, в третьих, с формированием к концу средневековья концепции государственного суверенитета вполне закономерно утвердился принцип равенства глав государств как носителей высшей светской власти, держащих свои владения не по пожалованию церкви, а по воле Бога.

Признание этого принципа означало, что политическая мысль позднего средневековья вышла из замкнутого круга проблем, вокруг которых она непрестанно вращалась, вовлекая в противостояние теологов и легистов, представителей церковной и светской власти. В центре нескончаемых дебатов, как они определились в русле политико-правовой доктрины римско-католической церкви, стоял вопрос о пределах власти папы и императора, но в сферу полемики была также вовлечена первоначально более частная для средневекового мышления концепция правомерности подчинения светских владык, королей, императору, их вассалитета по отношению к наследнику римских кесарей.

Всепоглощающая сила идеи империи, владевшей средневековым обществом, находит свое объяснение в свойственном поздней античности отождествлении империи с цивилизацией per se, имперского порядка - с единственно возможным способом поддержания длительного и прочного мира как необходимого условия жизнедеятельности социального организма. Совершенство, с каким Рим воплотил в политической форме универсалистское начало, завораживало умы потомков и служило неиссякаемым вдохновляющим примером попыток возвращения в том или ном облике к Pax Romana.

Однако с возникновением христианства мир необратимо изменился: идея империи теряет свой безраздельно господствующий характер, в обществе появляется сила, утверждающая вслед за апостолом Павлом: "нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога поставлены". Восточное христианство исторический опыт привел к доктрине диархии, отдающей и империи, и церкви собственную долю власти: за церковью признается обязанность попечения над душами христиан, за главой государства - ответственность за земные дела.

Западное христианство, поставленное распадом империи перед лицом утраты непререкаемого центра земной власти, со временем, укрепившись, попыталось реализовать иной смысл, заложенный в словах послания к Римлянам, и возвысить себя над государством, утвердить за собой право жаловать императорам и королям "светский меч", и требовать возврата пожалованного в случае их неповиновения воле церкви. После падения вечного города церковное управление викария св. Петра фактически распространялось на Среднюю и Южную Италию, территории, которые вошли в состав королевства остготов, принявших христианство по арианскому обряду. Затем при Юстиниане I, когда Византия вела успешные войны за наследие Римской империи, Рим вернулся под власть прямого наследника императоров, но вскоре столкнулся с опасностью завоевания лангобардами. Светское государство пап было создано в 756 г. из территории Римской области и Равеннского экзархата, отвоеванных франками у лангобардов и переданных Пепином Коротким наместнику св. Петра.

Ни в коей мере не оставляя в стороне мирские интересы римских первосвященников, заставлявшие их искать союза с франкскими королями, отметим, что в действиях святого престола присутствовали и иные мотивы: логикой вероучения папство постоянно ориентировалось к поиску силы, способной воссоединить христианский мир и восстановить на земле порядок, подобный небесному - с единым главой светской власти. Сама мироустроительная направленность христианской церкви, ее миропонимание побуждали к поддержке усилий, имеющих целью утверждение и сохранение имперской организации, но одновременно историческая практика западного христианства стимулировала теократические притязания римской курии. Эта внутренняя коллизия во многом объясняет отношение папства ко всем попыткам созидания империй, известным средневековой Европе.

В целом формулу изменения принципов международных отношений, выведенную переходом от европейского средневековья к новому времени, можно предельно кратко представить как секуляризацию внешней политики или, более развернуто, отступление средневекового универсализма перед политикой государственного интереса. Увиденная в такой перспективе, история международных отношений средних веков в Европе предстает как постепенное угасание инерции имперского цикла в самом макрорегионе под воздействием возраставшей силы национальных государств, и ее последующий взрывообразный перенос вовне, в пространство мировой системы международных отношений, разделенное на сферы влияния ведущих европейских государств.

В данном разделе наше внимание будет сосредоточено на европейской субсистеме, включившей на определенном этапе своего развития Русь, а затем Россию в качестве полноправного участника международных отношений. Преимущественное обращение к одной из субсистем не означает, что авторы придерживаются европоцентристского взгляда и смотрят на коллизии международной жизни сквозь призму координат "подлинной" истории и сопутствующего ей исторического фона. Выделение в данном и в последующих разделах учебного пособия европейского макрорегиона в ряду других территориальных сообществ лишь отражает объективно европоцентристский характер международной политики, вполне определившийся к началу нового времени. Какие международные конфликты доминировали в Европе в средние века, какова была специфика международных отношений на каждом из этапов развития средневекового общества, каков был состав действующих лиц во внешней политике стран европейского макрорегиона - к этим вопросам мы и обратимся далее.

В основе периодизации истории международных отношений средних веков лежит традиционная схема разделения эпохи средневековья на три периода: последняя четверть V - середина XI вв. - раннее средневековье; середина XI - конец XV вв. - время зрелости и расцвета всех социальных институтов, определивших содержание и форму экономической, политической, духовной жизни средневекового общества; ХVI - середина ХVII вв. - "осень средневековья", переход к новому времени. Каждый из выделенных периодов знал свои особенности государственно-политической организации, свои ритмы нарастания и спада межгосударственных конфликтов, свои идеи, направлявшие внешнеполитическую активность народов и государств.