laviss_ernest_ocherki_po_istorii_prussii

непосредственное чувство протестует и возмущается против политики, и раса снова становится отечеством. Правда, участие России в раздел Польши и присутствие государства османлисов на европейском континенте очень усложняют отношение между народами и правительствами и до сих пор за игрой политических комбинаций не дают ясно различить работу этнографического патриотизма. Но чем больше слабеет Турция, тем яснее становится, что на этом Востоке, области будущих гроз, спор все так же идет между германцами и славянами, как и в те времена, когда рыцари скакали по льду литовских рек и озер и заряжали свои пушки ядрами, высеченными в моренах доисторических ледников.

ПАДЕНИЕ ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА.

Причины упадка ордена.

Тевтонский орден доходит в начале XV века до зенита своего могущества; затем без всякого перехода он сразу рушится в бездну. Не враги сразили его: в самом себе носил он зародыши смерти. Дело в том, что он был Корпорацией, а почему судьбы корпораций так несхожи с судьбами народов, это превосходно объяснено Фрейтагом. Жизнь народа, его взгляды и дела; определяются множеством идей и страстей: у него бывают моменты прилива сил и слабости,

здоровья и болезни; много раз может он падать и опять подниматься на ноги до того дня, когда путь его дойдет до рокового предела и окончательно скроется под пеплом его дум и деяний; но и тогда еще после него остаются индивидуумы, которые переносят его цивилизацию к другим народам, расширяя этим их национальный кругозор. Так было с евреями, так было с греками. Корпорация, напротив того, живет одной идеей, и в тот час, когда эта идея становится чуждою не знающему остановок в своем движении миру, она падает сразу и падает низко, бесславно, при всеобщем равнодушии или даже презрении и ненависти; ибо история дорожит только теми народами и лицами, которые жили человеческими страстями, и отворачивается от созданных холодным разумом организмов, которые с общим ходом развития потеряли всякое разумное основание существовать.

Интересно сравнить участь немецком колонии в Пруссии с участью колонии в Бранденбурге. Государство, основанное орденом, было так же искусственно, как и государство, основанное маркграфами: и там и тут целый народ был истреблен, чтобы дать место колонии, подверженной крупным опасностям; но бранденбургская колония управлялась династией, т.е. непрерывным рядом людей, которые, нося одно и то же имя и работая над одним и тем же делом, были все таки способны следовать за временем

ижить жизнью каждого нового людского поколение по одному тому, что они шли друг за другом, сохраняя полную свободу действий. В Средние века короли создают нации: как только пал феодальный строй, уступив место господству некоторых фамилий, государства воплощаются в особах государей. Ни государь, ни подданные не ставят тогда различия между общественными делами и частными делами государя: семейные радости царствующих домов радуют и подданных; расширение государевых доменов является расширением самого государства; все управление ведется в государевом доме: там совершается суд, там издаются законы, там чеканится монета; частные государевы слуги становятся общественными чиновниками, его конюший превращается в начальника его кавалерии; камергер заведует королевской канцелярией и заседает в верховном суде. Раз такой порядок успел пустить корни, народы перестают даже представлять себе возможность иного политического быта: весь их патриотизм воплощается в верности своему государю,

иэта верность становится частью их религии. Не было человека, который в глазах других людей стоял бы так близко к божеству, как французский король в глазах французов XIV столетие. Теперь большинство старых королевских династий исчезло, а те, которые еще живы, купили свое существование ценой глубоких перемен: он спустились с неба на землю, которая тоже не вечно

будет носить их на себе. Историк не может питать безумной веры в воскресение этих мертвых, но на их надгробном памятнике он должен записать оказанные ими услуги. Только те народы достигли в новейшие времена величия, у которых были в Средние века всеми признанные династии: Чехия, Польша, Венгрия потеряли свою независимость потому, что он вверились случайностям королевского избрания, а тевтонское государство погибло потому, что управлялось Корпорацией, которая была, так сказать, надставлена над немецкой колонией, а не государями, которые слились бы с народом в одну плоть и кровь.

В начал XV в. орден находится в очевидном разногласии с своими подданными. Эти подданные, крестьяне и горожане, свободные люди и вассалы, жившие в своих городах, деревнях и поместьях на различных условиях, определенных отдельными хартиями, в конце концов почти слились в один новый народ: сожительство на одной и той же земле, совместная служба в орденских войсках, общие промышленные и торговые интересы сблизили их друг с другом. Явилось две аристократии — одна городская, другая сельская — и обе были очень недовольны своим повелителем. Купцы роптали на конкуренцию крупнейшего в стране купца — самого ордена, который иногда пользовался своей верховной властью в выгодах своей торговли: так, например, запрещая вывоз

зернового хлеба, себя он не считал связанным этим запрещением. Правда, превосходство торговой политики ордена, обогатившей его самого и весь народ, обусловливалось именно тем, что он был сам торговцем; но его подданные, пожиная плоды этой политики, от этого только еще больше сердились на его конкуренцию: недовольство, вызываемое жестокостью и безрассудностью правительства, не может идти в сравнение с не благодарностью, которую порождают его благодеяние, если они не доводятся до полной меры. Кроме того, горожане и ленники возмущались тем, что ими правила чужеземная каста; они стремились войти в состав ордена, но орден не мог дать им этого удовлетворения. Если бы он открыл доступ в свои ряды сыновьям бюргеров и прусских ленников, то недолго бы пришлось ждать, как они оказались бы и высшими сановниками, и гроссмейстерами. А что сказали бы на это рыцари Германии, Австрии и всех стран? Раскол тогда был бы неминуем. Ради самосохранения ордену нужно было сделаться национальным прусским учреждением; но в то же время он необходимо должен был оставаться институтом универсального или, по крайней мере, обще¬немецкого характера, нерушимо соединенным с Германией, где он набирал своих членов и где обладал крупными имениями. Из такого положение выхода не было.

благоденствия он внутренне слабел. Как ни широко разлиты были, по-видимому, в ордене монашеские добродетели во времена бедствий и борьбы, но они не пережили этих времен. Распри, низложение Карла Трирского и Генриха Плауэнского, убийство одним рыцарем Вернера Орселенского показывают, что обет послушания был забыт. А возможно ли было хранить обет бедности среди таких богатств или даже просто наблюдать правила строгой воздержанности среди непрерывных торжеств, которыми то Мариенбург, то другие командорства чествовали знатных гостей, отправлявшихся в Литву? Один поэт XIV в. говорить, что в Мариенбурге деньги у себя дома. И пусть бы еще богат был один только орден, а каждый рыцарь оставался бедным! Но рыцари XV в. оставляют завещание: значит, у них было собственное состояние. Что касается обета целомудрия, то он нарушался на каждом шагу. В XIV в. борьба против учения об умерщвлении плоти и порабощении духа, которая должна была в скором времени принять двойную форму возрождение и реформации, уже началась, и плоть везде внимала воззваниям к освобождению, но охотнее всего именно в Германии. Немец любит жить приятно и очень рано стал осмеивать аскетов, не скупясь на издевки над рыцарями. Рыцари, впрочем, не слишком давали к этому повод. Их обет целомудрия казался им тяжким, и уже строгий Дюсбург говорил, что для сохранения целомудрия нужна особенная

милость божия: «castus nemo potest esse? nisi Deus».

Одна пословица советует крестьянину, у которого есть дочери, хорошенько запирать двери при проходе рыцарей, и нам известно, что, приезжая в города, эти люди, которым правила ордена запрещали целовать даже матерей, часто появлялись в своих белых плащах в таких кварталах, где цвет невинности был совсем не к месту. В начале XV в. некрасивые похождение встречаются все чаще и чаще: в одном замке рыцари заперли и изнасиловали польских женщин; один командор дарит своей любовнице дачу, за которую он дал крупные деньги; другой казнит невинного, чтобы овладеть его женой. И скоро Длугош, рисуя портрет одного гросмейстера, будет рассказывать, что он неумеренно служил Бахусу и Венере: in Bacchum et Venerem parum temperatus. Так постоянно растет скандальная хроника ордена к великой радости его врагов, которые расславляют ее по городам и деревням.

Другим предметом насмешек служило то, что рыцари были невежественны и считали невежество условием спасение души. Они никогда не были очень образованы, и, по-видимому, многие из них вступали в орден, не зная даже «Отче наш» и верую»: по крайней мере, устав ордена давал новым братьям шесть месяцев срока на то, чтобы выучить важнейшую из молитв и символ веры. Но устав не обязывал рыцарей учиться, и если он дозволял брату, вступившему в орден с

некоторым образованием, поддерживать свои знания, то с другой стороны, неученым людям он предписывал такими и оставаться, конечно, во избежание того, чтобы рыцарь, сделавшись ученым, не бросил меча и не сделался священником. Еще меньше он терпит в них дух философии: один из братьев, герцог Нассауский, после тайного следствия и суда был приговорен к пожизненному заключению за то, что в нем проглядывал «дух сомнения». Между тем прусский бюргер в городах учился; он посещал иностранные университеты; он знал, что повсюду возникает великое умственное движение возрождение, и что оно — гордость Германии; с тем высокомерием, какое сообщает новичку первое знакомство с наукой, он презирал невежественных рыцарей и считал унизительным для себя быть под властью таких гроссмейстеров, иные из которых не умели ни читать, ни писать.

Против недугов, на которые указывали подданные тевтонов, лекарства не было, так как недуги эти были органические. Основной устав не позволял ордену превратиться в пруссака. Он же запрещал допускать к управлению горожан и ленников, не желая, чтобы братья совещались с мирянами. Он же охранял и поддерживал невежество. Он сковывает орден по рукам и по ногам, он не дает ему шевельнуться, и в таком-то виде ордену предстоит столкнуться со всеми

опасностями XV в. — эпохи окончательного падения великих учреждений Средних веков. Старые услуги его забыты, как то всегда бывает, и нечего по этому поводу ужасаться людской неблагодарности. Народы не могут быть благодарны наперекор своим интересам: они должны жить, и раз они встречают в своей жизни помеху, им нельзя ее терпеть. Было время, когда тевтонская крепость являлась защитой и убежищем; в XV в. она служить для колонистов местом развлечения и распутства, и граждане Данцига называют орденский замок Iupanar. Было время, в эпоху великих опасностей, когда прибытие белых плащей с черными крестами служило знаком близкого избавление от беды; теперь, когда нечего было больше бояться врага, когда соседи сами должны были обороняться, рыцарь стал бесполезным лицом, которое нужно кормить, и прокорм которого стоит дорого. В одной прусской песне говорится: «Одеваться, раздеваться, пить, есть, спать — вот и вся работа господ рыцарей!»

Являясь кастой в своей собственной земле, орден был чужестранцем в христианском мире. Для объяснения причин его упадка нужно, несмотря на опасность повториться, напомнить еще раз, чем стали в ту пору папа и император, которые в XIII в. послали и благословили тевтонов на завоевание. В начале XV в. и в империи и в церкви — раскол: пап двое, а императоров трое. Папы соперники предают один