laviss_ernest_ocherki_po_istorii_prussii

жизни люди помнили о том, что такое была деревня до войны, сколько парочек танцевало тогда под липами, и сколько скота ходило в пасшемся на лугах стаде...». Из этих народных бедствий немалая доля пришлась и на земли бранденбургского курфюрста. Одна только марка потеряла 140000 душ на 300000. Голод, мор и армии соединенными усилиями превратили целые округа в совершенные пустыни. В 1639 г. отправленный из Дрездена в Берлин курьер жалуется, что однажды за целый день пути он не встретил ни одного дома, где можно было бы достать чего-нибудь поесть. «Дел нет,

— пишет в 1640 г. берлинская Дума. Нечем жить. Бывает, что на расстоянии целых четырех миль пути не встретишь ни человека, ни скотины, ни собаки, ни кошки. Ни пастухам, ни школьным учителям больше не платят. Многие утопились, удавились или зарезались. Другие с женами и детьми пропадают в нищете» Бывало, что бродяги, забравшись в деревушку, в которой побывали в гостях все беды разом, отшатывались от порогов домов, где вороны, собаки и волки дрались из-за трупов людей и животных. Но этим еще не исчерпываются все ужасы. В донесении пренцловской Думы от 9-го февраля 1639 года мы читаем: «Так как война уже много лет не дает земледельцу работать, то жизнь до того вздорожала, что теперь повсюду слышны стоны, крики и вой голодающих. Люди питаются самыми неподобными вещами: едят собак, кошек и даже на улицах, среди

бела дня, гложут кости мертвых. Говорить ли все до конца? Голод свирепствует с такой жестокостью, что в деревнях и даже в самом городе люди бросаются друг на друга; более сильные убивают тех, кто слабее, жарят их и едят».

Те, кто знавал лучшие дни, глядя, как зло все растет и растет, не верили больше, чтобы дни эти могли вернуться; а не знавшая их молодежь не верила даже тому, что они когда-нибудь бывали. Работа брошена! Стоит ли сеять, когда не знаешь, придется ли жать? Никто ни к чему не прикладывал рук, и чтобы крестьяне не запустили в конец даже усадебной земли, курфюрсту пришлось издать указ не венчать никого, кто не посадил по крайней мер шести плодовых деревьев в своем саду. В таком жалком состоянии нашел Бранденбургскую марку в 1640 г. ФридрихВильгельм, которого современники должны были называть по справедливости Великим Курфюрстом. В других его провинциях дело тоже обстояло не лучше: под предлогом защиты, голландцы совсем истощили герцогство клевское, шведы и поляки опустошили прусское герцогство; ближайшие области Померании, территории Магдебурга, Гальберштадта, Миндена, эти приобретения Великого Курфюрста, тоже стенали не меньше старых провинций. Везде опустевали города, разоренные деревни и покинутые поля громко звали к себе людей.

Не теряя времени, Великий Курфюрст принялся их разыскивать. Прежде всего он постарался вернуть тех из своих подданных, которые бежали от ужасов войны, напоминая им, что после Вестфальского мира больше уже нечего бояться. Он открыл широкий к себе доступ всем бездомникам, изгнанникам, бродячим солдатам и даже грабителям, которые хотели снова превратиться в честных людей, купив себе на краденые деньги имение. Его железная воля и наследственные в роде Гогенцоллернов предания строгой дисциплины служили ему залогом в том, что весь этот разношерстный сброд согнется у него под игом закона. Высоко ценя Голландию, где он провел свою молодость и женился, Фридрих-Вильгельм привлек большое число колонистов из этой страны. Между ними оказались инженеры, которые помогли ему создать целую систему канализации по образцу, заимствованному из Голландии; затем живописцы, скульпторы и архитекторы, которые доставили почет искусству в стране, прежде не имевшей о нем понятия; главную же часть этих колонистов составляли земледельцы, которые осушили болота и на своих фермах — так называемых Iändereien — учили бранденбургских жителей уходу за скотом. Сама супруга курфюрста, истая голландка по простоте, скромности и трудолюбию, держала свой коровник и образцовый огород, где не брезгала работать своими руками; в этом

огороде был выращен первый картофель марки, которая теперь является одной из первых в мире потребительниц этого продукта.

Но среди привлеченных Фридрихом-Вильгельмом в курфюршество переселенцев голландцы не занимали еще первого места — ни по численности, ни по важности своих услуг. Счастливым образом государь этот, заселяя свои опустошенные владения, т. е. служа насущнейшим своим интересам, вместе с тем прославился, как государь гостеприимный, как покровитель преследуемых и защитник свободы совести. Бранденбург издавна был местом убежища. Эта страна не дала реформации ни одного из тех пламенных проповедников, полубогословов, полупоэтов, которые зажгли в душах немцев восторженное сочувствие к новой религии, ни одного из тех мучеников, кровью которых оплодотворилась проповедь Лютера; но из всех немецких государств ей именно реформация принесла более всего пользы, потому что здесь она была чужда нетерпимости. Тогда как в других местах порожденные ею секты вели непримиримую вражду и беспощадно гнали друг друга, в Бранденбурге им пришлось уживаться между собой, потому что Гогенцоллерны им это приказывали. Гогенцоллерны долго колебались, прежде чем приняли реформацию. Иоахим I оставался пламенным католиком до самой смерти своей в 1539 г., а Иоахим II,

перейдя в лютеранство и в знак того приняв торжественно причастие под обоими видами, все же не дал себе увлечься до ненависти против папизма и не объявил себя поборником Лютера. «Я не хочу более верить в единую святую римскую церковь, — говорил он, — но я не уверую и в единую святую виттенбергскую церковь». Его преемник Иоганн Сигизмунд принял кальвинизм: великое смятение между его подданными, они трепещут перед требованием новой перемены вероисповедания; но курфюрст об этом и не помышляет: он перешел в кальвинизм из политических расчетов, желая заручиться дружбой Нидерландов, которая была ему нужна для получения в наследство Юлиха. По своим религиозным воззрениям он был почти свободомыслящим и удовольствовался тем, что запретил проповедникам обеих сект оскорблять друг друга с церковной кафедры. Он даже попытался было слить оба вероисповедание в одну национальную церковь в видах усиления своей власти. Это ему не удалось; но веротерпимость сделала такие успехи в его царствование, что лютеранским пасторам случалось поставлять кальвинистских, не вводя этим никого в соблазн.

Как непохоже на других немецких князей ведет себя этот курфюрст! Не для завоевания свободы совести немцы так долго сражались и так много выстрадали: в

запада и направлялось на восток. Но там могла привлекать его только одна страна. То была не Австрия, служившая орудием католической контрреформации, и не Саксония, где князь и народ застыли в узком лютеранстве и где учили, что кальвинисты по 23 пунктам думают как ариане и по 67 как турки: то был Бранденбург. Его князья, исповедуя среди лютеранского население кальвинизм, могли принимать к себе одновременно и лютеран, изгнанных кальвинистами, и кальвинистов, изгнанных лютеранами. Курфюрсты сделали терпимость принципом своего управления в одном своем государстве, которое выжило среди стольких опасностей только благодаря постоянным о нем попечениям и заботливости, они исповедывали прежде всего религию государства. У них было слишком мало подданных, чтобы они могли позволить себе роскошь строгого правоверия, и их средства не позволяли им сделаться гонителями еретиков; сначала жить, а затем уже заниматься богословием — вот их общий девиз. Все те, кто страдал за веру в Германии, обращали взоры на эту отдаленную землю, и пришел злосчастный для Франции день, когда плоская равнина, пески которой пьют воду Гавеля, явилась обетованной землей для жителей живописных Севенн и берегов Луары.

Французские колонисты

Когда правительство Людовика XIV, истощив все предварительные меры преследования, перешло к открытому насилию над гугенотами, то протестантские государства прямо наперебой начали предлагать свое гостеприимство бежавшим французам. Особенно выделялся своею ревностью Великий Курфюрст. Опасаясь, чтобы Англия и Голландия, в силу своего положения, старых своих связей и богатства, не привлекли к себе всех переселенцев, он заявлял о себе с особой настойчивостью и делал самые заманчивые предложения. В Потсдамском указе от 29 октября 1684 г., который он распространил по Франции в пятистах печатных экземплярах, он обещал всем, кто пожелает переселиться в его государство, пособие на переезд, путевые указания и проводников, затем, по прибытии на место, беспошлинный ввоз денег, движимости и товаров, даровую уступку пустых или заброшенных домов, участки земли и материал для построек, свободу от податей на десять лет и городское право или бесплатный прием в цехи. Земледельцам он предлагал земли, фабрикантам денежные ссуды, дворянам должности, какие им будут по сердцу, и всем вообще право составлять общины, с проповедью слова божия на родном языке и с выборным французским судом. И Фридрих-Вильгельм сдержал все, что обещал. По таким указаниям эмигранты из Северной Франции направились в Амстердам, а из Южной во Франкфурт, откуда поджидавшие в этих двух городах прусские

комиссары переправили их, за счет своего государя, в Бранденбург. Нуждавшимся в пособии переселенцам не приходилось его выпрашивать. Добровольные пожертвования, в которые внесло свой вклад даже католическое духовенство, принудительные сборы, введенные после того, как частная благотворительность была исчерпана, и, наконец, заимствование из военного бюджета образовали особый фонд вспомоществования, и все нужды переселенцев удовлетворялись из него так широко, что слух об этом дошел до эмигрантов, водворившихся в других странах, и многие покинули Англию и Швейцарию, чтобы войти в число новых подданных курфюрста Фридриха-Вильгельма.

В официальных документах число французских эмигрантов, нашедших приют в Бранденбурге при Великом Курфюрсте, определяется в 20000, что составляет более десятой части всего тогдашнего населения этой провинции; но цифрами нельзя измерить заслуг, оказанных нашими соотечественниками их новой родине. Можно ли вычислить, чем обязан им Берлин! После Тридцатилетней войны, когда Фридрих-Вильгельм утвердил свою резиденцию в этой столице, там насчитывалось около 6000 жителей и 950 жилых домов, деревянные фасады которых смотрели на не мощеные улицы, обставившись в виде украшения кучами навоза и свиными хлевами. В дурную погоду, которая в этих

местностях бывает довольно часто, движение по улицам становилось почти невозможно. На Шпре были мосты, но такого рода, что возчик прежде чем на них въезжать, поручал милости Божией свою кладь и свою душу. Великий Курфюрст много сделал для очистки и расширения этого скверного местечка: население столицы возросло в его царствование, по словам одних, до 14000, по словам других, до 20000 душ, но в этом числе нужно считать 6000 французских эмигрантов. Они, без всякого сомнение, более всего и способствовали преобразованию города; между ними было много богатых людей, а бедные были искусными ремесленниками. Бедняки завели свои лавочки на всех перекрестках и во всех углах замка курфюрста, а в Доротеевском квартале, названном французами дворянским кварталом, богачи построили дома, обитатели которых были, конечно, слишком благовоспитанны, чтобы оскорблять взоры прохожих зрелищем грязных хлевов, откуда постоянно доносилось хрюканье вонючих животных.

Есть мнение, что в самом склад берлинского ума осталось с того времени много французского. Другие это отрицают. Это один из тех споров, где не может быть неопровержимых доказательств. Несомненно, что берлинец шутлив, но насмешка его неизящна, не смягчается ни малейшей любезностью и поэтому чаще оскорбляет, чем забавляет. Он скептик, он