laviss_ernest_ocherki_po_istorii_prussii

послушать, с каким негодованием король говорит об упрямцах: он не находит для них достаточно сильных слов; он обзывает их злыми и бессовестными людьми; он обвиняет их в том, что они вошли между собой в адское соглашение, чтобы угнетать призванных его патриотическими заботами переселенцев»; он приказывает им немедленно изменить свое «постыдное, безбожное и вредное для страны поведение». Когда такой государь, как Фридрих, начинал говорить подобным языком, то оставалось только повиноваться; так и было сделано — и тем, кто в глубине души ругался против королевских приказов, нередко приходилось получать замечание за излишнее усердие в их исполнении.

Переселенцы сами доставляли королю немало хлопот. Они стекались: со всех стран света. Это были не прежние степенные и набожные протестанты, которые выше всего ставили свою совесть и во имя покорности Богу сейчас же делались покорными слугами короля. Провинциальные палаты не без основание жаловались, что между колонистами встречалось немало проходимцев, пускавшихся на всякие плутни, чтобы поживиться насчет добрых намерений своего нового государя. Иные ухитрялись по два раза получать деньги на путевые расходы, другие по несколько раз уходили из Пруссии и опять в нее возвращались ради переселенческой премии. Многие наивно думали, что

королю довольно их присутствия и что он с них ничего не потребует — разве детей. Вот хлеб поспел, — говорили они инспекторам, — кто же будет его жать?» Они напускали на себя важность, и когда бывали недовольны, то грозились уйти, подавая, так сказать, в отставку из колонистов. Как-то раз один из них, несмотря на все данные ему льготы, имел дерзость сказать в лицо королю, что собирается уйти со всей семьей куда-нибудь, где людям лучше живется. «И отлично сделаешь, друг мой», отвечал ему Фридрих. «Знай я какое-нибудь место, где бы мне было лучше, чем здесь, я сам туда ушел бы». Однако побеги поселенцев приводили его в ярость; но он ставил их на счет провинциальным палатам. Напрасно те старались внушить ему, что сбегают все пьяницы, от которых приятно отделаться: он выходил из себя, он предписывал удвоить строгость надзора и делать смотры два раза в неделю. Ему предложили было обязать поселенцев присягою. «Не к чему — отвечал он

— плодить клятвы: их и без того довольно нарушают». Для предупреждения этих побегов он обратился к более верному средству: он обязал местные власти уплачивать суммы, израсходованные на беглецов. Когда ему жаловались на характер этих пришельцев, то он не спорил, замечая, что «часто первое поколение никуда не годится»; но он работал для будущего и хотел, чтобы и другие тоже вооружились терпением, в ожидании того дня, когда прусская дисциплина сделает

свое дело.

Прусские агенты за границей.

Чтобы облегчить провинциальным палатам вербовку колонистов, Фридрих учредил два специальных агентства — одно во Франкфурте-на-Майне для Южной Германии, другое в Гамбурге для Северной; последнему было поручено останавливать на пути эмигрантов, направлявшихся в Америку. Оба агентства печатали объявление в газетах, а туда, где эти объявления были запрещены, они отправляли особых служащих для тайной пропаганды. Вербовщики получали вознаграждение «от головы»: за холостого работника-мастера платилось три талера, за женатого пять. У этого промысла было свое горячее время и свое затишье. «Пришла весна, — пишет Фридриху его франкфуртский агент, — теперь самое время искать колонистов». Но всего успешнее шли дела, когда какаянибудь беда обрушивалась на соседние страны. Фридрих ни разу не пропустил случая этим воспользоваться. Стоит в самый разгар XVIII века снова подняться религиозным преследованиям, как то было в Саксонии и в Австрии, где в 1752 году еретиков снова сажают в тюрьмы и посылают в изгнание, или в Польше, где воспитанное иезуитами дворянство прибавляет еще нетерпимость ко всей той массе зол, от которых эта страна готовилась погибнуть, и прусский

король немедленно обращается с официальными представлениями к правительствам и с официозными к гонимым. Нет такой малости, которою бы он пренебрег, раз дело заходит о привлечении поселенцев. Так в 1742 г. из Глогау Фридриху докладывают, что «теперь очень удобно обратить в выгоду Силезии те гонение, от которых страдают соседние страны». Королю стоит только приказать выстроить в двух деревнях на границах Польши и Чехии две протестантских церкви, где служба совершалась бы на польском и чешском языках: это привлечет много переселенцев, и, кроме того, каждое воскресенье туда будет являться около 7000 человек, которые будут пить там пиво и водку и оставлять в стране свои деньги. Церкви будут недорого стоить; их можно выстроить как можно проще, и «даже нет надобности навешивать двери». Как заметна в этих подробностях тонкая бережливость маленького хозяйства, которое хочет разрастись в крупное! Но лучшим средством привлечение гонимых было продолжать счастливую политику Гогенцоллернов. Так Фридрих и сделал. Терпимости его не было пределов: в моем государстве, говорил он, всякий может спасать свою душу, как ему кажется лучше. Судьба дала ему даже случай доказать эту терпимость довольно удивительным образом. Большинство принятых им изгнанников были жертвами иезуитского рвения; но когда сами иезуиты в один прекрасный день очутились изгнанными из

католических государств, король, не задумываясь, открыл и для них свои двери.

Но не один бич религиозных гонений помогал работе прусских агентов. В 1747 г. Чехия страдает от страшного голода. Об этом немедленно сообщается Фридриху; он до глубины души тронут тем, «какой ужасный хлеб едят эти бедные чехи», и выражает надежду, что «его подданные воспользуются обстоятельствами и подумают о средствах привлечь к себе некоторых из голодающих. В 1767 г. город Лисса в третий раз за одно столетие был уничтожен пожаром. «Нельзя ли что-нибудь сделать?» пишут Фридриху. Король не медля издает на немецком и польском языках манифест, где, после нескольких слов соболезнования по поводу постигшего бедный город несчастия, он заявляет о дошедших до него слухах, что многие жертвы этого бедствия выражают желание водвориться в Силезии», и затем, по обыкновению, перечисляет ожидающие их привилегии. Плохое управление в Польше где царит анархия, и в некоторых мелких немецких государствах вроде Мекленбурга, где государи с ничтожным бюджетом разоряются на подражание двору Людовика XIV, — все служит Фридриху предлогом сманивать подданных у своих соседей. Один за другим все они на него плачутся. Курфюрст саксонский, которому пришлось много натерпеться от Фридриха, пишет прусскому королю,

что его «образ действий совершенно нарушает правила доброго соседства», и выражает надежду на скорую перемену к лучшему. Но надежде этой не суждено было сбыться, так как прусские агенты получили только предписание действовать с большей осторожностью. В одном письме к своему представителю при венском дворе Фридрих сам рисует во всех подробностях поведение, которого ловкий человек, входящий в планы своего государя, должен держаться в чужой стране, чтобы с успехом сманивать колонистов и не терять при этом внешних признаков честности. «Вы постараетесь пустить в обращение посылаемые мною вам указы, но осторожно, не подавая и вида участия в этом. Если вы узнаете, что одно или несколько семейств, не лишенных достатка, обнаруживают склонность переселиться в наше государство, то вы должны поддержать их в этом намерении. Если они предъявят какие-нибудь desiderata, присылайте мне немедленно подробный об этом доклад. Будьте уверены в моей особой к вам благосклонности за ваши труды; но действуйте с величайшей осторожностью и не подавайте ни малейшего повода к упреку в том, что вы подстрекаете подданных покинуть своего государя». Эти советы исполнялись, по-видимому, в полной точности, так что иностранным правительствам никак не удавалось выследить вербовщиков Фридриха. Они плодят указы, карающее «преступную эмиграцию»; в некоторых из

этих указов ясно сквозит бешенство против «эмиграционных агентов и эмиссаров», которых надо «хватать за шиворот по малейшему подозрению и, смотря по обстоятельствам, подвергать различным тяжким наказаниям, вплоть до смертной казни». Но ничто не помогало. Когда Фридриху приходилось дорожить добрыми отношениями с кем-нибудь из соседей, то он умерял на время усердие своих вербовщиков; но раз соседа нечего было опасаться или от него нечего было ждать, он ничем уже не стеснялся. Его поведение в Польше было возмутительно; он отбирал у этой несчастной страны решительно всех искусных и трудолюбивых рабочих, каких в ней можно было найти; это были по большей части немцы, сосредоточившие в своих руках почти всю промышленность больших городов. Прусские агенты при этом вели себя не стесняясь: „У меня эмиграция поставлена на широкую ногу», писал один из них Фридриху. Но вот несколько магнатов решили воспротивиться отъезду переселенцев. Дело было в апреле 1769 г., когда Пруссия была еще в мире с Польшей. Король, однако, сейчас же отправил туда три полка. Эта маленькая армии, под предлогом встречи партии лошадей для ремонта, дошла до Познани и вернулась с переселенцами, перебив и рассеяв горсть поляков, которые пытались было помешать им перейти один мост. Таким образом, Фридриху мало было того, что бедствия, постигавшие соседние страны, обогащали

Пруссию, как „чума обогащает черный Ахерон». Когда эти зловещие союзники долго не являлись на помощь прусской пропаганде, то он не задумывался перед вооруженным вмешательством, сильно смахивавшим на разбой.

Распределение колонистов по отдельным провинциям прусской монархии.

Добытые всеми этими средствами поселенцы были поделены между различными провинциями прусской монархии. Из старых провинций Литва и Восточная Пруссия получили их по меньшей мере 15000; Магдебургская и Гальберштадтская провинции 20000, Померания тоже 20000, Новая марка 24000; но щедрее всех был наделен Бранденбург, т. е. страна, которая находилась у Фридриха на глазах и которую он особенно любил, как колыбель своей монархии: он хотел даже сам писать ее историю. Немедленно по своем вступлении на престол король приказал произвести тщательные разыскания по вопросу о том, не упало ли число и размер поселков в марке сравнительно со временем до Тридцатилетней войны и представить ему об этом подробный доклад; к докладу должны были быть присоединены соображения насчет того, не следует ли основать ряд новых деревень и увеличить размер старых. Ему было доложено, что в Бранденбурге теперь больше деревень, чем прежде, что

все в нем идет как нельзя лучше, но что можно еще найти место для 111 семейств по пяти душ, т. е. всего для 555 человек. Фридрих совершенно согласился с выводами доклада, поблагодарил авторов труда и с 1740 по 1756 г. нашел в Бранденбурге место для 50000 колонистов! Правда, при этом были осушены болота и были оздоровлены сырые, лихорадочные берега рек; скот стал пастись и крестьяне начали сеять и жать на таких местах, где на памяти людской не ступала нога ни человека, ни скотины. Городское население разрослось до огромных размеров; так, Берлин, представлявший собой при Великом Курфюрсте жалкий городишко в 6000 жителей и считавший их всего еще 68931 при восшествии на престол Фридриха, через 15 лет дошел до 100336 душ, т. е. приобрел

32000!

И вот, среди такого благоденствия разразилась Семилетняя война. Все государство покрылось развалинами, и Бранденбург жестоко пострадал. Но к чему еще раз описывать разорение этой провинции? Мы встретились бы тут опять с теми же самыми ужасными картинами, которые мы рисовали, говоря о Тридцатилетней войне. Да, не многим странам пришлось столько трудиться и столько вынести гроз, как этой многострадальной Пруссии! Фридрих захотел дать себе точный отчет в размерах бедствия, чтобы с ними сообразовать и свои усилия: оказалось, что

народонаселение уменьшилось на 66840 душ. Тогда он принялся за дело; он внес в него железную энергию, он наотрез объявил тем, кто решался делать ему замечания, что он отдает приказания и не принимает советов, а тем, кто осмеливался сопротивляться, — что он доведет свое дело до конца, хотя бы „люди вопили против него до самого светопреставления», и в 1778 г. зло было более чем заглажено. Население Бранденбурга увеличилось за одно царствование Фридриха на 207000 душ. При этом нужно, конечно, принять в расчет естественный прирост населения путем рождений и не забывать, что очень многие иностранцы поселились в Марке, не делаясь колонистами в точном смысле слова. Но все же, по самой умеренной оценке, число этих последних доходить до 100000.

Чтобы получить ясное представление о поразительной деятельности прусского короля, нужно было бы проследить во всех мелочах историю колонизации каждой провинции; но при этом мы подверглись бы опасности потеряться в бесконечном множестве подробностей. Тем не менее нам нельзя не поговорить обстоятельнее о Силезии, ибо тут для Фридриха дело шло не только об увеличении числа жителей и поднятии общественного богатства в интересах армии и казны: задачей своей он ставил превращение этой новой области, важнейшего своего приобретения, в органическую часть прусского государства.