laviss_ernest_ocherki_po_istorii_prussii

Церковь в марке тоже подчиняется общему закону. Ей было вполне естественно занять важное место в стране, часть которой была отвоевана у язычников немецким оружием. Монахи из Премонтрэ, ученики св. Норберта, архиепископа магдебургского, и монахи из Сито, ученики св. Бернара, одинаково еще пылавшие юношеским жаром, явились на правый берег Эльбы, чтобы молиться, проповедовать и обрабатывать землю; но в Бранденбурге клирик, несмотря на оказанные им стране услуги, должен был уступать первенство мирянину. От маркграфа до последнего крестьянина каждый житель марки работал на пользу страны острием шпаги или острием плуга и гордился сознанием услуг, оказанных им общему делу. В маркграфе это сознание было живее, чем в ком бы то ни было, и когда между ним и епископами, или, говоря современным языком, между государством и церковью, произошло столкновение, то церкви пришлось уступить. Предметом ссоры была десятина. Аскании заявили притязание на пользование этим доходом, который, по общему всему христианскому миру обычаю, принадлежал церкви: они ссылались в свое оправдание на то, что вырвали свою область из рук язычников» и «что платят солдатам, без которых исповедующие религию Христа не могут жить в безопасности». Епископы бранденбургские должны были пойти на сделки; они сохранили свои права на

десятину, но пользование ею предоставили фамилии Асканиев, как завоевателям страны. Этот договор является единственным памятником, где совершенно ясно изложены те основания, по которым власть маркграфа получила свой исключительный характер. Что касается маркграфа, то его точка зрения очень проста и ясна: без него и без солдат, которыми он командует и которым он платит, говорит он, не было бы церкви. Он знает, что он необходимое лицо, от которого зависит существование всего остального.

Посредником между маркграфом, с одной стороны, и его вассалами и подданными с другой, являлся адвокат, который представлял маркграфа в своем округе так же, как граф представлял короля в своем графстве. Но маркграф сумел принять необходимые предосторожности против своих уполномоченных: он не только не допускал наследственности этой должности, но даже не давал ее пожизненно. Мы нередко находим в памятниках указание касательно перевода поверенных из одного округа в другой, а при некоторых именах встречается упоминание «бывший адвокат», quondam advocatus.

Крестьяне, горожане, вассалы, водворенные маркграфами в их деревнях, городах и ленах, — таково население марки. Не простой сюзерен, но почти самодержавный государь, которому никто не может

ставить условий, который не считается ни с какими завещанными предшествующей историей правами и который сам, так сказать, исторически предшествует своим крестьянам, горожанам, вассалам и епископам, а следовательно стоит выше их, — вот что такое маркграф. Отношений между маркграфом и его вассалами или подданными много, но они просты: их много, так как каждый из вассалов или подданных имел личные обязательства по отношению к нему; они просты, так как здесь подданные не были отделены от сюзерена множеством ступеней феодальной иерархии. Таков был вначале политический и социальный строй Бранденбурга. Он мало-по-малу исказился, но никогда совсем не изгладился.

Упадок и устойчивость этих учреждений.

Он исказился, потому что маркграфы, вынужденные делать большие расходы на беспрерывные войны и на дорогую администрацию, рано попали в самые тяжелые финансовые затруднение, которые заставляли их превращать в наличные деньги свои права и доходы. И вот церкви, монастыри, города и даже простые горожане начинают покупать себе сеньориальные права то на часть деревни, то на всю деревню, а иногда и на весь округ. Таким образом, с одной стороны, возникли крупные феодальные владельцы, закрепостившие себе прежде свободное сельское население, а с другой —

города купили себе почти полную независимость. Наконец, чрезмерное требование налогов привело к тому, что маркграфам пришлось войти в соглашение со своими подданными и допустить учреждение советов, имевших право финансового контроля над ними самими. Но было бы грубым заблуждением думать, что первоначальный строй погиб в хаосе и что маркграф сделался таким же номинальным сюзереном, каким был, например, герцог саксонский после падения Генриха Лева. Власти его отовсюду грозили опасности, но она не была серьезно подорвана. Советы, учрежденные для финансового контроля, превратились, правда, в провинциальные штаты; но деятельность каждого из этих маленьких парламентов вращалась в узких пределах, и эти отдельные кусочки политического представительства Бранденбурга не стояли между собою ни в какой связи. Соперничать с бранденбургским маркграфом могли бы генеральные штаты; но маркграф бранденбургский всегда стоял выше провинциальных штатов Старой марки, Лужицкой земли, Любуша и т. д. Он по-прежнему оставался олицетворением бранденбургского государства. Притом же ни города, ни вассалы, в пользу которых он отступился от многих из своих прав, не смогли приобрести столько сил, чтобы завоевать себе полную независимость. Некоторые из городов марки достигли известного благосостояние в XII ст. и вошли в ганзейский союз; но они продолжали стоять гораздо

ниже немецких городов: что такое Стендаль, Зальцведель, Берлин, Бранденбург, Франкфурт на Одере по сравнению с Кельном, Бременом, Гамбургом, Любеком, Нюренбергом, Веной? Бранденбургские города были расположены на окраине торгового района средневековой Европы; почва, на которой они стояли, была небогата; область, в которой они вели свои торговые обороты, была ненадежна; благодаря этому, ни один из них не был настолько силен, чтобы думать о возможности держать в страхе маркграфов. Что касается дворянства, то оно почти все постоянно было очень небогато благодаря бедности страны: крупное землевладение не нашло себе места в Бранденбурге. Наконец, маркграфы никогда не выпускали из рук того, что они называли своей «suzerainete princiere». Никто не посмел бы подвергать ее малейшему сомнению во времена Асканиев, но маркграфы умели вынудить уважение к ней даже в тот печальный период, который тянется от смерти Вальдемара до восшествия на престол первого Гогенцоллерна. Сигизмунд Люксембургский, несмотря на всю свою слабость, энергично противился захватам епископской юрисдикции. «Вы должны знать, милостивый государь,

— писал он одному епископу, — что до нашего сведение дошло, как вы подвергаете наши города интердикту, не обратившись предварительно с вашей жалобой на них к нам. Но мы вовсе не намерены перестать быть судьей наших городов, и

решительнейшее наше желание заключается в том, чтобы вы немедленно прекратили такой ваш образ действий. Иначе вам и вашим сторонникам по нашему приказанию будет сделано много неприятностей. Это уж как вам будет угодно!»

То были не на ветер брошенные слова и не пустые притязание павшей власти. Один любопытный процесс, возникший в XVI ст. между империей и маркой, дает нам ряд свидетельств о том, что исключительный характер маркграфской власти остался неприкосновенным еще и в эту позднюю эпоху. Максимилиан Австрийский, учредив имперскую камеру, включил епископов марки, наравне со всеми прочими германскими епископами, в число князей, зависевших непосредственно от империи, столкновения которых должны были разбираться этим новым ведомством. Маркграф протестовал, заявляя, что епископы Бранденбурга, Гавельберга и Любуша не имеют никакого отношение к империи, так как они владеют своими регалиями и ленами исключительно по милости своих сеньеров маркграфов. За время разбирательства этого дела, тянувшегося очень долго и оставшегося без решения, — что равнялось отказу империи от своего иска, — было предъявлено множество документов, многие из которых восходят ко временам асканийских маркграфов, и было выслушано множество свидетельских показаний. Компетентейшие

свидетели все высказались против притязаний империи; из их показаний обнаружилось, что епископы были бранденбургскими подданными, а не имперскими князьями, что на их суды апелляция шла не к императору, а к маркграфу, и что императорские письма, адресованные епископам, проходили сначала через руки маркграфа. Епископы обязаны были маркграфу военной и придворной службой, занимали определенное место при церемониях, носили цвета своего сюзерена и подписывались в своих письмах к нему «de sa grâse électorale les chapelains très soumis»;

маркграф называл их «monsieur» и говорил им просто «вы», а не «votre dilection», как это было принято между лицами из владетельных домов. Курфюрст Иоахим I дает сильное и краткое определение своих прав над епископами в таких словах: «У меня в стране три епископа, и они обязаны служить только мне». Нельзя найти лучше примера, чтобы понять всю разницу между учреждениями марки и Германии, где епископы всюду пользовались независимостью, которую давала непосредственная подчиненность императору, и где лучшие владения находились в руках духовных лиц. Таким образом, иерархия и дисциплина, водворенные в Бранденбурге его создателями, не погибли в печальный период, последовавший за пресечением фамилии Асканиев, и Гогенцоллерны, явившись туда, нашли живую память о них.

История возникновение Бранденбурга освещает таким образом всю историю Пруссии: предшественники Гогенцоллернов предвещают и объясняют самих Гогенцоллернов. Разве основные черты прусской монархии не выступают вполне ясно в этой марке, созданной асканийскими маркграфами, а потом видоизмененной обстоятельствами? Эти провинциальные и муниципальные вольности, это многочисленное мелкое дворянство с его чисто военным характером, эти помещичьи владение с правом суда над деревнями, вся эта своеобразная смесь феодализма с современностью, — разве все это с неизбежными переменами, внесенными временем, не представляет собой теперешней Пруссии? Многие противоречия в устройстве прусской монархии, поражающие собой современного наблюдателя, исчезают при свете истории. Почему король Пруссии, являющийся одновременно конституционным главою государства и монархом Божьей милостью, с таким трудом примиряет обязанности, налагаемые на него первым званием, с правами, которые дает ему второе? Именно потому, что парламентские учреждения, плод революционной случайности, совершенно новы в этой стране. Единый национальный парламент ведет свое начало не дальше, как с 1848 г. Только провинциальные штаты, с происхождением которых мы познакомились, имеют за собой историческую давность, а единство монархии еще тридцать лет тому назад представлялось

исключительно королем, т.е. преемником маркграфов.

Никто больше этих маркграфов не заслуживает название Landesvater'a, или отца страны, которое немецкие князья так любят слышать из уст своих подданных. Марка была создана Асканиями, и когда при дальнейшем ходе истории она очутилась на краю гибели, Гогенцоллерны, чтобы спасти ее, вернулись к политике этих своих предшественников. Разве Великий Курфюрст после Тридцатилетней войны или Фридрих Великий после Семилетней, разъезжая по своим опустошенным провинциям, повелевая там восстановить развалину, там осушить болото, там оросить и разделать какую-нибудь бесплодную песчаную пустошь, призывая колонистов из всех стран и перестраивая или вновь строя деревни через подрядчиков, не напоминают нам Асканиев в тот момент, когда они овладели заэльбской страной, опустошенной войной, где города и деревушки возникали по их приказу и на их глазах? Что же удивительного в том, что их преемники не хотят видеть в себе простых конституционных государей и открыто это высказывают?

Конечно, Гогенцоллерны шли по следам Асканиев, сами вовсе того не подозревая: Фридрих II не знает их истории и говорит о них с презрением. Это упорное следование одним и тем же традициям объясняется

просто упорным существованием все тех же нужд. Оставим в стороне все разглагольствование о германской и христианской миссии Пруссии и формулируем все выше сказанное в нескольких строках, могущих служить введением в философию прусской истории.

Бранденбургское государство возникло на границе Германии, где шла борьба двух враждебных друг другу племен; его происхождение, таким образом, чистовоенное. На этой границе могло, конечно, вырасти и какое-нибудь другое немецкое государство: обстоятельства, поднявшие так высоко марку на развалинах ее соперников, не заключают в себе ничего рокового или неизбежного. Напротив того, лучшей ее защитой от бурь, вроде той, которая разбила вдребезги саксонское герцогство, служила именно ее незначительность, и ее маркграфы были так дерзко предприимчивы именно по своей бедности. Обыкновенно историк, изучая причины успехов какогонибудь государства, находит их прежде всего и главным образом в счастливом стратегическом положении страны, удобном для защиты и нападение, и в плодородии почвы, дающей богатство. Здесь все наоборот: неблагодарная почва скудно вознаграждает упорный труд, природа вовсе не позаботилась о защите этой страны, и к довершению бед исторические обстоятельства порождали врагов со всех сторон; но