laviss_ernest_ocherki_po_istorii_prussii

запад, занимают все пространство покинутых германцами земель вплоть до Эльбы, а по местам переходят даже на ее другой берег. Между Эльбой и Одером они носят имя вендов и делятся на три группы: бодричи в Мекленбурге, вильцы в Бранденбурге, сорбы в Лужицкой земле и Мейссене. Служа авангардом славянского мира, венды занимают боевой пост на восточных границах северной Германии.

Благодаря великому переселению славяне прошли этот длинный путь почти без борьбы; но им пришлось сейчас же остановиться, как только оно кончилось, т. е. когда несколько германских народцев, в том числе и франки, окончательно овладели в V в. Галлией и стали защищать ее границы от новых пришельцев. Таким образом франки с древнейших времен уже имеют прикосновение к истории этой заэльбской страны, где впоследствии явилась Пруссия. Остановив на Рейне последние толпы завоевателей, они сами затем нападают на Германию, чтобы ввести в ней свои законы и христианскую веру: Меровинги начинают это дело, Каролинги оканчивают его, и как только Карлу Великому удалось подчинить саксов и продвинуть до Эльбы границы своей империи, он тотчас начинает войну с вендами и делает их своими данниками. Если бы смерть не остановила его, то он заставил бы этих язычников войти в христианское общество, светским главою которого он был; но он успел только вооружить

против них восточную границу Германии, вдоль которой был основан им ряд марок. Это были маленькие государства, организованные для наступательных — действий: сражаться с вендами, собирать с них дань, поддерживать силою христианскую проповедь — таковы были обязанности начальников марок, которые назывались маркграфами, т.е. пограничными графами, и которые были передовой стражей христианской империи.

После смерти Карла Великого борьба двух враждебных племен и двух враждебных религий на берегах Эльбы являлась роковой неизбежностью. Борьба эта продолжалась много веков. Славяне, может быть, ничем не уступали германцам времен Тацита, но они не в состоянии были бороться с немцами, которых цивилизовали и организовали их покорители — франки. В течение долгого времени их спасали разные обстоятельства: слабость и бессилие преемников Карла Великого, междоусобные войны и нашествие норманнов и венгров, опустошавший империю. Полузабытые в своих областях, маркграфы плохо защищались, и Эльба оставалась плохо охраняемой границей плохо объединенной Германии. Одно мгновение казалось, что дело Карла Великого нашло себе продолжателей: то было время, когда опасность пробудила национальное чувство и когда герцог саксонский, Генрих Птицелов, был избран королем

Германии . Венгры были отброшены, на вендов было произведено решительное нападение и значительная часть их была обращена в христианство и принуждена к покорности. При Генрихе и его преемнике Оттоне христианская проповедь шла рука об руку с завоеванием; миссионеры и маркграфы действовали заодно, и епископства возникали вместе с крепостями. Магдебург был объявлен метрополией славянских земель, и Оттон желал, чтобы этот город стал для славян тем, чем некогда был для Германии Майнц. Бранденбург и Гавельберг сделались главами епархий. Еще несколько лет, и венды вошли бы в составь Германии; но Оттон собственными руками подготовил крушение своего дела. Подняв императорскую корону, ниспавшую в руки мелких итальянских князьков , и возложив ее на свою голову, он весь предался неосуществимой мечте о всемирном владычестве. Он первый увлекся той страстью к Италии, которая погубила его преемников. Они хотят владычествовать над Миланом, царицей ломбардских общин, и над Римом, вечным и священным городом; они становятся королями Неаполя и стремятся к короне Константина, мечтая соединить снова обе империи, разделенные некогда Феодосием. Что им за дело до глухой борьбы, которая идет за Эльбой! Маркграфы раздавлены, и после большего мятежа, вспыхнувшего при наследнике Оттона, граница империи снова переносится с Одера на Эльбу . Все боги славянской мифологии, как те,

которые обитают в храмах и имена которых начертаны на подножии их статуй, так и те, которым нет имени, но которые открывают себя в шелесте листьев дуба и в ропоте ручьев, вновь овладевают в XI веке страною, откуда они были изгнаны Магдебургской Богородицей и младенцем Иисусом.

Язычество вендов находило себе естественную опору в язычестве остальных славян, которое было едва затронуто, и в язычестве скандинавов, которое оставалось еще совершенно неприкосновенным. Храм в Упсале был в то время центром государства пиратов. Датчане и норманны оглашали песнями скальдов моря и берега всех северных стран; они ездили в Исландию и в Россию, они наводили одновременно страх на Михаила Пьяницу в Константинополе и герцога Иль де Франс в Париже, но с особым жаром эти поклонники Одина воевали с германцами-отступниками; удары, которые они им наносили в низовьях Эльбы, отвечали ударам, наносимым вендами на средней Эльбе.

Нужно при этом сказать, что христианство представлялось славянам в самом печальном виде. Немцы оказались плохими проповедниками любви и милосердия: они не дали миру ни одного великого апостола, да и тем немногим ревностным миссионерам, имена которых записаны в историю, сильно мешали князья, их соотечественники. Немецкие хроники

единогласно обвиняют маркграфов и пограничных герцогов в скупости и жестокости. Немецкие князья, — говорит Гельмгольд, рассказав об одной победе, — разделили между собою добычу; но о христианстве не было помянуто. Тут сказалась ненасытная алчность саксов: они превосходят все другие нации в военном деле и в умении владеть оружием, но они всегда более склонны заботиться об увеличении дани, чем о покорении душ Господу, — proniores tributus augmentandis quam animabus Deo conquirendis...» Ранее Гельмгольда Адам Бременский говорил: «Саксы более расположены к вымогательствам, чем к проповеди христианства». Еще ранее Адама Бременского Дитмар Мерзебургский упрекал немцев за варварский обычай делить между собою после победы семьи пленников, чтобы продавать их и потом в неволю, ибо вендские пленники были одним из предметов германской торговли с Востоком. Наконец, один из этих старых писателей влагает в уста славянского вождя в разговоре с немецким епископом речь, которая напоминает дунайского крестьянина из знаменитой басни Лафонтэна: «Наши немецкие князья так нас гнетут, наши налоги и рабство так тяжелы, что нам ничего не остается, как живыми в гроб лечь. Ежедневно нас тиранят до полусмерти. Как вы хотите, чтобы мы исполняли обязанности, налагаемые на нас новой религией, когда нас ежедневно вынуждают к бегству? Если бы только нам найти место, куда можно было бы

Северные маркграфы оберегали немецкую территорию от вильцев, как герцоги саксонские от бодричей, а маркграфы мейссенские от сорбов. Занимая место между ними, но далеко уступая им в могуществе, marchio aquilonalis, как называли Северного маркграфа, управлял узкой полосой земли по левому берегу Эльбы, между устьями ее двух маленьких притоков, Оры и Аланда. Ему было не по силам сдерживать своих буйных соседей, и имя его связывается только с воспоминаниями о несчастиях, которые испытывало немецкое оружие, пока император Лотарь II не отдал марку графу асканийскому Альбрехту Медведю. Это было в 1134 году. Водворение Асканиев удвоило силы марки, ибо эта фамилия владела немалым количеством ленов и крепостей на восточных склонах Гарца; в числе этих владений был замок Ашерслебен, называвшийся по-латыни Азсапа, а в испорченном произношении Азсаша, откуда и произошло имя, прославленное Альбрехтом и его преемниками.

Альбрехт был одним из самых могучих бойцов того богатого героями времени. Он без устали работал своей шпагою на пути в Рим, в походах Лотаря и Барбароссы, в этих странных экспедициях, когда вожди Священной Империи пролагали себе кровавый путь к базилике св. Петра; в Чехии, где он видел, как вся дружина пала подле него, когда герцог Собислав захватил врасплох

немецкую армию в горах и заставил ее сдаться; в Саксонии, где он оспаривал герцогское знамя у Генриха Льва, этого другого знаменитого героя XII века, и, наконец, за Эльбой, где он принял участие в крестовом походе, поднятом на вендов св. Бернаром. Замечательно, однако, что маркграф успел утвердить свое владычество на правом берегу Эльбы не столько силою, сколько политикою. У подножия холма в 66 метров высоты, что является диковиной в этой стране равнин, среди образованных Гавелем озер, под сенью покрывавших их берега лесов, прятался Бранденбург, скромная столица племени вильцев. Царивший там князек, Прибыслав, принял христианство, тогда как его подданные оставались язычниками; он построил часовние и стал делать попытки распространить новую веру. Чтобы найти поддержку в этом небезопасном предприятии, он вошел в сношение с Альбрехтом и объявил его своим наследником. По смерти Прибыслава маркграф, получив извещение от вдовы покойного, вступил во владение наследством, но за множеством других забот плохо его берег. Вспыхнул мятеж; маркграфу пришлось его подавлять. Он обложил Бранденбург зимою, подойдя к нему по льду его прудов и рек, и город, наконец, сдался, когда голод и холод заставили защитников выпустить из рук оружие. Тогда Северный маркграф в ознаменование своей окончательной победы принял титул маркграфа бранденбургского. Появление этого имени составляет

историческое событие: предки прусского короля, ныне германского императора, носили этот титул не далее, как два века тому назад.

Альбрехта Медведя — покорителя славянского города, восстановителя бранденбургского и гавельбергского епископств, которые учреждены были некогда Оттоном Великим и немедленно после него уничтожились, — очень легко принять за героического поборника христианства и германизма; так его и изображают историки. Из пруссофилов, приписывающие Пруссии германо-христианскую миссию; но историческая правда не согласуется с этими добровольными иллюзиями. Ни у одного германского государства никогда не было охоты следовать каролингским преданиям. Одним серьезным усилием можно было бы легко справиться с последним сопротивлением язычников вендов, окруженных, как мы видели, христианскими государствами со всех сторон, за исключением северо-востока, где Померания продолжала еще поклоняться своим идолам; но и у поморян и даже у самих вендов князья склонялись уже к христианству из политических расчетов и ради спасение своей независимости. Всякий фанатизм в народе исчез; славяне, как и римляне последних времен язычества, чувствовали, что их боги их покидают. Они отказывали в мученическом венце даже тем из миссионеров, которые сами его всячески искали, как

это было с испанским монахом Бернаром. Бернар пустился в Померанию один, без проводника, без охраны, и в твердом намерении умереть за Христа с пылом отдался всем крайностям религиозного рвения. Но язычники ограничивались насмешками над ним, показывая пальцами на его голые ноги и говоря, что Бог, его пославший, должен был бы, по крайней мере, подарить ему сапоги. Однажды, когда он поверг одного идола, они его прибили; потом, видя, что он не унимается, посадили в лодку на Одере и сказали: «Если тебе так уже хочется проповедывать, ступай в море и проповедуй рыбам и птицам». Бернар возвратился в Германию живым поневоле. Его попытка была повторена епископом Оттоном Бамбергским, которого немцы высокопарно называют апостолом Померании; но видеть в нем героя христианского апостольства значило бы слишком преувеличивать его заслуги. Прелат пускается в путь в сопровождении множества священников и длинного обоза, нагруженного съестными припасами. Князь польский дает ему указание и проводников. На границе Оттона встречает сам герцог померанский, наполовину уже обращенный, желая ему успеха. Любопытно это свидание на берегах Нотечи. Едва князь увидел епископа, как тотчас отвел его в сторону и вступил с ним в беседу. Тем временем военная свита герцога и свита епископа стояли друг против друга; наступила ночь; местность была пустынна и печальна. Поморяне заметили, что