Korenevsky_Khrist_evr

тирана, слывшего тщеславным позером, и по городу пополз слух, будто бы Нерон сам приказал поджечь город. Одни, говорили, что тем самым он хотел расчистить пространство для величественных построек, которые увековечат его имя. Другие утверждали, что в пожаре Нерон искал вдохновения, сочиняя поэму «Крушение Трои». Очевидно, император хорошо знал психологию толпы, коль скоро понял бесполезность и даже опасность оправданий перед нею. Вместо этого он, как писал Тацит, «чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть, и кого толпа называла христианами».

По словам историка, «их умерщвление сопровождалось издевательствами,

ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах, или обреченных на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения».

Но конфронтация между церковью и античным миром объяснялась не только суевериями общества и требованиями лояльности со стороны государства. В определенной мере христиане сами провоцировали гонения,

или, по крайней мере, многим из них мученический венец был желанен.

Объяснение кроется, опять-таки, в психологической природе эсхатологических чаяний. Если человек живет в ожидании скорого и неминуемого Конца света, то все его сознание заполняет одна мысль: будет ли он спасен? Но иудаизм и христианство призывают верующего не судить о Боге человеческой меркой, ибо «неисповедимы пути Господни». И сколь бы ни был праведен человек, это не дает ему уверенности в оправдании на Страшном суде. Лишь одно может дать такую надежду – мученичество за веру. Отсюда – тот восторг, с которым первые христиане принимали самые страшные пытки, ужасавшие таких просвещенных интеллектуалов, как Тацит.

Итак, христианство в том виде, в каком оно оформилось к 60-м гг. I в. и

в той ситуации, которая сложилась в это время, имело мало шансов на дальнейшее существование. Своим стремительным распространением в

61

следующем столетии на всем пространстве Римской империи и во всех слоях его населения христианство в значительной мере обязано человеку по имени Савл (точнее – Шаул), ставшему апостолом Павлом.

Он родился в малоазийском городе Тарс в достаточно состоятельной и влиятельной еврейской семье. О прочном общественном положении Савла говорит то, что он был потомственным римским гражданином. Получив хорошее светское образование, Савл продолжил обучение в Иерусалиме у одного из авторитетнейших фарисейских наставников Гамалиила. Он прославился как гонитель христианства и даже сам вызвался отправиться в Дамаск, дабы очистить местную еврейскую общину от ересей. Однако в пути он услышал голос Христа «Савл, Савл, что ты гонишь меня?» и с этого момента из врага христианства превращается в ревностного его приверженца. Получив благословение апостола Петра, он обращается к проповеди нового учения среди язычников, а вскоре, победив некоего иудейского мудреца по имени Вариисус в диспуте, устроенном кипрским наместником Сергием Павлом, получает и новое имя. По всей видимости, «призом» за победу в интеллектуальном состязании было покровительство наместника, поэтому, став его клиентом, Савл принял родовое имя патрона.

Павел развернул кипучую деятельность по обращению язычников,

странствуя по Малой Азии, Греции, Македонии и достигнув столицы империи, где он, согласно «Деяниям» проповедовал два года. Однако постепенно между Павлом и апостолами стали возникать трения, т.к. его трактовка учения Христа существенно расходилась с тем, что проповедовали Иоанн, Иаков и другие ученики Иисуса. Более всего возмущало их то, что Павел не требовал от обращенных язычников соблюдения Моисеева закона.

Он утверждал, что спасение достигается верой, а не соблюдением заповедей и ритуалов, а значит, уверовавшему во Христа нет нужды в соблюдении закона как сугубо внешнего средства, предостерегающего от дурных поступков. Исходя из этого, Павел провозглашает одну самых важных своих заповедей: «Несть во Христе ни эллина, ни иудея». Строго говоря, только с

62

этого момента о христианстве можно говорить как о религии мировой, т.е.

религии, не имеющей национальных границ и не признающей значения этнической принадлежности в деле спасения. Апостол Павел, по словам Э.

Ренана, более кого бы то ни было содействовал стремительному распространению нового вероучения, ибо он «разорвал тот свивиальник,

тесный и страшно опасный, в который дитя было завернуто с рождения; он провозгласил, что христианство – не просто преобразование иудейства, что оно – полная религия, имеющая самостоятельное существование».

Проповедь апостола Павла об оправдании верой позволила христианству преодолеть не только этнические, но и социальные барьеры.

Логическим выводом из этой идеи было требование воспринимать образ самого Христа как религиозный и нравственный эталон: «Подражайте мне, –

призывает Павел своих последователей, – как я Христу» (1 Кор. 4, 16). А из этого следовало, что категорическим императивом для уверовавшего в

«Христа распятого», страданием искупившего грех человеческий, является смирение и кротость, терпение и терпимость: «Ибо и Христос не себе угождал, но как написано: «злословия злословящих Тебя пали на Меня», –

наставляет Павел. – А все, что писано было прежде, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду» (Рим. 15, 3-4).

Но первое поколение христиан, в большинстве своем принадлежавшее к тем, кто был отвергнут и презираем обществом, вряд ли могло вдохновиться апологией терпения – того, чего в их жизни было итак чрезмерно. Отнюдь не смирение, а бунтарство, тотальное отрицание ненавистного им мира проступает в их эсхатологических чаяниях. И этими же чувствами подпитывается их неприятие всего того, что недоступно им самим, что связано с образом жизни тех, кто сыт и обеспечен или хотя бы не нищенствует. Отсюда – не только ненависть к богатству и богатым, но и обскурантизм первых христиан (в чем они были вполне солидарны с ессеями). Заповедь Христа «будьте как дети» понималась ими как

63

обязательное для спасения интеллектуальное опрощение и абсолютная невозможность богопознания для «книжника». И даже труд не мог иметь для этих людей никакого высокого смысла, ибо на их долю оставался труд не просто тяжелый и нетворческий, но и грязный, унизительный, а зачастую – просто позорный.

Но Павел принадлежал не к низам, а к средним слоям общества, и его взгляд на мир и место в нем христиан – иной. Апостол Иаков утверждает, что

«дружба с миром есть вражда против Бога» (Иак. 4, 4), Павел же, напротив,

считает, что христианин не может отвергать то, что является творением Божиим. И то, что выпало человеку в этом мире – от Бога, а бунт против мира есть бунт против его Создателя, неприятие его воли. С этим связано представление Павла об истинном долге христианина – достойном и смиренном принятии своего жребия подобно тому, как принял свой крест Христос. Не случайно именно с Павлом и его окружением связано превращение креста в ключевую метафору сотериологии страдания и сакральный символ христианства. И надо полагать, оппоненты Павла его отношения к кресту – как и к тому, что он олицетворял – не разделяли.

Видимо, их имел в виду апостол, называя «врагами креста Христова» (Фил.

3, 17-18) и говоря, что «слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас – сила Божия» (1 Кор. 1, 18).

Неприятие Павлом «эсхатологического оптимизма» иудео-христиан и их тотального неприятия реальности выражается в религиозно-этической реабилитации естественных человеческих ценностей. Он благословляет прочные брачные узы и признает безнравственным уклонение от труда

(«Нетрудящийся да не яст»). Протестуя против обскурантизма своих оппонентов, Павел заявляет, что он «должен и мудрецам и невеждам» (Рим. 1, 14), а заповедь «будьте как дети» трактует не в смысле умственного опрощения, а как требование искренности и чистоты помыслов: «Братия! не будьте детьми умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте соврешеннолетни» (1 Кор. 14, 20). Даже в отношении к властям он –

64

сторонник законопослушания, исходя, опять-таки из той посылки, что бунтовать против реальности – роптать на Бога, ее сотворившего: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога,

существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению; а противящиеся сами навлекут на себя осуждение» (Рим. 13, 1-2).

Идеи апостола Павла вызывали протест христиан, из низов общества, но объективно открывали возможность приобщения к новой вере для тех, кто принадлежал к его средним слоям и даже к верхам. Но при жизни «апостола язычников» эти люди в христианских общинах составляли абсолютное меньшинство, а потому на склоне лет Павел остался в полном одиночестве.

Но уже к началу следующего века ситуация существенно изменилась и в этническом, и в социальном плане. Среди христиан большинство уже составляли не иудеи, а эллины, египтяне, сирийцы, италийцы, римляне, и

отнюдь не редкостью в их общинах были теперь люди зажиточные и даже знатные. И чем больше христианство открывалось навстречу античному миру, тем актуальнее звучали слова апостола Павла, но чем больше становилось среди христиан его последователей, тем стремительнее преодолевало оно все преграды, проникая в самые отдаленные уголки империи и во все слои античного общества.

Но именно теперь, когда церковь, усвоив идеи Павла отказалась от конфронтации с обществом и государством, на нее обрушились самые жестокие гонения. Пока христианство не выходило за рамки маргинальных этнических и социальных групп, империя не видела в нем серьезной опасности. Скорее, в существовании христиан была определенная выгода: у

власти всегда был под рукой универсальный ответчик за все беды и неурядицы, чреватые социальным взрывом. Но как только христианство утратило свою изначальную замкнутость и стало поистине вездесущим,

государство увидело в церкви конкурента во влиянии на общество и перешло в наступление. Если раньше гонения были тактическим средством

65

осуществления имперской внутренней политики, то теперь они ее стратегической целью становится полное уничтожение христианства.

Первый всплеск репрессий общеимперского масштаба отмечается в середине II в. в правление Марка Аврелия. Тем не менее, рост числа христиан неуклонно продолжался. К концу столетия их общины имелись уже на всем пространстве империи от Месопотамии до Британии. Квинт Септимий Флорент Тертуллиан, принявший христианство в 186 г. и ставший одним из самых выдающихся отцов церкви, с гордостью писал, что его единоверцы есть в городах и селах, в армии и при дворе, среди декурионов и сенаторов, их нет только в языческих храмах. «Мы явились вчера, а уже наполняем собой все: ваши города, острова, деревни, виллы, ваши советы,

ваши лагери, ваши курии, дворцы, сенат, – восклицает он, обращаясь к языческому миру. – Мы могли бы бороться с вами не прибегая к оружию, а

просто отделившись от вас». В то же время Тертуллиан подчеркивал, что христиане «всегда молятся за всех императоров, чтобы …их династия была благополучна, армии – отважны, сенат – предан , а мир – прочен». И тем не менее, в самом представлении христиан о своей численности и влиянии,

пусть даже и преувеличенном, был открытый вызов, на который империя не могла не ответить. При Септимии Севере (193-211) гонения становятся более жестокими и продолжительными. Теперь христиане не только изгоняются с общественных должностей и государственных постов, ссылаются и лишаются прав состояния, но и становятся жертвами показательных казней.

Так, в 202 г. в Александрии был обезглавлен глава местной общины Леонид,

отец Оригена, одного из величайших раннехристианских писателей. В том же году в Лугдунуме (Лионе) были казнены многие местные христиане во главе с епископом, известным апологетом Иринеем.

С середины III в. гонения становятся еще более систематическими,

достигая пиков в правление Деция (249-251), Валериана (253-259),

Диоклетиана (284-305) и Галерия (305-311). Но чем беспощадней становились преследования, тем очевидней становилась поразительная

66

закономерность: жестокие показательные казни приводят к оттоку из церкви колеблющихся и малодушных, но как только власть, удовлетворившись достигнутым результатом, ослабляет пресс, общины христиан не только восстанавливают прежнюю численность, но и значительно превосходят ее.

Это свидетельствовало о бесперспективности защиты язычества, которое уже не удовлетворяло общество. Более того, и христианство, утратившее свой маргинальный характер, не могло уже вызывать той устойчивой неприязни,

которая столь характерна для источников апостольской эпохи. Если раньше государство использовало в своих политических целях ненависть толпы к христианам, то теперь, наоборот, жестокость властей вызывала недоумение многих язычников. Еще в конце II в. знаменитый врач Гален писал о христианах, что «они настолько далеко продвинулись на пути воспитания самодисциплины и … напряженного стремления достичь нравственного совершенства, что никоим образом не уступают в этом истинным философам». На таком эмоциональном фоне нередки были случаи, когда люди, нейтрально относящиеся к христианам, став свидетелями бесчеловечных издевательств над ними, проникались глубоким уважением к их вере и порывали с язычеством.

Глубоко символично, что первым из римских правителей осознал полную бесперспективность борьбы с христианством император Галерий – тот, кто был одним из самых непримиримых его врагов. Именно Галерий, как утверждал «отец христианской историографии» Евсевий Кесарийский,

побудил начать гонения на церковь императора Диоклетиана, соправителем и зятем которого он являлся. И после отречения своего тестя от власти Галерий не прекратил, а лишь усилил преследование христиан в масштабе всей Римской империи – от Месопотамии до Британии. И тем не менее, именно этот правитель в 311 г., будучи уже неизлечимо болен раком и предчувствуя близкую кончину, издает Никомидийский эдикт, перечеркивавший всю его прежнюю религиозную политику. Согласно этому акту, известному также как «Эдикт о веротерпимости», принадлежность к христианской церкви

67

более не рассматривалась в качестве уголовно наказуемого преступления.

Это еще не означало устранения дискриминации церкви, но уже создавало условия для полного восстановления и дальнейшего упрочения ее позиций в обществе.

Но еще более кардинальный поворот в отношении империи к христианству совершил император Константин Великий, издавший в 313 г.

вместе со своим соправителем Лицинием так называемый Миланский

(Медиоланский) эдикт, гласивший: «Когда мы прибыли благополучно в Медиолан, я – Константин-Август и Ликиний-Август подвергли обсуждению все, что относилось к общественной пользе и благополучию, то в ряду прочего, что казалось нам для многих людей полезным, в особенности признали мы нужным сделать постановление, направленное к поддержанию страха и благоговения к Божеству, именно, даровать христианам и всем свободу следовать той религии, какой каждый желает, дабы находящееся на небесах Божество могло быть милостиво и благосклонно к нам и ко всем,

находящимся под нашею властью. Итак, мы постановили, руководясь здравым и правильнейшим рассуждением, принять такое решение, чтобы вообще никого не лишать свободы следовать и держаться соблюдаемой у христиан веры, и чтобы каждому дана была свобода следовать той религии,

какую сам считает наилучшею для себя, дабы верховное Божество,

почитаемое нами по свободному убеждению, могло проявлять во всем обычную милость и благоволение к нам».

Этим государственным актом император не просто уравнивал христианство в правах с прочими вероисповеданиями (что само по себе лишало язычество статуса государственной религии), но и брал церковь под свое покровительство, гарантируя неприкосновенность всех ее прав, включая имущественные. Таким образом, Миланским эдиктом было положено начало превращению христианства в государственную религию Римской империи и полному воцерковлению античного общества.

68

2. 2. Христианская церковь в эпоху Великого переселения народов и

образования варварских государств

Серьезные изменения этноконфессиональной карты Европы происходят в связи с Великим переселением народов – грандиозной миграцией,

вызванной движением на юг во II-III вв. н.э. восточно-германских племен готов и начавшимся в 70-х гг. IV в. нашествием гуннов.

Ссередины II в. племена готов начинают передвижение из Скандинавии

вВосточную Европу и к началу следующего столетия достигают Северного Причерноморья. Здесь происходят их первые контакты с христианами. С

середины III в. восточные германцы приступают к массированным атакам на владения Римской империи. В Малой Азии ими были разграблены Трапезунд, Халкидон, Эфес, Никомидия, во Фракии – Никополь,

Филиппополь Во время разграбления Никополя, Филиппополя ими были захвачены тысячи рабов, среди которых было немало христиан. Эти пленники, влившиеся в готское общество, содействовали приобщению восточных германцев к новой религии. Таково было, например,

происхождение «апостола готов» Ульфилы (правильнее – Вульфилы): его предки были захвачены германцами во время разграбления городка Садаголтина в Каппадокии в 267 г. Сам Ульфила, родившийся в 311 г.,

осознавал себя готом и считался таковым, но был христианином и прилагал немало усилий для проповеди своих религиозных взглядов среди соплеменников. Этому способствовало и существенное изменение в отношениях между империей и готами, произошедшее в 30-е гг. IV в. После того, как в 332 г. восточные германцы были атакованы сарматами, они отказываются от активных боевых действий против империи. Готы признали себя федератами и обязались выставлять по 40 тыс. воинов в год. За это они получали денежное вознаграждение и право торговать на Дунае. Это существенно облегчало условия проповедников христианства – как из числа самих готов, так и миссионеров, направляемых из империи. А поскольку после 325 г. произошло сближение государственной власти с арианами и

69

именно это вероисповедание фактически приобретает статус государственной религии, среди восточных германцев проповедовалась именно эта версия христианства.

Примерно около 341 г. Ульфила, прибывший в Константинополь в составе готского посольства, был рукоположен в сан епископа Евсевием Никомидийским. По возвращении он разворачивает бурную миссионерскую деятельность, но после 348 г., когда правитель вестготов (племенного союза,

обитавшего западнее Днестра) Атанарих начинает преследовать христиан,

Ульфила уводит своих последователей за Дунай. Получив разрешение императора Констанция, готы-ариане поселяются в окрестностях Никополя.

Здесь Ульфила продолжил главное дело своей жизни – перевод на готский язык (для которого сам же изобрел азбуку) Священного Писания. По преданию он перевел весь Новый Завет, а из ветхозаветных книг – все, кроме Царств. Однако до нас дошли лишь отрывки из Евангелий и апостольских посланий, а также несколько незначительных фрагментов из книг Ездры и Неемии.

В 375 г. племенной союз остготов, обитавших между Днестром и Доном,

был разгромлен гуннами, что привело к их миграции на запад. В свою очередь, это приводит в движение и вестготов, а с ними – и вандалов

(германское племя, поселенное Константином Великим в Паннонии). Часть вестготов получает разрешение на переселение в Мезию, однако притеснения со стороны имперских чиновников вызывают их восстание. В 378 г. под Адрианополем произошло сражение, в результате которого римская армия была наголову разбита, а император Валент погиб.

Поражение под Адрианополем привело к смене власти в самой империи:

престол захватывает полководец Феодосий, который с целью укрепления собственного авторитета делает ставку на противников ариан – «никейцев»

(придерживавшихся ортодоксального символа веры, приятого на I

Вселенском соборе в Никее). Таким образом, готы-ариане становятся не только политическими, но и религиозными врагами. Тем не менее, не все

70