Право и закон в программируемом обществе_К 100-летию Белла

А.Я. Капустин

ники1. В литературе указывается на то, что ядро киберпространства может образовывать виртуальное пространство, тем не менее оно поддерживается такими физическими объектами, как компьютеры, которые соединяют субстанциальную часть киберпространства с физическим миром2, а взаимодействие в киберпространстве независимо от ограничений во времени и пространстве осуществляется через логистику, а не через физические акты3.

Краткий, можно сказать обзорный, анализ дефиниций киберпространства зарубежных философов, политологов и юристов позволяет понять логику специалистов по международному праву, которые при построении собственных международно-правовых концепций киберпространства находятся под влиянием подходов иных социаль- но-общественных наук к пониманию пространственного образа Интернета. Несмотря на отмеченное, зарубежные исследователи размышляют над тем, как к киберпространству могут быть применены некоторые фундаментальные международно-правовые концепции или принципы, такие, например, как суверенитет или юрисдикция в киберпространстве, запрет на применение силы и мирное урегулирование споров и т.д.

Не останавливаясь подробно на указанной практике моделирования международно-правового статуса киберпространства, отдавая себе отчет в том, что эта тема заслуживает отдельного исследования, отметим в качестве примера анализ применимости концепции суверенитета в отношении киберпространства. Так, профессор Н. Цахариас задается двумя вопросами, касающимися киберпространства: может ли на киберпространство распространяться суверенитет и может ли киберпространство само быть суверенным пространством? Проанализировав самым тщательным образом различные точки зрения относительно возможности распространения суверенитета прежде всего государств, в том числе тех позиций, которые не предполагают такой возможности, а также подходы, опирающиеся на обоснование территориальной основы суверенитета, он сделал ряд интересных выводов.

В частности, им вводится два новых понятия: «территориализация» киберпространства и кибердеятельности и «детерриториализация» суверенитета применительно к киберпространству. Под территориализацией киберпространства он понимает не возможность «территориального разделения киберпространства или его трактовку

1См.: Tobansky L. Basic concepts in cyber warfare // Military and Strategic Affairs, 2011, vol. 3. № 1. Р. 75–78.

2См.: Bryant R. What kind of space is cyberspace? // MinervaAn Internet J. of Philosophy. 2001, vol. 5. Р. 138.

3См.: Lessig L. The path of cyberlaw // Yale L.J. 1995, vol. 104. № 7. Р. 1743–1746.

70

Информационное общество и международное право

в качестве реальной территории», а скорее «распространение на киберпространство и на кибердеятельность авторитета органов власти государства, связанного с территориальными пространствами»1. Введение данной категории позволяет связать киберпространство с традиционным пониманием суверенитета и на деле может способствовать усилению государственного суверенитета. Детерриториализация суверенитета в том, что касается киберпространства, определяется как «отделение регулирующей власти от конкретной территории». Это явление, с точки зрения автора, имеет два аспекта. Первый из них объясняет детерриториализацию суверенитета тем, что в киберпространстве наблюдается распыление нормотворческих полномочий. Для регулирования деятельности в киберпространстве нормы и правила издаются не только государствами, но и разно­ образными публичными и частными органами, которые имеют право адресовать свои нормативные решения как государствам, так и другим юридическим или физическим лицам (например, ICANN обладает полномочиями в части присвоения имен в Интернете и поддержания Интернета безопасным, стабильным и взаимодействующим). Другой аспект детерриториализации суверенитета касается самого государства и находит выражение в том, что государство осуществляет свою юрисдикцию в отношении кибердеятельности экстерриториально, то есть местом реализации юрисдикции будет выступать не территория суверенного государств, как это обычно происходит.

Как представляется, сам процесс описанных научных манипуляций и полученный в результате этого результат заслуживают различных оценок. Так, анализ международно-правовой доктрины и практики (судебной и дипломатической), в процессе которого британскому профессору пришлось обратиться к фундаментальным характеристикам суверенитета государства, в целом можно признать позитивным. Были рассмотрены такие его признаки, как верховенство или полновластие государства в отношении своей территории (внутренний суверенитет) и его независимость в международных делах (внешний суверенитет), исключительность внутреннего суверенитета и относительность суверенитета внешнего и т.д.

Однако, что касается результата (детерриториализация суверенитета), то он выглядит по меньшей мере дискуссионным. Суверенное государство как было тесно связано с территорией в прошлом, так и продолжает ориентироваться на территориальное властвование. То, что деятельность в киберпространстве (Интернете) может регулироваться за пределами территории, находящейся под суверенитетом государства, не отменяет суверенитета как свойства государства.

71

А.Я. Капустин

Подобные примеры в настоящее время в той или иной степени проявляют себя и в других сферах общественных отношений (спорте, труде и т. д.), в ряде случаев они получают наименование трансграничных отношений, на которые воздействуют транс граничные регуляторы. Нет нужды много распространяться по поводу экстерриториальной юрисдикции, которая давно применяется в практике современных государств.

Что касается территориализации киберпространства (Интернета) в том смысле, который профессор Н. Цахариас придает этому термину, то с его пониманием данной категории можно согласиться, поскольку государство вынуждено осуществлять свои важнейшие функции (обеспечение национальной безопасности, благополучия населения и т.д.) независимо от условий и среды, в которых они реализуются. Другое дело, что, возможно, следует продолжить научный поиск адекватной терминологии для определения данного явления.

Заключительный вывод проведенного анализа состоит в том, «что киберпространство не приобрело какого-либо специального правового статуса в международном праве, скорее, наоборот, существующие правовые категории и принципы применены к киберпространству»1. Не трудно убедиться в том, что он созвучен лозунгам и призывам, которые сформулированы в Женевской декларации и Тунисском обязательстве.

Подводя итог исследованию «информационного общества» (глобального информационного общества), согласимся с тем, что начиная с Окинавской хартии в международном сообществе постепенно утверждается идеальная модель нового типа человеческого общества, меняющегося под воздействием динамично развивающихся ИКТ. Вместе с тем характеристики этой модели были уточнены в Женевской декларации и Тунисском обязательстве, а затем в резолюции Генеральной ассамблеи ООН, посвященной общему обзору хода осуществления решений Всемирной встречи на высшем уровне по вопросам информационного общества. Следует признать, что принятие данных документов и усилия по их реализации не отменили существующего в мире неравенства в информационной сфере, не смогли преодолеть «цифровой разрыв» между различными государствами. По-прежнему актуальны вопросы обеспечения равного доступа к ИКТ, защиты информационных прав личности. Более того, развитие ИКТ сопровождается появлением все новых рисков и угроз (хакерство, хактивизм, киберпреступность, в том числе кибертерроризм, шпионаж, саботаж и т.д.), которые требуют адекватной меж-

72

Информационное общество и международное право

дународной реакции, в том числе посредством применения между- народно-правовых средств.

Необходима дальнейшая разработка международно-правового определения информационного общества. Попытки представить его в качестве системы международных отношений, складывающихся в результате функционирования информационных систем, нельзя признать успешными. Тем не менее концепция информационного общества позволила консолидировать не только политиков, стейхолдеров, но и научную общественность на активизацию исследований усиленно развивающейся сферы ИКТ, а также ее последствий для международных отношений.

Не менее важным достижением Всемирной встречи на высшем уровне по вопросам информационного общества является то, что в ее решениях подтверждена значительная роль международного права, целей и принципов Устава ООН, важнейших международно-пра- вовых актов по правам человека и по другим общим и специальным вопросам международного сотрудничества для достижения целей и задач концепции информационного общества. То, что эти международные документы приобретают форму актов мягкого права, не влияет на юридическую обязательность подтвержденных в них меж- дународно-правовых норм.

Анализ отечественной и зарубежной доктрины международного права в отношении подходов к оценке международно-правового регулирования ИКТ доказывает: фрагментарность, неопределенность и недостаточность такого регулирования на универсальном уровне говоря о том, что международное сообщество находится еще в начальной стадии концептуальной разработки международного права ИКТ (Интернета, киберпространства). Отдельные попытки, которые предпринимаются учеными для обоснования применения ключевых международно-правовых категорий к деятельности по использованию Интернета, разумеется, заслуживают внимания, но устойчивый общественный запрос на необходимость всестороннего международно-правового регулирования пока еще не сформировался. В международно-правовом правосознании складывается убежденность в необходимости продолжения исследований для выработки ясной стратегии международно-правового регулирования использования ИКТ. Отражением этого становятся резолюции ООН, в которых формулируются нормы мягкого права, способные по истечении определенного периода стать основой разработки международного договора, который закрепит соответствующие нормативные основы взаимодействия государств, международных межправительственных организаций и, вполне возможно, установит международно-право- вые рамки взаимодействия с негосударственными акторам (стейкхолдерами), участвующими в использовании Интернета.

73

Теория

постиндустриального общества Д. Белла:

применимость к постсоциалистическим реалиям

В.В. Лапаева

Творчество Д. Белла, как и любого значительного социального мыслителя, дает импульс для постановки и анализа широкого круга проблем. Особый интерес при этом представляет его тео-

рия постиндустриального общества, составляющая главный вклад автора в социально-философскую мысль. В последние годы по мере нарастания глобальных процессов, которые одни авторы, опирающиеся на теорию циклов Н.Д. Кондратьева, обозначают как переход к шестому технологическому укладу1, а другие — как четвертую технологическую революцию2, концепт постиндустриального общества становится все более востребованным. Ядро этих процессов образуют так называемые НБИК-технологии (нано-, био-, информационные и когнитивные технологии), взаимопроникновение которых создает мощный кумулятивный эффект. Новые технологии, которые, по словам основателя Давосского экономического форума К. Шваба, «размывают границы между физической, цифровой и биологической

1См.: Глазьев С.Ю. Современная теория длинных волн в развитии экономики // Экономическая наука современной России. 2012. № 2. С. 41.

2См.: Шваб К. Четвертая промышленная революция. Что это значит и как реагировать // URL: http:// foreignaffairs.com›articles/2015-12-12/fourth-…

74

Теория постиндустриального общества Д. Белла

сферами»1, несут в себе не только колоссальные возможности для развития человечества, но и не менее значительные вызовы, чреватые «разрушением жизненного мира человека, а точнее, тех инвариантов этого мира, которые делают человека человеком»2, появлением новых форм насилия, порождающих «общество, стиснутое в «железной клетке» технологии»3, и т.д. Достаточно сказать, что современная наука уже поставила под сомнение бесспорное до недавнего времени представление о человеке как носителе свободной воли4, которое лежит в основе не только правовой теории и практики, но и всей человеческой культуры.

В складывающейся ситуации особенно актуальным становится осмысление различных подходов к разработке стратегии социального развития человечества, в рамках которых теория постиндустриального общества Д. Белла занимает заметное место. Однако в российском обществоведении повышенный интерес к данной проблематике обусловлен еще и некоторыми дополнительными обстоя­ тельствами, понимание которых представляется исключительно важным для проведения анализа современного состояния и перспектив постсоциалистического развития страны. В настоящее время идея постиндустриального общества активно используется теми участниками дискуссий, которые стремятся уйти от анализа проблем, связанных с преобразованием социалистической собственности, лежащим в основе всей постсоциалистической социальной трансформации российского общества. Аргументы, которые при этом используются, сводятся главным образом к тому, что концепты капитализма, социализма (и, соответственно, постсоциализма) уже устарели и не могут служить инструментами научного анализа современных реалий, поскольку Россия, как и многие страны, переходит к постиндустриальному обществу знаний, в котором деление на собственников средств производства и несобственников уже не имеет прежнего смысла. В связи с этим следует отметить, что до

1Там же.

2Конвергенция биологических, информационных, нано- и когнитивных технологий: вызов философии (материалы круглого стола журнала «Вопросы философии» // Вопросы философии. 2012. № 12. С. 3–23.

3См.: Турен А. Идея революции // Социологическое обозрение. 2014. Т. 13. № 1 // URL: http://sociologica.hse.ru›2014-13-1.html

4«Огромное большинство ученых, работающих в области когнитивной науки (да и немало философов), — пишет В.А. Лекторский, — считают, что … никакой свободы воли и никакого «Я», принимающего решение, в действительности нет». См.: Лекторский В.А. Как возможна наука о человеке? // Новое в науках о человеке. К 85-летию со дня рождения академика И.Т. Фролова / отв. ред. Г.Л. Белкина; ред.-сост. М.И. Фролова. М., 2015. С. 31.

75

В.В. Лапаева

своей главной книги «Грядущее постиндустриальное общество»1 Д. Белл опубликовал работу «Конец идеологии»2, в которой связывал переход к новому типу общества с процессом деидеологизации как итогом преодоления классового характера общества и замены классов на страты, состоящие из носителей знаний разного уровня. Именно этот антиидеологический подтекст концепции постиндустриального общества и оказался востребован в дискуссиях о постсоциалистическом развитии России, поскольку он уводит осмысление проблемы в сторону от того латентного социального конфликта, который был спровоцирован в стране приватизацией социалистической собственности.

По поводу проблемы собственности важно пояснить, что Д. Белл, признавая адекватность социальной теории К. Маркса реалиям индустриального общества, считал, что для осмысления постиндустриального общества его экономический детерминизм уже не пригоден. Вместо марксистского принципа детерминации политико-правовых форм и социальной структуры отношениями собственности на средства производства он предложил другой методологический подход, основанный на идее «осевого принципа», который, не будучи определяющим, тем не менее втягивает в свою орбиту релевантные ему отношения и социальные институты. Таким осевым стержнем, вокруг которого выстраивается постиндустриальное общество, по его мнению, является знание. Именно знание, превратившееся в главный источник богатства и власти, будет в грядущем постиндустриальном обществе порождать новые общественные отношения, новые формы собственности, новые институты и соответствующие им политические методы управления, основанные на интеллектуальных технологиях.

И хотя сам Д. Белл полагал, что переход к постиндустриальному обществу будет сопровождаться деидеологизацией, поскольку «образ жизни, права, нормы и ценности, стремления, привилегии, культура — все то, что ранее составляло исключительное достояние высших классов, — распространяется теперь на всех»3, его концепция пост­ индустриального общества привлекательна прежде всего тем, что она рассматривается в качестве идеологического проекта. Ведь она, по сути, возрождает основной принцип моральной философии Сократа, согласно которому добродетель — это знание, что в политико-право-

1См.: Bell D. The coming of post-industrial society: A venture of social forecasting. N.Y.: Basic Books, 1973.

2См.: Bell D. The End of Ideology: An Exhaustion of Political Ideas in the Fifties. N.Y.: Free Press, 1960.

3Ibid. P. 23.

76

Теория постиндустриального общества Д. Белла

вой сфере выражено максимой: «Править должны знающие»1. С позиций такого подхода постиндустриальное общество, по версии Д. Белла, предстает как общество, основанное на принципах меритократии: его элитой являются творцы и носители научного знания, а главным производительным классом становится, как считал автор, knowledge worker или, как сейчас иногда говорят, когнитариат. Именно этот класс создает основное богатство, он же им распоряжается и он же принимает ключевые решения по управлению социальным развитием.

Д. Белл верно подметил обозначившийся уже во второй половине прошлого века процесс обретения интеллектуальной силой науки зачатков непосредственного (т.е. не опосредованного формой экспертного обеспечения деятельности властных институтов) политического влияния. Можно сделать вывод, что одним из заложенных уже тогда каналов прямого воздействия науки на принятие важнейших управленческих решений стали исследовательские программы, развивающиеся сегодня в русле направления, которое в отечественной литературе обозначается двуязычным термином «еlsi-фикация»2 (от Ethical, Legal, and Social) и в рамках которого ведется работа по интеграции в крупномасштабные техно-научные программы социальных исследований, ориентированных прежде всего на формирование этико-правовых основ научно-технологического развития (наиболее ярким примером в этой области является биоэтическая составляющая глобального международного проекта «Геном человека»). Другой канал подобного влияния науки на процессы принятия общезначимых для человечества решений, касающихся социальных последствий научно-технологического развития, связан с усилением регулятивного потенциала, содержащегося в рекомендациях разного рода научных форумов. В этом смысле особенно показательны две так называемые Асиламарские конференции (по наименованию парка в Калифорнии)3. На первой конференции, состоявшейся в 1975 г., были выработаны подходы к обеспечению безопасности исследований генома для здоровья человека и к снижению социальных рисков при использовании генетических технологий. По итогам второй конференции 2017 г., в числе участников которой были философы, юристы и социологи, сформулированы 23 принципа управления искусственным интеллектом со стороны общества. Последний принцип из этого списка, резюмирующий все остальные, звучит так: «…Сверхразум должен быть разработан исключительно в целях, со-

1См.: Нерсесянц В.С. Сократ. М., 1996. С. 71.

2См.: Гребенщикова Е.Г. Ответственные исследования и инновации (RRI): переосмысление ответственности и партиципативные стратегии // Гуманитарные научные исследования. 2015. № 12 // URL: http:// http://human.snauka.ru/2015/12/13269

3См.: Леонов В. Двадцать три принципа Асиломара // URL: http:// sovmash.com›node/348

77

В.В. Лапаева

ответствующих большинству этических идеалов и для пользы всего человечества»1.

Этические рекомендации, разрабатываемые как в рамках движения по еlsi-фикации, так и на научных форумах, частично получают нормативное выражение на международном уровне в декларациях, рекомендациях, кодексах профессиональной этики специалистов разного профиля и т.п. Эти документы, по сути, содержат в себе нормы мягкого права: их положения нередко имплементируются в национальное законодательство. Дальнейшие перспективы соционормативного регулирования этой сферы связаны с переходом на уровень международно-правовой регламентации процессов науч- но-технологического развития с последующей гармонизацией и универсализацией соответствующего национального законодательства. Первым шагом на этом пути стало принятие под эгидой Совета Европы международного правового акта регионального уровня — Конвенции о защите прав и достоинства человека в связи с применением достижений биологии и медицины от 4 апреля 1997 г. (далее — Конвенция о защите прав человека), представляющей собой итог работы по конкретизации и юридизации основных принципов и правил биоэтики, по поводу которых в научном сообществе достигнут устойчивый консенсус2.

Наряду с этим в настоящее время идет перспективный поиск путей соединения научно-экспертного знания, включенного в механизмы регулирования научно-технологического развития, с позицией широкой общественности. Это нашло воплощение, в частности,

всоздании таких уникальных институций, как этические комитеты3, которые уже активно действуют в ряде стран (в том числе и в России)

всфере отношений, связанных с проведением научных исследований

вобласти биомедицины, а также с разработкой и применением биомедицинских технологий. Согласно Конвенции о защите прав чело-

1Там же.

2Правда, впоследствии движение в этом направлении явно застопорилось: на данный момент, т.е. спустя более 20 лет со дня принятия Конвенции, ее подписало лишь 35, а ратифицировало 29 государств — членов Совета Европы (хотя Конвенция открыта для подписания также и государствами, не входящими в Совет Европы). Россия, кстати, не подписала Конвенцию и, судя по всему, уже не подпишет, поскольку ряд ее положений не согласуется с принятой в стране установкой на обязательную генетическую паспортизацию населения (См.: Указ Президента Российской Федерации от 11 марта 2019 г. № 97. Основы государственной политики Российской Федерации в области обеспечения химической и биологической безопасности на период до 2025 года и дальнейшую перспективу // URL: http:// http:// garant.ru›products/ipo/prime/doc/72092478/).

3В настоящее время в России функционирует система этических комитетов в сфере научной и практической биомедицины — от комитетов, созданных при научных и медицинских учреждениях, до Российского комитета по биоэтике при Комиссии Российской Федерации по делам ЮНЕСКО.

78

Теория постиндустриального общества Д. Белла

века1 этические комитеты задуманы как некая, пусть и очень упрощенная, модель социума, в рамках которой экспертное знание (причем в число экспертов должны входить философы и юристы) вступает в равноправный диалог с представителями общества. В идеале такое максимально открытое взаимодействие, позволяющее в режиме своего рода краудсорсинга привлекать через современные системы коммуникации так называемые ресурсы толпы, вписывается в предложенную Ю. Хабермасом парадигму функционирования коммуникативного разума, находящегося в ситуации свободной коммуникации. Очевидно, что в такой системе коммуникации наука будет доминировать как наиболее компетентный субъект. Именно в этом, по-видимому, и заключается суть будущего общества знания: не просто в том, что наука — это производительная сила (она давно является таковой), а в том, что наука будет оказывать определяющее влияние на решение важнейших для общества проблем и это влияние будет реализовываться не опосредованно (т.е. не через традиционные политические механизмы), а непосредственно — в рамках специально создаваемых принципиально новых социальных институтов.

То обстоятельство, что теория постиндустриального общества Д. Белла уловила эту зарождающуюся в настоящее время, но еще отнюдь не утвердившуюся тенденцию, позволяет рассматривать данную теорию как перспективный идеологический проект. Но является ли она адекватным инструментом познания реальности, т.е. предусматривает ли она методологию для определения основных внутренних закономерностей общественного развития на данном этапе? Думаем, что эта теория пока что не релевантна не только российской постсоциалистической реальности, но и состоянию западного общества. Д. Белл, говоря, что «идея постиндустриального общества, равно как и идея индустриального общества, или капитализма, имеет значение лишь в качестве концептуальной схемы»2, рассчитывал на то, что переход к обществу знания настольно трансформирует производственные отношения, что частный характер собственности, выражающий суть капитализма, уже не будет иметь решающего значения. Однако именно этот его главный прогноз, судя по всему, пока не получает подтверждения. Во всяком случае, серьезные аргументы против такой позиции представлены, в частности, в книге Т. Пикетти «Капитал в ХХI веке», которая вышла в 2013 г. и до сих пор широко обсуждается во всем мире. Главный тезис книги состоит в том, что доходность капитала систематически превышает

1См.: Статьи 9–12 Дополнительного протокола к Конвенции о защите прав человека.

2Цит. по: Иноземцев В.Л. Постиндустриальный мир Д. Белла // Белл Д. Грядущее пост­ индустриальное общество. М.: Basic Books. 2001 // URL: http:// http://human.snauka. ru/2015/12/13269 гл. ХХVII//

79