Белов В.А. - Корпоративное право

товариществ, в том числе садоводческих, огороднических и дачных некоммерческих объединений граждан*(185), а также товариществ собственников жилья*(186), 3) предпринимательских объединений, в том числе в форме ассоциаций крестьянских (фермерских) хозяйств, торгово-промышленных палат*(187), саморегулируемых организаций*(188), агрохимических объединений*(189), 4) бирж - товарных*(190) и фондовых*(191), 5) финансово-промышленных групп*(192);

-в-четвертых - из норм специальных федеральных законов, определяющих особенности правового положения корпораций, действующих в отдельных сферах народного хозяйства - банковской, страховой, на рынке ценных бумаг, в инвестиционной отрасли, в сфере энергетики, транспорта, сельского хозяйства, жилищного строительства, адвокатуры и т.д.*(193);

-в-пятых - из норм специальных федеральных законов, регламентирующих отношения, непосредственно связанные с корпоративными, как то: 1) о

хозяйственные общества, имеющие стратегическое значение для обеспечения обороны страны и безопасности государства*(198), и др.

В принципе, можно выделить и следующий уровень источников корпоративного права - подзаконные нормативные акты; с точки зрения своей практической важности среди них в первую голову должны быть названы акты ФСФР России, регулирующие деятельность корпораций по выпуску эмиссионных ценных бумаг - акций и облигаций, а также связанную с их участием на рынке таких бумаг. Однако источники этого уровня вряд ли заслуживают включения в состав корпоративного законодательства, поскольку законами в собственном смысле слова - актами органов законодательной власти - они все-таки не являются; кроме того, они не вписываются и в понятие "гражданского законодательства", которое согласно ст. 3 ГК "...состоит из настоящего Кодекса и принятых в соответствии с ним иных федеральных законов (далее - законы)...", регулирующих отношения, указанные в п. 1 и 2 ст. 2 ГК.

Конечно, подобное отношение вовсе не означает отрицания или умаления значения норм корпоративного права, содержащихся в подзаконных нормативных актах: с точки зрения практической - это такие же нормы (обязательные правила поведения), как и нормы законов, подлежащие безусловному исполнению. Больше того, в некоторых случаях сами участники корпоративных отношений придают решающее значение не закону, а положениям подзаконного нормативного акта, регулирующего корпоративные отношения с их участием (прежде всего это касается сферы регулирования корпоративных правоотношений лица - эмитента эмиссионных ценных бумаг; управляющих компаний паевых инвестиционных фондов, страховых компаний, банков и т.д.). Думается, что такое положение вещей связано: 1) с "заурегулированностью" соответствующей сферы экономической активности, что, в свою очередь, всегда вызывает соблазн воспользоваться обширным и подробным текстом подзаконного нормативного акта, но не толковать закон, рискуя не найти правильного или убедительного его варианта; 2) с привычкой российского чиновничества ориентироваться не на закон, а на ведомственные правила, инструкции и т.д. Впрочем, такая "привычка" ориентироваться на "инструкцию", как правило, заканчивается на пороге арбитражного суда: практика свидетельствует о том, что суды весьма и весьма последовательно отказываются применять положения подзаконных нормативных актов, противоречащих федеральным законам. Это обстоятельство не может не радовать.

Таким образом, историческая практика свидетельствует о том, что единого подхода к построению корпоративного законодательства Россия так и не выработала.

Российское законодательство о различных видах корпораций строилось и продолжает строиться по различным моделям.

К настоящему моменту Россия "перепробовала" буквально все модели построения корпоративного законодательства, а именно:

1)английская модель, или модель типа "специальный закон", - была характерна для дореволюционного и советского акционерного законодательства*(199), постсоветского законодательства о предпринимательских корпорациях и продолжает исчерпывать собою современное законодательство о некоторых видах корпораций*(200);

2)завершенная континентальная модель, или модель типа "кодекс + специальный закон", - характерна для современного российского законодательства о большинстве типов корпораций*(201); можно сказать, что таковая в настоящее время является основой российского корпоративного законодательства;

3)незавершенная континентальная модель, или модель типа "кодекс", - была присуща советскому корпоративному законодательству периода НЭПа, советскому законодательству о товариществах периода первой кодификации и продолжает характеризовать современное законодательство о товариществах (простом, полном и коммандитном).

4. В наши задачи, конечно, не может входить ни более-менее детальное обсуждение достоинств и недостатков различных моделей построения корпоративного законодательства, ни выявление и осмысление тех причин, по которым эти модели применяются в разные исторические периоды, в разных странах и разных предметных областях. Знания о том, что современное отечественное корпоративное законодательство, по крайней мере в части, касающейся наиболее типичных корпораций (хозяйственных обществ), строится по завершенной континентальной модели (модели типа "кодекс + специальный закон"), по идее, достаточно для того, чтобы иметь представление о тех рамках, за которые не следует выходить, разрабатывая тему совершенствования корпоративного законодательства. Тем не менее несколько слов о тех отличительных качествах, которые присущи каждой из систем, сказать все-таки нужно, поскольку нельзя исключать возбуждения вопроса о желательности замены существующей системы какой-то иной - вопроса, на который невозможно ответить, не имея представления о том, почему в то или иное время, теми или иными государствами отдавалось предпочтение той или другой системе.

Отличительной чертой завершенной континентальной модели является ее двухуровневая структура. Другие модели (английская и незавершенная континентальная) этой особенностью не обладают. В этом различии - источник всех достоинств и недостатков каждой из моделей. Двухуровневая структура модели "кодекс + специальный закон", заключая в себе большие содержательные возможности, является в то же время потенциальным источником противоречий между нормами актов одного иерархического уровня (федеральными законами), но различного назначения (кодифицированного и специализированного акта). Напротив, модели одного уровня, не предрасположенные к возникновению конфликтных проблем, изначально обеднены с содержательной точки зрения: так, незавершенная континентальная (кодификационная) модель предполагает перемещение центра тяжести корпоративного регулирования с законов на учредительные документы конкретных корпораций, а английская модель - создание пресловутого "вермишелевого законодательства", не имеющего общих начал, требующего чрезвычайно глубокой степени детализации и оттого - весьма сложного для изучения, неудобного и не всегда достаточного для практического применения. Выходит, что модель типа "кодекс" в большей степени пригодна для форм, требующих минимального правового вмешательства (товариществ и общей собственности)*(202), а

модель типа "специальный закон" - либо для вновь образуемых жизнью корпоративных форм (для положений о которых пока не настало время обобщения), либо для применения в рамках систем права, допускающих судейское восполнение законодательных пробелов, прежде всего в рамках системы прецедентного права*(203).

Коренной вопрос, возникающий при построении всякой сложной системы правового регулирования, - вопрос о методах разрешения противоречий между предписаниями различных нормативных актов. Образование таких противоречий*(204) - основной и неизбежный недостаток системы корпоративного права, построенной по модели "кодекс + специальный закон". В интересующей нас сфере корпоративного права можно привести множество иллюстраций подобных противоречий. Так, например, в соответствии с императивным и не допускающим исключение постановлением ст. 100 ГК вопрос об увеличении размера уставного капитала относится к компетенции общего собрания акционеров. Однако п. 2 ст. 28 и подп. 6 п. 1 ст. 48 Закона об АО допускают передачу вопроса об увеличении уставного капитала общества путем размещения дополнительных акций (если данная возможность предусмотрена в уставе общества) в компетенцию совета директоров (наблюдательного совета). Еще пример. В соответствии со ст. 103 ГК внесение изменений в устав акционерного общества составляет исключительную прерогативу общего собрания акционеров. В то же время п. 2-6 ст. 12 Закона об АО предусматривают случай, когда полномочия по внесению изменений в устав принадлежат совету директоров. Примеры подобных противоречий могут быть без труда продолжены; дело, разумеется, не в их количестве, а в том, как их следует разрешать.

Вопрос, на первый взгляд, имеет ответ в виде хорошо и давно известных правил, в том числе о том, что 1) коллизия между нормами актов различного уровня разрешается в пользу нормы, содержащейся в акте, имеющем более высокую юридическую силу, 2) коллизии же между нормами актов одного уровня разрешаются по правилам, отдающим приоритет специальной норме перед общей, а норме позднейшей - перед нормой более ранней*(205). Однако применение двух последних правил для разрешения конфликтов с нормами такого федерального закона, как ГК, существенно усложняется в свете предписаний абз. 2 п. 2 ст. 3 ГК, в соответствии с которой: "Нормы гражданского права, содержащиеся в других федеральных законах, должны соответствовать положениям Гражданского кодекса". Два канонических коллизионных принципа отставляются на второй план (сохраняются для норм иных федеральных законов), заменяясь новым, доселе прямо не формулировавшимся началом о преимуществе любых норм одного федерального закона (ГК) перед любыми нормами других. Отношение к этой норме неоднозначно. Одним ученым она дала основание объявить ГК "экономической Конституцией России"*(206); у других - вызвала критические выпады в том смысле, что установление приоритета одного федерального закона перед другим не соответствует российской Конституции*(207).

У обсуждаемой проблемы есть две стороны: прагматическая (как реально происходит) и теоретическая (как должно происходить).

Действительно, с одной стороны, в России до сих пор нет "закона о законах", который бы устанавливал правила разрешения коллизий законодательных норм, в том числе, например, такого, согласно которому нормы федеральных законов не должны противоречить положениям федеральных законов, являющихся кодексами*(208). У юриста-практика нет возможности сослаться на подобную норму; учитывая же, что отечественные суды предпочитают, не связываясь с выявлением существа и смысла закона, задавать спорящим сторонам вопросы: "А где это записано?", неудивительно, что правоприменительная практика отдает приоритет нормам не кодексов, но специальных законов, хотя бы те и содержали положения, кодексам противоречащие.

С другой стороны, последовательно придерживаясь соображения о невозможности существования актов одного уровня, изначально имеющих преимущества перед другими, себе подобными, мы вряд ли сможем допустить существование "закона о законах", по крайней мере в форме федерального закона*(209); больше того, ни одного однажды принятого закона нельзя будет ни изменить, ни дополнить, ни отменить, ибо данные операции осуществляются, как известно, актами того же уровня, что и предмет изменения (дополнения, отмены); наконец, последовательно проведенный подобный подход... вообще не позволит разрешить ни одного конфликта норм, ибо не позволит отдать приоритета ни норме кодекса над нормой закона, ни... норме закона над нормой кодекса! Ведь то и другое - федеральный закон, а "...установление приоритета одного федерального закона перед другим не соответствует российской Конституции"! Упрек, адресованный норме п. 2 ст. 3 ГК, возвращается, таким образом, к его авторам.

Представляется, что при разрешении проблемы соотношения норм некодифицированных федеральных законов с нормами федеральных законов - кодексов нужно исходить из следующего. Простое молчание Конституции по вопросу о методах разрешения конфликтов законодательных актов одного уровня нельзя рассматривать как принципиальную невозможность признания нормы одного федерального закона имеющей преимущественную силу относительно другого (такого же - федерального) закона. Согласившись с этим тезисом, попробуем выяснить следующий вопрос: какими соображениями обусловлены канонические конфликтные правила о преимуществе специальной нормы над общей, а более поздней - над более ранней? Ведь и по этому вопросу Конституция также хранит молчание, что, однако, не мешает ни признанию данных принципов, ни их успешному практическому применению*(210). Соображения эти, очевидно, следующие. Устанавливая специальную норму, не соответствующую общей, законодатель устанавливает исключение из общего правила, применение которого в данном конкретном случае приведет (по его мнению) к несообразным результатам. Устанавливая новую норму, не соответствующую действующей (ранее установленной), законодатель, вероятно, стремится заменить норму действующую, исходя из предположения о том, что вновь вводимое им регулирование будет более адекватно отражать содержание регулируемых общественных отношений и более эффективно защищать законные интересы их участников. В том и другом случае законодатель указывает на своеобразную переоценку ценностей: то, что признавалось им подлежащим правовой охране и защите, с изменением нормы перестает признаваться таковым, и наоборот.

Как видим, основания применения канонических конфликтных правил оказываются чисто логическими; это означает, что юридическая сила той или иной конкретной законодательной нормы является понятием не абсолютным, а относительным, ибо она определяется, во-первых, не "вообще", а по отношению к другой конкретной законодательной норме, и во-вторых - не только тем иерархическим местом, которое занимает содержащий ее акт в системе источников права (что, конечно, очень важно и никак не может игнорироваться, но в случае с конфликтом норм актов одного уровня просто "не срабатывает"). Могут ли подобные (логические) соображения быть высказаны в подкрепление правила о преимущественной силе норм кодифицированного акта? Безусловно, ибо кодификация представляет собой высшую степень систематизации нормативно-правового материала. Без правила о преимущественной силе норм, содержащихся в кодификациях, становится непонятным, почему вообще законодатель идет на принятие кодексов - ну, в самом деле, не ради же того, чтобы принять закон "потолще"?! Особое, привилегированное положение кодифицированного акта по отношению к иным, хотя бы и того же иерархического уровня, но не являющимся

кодифицированными, вытекает из самой сути кодификационной работы, которая предполагает создание содержательно единообразного системного регулирования однотипных общественных отношений, основанного, во-первых, на единых принципах, а во-вторых - при помощи единообразных методов регулирования. Законодательный акт становится кодексом тогда, когда он не столько регламентирует конкретные общественные отношения, сколько определяет основу (границы) и источники их регламентации. Среди последних - публично-правовые акты (федеральные законы, иные нормативно-правовые акты и акты подзаконные) и (или) акты частных лиц, соответствующие кодексу. Все то, что законодатель счел необходимым поместить в кодекс, не может подвергаться предполагаемой ревизии; иное (намерение осуществить такую ревизию) должно быть прямо и недвусмысленно выражено в виде 1) формулировки Кодекса, отступающей от общего правила п. 2 ст. 3 ГК применительно к тому или иному конкретному вопросу, либо 2) в виде закона о внесении в Кодекс изменения*(211).

Между прочим, тот же КС РФ (Постановление от 29 июня 2004 г. N 13-П), обсуждая вопрос о юридической силе другого кодифицированного акта (УПК), вполне обоснованно указал, что УПК - это совершенно особенный акт, на что указывает именно его облечение в форму кодекса, сделанное по причине чрезвычайной важности регулируемых им общественных отношений. В данное рассуждение вполне безболезненно (и даже с гораздо большим основанием*(212)) на место "УПК" можно подставить "ГК" - если что-то и поменяется, то только в лучшую сторону. Нет никаких сомнений в том, что нормы федеральных корпоративных законов должны содержательно соответствовать кодифицированным корпоративно-правовым нормам, в первую очередь тем из них, что содержатся в ГК.

Спроецируем сказанное на ту часть норм корпоративного законодательства, которые регламентируют правовое положение корпораций - акционерных обществ.

В соответствии с абз. 1 п. 3 ст. 96 ГК правовое положение акционерного общества, а также права и обязанности акционеров "...определяются в соответствии с настоящим Кодексом и законом об акционерных обществах". И хотя понятия "Гражданский кодекс" и "закон об акционерных обществах" употреблены здесь как однородные члены предложения (без указания о том, что специальный закон (об акционерных обществах) должен соответствовать Кодексу), необходимость такого соответствия не вызывает сомнения в свете, во-первых, общей нормы п. 2 ст. 3 ГК, во-вторых - содержания абз. 2 и 3 ст. 96 *(213), а в-третьих - иных норм ГК, в которых тот прямо отказывается от своего приоритета перед нормами специальных федеральных законов (см. абз. 3-5 п. 4 и п. 5 ст. 66, абз. 6 п. 1 ст. 67, абз. 1 п. 1 ст. 97, п. 5, абз. 2 п. 6 ст. 98, п. 5 ст. 99, абз. 3 п. 1 ст. 101, п. 2 ст. 102, абз. 3 п. 5 ст. 103, п. 1 и 2 ст. 104, п. 3

ст. 105, п. 2 и 3 ст. 106), в том числе Закона об АО (см. абз. 2 п. 1 ст. 67, абз. 3 и 4 п. 2

ст. 97, абз. 1 п. 1, абз. 2 п. 3, п. 4 ст. 98, п. 1 и 4 ст. 99, п. 3 ст. 100, абз. 2 п. 1 ст. 101,

абз. 8 п. 1, абз. 2 п. 2, абз. 2 п. 3, п. 4, абз. 1 п. 5 ст. 103). Коротко говоря, ни Законом об АО, ни иными федеральными законами не может быть предусмотрено иное регулирование, чем то, которое установлено ГК, за исключениями, прямо предусмотренными в нормах Кодекса*(214). Конечно, нет никакого смысла повторять в специальных законах то, что уже написано в ГК, однако 1) есть настоятельная необходимость урегулировать в специальных законах вопросы, на которые прямо указал ГК, а также 2) возможность урегулировать иные вопросы, причем не только те, о возможности регламентации которых ГК упомянул, но и те, что ГК уже урегулированы, правда, лишь в том содержательном направлении, на которое наставляет ГК. Видимо, в этом самом (последнем) смысле и нужно понимать ст. 1 Закона об АО, говорящую о том, что данный закон "...регулирует отношения по созданию, реорганизации, ликвидации

акционерных обществ, устанавливает правовое положение акционерных обществ, права и обязанности их акционеров, а также обеспечивает защиту прав и интересов акционеров в соответствии с Гражданским кодексом Российской Федерации". Положения данного закона должны пониматься и применяться с учетом того, что они приняты во имя развития (конкретизации и детализации) норм об акционерных обществах, содержащихся в российском ГК*(215).

Такой подход к правовому регулированию деятельности акционерных обществ может показаться чрезмерно жестким, но лишь на первый взгляд. Регулирование обществ с ограниченной ответственностью на порядок жестче уже хотя бы потому, что из двух возможных источников отраслевых законодательных особенностей, характерных для регулирования акционерных обществ ("приватизационного" и "кредитного"), для обществ с ограниченной ответственностью сохраняется только один кредитный (абз. 2 п. 3 ст. 87, п. 5 ст. 90 ГК); прямых отсылок ГК к Закону об ООО всего лишь восемь*(216)

(п. 1 ст. 88, п. 2 ст. 89, п. 1 ст. 90, п. 2, 3 и 5 ст. 91, п. 6 ст. 93, ст. 94), к федеральным законам вообще - 11*(217) (абз. 3-5 п. 4 и 5 ст. 66, абз. 6 п. 1 ст. 67, п. 2 ст. 90, абз. 2 п. 4

ст. 91, абз. 2 п. 1 ст. 92 ГК); и все это при том, что регулирование обществ с ограниченной ответственностью самим ГК значительно менее подробно, чем регулирование акционерных обществ. Институты общей собственности, полного, коммандитного и простого товариществ вообще не предполагают принятия каких-то специальных законов об этих предметах. Ограничение способности участия в полном и коммандитном товариществах, а также учредительной правоспособности самих этих товариществ (абз. 3-5 п. 4 и п. 5 ст. 66 ГК) - вот два вопроса, по которым волен высказаться законодатель. Установление случаев образования общей совместной собственности и общей долевой собственности на делимое имущество (п. 3 и 4 ст. 244, п. 1 ст. 257 ГК), порядка определения долей участников общей долевой собственности (п. 1 ст. 245 ГК), перечня случаев продажи доли в праве общей собственности с публичных торгов (абз. 2 п. 1 ст. 250 ГК), а также особенностей владения, пользования, распоряжения, раздела и выдела долей в отдельных видах общей совместной собственности (п. 4 ст. 253, п. 3 ст. 254, п. 4 ст. 256, п. 1 ст. 258 ГК) - это перечень вопросов, которые могут быть решены в федеральных законах применительно к институту права общей собственности. Наконец, какого-либо законодательного (и вообще нормативного) вмешательства в дело регламентации отношений простого товарищества, исключая случай, предусмотренный абз. 1 п. 1 ст. 1043 ГК вообще не допускает.

Сказанное позволяет указать, на наш взгляд, основное направление предстоящей реформы корпоративного законодательства - последовательное выстраивание его системы по избранной законодательной модели ("кодекс + специальный закон") с целью максимально эффективного использования присущих ей достоинств, минимизации числа несоответствий и вредного эффекта недостатков. Движение в этом направлении должно быть двусторонним: необходимо не столько чисто механически вычеркнуть из корпоративных законов предписания, которые не находят прямой опоры в ГК, сколько проанализировать и систематизировать таковые, дабы понять, не стоит ли им такую опору придать (внести соответствующее дополнение в ГК). Думается, что основными критериями при такой работе должны быть три следующих: вносимые в Кодекс положения должны 1) быть приводимы к известным отечественной юридической науке теоретическим институтам и конструкциям, 2) иметь точно определенную телеологию, т.е. направляться на обслуживание конкретных практических потребностей и 3) по возможности гармонировать с соответствующими положениями корпоративного законодательства стран континентальной Европы и Европейского союза.

Очерк 3. Принципы диспозитивности и свободы договора в корпоративном праве России

Диспозитивность и свобода договора как отличительные черты метода гражданско-правового регулирования. Пределы договорного регулирования корпоративных отношений. Правовая природа доли в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью (ООО) и удостоверение прав участника ООО как вопросы, требующие большей определенности (императивности) регулирования. Институты выхода и исключения участников из ООО как ситуации безосновательно широкого императивного законодательного вмешательства; перечень иных случаев избыточности императивной регламентации. Основные направления внедрения принципов диспозитивности и свободы договора в регулирование корпоративных отношений: 1) акционерные соглашения; 2) привилегированные акции; 3) структура органов управления; 4) основания и размер ответственности органов управления; 5) приобретение размещенных акций и правовой режим казначейских акций.

Принято считать, что глубоко научные по своей форме вопросы нечасто порождаются потребностями практики. В этом смысле настоящий очерк представляется достаточно необычным, ибо он как раз и представляет собой пример подобной ситуации: к постановке теоретической проблемы, вынесенной в заглавие работы, - проблемы реализации фундаментальных начал гражданского законодательства в его обособленном институте - нас подтолкнул именно многолетний практический опыт работы с нормами российского корпоративного права.

1. Характеризуя метод гражданско-правового регулирования, классическая российская цивилистическая доктрина гласит: "...для частного права... характерны дозволение и правонаделение, т.е. предоставление субъектам возможностей совершения инициативных юридических действий - самостоятельного использования правовых средств для удовлетворения своих потребностей и интересов"*(218). И далее: "Предоставление сторонам права самим определять свои взаимоотношения и их содержание отражается в преобладании диспозитивных гражданско-правовых предписаний, обычно содержащих возможность участникам самостоятельно избрать наиболее целесообразный для них вариант поведения"*(219). Можно сказать, что так называемый принцип диспозитивности есть важнейшая отличительная метода гражданско-правового регулирования, обусловленная общей политико-правовой задачей, стоящей перед государством при построении системы гражданского законодательства. "Задача государства в частных отношениях - установить для их участников четкие и непротиворечивые "правила игры", исключающие заведомую недобросовестность отдельных лиц, а использование этих правил в соответствии с принципом диспозитивности целиком является делом самих участников"*(220). В этом смысле принцип свободы договора является одним из частных проявлений или преломлений диспозитивного метода гражданского права. Обращаясь к тому же источнику, читаем: "Принцип свободы договора является основополагающим для развития имущественного (гражданского) оборота. В соответствии с ним субъекты гражданского права свободны в заключении договора, т.е. в выборе контрагента и в определении условий своего соглашения, а также в выборе той или иной "модели" (формы) договорных связей (ст. 421 ГК)"*(221).

Начало диспозитивности, хотя и по-разному поименованное ("свобода договора, гражданских правоотношений", "автономия воли" и др.), признается фундаментальным принципом гражданского права подавляющим числом цивилистов-теоретиков*(222).

Итак, современная гражданско-правовая наука начало диспозитивности понимает

однозначно и определенно. Вместе с тем, как видно из законодательства и из процитированных выше суждений и как в общем-то должно быть понятно любому адекватному юристу, гражданско-правовое регулирование лишь тогда сохраняет смысл, когда начало диспозитивности имеет определенные границы, т.е. существует некий набор предписаний, безусловно обязательных для соблюдения и не предполагающих инициативного выхода за их рамки. Но чем же могут (и должны) обусловливаться (объясняться) такие предписания? До каких пределов можно сужать установленные ими пресловутые границы применения принципов диспозитивности и свободы договора? Понятно, что число факторов, обусловливающих существование императивных гражданско-правовых норм, довольно велико, что не является, однако, на наш взгляд, препятствием для их успешной группировки (систематизации).

Во-первых, императивными являются нормы, определяющие основы взаимодействия участников оборота, в том числе нормы, закрепляющие основные гражданско-правовые категории и их соотношение, устанавливающие правовые основы статуса субъектов и режима объектов соответствующих отношений. Эти нормы очерчивают рамки самого гражданского права, его остов и основание и в этом смысле могут быть названы системообразующими. На основании установленных этими нормами "правил игры" в жизни может быть "сыграно" бесчисленное множество "партий".

Далее, во-вторых, в гражданском законодательстве есть множество правил, защищающих публичные интересы во всех их многообразных проявлениях. Сюда бы мы отнесли и нормы о форме сделок, и нормы о необходимости государственной регистрации фактов/состояний для достижения юридического результата, а также ряд специально-публичных предписаний (о национализации, конфискационной реституции, реквизиции, принудительном выкупе и изъятии имущества для государственных нужд, приватизации и т.п.).

Наконец, в-третьих, огромный массив императивных правил призван минимизировать вредные социальные последствия экономического неравенства различных участников гражданского оборота, защитив одних (в экономическом отношении более слабых) от произвола других (более сильных), например, потребителей от профессиональных предпринимателей, добросовестных приобретателей от недобросовестных лиц и потерпевших и т.д. Позволим себе заметить, что именно предписания последнего типа всегда являются наиболее спорными и болезненными для восприятия, поскольку прямо связаны с существующим в обществе конфликтом интересов различных социальных групп.

Даже если читатель не согласен с представленной классификацией факторов, обусловливающих императивное вмешательство законодателя в гражданский оборот, вряд ли он сможет не согласиться с тем, что подобное вмешательство должно быть каким-то образом обосновано или по крайней мере объяснено; возможно - фактором, относящимся к одной из трех упомянутых групп обстоятельств, возможно - каким-то еще фактором, в эти группы не входящим. Никто, во всяком случае, не будет спорить с тем, что в гражданском законодательстве не место императивным предписаниям, сочиненным забавы ради или исходя из соображения о том, что законодателю виднее, как надо, и вообще все дозволено.

2. Теперь, немного разобравшись с фундаментом нашего исследования, попробуем сделать одно любопытное допущение. Представим, что в современной России нет нормативных актов - источников корпоративного права. Совсем нет. Нет ни норм ГК о хозяйственных товариществах и обществах, ни знаменитых законов об АО и об ООО, ни Закона о рынке ценных бумаг, ни многочисленных подзаконных предписаний ФСФР России (ранее - ФКЦБ России), словом, ничего нет. Нам надо начать корпоративное нормотворчество "с нуля", не забыв о только что описанном

методе/принципе диспозитивности и его частном проявлении - принципе свободы договора.

Для начала ответим на вопрос о способе саморегулирования в корпоративных отношениях. В области обязательственного права, как известно, существуют договоры и односторонние сделки. Могут ли эти конструкции работать в сфере корпоративных отношений? И многовековой мировой опыт, и современная практика дают однозначный ответ: да, могут. Думается, тезис столь очевидный, что доказывать его специально нет нужды. Однако развитие гражданско-правового института юридического лица привело еще и к появлению весьма и весьма специфичного (и в то же время главного) источника правил поведения для участников корпоративных отношений, имя которому (в современной российской цивилистике) учредительные документы корпорации (юридического лица). Учитывая, что дискуссия о договорной природе учредительных документов существовала в цивилистике еще в позапрошлом столетии, отдадим ей некоторую дань уважения, надеясь при этом на получение определенной практической отдачи в дальнейшем.

Изначально договорная теория в корпоративных отношениях имела двоякое значение: признание договорного характера устава (учредительных документов) корпорации являлось своего рода ступенькой для признания договорного характера самого юридического лица (юридическое лицо как договор)*(223). Именно в таком виде данная теория была довольно сильно развита во Франции. Ее обоснование сводится к широкому пониманию договора как некоего продукта совместного волеизъявления, направленного на установление не только обязательственных, но вообще любых юридических последствий. Учредительные документы не без оснований представлялись апологетам рассматриваемой теории продуктом совместного волеизъявления участников корпорации, т.е. договором.

Критика договорной теории достаточно удачно изложена М.И. Кулагиным*(224). Во-первых, не согласуется с природой договора существование компаний одного лица (в договоре должно быть несколько участников). Во-вторых, современные правопорядки во многих случаях допускают изменение учредительных документов по волеизъявлению не всех, но большинства участников компании. В-третьих, положительные законодательства серьезно ограничивают возможность признания юридического лица недействительным. В-четвертых, обнаружились и некоторые нестыковки договорной теории с практикой корпоративного управления.

Как бы мы ни оценивали приведенные аргументы, учредительные документы юридического лица и вправду обнаруживают в себе множество специфичного по сравнению со стандартным гражданско-правовым договором. К возможности изменения устава компании в отсутствие общего волеизъявления можно добавить и специфический порядок перехода прав и обязанностей, закрепленных таковым (передача акций, долей или иных подобных объектов вместо цессии/перевода долга), и установление учредительными документами прав и обязанностей органов юридических лиц, и целый комплекс специфических сложных вопросов, связанных с юридическими недостатками (пороками) таких документов (сама возможность признания устава недействительным, основания и последствия недействительности и т.д.). Положа руку на сердце, мы не можем усмотреть какие-либо положительные последствия в объявлении учредительных документов юридических лиц разновидностью гражданско-правового договора и осознанно зачисляем себя в преобладающий стан противников "договорной теории".

Однако есть нюанс, заслуживающий внимания. Как принцип свободы договора есть частный случай начала диспозитивности гражданско-правового регулирования, так и гражданско-правовой договор может быть представлен как одно из правовых средств реализации данного начала участниками оборота. И учредительные документы

юридического лица вполне могут являться его альтернативой. В самом деле, учредительные документы всегда есть продукт частного волеизъявления (пусть действует принцип большинства, а не консенсуса), а присоединение к ним (в форме вступления в корпорацию) осуществляется (по крайней мере в нормальных условиях) на основе добровольного акта - сделки по приобретению акций или долей участия.

Если к сказанному прибавить тот факт, что и традиционные сделки также могут регулировать корпоративные отношения, то мы обнаружим вполне сформировавшийся (т.е. проверенный многовековой юридической и бизнес-практикой) инструментарий для саморегулирования корпоративных отношений. А если такой инструментарий есть (что мы только что попытались доказать), то реализуя принцип диспозитивности, мы можем вывести следующую "максиму" регулирования корпоративных отношений: участники корпоративных отношений должны иметь возможность самостоятельно и на свой страх и риск определять содержание таких отношений посредством учредительных документов юридических лиц и сделок, действуя в рамках лишь тех императивных ограничений, которые обусловлены (1) необходимостью установления общих основ оборота ("правил игры"), (2) публичными интересами и (3) заслуживающими внимания интересами отдельных участников оборота.

Продолжая жить с допущением, что в сегодняшней России источников норм корпоративного права нет, посмотрим, какого рода императивные предписания в интересующей нас сфере могли бы появиться исходя из перечисленных факторов.

Первый фактор - основы оборота. Безусловной основой любого корпоративного законодательства должна быть имплементация теории юридического лица, т.е. закрепление признаков такового, фиксация принципа имущественной обособленности. Далее, необходимо установить основы правового положения или статуса юридических лиц, определив моменты их вступления в оборот и прекращения существования, порядок приобретения прав, принятия и исполнения обязанностей (понятие об органах); к этой же области следует отнести и установление понятий о реорганизации и универсальном правопреемстве юридических лиц. Следующий аспект - организационно-правовые формы юридических лиц, представляющие собой заготовки, модели для будущего саморегулирования корпоративных отношений*(225). Потребность унификации оборота корпоративных прав в масштабах государства требует фиксации по крайней мере основных начал такого оборота на уровне законодательства*(226). И наконец, должен быть установлен (декларирован) сам принцип диспозитивности, выражающийся в наличии у юридического лица учредительных документов. Естественно, простой констатации факта существования учредительных документов недостаточно - необходимо определить соотношение содержащихся в них положений с нормами иных источников правил корпоративного поведения (сделками, законом), а также урегулировать проблемы, связанные с возможными юридическими пороками данных документов.

Второй фактор - публичные интересы. Общеизвестно, что юридические лица создаются преимущественно для осуществления предпринимательской деятельности, которая в нынешних условиях активно регламентируется во всех развитых правопорядках. Тот факт, что юридическое лицо является субъектом не только гражданских, но и множества других правоотношений, прежде всего - трудовых, налоговых, отношений, связанных с лицензионно-разрешительной системой, не может не найти своего отражения и собственно в корпоративном праве. Во-первых, фискальные интересы требуют введения определенных норм, направленных на защиту кредиторов юридического лица, в том числе государства как сборщика налогов (по экономической сущности в этом своем качестве государство - это один из таких кредиторов). Во-вторых, государство в своих интересах может и должно активно использовать присвоенную им