О Спинозе (на рус. языке) / Майданский, А. - Логический метод Декарта и Спинозы - Таганрог, 1998 (вариант 1)
.pdf
ранее ее существование, посредством логического анализа категории бесконечного.
[2]Далее Спиноза ссылается на “единство, которое мы видим повсюду в природе”. Две вещи, которые не имеют ничего общего, – протяжение и мышление – все же соединяются в человеке, что возможно только при условии тождества их субстанции.
[3]Субстанции присуще необходимое существование. Но отдельное существование субстанций не может быть необходимым, утверждает Спиноза. Отдельное означает существующее рядом с чем-то иным и, следовательно, ограниченное этим иным, тогда как необходимое существование принадлежит только вещи, которая ничем не ограничена. С необходимостью существует только нечто единое и всеобщее, а все отдельное, то есть многое и особенное, является не более чем атрибутом единой и всеобщей субстанции. Этот аргумент Спинозы зависит от априорного доказательства существования субстанции и понимания категорий отдельного и единого.
В “Этике” доказательства единства Бога-субстанции проводятся в [Eth.I pr.10 sch.] и в [Eth.I pr.14]. Эти доказательства мало чем отличаются от априорного аргумента [1], приводимого в KV. Cуществуют две категории вещей, не имеющих между собой ничего общего, – тела и идеи. Природа тел выражается понятием протяжения, природа идей – понятием мышления. Что заставляет нас думать, что мышление и протяжение выражают одну и ту же субстанцию, а не две разные?
Категория единства логически следует из категории бесконечного, и коль скоро мы соглашаемся признать, что Бог, как вещь абсолютно бесконечная, существует, приходится согласиться и с тем, что он един и что “все, что существует, существует в Боге” [Eth.I pr.15]. Ведь если бы протяжение или мышление могли существовать вне Бога, бесконечность последнего оказалась бы не абсолютной.
Остроумное доказательство (по аналогии с “парадоксами прямой импликации” в модальной логике) единства субстанции предлагает E.Curley.
Восновании его доказательства лежит категория необходимого
существования. Это существование “в себе и посредством себя” или, что то же самое, существование в качестве “причины себя”95. Но мы видели, что категории in se (per se) esse, causa sui и absolute infinitum (абсолютно бесконечное) у Спинозы логически эквивалентны. Стало быть, доказательство Curley отличается от аргументов Спинозы, опирающихся на категорию абсолютно бесконечного, всего лишь с формальной стороны.
6.3. Непосредственное тождество
Наряду с категорией единства (тождества различенного) у Спинозы сохраняется и категория непосредственного тождества. Так, к услугам
95 Curley E. Behind the geometrical method. A reading of Spinoza’s “Ethics”. Princeton (N.J.): Princeton UP, 1988, р.30.
последней он прибегает, когда утверждает, что одно и то же (unum et idem) есть существование Бога и его сущность [Eth.I pr.20], воля и интеллект [Eth.II pr.49 cor.], или когда соединяет слова Бог, Природа и субстанция союзом “или” (sive, seu). Категория непосредственного тождества применяется для того, чтобы показать, что за номинальным различием скрывается одна и та же вещь.
Гегель и его последователи ошибочно распространили категорию непосредственного, абстрактного тождества на взаимное отношение атрибутов Бога в “Этике”. Спиноза ни в коем случае не ставил знак равенства (sive) между мышлением и протяжением. Эти атрибуты остаются абсолютно различными, несмотря на то, что они образуют единую субстанцию: “природа Мышления… никоим образом не заключает в себе понятия Протяжения” [Eth.II pr.49 sch.].
Зато Спиноза ставит знак равенства между единством Бога и
множеством всех его атрибутов: “Deus, sive omnia Dei attributa” [Eth.I pr.19].
Противоположность категорий единства и множества в понятии Бога оказывается снятой. У Спинозы многообразие существует внутри единого, а не по ту сторону единого, как у Парменида и мистиков. Не соединил бы посредством sive Бога с его атрибутами Филон или автор Каббалы (напротив, книга Зогар предупреждает: “горе тому, кто осмелится сравнить его даже с собственными атрибутами”), не поставил бы sive между Абсолютом и раздельно существующими мышлением и протяжением Шлейермахер, замечает Л.Робинсон96.
Напрасно Гегель упрекает Спинозу и в том, что тот не показывает, как различия атрибутов и модусов выводятся из единой субстанции. Спиноза не считает возможным подобное выведение: бесконечное многообразие атрибутов с самого начала предполагается данным в единстве субстанции. Уже в предварительной дефиниции Бога [Eth.I def.6] говорится, что он мыслится как “субстанция, состоящая из бесчисленных атрибутов”. Вывести же из абстрактного, абсолютно равного себе бытия нечто конкретное и многообразное, как это происходит в “Науке логики”, оказывается возможным не иначе как с помощью чисто словесных операций, к которым Спиноза ни при каких обстоятельствах не прибегал.
Определения атрибутов невозможно логически вывести из понятия субстанции просто потому, что субстанция Спинозы не есть нечто отличное от своих атрибутов. Без атрибутов субстанция – ничто, только из них целиком складывается ее сущность.
Тем самым у одной вещи предполагается бесчисленное множество абсолютно разных сущностей! Довольно необычная мысль. В традиционном представлении, всякой вещи может приписываться только одна сущность. Еще Декарт без тени сомнения постулирует, что “каждой субстанции присущ один главный атрибут, как мышление – уму, а протяженность – телу” [PPh. 335]. Этот постулат заставляет Декарта считать субстанцию мыслящую
96 Робинсон Л. Метафизика Спинозы. СПб., 1913. С.237.
и субстанцию протяженную разными вещами. Он не допускает возможности существования вещи, которая обладала бы двумя столь различными атрибутами. Спинозе же эта возможность представляется более чем реальной:
“Далеко не является абсурдным, следовательно, приписывать одной субстанции многие атрибуты; ведь в природе нет ничего яснее того, что всякое сущее должно пониматься под каким-либо атрибутом, и чем больше оно имеет реальности или бытия, тем больше имеет атрибутов, которые выражают необходимость, или вечность, и бесконечность” [Eth.I pr.10 sch.].
Здесь угадывается скрытое возражение Декарту (в равной мере относящееся к Гегелю): почему, собственно, Бог понимается только под атрибутом мышления? Нет никаких оснований так ограничивать природу Бога, считает Спиноза. У вещи абсолютно бесконечной логичнее предполагать наличие бесчисленных атрибутов.
ГЛАВА IV. ГЕОМЕТРИЧЕСКИЙ ПОРЯДОК ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
§ 1. Метод мышления и геометрический порядок доказательства
Всяческие недоразумения и разногласия в том, что касается геометрического порядка доказательства у Спинозы, давно уже выглядят нормальным положением вещей. Меж тем геометрическая форма изложения мыслей нисколько не была в те времена чем-то необычным. Считалось, что геометрия – “почти единственная из наук, которая располагает истинным методом” (Блез Паскаль97), и стоит ли удивляться, что философы, увлеченные строгостью и ясностью геометрических доказательств, охотно пользовались в своих работах логическим инструментарием геометров.
Смешно считать этот признак отличительной чертой “германского ума” (Г.Д.Гачев98). То была эпоха, насквозь пропитанная математическим духом, и настоящая философия не могла, разумеется, остаться равнодушной к духу своего времени. (Между прочим, сохранился опыт геометрического изложения теологии, датируемый еще XII веком, – трактат “Об искусстве
97Паскаль Б. О геометрическом уме и об искусстве убеждать. /В кн.: Стрельцова Г.Я. Паскаль и европейская культура. М., 1994. С.435.
98Гачев Г.Д. Наука и национальные культуры. Ростов-на-Дону, 1992. С.59.
Спинозу этот автор причисляет к умам “полугерманским” и противопоставляет Декарту, который-де был чужд идее доказывать свою философию геометрически. Вероятно, Гачев воздержался бы от этого неосмотрительного суждения, знай он о существовании декартовских “Аргументов, доказывающих бытие Бога и отличие души от тела, изложенных геометрическим способом”. Недаром Гейне называет геометрическую форму доказательства философских положений “старокартезианской” (Гейне Г. Романтическая школа /Собрание сочинений. Т.1-6. М., 1980-1983. Т.4. С.388).
католической веры”99, который приписывают Алану Лилльскому или Николаю из Амьена.)
Вместе с тем Декарт, Паскаль и их последователи – авторы “Логики ПорРояля” – проводили строгое различие между методом открытия истинной идеи и порядком ее доказательства и изложения100. Паскаль начинает трактат “О геометрическом уме” с замечания, что одно дело открыть истину, а другое – доказать ее и отличить от заблуждения, когда истина уже найдена ранее. Он концентрирует усилия на втором, утверждая, что “искусству доказательства уже готовых истин” лучше всего научает нас геометрия. Декарт тоже никогда не смешивал логический метод мышления с геометрическим порядком доказательства, но, в отличие от Паскаля, больше внимания уделял методу.
В общем, никто из ближайших предшественников Спинозы не пользовался геометрическим порядком в качестве метода мышления. И Спиноза, очень пространно рассуждая о методе в ТIE, ни словом не упоминает о геометрическом порядке.
Несмотря на это, историки философии со времен Гегеля продолжают писать – как правило, в высокомерно-критическом тоне – о некоем “геометрическом методе” (выражение, ни разу, нигде у Спинозы не встречающееся) “Этики”. Настоящий же метод мышления, открытый Спинозой, в этом случае просто ускользает от внимания, так как он ничуть не похож на “геометрический порядок доказательства”.
§ 2. Аналитическая и синтетическая разновидности геометрического порядка доказательства
Когда речь заходит о геометрическом порядке доказательства, обычно имеют в виду синтетическую структуру “Начал” Евклида. Декарт, однако, высказывал уверенность, что греческие геометры обладали еще иным искусством доказательства – неким анализом, которому они “придавали столь высокое значение, что сберегали для самих себя как великую тайну”
[OR, 124].
Аналитическое рассуждение стремится передать последовательность движения мысли, усваивающей некий предмет, поэтому оно начинается с постановки проблемы, подлежащей решению, а не с определений, постулатов и аксиом, как синтетическое рассуждение у Евклида. Декарт считает, что первое легче для восприятия и предпочтительнее при обучении, в то время
99 “Автор упомянутого сочинения начинает с определения терминов, с аксиом, которые считаются самоочевидно истинными высказываниями, и с определенных постулатов; затем он пытается логически вывести истины, относящиеся к Богу, творению,
искуплению, таинствам и воскресению” (Коплстон Ф.Ч. История средневековой философии. С.123).
100 В.Н.Половцова нашла эту дистинкцию еще у Якоба Цабареллы (1532-1589). Третья глава его книги “О методе” озаглавлена: “О различии порядка (ordo) и метода (methodus)”.
См.: Половцова В.Н. К методологии изучения философии Спинозы. С.328.
как последнее предоставляет больше возможностей для убеждения противников.
Общим для обеих форм является дедуктивный порядок рассуждения, в соответствии с которым “первые положения дoлжно познавать без какой бы то ни было помощи последующих, а все остальное следует располагать таким образом, чтобы доказательство было основано лишь на предшествующем”
[OR, 123].
Хотя аналитическая и синтетическая техника доказательства возникли в лоне математики, Декарт считает их универсальными орудиями мышления. Доказательство своих метафизических идей он предпочитает вести аналитически, как в “Размышлениях”, однако, идя навстречу пожеланиям оппонентов, соглашается представить и синтетическую версию некоторых ключевых идей: “Аргументы, доказывающие бытие Бога и отличие души от тела, изложенные геометрическим способом” (помещаются после Ответов на Вторые возражения против “Размышлений”).
Несомненно, Спиноза был хорошо знаком и не мог не считаться с соображениями Декарта о том, что в метафизике аналитическая форма доказательства предпочтительнее синтетической формы. Надо полагать, у него было что возразить Декарту и имелись достаточно веские основания для того, чтобы все же воспользоваться синтетической формой для изложения своей “Этики”. Хотя Спиноза не дал никаких разъяснений на этот счет, ничто не мешает нам взвесить все за и против применения “геометрического порядка” (точнее, его синтетической разновидности) для демонстрации философских идей вообще и основоположений спинозовской философии в частности.
[1] Синтетическое доказательство, пишет Декарт, “не показывает, каким образом было найдено решение” [OR, 124].
Ход доказательства теоремы в самом деле имеет весьма мало общего с действиями мышления, занятого решением какой-либо теоретической проблемы. Здесь нивелируются те индивидуальные (в том числе эвристические) особенности мышления, которые не имеют непосредственного отношения к его предмету. Всё здесь подчиняется логике предмета, которая как бы поглощает и растворяет в себе мыслящего индивида. Впоследствии Гегель хорошо скажет, что от теоретического мышления требуется умение “отдаться жизни предмета”101 (правда, предметом мышления у Гегеля оказывается в итоге не что иное, как мысль).
Безличность синтетического доказательства делает его очень подходящим средством для изображения логики предмета (хотя ни в коей мере не гарантирует адекватность изображения). Это преимущество может достигаться только ценой элиминации эвристической составляющей акта познания, что Декарт справедливо отметил как недостаток синтетической формы. Вероятно, Спиноза счел эту цену приемлемой платой за логическую чистоту рассуждения, даваемую этой формой.
101 Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа /Сочинения. Т.1-14. М.-Л., 1929-1959. Т.4. С.29.
[2]Декарт считал синтетическую форму доказательства значительно менее уместной в метафизике, нежели в геометрии.
“Различие здесь состоит в том, что аксиомы, предпосылаемые в геометрии доказательству теорем, соответствуют показаниям наших чувств и
слегкостью допускаются всеми”; метафизические же аксиомы обязывают интеллект отрешиться от всего чувственного, чувства только мешают ясному и отчетливому восприятию этих аксиом. Философу полагается аргументировать принятие тех или иных положений в качестве аксиом [OR, 125].
На самом деле различие в характере геометрической и философской аксиоматики не является столь уж резким. С течением времени геометрия приняла в свое лоно множество (неевклидовых) аксиом, явным образом расходящихся с “показаниями чувств”. Но хотя геометрия утратила ту непосредственную чувственную достоверность, которую отмечал Декарт, синтетическая форма отнюдь не потеряла от этого своей значимости и с неменьшим успехом применяется для построения неевклидовых геометрий, чьи теоремы нередко вообще невозможно представить в форме, доступной чувственному созерцанию.
Так что Декарт оказался неправ, связывая уместность синтетической формы доказательства с чувственной достоверностью основоположений теории, и внечувственный характер философской аксиоматики не может служить помехой для применения этой формы в области философии.
[3]Веские аргументы против применения геометрического метода в философии приводит Гегель. Он совершенно справедливо квалифицирует данный метод как чисто рассудочный, из чего затем заключает, что он не в состоянии передать характерную для разума диалектику понятий. “У Спинозы, который больше других применял геометрический метод, и
применял его именно для вывода спекулятивных понятий, формализм этого метода сразу бросается в глаза”102.
Выше отмечалось, что Спиноза пользуется геометрическим порядком не
в качестве метода мышления, а только как удобной формой “демонстрации”103 философских идей. Эта рассудочная форма как таковая совершенно безразлична к содержанию и истинности этих идей, в чем легко убедиться, читая PPC, где Спиноза излагает в геометрическом порядке философию Декарта, в том числе те ее положения, которые считает ложными. Franz Erhardt склонен видеть в этом некую недобросовестность
102Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т.1. С.415.
103Demonstratio Спинозы не равнозначна “доказательству” в традиционной логике, замечает В.Н.Половцова. К “демонстрации” какой-либо идеи Спиноза причисляет все, что облегчает ее понимание, в частности, аналогии и примеры, которые в некоторых случаях
могут даже заменять формальное доказательство (Половцова В.Н. Предисловие к TIE. С.27). Так, Спиноза говорит, что для идеи Бога и идеи существования собственного духа “мы нуждаемся только в примере, без [всякого] иного доказательства (demonstratio)” [TIE, 16].
Спинозы104, а между тем это свидетельствует только о формальном характере геометрического порядка. Последний представляет собой особого рода язык, заимствованный у геометров, – язык рассудка, посредством которого могут с равным успехом выражаться и истинные, и ошибочные мысли.
Впрочем, насколько неверно усматривать в геометрическом порядке доказательства подлинный метод мышления Спинозы, настолько же неверно считать этот порядок чем-то совершенно бесполезным или излишним – своеобразным литературным приемом, только затрудняющим понимание идей Спинозы.
Жесткая геометрическая форма “Этики”, писал Генрих Гейне, “подобна жесткой скорлупе миндаля: тем отраднее ядро”105. Сравнение поэтичное, но все же неудачное: геометрическая форма приносит немалую пользу, ее скорее можно сравнить с огранкой алмаза или шлифованием стекла. При умелом обращении с инструментарием рассудка – в частности, с геометрической техникой доказательства, – можно превосходно передать диалектику понятий во всякой области знания. Больше того, не кто иной как Гегель некогда утверждал, что диалектический разум не вправе действовать в обход рассудка, что “достигнуть при помощи рассудка разумного знания есть справедливое требование сознания, которое приступает к науке”106.
[4] Коль скоро геометрический порядок Спинозы является неким языком, стoит задаться вопросом: каково его отношение к естественному человеческому языку?
Ясно, что он не заменяет собой естественный язык, но как бы встраивается в последний, налагая некоторые ограничения. Благодаря тому, что геометрический порядок предусматривает строгие дефиниции ключевых понятий, он облегчает выявление всякого рода противоречий и более или менее надежно защищает мышление от паралогизмов. Предъявляя высокие требования к строгости суждений и последовательности изложения, этот порядок дисциплинирует дух. В общем, достоинства геометрического порядка проистекают из самой природы рассудка – этой “первой формы логического”, без которой невозможны никакая прочность и определенность мышления (Гегель).
Спиноза не считает естественный язык сколько-нибудь адекватной формой выражения идей интеллекта: “Слова являются частью воображения… Они суть только лишь знаки вещей, [показывающие] как [вещи] существуют в воображении, а не в интеллекте” [TIE, 27].
Тем не менее, человеку волей-неволей приходится облекать идеи интеллекта в словесную форму. Чтобы как-то сгладить проистекающую из природы воображения неопределенность естественного языка, Спиноза помещает между языком и интеллектом специального посредника – геометрический порядок доказательства. Отсюда ясно, почему рефлективные
104Erhardt F. Die Philosophie des Spinoza im Lichte der Kritik. Leipzig, 1908, S.184-185.
105Гейне Г. К истории религии и философии в Германии /Собрание сочинений. Т.4. С.243.
106Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. С.7.
взаимоотношения понятий Спиноза стремится подчеркнуть геометрическими, а не литературными средствами, проводя педантичные “демонстрации” всех конкретных положений из нескольких простейших, всеобщих дефиниций и аксиом.
Для Гегеля, напротив, слово – первое и адекватнейшее из всех проявлений мышления: “Формы мысли выявляются и отлагаются прежде всего в человеческом языке”107. Стоит ли удивляться тому, что апелляция к этимологии слова так часто заменяет собой доказательство в ходе выведения логических категорий у Гегеля?
Спиноза не меньше, чем Гегель, ценит знание этимологии слов и мастерски пользуется им в TTP для анализа текстов св. Писания; он автор трактата о грамматике еврейского языка; однако Спиноза никогда не прибегал к этимологической аргументации, размышляя о вещах, чье существование не зависит от языка.
Только один “язык” адекватно передает идеи интеллекта – язык действий, посредством которых человеческое тело сообщается с прочими телами в природе [Eth.V pr.39].
[5] Подобно Декарту, Спиноза видит в математическом знании “образец истины” (veritatis norma). В работах Спинозы мы не находим размышлений о том, что же сообщает достоверность положениям математики, тем не менее характер приводимых им примеров и аналогий не оставляет сомнения в том, что Спиноза видел секрет всех достижений математики в ее методе.
На примере определений параболы, эллипса, круга Спиноза разъясняет общий метод формирования правильных дефиниций, а различные методы вычисления неизвестного согласно правилу пропорциональности приводятся им в качестве аналогов форм восприятия вещей. Чем же привлекает Спинозу математический метод?
Математический метод, заметим, нисколько не похож на геометрический порядок доказательства. Последний является таким инструментом мышления, который равнодушен к конкретной определенности идей и не зависит от их истинности или ложности (благодаря чему практически всякую достаточно обширную область знания при желании можно представить в геометрическом порядке).
А метод, согласно Спинозе, представляет собой “рефлективное познание, или идею идеи”, следовательно, он всецело определяется содержанием той или иной идеи. Из ложной идеи нельзя извлечь истинный метод; больше того, Спиноза утверждает, что метод вообще не может быть дан, если раньше не дана какая-либо идея [TIE, 12]. Поэтому метод просто невозможно позаимствовать и перенести в готовом виде, скажем, из геометрии в философию.
Тем не менее, все методы имеют между собой нечто общее, некие признаки, образующие универсальную “форму истинной мысли”, которая “должна зависеть от собственной потенции и природы интеллекта” [TIE, 22].
107 Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Т.1. С.82.
Эта универсальная логическая форма во времена Спинозы лучше всего реализовала себя в математическом мышлении. Вот почему Декарт и Спиноза предпочитают обращаться за примерами и аналогиями к математике и даже заимствуют принятый в геометрии “порядок доказательства”.
Прочие науки в XVII веке занимались в основном описанием явлений природы, ничего не зная об их настоящих причинах. Так, автор закона всемирного тяготения, Ньютон, честно сознается, что не имеет ни малейшего представления о причинах гравитации. Спиноза же признает адекватным только познание вещи “посредством ее ближайшей причины” [TIE, 7].
Математика давным-давно, раньше всех прочих наук, миновала “описательный” возраст и превратилась в конструктивную дисциплину: теоретический образ ее предмета не воспринимается как некая данность, которую ученому остается только описать, а конструируется математиками при помощи всеобщих понятий (notiones communes), отлитых в форму дефиниций и аксиом. В первую очередь конструктивному характеру метода математика обязана высокой достоверностью своих положений.
Спиноза усмотрел в этом универсальную характеристику истинного знания и сообщил ее своей логико-философской доктрине. Синтетическая форма геометрического порядка в то время наилучшим образом отвечала конструктивному характеру мышления, поэтому на ней и остановил свой выбор Спиноза.
[6] Leon Brunschvicg как-то раз заметил, что аналитическая геометрия
служит основанием спинозовской теории познания108. Параллель напрашивается сама собой. Не правда ли, знаменитая формула Спинозы, согласно которой тело и дух суть одна и та же вещь, понимаемая под разными атрибутами, очень напоминает идею Декарта и Ферма о том, что фигуры и числа суть просто различные формы выражения одной и той же количественной определенности?
Подобно тому как “объектом идеи, образующей человеческий Дух, является Тело” [Eth.II pr.13], объектом той или иной формулы в аналитической геометрии является упорядоченное множество точек на координатной плоскости. Вообще, протяжение и мышление представляются у Спинозы атрибутами субстанции совершенно аналогично тому, как пространство и число представляются выражениями количества в аналитической геометрии.
В этом смысле геометрия действительно могла служить логическим образцом для построения философской концепции Спинозы (хотя не сохранилось никаких свидетельств, которые подтверждали бы это предположение). Но скорее всего дело в том, что адекватные методы мышления о совершенно разных предметах имеют, тем не менее, общие черты. В частности, нашу аналогию легко можно продолжить экскурсом в область квантовой механики, которая рассматривает вещество и поле, частицу и волну как два разных проявления одной и той же физической
108 Brunschvicg L. La philosophie de l’esprit. Paris, 1949, p.173.
реальности (материи)109. Просто данная черта метода раньше проявила себя в математике и только затем – в философии и физике.
§3. Дефиниции
3.1.Общие условия правильного определения
Влекциях по истории философии Гегель проницательно заметил, что все учение Спинозы заключено по сути уже в предварительных дефинициях “Этики”. Наше понимание всей “Этики” зависит, стало быть, от того, как мы понимаем природу этих дефиниций.
Первое впечатление таково, что при построении дефиниций Спиноза руководствуется отчасти простой интуицией, отчасти схоластическими традициями и отчасти формальными приемами, почерпнутыми у геометров. Не видно никакого общего принципа или единого метода их построения, из-
за чего Гегель решился даже утверждать, что “Спиноза не знает, каким образом он приходит к этим отдельным определениям”110. Так ли это на самом деле? Во всяком случае Спиноза отвел теме построения дефиниций всю вторую часть TIE.
“Осью, вокруг которой вращается вся эта вторая часть метода, является одно – познание условий хорошего определения и, кроме того, способ их нахождения” [TIE, 29].
Прежде всего, Спиноза отказывается следовать предписаниям общей логики: в истинном определении вещи нет места абстракциям вроде genus proximum (ближайший род) и differentia specifica (видовое отличие), при помощи которых строились дефиниции еще со времен Аристотеля. Истинное определение вещи должно показывать причину, образующую ее “сокровенную сущность” (intima essentia). Абстракции же не существуют вне интеллекта и описывают не причину, а в лучшем случае какие-нибудь признаки или свойства вещи.
“Поэтому нам никогда нельзя допускать, ведя исследование вещей, заключать что-либо на основании абстракций (ex abstractis)…” [TIE, 28].
ВKV критика принятых правил построения дефиниции звучит еще резче: “Говорят, что правильное определение должно состоять из рода и видового отличия. Хотя логики и признают это, однако я не знаю, откуда они это взяли. Конечно, если бы это была правда, то ничего нельзя было бы знать… Но так как мы свободны и вовсе не считаем себя связанными с их утверждениями, то составим другие законы определения, именно согласно нашему делению природы” [KV I cap.7].
Законы определения существенно зависят от “деления природы”, то есть от характера определяемой вещи. Этим-то предметная логика (Спиноза здесь
109“И вещество, и поле суть лишь возможные проявления одной и той же физической реальности” (Гейзенберг В. Шаги за горизонт. М., 1987. С.252).
110Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. Кн.3. С.367.