«Назад, к вещам!»

К сущности вещи, - пишет Гуссерль, - принадлежит то, что она дана вместе со своей внеположностью сознанию. Вещь (непосредственно, на опыте) дана как нечто внешнее, как нечто, на что наталкивается мой взгляд, мое сознание, мои руки. Как нечто, что не пускает в себя; и как нечто, что видно с некоторой стороны, другая же его сторона остается невидимой. Вещь дана как нечто, отчасти неданное.

Существуют (и могут быть мыслимы) только конкретные конечные точки зрения, с которых вещь дана так-то и так-то, но никогда не всеобъемлющим образом. Вещь, - пишет Гуссерль, - может быть дана на опыте «односторонне, многосторонне, но никогда не всесторонне»⁹.

Такова сущность феномена. Таким образом, слово «феномен», как оно используется в гуссерлевой феноменологии, не является синонимом слову «явление» (в том смысле, в каком оно фигурирует в классической философии).

«Явление» предполагает «сущность». Эта простая, базовая пара философских понятий предполагает две взаимодополнительных точки зрения на предмет: ограниченную человеческую и абсолютную (философское понятие «сущность» предполагает точку зрения Бога).

Гуссерлево понятие «феномен» не предполагает «сущность» как свою противоположность (сущность в смысле кантовской «вещи в себе»). Согласно Гуссерлю, вещь дана на опыте и то, что дано на опыте, - это сама вещь.

Гуссерль призывает человеческое мышление вернуться «назад к вещам». Но из сказанного ясно, что «вещи» («сами вещи»), к которым призывает вернуться Гуссерль, это совсем не то же самое, что кантовские «вещи в себе»: «сами вещи» не прячутся глубже того, что дано нам на опыте, - они и есть то, что дано на опыте. Они лежат на поверхности: феномен – это и есть сама вещь.

Гуссерль пишет, что мы разучились видеть вещи, и намерен научить человечество этому забытому искусству.

Эйдетичность сознания

Гуссерлевы тексты, пожалуй, чересчур конкретны, описательны, чтобы безоговорочно назвать их «философскими». Значительную часть их составляет рассмотрение на примерах того, как сознание воспринимает все то, что оно воспринимает. А какие выводы он делает из этих своих анализов?

Во-первых, Гуссерль категорически не соглашается с теорией познания Локка. Согласно Локку, сознанию изначально даны «простые идеи», - элементы информации, из которых сознание составляет целостный образ предмета («сложную идею»).

Обратимся к примеру. Что вашему сознанию дано раньше «красное», «круглое» - или яблоко? Очевидно, что с самого начала, с первого момента, как только мы его видим, мы видим яблоко, целую вещь (и только потом, путем анализа, абстракции мы можем выделить ее отдельные качества).

Конечно же, мое тело, рецепторы моих глаз имеют дело с потоком информации, но на уровне сознания никакой работы по собиранию целостного образа из элементов не заметно (а Гуссерль рассматривает восприятие именно на уровне сознания, а не на уровне работы тела). Сознанию с самого начала дана целая вещь (это парадоксально, но это так).

Гуссерль говорит о том, что человеческое восприятие эйдетично¹⁰: мы самого начала схватываем вещь как некую целостную форму (образ).

Мы изначально видим целую вещь, при том, что всей вещи мы не видим. У яблока есть обратная сторона, информация о которой не поступает к рецепторам моего глаза, но тем не менее мое сознание «автоматически» достраивает эту невидимую сторону (так, что усилий этого достраивания я не чувствую).

Человеческое сознание с самого начала схватывает вещь как целостную форму, при том, что информации, чтобы заполнить эту форму – недостаточно (форма остается полупустой, предвосхищая актуальное восприятие). Поэтому мы и можем ошибаться (скажем, принять муляж яблока за яблоко, дерево за человека), потому что восприятие всегда уже есть достраивание. Всякое видение вещи всегда парадоксальным образом есть узнавание, чтобы увидеть вещь, нужно уже знать, что это такое (если бы вы не знали, что яблоко – это фрукт, который едят, то что бы вы увидели?).

Примеры восприятия предметностей

Идеальная предметность

Сознание изначально схватывает вещь как целостную форму, притом, что эта форма вполне наполнится содержанием лишь в бесконечной дали, на горизонте. Восприятие (конституирование) вещи предстает у Гуссерля как, в принципе, бесконечный процесс. По мере восприятия воспринимаемая предметность обогащается все новым и новым содержанием, но так, что это содержание всегда еще может быть дополнено. Вещь как бы предстает сознанию все новой и новой стороной, и «сторон» этих бесконечное множество.

Возьмем предметность чуть более сложную, чем яблоко. Например дом. Дом может оказаться существенно разным с разных точек зрения, при разном освещении, в различную погоду и время года. Также очевидно, что дом – это не просто совокупность кирпичей, определенным образом уложенных. Дом – это жилье. Если бы мы не знали о его предназначении, мы бы его не увидели.

Также для моего видения дома не безразлично, случайный ли это дом, мой дом или дом моего друга. А может быть это – магазин, контора или учебное заведение.

Вот, например, такая предметность, как МГУИЭ, рассмотренная в феноменологической установке (а МГУИЭ может быть рассмотрен как предметность). Ясно, что он не сводится к зданию, стенам, в которых располагается. Также, мы не получим МГУИЭ, прибавив к зданию всех посещающих его субъектов с их жизненными мирами. МГУИЭ есть что-то самодостаточное и целое. Далее, в случае МГУИЭ заметен временной фактор: то, каким вы его увидели в первый момент знакомства отличается от того, что он есть для вас сейчас, и это в свою очередь будет отличаться от того, как вы будете видеть его, скажем, через три года. Каждый из нас видит эту предметность как-то по-своему (при этом мы прекрасно друг друга понимаем, когда говорим о МГУИЭ).

В одних случаях более очевидно, в других – менее, что вещь (предметность) не сводится к своему материальному субстрату («кирпичам»). Она есть этот «материальный субстрат» + то идеальное (смысловое) содержание, которое мы на этот субстрат навешиваем, в результате чего она только и становится «вещью».

Дом не есть дом, если мы не знаем, для чего он; яблоко – не яблоко, если мы не знаем, что его едят. Невозможно абстрагироваться от «смысла» вещи (в таком случае осталась бы только совокупность кирпичей или поток информации).

В числе прочего, Гуссерль приводит пример предметности, не имеющей пространственной составляющей: это мелодия (музыка не расположена нигде в пространстве, она лишь длится во времени). На примере музыки Гуссерль рассматривает структуру восприятия человеческим сознанием времени¹¹.

Также Гуссерль приводит пример предметности, у которой вообще нет материального субстрата: геометрия¹².

Что Гуссерль имеет в виду, когда говорит, что геометрические предметности являются идеальными предметностями (не имеют материального субстрата)?

В мире моего непосредственного опыта нет точек, плоскостей, прямых и треугольников (в реальности, данной мне в опыте, есть что-то более или менее им соответствующее: стол, за которым я сижу, – более или менее четырехугольный, поверхность его - более или менее плоская). Но сущность геометрии – в ее точности, теоремы геометрии верны для идеального геометрического пространства, где существуют прямые и треугольники (в реальности же – параллельные прямые обязательно пересекутся, потому, что мы не сможем начертить вполне параллельные прямые).

Для того, чтобы теоремы геометрии продолжали быть верными, не обязательно, чтобы существовал мир (существование геометрии от существования мира не зависит). За то, для существования геометрии необходимо, чтобы существовал хотя бы один субъект - носитель геометрии (нужно, чтобы ее кто-то знал, пользовался геометрическими предметностями).

Гуссерль задается вопросом: до того, как первый геометр придумал геометрию (до того, как этот некто сформулировал ее аксиомы, тем самым, задав свойства идеального геометрического пространства), где пребывали треугольники, прямые и плоскости?

Платон бы сказал, что идеальные предметности (например, геометрические) всегда уже были в мире идей. Какой-нибудь христианский платоник (например, Августин или Вл. Соловьев) сказал бы, что геометрические предметности существовали в уме Бога.

Если же мы такую точку зрения Абсолютного Субъекта исключили, то мы должны сделать вывод, что идеальные предметности до того, как их помыслил первый геометр, нигде не существовали. Гуссерль называет первого геометра «учредителем» а не «открывателем» геометрии¹³. Он изобрел геометрию, создал новую предметность с нуля (конечно, на основании опыта, но в его опыте не было геометрии, пока он ее не изобрел).

Это по Платону эйдосы существуют вечно в мире идей. У Гуссерля, при его подходе к рассмотрению сознания, эйдосы (смысловые конструкции) оказываются тем, что творится (учреждается) человеческим сознанием в процессе его познавательной деятельности.

Позволю себе провести аналогию между Гуссерлем и Ницше (хотя это весьма различные мыслители): если Ницше пророчески изрекает, что человек является творцом всех ценностей, которые у него есть, то Гуссерль стремится это научно доказать, последовательно обосновать (пользуясь средствами науки о восприятии – феноменологии).

Гуссерль о кризисе европейской науки

и кризисе европейской рациональности

Успех европейской науки, ее становление тем, что она есть сейчас, начинается в XVII веке. Этот расцвет науки связан с математизацией естествознания (наука, по крайней мере, в XVII веке – это, прежде всего, естествознание (физика); в XVII веке в ее основу была положена математика (и геометрия)¹⁴).

Идею математизации естествознания Гуссерль связывает, прежде всего, с именем Галилея. Галилей – великий человек, он определил облик науки на столетия вперед (и именно такая, математизированная, наука оказалась способной изменить облик мира, дать человеку столько власти над ним, сколько он сейчас имеет).

Однако Гуссерль считает, что в деянии Галилея была заключена роковая ошибка. Галилеем и его последователями так и не был прояснен смысл математической (геометрической) идеализации мира¹⁵.

В основе математизации естествознания Галилеем лежит убеждение, что «книга природы написана на языке математики», что реальность сама по себе, как таковая, - математична и геометрична.

Мы, поскольку мы находимся в рамках этой классической научной парадигмы, заложенной Галилеем, предполагаем, что в вещах, как они непосредственно воспринимаются, одни качества существенны, другие нет. Когда я, например, гляжу на яблоко, то я сужу, что его форма, - это нечто объективно существующее, а, скажем, цвет – нечто только субъективно воспринимаемое (идея различения «первичных» и «вторичных» качеств, в развернутом виде сформулированная Локком и Гоббсом, впервые была высказана Галилеем).

Такой взгляд на вещи (по сути дела) предполагает, что вещи, как они непосредственно даны в опыте, - ненастоящие (что это только субъективное восприятие вещей), а вещи таковы, какими их описывает математика (вещи не таковы, какими они даны нашим глазам; умозрение, основанное на математике, позволяет проникнуть глубже в их суть).

Гуссерль убежден, что это не так. Он – эмпирик. Для него «на самом деле» - это то, как все дано на опыте. Порядок опыта с точки зрения Гуссерля и есть единственный истинный порядок.

Галилей и его последователи не продумали (не поняли) смысл математической идеализации. Они поменяли местами математическую абстракцию и данную на опыте реальность¹⁶.

Согласно Гуссерлю, математическая теория не проникает глубже в суть вещей, вещи таковы, какие они есть в нашем жизненном опыте, в непосредственном восприятии, а научная теория надстраивает над этой почвой жизненного опыта еще одну смысловую конструкцию.

Гуссерль говорит о научном теоретизировании как о «набрасывании покрывала идей»¹⁷. Создатель геометрии создал еще один язык описания реальности. Он создал умозрительную конструкцию, которая так или иначе относится к этой, данной на опыте, реальности. Но первоначальная истина – в этой реальности, а не в умозрительной конструкции.

Да, конструкция работает. Главная функция науки – предсказательная: мы можем посредством теоретических построений предугадать то, что пока еще актуально не воспринято на опыте. Но при этом Гуссерлю не кажется приемлемой дедуктивная модель науки: он не согласен с тем, что мир можно понять исходя из неких очевидных для разума простых аксиом - будь то аксиомы Евклида или аксиомы Декарта (что мир можно истолковать весь, стоя в одной точке). Мир не столь однозначен, как геометрия, пространство мира не обладает такими четкими свойствами, как геометрическое пространство. И это – существенно.

Мы живем в реальном мире, в том, который дан на опыте, а геометрия – это абстракция. Что не отменяет ее смысла и ценности как теоретической конструкции. Но если мы утверждаем, что суть мира самого по себе геометрична, то тем самым мы перечеркиваем значение непосредственного опыта человека, а ведь он, этот изначальный опыт восприятия, является истоком, почвой всякого научного теоретизирования.

Субъект (человек) является источником всякой (в том числе научной) смысловой конструкции. Если мы полагаем, что эти смысловые конструкции как-то уже существуют, даны нам в готовом виде (всегда предсуществуют человеку, уже есть в мире или в уме Бога), то разум перестает, в сущности, мыслить. Разум занимает пассивную позицию: мышление становится техническим, становится техникой мышления. Техническое мышление способно оперировать вещами, решать вопросы, связанные с их использованием, но не способно решить вопрос (или даже поставить его) о собственных истоках и собственном смысле.

В этом, как считает Гуссерль, и состоит кризис европейской рациональности.