55563365

нов В.В., 1998; Мухарева А.Н., 2007; Кубарев Г.В., 2004; Черемисин Д.В., 2004; Тишкин А.А., Горбунов В.В., Мухарева А.Н., 2012; Серегин Н.Н., Мухарева А.Н., 2016; и мн. др.].

Этот достаточно краткий обзор, как нам кажется, дает достаточное представление о широте и разнообразии источников, которые могут быть использованы для реконструкции социальной истории тюрков.

Историография

Парадоксально, но до сих пор единственной специальной монографической работой по социальной истории тюрков остается книга А.Н. Бернштама «Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI–VIII вв. Вос- точно-тюркский каганат и кыргызы» [Бернштам А.Н., 1946б], написанная на основе защищенной в 1935 г. кандидатской диссертации «Социально-экономи- ческий строй древнетурецкого общества VI–VIII вв. н.э. Турки в Монголии» [Бернштам А.Н., 1935в].

В свое время книга вызвала много нареканий со стороны оппонентов. В частности, С.В. Киселев критиковал А.Н. Бернштама за недостаточное и избирательное использование и произвольное толкование данных археологии, полагаятакже,чтоонпереоценилуровеньразвитиятюркскогообщества[Киселев С.В., 1947]. Исследователю ставилась упрек искусственность социальных построений на основе привлечения материала, не имеющего непосредственного отношения к орхонским тюркам, как, например, использование древнеуйгурских документов из Восточного Туркестана X–XIV вв. [Киселев С.В., 1947, с. 87, 88]. Подобного рода критику со стороны С.В. Киселева и позже другихоппонентоввызвалатакжеискусственнаяконструкцияА.Н.Бернштама «орхоно-енисейского общества» и попытка сведения в единую целостную социальную систему собственно тюрков и енисейских кыркызов [Киселев С.В., 1947; 1951, с. 8; Обсуждение, 1953, с. 322 (С.В. Киселев); Кызласов Л.Р., Мер-

перт Н.Я., 1952, с. 105; Кызласов Л.Р., 1979, с. 140; Васютин С.А., Дашков-

ский П.К., 2009, с. 229]. А.З. Велиди (Тоган) вовсе назвал все выполненные в марксистской парадигме построения А.Н. Бернштама «чистым плодом вооб-

ражения» [Zeki Velidi ToganA., 1981, s. 116].

Действительно, исследователем не была использована многочисленная научная литература, выходившая, начиная со второй половины 30-х гг. XX в., в частности, немецкая и турецкая, что отчасти может быть объяснено и политическим причинами, а затем – войной 1941–1945 гг. Вместе с тем, несмотря на все недочеты, следует повториться, что обозначенная работа остается единственным специальным исследованием социальной истории тюрков.

На самом деле и до А.Н. Бернштама и после – как в советской, так и зарубежной историографии – отдельные вопросы социальной жизни орхонских тюрков и населения Тюркских каганатов вообще не раз становились предме-

50

том изучения различных авторов – историков, востоковедов, филологов, архео­ логов, этнографов, антропологов. Однако это были либо исследования узких частных проблем, либо о тюрках говорилось в контексте истории тюркских народов или кочевнических обществ в целом. Во многом это было обусловленокакобъективнымиобстоятельствами(сложностьисточниковогоматериала), такисубъективными(особенностиконкретнойнаучнойшколы,целеполагание отдельных авторов).

Как уже было сказано выше, открытие и расшифровка памятников древнетюркской рунической письменности сделали возможной работу непосредственно со сведениями, исходившими из уст самих кочевников, чтобы понять особенности их социальной жизни, углубляясь в эту проблематику через понимание самого современника той эпохи и члена исследуемого общества. Деятельно­ сть первых исследователей древнетюркских памятников, преимущественно филологов, коими были В.В. Радлов, В. Томсен, Г. Шлегель, В. Банг,Г. Вамбери, П.М. Мелиоранский, Ф. Хирт и др., несмотря на попытки А.Н. Бернштама найти у них какие-либо выводы социально-исторического ха-

рактера(см.:[Бернштам А.Н.,1934,с.93–94;1936,с.885,прим.2;1946б,с.27– 28, 139, прим. 2]), была направлена преимущественно на критику источника. Поэтому в их работах следует видеть, выражаясь словами самого А.Н. Бернштама, скорее, «отдельные замечания» [Бернштам А.Н., 1946б, с. 19].

Вместе с тем значение трудов В.В. Радлова для изучения кочевнических обществ остается непревзойденным. Это тот пример, когда ученый одинаково хорошо владел разнородным материалом, будучи филологом и состыковывая данные письменных и этнографических источников. «Только изучение быта казахов могло разъяснить современному исследователю такой важный фактор мировой истории, как образование, процветание и распадение кочевых империй…, – писал по этому поводу В.В. Бартольд. – В этом – значение бытовых и исторических исследований Радлова, и этого, конечно, вполне достаточно, чтобы обеспечить за ним право на благодарность этнографов и историков…» (Цит. по: [Умняков И.И., Туманович Н.Н., 1976, с. 315]).

В.В. Радловым были блестяще вскрыты механизмы функционирования кочевнического обществ. Как и Г. Вамбери, и В.В. Радлов, наблюдая соответственно за узбеками и казахами, независимо друг от друга отметили аул (кочевая группа от одной до нескольких семей) в качестве основной социальной единицы в степи, как правило, отождествляемой с одним лицом и носящей его имя [Vámbéry H., 1885, S. 181–185; Radloff W., 1893, S. 513; Радлов В.В., 1989, с. 337; 1893а, с. 68; 1893б, ч. 1, стб. 74; Вайнштейн С.И., Кляштор-

ный С.Г., 1972, с. 25]. Именно указание на слияние и разделение, а также выделение новых аулов в связи с экологическими, демографическими, социальными,политическимифакторамикакпостоянныйпроцесссоциальнойжизни кочевых скотоводов позволило Г. Вамбери доказать отсутствие этнической

51

основы у кочевнических объединений различного уровня при сохранении наименований у отдельных кочевых групп. Отметим, что Н.А. Аристов не согласился с этим [Аристов Н.А., 1894, с. 393; 1896, с. 288–289, прим. 1], сведя всю интерпретацию этих процессов к родовой теории [Аристов Н.А., 1896, с. 283–284, 285]. В.В. Радлов, исходя из понимания принципа старшинства как основы социальной жизни номадов на всех уровнях, начиная с семьи, и учитывая обусловленную особенностями хозяйства гибкость их социальных объединений, предложил модель политогенеза для степных кочевников, которая к тому же подтвердилась после обнаружения и расшифровки Ху- шо-Цайдамских памятников [Бартольд В.В., 1977б, с. 678]. Ее суть состояла в сплочении нескольких кочевых групп вокруг богатого и влиятельного скотовода, который мог привести их к улучшению условий жизни путем справедливых решений и обогащения за счет удачливых походов. Объединение номадов, получавшее, как правило, название по его имени или названию его кочевой группы, разрасталось за счет включения в него новых групп, а власть основывалась на удачных действиях предводителя, которого поддерживали соплеменники, кроме обогащения, получавшие от него социальные привилегии. После смерти правителя такое объединение могло распасться, а кочевые группы – вернуться к прежнему состоянию до тех пор, пока новый влиятельный лидер (из той же или другой группы) вновь не сплотит их. Название бывшего объединения исчезало, заменяясь названием новой доминирующей группы [Радлов В.В., 1893а, с. 68–75; Ахсанов К.Г., 1997, с. 258–267] (См. также: [Radloff W., 1893, S. 515–517; 1895, S. 207–208; 1899, S. XIV–XLV; 1911, S. 310; Радлов В.В., 1989, с. 338–340]).

Дело в том, что уже выделение В.В. Радловым в качестве главной опоры власти кагана его родственников (Verwandte), друзей (Freunde) и клиентов (nahestehende Klienten) дает основание для понимания им особенностей социальной структуры. Однако, В.В. Бартольд, говоря о работах В. Томсена, указывает, что тот «знал социальный строй среднеазиатских кочевников и их верования по превосходным очеркам Радлова, к которым он вполне справедливо отсылал своих читателей; но Радлов наблюдал жизнь кочевников в то время, когда среди них уже не было резкой социальной дифференциации» [Бартольд В.В., 1977г, с. 763]30. Сам же В. Томсен, по замечанию В.В. Бартольда, «говорит о резкой противоположности (scharfe Trennung) между дворянством и простым народом, но не отмечает значения этого факта для рассказываемых в надписях событий» [Бартольд В.В., 1977г, с. 763] (см.: [Thomsen V., 1924, S. 130; 1935, s. 88]).

30 Уже в письме В.В. Радлову 29 ноября 1893 г., через четыре дня после расшифровки древнетюркских рун, В. Томсен писал: «Что касается толкования и перевода самих надписей, то я только сожалею, что я не Радлов» (Цит. по: [Самойлович А.Н., 2005б, с. 148,

прим. 10]; ср.: [Щербак А.М., 1971, с. 56, прим. 8]).

52

По-видимому, В.В. Бартольд был первым, кто по-настоящему обратил внимание на проблему социальной дифференциации в тюркском обществе. Принимая в целом концепцию социогенеза номадов, предложенную В.В. Радловым, В.В. Бартольд попытался добавить туда именно факт «социальной борьбы» у кочевников, который, по его мнению, ни В.В. Радловым, ни В. Томсеном замечен не был [Бартольд В.В., 1968а, с. 23; 1977г, с. 763]. Интерпретации В.В. Бартольда, писавшего о противостоянии аристократического и демократического начал с победой последнего в тюркском обществе, изначально вызвали определенную дискуссию в историографии [Бартольд В.В., 1968а,

с. 22–23; 1968б, с. 284–285; 1968е, с. 261; 1968ж, с. 278; Barthold W., 1897, S. 4–5, 6–8, 18; Bang W., 1898a, S. 121; Vámbéry H., 1898, S. 4–6; Мелиоранский П.М., 1899б, с. 0161].

Детальное рассмотрение последствий высказываний В.В. Бартольда в контексте проблемы социогенеза тюрков не входит в задачи настоящего исследования и не является здесь необходимым. Вместе с тем следует отметить то обстоятельство, что его замечание о социальной борьбе в тюркском обществе возымело концептуальное значение и позже оказывало влияние на интерпретации различных специалистов, делавших свои выводы если не в прямой полемике с В.В. Бартольдом, то, по крайней мере, с оглядкой на его мнение

[Бернштам А.[Н.], 1934, с. 93; 1935в, с. 5; 1946б, с. 27, 28; Козьмин Н.Н., 1934а, с. 269, 270; 1934б, с. 20, 22–23, 139–140, прим. 20; Köprülü M.F., 1967, S. 338; László F., 1967, 14. o.; Krader L., 1963, p. 184, note 15; 1966, p. 154; Giraud R., 1960, p. 87; Кляшторный С.[Г.], 1968, с. 15; Кляшторный С.Г., Ромодин В.А., 1970, с. 151; Вайнштейн С.И., Кляшторный С.Г., 1972, с. 25; Turan O., 1969, s. 415; Кононов А.Н., 1980, с. 49; Барфилд Т.Дж., 2009, с. 38–39; Beşirli H., 2011, s. 149–150]. При этом, говоря в том или ином виде о социальной борьбе, В.В. Бартольд также был осторожен в обобщениях, отмечая недостаток источников [Бартольд В.В., 1968а, с. 24]. Даже при упоминании уже в поздний период своей деятельности понятия «классовая борьба», В.В. Бартольд [1968к, с. 471] не вкладывал в него тот смысл, который позже встречается в работах марксистских ученых. В целом, можно сказать, что В.В. Бартольду марксизм остался чужд [Якубовский А.Ю., 1947, с. 79; Кляшторный С.[Г.], 1968, с. 15; Кляшторный С.Г., Ромодин В.А., 1970, с. 151; Лунин Б.В., 1981, с. 197; Писа-

ревский Н.П., 1989, с. 32; Ахсанов К.Г., 1999, с. 24, 42, 147].

В том или ином аспекте учеными отмечалось противопоставление в памятниках древнетюркской рунической письменности категорий bäg и bodun или конкретнее – qara bodun, обычно интерпретирующееся в значении социальной оппозиции [Бартольд В.В., 1968и, с. 243; 1977г, с. 763; Мелиоран-

скийП.М.,1898,с.272;ThomsenV.,1924,S.130;1935,s.88;LászlóF.,1967,25– 26. o.; Zeki Velidi ToganA., 1946, s. 289; GabainA. von, 1953, S. 546; Györffy G., 1960, S. 175; Spuler B., 1966, S. 140; Szűcz J., 1971, 20–21. o.; 1984, 352–353. o.;

53

Golden P.B., 1980, p. 163; Sinor D., 1990, p. 310], хотя предлагалось и косвенное указание на разграничение военно-административной (бегов) и родоплеменной (территориальной) организации [Kafesoğlu İ., 1997, s. 242], либо подчеркивание дифференциации родоплеменных единиц [Divitçioğlu S., 2005, s. 169–171; Bastug Sh., 1999, p. 99–100].

В работах именно советских ученых впервые была предпринята попытка рассмотрения социальной истории тюрков через призму теории классового антагонизма.

С.П. Толстов, искавший в кочевнических обществах элементы рабовладельческого строя, определял эль как «“государство” в античном понимании этого слова – в политическом, а отнюдь не территориальном значении», т.е. «гражданская община», сопоставляя данное понятие с греческим πολις или среднеперсидским šahr в значении «община активных граждан», в то время как слово budun толковалось ‘народ’, соотносимый с лат. populus. Согласно заключениям ученого, тюркская община была социально неоднородна. В ней выделяется слой родоплеменной знати, «во многом напоминающий по своему социальному профилю ранне-античных базилевсов» – беги (bäg), связанные, по мнению С.П. Толстова, с енисейским baγ «подразделение народа», «племя». Несколько ниже располагались tarqan’ы – «своеобразный патрициат каганата», вожди родов. Каган выступает как «военный вождь конфедерации», jabγu и šad – «высшие магистраты каганата», наместники кагана в покоренных областях из его ближайших родственников; наместники в менее значительных областях носили титул tudun, возможно, также tutuq, они не были родственниками кагана и назначались для «наблюдения за сбором дани и контроля над местными правителями»; правители подчиненных племенных союзов носили местные титулы: ältäbär, ydyqut и др.; были также рабы (qul) [Толстов С.П., 1938в, с. 42–44; 1948, с. 259–260].

Н.Н. Козьмин писал, что у орхонских тюрков существовало четкое разделение на два противоборствующих класса: беки – феодалы со структурированной иерархией, и «черный» народ – неопределенная масса, выполнявшая различные повинности (кара будун) [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 14, 22–23, 56–57; К истории Бурято-Монголии, 1935, с. 62]. Беги – это, по его мнению, «однородная компактная группа»; вся территория государства распределена между бегами «разной хозяйственной и политической мощи», притом каган – самый сильный бег, он распределял земли, фактически, однако, будучи, «первым среди равных»; каган окружен огланами и огушами (дружинниками и вассалами) [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 270]. Кроме того, в древнетюркском обществе существовали рабы и крестьяне (кул, кара будун) [Козьмин Н.Н., 1934а, с. 270].

Основываясь на указании В.В. Радлова к переводу слова будун ‘народ (люди одного племени), подданные’, что он противопоставлял äl ‘Gemeinwesen, Staat’ [Радлов В.В., 1911, ч. 2, стб. 1861], А.Н. Бернштам, интерпрети-

54

ровавший тюркское общество с позиции существования у них феодальных отношений, развил гипотезу об антагонизме господствующего класса, обозначениекоторогоонвиделвтермине äl,понимаяегокаксоюззнати–каганского рода и примкнувших к нему родоплеменных бегов, именовавшихся в ХушоЦайдамских надписях kök türk и являвшихся своеобразной «белой костью», – «черному народу» (budun, qara budun), по сути, плебсу [Бернштам А.Н., 1933б, с. 565–567; 1935а, с. 167–168; 1935в, с. 18; 1936, с. 888–891; 1946б, с. 84,100–103,111,142–143,145,146,179,184;ИсторияСССР,1939,с. 93, 94].

А.Н. Бернштам budun по контексту толковал как ‘племя’, ‘народ’, «смотря по смыслу текста» [Бернштам А.Н., 1933б, с. 565, 566; 1946б, с. 102], но при этом указывал на семантическую эволюцию от значения конкретно своего племени к общему ‘народ’, в том числе для «общего названия всякой общественной группы» [Бернштам А.Н., 1933б, с. 567; 1946б, с. 102–103, 107, 108]. В этом отношении, также пытаясь преодолеть полисемантичность древнетюркской терминологии, А.Н. Бернштам, отмечал, что тюркский äl – это «не община первобытно-общинного типа, а примитивная форма феодального устройства», «совокупность племен, входивших в состав государственного образования» [Бернштам А.Н., 1933б, с. 565; 1946б, с. 100]. Ученый также указал на организационный характер äl, который выше, чем budun (см. ниже), имеет законы и обычаи (törü), т.е. термин äl, подобно арабскому ﻖﻠﺧ [halq], заменил понятие ‘народа’, приобретя еще значение ‘государства’[Бернштам А.Н., 1933б, с. 565–566; 1946б, с. 101].

Исследователями уже был отмечен важный момент, разнящийся в ранних и более зрелых работах А.Н. Бернштама: если в работах 30-х гг. XX в. главное внимание уделялось борьбе каганства – родовой аристократии, основывающейся на рабовладении – и феодализирующегося бегства, – то в монографии 1946 г. определяющая роль отводилась борьбе бега с общиной [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 230]. Важным в этом аспекте является и другое замечание о том, что неоднозначная оценка общественного строя Тюркского каганата, которую А.Н. Бернштам давал в своих работах разных лет, связана с тем, что «ученый пришел к выводу о сосуществовании государства и родоплеменного деления, что не соответствовало идеальной модели феодализма» [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 227]. Эти противоречия упирались в истолкование форм эксплуатации, точнее – роли рабства.

А.Н. Бернштам исходил из понимания развития феодалима в ходе распада патриархальной общины, членами которой были и рабы, труд которых был ограничен [Бернштам А.Н., 1935в, с. 16–17, 19; 1946б, с. 139, 145–146, 147].

Одним из источников их пополнения был институт клиентелы (oγul, oγuš) [Бернштам А.Н., 1946б, с. 103, 116, 117, 124, 125 (прим. 3), 127 (прим. 1);

История СССР 1939, с. 485]. Поэтому основной эксплуатируемой группой являлась община – массы, черный народ (qara budun) [Бернштам А.Н., 1935в,

55

с. 17, 19]. Каганство и бегство, согласно А.Н. Бернштаму, имеют различную природу: каган как представитель родовой аристократии основывает власть на рабовладении­ , т.е. клиентеле, и за счет нее узурпирует власть в общине, а бегство появляется в результате имущественного расслоения общины, хотя бег также эксплуатирует рабов [Бернштам А.Н., 1935в, с. 17, 20; 1936, с. 885, 878–878, 888–891; 1946б, с. 109, 111, 114, 132–133, 139]. Патриархальные рабы

иотпущенники формировали дружину знати [Бернштам А.Н., 1935в, с. 17; 1946б, с. 145–146]. В то же время А.Н. Бернштам отметил терминологическое

исодержательное неразличение тех форм эксплуатации, которые он имено-

вал рабством [Бернштам А.Н., 1935в, с. 17; 1946б, с. 115–117, 121, 124–125, 126, 129, 175], и в этом плане неоднозначным представляется разграничение взглядов А.Н. Бернштама на эксплуатацию внутри общины и эксплуатацию покоренных племен [Васютин С.А., Дашковский П.К., 2009, с. 229–230]. Уже в ходе завоеваний возникает новая знать – наместники над покоренными племенами (йабгу, шады, буюрку, тарханы и т.д.), назначенные из родственников и дружинников кагана, т.е. представителей родовой знати [Бернштам А.Н., 1936,

с. 878, 882–883, 884; 1946б, c. 111–115, 133, 137–138].

С.В. Киселев, которому была ближе позиция С.П. Толстова, рассматривал тюркский эль как объединение родовой аристократии, господствующей над народом (будун) [Киселев С.В., 1951, с. 503]. К примеру, у енисейских кыркызов, которых С.В. Киселев видел на более высокой ступени развития, эль он толковал в широком смысле как «организацию степной аристократии, возглавляемую каганом», откуда после развился «эль-государство», в узком – как «аристократический род того или иного народа “будун”» [Киселев С.В., 1951, с. 595]. С.В. Киселев попытался обосновать эволюцию понятия эль как организации аристократии, хана и бегов, противопоставляющейся массам, т.е. организации, уже не связанной с родоплеменными институтами, но использующей их пережитки в своих целях, что, по его мнению, «явление, обычное при переходе к классовому строю». Но такая организация, подчеркивал он, существенно отличается от государства. На этой стадии государство и господствующий слой, т.е. аристократия, сливаются: государство, прежде всего, выступает не как орган, а как форма организации. Таким образом, эль – это именно аристократический слой [Кисе-

лев С.В., 1951, с. 503–504].

Интерпретацию содержания термина эль как обозначения класса оспорил Л.Н. Гумилев, обнаруживавший большую склонность к трактовке С.П. Толсто-

ва [Гумилев Л.Н., 1967, с. 102]. Л.Н. Гумилев [1961, с. 23–24; 1967, с. 61], как

ипозже Л.П. Лашук [1967а, с. 34; 1968, с. 100] пытались видеть в эле форму политической организации. В настоящей работе у нас нет возможности остановиться на этой проблеме подробнее, поэтому мы можем лишь ограничиться замечанием о том, что, в действительности, семантический спектр слова äl l ~

56

ẹle ~ il li весьма широк и к тому же, по-видимому, смещение значений в туилиинуюсторонунесколькоотличаетсяворхонскихиенисейскихтекстах

[Bazin L., 1955, p. 6; 1994, p. 23; Roux J.-P., 1979; Zimonyi I., 2003, p. 74–77].

Это же касается и слова bodun, контексты которого более разнообразны (см.: [Şirin User H., 2009b, s. 285–291]), но группируются вокруг семантики обозна-

чения некоей общности людей [Zimonyi I., 2003, S. 69–71].

Тем не менее полемика С.В. Киселева с А.Н. Бернштамом, пытавшимся связать очевидно читающиеся в рунических текстах значения термина эль одновременно как некой совокупности народа или племен и как некой «надстроечной», государственной организации, имеет большое значение как историографический факт, поскольку демонстрирует попытки этих ученых, непосредственно работавших с источниковым материалом, увязать очевидное несоответствие с привычным представлением о формах организации общества, основанном на материале оседлых народов, с необходимостью вместить картину древнетюркского общества в универсальную схему марксистской парадигмы.

Так или иначе, в последующем почти все исследователи выделяли в той или иной интерпретации три основных социальных категории в обществе тюрков: каган, его родственники и бегство, затем – рядовые скотоводы и невольники / рабы, отмечая также прослойку дружинников [История СССР

1939, с. 93, 94; Вяткин М.П., 1941, с. 45–46; Юшков С.В., 1947, с. 53–57, 60– 61; История Казахской ССР, 1952, 49; 1957, с. 58–59; 44; Потапов Л.П., 1953,

с. 90, 92, 93; История Киргизии, 1956, с. 87–88; Очерки Истории СССР, 1958, с. 388; История Тувы, 1964, с. 93; История Сибири, 1968, с. 280; История Узбекской ССР, 1955, с. 124; История Киргизии, 1963, с. 92, 97; История Киргиз-

ской ССР, 1968, с. 104, 107; Лашук Л.П., 1967б, с. 118; Маннай-оол М.Х., 1984,

с. 104; Маннай-оол М.Х., 1986, с. 54–55; Бүгд Найрамдах Монгол Ард Улсын түүх, 1966, 128–129 дугаар тал.; Бүгд Найрамдах Монгол Ард Улсын түүх, 1984, 128–129 дугаар тал.; История Монгольской Народной Республики, 1983,

с. 112–113; Сэр-Оджав Н., 1970, 14 дугаар тал; 1971, с. 19, 24; и др.]. Японский ученый-марксист Мори Масао также выделял в тюркском обществе три класса (kaikyū ): беги (bäg)-феодалы, простые скотоводы (budun) и рабы (qul, küŋ). Согласно концепции ученого, на вершине государства (kokka ) (il ~ el) стоял каган (qaγan) и аппарат чиновников [Mori M., 1967; Мори М., 1970]31. В этом русле не так интересна китайская историография, характеризующаяся спорами вокруг интерпретации социального строя Тюркского каганата в рамках классической марксистской пятиступенчатой схемы (Обзоры см.: [Линь Гань, 1985; Жэнь Бао-лэй, 2011; Тишин В.В., 2015г]).

31 Пользуясь случаем, хотелось бы выразить благодарность В.К. Терентьевой за возможность работы с японским текстом [Mori M., 1967].

57

Безусловно, все интерпретации, хотя и основывались на интерпретации преимущественно социальной терминологии, встречающейся в памятниках древнетюркской рунической степени, определялись исключительно теорети- ко-методологическими установками, характерными для марксистской школы.

Вместе с тем Р. Жиро, обращаясь к социальной структуре тюрков, после приведения цитаты В.В. Бартольда о демократической природе власти кагана, писал: «Тюркские тексты не так ясны, но, в целом, истина должна быть там. Этот вопрос имеет такое большое историческое и социальное значение, что мы считаем необходимым рассмотреть все касающиеся его пассажи, как в памятниках Кюль тегину, так и в других эпиграфических памятниках, где народ называется qara bodun» [Giraud R., 1960, p. 87]. Р. Жиро трактовал qara qamïγ bodun, где qamïγ ‘весь, совокупность’ (‘tous, l’ensemble’), как ‘черная масса,

весь народ’ (‘l’ensemble noir, c’est-à-dire le peuple’), Считая синонимичным с qamïγ термин igil памятника Могойн Шинэ Усу [Giraud R., 1960, p. 87], он выделил оппозицию örüŋ bäg ‘белые беги’, обозначению из памятника Могойн Шинэ Усу, и qara bodun ‘черный народ’[Giraud R., 1960, p. 88]32. Однако в целом данный вопрос Р. Жиро оставил открытым, так и написав: «Это объяснение было бы очень слабо для того, чтобы обрело смысл, социальный и исторический, такое противопоставление как örüŋ bäg и qara bodun. Вероятно, решение надо искать в другом направлении. Проблема остается нерешенной» [Giraud R., 1960, p. 88]. Памятники, по замечанию исследователя, не говорят ничего конкретного о положении народа [Aksarayli Z.A., 2011, s. 732].

Турецкий исследователь Б. Öгель прямо критиковал советских ученых, видевших в понятии kara budun социальный оттенок и пришедших на этом основании к мнению о классовой борьбе (sınıf mücadelesi), которой, по его мнению, быть не могло, поскольку народ и каган взаимно поддерживали друг друга [Ögel B., 1971, c. II, s. 36–37]. Кроме того, по замечанию специалиста, в источниках каган и беги никогда не противопоставляются народу [Ögel B., 1971, c. II, s. 43].

Не останавливаясь на некоторой категоричности последних утверждений, также обусловленных традициями турецкой республиканской историографии, отметим лишь тот факт, что очевидное кардинальное различие в интерпретации источниковых данных и, следовательно, логика рассуждений и характер выводовосоциальнойстратификациитюркскогообществаобнаруживаютполную зависимость от субъективных трактовок, вариативность которых, в свою очередь, часто оказывается детерминирована теоретико-методологическими установками того или иного исследователя и, не в последнюю очередь, его специализацией.

32 Любопытно, что А.М. Щербак отметил возможность перевода сочетания ÿрÿң кара в памятнике Бегре (Е 11, стк. 10) ‘моя знать и моя чернь’, но сам воздержался от этого

[Щербак А.М., 1964, c. 146].

58

Очевидная необходимость обращения к непосредственному источниковому материалу затрудняется объективной общей ограниченностью исследовательских методик, так или иначе предполагающих одностороннее рассмотрение факторов, определяющих характеристики социальной структуры тюрков. Возможность привлечения значительного фонда данных в совокупности с расширением методологической и методической базы, позволяющей учитывать особенности кочевнических обществ, дают возможность выявить факторы, выходящие за рамки узкого понимания социальной структуры, и вносящие дополнительные параметры в систему определения положения индивида в общества. В этом аспекте необходимо обратить внимание на тесную связь социальной структуры с социальной организацией, что неизбежно возвращает исследователей к необходимости понимания сущности социальных процессов в обществах номадов, то есть – к работам В.В. Радлова.

Развитие теории и методологии исторической науки предоставляет исследователям лишь теоретические модели, в рамках которых можно варьировать толкование одних и тех же социальных процессов, описанных В.В. Радловым, а введение в оборот новых источников способствует не более, чем уточнению некоторых деталей, позволяя говорить об инновациях только в сферах, не затронутых В.В. Радловым.

Сам установленный Г. Вамбери и В.В. Радловым факт надэтнической сущности политических объединений номадов, обусловленной особенностями кочевнического хозяйства и образа жизни, был концептуально оформлен К.А. Иностранцевым и закреплен в рамках понятия «политическая классификация» [Иностранцев К.А., 1926, с. 2–3, 8, 16, 91–92]. Ее совершенно не принял В.В. Бартольд, не понявший неразрывной связи этнической и социальной истории кочевнических народов и придерживавшийся чисто позитивистского отношения к первой [Бартольд В.В., 1901, с. 0110], и ко второй [Бартольд В.В., 1963а, с. 815–816]. После выхода в свет концептуальной книги Д. Немета «Формирование венгров в эпоху “обретения родины”», где рассмотрена спе­ цифика образования кочевнических единиц и происхождения их наименова-

ний [Németh Gy., 1991, 28–44. o.; Akın H., 1982]33, в политическом характере крупных объединений номадов не остается никакого сомнения. Д. Немет выделилтрифактораобразованиятюркскихплемен:(1)естественноеувеличение и разделение (вокруг одной семьи); (2) желание или нежелание отдельных племен или групп племен образовывать новое объединение (возвышение одного племени над другими или объединение на основе какого-то взаимного интереса); (3) выделение частей внутри самих этих племенных групп [Németh Gy., 1991, 29–30. o.;Akın H., 1982, s. 2].

33 Второе ее издание – переработанное, дополненное, а где-то сокращенное – вышло в 1991 г., спустя 16 лет после смерти автора; тем не менее в нем сохранены основные положения, высказанные им еще в 1930 г.

59