Выпуск 12

им приходит идея покататься на лодке, во время прогулки они видят на другой стороне озера костер и рассказывают друг другу истории из своей жизни. Очевидно, что без дополнительного объяснения нам совершенно непонятен смысл действий героев рассказа, а также цель, с которой автор описывает такие незначительные действия. Для понимания рассказа важен не сам факт ночной прогулки или костра: главным является то, как конкретный ночной пейзаж повлиял на конкретное душевное состояние героев. Именно это постепенное изменение настроения в процессе взаимодействия с природой, а также трансляция этого настроения между участниками прогулки — главная тема этого произведения.

«“Для коров и лошадей-то этот дом — еда”, — сказал Хару совершенно серьезно. Все засмеялись. Вечер в горах всегда приносит хорошее настроение. Особенно прекрасными были вечера после дождя. Более того, когда мы остановились покурить и любовались проделанной за день работой, наши сердца соединились в ощущении какой-то смутной радости, и все пришли в веселое расположение духа» [Сига, 1983, III, с.103]. Таинственный костер в ночи меняет общее легкое и веселое настроение, погружает в созерцание окружающей природы, и люди из просто наблюдателей становятся участниками мистического процесса [Starrs, 1998, р. 66].

Таким образом, в «Такиби» (как и в произведении Ренара) лирическое настроение конкретного момента — связующее звено между сценами рассказа; именно благодаря главенствующей, первостепенной роли настроения произведение обретает художественную целостность.

Эстетические представления Сиги Наоя во многом помогают нам объяснить лирический характер его прозы. Так, по мнению Сиги, основная цель творчества — передать эмоциональное, субъективное переживание автора. При этом он должен стремиться достичь предельной ясности изложения

ииметь внутреннюю уверенность в том, о чем пишет. Тогда он «совершенно яснопредставляетобъектвголове» [Сига, 1983, VII, с. 52], итолькотогдасможет достоверно передать его. Сига считал, что писатель должен непосредственно транслировать читателю ощущения от момента, в котором находится герой: «У Толстого меня восхищает то, что даже персонажи, появляющиеся эпизодически и не наделенные многословными описаниями, выходят удивительно живыми. Это потому, наверное, что отчетливый образ в голове писателя непосредственно передается читателю» [Там же, VIII, с. 292].

Цель повествования, таким образом, не изложение мыслей, а трансляция ощущения. Для этого писателю необходимы обостренное чувство интуиции

иострый взгляд. Так, Ихара Сайкаку, по мнению Сиги, в своих рассказах «непосредственно схватывает» предмет описания, «прямо улавливает и передает физическое желание человека» [Там же, VIII, с. 260].

Вышесказанное отсылает нас к категории ритма в прозе Сиги. Ритм, как мы отмечали в предыдущих работах ([Забережная, 2014; 2015]), подразумевает не ритмическую организацию текста, но внутреннюю, практически физиологическую пульсацию, сердцебиение автора. Критик Хидэо Кобаяси утверждал, что Сиге удается передать в своих произведениях «ритм описываемых вещей»,

который он улавливает из окружающего мира со свойственной ему чувствительностью восприятия [Кобаяси, 1944, с. 70]. Кобаяси доказывает свой тезис тем, что при чтении рассказов Сиги вслух для полного восприятия слушателем необходим медленный темп (что он проверял экспериментально). Предложения зачастую логически не следуют одно из другого, поскольку, по мнению Кобаяси, каждое из них схватывает вещь в ее мгновенности, и прочувствовать этот ритм в быстром темпе невозможно.

«Ритм» существует в прозе Сиги как объективное явление (особенность строения текста или предложения) и как субъективная величина. В своем втором значении это понятие имело наибольшее значение для самого писателя. «Ритм» как практически физиологическая характеристика, неотделимая от биологической жизни, заставляет японского читателя говорить о скорее подсознательной ритмичности его текстов. Красота для Сиги — понятие не абстрактного мышления, а вполне конкретного, даже физиологического ощущения. Именно поэтому ритм как пульс, как частота сердцебиения или дыхания, то есть как биологическое явление — центральная категория его эстетики, а «непосредственное» или «сильное» чувство или «жизненная сила» — то, что он ищет в произведении искусства [Забережная, 2015, с. 36].

Также необходимо отметить роль снов в некоторых произведениях Сиги. Зачастую сны используются не для раскрытия образа или сюжета, но именно в лирических целях— для объяснениятого или иного ощущения. Так, например, происходит в рассказе «Река Идзуку»: «Какой мирный пейзаж! Похожие на белуюцаплюптицы, нонестакимострымклювом, стояттутитамвводе. Вотэто иестьрекаИдзуку, думаюя. Всеспит. <...> Япроснулся, уменявголовевсплыло прекрасное ощущение от увиденного, и я смог достаточно ясно представить себе пейзаж из сна» [Сига, 1983, I, с. 276].

Грань между сном и реальностью здесь размыта, люди и пейзажи, виденные во сне, плавно перешли в реальность, хотя рассказчик и утверждает, что проснулся, окружающаяегодействительностьлишьнезначительноотличается от увиденного во сне. Здесь мы видим также элемент древнего магического сознания, не разделяющего сон и реальность (проявленного, например, в поэзии «Манъёсю»). Слово, сказанное в сновидении, или явление, увиденное там, имееттакую же художественную реальность итакое же право на изображение, как и действительность вне сна. Такая интерпретация сна, встречающаяся в некоторых рассказах Сиги, явственно контрастирует с подчиненной ролью сна в романе «Путь во мраке». Здесь сны, главным образом, нужны для раскрытия второго, подсознательного«я» главногогерояКэнсакуидля болееглубокойхарактеристики его внутреннего конфликта.

Вышеназванные особенности прозы Сиги (первостепенная роль конкретногоощущенияилинастроения, понятиеритма) — характерныечертылирики, а приведенные особенности его эстетической мысли могли бы относиться к лирическому произведению, и это позволяет объяснить утверждение Акутагавы о «поэтическом духе» прозы Сиги.

В целом жанр сисё:сэцу или синкё:сё:сэцу предполагает близость к японской традиционной поэзии, поскольку автор сисё:сэцу, как и поэт, пишет с позиции

своего субъективного мировидения. Однако если характерный для этого жанра «режим исповеди» (кокухаку-мо:до) помог другим авторам «эго-прозы» изложить собственные концепции, идеи, то есть продукты интеллектуальной работы, то у сенсуалиста Сиги «исповедь» заключалась исключительно втрансляции ощущения. Поэтому можно сказать, что именно в произведениях Сиги в полной мере воплотился принцип поэзии в прозе, провозглашенный Акутагавой.

Произведения Сиги — это симбиоз поэтического и прозаического жанра, поэзия в прозе или лирическая проза, соответствующая тенденциям своей эпохи. Вто же время проза Сиги поднимает глубокие слои японского эстетического восприятия, в основе которого лежит субъективное, лирическое начало. Этим может объясняться признание и высокая оценка Сиги и среди современных японских читателей.

Источники

Бунгэйтэкина, амари ни бунгэйтэкина / нё:дзэцуроку / Акутагава vs Танидзаки ронсо: [Литературное, слишком литературное / записи болтовни / спор Акутагавы и Танидзаки]. Токио: Коданся бунгэй, 2017.

Cига Наоя дзэнсю: [Полное собрание сочинений]: в 15 т. Токио: Иванами, 1983.

Литература

Андо Хироси. «Ватаси» о цукуру: киндай сё:сэцу но кокороми [Создание «себя»: попытки прозы нового времени]. Токио: Иванами, 2015.

Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X–XIII вв. М.: Наука, 1975.

Забережная О.А. Ритм в прозе японского писателя Сига Наоя // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 12 (42). Ч. II. С. 81–84.

Забережная О.А. Эстетические взгляды писателя Сига Наоя // Вестник Московского университета. (Серия 13. Востоковедение). 2015. № 2. С. 29–37.

Конрад Н.И. Очерки японской литературы. М.: Художественная литература, 1973.

Кобаяси Хидэо. Бунтай кара мита Сига Наоя [Сига Наоя с точки зрения стиля] // Сига Ноая кэнкю: [Исследования Сиги Наоя]. Токио: Кавадэ, 1944. С. 63–83.

Ли Гуан Хуа. Акутагава-но Сига Наоя кан то соно бунгаку-ни окэру «иэ» [Видение Сиги Наоя со стороны Акутагавы Рюноскэ и понятие «семья» в литературе Акутагавы] // Нихонго нихонбунгаку. 2011. Вып. 21. С. 69–82.

Ли Хуэй Цзюэ. Акутагава Рю:носукэ-но баннэн-но бунгакукан: тайсё: макки-ни окэру «сё:сэцу но судзи» ронсо: [Взгляд на литературу Акутагава Рюноскэ в поздний период творчества (Дискуссия о сюжете прозы в эпоху Тайсё)] // Матиканэяма ронсо. 2014. Вып. 48. С. 95–110.

Starrs R. An Artless Art: The Zen Aesthetic of Shiga Naoya: A Critical Study with Selected Translations. London: Japan Library, 1998.

БУДДИЗМ И СИНТОИЗМ: ВЫСШИЕ СИЛЫ

КАК МИЛОСТИВЫЕ И ГРОЗНЫЕ

Крупнейшие землетрясения древней

ираннесредневековой Японии

иих интерпретация

при императорском дворе

Д.В. Трухан

Стихийные бедствия в целом и землетрясения в частности в древней и раннесредневековой Японии, как и в любой традиционной культуре, понимались как явления из ряда вон выходящие и входили в сферу непосредственной ответственности государя. Центральному правительству надлежало не только минимизировать ущерб после таких событий, но оно так же было ответственно и за предсказывание, «контролирование» и предупреждение катаклизмов. Настоящая статья посвящена рассмотрению описания землетрясений и их интерпретации при императорском дворе на примере событий 734 г. и 868–869 гг.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: стихийные бедствия, землетрясения, императорский двор.

Проблема стихийных бедствий и устранения их последствий является актуальной не только для современной Японии и ее правительства; немалое значение она имела и в более ранние исторические эпохи. В письменных источниках древней и раннесредневековой Японии содержится достаточное количество упоминаний о различных стихийных бедствиях; землетрясения, как одни из наиболее разрушительных событий, также получили освещение в официальных летописных сводах и дневниках придворных чиновников. Записи, посвященные землетрясениям, не только фиксируют отдельные исторические факты и масштабы разрушений, но также сообщают, как именно правительство рассматривало подобные разрушительные события и как реагировало на них.

Настоящее исследование посвящено рассмотрению некоторых крупнейших землетрясений эпох Нара и Хэйан, мощность которых по современным предположениям превышала магнитуду 7,5, а также тому, какую реакцию данные события вызывали у императорского двора и как они были объяснены в официальных исторических хрониках.

Первое крупнейшее землетрясение, зафиксированное в летописных сводах, которое японские сейсмологи уверенно признают существующим, прои-

зошло в 684 г. и получило именование землетрясение Хакухо. Его описание представлено в «Нихон сёки»: «10 луна 14 день. Вечером случилось сильное землетрясение. Мужчины и женщины кричали и вопили по всей стране, не отличая восток от запада. Рушились горы и разливались реки. Не сосчитать было разрушенных зданий управлений, уездов, складов крестьян, храмов Будды и родных богов. Погибло и было ранено много людей и домашних животных. Горячие источники в Иё засыпало. В провинции Тоса море поглотило более 500 000 сиро заливных и суходольных полей. Старые люди говорили: “Такого землетрясения никогда не бывало”. В эту ночь с востока слышались звуки, похожие на бой барабанов. Люди говорили: “К северо-западу от острова Иду образовалась [суша], размером больше, чем на 300 цуэ, и она соединилась [с Иду]. Звуки барабана — это звук постройки божествами острова”» [Нихон сёки..., 1997, с. 255].

Однако о том, как именно правительство восприняло и отреагировало на данное стихийное бедствие доподлинно неизвестно, в тексте «Нихон сёки» отсутствует и привычная для последующих веков формулировка о личной ответственности правителя за стихийное бедствие. Исходя из описаний более ранних землетрясений, можно предположить, что после бедствия было проведено гаданиесцельюустановитьпричинуеговозникновения[Хиротанэ, 2015, с. 55]. Существует также вероятность, что были проведены «моления богам землетрясений по четырем сторонам», как это было сделано после землетрясения 599 г., также зафиксированного в «Нихон сёки» [Нихон сёки..., 1997, с. 92].

Гораздо более интересными с точки зрения возможности проследить реакцию императорского двора на стихийные бедствия являются событияVIII в., когда сразу несколько землетрясений одно за другим потрясли тогдашнее государство. Крупнейшим явилось событие 734 г. (6-й год Тэмпё). Согласно тексту «Сёку нихонги», в 7-й день 4-й луны «Произошло крупное землетрясение. Рухнули дома жителей поднебесной. Многие погибли под завалами, обрушились горы, вышли из берегов реки, в земле появлялись трещины, и не счесть числа этому ущербу» [Сёку нихонги..., 1992, I, с. 341].

Магнитуда данного землетрясения по современным оценкам составила 7–7,5. После него осталось два разлома: один пролегает от района горы Икома до района горы Конго, а другой располагается с юга на север на территории группы курганов Фуруити. Вероятно, тот факт, что данное землетрясение серьезно повредило часть захоронений императорской семьи, и стал причиной повышенного внимания к нему.

После землетрясения император Сёму в 12-й день 4-й луны отправил посыльныхвовсепровинциииповелелразузнатьовозможномущербе, нанесенным бедствием. В 17-й день 4-й луны он собрал приближенных и сообщил, что данноеземлетрясениебылоотнюдьнерядовымсобытием,таккакбылнанесен ущерб гробницам императорской семьи. Посему необходимо было проверить «восемь мест», где располагались гробницы, а также могилу «обладающего заслугами государя». Втот же день определили, что причиной землетрясения являетсянедостатокдобродетеливуправлениигосударством, посемуимператор повелел всем чиновникам относиться к своей работе с большим прилежанием,

автомслучае, еслиэтоповелениенебудетисполнено, емупридетсяпонизить ранги придворных [Там же, с. 342]. Однако уже в 21-й день 4-й луны император издал указ, где взял на себя ответственность за произошедшее бедствие. Следующаязаписьвхронике, связаннаясостихийнымбедствием, относитсяк 12-му дню 7-й луны, государь вновь отмечает, что ответственность за возникновение землетрясения лежит на нем и объявляет амнистию [Там же, с. 344]. В ту пору амнистия представляла собой меру скорее ритуально-политическо- го характера, призванную продемонстрировать «гуманность» императора и умилостивить Небо. Считалось, что после подобного акта государственной милости, Небо сочтет правителя достойным и не пошлет более стихийных бедствий.

Однако существует ряд свидетельств, позволяющих предположить, что возникновение данного землетрясения связывали в ту пору с деятельностью духа-горё, а именно духа принца Нагая, который был вынужден совершить самоубийствов729 г. врезультатеполитическихинтриг. Черезчетырегодапосле землетрясения распространилась эпидемия, которая унесла жизни большого числа жителей столицы, в том числе и четырех сыновей Фудзивара-но Фухито, принявших непосредственное участие в заговоре против принца Нагая. Это ещебольшеукрепилообщественноемнениеотом, чтововсемвиноватдухвышеупомянутого принца, и все произошедшие стихийные бедствия и эпидемия были связаны воедино и расценены как месть неупокоенного духа.

Также существуеттеория, что могила «государя, обладающего заслугами» — этомогилаотцапринцаНагая, принцаТакэти; онарасполагаласьвуездеХиросэ, ближайшем к группе кофунов Фуруити, которые надлежало осмотреть согласно указу императора. Вероятно, сам осмотр данной могилы был проведен с целью удостовериться, нет ли на ней видимых знаков гнева духа [Хотатэ, 2012, с. 28]. Примечателенитотфакт, чтомолитвыовозвращенииспокойствиявстрануповелели писать младшему брату принца Нагая принцу Кадобэ [Гаку, 2013, с. 38], что может служить косвенным свидетельством о распространении идеи о том, что именно принц Нагая был повинен в сотрясающих страну катаклизмах.

Исходя из существующих свидетельств, можно предположить, что землетрясение 734 г. не только явилось разрушительным с точки зрения непосредственного материального ущерба, но и обладало определенной идеологической важностью. Император Сёму повелевал отправлять посланников с целью узнать о «страданиях и невзгодах» населения, о чем отдельно сообщает хроника. Отмечается, что после данного землетрясения усилился пробуддийский курс государя Сёму. В качестве ритуальных мер поддержки после землетрясения было принято решение начать работы по переписыванию сутр, призванных охранять здоровье и благосостояние народа.

IX век в японской истории отличается большим числом природных катаклизмов, среди которых землетрясения занимают не последнее место как по масштабам ущерба, так и по влиянию на политическую обстановку в стране. С точки зрения возможности проследить отношения официального правительства к стихийным бедствиям особенно интересны события 868–869 гг. (10–11 гг. Дзёган).

К 868 г. население страны уже страдало от эпидемии, голода и различных катаклизмов, когда в восьмой день седьмой луны случилось землетрясение, центр которого находился в провинции Харима. Его магнитуда составляла более 7. Линия разлома, оставшаяся после этого землетрясения, тянется на 80 км от восточной части современной префектуры Окаяма до юго-восточной части префектуры Хёго. Особенно от землетрясения пострадала провинция Сэтцу, вследствие чего Управитель провинции повелел провести гадания, в попытках определить причину возникновения бедствия. Согласно результатам данного гадания, землетрясение было результатом гнева ками святилищ Хирота и Ику-

та [Хиротанэ, 2018, с. 170].

СогласноисследователюХотатэМитихиса, подземныетолчкисотряслистолицу и в 16-й день 12-й луны в день рождения государева сына, впоследствии ставшего императором Ёдзэй. В связи с этим император Сэйва и весь двор восприняли данное стихийное бедствие очень серьезно и расценили его как весьма недобрый знак. Император повелел повысить ранги божеств, по вине гнева которых, как было установлено ранее, происходили данные землетрясения [Хотатэ, 2012, с. 128]. Так, божество Хирота было повышено со старшего 3-го ранга домладшего1-го, абожествоИкута— смладшего4-годомладшего3-го. Обэтом оповестили храмы на 12-й день следующей луны.

Однако эти меры не уберегли страну от следующего стихийного бедствия. В 26-й день 5-й луны случилось крупнейшее землетрясение последних лет, в «Нихон сандай дзицуроку» о нем оставлена следующая запись:

В Муцу-но куни случилось великое землетрясение. По небу пролетела вспышка, и освятила ночь так, что стал он подобен дню. Люди кричали в страхе и, упав, не могли подняться с земли. Крыши домов обрушились и погребли под собою людей, земля разверзлась, люди падали в разломы и умирали там. Быки и лошади носились в панике, давя друг друга. Рушились стены крепости, кладовых, ворот, ущерба не счесть. С моря доносился шум, подобный грому. Поднялась волна и дошла до города. Море разлилось на десятки ри, и нельзя было понять, где была земля, где море. Долина, поля, дороги полностью покрыты водой. Не скрыться было на лодке, не взобраться в горы. Утонула тысяча человек. Люди потеряли все имущество и посевы, ни единой вещи у них не осталось (цит. по: [Хотатэ, 2012, с. 130]).

По современным оценкам, магнитуда данного землетрясения составляла 8,6, причем оно повлекло за собой сильнейшее цунами. Современные геологические исследования показали, что морские отложения, оставшиеся после волны 869 г., покрывают территорию между равниной Сэндай и побережьем Иваки до 5 км от береговой черты вглубь острова.

После землетрясения были снаряжены посланники, в задачу которых входилооценитьмасштабыущерба. Перваяофициальнаяреакциядворанаданное стихийное бедствие, зафиксированная в «Нинон сайдай дзицуроку», относится к 13-му дню 10-й луны. Государь Сэйва издал указ, в котором говорилось, что двору доложили о произошедшем бедствии, и он глубоко опечален страданиями народа. В соответствии с представлениями о роли и обязанности императора, онтакжезаявил, чтоданноесобытиеявляетсяследствиемнедостаточной

добродетели в управлении государством и ответственность за землетрясение всецело лежит на нем. В 14-й день 12-й луны были отправлены посланники в храм Исэ для испрашивания мира и спокойствия для страны [Хиротанэ, 2018,

с. 172].

В27-й день 12-й луны было проведено гадание относительно случившегося бедствия. Согласно результатам гадания, данное землетрясение является предзнаменованием другой беды для государства — нападением пиратов из государства Силла. Незадолго до стихийного бедствия, а именно в 22-й день 5-й луны, произошло столкновение между выходцами из Силла и управителем провинции Будзэн. Через четыре дня произошло землетрясение, и гонцы, несущие информацию об обоих инцидентах, прибыли ко двору практически одновременно. Вероятно, эти два события были соотнесены между собой, и правительство приняло решение использовать гадания, к результатам которых необходимо было внимательно прислушиваться, чтобы повысить бдительность и в столице, и на местах, так как информация о результатах распространялась повсеместно. Было решено отправить посланников в храмы: в 29-й день 12-й луны снарядили посланников в храм Ивасимидзу Хатимангу, на следующий год так же отправили посланников в храмы Исэ и Уса Хатимангу

[Там же, с. 172–173].

Однако, как мы можем предположить, это не единственная трактовка, которую получило данное землетрясение.

Ряд японских исследователей полагает, что в правящих кругах активно распространялись слухи о том, что это несомненное крупное и разрушительное стихийное бедствие возникло из-за гнева духа, погибшего в 868 г. Томо-но Ёсио. Вероятно, эти слухи появились и после первого землетрясения, однако император принял решение противостоять стихийным бедствиям с помощью восхваления синтоиских богов. К тому же, по мнению Хотатэ Митихиса, жителям столицы святилища Хирота и Икута были не слишком известны, и версия

с«мстительным духом» должна была оказаться предпочтительнее, тем более что повышение рангов вышеупомянутых божеств ожидаемого воздействия не оказало и мир в страну не принесло [Хотатэ, 2012, с. 127–128]. На то, что в этот раз данное бедствие было все же связано с духом-горё, указывает и тот факт, что в качестве ритуальной поддержки в столице был проведен ритуал умиротворения мстительных духов горё-э, который незадолго до этих событий был отменен. Позднее на базе данного горё-э появился праздник Гион-мацури.

Вцелом официальная интерпретациятаких мощных стихийных бедствий, какземлетрясения, сводиласькмысли, чтоосновнойпричинойкатаклизмаявлялисьошибкиилинедостатокдобродетеливуправлениигосударством. Император «брал на себя ответственность» за произошедшее бедствие и инициировал ряд мероприятий, призванных укрепить как собственную нравственность правителя, так и государство в целом.

Стоит, однако, отметить, что подобная формулировка, несмотря на ее регулярное появление в основных летописных сводах, по всей видимости являлась во многом политической формальностью, сложившейся под влиянием философской мысли Китая. Император в силу своего положения нес ответ-

ственность за все государство и был обязан признавать себя ответственным за все катаклизмы, однако каждое из отдельно взятых землетрясений могло быть связано с недовольством отдельных ками или мстительных духов. Признание императором своей ответственности за стихийное бедствие, вероятно, являлось одной из форм ритуальных мер по устранению последствий и предотвращению появления новых катаклизмов, заявлением отом, что государь распознал недовольство Неба и намерен сделать все, чтобы исправить существующее положение дел.

В ряде случаев катаклизмы признавали следствием действий разгневанных духов-горё, погибших в ходе политических интриг и распрей. В таких случаях императорский двор инициировал проведение горё-э, чтобы умилостивить духов.

Землетрясение зачастую могло служить предзнаменованием иных грядущих катастроф. Так, помимо вышеупомянутого землетрясения 869 г., сулящего нападение чужаков, землетрясение 887 г. было сочтено предвестником наводнений и эпидемий. Управление оммёрё проводило специальные гадания, о результатах которых сообщало императору, после чеготот принимал решение, какие именно магико-ритуальные меры необходимо принять, чтобы минимизировать последствия уже свершившегося стихийного бедствия и максимально подготовиться к бедствиям грядущим, — а в идеале избежать их совсем.

Источники и переводы

Нихон сёки— Анналы Японии: в 2 т. / пер. и коммент. Л.М. Ермаковой, А.Н. Мещерякова. Т. 2. СПб.: Гиперион, 1997.

Сёку нихонги [Продолжение «Анналов Японии»]. Т. 1–3. Токио: Коданся, 1992.

Литература

Гаку Синъя. Има косо ситтэокитай сайгай-но нихонси [Хочу узнать «Историю стихийных бедствий в Японии»]. Киото: PHP кэнкю:сё, 2013.

Хиротанэ Ю. Асука, Наратё-ни окэру дзисинтайсаку [Меры противодействия землетрясениямпридворахАсукаиНара] // Хиросимадайгакудайгакуинкё:икугаку кэнкю:ка киё: [Бюллетень высшей школы образования университета Хиросима]. 2015. № 64. Ч. 2. С. 53–62.

ХиротанэЮ. Кю:сэй-нодзисинтайсаку-нохаттэн-никансурукисо:тэкикэнкю: [Базовое исследование развития комплекса мер противодействия землетрясениям в IX в.] // Сидзин [Любители истории]. 2018. № 7. С. 159–179.

Хотатэ Митихиса. Рэкиси-но нака-но дайдзисиндо: [Великие землетрясения в истории]. Токио: Иванами, 2012.