Malinova_O_Yu__red__Simvolicheskaya_politika_2_vypuska / Малинова О.Ю. Символическая политика. Выпуск 2. Споры о прошлом как проектирование будущего

Отвечая на второй вопрос, Козеллек сосредоточивает внимание на рассмотрении предмета и методов самой истории понятий. Здесь он выделяет, прежде всего, проблематику, связанную с синхронным и диахронным анализом понятий, и область истории идей, влияющих на исторические контексты. Обе области, по мнению автора, требуют специальных методов, которые позволяют соизмерять историю того или иного понятия с «пространством опыта» и «горизонтом ожидания» определенного времени, где исследуются его социальные и политические функции и область употребления. Или, коротко говоря, соотнести анализ понятия с исторической ситуацией и временным измерением.

При выделении самостоятельной области истории понятий на первый план выступает диахронный принцип. Он предполагает, что рефлексивное исследование изменения понятий предшествует социально-историческому исследованию. Длительность, изменение и новизна значений слов должны быть изучены до обращения к социальному контексту или до того, как они будут рассмотрены в качестве индикаторов социальных структур или политических конфликтов. С точки зрения темпорального (временного) аспекта среди социальных и политических понятий должны быть выделены три группы: 1) группа традиционных понятий; примером здесь могут служить аристотелевские понятия форм правления, значения которых были определены исторически, но частично сохраняются и сегодня; 2) понятия, значения которых очевидно изменились, несмотря на сохранение словесной формы; их сегодняшние значения существенно отличаются от их значения в прошлом; 3) неологизмы, появление которых является реакцией на социальные и политические изменения.

Применение критериев продолжительности, изменчивости

иновизны к исследованию значения понятий и употребления слов

исоставляет самостоятельную область истории понятий. Но одновременно это повышает ее релевантность по отношению к социальной истории, позволяя соотносить изменения / неизменность понятий с изменениями / неизменностью социальных структур. В качестве примеров автор разбирает по указанным критериям целый ряд понятий, в частности, «демократия», «гражданин», «союз» и др., а также показывает, какое значение этот анализ имеет для социальной истории.

Вэтом контексте Козеллек обращается к анализу отношения понятий и слов. Опираясь на лингвистическую модель «знак (слово) значение (понятие) означаемое (положение дел)», он

171

констатирует, что всякое понятие выражается словом, но не всякое слово является понятием. Понятия содержат обобщающую силу в отношении обозначаемого. Слова могут употребляться как многозначно, так и однозначно, понятия же должны оставаться многозначными. Они больше, чем просто слова, так как в них слова употребляются для обозначения полноты связей и условий означаемого. В значении понятия концентрируются и объединяются значения многих аспектов означаемого (его исторических условий, опыта и др.). При этом семантическая функция понятий заключается не только в том, что они обозначают определенные исторические данности, но и в том, что они являются их фактором. Каждое понятие обозначает также горизонты и границы возможного опыта, поэтому история понятий позволяет изучать и то, что обращено к будущему. В связи с этим автор делает еще одно методическое замечание. Исследование понятий не ограничивается их семантическим (семасиологическим) анализом, но и дополняется ономасиологическим исследованием, что означает регистрацию возможностей многообразных обозначений для идентичного (или сходного) содержания, в связи с чем в истории понятий важное место занимает изучение того, каким образом какое-то содержание было приведено к понятию.

Исходя из этого, по заключению Козеллека, история понятий может быть определена как самостоятельная область исследований, пользующаяся собственными методами. Но при этом исследование истории понятий не является самоцелью, а представляет собой самостоятельную составную часть социально-исторических исследований, имеяобщиетеоретическиепредпосылки ссоциальной историей.

Приступая к третьему вопросу, Козеллек рассматривает общее и различное в теоретических основаниях истории понятий и социальной истории. В предметном поле и той и другой дисциплины исследуются определенные состояния и их изменения во времени. Но это не значит, что одно может быть опосредовано другим или что изменения понятий полностью соответствуют изменениям в социальной истории. Это лишь означает, что метод истории понятий является необходимым условием (sine qua non) для осмысления вопросов социальной истории.

Вместе с тем история понятий имеет то преимущество, что она рефлексирует связь понятия и действительности. И это создает определенное познавательное напряжение, продуктивное для социальной истории. В ходе смены синхронного и диахронного анализа история понятий помогает определить продолжительность

172

действенности прошлого опыта и прошлых теорий. Смена перспективы позволяет видеть различия между старыми условиями употребления-образования слов, которое было нацелено на исчезнувшее положение дел, и новым содержанием тех же самых слов. История понятий проясняет хронологическую многослойность значения понятий, укорененных в разных временах. При этом она идет за пределы синхронии и диахронии, она указывает на одно-

временность разновременного, содержащегося в одном понятии.

Она, другими словами, позволяет анализировать то, что в социальной истории относится к теоретическим предпосылкам, когда в ней выделяют короткие, средние и длительные периоды и когда в ней отделяют события от структур. Глубинное основание понятия, которое не идентично хронологической последовательности изменений его значения, представляет собой то, что обязательно должно приниматься в расчет социальной историей (S. 126). Одним из важных свойств языка, отмечает Козеллек, является то, что каждое слово и каждое имя может выходить за пределы того единичного феномена, который оно называет. Это относится и к историческим понятиям, даже если они первоначально служат лишь для связывания комплексного опыта в его единичности. Однажды «определенное» (geprägter) понятие содержит в себе в чисто языковом плане возможность генерализованного применения, образования типов или сравнений. История понятий индуцирует, таким образом, и структурные вопросы, в ответах на которые нуждается социальная история. «Понятия, которые охватывают прошедшее положения дел, связи и процессы, могут дать возможность социальному историку представлять в настоящем “действительную” историю прошлого» (S. 126).

Второй раздел этой части «История, истории и формальные структуры времени» Козеллек начинает с вопроса об «истории вообще». Этот вопрос, поставленный еще в средневековой теологии как «ordo temporum» и означавший, что история есть дело Бога, а не человека, в новой современной форме был впервые поставлен в Новое время. И в этой версии «история вообще», понимаемая одновременно как субъект и объект, является достоянием опыта Модерна и его характерным семантическим признаком. Модерн «вызвал появление философии истории и приобрел трансцендентный и также трансцедентальный характер, что побуждает нас, – пишет Козеллек, – переосмыслить теоретические предпосылки нашего исследования… В этой связи мое предложение состоит в том, чтобы обратиться к изучению структур времени

173

(временности), которые свойственны одновременно как “истории вообще”, так и историям во множественном числе, т.е. отдельным предметным историям» (S. 131). Такой способ обращения к структурам времени открывает доступ к научному исследованию истории, избегая постановки вопроса об «истории вообще», свойственной раннему Модерну.

Далее Козеллек формулирует три базовые формальные предпосылки, которые составляют основу теории структур исторического времени (S. 132). 1. Необратимость событий, наличие «до» и «после» в различных взаимосвязях. 2. Повторяемость событий: в виде идентичности, в виде повторяющихся констелляций, в виде типологической организации событий. 3. Одновременность неодновременного, т.е. присутствие разных слоев исторических последовательностей в рамках одной и той же естественной хронологии. Наличие этих разных временных слоев позволяет изучать действия и условия различной длительности, соотнося их друг с другом, а также осуществлять прогнозы на основе современных событий.

Из комбинаций этих трех формальных критериев можно создавать дифференцирующие определения (например, прогресс, декаданс, ускорение, замедление, «еще не», «больше не», раньше, позже и др.), позволяющие обнаруживать конкретное историческое движение. Эти различения должны применяться к тем историческим суждениям, которые, исходя из теоретических предпосылок, обращаются к эмпирическому исследованию, а также обнаруживаться в эмпирическом материале. Следует также, как отмечает автор, отличать историческое время от естественного времени, представленного в естественных хронологиях. Последнее является условием первого, но не совпадает с ним. Историческое время имеет другие последовательности и ритмы. В частности, оно может зависеть от развития техники. Но не только. Во многом оно зависит от интерсубъективных взаимодействий, включающих цепочки мотиваций и модели поведения. Свои ритмы исторического времени есть у структур повседневности, свои – у политики, свои – у социальных процессов.

Далее Козеллек предпринимает исследование структур исторического времени трех эпох – античности, христианско-иудей- ского Средневековья и Нового времени. Кратко резюмируя, можно отметить, что в историческом времени греческой античности Козеллек акцентирует предпосылку повторяемости событий и их констелляций, в историческом времени средневекового христиан-

174

ства – предпосылку конечности времени и его необратимости, в историческом времени Модерна – теоретическую предпосылку прогресса.

При этом он специально останавливается на восприятии исторического времени в эпоху раннего Модерна. Основными категориями здесь выступали прогресс, регресс, ускорение и замедление. Концепция «истории в себе и для себя», выработанная в раннем Модерне, открывает современное историческое время, вбирающее пространство опыта, свойственное различным аспектам Модерна. Понятие истории артикулируется теперь как множество, охватывающее взаимозависимость событий и интерсубъективность действий; оно включает трансцедентальный (философско-исторический) компонент; оно регистрирует переход от истории как агрегата к мировой истории как системе. Оно позволяет понять историю как процесс, который запущен имманентными силами и не определяется больше природой и, следовательно, не может быть удовлетворительно объяснен причинной связью. Динамика присуща ему по определению. Это процесс недетерминистский, поскольку его субъект или субъекты опосредуются рефлексивно самим процессом, а цели определяются многозначностью человеческих планов; понятие прогресса в нем амбивалентно и является в равной мере конечным и бесконечным. Амбивалентно и само современное понятие истории, поскольку, с одной стороны, мыслится как целостность, а с другой – никогда не понимается как закрытое, так как его будущее остается неизвестным (S. 143).

Третий раздел этой части озаглавлен «Представление: событие и структура». Он начинается с вопроса о том, каким образом историк должен представлять свой предмет. Рассматривая его, Козеллек предлагает следовать за Августином, который говорил, что историописание должно быть «нарративом, демонстрирую-

щим сходство» (narratio demonstrationi similis). То есть история должна быть рассказана похожим с ходом событий образом. Но кроме рассказа о событиях, отмечает автор, история должна еще уметь представлять «структуры». И его тезис состоит в том, что структуры должны представляться иначе, чем события. Событие должно быть рассказано, а структура – описана.

Чтобы поддаваться пересказу, событие должно быть уже как-то выделено современниками, должно иметь какое-то смысловое единство. Должен быть некий минимум происходящего до и после, внутри которого возникает смысловое единство, образующее событие. В событии должна быть выделена наложенная на

175

него временная последовательность. И она должна быть отражена в интерсубъективности действующих участников (S. 145). «До» и «после» – конституируют смысловой горизонт события, потому что исторический опыт, который позволяет выделить событие, всегда также имеет временную последовательность. Историческое время должно быть руководящей нитью представления события, чтобы рассказать о политике, войне, дипломатии и т.д. в необратимости протекания. Для исторической хронологизации требуется определенное структурирование событий. В их протекании есть диахронное структурирование – кульминации, периферии, кризисы, завершения, которые для их участников однозначны. Но кроме этих диахронных структур событий в истории имеются и долговременные структуры. В современной социальной истории о структурах и о структурной истории говорят и с точки зрения времени (здесь автор упоминает Броделя). Структуры – это такие взаимосвязи, которые не соответствуют строгой последовательности уже известных событий. Они характеризуются большей длительностью и непрерывностью изменения.

При анализе отношений событий и структур Козеллек отмечает, что способы их представления в исследовании осуществляются определенным соподчиненным образом. Сначала рассматриваются временные уровни, которые не зависят друг от друга, затем рассматриваются события, имеющие структурное значение, и далее длительность внутри событий. При этом он также указывает на сложности, которые возникают при переходе от события к структуре, и наоборот. В частности, он акцентирует два теоретикометодологических соображения.

Во-первых, фактичность прошедшего события не идентична действительно произошедшему в его тотальности, поэтому представленное живет как фикция фактического, так как сама действительность уже прошла. Контроль источников предписывает, что может быть сказано о фактах, а что – нет. Но историк может интерпретировать события, излагая их убедительно.

Во-вторых, действительность представления прошлых структур не меньше, но и не больше, чем действительность прошлых событий. Ее можно представить только гипотетически. Но и гипотетичность представленных структур и фиктивность представленных событий не должны препятствовать историку представлять их в языке как его реальную основу.

И здесь Козеллек подчеркивает роль понятий, которые покрывают массив прошлой событийности и сегодняшнего дня,

176

делая их понятными историку. Ни одно событие нельзя рассказать, ни одну структуру представить, ни один процесс описать, не применяя исторических понятий, которые позволяют понять прошлое. Изучение исторической семантики показывает, что любое историческое понятие, которое входит в представление, не только определяется через единичность его прошлых значений, но и содержит структурные возможности для их анализа в последующем (S. 155).

В четвертом разделе «Случай как остаточная категория в исторических сочинениях» Козеллек отмечает тенденцию негативного отношения к случаю в современной историографии. Историки стараются избавиться от этой категории, трактуя ее как выражение еще не открытых факторов и не выясненных причин. На этом фоне в историографии усиливается внимание к структурным объяснениям, к подчеркиванию в истории роли структур. В прошлом категория случая (фортуны) использовалась более широко, но, как отмечает Козеллек, приводя различные примеры, она выступала в качестве неисторической категории, как вмешательство в историю извне. В исторических школах Нового времени категория случая в истории постепенно элиминируется, встраиваясь в понятие необходимости. Но, задается вопросом автор, не является ли это встраивание случая в необходимость истории на самом деле абсолютизацией случайности в масштабе всей истории?

Свою позицию в связи с этим он формулирует иначе. Как считает автор, случай – это феномен современности, он означает «прорыв» хода происходящего, появление новых возможностей и перспектив. В этом качестве он не относится к уже ставшему прошедшему и к еще не наступившему будущему. Такое «осовременивание» случая помогает увидеть его место в истории, точнее – в прошлой современности.

Последний пятый раздел этой части «Местоположение в ис-

тории и темпоральность» имеет подзаголовок «Об открытии историографией исторического мира». В предисловии к разделу Ко-

зеллек приводит два аргумента в пользу исторической науки: сегодня мы знаем об истории больше, чем раньше; мы достигли этого знания благодаря пониманию. И тем не менее проблема релятивизма и объективизмависторической наукеостается острой(S. 178).

Он начинает с тезиса, что исторический релятивизм идентичен открытию историографией исторического мира. Объективистская, надпартийная история, история, сводимая к чистой истине события или факта, – это слабая, «умирающая» история, считает Козеллек. Ей может противостоять «живая» история или «история

177

с позиции местоположения или перспектив». Ее предпосылкой является открытие исторической наукой «местоположения в истории» (Standort)1. Теоретически это означает, что исходный центр исторического познания – это пространство опыта современников, обусловленное желаниями и планами прошлого и перспективами будущего. Автор отмечает, что это обстоятельство открыл и обос-

новал еще в XVIII в. Иоганн Кладениус (Chladenius) (1710–1758),

считающийся одним из предтеч современной герменевтики. «С тех пор, – пишет Козеллек, – связанность с “местоположением” стала для историков не упреком, а предпосылкой исторического позна-

ния» (S. 185).

Теперь не только прошедшая современность является объектом изучения истории, но и само прошедшее предлагается в своем разнообразии в настоящем в виде рассказов о прошедших современностях. Возникает рефлективное осовремененное прошедшее. Благодаря этому историческая наука представляет собой рефлексию прошедшего в современности. Но это означает также и открытие в истории качества временности современности и ее изменения в историческом движении – то, что раньше было не так, как сегодня, в будущем также будет происходить иначе. События не повторяются. И в данном случае мы имеем прогрессивное изложение истории. «Таким образом, историзация изложения и прогресс оказываются двумя сторонами одной медали» (S. 192).

Возвращаясь к вопросу об объективности и партийности в изложении истории, Козеллек полагает, что проблему фактов (объективности) и суждений о них (партийности) надо поставить следующим образом. Вопрос об установлении фактов – вопрос технический, он связан с методикой и технологией критики источников и не относится к спорам об объективности. Они возникают тогда, когда установленный факт попадает в сферу оценок и интерпретаций. Историк вынужден вступать в эту область, чтобы реконструировать историю событий и структур, где он пользуется построением теорий и интерпретаций. Источники и факты ограничивают нас и предохраняют от ошибок в этой сфере. Но они не

1 Внемецком языке много вариантов перевода этого слова на русский, но, как правило, используется перевод «место», «местоположение». По сути, у Козеллека речь идет о том, что представления о прошлом меняются в зависимости от того, в каком «месте» (истории), «местоположении в истории» находится историк по отношению к этому прошлому.

178

предписывают нам направленность и характер наших интерпретаций и теоретических построений. И в этом смысле они не препятствуют релятивизму и партийности в изучении истории.

Третья часть книги озаглавлена «К семантике исторических изменений в опыте». Ее автор начинает с раздела «Об исто-

рической семантике асимметрично противоположных понятий».

В нем речь идет о понятиях, которые имеют оценочное значение и используются для персональных самохарактеристик и характеристик других. При этом они имплицитно содержат взаимное признание, но в эксплицитной, высказанной форме отграничивают себя от другого и не признают за ним равного статуса. Такого рода асимметричные понятия часто используются для консолидации социальных групп и организации их действий. В этом случае понятия используются не просто как названия, а служат формированию единиц политического и социального действия, когда самоопределение этих единиц происходит через разграничение и противопоставление другим. Эти понятия не только обозначают эту единицу, но определенным образом характеризуют и создают ее, являясь не только индикатором, но и фактором существования и развития социальных групп (S. 212).

При этом исторически действующие социальные и политические единицы, как отмечает Козеллек, обычно стремятся к «приватизации» («зингуляризации») всеобщих понятий, применяя их только для самоопределения. Стремление к «приватизации» всеобщих понятий означает претензию на всеобщность этой группы, отвергающую ее сравнение с другими. В этом случае появляющееся противоположное понятие, применяемое для характеристики других, содержит их дискриминацию. Исторический и политический мир знают множество таких противоположных асимметричных понятий, и даже, возможно, большая часть понятий в этих сферах являются именно такими. Для их исследования Козеллек предлагает ряд методических рекомендаций.

Прежде всего, он отмечает, что особенность политического языка заключается в том, что хотя его понятия и относятся к единицам действия, группам, институтам и их движению, но они этим не исчерпываются. Также и история не сводится к сумме названий, характеристик и дискуссий и не исчерпывается понятиями, с помощью которых она понимается. Поэтому следует избегать редукции политической истории к языку понятий и наоборот. Различие между историей и ее «понятийным становлением» следует опо-

средовать с помощью историко-политической семантики. Следу-

179

ет учитывать различия между словоупотреблением асимметричных понятий в прошлом и содержащимися в нем семантическими структурами. И наконец, анализ должен быть нацелен не на историческое исследование изменений дуалистических понятий и их историческое влияние, отмечает автор, а лежит на другом уровне. Он направлен на изучение аргументационной структуры возникших дуалистических языковых фигур, на то, каким образом отрицаются противоположные позиции.

Вработе Козеллек останавливается на подробном анализе трех пар дуалистических асимметричных понятий разных эпох: «эллины и варвары» (античность), «христиане и язычники» (Средние века) и «человек и нечеловек» (а также «сверхчеловек и недочеловек»), которую он относит к Новому времени. Кратко резюмируя итоги этого анализа, отметим следующее. В первой паре Козеллек, прежде всего, выделяет языковую фигуру пространственного разделения и первоначальный акцент на разделяющие их природные константы. Затем территориальное разделение трансформируется в духовное разделение. Во второй паре автор выделяет фигуру временного разделения. Оно темпорализовано и, следовательно, может быть снято. Его характеризует динамика отрицания, отличающая ее от античной пары. Третья пара характеризуется фигурой универсальности, претендующей на охват всего человечества. При возникновении противоположного понятия появляется фигура аннигиляции противников, а идеологии становятся взаимозаменяемыми, что исключалось в двух предшествующих парах. Еще одно отличие – устранение различий между внутренним и внешним, так как речь идет о горизонте одного человечества. При возникновении проблем они также должны распределяться на всех людей.

Во втором разделе «О способности распоряжаться истори-

ей» Козеллек основное внимание уделяет проблеме истории, созданной людьми. Ее он рассматривает в двух аспектах. Во-первых, как проблему появления этого представления – когда и как оно возникло. Во-вторых, как проблему способа создавать (делать) историю (S. 261). Ответ на первый вопрос для Козеллека вполне ясен: представление об истории, созданной людьми, возникает в эпоху Нового времени, в немецкоязычном пространстве – после 1780 г.

Всемантическом плане он обосновывает это следующим.

Вэтот период понятие истории перестает использоваться во множественном числе и начинает использоваться в единственном числе (Singular), что в историческом словоупотреблении означает

180