Malinova_O_Yu__red__Simvolicheskaya_politika_2_vypuska / Малинова О.Ю. Символическая политика. Выпуск 2. Споры о прошлом как проектирование будущего

Паперный В. Культура Два. – 2-е изд., испр., доп. – М.: НЛО, 2006. – 408 с. По следам Папанинцев (массовая игра). – М.: Б. и., 1939. – 15 с.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь // Барабан. – М.,1925. – № 11–12. – С. 19. Путешествия по Европе // Барабан. – М., 1925. – № 13. – С. 19.

Слава нашей родины // Мурзилка. – М., 1937. – № 10. – С. 2.

Щербинин А.И. «Красный день календаря»: формирование матрицы восприятия политического времени в России // Вестник Томского государственного университета. Серия: Философия. Социология. Политология. – Томск, 2008. –

№ 2(3). – С. 52–69.

Щербинин А.И. Тоталитарная индоктринация как управление сознанием: Учеб. пособие. – Томск: Изд-во Том. ун-та, 2012. – 274 с.

Щербинина Н.Г. Мифо-героическое конструирование политической реальности России. – М.: РОССПЭН, 2011. – 287 с.

Bonnell V. Iconography of power: Soviet political posters under Lenin and Stalin. – L.A.: Univ. of California press, 1999. – 363 p.

Petrone K. Life has become more joyous, comrades: Celebrations in the time of Stalin. – Bloomington; Indianapolis: Indiana univ. press, 2000. – 266 p.

231

ПОЛИТИКА КАК ПРОИЗВОДСТВО СМЫСЛОВ

Н.М. Мухарямов

«ПЛАНЕТАРНАЯ ВУЛЬГАТА» КАК ПОЛИТИКО-ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН1

Соотнесение глобализации и языка как предмет теоретического освоения – относительно недавнее направление исследований (иногда датируемое первыми годами XXI в.), которое получило претенциозное наименование «глобализационная лингвистика» или «лингвоглобалистика». Последний термин взят на вооружение и российскими исследователями [см.: Кирилина, Гриценко, Лалетина, 2012, с. 18]. Очевидно, что основным предметом лингвоглобалистики должны становиться прежде всего языковые измерения глобальных феноменов. Однако этим не исчерпывается взаимная направленность двух онтологических комплексов, с достаточной мерой условности обозначаемых как «глобализация», с одной стороны, и «язык» – с другой.

Исследование связей, заданных данными понятиями, диктует необходимость, во-первых, кроссдисциплинарного видения, во-вторых, учета диалектики всех предполагаемых к изучению начал – семантики, коммуникации, волевых и нормативно-регуля- тивных установлений, тенденций интеграции / дезинтеграции в современных мирополитических масштабах.

1 Статья подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда, грант 13-03-00 334а.

232

Язык и глобализация: Способы концептуального освоения

Множественность объяснительных моделей, описывающих взаимную детерминированность языковой жизни и того, что обобщенно определяется как глобализация, естественным образом вытекает из разнообразия способов понимания первого и второго в современной обществоведческой мысли. Наиболее заметными стали несколько теоретических ракурсов этого тематического круга, представленных в научной литературе.

Наиболее традиционный из них связан с социолингвистическим изучением языков в их системном качестве– как национальных языков. При этом в первую очередь учитываются характеристики их демографической и коммуникативной мощности, жизнеспособности (витальности). Анализ различных моделей дву- и многоязычия на локальном, национальном, трансграничном и международном уровнях сочетается с построением стратификаций, иерархий языков, которыерассматриваютсявтерминахсоперничества.

Языковое многообразие распределено в мире крайне неравномерно (прежде всего, с точки зрения количественных показателей носителей того или иного языка). Если бы языки распределялись одинаково по численности говорящих, то каждый из них имел бы в среднем 860 тыс. человек. В действительности подобный медианный показатель в мире равен 7,5 тыс. носителей. Указанная неравномерность выглядит следующим образом (см. табл. 1)

Таблица 1

Распределение языков по «рангам» и удельному весу говорящих

Источник: [Romanie, 2009, p. 49].

В исследовательской и научно-популярной литературе довольно широко представлена концепция «языковых систем», выстраиваемых по аналогии с геометрией концентрических кругов. Образующаяся констелляция языков включает периферию,

233

иферию и «ядро». На языках, относящихся к «периферии» и насчитывающих 98% языков мира, говорит в общей сложности менее 10% человечества. Это – «языки памяти», не имеющие чаще всего письменности и средств media. Используя метафору гелиоцентрического плана, А. де Сваан сравнивает эти языки со спутни-

ками планет [см.: Swaan, 2001, p. 11–16].

По оценке этого автора, следующую категорию образуют примерно 150 языков, занимающих, соответственно, положение «небесных тел», вращающихся на определенных орбитах (их еще называют «центральными» языками). Их доля составляет около 3%. На этих языках, как правило, входящих в кластер «национальных» языков c закрепленным официальным статусом, разговаривает 95% человечества. Им присущ высокий уровень стандартизированности с точки зрения грамматики, синтаксиса, словаря, орфографии и произношения. Они представлены в многообразных сферах функционирования, используются в образовании, в печати, в научной и художественной литературе, в законодательстве, управлении и судах. Наконец, они характеризуются наличием обширного корпуса классических текстов, созданных предыдущими поколениями.

Языки, используемые наиболее широко, занимают вышестоящую ступень в иерархии и образуют группу «суперцентральных» языков, или «планет», на сей раз, уже собственно Солнечной системы. Определяющим признаком в данном случае является то, что эти языки применяются в международных коммуникациях, протяженных в пространстве. Численность носителей этих языков по большей части (кроме суахили) превышает 100 млн человек. К данному разряду А. де Сваан относит арабский, китайский, английский, французский, немецкий, хинди, японский, малайский, португальский, русский, испанский, суахили и турецкий языки.

Наконец, в рассматриваемой констелляции «гиперцентральное» положение занимает английский язык – своеобразный «хаб» языковой галактики [см.: Swaan, 2001].

Отношение со стороны экспертов и исследователей к неоспоримому факту доминирования английского языка в современном мире варьируется довольно широко – от «проглобалистского» и нейтрального (объективистского) до непримиримо критического. Оценочный спектр имеет явную идеологическую окраску. В качестве одного из крайних флангов может рассматриваться теория лингвистического (нео)империализма – одно из

234

заметных направлений в литературе, посвященной языковым процессам в условиях глобализации.

В контексте критической интерпретации глобальные тенденции расцениваются как гибельные по отношению к культурноязыковому многообразию современного мира. Роль английского языка как безраздельно доминирующего, гегемонистского языка квалифицируется как роль «языка-киллера», наносящего невосполнимый ущерб миноритарным языкам в качестве инструментов образования и объективно ведущего к ущемлению языковых прав на уровне меньшинств, языка, повинного в «лингвициде». В рамках экологической парадигмы составляются сценарии стремительного исчезновения малых языков – процесса, обстоятельно документированного в официальных публикациях международных организаций и описанного в научной литературе [см., напри-

мер: Skutnabb-Kangas, Phillipson, 2010]. Концептуальная логика Т. Скутнабб-Кангас и Р. Филлипсона строится в виде линии преемственности: колониализм – лингвистический (нео)империализм – корпоративная глобализация. Если «империалистическая глобализация» строилась на военном доминировании, то «корпоративная глобализация» квалифицируется как более изощренный инструмент гегемонии. Наряду со многими характеристиками, ассоциирующимися с неолиберальным экономическим курсом, эта версия глобального господства ведет к культурно-языковой гомогенизации, к приватизации и «коммодификации» государственных услуг. Английский язык как «лингва франка» (или, по словам этих авторов, – «лингва экономика», «лингва эмотива» в случае с Голливудом, «лингва академика», «лингва беллика» в милитаристском смысле и даже – «лингва франкенштейна») вовлекает современный мир в «понятийную вселенную» американизированного бизнеса, становясь при этом доминирующим капиталистическим язы-

ком [см.: Skutnabb-Kangas, Phillipson, 2010, p. 80–81; Phillipson, 2008, p. 191–192].

Несмотря на то что на ранних этапах английский не имел никакого специального статуса в институтах европейской интеграции, он уверенно занял здесь позиции языка-гегемона став, например, единственным официальным языком Европейского Центробанка, в целом – основным языком первичной подготовки всех документов ЕС (см. табл. 2)

235

Таблица 2

Языки, на которых составляются документы Евросоюза (в %)

Источник: [Phillipson, 2008, p. 193].

Несмотря на ширящиеся масштабы влияния английского языка, глобализацию нельзя рассматривать как однонаправленный политико-лингвистический феномен. В этой области происходит соперничество нескольких «субглобализаций», нескольких претендентов на супранациональное влияние [см.: Бергер, 2004, с. 22]. Это – составляющая общих процессов усиления взаимозависимости

ипроницаемости границ либо в пространственных пределах макро-

имезорегионов, либо в контексте так называемых транслокальных взаимодействий. То, что происходит, к примеру, на постсоветском пространстве, нельзя сводить к схемам «американизации». В восточноевропейской зоне действуют факторы культурной европеизации, в странах Балтии – это скандинавское влияние, в Центральное Азии – турецкое и пр.

Явления языковой субглобализации связаны с историческими обстоятельствами постколониального (в случаях франко-, ис- пано-, португалоязычных сообществ), постимперского (применительно к бывшим континентальным империям – Российской, Оттоманской, Габсбургской), посткоммунистического (зона бывшего Советского блока) и религиозного характера. Можно, далее, видеть сущностные различия в функциональных вариантах устройства трансграничных языковых сообществ и движений. Некоторые из них консолидированы на базе глубоко укорененных связей, на использовании общего языка в различных общественных сферах. Так, сообщество Франкофонии представляет собой своего рода парадигмальную модель институционально консолидированной зоны общего коммуникативного кода. Движения за интеграцию тюркоязычных стран и регионов или, например, финноугорского мира (на базе соответствующих языковых семей) при всей объединительной риторике не имеют единого языка

236

(соответственно – общего средства совместного международнополитического функционирования) и могут расцениваться, скорее, как сообщества дискурсивно-символического типа. Иначе говоря, языковая субглобализация имеет место в таких разновидностях, когда коммуникативные и символические аспекты представлены в органическом сочетании, а также в таких, когда то и другое существует само по себе или даже в конфликтной ситуации. Тому есть красноречивые, а иногда и парадоксальные, на первый взгляд, свидетельства.

Русский язык, как известно, стал вторым по популярности в Интернете (если судить по доле вэб-сайтов) и бесспорно лидирует среди пользователей Всемирной сети в Белоруссии, на Украине, в странах Центральной Азии. Есть международные организации, официальными и рабочими языками которых являются английский и русский, – например «Организация за демократию и экономическое развитие – ГУАМ». И хотя странам, декларирующим в качестве стратегической цели «ослабление зависимости от России», таким, как Грузия, Украина, Азербайджан и Молдова, естественно было бы символически отказаться также и от использования русского языка, реальные коммуникативные возможности в сегодняшних условиях им этого, по-видимому, не позволяют. В качестве еще одного примера можно привести «исламскую глобализацию»: при всех тенденциях фундаментализации и радикализации в сетевых формах активности молодых мусульман Кавказа в качестве основного средства коммуникации – в том числе и в проповедях – используется не арабский (турецкий или персидский), а русский язык [см.: Ярлыкапов, 2012, с. 610].

Один из признаков отказа от «пораженческого» взгляда на международные перспективы русского языка – спорная, разумеется, инициатива придания ему статуса официального языка Евросоюза, для чего требуется создать инициативную группу, а затем собрать миллион подписей сторонников такого решения [см.: Башлыкова, 2013, с. 1]. Впрочем, эта инициатива при наличии достаточных коммуникативных оснований натолкнется, вероятнее всего, на непреодолимые препятствия политико-символического характера.

Приведенные подходы построены на логике показа взаимоотношений, если так можно выразиться, языков как таковых – своего рода «игроков» на международной арене, «идиоэтнических» образований – «национальных» языков, которые по условной аналогии с межгосударственными отношениями претендуют на статус суверенного равенства. Любой язык обладает самоцен-

237

ной значимостью, будучи формой хранения уникального культурного опыта и неповторимым средством описания мира. В контекстах глобализации в связи с этим языки занимают в известном смысле уникальное положение. С одной стороны, язык как основное средство человеческого общения находится в эпицентре всех кардинальных перемен, которые происходят сегодня в связи с коммуникативной мобильностью, с дешевизной и скоростью передачи информации. С другой стороны, в отличие от финансов, товаров, технологий, культурных продуктов, любых других физических и нематериальных объектов, перемещаясь «поверх границ», языки не образуют «потоков». Язык как система, как единство фонетических, морфологических, лексических и синтаксических свойств не поддается произвольному экспорту в режиме ускоренной доставки потребителям. Языки в указанном смысле, пусть даже самые влиятельные и коммуникативно мощные, не могут беспрепятственно и спонтанно циркулировать в сколь угодно «глобализированном» мире. Возможно, когда-нибудь появится девайс с опциями неограниченного машинного перевода и в графическом, и в акустическом вариантах и лингвистические барьеры, разделяющие человечество утратят свое значение. Языки распространяются, в то время как культуры могут устремляться через границы в виде «потоков» [см.: Jacquemet, 2005, p. 258]. В этом смысле созвучно не столь парадоксально выглядит тезис Вл. Еслистратова: «Сфера национального языка – я говорю не столько о словаре, сколько о той самой сакраментальной “непереводимой игре слов” и “местных идиоматических выражениях” – единственное, что неподвластно глобализации» [Елистратов, 2009].

Глобализация вовлекает в свои орбиты не системноцелостные «идиоэтнические» языки, но их элементы и отдельные языковые явления. Языки в виде лингвистически определяемых объектов со своими обозначенными пределами, названиями, языки в качестве исчислимых отдельных образований, часто сводящиеся к лексическим и грамматическим структурам, взятые вне времени и пространства, – это предмет для исследования в парадигме «социолингвистики распространения». Альтернативное решение – «социолингвистика мобильности» – оперирует показателями языковых (точнее – речевых) ресурсов, их доступностью и соответственно коррелятами в плане власти и неравенства [см.: Blommaert, 2010, p. 12]. Путешествуют в пространстве, таким образом, не столько сами языки, сколько их «фрагменты» или языковые «продукты». Посредством современных медиа- и коммуникационных

238

технологий, как пишет Н. Фэркло, образуются потоки образов, репрезентаций, нарративов и дискурсов. Глобализация, с его точки зрения, отчасти представляет собой дискурсивный процесс, а дискурсы порождают конструирующие эффекты по отношению к материальным переменам, которые ассоциируются с глобализаци-

ей [Fairclough, 2007, p. 11].

Метафора «планетарной вульгаты», предложенная П. Бурдье и Л. Воканом, либеральный новояз (NewLiberalSpeak) – это идеологическая характеристика сдвигов, произошедших на пороге двух столетий под прикрытием «модернизации». Серия оппозиций, отражающих трансформации в свете «вульгаты», предполагает однонаправленные смысловые ходы:

В роли носителей такой языковой деятельности выступают, по мнению П. Бурдье и Л. Вокана, «эксперты из теневых коридоров министерств и корпоративных штаб-квартир», оперирующие техническими, экономико-математическими языками для оправдания политического выбора в иных (не технических) областях. Вторая категория в этом ряду – это «консультанты по коммуникациям», «перебежчики» из академической среды, ответственные за декори-

рование политических проектов [Bourdieu, Wacquant, 2001, p. 4, 5].

Лексические эффекты глобализации: Российский случай

Одно из наиболее наглядных слагаемых глобализации, влияющих на современный русский общественно-политический язык, это избыточное пришествие иноязычных слов, и прежде всего англицизмов / американизмов. Слова-«гастарбайтеры», например

239

«менеджмент» вместо «управление», означают, как заметил писатель Дм. Данилин, не нечто вообще, а что-то очень конкретное [Архангельский, 2012, с. 41]. В применении в нынешнем отечественном политическом, политико-административном или в целом управленческом обиходе понятий иностранного происхождения нет ничего необычного или неожиданного. Исторически в русском языке всегда было много заимствований – тюркизмов, полонизмов, германизмов. В подтверждение этому можно привести бессчетное количество примеров из сфер государственной службы, военного дела, науки, топонимики. Пред- и послереволюционная эпоха только усилила словесные потоки из заграницы. Времена «железного занавеса», не говоря уже об «оттепели» и, разумеется, перестройке, также не ограждали словарь советской политики ни от ранее укоренившейся терминологии, ни от каких-то словарных новшеств.

То, что ассоциируется с новейшим пониманием глобализации, таким образом, не несет в себе ничего непривычного. Как пишет В.М. Алпатов, «процессы языковой глобализации пока сравнительно мало влияют на языковую ситуацию внутри России… В русском языке число английских заимствований, безусловно, резко увеличилось... Но это – развитие пусть “плохого”, но русского языка» [Алпатов, 2010, с. 204].

Происходящее в последние годы обладает рядом особенностей. Можно, вероятно, говорить об обоснованной гипотезе: в изобилии употребляемые отглагольные существительные заморского происхождения (английские «инговые» формы) очевидным образом берут верх над «измами», которые вытесняются в область политико-языковой архаики. «Инговое цунами» открывает новые и «легкие» пути для появления неологизмов «двойного гражданства» в экономике, политике, бизнесе, массмедиа, искусстве, хайтеке, спорте [см.: Григорьев, 2005].

Характерной иллюстрацией может служить стенограмма заседания Правительственной комиссии по координации деятельности Открытого правительства (от 9 ноября 2012 г.):

«А.А. Ослон (президент Общероссийского общественного фонда “Общественное мнение”): …Я здесь перечислил только для того, чтобы обозначить, какие профессии возникают рядом с проектом “Открытое правительство”. И без участия людей этих профессий Открытое правительство будет правительством не совсем открытым. Краудсорсинг, который я понимаю как работу, как привлечение людей к работе (как аутсорсинг, так и краудсорсинг – это работа, где есть все аспекты производственного процесса),

240