Malinova_O_Yu__red__Simvolicheskaya_politika_2_vypuska / Малинова О.Ю. Символическая политика. Выпуск 2. Споры о прошлом как проектирование будущего

Разрушение государственной идеологии, влияние вестернизированных символов способствовали деконсолидации горожан; возобладал вариант городского патриотизма деиндустриализированного типа.

Правда, этот процесс остался незавершенным. На фоне экономического и социального спада 1990-х годов сохранение рабочих мест и относительно высокая зарплата на ММК перевесили экологические аргументы. Определенное значение имело и неожиданное для многих превращение Магнитогорска после распада

СССР в почти приграничный город, открытый миграции из других государств, где положение было более тяжелым. Укрепился в качестве опоры символьного комплекса ММК, особенно в сравнении с другими производствами. Хотя количество работников ММК сократилось, Магнитогорск соответствовал критериям моногорода, определенным в нормативных правовых актах.

Тем более, что из всех «сообществ коллективной памяти» по-прежнему превалировала группа «работники ММК и члены их семей». В обстоятельствах господствующей неопределенности она консолидировалась, несмотря на сильную дифференциацию между менеджментом и рядовыми работниками. Надо учесть, что множество фирм существовало тогда за счет продажи изделий ММК. Удалось сохранить контрольный пакет акций комбината в руках его менеджмента. Руководство города избиралось, как правило, при активной поддержке ММК.

Проявилась универсальная тенденция, в соответствии с которой «процесс признания и преодоления прошлого определяется, в первую очередь, политическими интересами и интересами влиятельных акторов» [Маколи, 2011, с. 139]. Структура групповых интересов элиты обусловила потребность в реконструкции исторической памяти. Уже к середине 1990-х годов в сознании горожан произошла реставрация позитивных символов металлургического моногорода. Тогда по всей России наблюдалась «ностальгизация» советских индустриальных символов, усилившаяся в 2000-е годы1, так как не появились другие доминантные символы. Но для многих магнитогорцев это означало возрождение «символа надежды», принявшего в новых условиях образ «социальной корпоративной ответственности» ММК. Сохранился, хотя и в измененном варианте,

1 Ностальгия по социалистическим символам проявилась на всем постсоциалистическом пространстве, в том числе в коммерциализации различных зна-

ков прежней эпохи [см.: Pachenkov, Voronkova, 2009, р. 191–216].

121

городской патриотизм, примиряющий «индустриализм» и «экологизм». Разумеется, в периоды экономических спадов индустриализированный вариант патриотизма ослабевает, однако другие символы будущего еще не сформировались.

Историческая память как символический ресурс оживляла позитивные знаки и символы прошлого в настоящем. Многие новые знаки (символы) в Магнитогорске тесно связаны с ММК. Например, достроенная ледовая арена имени И.Х. Ромазана (настоящего подвижника ММК и города); хоккейная команда «Металлург», которая в 2007 г. стала чемпионом России, сотворив настоящий праздник для магнитогорцев1.

Нельзя сказать, что в постсоветском Магнитогорске не уделялось внимание консолидирующим символам. На выездах с мостов через реку Урал на Правый берег (реперные точки в планировке города) созданы новые впечатляющие символьные комплексы: величественный Свято-Вознесенский кафедральный собор у четвертого моста. Строительство его начиналось еще в 1989 г., приостанавливалось в начале 1990-х и возобновилось только в 1998 г. при солидном участии ММК. Еще 300 организаций и предприятий, много частных предпринимателей и горожан жертвовали средства на строительство храма. Несмотря на пожар в декабре 2003 г., храм был освящен 16 июля 2004 г., накануне Дня металлургов и празднования 75-летнего юбилея города. Строившаяся с 1991 г. Соборная мечеть в парковой зоне на выезде с третьего моста была достроена также в 2004 г.

В 2000-х годах были красиво оформлены скверы города. Тем самым поддерживаются традиции Ленгипрогора, проектировавшего город2. Проводится конкурс оркестров и ансамблей народных инструментов «Европа – Азия». В сквере около Главпочтамта открылся памятник космонавту, дважды Герою Советского Союза, первому почетному гражданину города (1965) П.Р. Поповичу, учившемуся здесь в индустриальном и строительном техникумах (сквер находится рядом со зданиями этих техникумов), занимав-

1Тогда возвращавшийся после победы в финале «Металлург» встречало большое число горожан, выстроившихся вдоль движения машин с победителями по дороге из аэропорта.

2Продолжением традиции можно считать и то, что Генеральный план Магнитогорского городского округа до 2015 г. разработал Институт урбанистики (бывший Ленгипрогор – Ленинградский государственный институт проектирования городов).

122

шемуся в местном аэроклубе (клуб носит его имя). Его имя присвоено скверу. В апреле 2011 г. в день 50-летия первого полета в космос Ю.А. Гагарина на местной Аллее славы была заложена плита в честь П.Р. Поповича.

Вцелом заметны трудности в сохранении целостности консолидирующих символов. Новых символов, сравнимых по своему воздействию с ММК, не возникло. Ощущается нехватка оптими-

стичных знаков. При создании нового герба города проявилось стремление к деиндустриализации1. В градостроительной планировке преобладает инерционный принцип «достроить, что спланировано» и стратегия «строить то, на что идут инвестиции». Нарастают потери критерия центральности в новых микрорайонах, застраиваемых пестрыми однотипными зданиями.

Впланировке, архитектуре, дизайне немало эклектики. Построено здание Макдоналдса (перекресток пр. Ленина и ул. Гагарина) перед городским драмтеатром. Причем стена Макдоналдса стала фоном для расположенной рядом стелы с советскими орденами, которыми был награжден Магнитогорск. Видимо, стела с орденами города отступит перед натиском Макдоналдса. К явлениям эклектики можно отнести и размещение огромных рекламных щитов на фасаде здания городского драмтеатра; красивый фасад бывает полностью заслонен этой рекламой, так что сам театр и его афишу трудно идентифицировать.

Обобщая, можно сделать следующие выводы. Знаки под воздействием жизненных сфер и политики доминирующих групп стремятся к воплощению в символьных комплексах. Важно включать их в консолидирующую идеологию и стратегию развития города, используя реинтерпретацию популярных символов прошлого и интеграцию их с символами настоящего. Если этого не происходит, то проигрывает патриотическое воспитание горожан, как и общее символическое пространство. Интенция городского проектирования должна направляться на формирование сознания городского сообщества, позитивно воспринимающего консолиди-

1 Новый герб города стал абсолютно абстрактным: на щите с серебряным фоном черный треугольник; его можно интерпретировать как символ горы или палатки. Индустриализированные символы, как на гербе советского времени (черный рельеф домны на фоне красного щита), так и на гербе 1993 г. (два молота, обрамленные орденскими лентами), устранены; орденские ленты заявлены как необязательные элементы. Подобное произошло и с гербами ряда других уральских городов [см.: Мочёнов, Туник, 2004].

123

рующий ландшафтный и неландшафтный тексты. Семиотика ММК и моногорода обладает сильной инерцией. Это объяснимо, так как экономическая диверсификация если и происходит, то весьма незначительно; серьезных экономических альтернатив нет1, и это сказывается в периоды кризисов. Пока еще сохраняется ставшая традиционной символика ММК, что необходимо использовать в патриотическом воспитании. Вызов символьной политике Магнитогорска связан также с этнонациональной проблемой – частичной сегрегацией района «Зеленого рынка», который уже довольно плотно заселен выходцами из Центральной Азии, что может привести к выезду коренного населения из этого района. Возникает также проблема сохранения знаков культуры в отдельных районах и в целом поддержания идентичности магнитогорцев. Городская символьная политика сохраняет ностальгирующий характер.

Важные задачи городской символьной политики наряду с сохранением и реинтерпретацией символов ММК – соответствующая систематизация и оценка культурного потенциала, наращивание символьных комплексов, связывающих прошлое, настоящее, будущее. Такие проекты уже разрабатываются, в частности, проект развития Магнитки как туристического центра, поддержания старой архитектуры Левобережной части. Предстоит серьезная работа по интеграции мигрантов и реинтерпретации символов интернационального воспитания молодежи.

Заключение

Дальнейшему развитию индустриального направления многих моногородов пока не найдено альтернативы. На совещании в ноябре 2013 г. в моногороде Тутаеве обещано, что выделят деньги на переезд отдельных жителей в другие места для трудоустройства (до 400 тыс. руб. каждому работнику). Но в крупных масштабах

1 ВКомплексном инвестиционном плане модернизации г. Магнитогорска по реализации Концепции стратегии социально-экономического развития муниципального образования г. Магнитогорска до 2020 г. отмечено, что доля градообразующего предприятия в общегородском объеме отгруженных товаров, выполненных работ и услуг собственного производства даже повышается – с 77,05% в 2010 г. до 79,26% в 2020 г., а доля малых предприятий за это же время уменьшается с 4,12 до 3,78% [см.: Постановление Администрации… 2011]

124

это не осуществимо1. Следует учитывать и социально-географиче- ский момент. Часть российских моногородов находится в таких районах, которые приходилось упорно осваивать, скрепляя связь территории, населения, идеологии, экономики с помощью властного ресурса. Создавались города, обеспечившие символизацию территорий и превращение географического пространства в социальное. Участки пространства, не подвергшегося символьному освоению, оказываются «социальными лакунами», а их население становится «социальными невидимками» [Говорухин, Иващенко, Зайкова, 2007, с. 32–48]. И если допустить деградацию (маргинализацию) ряда моногородов Урала, Севера Сибири, Дальнего Востока, то это обернется расширением «социальных лакун». А вслед за символьными потерями могут прийти и реальные потери некоторых территорий.

Моногорода – системы символьных комплексов, долгое время поддерживающих совместное проживание людей, нуждающихся и тогда и сейчас в символах консолидации в отношении проектирования будущего. Сбалансирование символов социальной дифференциации и консолидации требует обновления символьной политики, как городской, так и государственной. Решение повседневных задач города не умаляет важности создания концепции будущего. В этой концепции должно занять свое место поддержание символьных комплексов, привлекающих значительную часть ингрупп (горожан) и аутгрупп (туристов, мигрантов, жителей соседних селений). Формирование качественной городской среды, в том числе, создание символьных комплексов, способствующих сбалансированию социальной дифференциации и консолидации горожан, становится составляющей долговременной политики. Это способствует в опосредованных формах привлечению инвестиций, создает новые возможности для постепенной диверсификации производственной базы, расширения сфер приложения труда в непроизводственной сфере, создания новых рабочих мест.

1 На переселение 20-тысячного моногорода необходимо около 500– 600 млрд руб. А бюджет затрат на все моногорода, попадающие в программы помощи в 2010 г., предполагался в размере всего 10 млрд руб. Очевидно, что основные средства необходимо направлять на диверсификацию производства и совершенствование городской инфраструктуры большинства моногородов [см.:

Любовный, 2013, с. 316–317].

125

Литература

Боярский А. Нож во спасение // Коммерсант-Деньги. – М., 2013. – № 39 (947), 7 октября. – С. 21.

Говорухин Г.Э., Иващенко Е.А., Зайкова О.А. «Исчезающее пространство» советских городов современной России на примере г. Комсомольск-на-Амуре // Актуальные проблемы социогуманитарного знания: Сб. науч. трудов. – М.: Про-

метей, 2007. – Вып. 37. – С. 32–48.

Голд Дж. Основы поведенческой географии. – М.: Прогресс, 1990. – 304 с. Димке Д.В., Гребенщикова Т.Ю. К биографии одной вещи: мостовая как товар //

СОЦИС. – М., 2012. – № 11. – С. 52–61.

Добренко Е. Политэкономия социализма. – М.: НЛО, 2007. – 592 с.

Дридзе Т.М. Коммуникативные механизмы культуры и прогнозно-проектный подход к выработке стратегии развития городской среды // Города как социокультурное явление исторического процесса / Отв. ред. Э.В. Сайко. – М.: Наука, 1995. – С. 334–344.

Замятина Н. Норильск – город фронтира // Вестник Евразии. – М., 2007. – № 1. –

С. 165–190.

Итоговый документ Международной научной конференции «Социалистический город и социокультурные аспекты урбанизации». – Магнитогорск, 2010. – 10– 11 декабря. – Режим доступа: http://lmgazeta.ru/projects/social/socgorod-put-k- vozrozhdeniyu (Дата посещения: 17.11. 2013.)

Каркюф Ф. Новые социологии / Пер. с фр. – М.: Институт экспериментальной социологии.: СПб: Алетейа, 2002. – 172 с.

Кармадонов О.А. Эффект отсутствия: культурно-цивилизационная специфика //

Вопросы философии. – М., 2008. – № 2. – С. 29–41.

Коган Л.Б. Быть горожанами. – М.: Мысль, 1990. – 205 с.

Краеведение. Магнитогорск. 9–11 класс: Учебник для общеобразовательных учреждений Челябинской области / Под ред. М.Г. Абрамзона, М.Н. Потёмкиной. – Челябинск: Абрис, 2013. – 200 с.

Лалетина Е. Любишь ли ты Красноярск, как люблю его я? // Городские новости. –

Красноярск, 2011. – 2 июня, № 2380. – Режим доступа: http://www.gornovosti.ru/ tema/blagoustroistvo/lyubish-li-ty-krasnoyarsk-kak-lyublyu-ego-ya.htm (Дата посещения: 21.01.2014.)

Левитин М.К. Развитие навыков средового восприятия // Культура города: проблемы развития / Отв. ред. В.Л. Глазычев. – М.: Изд-во НИИ культуры, 1988. –

С. 98–113.

Любовный В.Я. Города России: Альтернативы развития и управления. – М.: Эконом-Информ, 2013. – 614 с.

Маклюэн Г.М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека / Пер. с англ. В. Николаева; Закл. ст. М. Вавилова. – М.; Жуковский: КАНОН-пресс-Ц, 2003. – 464 с.

Маколи М. Историческая память и общество сограждан // Pro et contra. – М., 2011. – № 1–2. – С. 134–149.

Малинова О.Ю. Конструирование смыслов: Исследование символической политики в России: Монография / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед.

Отд. полит. науки. – М., 2013. – 421 с.

126

Машков В. Уральские франки // Всемирный коллекционер. – СПб., 1998. – № 1 (21). – С. 15.

Мочёнов К.Ф., Туник Г.А. Официальные символы Челябинской области и муниципальных образований. – М.: Русский раритет, 2004. – 296 с.

Постановление Администрации г. Магнитогорска от 1 августа 2011 года № 8686-П «Комплексный инвестиционный план модернизации г. Магнитогорска по реализации Концепции стратегии социально-экономического развития муниципального образования г. Магнитогорск до 2020 года». – Магнитогорск, 2011. – 96 с.

Учебник по Магнитковедению // Уральская открытая газета. – Магнитогорск, 2013. – 23 мая. – С. 3.

Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН; Отв. ред.: Малинова О.Ю. – М., 2012. – Вып. 1: Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс. – 334 с.

Черных А.П. Трактат Бартоло ди Сассоферато «О знаках и гербах» // Средние века. – М., 1989. – Вып. 52. – С. 307–310.

Kostof S. The city shaped: Urban patterns and meanings through history. – N.Y.: Bulfinch Press, 1993. – 352 p.

Kotkin St. Steeltown, USSR: Soviet society in the Gorbachev era. – Berkley: California univ. press, 1992. – 364 p.

Das Leitbild der multizentrischen Stadt. Wirtschaftspolitische Diskurse. 124 Reihe / Ed. Th. Franke. – Hamburg: Friedrich-Ebert-Stiftung, 1998. – 50 S.

Pachenkov O.,Voronkova L. New old identities and nostalgias for socialism at St. Petersburg and Berlin flea markets // Changing economies and changing identities in postsocialist Eastern Europe / I.W. Schroder, A. Vonderau (Eds.). – Halle: Lit. Verlag, 2009. – P. 191–216.

DeHaan H.D. Dynamic cityscapes: Contesting the soviet city // Russian analytical digest. – Zurich, 2010. – N 85, 1 November. – P. 2–5.

127

Д.Е. Москвин

«ДОЛГАЯ ЛЕНИНИАНА»: ЭВОЛЮЦИЯ ОБРАЗА ЛЕНИНА

В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВИЗУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ

Советское символическое наследие в современной России масштабно: это монументы, архитектурные комплексы, элементы декора в общественных пространствах, советское кино, регулярно демонстрируемое по телевидению, живопись и сохранившиеся материалы наглядной пропаганды, – все это за прошедшие с краха советского государства уже почти четверть века остается частью повседневной жизни граждан. Россия оказалась, наверное, единственной посттоталитарной страной, настолько полно сохранившей символы официально отвергнутого прошлого. Символическое наследие Третьего рейха не только было «зачищено» бомбардировками 1944–1945 гг., но почти полностью подвергнуто санкционированному запрету. В Италии сохранились лишь отдельные элементы фашистского прошлого – например, «Форум Италико» со стоящей перед входом 17-метровой стелой «Mussolini Dux» в Риме. В некоторых странах постсоциалистического блока демонстративно быстро избавились от советских памятников и до сих пор продолжают под разными предлогами убирать архитектурные строения и мемориалы, напоминающие о «советской оккупации».

В многообразии символических проявлений советского прошлого интерес представляет феномен ленинианы. Под этим термином мы будем понимать форму непрерывной репрезентации образа Ленина, не сводимую к культу его личности [см.: Плампер, 2010, с. 12–13]. Вероятно, в России нет ни одного населенного пункта, где не сохранилось бы материальное наследие ленинианы. Несмотря на кажущуюся невостребованность образа «вождя наро-

128

дов» в нынешнем общественно-политическом дискурсе, вопрос о судьбе его символического присутствия в публичном пространстве окончательно не решен. Можно говорить о существовании «долгой ленинианы», означающей повседневность взаимодействия с образом Ленина и его своеобразное реинкарнирование в новых контекстах с новыми функциями.

Материалом для этой статьи послужили наблюдения, сделанные в ходе работы автора в качестве куратора выставочных проектов «Утрата и отсутствие. Ленин в книгах» (Екатеринбург, весна 2013 г.) и «Ленинские места» (Пермь, февраль 2014 г.) (совместно с Мариной Соколовской). В фокусе исследования оказались визуальные репрезентации; основным предметом изучения стали изображения Ленина (реального человека и сконструированного образа) в пластических искусствах, фотографии, кинематографе, современном искусстве. Вербализация визуальных практик – сложный жанр, особенно в рамках научной работы, требующий выработки внятной методологии. В междисциплинарном поле Visual Studies продолжается работа в этом направлении. Для целей данного исследования используются дискурсивный подход, а также теоретическая рамка, заданная понятием символической политики. Основные вопросы, на которые автор пытается найти ответы: что позволяет функционировать «долгой лениниане»? Как меняются форма ее репрезентации и соответствующие дискурсивные практики? В чем причины конвенционального нейтралитета в обществе по отношению к наследию ленинианы классической и приятию ленинианы современной, «долгой»? При ответе на эти вопросы исключены какие-либо оценки личности Ленина и его политического и идейного наследия.

Культ Ленина и лениниана

В научном сообществе утвердилась традиция изучения культа Ленина, позволяющая понять специфику советского тоталитарного режима, способы легитимации власти, особенности поддержания идеологической монолитности, а также формирования общей гражданской, советской идентичности. С момента выхода канонической работы Нины Тумаркин «Ленин жив! Культ Ленина в Советской России» [Тумаркин, 1997; первое издание – в 1983 г.] оформился исследовательский дискурс, тяготеющий к «категориям научного религиоведения» [Эннкер, 2011, с. 12]. Он исходит из

129

созданных в ХХ в. ритуалов, институций, вербальных и визуальных форм бытования Ленина как мифа. Сложность избавления от религиозных аналогий превращала изучение культа Ленина в своеобразную игру метафорами. Например, О. Булгакова, анализируя фильм Дзиги Вертова «Три песни о Ленине», дает простое объяснение культа вождя в Центральной Азии: «Женщины нашли нового святого, и это Ленин. Для него создается новое место обитания – школа, которая пришла на смену мечети» [цит. по: Щербенок, 2009, с. 109]. Сомнительность подобного подхода в конце 1990-х годов достаточно убедительно продемонстрировал Бенно Эннкер в монографии «Формирование культа Ленина в Советском Союзе». По мнению этого исследователя, недостаточно рассматривать культ Ленина в категориях религии или мифа, поскольку он представляет собой социальное действие (как его понимал М. Вебер), т.е. предполагает наличие акторов, которые используют символ Ленина для целенаправленного воздействия на других [Эннкер, 2011, с. 19].

Культ Ленина обращался к деятельной личности вождя, сознательно мифологизированной и выведенной из разряда обычной жизни гениального человека. Апология совершенства, исключительность, неподвластность здравому осмыслению, сверхгениальность– всеэто былопитательнойсредой культа. Онрегулярно использовался для переосмысления большевизма и исторического развития страны, выступая едва ли не постмодернистским способом деконструкции. Особенно наглядно это было во время перестройки, когда постепенное «разоблачение» личности Ленина, обновление обстоятельств его биографии должны были послужить одним из аргументов для отказа от революционных догматов. На смену культу пришла «деленинизация», эффективность которой, однако, может быть подвергнута сомнению. Как отмечал Ю.С. Пивоваров, «развенчание Ленина произошло в слове, никак или почти никак не материализовавшись. Точнее, недематериализовавшись» [Пивоваров, 2001].

Культа Ленина не стало, что не привело к сокращению его символического присутствия в повседневности россиян. На место религиозному оформлению пришел «спящий миф». Ленин ни как идеолог, ни как политик не востребован государством или обществом, однако продолжает зримо присутствовать в них. Множатся и артефакты, отсылающие к образу Ленина. В итоге форма окончательно превалирует над содержанием: лениниана, выступавшая некогда оформлением культа, превратилась в самодостаточное явление, пережившее в итоге сам культ и продолжающая свою «долгую» историю в настоящее время.

130