Malinova_O_Yu__red__Simvolicheskaya_politika_2_vypuska / Малинова О.Ю. Символическая политика. Выпуск 2. Споры о прошлом как проектирование будущего

го” и участвуют в осмыслении повседневной жизни “в настоящем” времени, включая выстраивание перспектив на “будущее” <…> задают образцы социальной жизни в качестве руководства к действию» [Робертс, 2004, с. 7]. В ходе их создания акторы осмысливают свою идентичность. Полагаем, что конструирование мифологизированных «Я-образов» в социальных сетях помогает в определении коллективных идентичностей, составляет основу мобилизующей репрезентации.

Во-вторых, в обществах Модерна имеет место конкуренция проектов реконструкции и поддержания коллективной памяти, «социальные и политические группы постоянно соревнуются за нужную им модель времени» [Ярская, 2011, с. 11]. Государство пытается удержать главенство, прибегая к средствам, зависящим от типа политического режима. Проявления недовольства обусловлены тем, что плотность времени связана с характеристиками социального пространства и не одинакова в разных группах. Дифференцирующими факторами оказываются гендер и возраст, ибо сложности самореализации в публичной сфере, создаваемые в том числе гендерной системой, порождают барьеры участия и искажения политического представительства, а его отсутствие лишает группу «голоса» и при выборе желанной модели гендерного режима. И в проблемных полях молодежной социализации лежат основания неравенства, ибо на социальных аренах «в отличие от театрального сценария, каждый из нас участвует в индивидуализации стиля, создает свою пьесу, свой сценарий, по которому проходит его жизненный путь» [Бабаян, 2011].

В-третьих, в контексте демократических режимов выборы, медиа и партии приобретают влияние на распределение власти [Tilly, 1994]. В условиях активности «супранациональных» акторов в их «зонах жизненных интересов» [Rosenau, 1990, p. 454–459] пространственно-временная дистанция дает ключ для понимания глобализации, которая, как считается, несет больше равенства в гендерные отношения, открывая новые жизненные перспективы [Гидденс, 2011, с. 40–43]. Международные организации и сети, работающие ради благополучия будущих поколений, считают формирование глобального гражданского общества фоном современной истории: «Движения за демократию и гражданские права, защиту окружающей среды и политику Зеленых, феминистскую реинтерпретацию и мир являются механизмами распространения новых образов солидарности» [Гайнутдинова, 2009, с. 251–253]. Западный образец модернизации разрушает традиционализмы, но

291

создаются альтернативные модели со стороны светских и религиозных акторов [Гайнутдинова, 2009, с. 80–83], кроме «сторонников» глобализации действуют силы сопротивления ей: «альтернативисты», «изоляционисты» и «реформисты» [там же, с. 271–272].

В-четвертых, в политических конфликтах значима социальновременна́я идентичность, характеризующая систему «образа мира» индивида или группы, отражающая интегрированность в окружающую среду и представления о ее прошлом, настоящем и будущем через осознание времени своего существования в соотнесении с общественными событиями, и своевременности форм своего взаимодействия с государством и обществом. Символические структуры неотделимы от политического процесса, что в полной мере проявляется в коммуникациях вокруг памяти, являющейся поставщиком репрезентаций (альтернативной) истории, а также мифом для обоснования политической идентичности [Завершинский, 2012, с. 152– 153]. Образы прошлого используются и в политической социализации населения, и для выражения протеста. Государство всегда стремится к формированию универсального исторического дискурса, но альтернативная история «подавленных групп» тоже постоянно присутствует в виде практик сопротивления (резистенции), рождая скрытые послания контрпамяти [Скотт, 2005; Фуко, 1996; Gutmann, 1993]. Социальная память в символической форме фиксирует переинтерпретации официальных локальных «режимов памяти», транслирует столкновение интерпретаций исторического времени в глокальном пространстве [Simonova, 2012].

В-пятых, национальное государство на институциональном уровне играет роль кодификатора социальных и гендерных статусов, конструктора и контролера интерпретаций событий, в том числе использования символов в политической коммуникации, где акция поддержки или протеста (включая прямое действие, современное искусство и социальную работу) является одним из ключевых компонентов. В акции-событии символы играют важную роль, побуждая к реагированию действием [Бочаров, 2011, с. 275–304]. Гендер рассматривается и как культурный символ, и как стратифицирующий институт с отношениями власти, правилами, идеологиями равенства или дифференциации, имеющими свою историю, динамику изменения ролей и идентичностей [Martin, 2004]. Патриархат может сосуществовать с равенством, но в условиях демократии под воздействием коллективных действий или индивидуального активизма происходят институциональные изменения, влияющие на культурные ожидания [Risman, 2004, p. 433–436].

292

Недемократические режимы, унифицирующие нормы поведения в публичной и приватной сферах, не оставляют возможностей для персонального выбора. Гендерные роли имеют устоявшиеся стереотипы, способствующие их интерпретации, но интегративный подход взаимопересечений [Intersectionality…, 2009] демонстрирует значимость анализа производства гендера в ситуационном взаимодействии с включением иных категорий идентичности (возраст, класс, раса и т.п.), образы которых не всегда сочетаются.

Пересечения гендерного и социально-временного измерений «протестного нарратива» значимы для анализа репрезентаций акторов именно несистемной оппозиции, пытавшихся апеллировать к контристории, создавая контрдискурс в условиях производства неравенств официальным дискурсом и законодательным оформлением гендерной политики. Недостаток общественной рефлексии политик памяти тоже воспроизводит зоны риска социальных конфликтов, что на эмпирическом уровне можно наблюдать на примерах индивидуальных мифов акторов протеста.

Символические репрезентации

вколлективном нарративе

Висследовании использована мультиперспективная методология, включившая элементы нарративного анализа, визуальной политологии, дискурс-анализа и проективных техник анализа бренда [см.: Леонтович, 2011; Попова, 2011]. Эмпирический материал собран методом сплошного включенного неструктурированного наблюдения в сети Facebook. Ежедневно с 5 декабря 2011 г. по 12 июня 2012 г. изучались индивидуальные посты, статьи из блогов и комментарии, видеосюжеты, демотиваторы в аккаунтах

лидеров протестной коммуникации. Первоначальный состав единиц анализа1 был определен на основании активности в движении «белой ленты» против фальсификации результатов выборов и расширялся по мере развития протестного движения вплоть до образования Координационного совета оппозиции. Дискурсивный компонент взят из программ телеканала «Дождь», определявшего

медиаперсон, выступавших от лица протестующих. В технике

1 Впервоначальный список вошли: И. Яшин, А. Навальный, С. Удальцов, Б. Немцов, О. Романова, К. Собчак, И. Пономарев, Г. Гудков, Б. Рыльска, Е. Чирикова.

293

словесных ассоциаций проведено обсуждение в трех экспертных группах1. Результат показал, что в многообразии самопрезентаций оппозиции эклектично объединены разные пласты дискурсивных и протестных практик, демонстрируются гендерные режимы, принадлежащие к разным историческим периодам (от дореволюционного до постсоветского). Они проявляются в репрезентациях всех акторов в зависимости от необходимости правильного ролевого исполнения свойственного контр- и субкультуре образа.

Время выборов интериоризировало представления о прошлом (как механизм идентификации) социальных групп, повлекло переосмысление траекторий политического процесса. Ущемление прав человека под знаком «традиционных ценностей» провоцировало протест, активизируя осознание необходимости политических изменений в сторону демократизации. Позиционирование и дискурс системных игроков [см: Попова, 2012], «застолбивших» структурные и идеологические ниши патриотических сателлитов, при отсутствии публичного обсуждения исторической памяти пропагандировали идеализацию сталинизма, солидаризацию с властью в выстраивании общественных отношений на (ультра)консервативной платформе с доминированием православия, что, на наш взгляд, создавало барьеры для гражданского действия.

Обращение к прошлому: Игра символами и смыслами

Еще в декабре 2011 г. проявилась «героизация» лидеров, сопровождавшаяся активным социально-политическим мифотворчеством. По результатам экспертного обсуждения для описания образов лидеров несистемной оппозиции была выбрана темпоральная шкала символического регресса / прогресса, позволяющая учитывать наличие в индивидуальных мифах сложной палитры аналогов в истории страны. Конструируемые образы вызывают также ассоциации и с фигурами российской политической сцены, и с постидеологическим контекстом глобализирующейся современности; данное

1 Каждая из 5–6 человек с высшим образованием (социологи, философы, политологии, историки, культурологи и психологи). Все имели опыт наблюдения за фигурами протеста. Задачей обсуждения было уточнение интерпретации автора по: 1) правильности определения индивидуального мифа; 2) аутентичности для целевой группы и идеологической направленности формируемого дискурса; 3) параллелям с историей.

294

обстоятельство было использовано в качестве второго компонента описания образов общественно-политических активистов.

А. Навальный – «зеркальная дихотомия В. Путина» (общественный национализм vs. государственный). Формированию имиджа националистического вождя способствовала интерпретация бывших однопартийцев Навального из «Яблока». Результатом корректировки образа стало соответствие «лицу» гибридной национал-демокра- тической идеологической формулы. Редкие публичные выступления по ТВ позволяют отнести его к умеренно правым сторонникам глобализации (радикалы его не признают). «Демократическая общественность» воспринимает образ как амбивалентный из-за постов в блогах, но принадлежность к «буржуа» не оспаривается, демонстрируется и через модель брака (жена-домохозяйка, поддерживающая карьеру мужа).

С. Удальцов – «потомственный профессиональный революционер» (альтер-эго «обуржуазившегося» Г. Зюганова), цельный образ, романтизируемый левой молодежью, в среде которой культивирована харизма его прадеда, героя революции и Гражданской войны. Символическая инверсия к началу ХХ в. проявляется в методах борьбы с капиталистическим «кровавым» режимом, в формах персонального сопротивления ему, в лозунгах, поддерживаемых преданными соратниками и женой. Репрезентирует субкультуры социалистов-«альтернативистов».

И. Яшин– «постмодернистский либерал-демократ» (гибрид Д. Медведева и Г. Явлинского) проявился в коллективном действии «оккупай», имевшем форму ненасильственного гражданского неповиновения. Образ молодого, гламурного, неженатого человека подходит под театральный термин «герой-любовник», что, кстати, использовано черезрепрезентациюсюжеталюбовного романас К. Собчак.

Э. Лимонов – «экс-жертва идеологических репрессий» (ультрарадикальный аналог Д. Рогозина). Олицетворяет один из векторов многосоставной субкультуры радикалов, общими чертами которой являются симпатии к милитаризму, маскулинизм (признание женщины в формате «гламур-фа»), ксенофобский дискурс и практики. Интеллектуал-креатор, идеолог национал-большевизма позднесоветского периода, с которым и ассоциируется его образ (в последующий период расцвели конкурирующие направления, специализирующиеся на арийско-славянской и иных языческих мифологемах неонацизма). Ресурс ореола «гонимого» используется им наравне с успешной творческой реализацией «классика жанра» и материальной состоятельностью.

295

Владимир Тор (В. Кралин) – «общественный националист и православный экс-неоязычник», «осколочная» фигура политиче-

ского пейзажа периода Б. Ельцина (в руководстве «КРО – Родина» являлся соратником Д. Рогозина), один из организаторов «русских маршей». В протесте репрезентировал «коллективное лицо» праворадикального вектора (спектр неоязычников и родноверов), которые апеллируют и к до-Рюриковой Руси, и к монархической идеологии имперской России.

Б. Немцов – «(освободительный) радикальный либерал» (оси-

ротевшее дитя системы). Образ соответствует идеям радикального либерализма, отличающимся элитизмом взглядов на демократию, функционирование которой невозможно без прогрессивного правительства, направляемого макроэкономическими концепциями [Кругман, 2009]. Исторические параллели сил с лозунгами упразднения самодержавия и опорой на интеллигенцию. Например, кон- ституционно-демократическая партия (кадеты) под лидерством П.Н. Милюкова активно участвовала в революциях начала ХХ в.

А. Кудрин – «герой поневоле» (отставной «член клуба» с коннотациями потенциального внутриэлитного борца к позднесо-

ветскому Б. Ельцину) рассматривается как «реформист». На изучаемом этапе не являлся лидером общественной группы, однако ресурсы прежних позиций, принадлежность к глобальной экономической структуре позволяют определить его как социаллиберала (кейнсианца), а память о результатах управления экономикой на посту министра дает мобилизационный потенциал через апелляции и к социал-демократическому ресоветизационному рессентименту.

О. Шеин – «партийно-идейный неодиссидент» (комплемен-

тарная пара С. Миронова) интересен с точки зрения памяти брежневского застоя, символически отсылает к диссидентским формам протеста.

И. Пономарев и Д. Гудков, несмотря на разные траектории попадания на депутатские позиции, представляют образ «блудного сына системы» (конъюнктурно-системного внесистемщика). Оба имеют «шлейф» семейственности, поскольку обязаны положением ресурсу семьи, принадлежащей к элите; оба до описываемых событий выстраивали карьеры в русле предоставляемых системой возможностей с оговоркой на «дело ЮКОСа» (И. Пономарев); оба сторонники глобализации, используют ее экономические плоды; оба современные горожане, а идеологическая направленность вряд ли интересует и их самих.

296

Г. Гудков – «патриот-республиканец и правдолюб», как уча-

стники обсуждения охарактеризовали образ экс-сотрудника органов безопасности, успешного «силового предпринимателя» и экспарламентария, чей взлет пришелся на период правления В. Путина. Правдоискательство, репрезентируемое этой фигурой, как правило, импонирует массам, его символическое послание можно считать вневременным, архетипичным.

Подобной «всевременностью» отмечены и образы контр-

культурных интеллектуалов-креаторов, активно участвовавших в протесте: творческая интеллигенция на протяжении всей российской и советской истории выделяла из своей среды «пророков-и- бунтарей».

Д. Быков – «гражданин-левый-поэт» (современная проекция В. Маяковского), сатирик-креатор с выраженной (антитоталитарной) гражданской позицией (аналоги И. Крылов и М. СалтыковЩедрин).

Б. Акунин (Г. Чхартишвили) – «интеллектуальный активист внутренней эмиграции», олицетворяет спектр советского самиздата и диссидентства от Б. Пастернака до М. Синявского-Терца.

Л. Рубинштейн – «человек эпохи», креатор-концептуалист:

критик, поэт и эссеист из поколения «шестидесятников», поддерживающий постматериалистические ценности.

С. Пархоменко – «пассионарный космополит» (апологет гражданского общества) через активность в созданном им «обществе синих ведерок» и проекта «диссернет», журналист и издатель.

М. Щац – «креатор-шоумен-массовик» является «гонимым»,

поскольку закрытие руководством «СТС» всех шоу-программ с его авторством и участием соотносимо с репрессиями в виде «запрета на профессию».

Творческие субкультуры представляют П. Павленский –

«радикальный художник new-social-art», использующий переос-

мысленные старые практики (тюремного) протеста, выступает в концептуальной парадигме современного искусства на пересечении с дискурсом биополитики.

П. Верзилов – «акционист-анархо-хулиган», основатель груп-

пы «Война» и муж Н. Толоконниковой, несмотря на личную известность, в настоящий момент в доминирующей гендерно-ролевой позиции выступает «женщина-деятель», а мужчина (впервые?) в качестве «мужа (нео)декабристки».

297

Наиболее драматична ситуация участников коллективного действия «Марш миллионов» из 27 «узников Болотной»1 разных возрастов, идеологий и степени причастности к политическому активизму (в их числе: по трианархиста и левых активиста, два националиста, по одному члену «Партии 5 декабря», РПР-Парнас, движения «Солидарность» и эколог-антифашист, а также четыре студента, трибизнесмена, актер, ученый, художник, электромонтажник, инвалид и пенсионерка). Их уголовное преследование за «участие в массовых беспорядках» может быть поставлено в один символический ряд с советскими репрессиями против диссидентов, проходившими с использованием психиатрии и суда как инструмента расправы с инакомыслием. Например, Международной амнистией в качестве «узников совести» признаны ослепший в тюрьме активист «Левого фронта» В. Акименков, инвалид М. Косенко, которому назначено принудительное психиатрическое лечение, и страдающий сердечными болями А. Савёлов, впервые участвовавший в митинге, арестован потому, что оказался в месте прорыва оцепления. А. Долматов, сторонник «Другой России», трагически закончил жизнь в депортационной тюрьме в Нидерландах, а его однопартиец А. Каменский вообще не участвовал в митинге, но получил статус подозреваемого. Правозащитник из «Левого социалистического действия» Н. Кавказский в СИЗО писал статьи, в частности «Что делать с тюрьмами?» (опубликована на «Эхо Москвы»), «Стругацкие: прошлое и будущее», «Гражданское общество, самоуправление и шведский антифашизм». Большинство «узников» ситуационно оказались в центре событий, как кировский актер Л. Ковязин или директор турфирмы О. Архипенко, участниками массовых беспорядков себя не считают, поскольку либо проявляли самозащиту, либо защищали других людей от нападенийОМОНа.

Фокус на гендер: Новые игры о старой власти?

В ряду образов появившихся лидеров интерес вызывают саморепрезентации женщин2. Палитра символически-темпоральных проекций во многом схожа с мужской. Большинство из вовлечен-

1На момент написания часть освобождена по амнистии, не признав вины.

2«Харизматические женщины хорошо борются с режимом», – в социальных сетях заявил А. Магун, поясняя причины голосования в Координационный совет оппозиции.

298

ных в протест женщин, будучи в действительности активными публичными деятелями, наделенными субъектностью [Фиттерман, 2013], оказались представлены либо как канонические рекламные образы общества потребления [Самуцевич, 2012], либо как ввязавшиеся в протест в силу родственных отношений с протестующими мужчинами1.

Анализ женских образов кроме символически-идейного и профессионально-статусного ресурса требует включать рамку дискурс «женской власти» как мобилизации (традиционной) женственности для компенсации неравенств в конкурентной публичной сфере [см.: Российский… 2007]. Таким образом, в фокус анализа добавлен акцент на случаи, иллюстрирующие: а) ресурсы использования легитимной модели женской гражданской активности «в защиту домашних»; б) опору на институциональные структуры (глобального) гражданского общества в социально значимой работе; в) скандалы вокруг «не правильно» репрезентируемой женственности.

В совокупности «семейную тему» репрезентировали жены,

сестры, дочери и даже в символическом смысле «бабушки».

Ю. Навальная – «просто жена» и с момента судебных пре-

следований «героиня поневоле», вышла из сферы домохозяйства, поддержав мужа на выборах мэра Москвы в 2013 г.

А. Удальцова – «боевая подруга», параллели в истории большевистского подполья, наиболее известна Н. Крупская.

Н. Толоконникова – «соратник-конкурент» (жена) лидера группы «Война», «интеллектуальная секстремистка», пропаган-

дист анархистских мировоззренческих убеждений и продолжатель общего дела.

Т. Лазарева – «жена-соратник» М. Шаца, креатор-шоумен-

массовик в женском исполнении, совместно с мужем поддерживающая и работу благотворительных фондов, помогающих больным детям.

О. Романова – «(нео)диссидентская жена», профессионал-

креатор, но, защищая от судебно-пенитенциарного произвола своего мужа А. Козлова, ставшая «субститутом семьи» для заключенных, создав организацию «Русь сидящая».

1 Высока роль «семейственности» в политике в изучаемый период, что может свидетельствовать о становлении сословности (при вовлечении межпоколенной структуры расширенной семьи) и о повышении роли семейных ценностей.

299

И. Прохорова – «гендерный субститут М. Прохорова», ска-

зочно-архетипический образ сестрицы Алёнушки, обладая культурным капиталом и профессиональными социальными сетями, реализовала избирательную кампанию брата, смягчив негативный имидж олигарха, соотносимый с историческим временем приватизации.

И. Ясина– «дочь неолиберала Е. Ясина», соратника Б. Ельцина,

которую можно охарактеризовать как социал-либерального демокра-

та, правозащитника и гражданского активиста-интеллектуала,

человекаструдной судьбой, носильным характером.

К. Собчак – «заблудшее дитя системы», наследница (сим-

волического) политического капитала отца, первого мэра Ленинграда, и экс-сенатора Л. Нарусовой, а также «романтическая героиня» протеста.

Символически Л. Алексеева – «бабушка российской право-

защиты», образ цельный, действующий на протяжении от застоя до текущего дня и репрезентирующий несломленный дух дисси- дентов-шестидесятников, активно вовлеченных в общественнополитическую жизнь глобального гражданского общества.

А. Пугачева – «бабушка российского поп-арта», амбива-

лентный персонаж с противоречивыми репрезентациями, но охватывающими тот же исторический период (вспомним советский анекдот: «Кто такой Брежнев? Это Генсек, живший во времена А. Пугачевой»), использовала символический капитал эстрадного бизнеса (в том числе эпатажа).

Социально-гражданский институционально-профессиональ- ный ресурс проявился в образах: лидера социальной организации Доктора Лизы (Е. Глинка) – «дамы-благотворителя» («мамы» для бездомных), а также лидеров и экспертов некоммерческих организаций Н. Таубиной (фонд «Общественный вердикт», защищающий права человека) и Е. Панфиловой (Трансперенси Интернэшнл, работающий над преодолением коррупции), репрезентирующих апологетов глобального гражданского общества, обеспечивавших защиту, юри-

дическоесопровождение ианалитическое общественное наблюдение.

К ним можно добавить творческую интеллигенцию: в об-

разе Л. Ахеджаковой репрезентирована моральная закалка «со-

ветской культурной интеллигенции», ставшей жертвой трансфор-

маций, но сохранившей самоуважение и совесть.

Л. Улицкая объединяет в своем образе женский вариант

«креатора, космополита и интеллектуального активиста», отме-

ченных в разнообразии мужских образов.

300