Malinova_O_Yu__red__Simvolicheskaya_politika_2_vypuska / Малинова О.Ю. Символическая политика. Выпуск 2. Споры о прошлом как проектирование будущего

УДК32

ББК 66.0

С 37

Серия

«Политология»

ИНИОН РАН

Центр социальных научно-информационных исследований

Отдел политической науки Редакционная коллегия:

О.Ю. Малинова– д-рфилос. наук, главныйредактор,

Д.В. Ефременко– д-р. полит. наук, Ефремова В.Н. –

ответственныйсекретарь, М.В. Ильин– д-рполит. наук,

Е.Ю. Мелешкина – д-рполит. наук, Ю.С. Пивоваров– акад. РАН, С.П. Поцелуев– д-рполит. наук, И.С. Семененко– д-рполит.

наук, Л.А. Фадеева– д-рист. наук

Символическая политика: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН.

С 37 Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. полит. науки; Ред. кол.: Малинова О.Ю., гл. ред., и др., – М., 2014. –

Вып. 2: Споры о прошлом как проектирование буду-

щего. – 382 с. – (Сер.: Политология).

ISBN 978-5-248-00639-7

Рассматриваются теоретические проблемы изучения символической политики как сферы конкуренции различных способов восприятия социальной реальности. Представленные в сборнике статьи и рефераты знакомят с исследованиями отечественных и зарубежных специалистов, посвященными идейно-символической составляющей современных политических процессов. Особое внимание уделяется анализу темпоральной составляющей символической политики – проектированию будущего через интерпретацию прошлого и переписыванию прошлого с позиций настоящего. Публикуются обзоры дискуссий в СМИ по актуальным общественнополитическим проблемам.

Для научных сотрудников, преподавателей высших учебных заведений, аспирантов и студентов.

The issue considers theoretical problems arising in the study of symbolic politics – a sphere of competition of different interpretations of the social reality. It contains articles and reviews devoted to the ideational and symbolic components of modern political processes. Special attention is devoted to analysis of temporal aspects of symbolic politics and projecting of the future by interpretation of the past and re-writing the past from today’s perspective. The materials of public discussions of significant social issues are reviewed and analyzed.

For political and social scientists, studentsand other readers who are interested in political science.

ISBN 978-5-248-00639-7

ПЕРЕЧИТЫВАЯ КЛАССИКУ

Р. Козеллек. Прошедшее будущее: К семантике исторического

ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ И ДРУГИЕ СВОЙСТВА СИМВОЛИЧЕСКОГО В ПОЛИТИКЕ

Прилагательное «символический» широко применяется для описания политических явлений: исследователи рассуждают о «символическом использовании политики» и «политике как сим-

волическом действии» [Edelman 1964; 1971; Alexander, Mast, 2006], «символической власти» и «символическом капитале» [Бурдье, 2007], «символической политике» [Brysk, 1995; Поцелуев, 1999; 2012; Малинова, 2013 и др.], «символической деятельности как основе авторитета» [Smith, 2002, р. 6], «символических спо-

рах» [Gamson, Stuart, 1992], «символических конфликтах» [Harrison, 1995], а также о «символизме политики» [Gill, 2013] и «символах в политике» [Мисюров, 2004; Gill, 2011]. Просматриваются ли за этими терминами контуры общего исследовательского поля? Если да, то как определить его предмет? Этими вопросами задаются многие специалисты, в том числе и некоторые авторы этого сборника. Очевидно, что приведенные выше словосочетания призваны отразить некие качества политических явлений и процессов, связав их с понятием «символ» и его производными. Наличие столь широкого набора комбинаций едва ли должно вызывать удивление, если принять во внимание существование разных традиций интерпретации как политического, так и символического. За многообразием подходов к предмету, на которое нередко сетуют исследователи, лежат разные способы понимания не только первого, но и второго.

Многозначность понятий «символ» и «символическое» отчасти является следствием того, как они разрабатывались разными направлениями философии, психологии, антропологии, социологии, семиотики, математики и других областей знания. Как констатирует автор одного из историко-философских обзоров, «суще-

5

ствующие версии символического невозможно свести к единому понятию в силу многообразия теоретических позиций» [Науменко, 2005] – можно лишь обрисовать сложившиеся интеллектуальные развилки. Думается, что именно по этому пути стоит двигаться, определяя предметное поле символической политики: вряд ли следует рассчитывать на выработку «единого» определения, удовлетворяющего всем исследовательским задачам, но важно понимать, из каких интеллектуальных традиций вырастает тот или иной способ сопряжения символического и политического и как это влияет на соотношение объема и содержания образуемых таким образом понятий. Не претендуя на исчерпывающий анализ всех возможных вариаций, зададимся вопросами: что может означать «символическое» применительно к политике? И какие свойства социальной действительности оно высвечивает?

Как точно подметил Ю.М. Лотман, «выражение “символическое значение”» широко употребляется как простой синоним знаковости. В этих случаях, когда наличествуют некое соотношение выражения и содержания и, что особенно подчеркивается в данном контексте, конвенциональность этого отношения, исследователи часто говорят о символической функции и символах» [Лотман, 2010, с. 293]. Преимущественно в таком значении понятие «символического» было привнесено в политические исследования благодаря концептуальным наработкам философской антропологии, социальной психологии и лингвистики. Это обеспечивает широкий объем понятия в духе концепции Эрнста Кассирера, рассматривавшего символические формы как нечто «всеобщее» – как «проявление некоего “духовного” через чувственные “знаки” и “образы”» [Кассирер, 2000, с. 393]. Подходя к проблеме онтологически, он видел в символическом результат «чуда», разрешающего противоречие между текучим процессом чувственного восприятия бытия, на котором покоится сознание, и способностью последнего «из чистого становления» вырывать «некое всеобщее содержание, некий духовный “смысл”». «Чудо» это связано с работой сознания, оформляющей «чистое содержание ощущения и восприятия в символическое содержание», в котором представление становится «тем, что создается изнутри, чем-то таким, в чем господствует основной принцип свободного образования (выделено мной. –

О. М.)» [Кассирер, 2000, с. 396]. Символические формы – язык, миф, религию, искусство, науку – Кассирер рассматривал как результат этой работы.

6

Примерно в том же ключе, но с акцентом на социальнокоммуникативную составляющую «символическое» рассматривалось в теории символического интеракционизма Джорджа Герберта Мида, послужившей одним из источников вдохновения для книги Мюррея Эдельмана о символическом использовании политики, реферат которой публикуется в этом сборнике. У Мида символическое выступает в качестве функции социальных практик, обеспечивающей согласование человеческого поведения: то, что на низших ступенях человеческой эволюции достигается посредством жестов, на более высоких происходит благодаря «значимым символам (жестам, обладающим смыслом и потому выступающим как нечто большее, нежели просто стимулы)» [Mead, 1956, p. 177]. Стремясь подчеркнуть социальный характер представлений, опосредующих взаимодействие, Мид утверждал, что «интерпретация жестов, в основе своей, не является процессом, происходящим в сознании или непременно включающим сознание; это внешний физический или психологический процесс, протекающий в актуальном поле социального опыта. Смысл может описываться, осознаваться или утверждаться в терминах символов или языка на более высокой и сложной стадии развития… но язык лишь вытягивает (lifts out) из социального процесса ситуацию, которая логически или имплицитно в нем уже присутствовала» [ibid., p. 180–181]. По мысли Мида, именно закрепление складывающихся в социальном поведении смыслов в наборах символов обеспечивает проективный уровень опыта, возможность целеполагания, ориентированную на будущее [ibid., p. 199]1. Подобно Кассиреру, он понимал слово «символ» предельно широко – как синоним не просто конвенционального знака, но фактически отражения бытия в сознании2, с чем едва ли

1Эдельман несомненно опирался на эти идеи, когда писал, аргументируя необходимость анализа политики как символического действия: «Из всех живых существ только человек реконструирует собственное прошлое, воспринимает условия настоящего и предвидит будущее, основываясь на символах, которые помогают абстрагироваться, отражают, сводят воедино, искажают, нарушают связи и даже творят то, что представляют его вниманию органы чувств». Поэтому адекватное объяснение политического поведения не может не учитывать в качестве вмешивающейся переменной «формирование общих смыслов и их изменение в процессе символического постижения группами людей интересов, бремени обстоятельств, угроз и возможностей» [Edelman, 1971, p. 2].

2«На самом деле наше мышление всегда происходит с помощью символов того или иного рода», – писал Мид [Mead, 1956, p. 223].

7

согласятся специалисты по культурной антропологии и семиотике, настаивающие на более нюансированном понимании этих феноме-

нов [ср.: Лосев, 1995, с. 26; Лотман, 1995, с. 307–308]. (Наиболее существенные аргументы в пользу разграничения символа и конвенционального знака, образа и иконического знака приведены в статьях А.В. Бабайцева и И.В. Фомина в этом сборнике.)

Именно в такой расширительной трактовке понятие «символическое» используется в большинстве словосочетаний, приведенных выше: оно связывается с социально разделяемыми смыслами, опосредующими восприятие и поведение участников политических (в разных значениях этого понятия) отношений. Лишь немногие авторы предпочитают говорить о «символах», имея в виду более строгую трактовку данного понятия; при этом нередко «символ» понимается совсем узко, и фактически дело сводится к изучению государственной символики. Несмотря на данное обстоятельство, анализ свойств, связываемых с этим понятием, может быть полезен для определения точек пересечения символического и политического и тем самым – уточнения конфигурации предметного поля символической политики. Особенно если учесть, что некоторые из этих свойств присущи и символу, и знаку, т.е. релевантны как для широких, так и для узких интерпретаций «символического». По определению А.Ф. Лосева, «символ есть развернутый знак, но знак тоже является неразвернутым символом, его зародышем», ибо и тот и другой «есть модель определенной предметности», однако «моделирующая структура символа гораздо значительнее, заметнее, гораздо больше бросается в глаза…» [Лосев, 1995, с. 106–108].

Вслед за Ю.М. Лотманом, который в одной из своих статей описывает «символ» как универсальную функцию семиотических систем, обобщая представления, «интуитивно данные нам нашим культурным опытом» [Лотман, 2010, с. 294], попытаемся выделить наиболее существенные свойства данного понятия и, пользуясь формулировкой Бурдье, наметить те «архимедовы точки опоры, которые объективно оказываются в распоряжении для действий чисто политического характера» [Бурдье, 2007, с. 23].

По словам Лотмана, «наиболее привычное представление о символе связано с идеей некоторого содержания, которое… служит планом выражения для другого, как правило, культурно более ценного содержания» [Лотман, 2010, с. 294]. Этим обусловлена роль символов в политической коммуникации: они помогают усваивать сложную информацию за счет ее редукции, причем про-

8

цесс формирования «спрессованных» в них смыслов имеет не только социальный, но и политический характер. Как заметил еще М. Эдельман, люди реагируют на политические сигналы, которые получают «благодаря обмену совместно порождаемыми символами»; последние «возникают на фоне других возможных значений, которые остаются неупорядоченным и неопределенным “шумом”. Те или иные смыслы становятся общепринятыми не потому, что они подсказаны объективной ситуацией; они учреждаются в процессе выработки взаимного согласия относительно значимых символов». А поскольку этот процесс имеет селективный характер, для исследователей политики принципиальным оказывается вопрос: что определяет выбор зрителей и участников, результатом которого является организация информации в «структуры смы-

слов», т.е. символы [Edelman, 1971, p. 33–34]? Другими словами,

предметом изучения могут быть отношения власти и доминирования либо взаимодействие групп, результатом которых является наличная система символов. Однако не менее важную информацию может дать изучение самих символов, которые «составляют форму языка, позволяющую через образы и аллегории просто и эффективно выразить очень сложные принципы, допущения, концепции и идеи» [Gill, 2013, p. 1]. В силу этого комплексный анализ символов помогает лучше понять структуру и функционирование политической системы. Таким образом, для объяснения политики могут быть полезны оба ракурса: от отношений и процессов – к системе символов и от символов – к анализу системы отношений.

В качестве свойства, «особенно существенного для способности “быть символом”», Лотман выделяет узнаваемость: «Символ… всегда представляет собой некоторый текст, т.е. обладает некоторым единым замкнутым в себе значением и отчетливо выраженной границей, позволяющей ясно выделить его из окружающего семиотического контекста» [Лотман, 2010, с. 294–295]. С одной стороны, это свойство предопределяет возможность целенаправленного использования символов, в том числе, и в политических целях: как писал Дж.Г. Мид, «мы всегда предполагаем, что употребляемый нами символ вызовет у другого человека известную реакцию – при условии, что он является частью механизма его поведения» [Mead, 1956, p. 224]. Политики прибегают к «магии» символов в расчете на определенную эмоциональную и поведенческую реакцию публики. С другой стороны, символ не может быть «сконструирован» из ничего – он должен быть укоренен в культурном контексте. В силу этого репертуар пригодных для

9

политического использования символических ресурсов всегда ограничен. Этим, в частности, определяются риски, возникающие при трансформации политического режима: поскольку этот процесс влечет за собой «изменение символической программы», трудно предсказать заранее, сможет ли новый режим сформировать систему символов, способную поддерживать эмоциональную приверженность граждан [Smith, 2002; Gill, 2013]1.

Вместе с тем Лотман подчеркивает двойственную природу символов: «С одной стороны, пронизывая толщу культур, символ реализуется в своей инвариантной сущности. В этом аспекте мы можем наблюдать его повторяемость... С другой стороны, символ активно коррелирует с культурным контекстом, трансформируется под его влиянием и сам его трансформирует. Его инвариантная сущность реализуется в вариантах» [Лотман, 2010, с. 296]. Это не только открывает перспективу «творческого использования» доступных символических ресурсов, но и делает символы инструментом трансформации самого социального контекста. Не случайно некоторые исследователи связывают свой интерес к символической политике с ее способностью служить инструментом изменения сложившегося порядка [Brysk, 1995].

Впрочем, это не единственное следствие способности символов вариативно воплощать свою «инвариантную сущность». По словам Лотмана, «смысловые потенции символа всегда шире их данной реализации: связи, в которые вступает символ с помощью своего выражения с тем или иным семиотическим окружением, не исчерпывают всех его смысловых валентностей. Это и образует тот смысловой резерв, с помощью которого символ может вступать в неожиданные связи, меняя свою сущность и деформируя непредвиденным образом текстовое окружение» [Лотман, 2010, с. 297]. Данное обстоятельство открывает широкую перспективу борьбы за смыслы, закрепленные в символах. Согласно формулировке П. Бурдье, «познание социального мира, точнее, категории, которые делают его возможным, суть главная задача политической борьбы… за возможность сохранить или трансформировать социальный мир, сохраняя или трансформируя категории восприятия этого мира» [Бурдье, 2007, с. 23]. Эта борьба имеет политический характер не только потому, что ее целью является гегемония, подкрепляющая власть авторитетом, но и в силу того,

1 См. рецензию на книгу Г. Гилла в этом сборнике.

10