4. Номенклатура: чем сердце успокоится?

По главному критерию — отношению к власти и собственности — подавляющее большинство населения СССР во второй половине ХХ в. делилось на два класса-сословия, но это не «рабочий класс» и «колхозное крестьянство», а 1. бюрократия («номенклатура», «аппарат», «класс политаристов» по определению Ю.И. Семёнова) — корпоративный собственник государственных средств производства (включая колхозы) и 2. наемные работники этого самого государства. За пределами основной схемы оставались специфические группы, либо отставшие от времени, либо несколько его обогнавшие. Это заключенные (близкие по статусу к рабам: срочное рабство и рабство за преступление в древности были широко распространены) и «фарцовщики» — полукриминальная недо-буржуазия.

Не следует смешивать бюрократию как класс с бытовым представлением о бюрократизме, которое оказало влияние на перестроечную публицистику: у нас, мол, 18 миллионов «аппаратчиков»! Муниципального клерка, не имевшего никаких властных полномочий и получавшего меньше, чем рабочий на заводе, никак нельзя отнести к высшему классу. Но к нему, безусловно, принадлежала верхушка «творческой интеллигенции», например, академик И.Е. Тамм, каким он описан в прекрасных воспоминаниях Валерия Сойфера: «у меня есть в банке открытый счет: правительство открыло его для нескольких физиков, и я могу брать с него, сколько хочу» (Континент, № 113, с. 240).

В многотомной Истории России (Институт Российской истории РАН) указана такая численность «класса управляющих» в 70-е годы: «500-700 тыс. человек, а вместе с членами семей — порядка 3 млн., т.е. 1,5% всего населения»[13].

Историческую судьбу этого класса предсказал один из его основоположников — председатель Реввоенсовета, а потом изгнанник и главный «враг народа» Л.Д. Троцкий.

Вот как воспроизводит ход его мыслей в середине 30-х годов известный биограф Троцкого Исаак Дойчер:

«Что касается социального баланса сталинистского государства, продолжал Троцкий, то он непрочен.… Группы менеджеров не будут постоянно удовлетворяться потребительскими привилегиями. Рано или поздно они попытаются сформироваться в новый имущий класс, экспроприируя государство и становясь владельцами-акционерами трестов и концернов. “Привилегии имеют лишь половину цены, если их нельзя оставить в наследство детям. Но право завещания неотделимо от права собственности. Недостаточно быть директором треста, нужно быть пайщиком. Победа бюрократии в этой решающей области означала бы превращение ее в новый имущий класс”.… Превращаясь в новую буржуазию, бюрократия, следовательно, по необходимости вступит в конфликт со сталинизмом» (выделено мною — И.С.).

Интересно, что книга Дойчера «Пророк в изгнании» («The Prophet Outcast », London, 1963) в русском переводе получила более обтекаемое название: «Троцкий в изгнании». Даже при М.С. Горбачеве Политиздат не осмелился назвать «пророком» человека, который на протяжении десятилетий был пугалом (и снова стал им в 90-е годы). Но и сам И. Дойчер оценивал вышеприведенное пророчество Троцкого как необоснованное: «события опровергли гипотезу о превращении бюрократии в новый имущий класс…»[14].

Нужно было подождать еще лет 20.

Проиллюстрируем теоретические выкладки конкретным примером[15].

Дед автора этих строк руководил крупным предприятием (пароходством) в одном из областных российских городов. Вот собственность, которой он мог в 70-е годы похвастаться перед рядовыми гражданами:

1. 3-комнатная квартира в доме, где аналогичные 3 квартиры занимали его подчиненные; 2. Автомобиль — старая «Волга»; 3. Типовой гараж в ГСК; 4. Моторная лодка и эллинг, тоже типовой, в соответствующем товариществе; 5. Участок (6 соток) с одноэтажным деревянным домиком (веранда, комната и кухня) в садовом товариществе своего предприятия, всё — точно такое же, как у подчиненных.

Значительным достижением в конце 70-х годов стал обмен квартиры на новую, тоже 3-комнатную, но в «элитном» доме, где жили партийные работники и генералы. Однако попытка купить новую машину, а старую передать сыну (соответственно, моему отцу), привела к тому, что на деда написали жалобу в Народный контроль, и коллеги по обкому партии объяснили ему, что он ведет себя нескромно. Сделку аннулировали, автомобили возвратились на свои места, и дед так до конца своих дней и ездил на старой «Волге».

Вот что получил ответственный работник от государства, которое защищал на войне и которому потом организовал на пустом месте — буквально на пепелище — два процветающих пароходства. В конце 80-х годов в обществе широко обсуждалась «коррупция при Брежневе». Действительно, тот стихийный даосизм, который исповедовал Леонид Ильич — управлять так, чтобы ничего не менялось, в том числе и руководящие кадры, — способствовал разложению бюрократического аппарата, и в этом смысле Брежнев создал серьезные предпосылки для последующих «реформ». Но именно предпосылки. На фоне ельцинской «Семьи»[16] шалости брежневской дочки — детские шалости в прямом смысле слова. Советская коррупция носила скрытый (как ей и было бы положено в «цивилизованной» западной стране) и очаговый характер, т.е. она поражала определенные ведомства (торговля, «популярная музыка») и регионы, но не общество в целом. Основная масса бюрократии жила именно так, как конкретный начальник, чью имущественную декларацию мы вам только что представили.

Общаясь с иностранными коллегами, наше начальство не могло не сопоставлять свой уровень жизни с жизнью тех, кто руководил аналогичными предприятиями на Западе. Дома, машины, холодильники, возможность (или невозможность) передать все это детям. Этнографические наблюдения были безопасны для системы, пока у руля оставалось поколение, обязанное советской власти буквально всем, выигравшее под ее знаменами величайшую в истории войну и принимавшее всерьез ее идеологические догмы. Но старых бюрократов естественно и неизбежно сменяли «мальчики-мажоры» из песни Юрия Шевчука:

«Им хочется, бедным, в Майами или в Париж. А Уфа, Свердловск — разве это престиж?»…