Е.Э. Гущина типология субъективного/объективного в жанре мемуаров: газиел - солженицын

Объединение в рамках этого исследования книг одного из лучших журналистов Испании Газиела (1887 - 1964) и Солженицына (1918), чья деятельность с момента появления в печати “Одного дня Ивана Денисовича” практически сразу вышла за рамки только писательские, не случайно. Во-первых, они являются не только “соседями по времени” (определение Ю.Трифонова), но и ключевыми фигурами для своих культур - каталонской и русской соответственно. Журналистская, литературная, редакторская деятельность Газиела определяла “состояние умов” в Каталонии с момента появления его “Diari d’un estudiant” (1914) и вплоть до смерти в 1964 году. “Gaziel ens dona una llico de dignitat, de plenitud humana” (Leandre Amigo)¹. Творческую и политическую позицию Солженицына можно принимать или не принимать, но без него историю русской общественно-политической мысли и историю русской литературы представить уже невозможно. С 60-х годов фигура этого странного, упрямого бывшего лагерника, наделенного недюжинным писательским талантом и так много о себе думающего, решительно входит в русскую литературу. Во-вторых, и тот, и другой пишут не просто мемуары, а истории крупных печатных органов, определивших на долгое время развитие общественно-политической мысли своих стран. Книга Газиела (“Historia de “La Vanguardia”) - как писал он сам - “es la historia del primer diari de Catalunya, La Vanguardia, i saber el que jo hi feia a dins. Historia que el dia de dema ningu no fora capac de reconstruir”². Солженицын же пишет: “Я это все рассказываю о журнале и о Твардовском <...> И больно, что это никем потом не распутается, не объяснится” (“Бодался теленок с дубом”).

В этих книгах Газиела и Солженицына - драма людей и драма времени, “в котором было много государства и мало человечности” (И.Дедков). Оба писателя были и осознавали себя носителями духа свободы, нонконформизма в условиях тоталитарного государства.

Газиела и Солженицына сближают и их точки зрения на историю как таковую. Газиел воспринимает историю как констелляцию случайностей: “El cel constel lat de la nit, la imaginacio humana l’ha poblat d’astres benignes o malefics, que porten la “bona” o la “mala” fortuna. L’home viu dins aqueix element atzaros com el peix a l’aigua. I les peripecies incalculables, sempre noves, mai repetides <...> a traves del temps, constitueixen la materia de la Historia³.” По Газиелу, история не является ни “la mare de l’experiencia”⁴, ни “la clau de l’avenir”⁵. Бесполезно пытаться предугадать при помощи истории завтрашний день, ибо она играет человеком.

История неподвластна человеку. На эту же тему рассуждает и Солженицын: “Но и ГБ не дано предвидеть тайного смысла вещей, тайной силы событий. В их раскруте стали уже и ГБ, и я только исполнителями”. С точки зрения Солженицына, человеком и историей руководит некий верховный разум, т. е. Бог: “Теперь-то мне открылся высший и тайный смысл того горя, которому я не находил оправдания, того швырка от Верховного Разума, которого нельзя предвидеть нам, маленьким.”

Логично было бы предположить, что такой взгляд на историю исключает активное вмешательство человека в исторический процесс. Однако у Газиела и Солженицына это не так. Газиел пишет: “...la historia es una autentica i espantosa tragedia: la resultant atzarosa sempre imprevisible, no pas d’una lluita noble... entre el be i el mal<...> Historia es pura zoologia⁶.” История, по мысли журналиста, замешена на лжи, обмане, предательстве, эгоизме и преступлении. Люди борются друг с другом, подобно скорпионам или гадюкам. Но это не значит, что надо закрыть глаза и вознестись над схваткой. “Cal fer el cor fort i continuar endavant - si voleu salvar la pell... El qui sigui tan delicat per predre l’esma davant l’horror de la iniquitat mes gran, o tan tossut que vulgui continuar refiant-se de la santedat i la invulnerabilitat dels principis, antra a parar indefectiblement, sense saber quan ni com, sota les rodes del carro- el carro, es clar, de la historia”⁷. Солженицын уверен, что высший и тайный смысл истории понять человеку не дано. Но то, что хочет от него Верховный Разум, он понять может: “Для того была мне послана моя убийственная беда, чтоб отбить у меня возможность таиться и молчать, чтоб от отчаяния я начал говорить и действовать.” Задача человека - “понять небесный шифр” и начать действовать, преодолев страх. Только так, вопреки тоталитарному государству, можно почувствовать себя “свободным человеком в свободной стране”. И тогда человек, вслед за Солженицыным, сможет сказать: “Я чувствую, я вижу, как делаю историю”.

Такой взгляд на человека и историю окажет непосредственное влияние на специфику мемуаров как Газиела, так и Солженицына.

С конца XVII в. по XVIII в. в Европе настало время мемуаров. Границы между “документальной” и “художественной” прозой размываются, и возникает специфическая жанровая форма “роман-мемуары” (А.Строев). Автор такого типа мемуаров не ставил перед собой задачу точно воспроизводить факты. Это скорее роман, выполненный в форме воспоминаний. Его автор воспринимает себя в качестве литературного героя. Примером “романа-мемуаров” может служить “История моей жизни” Казановы или “Исповедь” Руссо.

XIX век становится “переходным” для жанра мемуаров. Автор воспоминаний перестает ощущать необходимость превратить свою жизнь в роман - для этого существуют иные жанровые формы. Мемуары пишутся для того, чтобы осмыслить прожитое как некое целое, придать ему осмысленность и связность. Конечно, в мемуарах по-прежнему на переднем плане личность автора и его точка зрения на события. Но в то же время мемуариста в гораздо большей степени начинает интересовать не он сам, а люди, которых встречал, события, в которых участвовал или которым был свидетелем.

ХХ век и укрепляет, и разрушает эту тенденцию. Укрепляет, потому что у автора мемуаров появляется желание максимально “документализировать” свое повествование, для чего в текст вводятся подлинные документы (“Эпилог” В.Каверина, “Бодался теленок с дубом” А.Солженицына и т. д.). Разрушает, потому что, как и в XVII-XVIII в., мемуары вновь становятся средством борьбы, средством самоутверждения личности. Прошлое корректируется, “подправляется”. Логика сюжета подчиняет себе правду жизни. Примером такого рода мемуаров может служить “Алмазный мой венец” В.Катаева.

Так возникает вопрос об объективности/субъективности в мемуарах. Между событиями “как они есть” и читателем стоит ТЕКСТ. Текст всегда кем-то создан и представляет собой событие, транслированное посредством языка. Язык кодирует событие, и поэтому одна и та же реальность, кодированная разными способами, дает различные, часто противоположные тексты. То есть: сколько людей видели одно и то же событие, столько и рассказов о нем. Кто запомнил больше, кто меньше, кто точнее, кто приблизительнее, кто видел часть, кто целое... К тому же любой рассказ предполагает наличие определенной композиции, подчинение имеющихся фактов определенной повествовательной логике, что вносит дополнительные искажения. А в конечном итоге текст кодируется на идеологическом уровне, так как нельзя не учитывать соображения политическо­го, религиозного, философского, этического порядка, воздействовавшие на рассказчика. Исходя из вышеперечисленного, можно сказать, что абсолютная объективность в жанре мемуаров недостижима.

Но существует два типа мемуаров: первый - это мемуары людей, ставших участниками чего-то необычного, или людей, чем-то выделяющихся; второй - мемуары людей, переживших то, что переживали другие, ничем особенным не отличающихся и не претендующих на особое место в истории. Мемуары второго типа рассказываются ради самого рассказа, ради простого свидетельства о времени и о себе, а не ради прямого воздействия на действительность. Это тот случай, когда “голос отрывается от своего источника, для автора наступает смерть” (Р.Барт). В данном контексте это означает, что для читателя мемуаров становится важен голос, а не его автор, свидетельство, а не личность самого свидетельствующего. Образцом таких мемуаров можно считать “Крутой маршрут” Е.Гинзбург. Рассказ ради рассказа (т. е. ради СВИДЕТЕЛЬСТВА) - это и есть искомое “объективное” в жанре мемуаров. Такие мемуары мы будем считать объективными.

Мемуары же первого типа пишутся ради воздействия на действительность. Это не свидетельство, но акт самоутверждения. В этом смысле они противоположны второму типу и - субъективны. Таковы мемуары Гезиела и Солженицына. Это закономерно. Дело не только в том, что и тот, и другой - личности незаурядные, выдающиеся. Но оба писателя в условиях тоталитарного государства были вынуждены оказаться по ту сторону баррикад. Отсюда острое желание выговориться, высказать свою точку зрения на происходящее. Тем более, что цензура (пусть и в разной степени) сдавливала горло и тому, и другому. Поэтому Газиел и Солженицын сосредоточены не столько на описывании истории, в создании которой сами принимали участие, сколько на описании СЕБЯ в истории, своей особой в ней роли. Их мемуары эгоцентричны и сугубо субъективны. Это попытка пожизненного самоутверждения в прошлом, самоопределения в истории. Они должны были “вмешаться” в историю: один (Газиел) потому, что не хотел попасть под ее колеса, другой (Солженицын) - потому, что почувствовал в себе силу пророка. В мемуарах оба “сводят счеты” и с историей, и с днем сегодняшним. Тоталитарное государство не позволило им полностью реализоваться в жизни. Особенности личности сделали их непонятными (или труднопонятными) для большинства современников. Это заставляет и Газиела, и Солженицына “дореализовываться” в мемуарах. Такой подход к написанию мемуаров следует обозначить как своеобразный “абеляризм”: это откровенная озабоченность тем, какими они предстанут в глазах современников (мемуары Солженицын писал параллельно с описываемыми событиями) и потомков (“Historia” - последняя, предсмертная книга Газиела).

_________________________

¹ Газиел преподал нам урок достоинства и человеческой цельности.

² Это история первой каталонской газеты - La Vanguardia -, которую я знаю изнутри. История, которую завтра никто не будет в силах восстановить.

³ Мать опыта.

⁴ Ключ к будущему.

⁵ Ночное небо с созвездиями человеческое воображение населяет звездами доброжелательными и зловредными, которые отвечают за добрую или злую судьбу. Как рыба плавает в воде, так человек живет во власти случая. Непредсказуемые превратности судьбы, всегда неожиданные, никогда не повторяющиеся, <...> составляют материю Истории.

⁶ История - настоящая и ужасная трагедия: она есть результат всегда непредсказуемого случая, а не благородной борьбы... между добром и злом. <...> История - это чистой воды зоология.

⁷ Нужно набраться мужества и двигаться вперед, если хотите спасти шкуру. <...> Тот, кто окажется столь нежным, чтобы упасть в обморок перед величайшей гнусностью, или настолько упрямым, чтобы продолжать верить в святость и в непоколебимость принципов, вот-вот окажется неминуемо, не зная когда и как, под колесами телеги - телеги истории.