С.А.Михеева философия истории максимилиана волошина

Сборник “Неопалимая Купина”, включивший стихи, созданные М.Волошиным в годину войн и революций, явил современникам нового поэта: признанный критик, тонкий ценитель и переводчик парнасцев, блестящий мистификатор, певец Киммерии предстал, по определению В.Вересаева, “мужественным, сильным, с простым и мудрым словом”, способным возвыситься над кровавым безумием вражды белых и красных (“молюсь за тех и за других”)¹и настаивать на своем праве - “в дни революции быть Человеком, а не Гражданином” (246). Сборник создавался как своеобразный дневник, историческая хроника катастрофической эпохи. Его событийная основа расшифрована автором в статье “Россия распятая”, но рассказывая историю создания отдельных стихов, о фактах, которые легли в их основу, поэт воссоздает историю своих прозрений.

Примечательна структура книги “Неопалимая Купина” при внешней хроникальности сюжета - от событий первой мировой войны до окончания гражданской, - внутренняя динамика его сложней. Первый цикл сборника - “Война”, открывается стихотворением “Россия”, а завершает книгу поэма “Россия”, как бы заключая тематическое кольцо и одновременно подчеркивая динамику чувства: от признания в любви к родной земле, к молитве за нее - поэма предваряется циклом “Возношение”, финальное стихотворение которого “Заклятье о русской земле”, а поэма о трагической судьбе родины завершается картиной Руси, просвеченной “заревом лампад, молитвами горящих о России” (200).

Это разорванное образно-тематическое кольцо, как и нарушение хронологической последовательности во II и III циклах, обнаруживает подводное течение авторской мысли. Неожиданный переход от зарисовок военного Парижа к событиям французской революции в “Пламенах Парижа”, предваряя IIIцикл “Пути России” о днях революционных потрясений, которые были пророчески предсказаны еще в статье “Пророки и мстители”, опубликованной в 1906 году, выявляет не только структурообразующий принцип сборника “Неопалимая Купина”, но и один из главных, основополагающих принципов исторической концепции М.Волошина - принцип аналогии.

В “Пророках и мстителях” поэт предлагает свое осмысление истоков и характера Французской революции, утверждает их как общую закономерность: “Духовный кризис наций, который является неизбежным бичом в руке каждой из Великих Революций, - это кризис идеи справедливости”... Пароксизм идеи справедливости, это - безумие революций” (274). Что подтверждается параллелью: Франция - Россия 1905 года, уже перешагнувшая “круг безумия справедливости и отмщения”. Кровавые дни в Петербурге воспринимаются как “мистический пролог великой народной трагедии”, надвигающейся “моровой язвы”, о которой писал Достоевский. Статья завершается стихотворением “Ангел мщения”, позднее включенным в цикл “Пути России”. “Ангел отмщенья, кровавый Ангел тамплиеров, у которого в руках меч, а глаза завязаны” восстал и пророчествует народу русскому: “Я камни закляну заклятьем вечной жажды, И кровь за кровь без меры потечет...” (293).

Устанавливая связь между далекими во времени и пространстве событиями, М.Волошин пытается разгадать их глубинный смысл. Так, революционный парад на Красной площади в Москве в марте 1917 года и нищие на ступенях лобного места, поющие древнерусские стихи, совместившись, высвечивают неожиданный, трагический смысл происходящего: “Русская революция будет долгой, безумной, кровавой... мы стоим на пороге нового Смутного времени” (314).

Исторические аналогии в “Путях России” различны по своему характеру: то это “русское прошлое, выявленное современностью” (“Великий Петр был первый большевик”, “Земли российской первый коммунист - Граф Алексей Андреич Аракчеев”), то современность, объясненная прошлым (“Русь! Встречай роковые годины: разверзаются снова пучины Неизжитых тобою страстей...” - 134), “они, как мы” и “мы, как они”. Главная же цель таких сопоставлений - осмыслить “психологическую историю человечества”, выявить “демонов истории, перекликающихся поверх формальной ткани событий” (441), “лики русских демонов”. Таким воплощением демонизма русской истории предстает царевич Дмитрий, а метаисторическим событием - Смутное время, границы которого определяют даты убиения царевича в Угличе и казни сына Лжедмитрия и Марины Мнишек в Москве: “Четверть века - мертвый, неизбывный - Правил я лихой годиной бед. И опять приду - чрез триста лет” (128). Смутное время как символическое событие, которому суждено возвращаться...

М.Волошин не чужд идее вечного возвращения, разделявшейся многими символистами и интерпретируемой то как дьявольское наваждение, то как бесцельное движение по кругу, то как “хоровод времен”. Однако ему ближе теория анамнеза (воспоминания) Вяч.Иванова. Суждение о том, что “все прошлое человечества, вся история животного мира записаны в свитках мозговых извилин”, неоднократно варьируется в его произведениях.

Христианское в своих истоках миросозерцание М.Волошина стремится преодолеть противоречие между христианским догматом о единократности событий прошлого и идеей вечного возвращения. Такая попытка предпринята в сборнике “Путями Каина”, который сам автор считал итоговым, надеясь в нем “сконцентрировать все... культурно-исторические и социальные взгляды, как они сложились за 20 лет жизни на Западе и как они выявились в плавильном огне русской Революции” (451), хотя в основных моментах его философско-историческая концепция обозначилась уже в начале 1900-х годов, о чем говорит сопоставление статьи “Демоны Разрушения и Закона” (1908) с “Путями Каина” (1926). Исторические метафоры статьи - “кулак”, “меч”, “порох” - предвосхищали мифологическую картину человеческой истории, развернутую в стихах с подобными же названиями.

“Плоть человека - свиток, на котором Отмечены все даты бытия” (204). Сборник своего рода попытка прочитать этот свиток, начертанные на нем письмена истории. Наверное, только поэт, прошедший горнило войн и революций, мог вопреки библейским канонам с такой убежденностью утверждать: “Вначале был мятеж, Мятеж был против Бога, и Бог был мятежом. И все, что есть, началось через мятеж” (201). Стихии огня, мятежа в основе его мироздания. Особое место занимает мифология огня, восходящая не только к Прометею, но и Агни, Ригведе и получающая новое толкование: “Есть два огня: ручной огонь жилища... огонь лампад и жертвоприношений” и “есть огонь поджогов и пожаров, степных костров. Неистовое пламя мятежей, Неукротимый факел Прометея” (205). Сквозь призму этого двуединства проясняется символика библейского образа, давшего название книге “Неопалимая Купина”: Россия - “Дивное диво! - горит, не сгорая” - огонь революции, испепеляющий и возрождающий. В этом же ряду и поэма об Аввакуме, его “огненном корабле” смерти и возвращении в “Ерусалим небесный”. Здесь корни волошинской демонологии горения и взрыва, лежащей в основе толкования им особой предназначенности России: “Европа шла культурою огня, А мы в себе несем культуру взрыва” (200).

“Тысячелетья огненной культуры” (205), воссоздаваемые поэтом, рождают определенные параллели с “Закатом Европы” О.Шпенглера, весьма отчетливые в стихотворении “Космос”, хотя М.Волошин не выстраивает жесткой системы циклов, смены культурных эпох. По собственному признанию, ему оказалась ближе шпенглеровская “идея судьбы-времени”, в ней он нашел подтверждение правоты своего взгляда на историю как историю человеческого Духа: “Мы, возводя соборы космогоний, Не внешний в них отображаем мир, А только грани нашего познанья” (232).

_________________________

¹ Волошин М. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников. М.: Правда, 1991. С.165. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страниц.