От критической теории к теории коммуникативного действия - Алхасов А.Я

опытом. Требуемая когерентность теоретического начала с целостным общественным процессом, к которому принадлежит и само социологическое исследование, также отсылает к опыту. Но взгляды такого рода происходят в последней инстанции из фонда донаучно аккумулированного опыта, который еще не отбросил в качестве чисто субъективных элементов резонансную почву жизненно-исторически центрированной социальной среды (Umwelt), (S.20) то есть приобретенное целостным субъектом образование (Bildung). Этот предварительный опыт общества как тотальности направляет проект теории, в которой эта тотальность артикулируется и, целиком через конструкции которой, вновь контролируется на опыте. Так как включительно также и на ступени, на которой эмпирия как организиванное наблюдение полностью отделилось от мышления и выступила против него, представшего в виде собранных воедино гипотетически необходимых предложений, то должно быть достигнуто соответствие; диалектическая теория также не посмеет еще выступить против таким образом ограниченного опыта. С другой стороны, она не обязана отказываться от всех мыслей, которые уклоняются от этого контроля. Не все теоремы можно переводить на формальный язык гипотетико-дедуктивной связи; не все из них можно без ущерба доказать с помощью эмпирических данных - по меньшей мере центральные.

...Диалектическое понятие общества как тотальности требует, чтобы аналитические инструменты и общественные структуры проникали друг в друга как зубчатые колеса. Герменевтическое предвосхищение тотальности должно доказывать себя более чем инструментально, оно должно проявить себя в качестве правильного в ходе экспликации - именно как соизмеренное с самим предметом, когда этой предположенной сетью наилучшим образом охватывается многообразие явлений. Только на фоне этого притязания становится ясным смещение акцентов (Gewichts) в отношениях между теорией и эмпирией: с одной стороны, в рамках диалектической теории, сами категориальные средства, которые помимо прочего притязают на чисто аналитическую значимость, должны подтверждаться (S.21) на опыте; но, с другой стороны, этот опыт не идентифицируется с контролируемым опытом, так чтобы мысли и без строгой фальсификации быть косвенно способной к тому, чтобы сохранить научную легитимацию.

3. Отношение между теорией и опытом определяет также отношение между теорией и историей. Аналитико-эмпирические методы постоянно стремятся к перепроверке гипотез одним и тем же способом независимо от того, идет ли речь об историческом материале или о явлениях природы. В обоих случаях наука, которая серьезно претендует на это звание, должна действовать генерализирующе; и закономерные зависимости, которые она фиксирует, по своей логической форме являются одними и теми же. Из этой процедуры, с помощью которой на опыте контролируется надежность гипотез, следует специфический результат опытно-научных теорий: они позволяют сделать условные предсказания о предметных или опредмеченных процессах. Так как мы проверяем теорию тем, что сравниваем предсказанные события с фактически наблюдаемыми, то эмпирически исчерпывающе

41

проверенная теория на основе своих общих предложений, то есть законов, и с помощью рамочных условий (Randbedingungen), которые определяют данный случай, позволяет нам подвести этот случай под закон и дать прогноз для данной ситуации. Описываемую рамочными условиями ситуацию обычно называют причиной, а предсказанное событие - следствием. Если мы используем некоторую теорию для предсказания события таким образом, то это означает, что мы можем «объяснить» это событие. Условные прогнозы и каузальное объяснение являются различными выражениями для обозначения одного и того же результата теоретических наук.

Согласно аналитической теории науки исторические науки также соизмеряют себя по подобным критериям; однако они комбинируют логические средства для другого познавательного интереса. Их целью является не выведение и подтверждение универсальных законов, а объяснение индивидуальных событий. При этом историки допускают множество тривиальных (S.22) законов, главным образом психологических или социологических правил опыта, чтобы умозаключать от данного события к гипотетической причине. Логическая форма каузального объяснения всегда остается одной и той же; но гипотезы, об эмпирической проверке которых идет речь, относятся в генерализирующих науках к дедуктивно полученным законам при произвольно заданных рамочных условиях, а в исторических науках - к самим рамочным условиям, которые при прагматически предположенных правилах повседневного опыта интересуют в качестве причины очевидного индивидуального события. При анализе определенных причин единичных событий законы, на которые молча опираются, станут, вероятно, проблематичными; но как только интерес исследования отклоняется от гипотетических сингулярных предложений, которые должны объяснять специфические события, и главным образом (ueberhaupt) направляется на гипотетически общие предложения, например, на до сих пор просто предполагавшиеся (unterstellten) законы социального поведения, так историк сразу становится социологом; в этом случае анализ принадлежит области теоретической науки. Из этого Поппер делает вывод, что проверка гипотез не входит в задачи истоических наук. Эмпирические однообразия, которые выражаются в форме общих предложений о функциональной зависимости ковариантных величин, принадлежат к иному измерению, нежели конкретные рамочные условия, которые можно понимать как причины определенных исторических событий. В соотвествии с этим вообще не может существовать что-либо похожее на исторические законы. Применимые в исторических науках законы имеют тот же самый статус, что

ивсе остальные естественные законы.

Впротивоположность этому диалектическая теория общества утверждает зависимость единичных событий от тотальности; она должна отвергнуть ограниченное применение понятия закона. Ее анализ, выходя за пределы частных отношений зависимости исторически нейтральных величин, нацеливается на объективную связь, которая одновременно определяет также и направление (S.23) исторического развития. Однако при

42

этом речь идет не о тех так называемых динамических закономерностях, которые точные опытные науки разрабатывают на моделях процессов. Законы исторического движения претендуют на одновременно всеобъемлющую и ограниченную значимость. Так как они не абстрагируются от специфической связи эпохи, ситуации, то они не обладают ни в коем случае всеобщей значимостью. Они обращены не к антропологически выстоявшимся структурам, не к исторически постоянному, а к соответственно (jeweils) конкретной сфере применения, которая определена в измерении в целом одноразового и в своих стадиях неповторимого процесса развития, то есть уже в знании самого предмета, а не просто аналитически. С другой стороны, область притязаний является также и обширной, как раз в силу того, что она охватывает не распространенные повсеместно отношения единичных отношений и изолированных связей, а такие фундаментальные отношения зависимости, которые определяют социальный жизненный мир, эпохальное состояние в целом именно как тотальность и воздействуют на нее во всех ее моментах: "Всеобщность социально-научных законов является вообще таковой не понятийного объема, под которую без ущерба для себя подпадают единичные вещи, а относится постоянно и существенно к отношению всеобщего и особенного в его исторической конкретности."

Исторические закономерности такого типа характеризуют движения, которые, будучи опосредованными сознанием действующих субъектов, осуществляются в тенденции. Одновременно они претендуют на выражение смысла исторической жизненной связи. В этом отношении диалектическая теория общества действует герменевтически. Для нее понимание смысла, которому анали-тико-эмпирические науки приписывают чисто эвристическую ценность, является конститутивной. Ведь она приобретает свои категории вначале из сознания ситуации самих действующих (S.24) индивидов; в объективном духе социального жизненного мира артикулируется смысл, на который опирается социологическое толкование, и притом идентифицирующе и критически одновременно одновременно. Диалектическое мышление выделяет догматику переживаемой ситуации не просто через формализацию, оно естественно как бы в самом процессе через действующие традиции целиком передает подразумеваемый смысл и раскрывает его. Дело в том, что зависимость этих идей и интерпретаций от структуры интересов объективной связи общественного воспроизводства запрещает оставаться на уровне субъективно смыслопонимающей герменевтики;

объективно смыслопонимающая теория должна также учитывать тот момент овеществления, который исключительно и имеют перед глазами объективирующие методы.

Подобно тому как диалектика избегает объективизма, при котором общественные отношения исторически действующих людей анализируются как закономерные отношения между вещами, точно так же она защищается против опасности идеологизации, которая существует в той мере, в какой

43

герменевтика наивно меряет отношения только на том, чего она субъективно придерживается. Теория будет удерживать этот смысл, но только для того, чтобы за спиной субъектов и институтов мерять его на том, чем они действительно являются. Тем самым она открывает себе историческую тотальность социальной связи, понятие которой раскрывает уже субъективно бессмысленное принуждение отражающихся на индивидах отношений как фрагменты объективной смысловой связи и через это критикует их; теория «должна пребразовывать понятия, которые она как бы привносит извне, в такие, которые вещь имеет о себе, в то, чем вещь сама хотела бы быть, и противопоставлять это тому, чем они являются. Она должна заменить косность здесь и сегодня данного предмета полем напряжения между возможным и действительным... Но поэтому выведенные из нее гипотезы, предсказания ожидаемого по правилам поведения не совсем адекватны ей.» Тем, что диалектический способ рассмотрения связывает понимающий метод такого рода с опредмечивающими процедурами каузально-аналитической (S.25) науки и узаконивает оба во взаимно превосходящей друг друга критике, он упраздняет разрыв теории и истории: по положению одной стороны история должна как бы без теории довольствоваться объяснением специфических событий, согласно герменевтической реабилитации - созерцательным осознанием прошлых смысловых горизонтов. Тем, что с помощью теории объектино смыслопонимающе можно проникнуть в саму историю, будущему отныне должна открываться историческая наука (Historic), если по-другому должно быть избегнуто философско-историческое гипостазирование такого смысла. Общество обнаруживает себя в тенденциях своего исторического развития, то есть в границах своего истоического движения, начиная как раз с того, чем оно не является: «Каждое понятие структуры современного общества предполагает, чтобы определенная воля к преобразованию этой социальной структуры в направлении к будущему, к приданию ей того или иного направления как бы полагалась или признавалась исторически значимой (т.е. действенной). Само собой разумеющимся является нечто другое, а именно: желанно ли это будущее практически, разработано ли фактически в своих направлениях, предпринято ли как политика, - или она применяется как конститутивный элемент теории, как гипотеза». С практическим намерением социальные науки могут работать только таким оим образом одновременно исторически и систематически, причем разумеется это намерение, со своей стороны, также должно рефлексироваться из той же самой объективной связи, анализ которой оно только и делает возможным; эту легитимацию оно отличает от субъективно произвольного «отнесения к ценности» Макса Вебера.

4. С изменением отношения теории к истории меняется отношение науки к практике. Историческая наука, которая строго ограничивается опытно-научным каузальным объяснением индивидуальных событий, непосредственно имеет только ретроспективную ценность; познания такого типа не годятся для жизненно-практического применения. При таком подходе скорее релевантно знание эмпирически доказанных гипотез; они

44

позволяют делать условные прогнозы и могут поэтому быть переведены в технические (S.26) рекомендации для целерационального выбора средств. Техническое преобразование естественнонаучных прогнозов основывается на этом логическом отношении. Соответственно, из социально-научных законов также можно развивать техники для области общественной практики, а именно социальные техники, с помощью которых мы можем подчинить себе общественные процессы так же, как и природные. Использующая аналитико-эмпирические методы социология может поэтому претендовать на роль вспомогательной науки для управления. Однако условные, и тем более технически пригодные, предсказания можно получить только из теорий, которые относятся лишь к изолируемым полям и неподвижным связям с повторяющимися или же повторяемыми процессами. Но общественные системы стоят в исторических жизненных связях, они не принадлежат к повторяющимся системам, для которых возможны основательные с опытно-научной точки зрения высказывания. Соответственно, радиус действия социальных техник ограничивается частичными отношениями между изолируемыми величинами; сложные зависимости более высокой степени уклоняются от научно контролируемых вторжений, тем более общественые системы.

Однако если мы оговариваем себе помощь от разрозненных и единичных техник для планомерной политической практики примерно в том смысле, в котором Маннгейм хотел назначить ее для реорганизации общества, а Поппер -для реализации смысла в истории, то целостный анализ не является излишним и по позитивистским масштабам. Этот анализ должен бы развернуть из исторических связей перспективу общества в целом как субъекта сознательного действия, в которой только мы можем осознать практически значимые отношения между целями и средствами и возможные социальные техники. Тогда для этой эвристической цели допустимы также, согласно Попперу, общие интерпретации больших исторических событий. Они не ведут к теориям, которые были бы проверяемыми (S.27) в строго эмпирическом смысле, так как та же самая точка зрения, которая направляет интерпретацию с учетом релевантных проблем современности, уже задолго до этого определяет также и выбор привлеченных для подтверждения фактов. Но мы позволяем таким интерпретациям как прожекторам отбрасывать свет на наше прошлое в ожидании высветить в его отблеске релевантные отрезки современности так, чтобы мочь познать частичные отношения с практических точек зрения. Социальные техники сами опираются на общие, нейтральные по отношению к историческому развитию закономерности, но они формируются в рамках эвристически плодотворного целостного исторического взгляда, который в конечном счете выбран произвольно. Общественная связь, в которую мы вторгаемся социальнотехнически, придерживается измерения оторванного от долженствования бытия так же строго, как и, наоборот, точка зрения нашей интерпретации и проект практики придерживается измерения оторванного от бытия долженствования. Отношение науки к практике основывается, как и

45

отношение теории к истории, на строгом различении фактов и решений: история имеет столь же мало смысла, как и природа, но мы можем силой решения положить смысл и энергично пытаться вновь и вновь реализовать его в истории с помощью научных социальных техник.

В противоположность этому диалектическая теория общества может указать на пропасть, зияющую между практическими вопросами и овладением техническими задачами, не говоря уже о реализации смысла, который, выходя далеко за пределы уже такой удачной манипуляции овеществленными процессами, касался бы структуры общественной жизненной связи в целом, а именно требовал бы ее эмансипации. Этой тотальностью и самим ее историческим движением порождаются реальные противоречия и реактивно вызываются толкования, которые ориентируют участие (Einsatz) социальных техник на по видимости свободный выбор целей. Только в той мере, в какой практические намерения нашего целостного исторического анализа, в котором, следовательно, могут быть освобождены от настоящего произвола управляемые точки зрения той великодушно допускаемой Поппером «общей интерпретации» и, со своей стороны, диалектически (S.28) легитимированы из объективной связи, только в этой мере мы вообще имеем право ожидать научной ориентации в практическом действии. Историю мы можем делать лишь в том отношении, в котором она сама идет нам навстречу как делаемая. В этом смысле преимуществом, в то же время и обязанностью, критической социальной науки является то, что она может позволить себе, чтобы сам ее предмет ставил свои проблемы: «Науку фетишизировали бы, если бы ее имманентные проблемы радикально отрывали от реальных, которые бледно отражаются в ее формализмах». Это высказывание Адорно является диалектическим ответом на постулат аналитической теории науки: проверять непреклонно руководящие познанием интересы на том, мотивированы ли они научноимманентно или просто жизненно-практически.

Таким образом обсуждение отношения науки к практике с необходимостью ведет к пятому и последнему вопросу, по которому различается самопонимание обоих типов социальной науки: к проблеме так называемой ценностной свободы (свободы от оценок) в историческом и теоретическом исследовании.

Однако этот вопрос я не хотел бы обсуждать, подобно предшествующим, чисто дескриптивно. При топологическом определении научных точек зрения систематическое исследование не может позволить себе довольствоваться этим. Так как обе стороны выдвигают принципиально одинаковые рационалистические притязания на критические и самокритические способы познания, необходимо принять решение: то ли диалектика переступает границы контролируемой рефлексии и узурпирует для тем более опасного обскурантизма имя разума, как утверждает позитивизм; то ли, наоборот, кодекс точных опытных наук произвольно не затрагивает (оставляет в покое - stillstellt) широкую рационализацию и от имени точного различения и сильной эмпирии обращает силы рефлексии в

46

санкции против самого мышления. Диалектика несет бремя доказательства (S.29) этого утверждения, так как она не остается как позитивизм при голом отрицании, а прежде всего утвердительно связывается с институционализированным в научном предприятии рассудочным мышлением: она должна имманентно критиковать аналитико-эмпирические методы исследования в их собственном притязании. Правда редукция к методололгическому рассмотрению, то есть методическое элиминирование вещного, с помощью которого логический абсолютизм обосновывает свою значимость, порождает трудности;

диалектика не может легитимировать собственную значимость в измерении, за пределы которой она по меньшей мере выходит - она вообще не может быть удостоверена посредством принципов, ее доказательством является только сама развиваемая теория. Однако диалектическое мышление, коль скоро оно серьезно относится к себе, обязано принять размежевание в определенном противной стороной измерении: исходя из собственных позиций противоположной стороны, оно должно все же суметь в соответствии признанными масштабами частичного разума убедить опытнонаучный рационализм в том, что обязательная рефлексия выходит за пределы его самого как неполной рационализации.

6. Позитивистски ополовиненный рационализм

(S.45) Против позитивистски ополовиненного рационализма

Моя критика не направлена против исследовательской практики строгих опытных наук, не направлена также против научной социологии поведения -коль скоро таковая существует; но другой вопрос, может ли последняя существовать за пределами социально-психологического исследования малых групп. Моя критика направлена исключительно против позитивистского толкования таких процессов исследования, потому что ложное сознание правильной практики оказывает обратное влияние на нее. Я не оспариваю, что аналитическая теория науки поощряла (gefoerdert hat) исследовательскую практику и внесла вклад в прояснение методологических решений. Наряду с этим позитивистское самопонимание (понимание) сказывается ограничительно; оно умалчивает об обязательной рефлексии границ эмпирико-аналитической (и формальной) теории науки. Я выступаю против этой скрыто нормативной функции ложного сознания. (S.46) Согласно позитивистским запретительным нормам все проблемные области должны быть исключены из дискуссии и оставлены иррациональной позиции, хотя они, как я полагаю, вполне подлежат критическому разъяснению. Вообще, если те проблемы, которые связаны с выбором норм и влиянием аргументов на позицию, не были бы доступны критическому выяснению и оставались бы предоставленными лишь чистому решению (Dezision), тогда и методология самих опытных наук была бы не менее ир-

47

рациональной. Поскольку наши шансы достигнуть согласия о спорных проблемах на рациональном пути фактически прямо ограничены, то я считаю опасными принципиальные оговорки, которые мешают нам исчерпать эти шансы. Правда, чтобы удостоверить себя в пределах всеобъемлющей рациональности и чтобы выйти за рамки позитивистской видимости, я вступаю на старомодный путь. Я верю в силу саморефлексии: когда мы рефлексируем то, что происходит в исследовательском процессе, мы убеждаемся, что мы уже двигаемся в горизонте разумной дискуссии, который продвинут дальше, чем это считает дозволенным позитивизм.

Альберт изолирует мои аргументы от связи имманентной критики воззрений Поппера. Они смешиваются друг с другом так, что я сам опять едва узнаю их. Кроме того, Альберт создает впечатление, будто бы я хотел с их помощью ввести наряду с твердо прижившимися методами социальнонаучного исследования нечто вроде нового "метода". Ничего подобного я не имел в виду. Теорию Поппера я выбрал для полемики потому, что он уже сделал шаг в сторону моих сомнений против позитивизма. Под влиянием Расселла и молодого Витт-генштейна Венский кружок М.Шлика первым изложил ставшие классическими принципы теории науки. В этой традиции Поппер занимает собственную позицию: с одной стороны, он является видным представителем аналитической теории науки и все же уже в двадцатых годах критиковал эмпиристские предпосылки новейшего позитивизма. Попперовская критика (S.47) разрабатывает первую ступень саморефлексии позитивизма, под влиянием которого он остается все же настолько широко, что не разгадывает объективистской видимости того, будто теории отражают факты. Поппер не рефлексирует технический познавательный интерес опытных наук, да и вообще решительно отвергает прагматические воззрения. Мне не остается ничего другого как восстановить связь моих аргументов с попперовскими проблемами, которую Альберт изменил до неузнаваемости. Переформулируя уже осуществленную мною критику в соответствии с упреками, которые выдвинул против нее Альберт, я надеюсь, что они в своей новой форме вызовут меньше недоразумений.

Альберт приписывает мне в первую очередь конечно непонимание упреков. Он считает, что я пребываю в заблуждении относительно следующих пунктов:

-о методологической роли опыта;

-о так называемой базисной проблеме;

-об отношении методологических и эмпирических высказываний;

-о дуализме фактов и норм.

Далее Альберт утверждает, что прагматистское толкование эмпирикоаналитических наук ложно. Наконец, он считает противопоставление догматически удерживаемых и рационально обосновываемых позиций ложно поставленной проблемой, которая как раз преодолевается попперовским критицизмом. Оба эти возражения я обсуждаю в связи с теми четырьмя "заблуждениями", которые я хотел бы прояснить по порядку. Читатель мог бы тогда решить, чью сторону ему занимать.

48

Я неохотно обременяю специальный социологический журнал частностями теории науки; но мы не можем вести дискуссию, пока стоим над вещами, а не в них.

I. Критика эмпиризма

... Альберт справедливо указывает на то, что в теории может входить опыт любого происхождения (S.48), все равно, возникает ли он из потенциала повседневного опыта, из унаследованных мифов или из спонтанных переживаний. Он должен лишь удовлетворять тому условию, чтобы переводиться в проверяемые гипотезы. Для самой этой проверки, напротив, допускается лишь определенный тип опыта - регламентируемый через экспериментальные, или аналогичные, мероприятия чувственный опыт; мы говорим также о систематическом наблюдении.

Я никоим образом не ставил под вопрос тот самый приток нерегламентированного опыта в потоке творящей гипотезы фантазии (сознания);

столь же мало я недооценивал бы преимущество ситуаций проверки, которые организуют через повторяемые тесты чувственный опыт. Но ... не предустанавливается ли через такое определение условий проверки возможный смысл эмпирической значимости высказываний; и если это так, то какой смысл значимости тем самым предвосхищается. Опытная основа точных наук не независима от норм, которые сами эти науки применяют к опыту.

Очевидно, что процедура проверки, которую Альберт полагает единственной, является лишь одной среди многих. Моральные чувства, лишения и фрустрации, жизненно-исторические кризисы, изменения установок в ходе рефлексии опосредуют другие опыты. Они могут быть подняты с помощью соответствующей нормы до уровня проверочной инстанции...

Поппер оспаривает тезис об очевидной самоданности сущего в чувственном опыте. (S.49)

Идея непосредственно данной реальности и очевидной истины не выдерживала познавательно-критической рефлексии. Притязание чувственного опыта на окончательную очевидность отклонено со времени кантовского доказательства существования категориальных элементов нашего восприятия. Гегелевская критика чувственной достоверности, пирсовский анализ вовлеченного в систему действия восприятия, гуссерлевская экспликация предпредикативно-го опыта, адорновское сведение счетов с философией изначального с различных исходных точек доказали, что неопосредованное знание не существует. Поиск изначального опыта непосредственного, очевидно, тщетен. Уже простое восприятие предоформлено категориально не только физиологическим устройством - оно определено предшествующим опытом, определено традированным и выученным точно так же, как и предвосхищенным, горизонтом ожиданий, да

49

и вообще мечтаний и страхов. Поппер формулирует это воззрение предложением о том, что наблюдения уже всегда имплицируют интерпретации в свете проведенных опытов и унаследованных знаний. Еще проще: опытные данные являются интерпретациями в рамках предшествующих теорий; отсюда они разделяют их гипотетический характер. Поппер выводит из этого обстоятельства радикальные следствия. Он нивелирует все знание на уровне мнений, предположений, с помощью которых мы гипотетически дополняем недостающий опыт и интерполируем нашу неосведомленность о скрытой действительности. Эти мнения и проекты (Entwuerfe) отличаются лишь по степени их проверяемости. Проверенные предположения, которые вновь и вновь подвергаются серьезным тестам, также не удовлетворяют (erfueblen) статусу доказанных высказываний; они остаются предположениями, конечно такими, которые до сих пор выдерживали все попытки элиминации, одним словом: хорошо апробированными гипотезами.

Эмпиризм делает, как и традиционная критика познания вообще, попытку обосновать значимость точных наук через обращение к источникам знания. Вследствие этого источники знания, чистое мышление и традиция не обладают авторитетом так же, как и чувственный опыт. (С.50) Ничто из них не может претендовать на непосредственную очевидность и изначальную значимость, ничто, следовательно, не может претендовать на силу легитимации. Источники знания уже всегда загрязнены, путь к началам загорожен. Поэтому вопрос о происхождении познания должен замещаться вопросом о ее значимости. Требование верификации научных высказываний авторитарно, поскольку значение высказываний оно ставит в зависимость от ложного авторитета смысла. Вместо этого вопроса о легитимирующем истоке знания мы должны ставить вопрос о методе, с помощью которого среди массы принципиально недостоверных мнений могут быть открыты и удержаны (dingfest gemacht) определенно ложные.

Эту критику Поппер ведет настолько далеко, что она невольно проблематизирует еще и свое собственное предложение по решению. Поппер снимает покров ложного авторитета с эмпиристского обращения к истокам знания; он справедливо дискредитирует изначальное знание в любой его форме. Но заблуждения также проверяются на неистинность при наличии критериев значимости. Для удостоверения в них мы должны представлять аргументы; где мы должны искать их, если опять не в забытом (выключенном - ausgeschalteten) измерении хотя и не истока, но все же образования знания? В противном случае масштабы фальсификации остались бы произвольными. Поппер хочет одинаково медиатизировать истоки теорий, а именно наблюдение, мышление и традицию, по отношению к методу проверки, по которому эмпирическая значимость только и должна измеряться. Но к сожалению этот метод, со своей стороны, может быть обоснован лишь путем возврата по меньшей мере к одному из источников знания, к традиции, хотя и традиции, которую Поппер называет критической. Выявляется, что традиция является независимой переменной, от которой в

50