От критической теории к теории коммуникативного действия - Алхасов А.Я

трасты в таких понятиях, как вменяемость и автономия. Только вменяемые лица могут (S.34) вести себя рационально. Если их рациональность измеряется по успеху целенаправленных вмешательств, то достаточно потребовать, чтобы они могли выбирать между альтернативами и контролировать некоторые условия окружающего мира. Но если их рациональность измеряется по удаче (Gelingen) в процессах взаимопонимания, то недостаточно ссылаться на такие способностям. В связях коммуникативного действия в качестве >рационально-го< смеет выступать (gelten) только тот, кто как член коммуникационного сообщества может ориентировать свое действие на интерсубъективно признанные притязания на значимость. С различными понятиями вменяемости могут сочетаться различные понятия автономии. Высокая мера когнитивноинструментальной рациональности обеспечивает большую независимость от ограничений, которые накладывает контингентный окружающий мир на самоутверждение целенаправленно действующих субъектов. Высокая мера коммуникативной рациональности расширяет внутри коммуникационного сообщества пространство действия для естественного координирования и консенсусного урегулирования конфликтов действий (коль скоро последние восходят к когнитивным диссонансам в узком смысле слова).

Дополненное в скобках ограничение необходимо, пока мы разрабатываем понятие коммуникативной рациональности руководствуясь констативными выражениями. М.Поллнер также ограничивает "зрелое мышление (рациональность)" теми случаями, в которых возникает разногласие о чем-либо в объективном мире. Но рациональность людей (Personen) проявляется, очевидно, не только в способности достигать согласия по поводу фактов и эффективно действовать.

(2) Обоснованные утверждения и эффективные действия являются, конечно, знаком рациональности. Способных к речи и действию субъектов, которые по возможности не заблуждаются по поводу фактов и отношений между целями и средствами, мы пожалуй назовем рациональными. Но очевидно существуют иные типы выражений, для которых есть полные основания, хотя они не связаны с притязаниями на истинность или успех. В связях коммуникации мы называем рациональными не только того, (S.35) кто выдвигает утверждение и может обосновать его против критики тем, что указывает на соответствующие свидетельства (Evidenzen). Рациональным мы называем также и того, кто следует существующей норме и может оправдать свое действие против критика тем, что он объясняет данную ситуацию в свете легитимных ожиданий поведения. Рациональным мы называем даже того, кто откровенно выражает желание, чувство или настроение, выдает тайну, сознается в поступке и т.д. и кто может обеспечить критику достоверность о таким образом обнаруженном переживании тем, что он делает из этого практические выводы и ведет себя затем последовательно.

Регулируемые по нормам действия и экспрессивные самопредставления, подобно констативным речевым актам, также имеют характер смысловых, понятных в своем контексте выражений, которые

101

связаны с критизируемым притязанием на значимость. Вместо отношения к фактам они состоят в отношении к нормам и переживаниям. Действующее лицо выдвигает притязание на то, что его поведение правильно при ссылке на признаваемый как легитимный нормативный контекст и что экспрессивное выражение привилегированно доступного ему переживания подлинно (искренне -wahrhaftig). Эти выражения - как и констативные речевые акты - также могут быть неудачными (fehlschlagen). Для их рациональности также конститутивна возможность интерсубъективного признания критизируемого притязания на значимость. Знание, которое воплощено в регулируемых по нормам действиях или в экспрессивных выражениях, ссылается все же не на существование обстоятельств дела, а на значимость норм по долженствованию (Sollgeltung von Normen) и на проявление (Vorsche-in-Kommen) субъективных переживаний. С их помощью говорящий может соотноситься не с чем -то в мире, а только с чемто в общем социальном или, соответственно, в собственном субъективном мире. На этом месте я довольствуюсь предварительным указанием на то, что существуют коммуникативные акты, которые характеризуются иными отношениями к миру и связаны с иными притязаниями на значимость, нежели констативные выражения.

Выражения, которые связаны с нормативной правильностью или субъективной искренностью подобным же образом, каким другие акты связаны с притязанием на пропозициональную значимость и (S.36) эффективность, составляют центральную предпосылку для рациональности: они могут обосновываться и критиковаться. Это действительно только для типа высказываний, которые не обеспечены ясно очерченным притязанием на значимость, то есть для оценочных выражений, которые ни не являются просто экспрессивными, ни не выражают просто частное чувство или потребность, ни не ссылаются нормативную обязательность, то есть становится конформным генерализированному ожиданию поведения. И все же для таких оценочных выражений могут существовать полные (gute) основания: свое желание каникул, свое пристрастие к осеннему ландшафту, свое отвержение воинственности, свою ревность к коллегам действующее лицо может объяснять критику с помощью ценностных суждений. Ценностные стандарты ни не обладают интерсубъективностью признанных норм, ни не являются совершенно частными. Все же мы различаем между разумным и неразумным использованием тех стандартов, которыми члены культурного и языкового сообщества интерпретируют свои потребности.

Акторы ведут себя рационально до тех пор, пока они применяют такие предикаты как пряный, привлекательный, непривычный, страшный, отвратительный и т.д. таким образом, что другие члены их жизненного мира могут при этих описаниях распознать (wiedererkennen) собственные реакции на подобные ситуации. Но если они, напротив, применяют ценностные стандарты по собственному разумению так, что они более могут не считаться с культурно согласованным пониманием, они ведут себя идиосинкратично. Среди таких частных оценок могут быть и некоторые, что обладают (S.37)

102

инновативным характером. Они характеризуются аутентичным выражением, например, через ощутимую - то есть эстетическую - форму произведения искусства. Напротив, идио-синкратические выражения следуют застывшим образцам - их содержание по значению не делается доступным с помощью силы поэтической речи или творческого воображения и имеет только частностный характер. Спектр таких выражений простирается от безобидных причуд наподобие пристрастия к запаху гнилых яблок до клинически заметных симптомов, например пугливой реакции на открытые места (тела - прим. сост.). Тот, кто объясняет свою ли-бидозную реакцию на сгнившее яблоко ссылкой на "обманывающий", "неизмеримый", "вызывающиий головокружение" запах, тот, кто объясняет паническую реакцию на открытые места их "парализующей", "свинцовой" (тяжелой -bleiemer?), "липкой" (soghafter) пустотой, не встретит понимания в практике повседневности большинства культур. Этим, воспринимаемым как отклоняющиеся, реакциям не хватает обосновывающей способности (Kraft) привлеченных ценностей. Эти пограничные случаи лишь подтверждают, что содержащиеся в желаниях и чувствах принятие позиции и впечатлительность, которые могут быть выражены в ценностных суждениях, состоят во внутреннем отношении к основаниям и аргументам. Тот, кто в своих установках и оценках ведет себя так частностно (privatistisch), что последние не могут быть объяснены и превращены в убедительные через обращение к ценностным стандартам, тот не ведет себя рационально.

Заключая, можно сказать, что регулируемые по нормам действия, экспрессивные самопредставления и оценочные выражения расширяют констативные речевые действия до коммуникативной практики, которая на фоне жизненного мира направлена (angelegt ist) на достижение, сохранение и обновление консенсуса, а именно консенсуса, который основывается на интерсубъективном признании критизируемых притязаний на значимость. И рациональность тех, кто принимает участие в этой коммуникативной практике, измеряется по тому, смогли ли они обосновать свои выражения при подходящих {geeigneter) обстоятельствах, внутренне присущая повседневной коммуникативной практике рациональность ссылается, таким образом, на практику аргументации как инстанцию (Berufungsinstanz), которая способствует тому, (S.38) чтобы другими средствами продолжить коммуникативное действие, если разногласие не может более быть устранено с помощью повседневной рутины и все же не должно решаться с помощью непосредственного или стратегического приложения силы. Поэтому я полагаю, что понятие коммуникативной рациональности, которое относится к до сих пор еще непроясненной систематической связи универсальных притязаний на значимость, должна быть адекватно (angemessen) эксплицирована с помощью теории аргументации.

Аргументацией мы называем тип речи, в котором участники тематизируют спорные притязания на значимость и пытаются реализовать или критиковать их с помощью аргументов. Аргумент содержит основания, которые систематически связаны с притязанием на значимость

103

проблематичного выражения. "Сила" аргумента измеряется - в данном контексте - по убедительности оснований; последняя проявляется, среди прочего, в том, может ли аргумент убеждать участников дискурса, то есть мотивировать к принятию соответствующего притязания на значимость. На этом фоне мы можем оценивать рациональность способного к речи и действию субъекта также и по тому, как он при данных условиях ведет себя в качестве участника аргументации: "Всякий участвующий в аргументации показывает свою рациональность - или отсутствие ее - способом, которым он трактует и реагирует на выдвижение (offering) оснований за или против притязаний. Если он >открыт аргументации-< он будет либо признавать силу этих оснований, либо стремиться отвечать на них, и в любом случае он будет вести себя >рациональным< образом. Если он, наоборот, >глух к аргументации<, он может либо игнорировать противоположные основания, либо отвечать на них догматическими утверждениями, и в любом случае ему не удается обращаться с вопросами >рациональ-но<" Способности рациональных выражений к обоснованию соответствует -на стороне людей (Personen), которые ведут себя рационально, - готовность выставить себя перед критикой и, в случае надобности, по-настоящему участвовать в аргументации.

Рациональные выражения также способны к улучшению на основе своей критизируемости: мы можем исправить неудачные попытки, когда удается идентифицироввать допускаемые нами ошибки. (S.39) Понятие обоснования связано с понятием научения. Аргументация играет также важную роль и для процессов научения. Так, мы называем рациональным лицо, которое выражает обоснованные в когнитивно-инструментальной сфере мнения и эффективно действует; однако эта рациональность остается случайной, когда она не связана со способностью учиться на неудачах, на опровержении гипотез и на крахе вмешательств.

Средой, в которой могут быть продуктивно переработаны эти негативные опыты, является теоретический дискурс, то есть форма аргументации, в которой тематизируются спорные притязания на истинность. В морально-практической области дело обстоит подобным же образом. Рациональным мы называем лицо, которое может обосновать свои действия со ссылкой на существующие нормативные контексты. Но полную силу это имеет только для того, кто в случае нормативного конфликта действий поступает рассудительно, то есть ни не поддается своим аффектам, ни не следует непосредственным интересам, но стремится оценивать спор беспристрастно с моральных точек зрения и улаживать его консенсуально. Средой, в которой гипотетически проверяется, может ли норма - независимо от того, признана она фактически или нет -быть обоснована (пристрастно) партийно, является практический дискурс, то есть форма аргументации, в которой тематизируются притязания на нормативную значимость.

В философской этике ни в коем случае не действует как само собой разумеющееся (ausgemacht) то, что притязания на значимость, связанные с нормами действия, на которые опираются запреты и предложения

104

долженствования, могут быть реализованы дискурсивно по аналогии с притязаниями на истинность. Но в повседневности никто не пускался бы в моральные аргументации, кто интуитивно не исходил бы из сильной предпосылки, что в кругу заинтересованных лиц (Betroffenen) принципиально может быть достигнут консенсус. Это следует, как я полагаю, с концептуальной необходимостью из смысла нормативных притязаний на значимость. Нормы действия выступают для своей области значимости с притязанием на то, чтобы - с учетом соответственно нуждающейся в регулировании материи - выразить общий для всех заинтересованных лиц (Betroffenen) интерес и в силу этого заслужить общее признание; поэтому действующие (S.40) нормы должны быть в состоянии находить при условиях, - которые нейтрализируют все мотивы, кроме мотивов кооперативного поиска истины, - принципиально также и рационально мотивированное согласие всех заинтересованных лиц. На это интуитивное знание мы всегда опираемся тогда, когда мы аргументируем морально; в этих предположениях коренится "моральная точка зрения". Но это еще не должно означать, что интуиция обычного человека фактически также может быть обоснована реконст-руктивно; правда в этом основном этическом вопросе я сам склоняюсь к когнитивистской позиции, согласно которой практические вопросы могут быть решены принципиально аргументативно. Многообещающей является защита этой позиции только в том случае, если мы не ассимилируем в спешке практические дискурсы, которые характеризуются через внутреннее отношение к интерпретированным потребностям соответственно заинтересованных лиц, с теоретическими дискурсами с их отношением к интерпретированным опытам

наблюдателя.

Рефлексивная среда существует отныне не только для когнитивноинструментальной и морально-практической области, но также для оценочных и экспрессивных выражений.

(S.41) Рациональным мы называем человека, который толкует природу своих потребностей в свете культурно согласованных ценностных стандартов; но только тогда, когда он может принять рефлексивную установку по отношению к самим интерпретирующим потребности ценностным стандартам. Культурные ценности не выступают с притязанием на всеобщность подобно нормам действия. Ценности подходят (kandidieren) пожалуй для интерпретаций, при которых круг заинтересованных лиц при данных условиях может описывать и нормировать общий интерес. Пространство (der Hof) интерсубъективного признания, которое образуется вокруг культурных ценностей, еще не означает притязания на культурно всеобщую или даже универсальную способность к согласию (Zustimmungsfaehigkeit). Поэтому аргументации, которые служат для обоснования ценностных стандартов, не удовлетворяют условиям дискурсов. В прототипическом случае они имеют форму эстетической критики.

Последняя является вариацией формы аргументации, в которой тематизи-руется соизмеренность (адекватность) ценностных стандартов,

105

выражений нашей оценочной речи вообще. Правда в рассуждениях критики литературы, искусства и музыки это происходит косвенным образом. Основания в этом контексте имеют ту своеобразную функцию, чтобы преподнести произведение или изображение таким образом, что они могут быть восприняты как аутентичные выражение характерного (exemplarischen) притязания на аутентичность.

(S.42) Валидированное обоснованным эстетическим восприятием произведение может тогда, со своей стороны, заступить на место аргумента и служить (werben) принятию как раз тех стандартов, в соответствии с которыми оно имеет силу как аутентичное произведение. Основания в практическом дискурсе должны служить тому, чтобы показать, что рекомендованная к принятию норма выражает обобщаемый (verallgemeinbares) интерес, то есть основания в эстетической критике служат тому, чтобы направлять восприятие и делать очевидным аутентичность произведения таким образом, что этот опыт сам может стать рациональным мотивом для принятия соответствующих ценностных стандартов. Это рассуждениее делает понятным то, почему мы считаем эстетические аргументы менее обязательными (zwingend), чем аргументы, которые мы применяем в теоретическом или даже в практическом дискурсах.

Подобное же имеет силу и для аргументов психотерапевта, который специализируется на том, чтобы ставить (einzuueben) анализируемого (Analysanden) в рефлексивную установку по отношению к собственным экспрессивным выражениям. Рациональным - и даже с особенным акцентом - мы называем также поведение человека, который готов и в состоянии освободиться от иллюзий - а именно от иллюзий, которые основываются не на заблуждении (по поводу фактов), а на самообмане (по поводу собственных переживаний). Это относится к выражению собственных желаний и наклонностей, чувств и настроений, которые выступают с притязанием на правдивость. Во многих ситуациях актор имеет достаточные (gute) основания для того, чтобы скрывать свои переживания от других или вводить в заблуждение партнера по интеракции относительно своих "подлинных" переживаний. Тогда он не выдвигает никакого притязания на правдивость, он разве только симулирет его тем, что ведет себя стратегически. Выражения такого рода не могут объективно критиковаться из-за их неправдивости, они, скорее, должны оцениваться по их интендированному результату. По своей правдивости экспрессивные выражения могут быть измерены только в контексте стремящейся к согласованию коммуникации.

Тот, кто систематически заблуждается о самом себе, ведет себя иррационально; (S.43) но тот, кто в состоянии дать просветиться себе о собственной иррациональности, тот обладает не только рациональностью способного к суждению и целенаправленно действующего, морально рассудительного и практически надежного, чувствительно оценивающего и эстетического субъекта, но и способностью (Kraft) рефлексивно вести себя по отношению к собственной субъективности и видеть иррациональные

106

ограничения, с которыми систематически сталкиваются его когнитивные, его морально- и эстетико-практические выражения. Обоснования играют роль также и в таком процессе саморефлексии...

В другой, но тоже рефлексивной, сфере находятся способы поведения интерпретатора, который видит себя побужденным непреодолимыми трудностями по согласованию к тому, чтобы сделать - с целью устранения затруднений -предметом коммуникации сами средства взаимопонимания. Рациональным мы называем человека, который ведет себя с готовностью к взаимопониманию и на разрушения коммуникации реагирует способом, рефлексирующим языковые правила. При этом речь идет, с одной стороны, о проверке понятности и благообразности (Wohlgeformtheit) символических выражений, то есть о вопросе, произведены ли символические выражения по правилам, в согласии с соответствующей системой правил производства (Erzeugungregein). Моделью здесь могло бы послужить лингвистическое исследование. С другой стороны, речь идёт об экспликации значения выражений - о герменевтической задаче, пригодную модель для которой предлагает практика перевода (Uebersetzens). (S.44) Иррационально ведет себя тот, кто догматически применяет свои собственные средства символического выражения. Экспликативный дискурс, напротив, является формой аргументации, в которой понятность, благообразность

(Wohlgeformtheit) и правильность (Regelrichtigkeit) символических выражений более не подразумевается наивно или не оспаривается, а тематизируется в качестве спорного притязания.

Наши размышления мы можем резюмировать в том отношении, что мы понимаем рациональность как диспозицию способных к речи и действию субъектов. Она выражается в способах поведения, для которых соответственно существуют достаточные (gute) основания. Это означает, что рациональные выражения доступны объективной оценке. Это верно для всех символических выражений, которые, по меньшей мере, имплицитно связаны с притязаниями на значимость (или с притязаниями, которые состоят во внутреннем отношении с критизируемым притязанием на значимость). Каждая эксплицитная проверка спорных притязаний на значимость требует притязательной формы коммуникации, которая удовлетворяет предпосылкам аргументации.

Аргументации способствуют поведению, которое имеет силу как рациональное в особенном смысле, а именно как научение на эксплицитных ошибках. В то время как критикуемость и обсновываемость рациональных выражений просто ссылается на возможность аргументации, процессам научения, через которые мы приобретаем теоретические знания и моральные воззрения, обновляем <renovieren> и расширяем оценочную речь, преодолеваем самозаблуждения и трудности согласования, указано на аргументацию.

(3) Экскурс в теорию аргументации

Введенное до сих пор скорее интуитивно понятие рациональности

107

относится к системе притязаний на значимость, которая, как показывает Рис.2, должна бы быть прояснена с помощью теории аргументации. Но эта теория пребывает еще, несмотря на достойное <ehrwuedrigen>, восходящее к Аристотелю философское наследие, (S.45) в началах. Логика аргументации относится не к связям следования между семантическими единицами (предложениями), как формальная, а к внутренним - в том числе и недедуктивным - отношениям между прагматическими единицами (речевыми действиями), из которых образуются (sich ... zusammensetzen) аргументы.

(S.47) ...Когда значимость выражений не может ни вкрадываться <unterlaufen> эмпирически, ни обосновываться абсолютистки, ставятся как раз те вопросы, на которые должна ответить логика аргументации. Как могут быть поддержаны достаточными основаниями ставшие проблематичными притязания на значимость? Как, со своей стороны, могут быть критикуемы основания? Что делает некоторые аргументы, и тем самым основания, которые релевантным способом соотнесены с притязаниями на значимость, сильнее или слабее других аргументов?

В аргументативной речи можно выделить три аспекта. ... В этом отношении я попытался представить (anzugeben) общие коммуникативные предпосылки аргументации как определения идеальной речевой ситуации. Это предложение могло бы быть неудовлетворительным взятое само по себе; но мне как и прежде кажется правильной интенция реконструкции общих условий симметрии, которые каждый компетентный говорящий должен предполагать как полностью (hinreichend) выполненные, если (sofem) он вообще думает вступить в аргументацию. Участники аргументации (S.48) должны в общем предполагать, что структура их коммуникации, на основе чисто формально описывающих признаков, исключает всякое (будь то воздействующее извне на процесс взаимопонимания или проистекающее из него самого) принуждение -за исключением принуждения лучшего аргумента (и тем самым исключает все мотивы, кроме мотива кооперативного поиска истины). В этом аспекте аргументация может быть понята <kann...begriffen werden> как рефлексивно направленное продолжение другими средствами ориентированного на взаимопонимание действия.

Во-вторых, коль скоро аргументация рассматривается как процедура, то речь идет о специально регулируемой форме интеракции. А именно, процесс дискурсивного согласования нормируется в форме кооперативного разделения труда между пропонентами и оппонентами таким образом, что участники:

-тематизируют ставшее проблематичным притязание на значимость и,

-будучи избавленными от давления действия и опыта, в гипотетической установке,

-с основаниями или без оснований, проверяют, имеет ли защищаемое пропонетом притязание право на существование или нет.

Наконец, аргументацию можно рассматривать с третьей точки зрения: она направлена (angelegt) на то, чтобы производить основательные,

108

убеждающие на основе внутренних свойств аргументы, с помощью которых могут быть выполнены или отвергнуты притязания на значимость. Аргументы являются тем средством, с помощью которого может быть получено интерсубъективное признание для прежде гипотетически выдвинутого притязания на значимость, и тем самым мнение может быть преобразовано в знание. Аргументы обладают структурой, которую Тулмин, как известно, характеризует следующим образом. Аргумент образуется из проблематичного выражения, для которого выдвигается определенное притязание на значимость (заключение), и из основания (ground), с помощью которого должно быть выдвинуто (etabliert werden soil) это притязание. Основание получается (gewonnen) с помощью правила (правила вывода, принципа, закона и т.д.). Последнее опирается на очевидности различного рода <backing>. В данном случае притязание на значимость должно быть модифицировано (S.49) или ограничено. Даже это предположение, нуждается, особенно с учетом дифференциации между различными уровнями аргументации, в улучшении, но всякая теория аргументации стоит перед задачей указания на общие свойства убедительных аргументов. Хотя формально-семантическое описание применяемых в аргументации предложений и необходимо для этого, но не достаточно.

Три названных аналитических аспекта могут привести к теоретическим точкам зрения, с помощью которых можно отграничить друг от друга известные дисциплины аристотелевского канона: риторика занимается аргументацией как процессом, диалектика - прагматическими процедурами аргументации и логика - их продуктами. Фактически в аргументациях в каждом из этих аспектов участвуют соответственно другие структуры: структуры идеальной, особым образом иммунизированной против репрессии и неравенства, речевой ситуации; потом структуры ритуализированного соревнования за лучший аргумент; наконец структуры, которые определяют построение отдельных аргументов и отношения между ними. Все же ни в одной из этих аналитических областей не может быть достаточно развернута сама внутренне присущая ар-гументативной речи идея. Основополагающая интуиция, которую мы связываем с аргументациями, скорее всего, характеризуется в аспекте процесса намерением убедить универсальную аудиториюи добиться для выражения всеобщего согласия; в процедуральном аспекте - намерением завершить гипотетические притязания на значимость

рационально мотивированным взаимопонимания; в продуктивном (S.50)

аспекте - намерением обосновать или выполнить притязание на значимость с помощью аргумента. Однако при попытке анализа таких соответствующих основных понятий теории аргументации как "одобрение универсальной аудитории" или "достижение рационально мотивированного взаимопонимания" или "дискурсивное выполнение притязания на значимость" интересным образом обнаруживается, что разделение трех аналитических сфер нельзя сохранить в силе.

Я хотел бы показать это выборочно (exemplarisch) на попытке основать теорию аргументации только на одном из этих уровней абстракции, а именно

109

на аргументации как процессе. Базовый подход Вольфганга Кляйна можно представить в качестве намерения дать риторической постановке вопроса последовательно опытно-научный поворот. Кляйн выбирает внешнюю перспективу наблюдателя, который хотел бы описать и объяснить процессы аргументации. При этом он не действует объективистски в том смысле, будто бы допустимо только наблюдаемое поведение участников аргументации; при строго бихевиористских предпосылках в целом почти невозможно было бы отделить аргументативное поведение от вербального. Кляйн останавливается на смысле аргументации; но он не хочет исследовать применяемые аргументы в строго дескриптивной установке без их объективной оценки. Он дис-танцируется не только от Тулмина, который исходит из того, что смысл аргументации не раскрывается без, по меньшей мере, имплицитной оценки применяемых в них аргументов; он удаляется также от традиции риторики, которая скорее заинтересована в убеждающей речи, чем в ее истинностном содержании: "Схема Тулмина в определенном отношении намного ближе к действительным аргументациям, чем критикуемые им формальные начала, но это схема правильного аргументирования; он не провел эмпирических исследований того, как люди в действительности делают это. Это верно также и для Перель-мана/Ольбрехта-Тытека, хотя они, при всех философских предпосылках, ближе всего подходят к реальным аргументациям; но >универсальная аудитория<, одно из центральных понятий, не является наверняка группой действительно живущих людей, например, современным населением земли; она является какой-то - в остальном не легко устанавливаемой (dingfest machende) - инстанцией. ... Для меня речь идет не о том, что такое рациональная, разумная или правильная аргументация, а о том, как люди, насколько бы глупы они не были, фактически аргументируют."

Теперь я хочу показать, как Кляйн в своей попытке принять внешнюю перспективу, чтобы чисто отделить "фактическое" от "имеющего силу" ("законного" - "gueltigen") аргументирования, впадает в поучительные противоречия.

Кляйн в первую очередь определяет область аргументативной речи: "В аргументации делается попытка перевода, с помощью чего-то коллективно значимого, коллективно проблематичного (Fragliches) в нечто коллективно значимое." Участники аргументации хотят как бы обоснованно (mit Gruenden) решать проблематичные притязания на значимость; и они извлекают силу убеждения в конечном счете из коллективно разделяемого, непроблематичного знания. Однако эмпирическое укорачивание смысла аргументации проявляется в том, как Кляйн применяет понятие "коллективно значимого". Он понимает под ним только такие воззрения, которые в определенное время фактически разделяются определенными группами; все внутренние связи между тем, что фактически принимается как имеющее силу, и тем, что должно иметь силу в смысле трансцендирующего пространственные, временные и социальные ограничения притязания, Кляйн исключает (blendet.-.aus) (S.52) из этого понятия: "Таким образом, значимое и

110