Роковые эксперименты

(По повести М. А. Булгакова "Собачье сердце")

В последнее время очень остро встает вопрос об ответ­ственности каждого человека за результаты своего труда. Труда в самом широком смысле слова. Многочисленные безответ­ственные эксперименты над природой привели к экологичес­кой катастрофе. Результаты непродуманных социальных эк­спериментов мы постоянно ощущаем на себе. Об одном био­социальном эксперименте идет речь в повести М. Булгакова "Собачье сердце". Чисто научное любопытство профессора Преображенского, пересадившего собаке гипофиз человека, приводит к появлению на свет необычного существа — По­лиграфа Полиграфовича Шарикова. А масштабный экспери­мент, производимый в это время в стране, неожиданно пока­зывает, что новое общество — это как раз то, что надо таким монстрам, как Шариков!

Совмещающий в себе прошлое бродячей собаки и беспут­ного пьяницы, Шариков рождается с одним чувством — не­навистью к тем, кто его обижал. И чувство это как-то сразу попадает в общий тон классовой ненависти пролетариата к буржуазии (Шариков читает переписку Маркса с Каутским), ненависти бедных к богатым (распределение квартир силами домового комитета), ненависти необразованных к интелли­генции. Получается, что весь новый мир построен на ненави­сти к старому. Ведь для ненависти много не надо. Шариков, чьим первым словом было название магазина, где его обва­рили кипятком, очень быстро учится пить водку, хамить при­слуге, превращать свое невежество в оружие против образо­ванности. У него даже есть духовный наставник — председа­тель домкома Швондер.

Шариков подходит Швондеру — у него низкое социаль­ное происхождение и пустое сознание. И карьера Шарикова поистине удивительна — от бродячего пса до уполномочен­ного по уничтожению бродячих кошек и собак. Ну, кошки еще понятно — пережиток прошлого. Но собак-то за что?

636

И тут проявляется одна из основных черт Шарикова: ему полностью чужда благодарность. Наоборот, он мстит тем, кто знает его прошлое. Он мстит себе подобным, чтобы доказать свою отличность от них, самоутвердиться. Жела­ние возвыситься за счет других, а не ценой собственных усилий характерно для представителей так называемого нового мира. Швондер, вдохновляющий Шарикова на под­виги (например, на завоевание квартиры Преображенского), просто еще не понимает, что следующей жертвой будет он сам.

Когда Шариков был собакой, к нему можно было испыты­вать сочувствие. Совершенно незаслуженные лишения и не­справедливости сопровождали его жизнь. Может быть, они дают право Шарикову и ему подобным на месть? Ведь что-то сделало их такими озлобленными и жестокими? Разве Преоб­раженский, во время голода и разрухи живущий в пяти ком­натах и каждый день шикарно обедающий, думает о голод­ных нищих и социальной справедливости?

Но вся беда в том, что и шариковы не думают о социаль­ной справедливости. Они думают только о себе. Справедли­вость в их понимании — это пользоваться теми благами, которыми раньше пользовались другие. О том, чтобы создать что-либо для всех, речи вообще нет. Об этом и говорит про­фессор Преображенский: "Разруха — в головах". Каждый перестает делать дело, а занимается только борьбой, урывани-ем куска. Почему после революции надо ходить в калошах по коврам и воровать шляпы в передних? Люди сами творят разруху и шариковщину. В новом обществе к власти прихо­дят рабы, которые ни в чем не изменили свою рабскую сущ­ность. Только вместо угодливости и покорности к вышестоя­щим у них появляется та же холуйская жестокость к зави­симым от них людям и таким же, как они. Власть шарико­вы получили прежде культуры, образования, и результаты этой ошибки чудовищны.

В повести Булгакова профессор Преображенский сам ис­правляет свою ошибку. В жизни сделать это гораздо слож­нее. Прекрасная собака Шарик не помнит, что была уполно­моченным Шариковым и уничтожала бродячих собак. На­стоящие шариковы такого не забывают. Раз получив власть,

637

они добровольно не отдадут ее. Поэтому социальные экспери­менты, на волне которых поднимаются шариковы, опаснее всех прочих экспериментов. И поэтому новые Преображенс­кие должны хорошо представлять себе, что именно получится из их открытий, к чему приведет их равнодушие. В жизни за ошибки приходится платить слишком большую цену. Ведь даже обратное перевоплощение Шарика не снимает проблему в целом: как изменить мир, где все дороги открыты шарико­вым и швондерам.

"Рукописи не горят"

(По роману М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита")

"Рукописи не горят" — с этой верой в упрямую, неуничто­жимую силу искусства умирал писатель Михаил Булгаков, все главные произведения которого лежали в ту пору в ящи­ках его письменного стола неопубликованными и лишь чет­верть века спустя одно за другим пришли к читателю. "Ру­кописи не горят", — эти слова как бы служили автору закля­тием от разрушительной работы времени, от глухого -забве­ния предсмертного и самого дорогого ему труда — романа "Мастер и Маргарита".

И заклятие подействовало, предсказание сбылось. Время стало союзником М. Булгакова, и роман его не только смог явиться в свет, но и среди других, более актуальных по теме книг последнего времени оказался произведением насущным, неувядающим, от которого не пахнет архивной пылью. Взять хотя бы то, что если к роману М. Булгакова "Мастер и Мар­гарита" подходить традиционно, оперируя такими привычны­ми инструментами анализа, как тема, идея, жанр, то заблу­дишься в нем в два счета, словно в дремучем лесу. Ни в какие схемы он не укладывается.

Прочитанная множеством читателей книга, вызвавшая не­мало споров, толков, вопросов и догадок, стала жить своей жизнью в литературе. Возникло даже что-то вроде "моды на Булгакова".

638

И все-таки, почему "рукописи не горят", почему эта книга привлекает внимание? По-моему, благодаря все той же нео­бычности построения романа, оригинальности сюжета. Есть основания назвать роман бытовым: в нем широко развер­нута картина московского быта тридцатых годов. Но не меньше оснований считать его фантастическим, философс­ким, любовно-лирическим и, само собой разумеется, — са­тирическим. Пусть в романе не все выписано ровно и до конца, внимание любого читателя остановит, я думаю, его форма — яркая, увлекательная, непривычная. Ведь не зря же, прочтя последнюю страницу, испытываешь искушение начать перечитывать книгу заново, вслушиваясь в мелодию булгаковской фразы: "В тот час, когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо, — никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста была аллея".

Едва ли найдется читатель, который возьмет на себя смелость утверждать, что нашел ключи ко всем таящимся в романе загадкам. Но многое в нем приоткроется, если хотя бы бегло проследить десятилетнюю историю его созда­ния, не забывая при этом, что почти все произведения Булгакова родились из его собственных переживаний, кон­фликтов, потрясений.

Не случайно в романе появляется легенда об Иешуа, так как в жизни писателя был свой Понтий Пилат — Главре-пертком. И писатель понимал, что рано или поздно будет распят. Но, видно, теплилась в нем надежда на здравый смысл "прокуратора", на возможность взаимопонимания. И, может быть, представлялся ему такой спор, какой в романе, уже пос­ле казни философа, Пилат видит во сне: "Они ни в чем не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем".

Так или иначе, но вполне можно утверждать, что именно собственная судьба заставила писателя вспомнить новоза­ветную библейскую историю и ввести ее в роман. В первых его набросках еще нет ни Мастера, ни Маргариты, а дьявол появляется в Москве в одиночку, без свиты. Но начинается действие так же, как в окончательном издании: бесе-

639

дои Сатаны с двумя литераторами явно рапповского толка. Он рассказывает им эту библейскую историю с таким ста­ранием, словно добивается, чтобы собеседники его в зеркале тех стародавних событий, в решениях синедриона и про­куратора Иудеи увидели и свой, рапповский, изуверский фанатизм.

Но Булгаков не сравнивал себя с Иисусом, хотя и испо­ведовал те же принципы, то же добро и справедливость. Мастер (как его по праву можно назвать) не стремился это проповедовать, он скорее расчищал дорогу для добра с помощью ядовитого жала сатиры. И в этом он больше сродни Воланду, которого и делает главным персонажем романа.

Но для чего же тогда появляется в романе Мастер? А для того, чтобы создать пятое, гораздо более стройное Евангелие, чем новозаветное.

Но главное — в его изложении эта история становится до того по-земному живой, что в ее реальности невозможно усомниться. И в глубине сознания рождается совершенно безумная мысль: нет, это не Сатана, не Воланд, а сам Булгаков, прежде чем в роли Мастера сесть за письменный стол, "лично присутствовал при всем этом". Сделав Мастера своим двойником, подарив ему некоторые перипетии своей судьбы и свою любовь, Булгаков сохранил для себя деяния, на которые у Мастера уже не было сил, да и не могло быть по его характеру. И Мастер получает вечный покой вместе с Маргаритой и восставшей из пепла рукописью сожженного им романа.

И я с уверенностью повторяю слова всезнающего Волан-да: "Рукописи не горят".