Глава IV объектный язык

ТАРСКИЙ в его основополагающей работе «Понятие истины в формализованных языках»¹ показал, что слова «истинный» и «ложный», как они применяются к предложениям данного языка, всегда требуют другого языка, более высокого уровня, для их адекватного определения. Концепция иерархии языков содержится в теории типов, которая в определенной форме необходима для решения парадоксов; последняя задача занимает важное место как в работах Карнапа, так и у Тарского. В моем Введении к «Логико-философскому трактату» Витгенштейна было предложено считать (чтобы избежать теории Витгенштейна), что синтаксис может быть только «продемонстрирован», а не выражен в словах. Аргументы в пользу необходимости иерархии языков являются непреодолимыми, и я далее буду допускать их правильность².

¹ Der Wahrheitsbegriff in den formalisierten Sprachen. — Прим, первв.

^г Эти аргументы выведены из парадоксов; их применимость к словам «истинный» и «ложный» выводится из парадокса лжеца.

Вывод из парадокса лжеца, в общих чертах, следующий: человек говорит: «Я лгу», т. е. «имеется суждение p такое, что я утверждаю р, нр является ложным». При желании мы можем уточнить проблему и предположить, что в 5 часов 30 минут он говорит: «Между 5 часами 29 минутами и 5 часами 31 минутой я делаю ложное высказывание», но в течение ближайших двух минут он не говорит ничего. Давайте назовем это высказывание «с». Если q — истинно, он делает ложное высказывание в течение решающих двух минут; но с — его единственное высказывание в этот период: следовательно, q должно быть ложным. Но если q — ложно, тогда каждое высказывание, которое человек делает в течение двух минут, должно быть истинным, и поэтому q должно быть ис-

65

Объектный язык

Иерархия может расширяться неограниченно вверх, но не вниз, поскольку если это будет сделано, язык никогда не сможет начать функционировать. Следовательно, должен существовать язык низшего типа. Я определю один такой язык, хотя и не единственно возможный¹. Будем называть его иногда «объектным языком», иногда «первичным языком». Моя цель в данной главе — определить и охарактеризовать этот базисный язык. Следующие в иерархии языки назовем вторичным, третичным и так далее; понятно, что каждый язык содержит все предшествующие.

Мы обнаружим, что первичный язык может быть определен как логически, так и психологически; но прежде чем пытаться дать ему формальные определения, неплохо предпослать им неформальное исследование.

Из аргумента Тарского ясно, что слова «истинный» и «ложный» не могут встречаться в первичном языке; поскольку эти слова, как приложенные к предложениям η-го языка, принадлежат (п+1)-му языку. Сказанное не означает, что предложения первичного языка не истинны и не ложны, но если <<р» — предложение этого языка, два предложения «р — истинно» и «р — ложно» принадлежат ко вторичному языку. Это очевидно ввиду аргумента Тарского. Ведь,

тинным, поскольку он произносит именно это суждение в течение двух минут. Таким образом, если q — истинно, то оно ложно, а если ложно, то истинно.

Пусть «А (р)» означает: «Я утверждаю р между 5 часами 29 минутами и 5 ; часами 31 минутой». Тогда q — это высказывание «имеется суждение р та- ', кое, что А (р), и р — ложно». Противоречие возникает из предположения, ] что q — это обсуждаемое суждение р. Но если существует иерархия значе- i ний слова «ложный», соответствующая иерархии суждений, мы подставим \ на место q нечто более определенное, т. е. «имеется суждение р порядка n такое, что А(р) и р имеют значение «ложность» порядка п». Здесь n — любое | целое положительное число, но каким бы оно ни было, q будет иметь поря- s док п+1 и не способно'иметь значение истинности или ложности порядка п. i: Поскольку мы не делаем высказываний порядка n, q является ложным, и по- ! скольку g не является возможным значением р, аргумент, что q также истин-1 но, проваливается. Человек, который говорит: «Я высказываю ложь порядка ] п» является говорящим ложь, но порядка п+1. Могут быть предложены и дру- ·] гие пути избегания парадокса, но они неудовлетворительны.

¹ Моя иерархия языков не совпадает с теми, которые предложены Карна-] пом и Тарским.

66

Объектный язык

если существует первичный язык, его слова не должны быть такими, что предполагали бы существование какого-либо языка. Теперь «истинно» и «ложно» являются словами, приложимыми к предложениям, и, таким образом, они предполагают существование языка. (Я не собираюсь отрицать, что память, состоящая из образов, а не из слов, может быть «истинной» или «ложной»; но все это несколько в ином смысле, который не имеет отношения к настоящему обсуждению.)Следовательно, хотя мы можем делать утверждения в первичном языке, мы не можем в нем сказать, что наши собственные утверждения или утверждения других являются либо истинными, либо ложными.

Когда я говорю, что делаю утверждения в первичном языке, я должен остерегаться неверного понимания, поскольку слово «утверждение» является двусмысленным. Иногда оно используется как антитеза отрицанию, и в этом смысле не может входить в первичный язык. Отрицание предполагает форму слов, оно предшествует констатации того, что эта форма слов является ложной. Слово «нет» значимо только тогда, когда приложено к предложению, и поэтому предполагает язык. Как следствие, если «/?» является предложением первичного языка, «не-р» является предложением вторичного языка. Легко впасть в заблуждение, поскольку «р», без изменений в словах, может выражать предложение, возможное только во вторичном языке. Предположим, например, что вы по ошибке взяли солонку вместо сахарницы, и вы восклицаете: «Это — не сахар!» Это — отрицание, и оно относится ко вторичному языку. Теперь вы используете сахарницу и говорите с облегчением: «Это является сахаром». С точки зрения психологии, вы отвечаете утвердительно на вопрос: «Это — сахар?» Фактически же говорите настолько непедантично, насколько можете: «Предложение "это — сахар" является истинным». Вот почему то, что вы имеете в виду, есть нечто, непроизносимое в первичном языке, хотя та же форма из слов может быть выражена предложением в первичном языке. Утверждение, которое выступает антитезой отрицанию, принадлежит вторичному языку; утверждение, принадлежащее первичному языку, не имеет антитезы.

67

Объектный язык

В точности те же соображения, которые приложимы к отрицанию «нет», приложимы к «или», «но» и всем видам связок. Связки, как следует из их названия, соединяют другие слова и не имеют значения сами по себе; следовательно, они предполагают существование языка. То же самое справедливо для кванторных слов «все» и «некоторые»; вы можете только иметь или все нечто, или некоторую часть этого нечто, а в отсутствие других слов «все» и «некоторые» лишены значения. Наши аргументы уместны и в отношении определенного артикля «этот».

Таким образом, все без исключения логические слова отсутствуют в первичном языке. Фактически все они предполагают пропозициональные формы: «нет» и связки предполагают суждения, в то время как «все», «некоторые» и «этот» предполагают пропозициональные функции.

Обычный язык содержит множество чисто синтаксических слов, таких как «есть» и «чем», которые, безусловно, следует исключить из первичного языка. Эти слова, в отличие от уже рассмотренных, фактически являются полностью ненужными и не появляются в символических логических языках. Вместо фразы: «Л раньше, чем 5» мы говорим: «А предшествует S»; вместо: «А есть желтый» логический язык скажет «желтый (А)»; вместо: «Имеются улыбающиеся плуты» мы говорим: ложно, что для всех значений χ выражение «или χ не улыбается, или χ не плут» — ложно. «Существование» и «Бытие», как они встречаются в традиционной метафизике, представляют гипостазированные формы определенных значений слова «есть». Поскольку «есть» не принадлежит к первичному языку, «существование» и «бытие», если они намерены что-либо означать, должны быть лингвистическими понятиями, неприложи-мыми напрямую к объектам.

Существует другой очень важный класс слов, который следует, по крайней мере пока, исключить, а именно такие слова, как «полагаю», «желаю», «сомневаюсь»; за каждым из них, когда они входят в предложение, должно следовать подчиненное предложение, говорящее, что именно полагают, чего желают, в чем сомневаются. Такие слова, насколько я смог установить, всегда являются пси-

68

Объектный язык

хологическими и вовлекаются в то, что я называю «пропозициональными установками». Пока что просто отметим, что они отличаются от таких слов, как «или», в важном отношении, а именно в том, что они необходимы для характеристики наблюдаемых явлений. Если я желаю видеть лист бумаги, который, безусловно, я могу легко наблюдать, то за словом «желаю» должно следовать подчиненное предложение, чтобы в целом получилось что-либо значимое. Такие слова поднимают проблемы, доступные анализу, который способен указать место подобных слов в первичном языке. Но поскольку на первый взгляд это кажется невозможным, позволим себе пока что исключить их из рассмотрения. Мы посвятим позже главу обсуждению этого предмета.

Мы можем теперь частично определить первичный или же объектный язык как язык, полностью состоящий из «объектных слов»¹, где «объектные слова» логически определены как слова, обладающие значением сами по себе, в изоляции от других слов, и психологически определены как слова, изучение которых не требует предварительного изучения других слов. Эти приведенные определения не являются строго эквивалентными, поэтому там, где они вступают в конфликт, предпочтение отдается логическому определению. Они стали бы эквивалентными, если допустить неограниченное расширение возможностей нашего восприятия. Мы фактически не можем распознать тысячеуголъник, просто глядя на него, но легко себе вообразить способность совершить такой подвиг. С другой стороны, заведомо невозможно, чтобы чье-либо знание языка начиналось с понимания слова «или», хотя значение этого слова и не извлекается из формального определения. Таким образом, в дополнение к классу действительных объектных слов имеется класс возможных объектных слов. Для многих целей класс, состоящий из действительных и возможных объектных слов, оказывается более важным, чем класс, состоящий только из действительных объектных слов.

В более зрелом возрасте, когда мы изучаем значение нового слова, мы обычно делаем это с помощью словаря, другими словами, с

¹У языка должен иметься синтаксис, но нет нужды в его точном представлении с помощью использования таких синтаксических слов, как «есть».

69

Объектный язык

помощью определения в терминах слов, значение которых нам уже известно. Но поскольку словарь определяет слова посредством других слов, должны существовать некоторые слова, значение которых мы узнаем без помощи словесных определений. Небольшое число подобных слов не принадлежит к первичному языку; таковы слова «или» и «нет». Но огромное большинство таких слов принадлежит к первичному языку, и мы должны теперь рассмотреть процесс изучения их значений. Словарный запас слов можно проигнорировать, поскольку они теоретически излишни; ведь везде, где такие слова встречаются, они могут быть заменены на их определения.

При изучении объектного языка следует рассмотреть четыре вещи: понимание услышанного в присутствии объекта, аналогичное понимание в отсутствие объекта, произнесение слова в присутствие объекта и в отсутствии объекта. Приблизительно говоря, именно в такой последовательности ребенок приобретает эти четыре способности.

Понимание услышанного слова может быть определено бихе-виористически или же в терминах индивидуальной психологии. Когда мы говорим, что собака понимает какое-либо слово, все, что мы имеем право подразумевать, что собака ведет себя в соответствии со значением слова, когда слышит его; что она при этом «думает», мы не можем знать. Рассмотрим, например, процесс приучения собаки к ее имени. Процесс состоит в том, что мы зовем ее, поощряя ее, когда она подходит, и наказывая, когда она этого не делает. Мы можем вообразить, что для собаки ее имя означает: «или я получу награду за то, что подойду к хозяину, или я буду наказана, если этого не сделаю». Какая альтернатива рассматривается более привлекательной, демонстрируется хвостом. В этом случае мы имеем дело с ассоциацией удовольствие-боль, и поэтому приказание собака понимает наиболее легко. Но она может понимать < и предложение в изъявительном наклонении, при условии что его i содержание обладает достаточной эмоциональной важностью. Например, предложение: «Обед!» означает и понимается как зна-^; чащее следующее: «Сейчас вы получите пищу, которую желаете». Когда я говорю, что это понято, я имею в виду, что когда собака слы-

70

Объектный язык

шит слово, она ведет себя так, как если бы в ваших руках была тарелка с пищей. Мы говорим, что собака «знает» слово, но нам следует сказать, что слово производит поведение, подобное тому, которое произвели бы вид или запах обеда, не доступного животному.

Значение объектного слова может быть выучено на слух, только если оно часто произносится в присутствии объекта. Ассоциация между словом и объектом в точности такая же, как в случае других привычных ассоциаций, например между видом и прикосновением. Когда ассоциация установлена, объект подкрепляет слово, а слово — объект, так же как видимый объект подкрепляет ощущения осязания, а осязаемый объект, находящийся в темноте, подкрепляет зрительные ощущения. Ассоциация и привычка не связаны специальным образом с языком; они являются характеристиками из области психологии и физиологии вообще. Как они могут интерпретироваться, это, конечно, трудный и спорный вопрос, но этот вопрос не имеет специального отношения к теории языка.

Коль скоро связь между объектным словом и тем, что оно означает, установлена, слово делается «понятным» в отсутствие объекта. Другими словами, слово «наводит» на объект в том же смысле, в каком зрительный и осязательный образы наводят друг на друга.

Предположим, вы прогуливаетесь с человеком, который внезапно говорит «лиса», потому что он видит лису, и предположим, что хотя вы слышите его, вы не видите лису. Что на самом деле происходит с вами в результате понимания слова «лиса»? Вы озираетесь, но то же вы бы сделали, если бы ваш попутчик сказал: «Волк» или «Зебра». У вас может возникнуть образ лисы. Но что показывает, с точки зрения наблюдателя, ваше понимание слова — это то, что вы ведете себя (в определенных пределах) так, как если бы вы увидели лису.

В общем и целом, когда вы слышите объектное слово, которое вы понимаете, ваше поведение оказывается по сути таким, какое вызвал бы сам объект. Это может произойти без каких-либо «умственных» опосредовании, по обычным правилам условных рефлексов, поскольку слово становится ассоциированным с объектом. Утром вам могут сказать: «Завтрак готов» или вы можете почув-

71

Объектный язык

ствовать запах бекона. В обоих случаях ваши действия совпадут. Связь между запахом и беконом является «естественной», другими словами, она не возникает как результат какого-либо человеческого поведения. Но связь между словом «завтрак» и завтраком носит социальный характер, она существует только для англоговорящих людей. Так, однако, уместно считать только тогда, когда мы мыслим общество как целое. Каждый ребенок учит язык своих родителей так же, как учится ходить. Определенные связи между словами и вещами возникают под влиянием ежедневного опыта, и имеют в той же степени вид естественных законов, как свойства яиц или спичек; действительно, они принадлежат к одному уровню, коль скоро ребенок не выбран из иностранцев.

Но только некоторые слова можно выучить подобным способом. Никто не выучит слова «откладывание со дня на день»¹, слушая их частое произнесение в тех случаях, когда некто тянет время. Мы изучаем путем прямой ассоциации со значением слова не только собственные имена знакомых нам людей, имена классов, таких как «человек», «собака», имена чувственно воспринимаемых качеств, таких как «желтый», «твердый», «сладкий», и имена действий, таких как «гулять», «бегать», «кушать», «пить», но также и такие слова, как «вверх» и «вниз», «внутри» и «снаружи», «прежде» и «после», и даже «быстро» и «медленно». Но вы не изучаете таким путем ни сложные слова, вроде «двенадцатигранник», ни логические слова, такие как «нет», «или», «этот», «все», «некоторые». Логические слова, как мы уже видели, предполагают язык; действительно, они предполагают то, что в предыдущей главе мы назвали «атомарными формами». Подобные слова принадлежат к уровню языка, который ни в коей мере не является исходным, и они должны быть тщательно исключены из рассмотрения тех способов разговора, которые в наибольшей степени связаны с нелингвистическими событиями.

Какого рода простота превращает понимание слова в пример понимания объектного языка? Ведь очевидно, что предложение мо-

¹ В английском языке этим словам соответствует одно — «procrastination». — Прим. перев.

72

Объектный язык

жет говориться в объектном языке, а пониматься в языке более высокого уровня, или же наоборот. Если вы натравливаете собаку, говоря «крысы!», когда ни одной крысы нет, ваша речь принадлежит к языку более высокого уровня, поскольку она вызвана не крысами, а собачьим пониманием принадлежности слова к объектному языку. Услышанное слово принадлежит к объектному языку, когда оно вызывает реакцию, соответствующую значению слова. Если некто говорит «слушай, слушай, жаворонок», вы можете слушать или можете сказать «божественное пение»; в первом случае то, что вы услышали, принадлежит к объектному языку, во втором — нет. Всякий раз, когда вы сомневаетесь или же не принимаете того, что вам сказано, услышанное вами не принадлежит к объектному языку; ведь в этом случае вы задерживаетесь с реакцией на слова, в то время как в объектном языке слова прозрачны, т. е. их воздействие на ваше поведение зависит только от их значения и по сути тождественно с эффектами, которые могли бы возникнуть из чувственно воспринимаемого присутствия того, что они обозначают.

В обучении устной речи существуют два элемента. Первый — мышечная сноровка, второй — привычка использовать слова в уместных случаях. Мы можем пренебречь мышечной сноровкой, которая может быть приобретена и попугаем. Дети произносят множе-.ство членораздельных звуков спонтанно, а также побуждаются подражать звукам взрослых. Когда они произносят звук, который взрослые считают подходящим к обстоятельствам, дети получают поощрение. Так при помощи обычного механизма удовольствия и боли, который используется в дрессировке животных, дети учатся произносить звуки, соответствующие объектам, присутствие которых фиксируется органами чувств, а затем, почти непосредственно, они учатся использовать те же звуки, когда желают упомянутые предметы. Как только это случилось, они овладели объектным языком: объекты наводят на их имена, имена наводят на свои объекты, причем их имена могут вызываться к жизни не только присутствием объектов, но и потому, что эти объекты мыслятся.

Перейдем теперь от изучения объектного языка к его характеристикам, когда язык уже усвоен.

73

Объектный язык

Как мы уже видели, мы можем разделить слова на три класса: (1)объектные слова, значение которых мы изучаем прямым приобретением ассоциации слова с вещью; (2) пропозициональные слова, не принадлежащие к объектному языку; (З)слова из словаря, значение которых мы изучаем с помощью словесных определений. Различие между (1) и (3) заметно варьируется от человека к человеку. «Пентаграмма» для большинства людей является словом из словаря, но для ребенка, воспитанного в доме, декорированном пентаграммами, это слово может быть объектным словом. «Свастика» использовалась как словарное слово, но теперь это не так. Важно, однако, отметить, что объектные слова должны существовать, в противном случае словарные определения не могли бы ничего сообщать.

Давайте теперь рассмотрим, что в языке может быть сказано одними объектными словами. С этой целью допустим, что рассматриваемая личность уже обладает всеми возможными способами приобретения объектных слов: он видел Эверест и Попакатапетль¹, анаконду и аксолотль², он знаком с Чан-Кай-Ши и Сталиным, он отведал птичьего молока и плавники акулы и в целом имеет очень богатый опыт восприятия доступного чувствам мира. Но он был слишком увлечен разглядыванием мира, чтобы научиться пользоваться такими словами, как «нет», «или», «некоторые» и т. п. Если вы спросите его: «Существует ли такая страна, которую вы не посетили?», он не поймет, что вы имеете в виду. Возникает вопрос: что этот человек знает, а чего — нет?

Можем ли мы сказать: «Он знает все, что можно узнать с помощью одного только наблюдения, но ничего такого, что требует умозаключений»? Давайте для начала изменим наш вопрос и спросим, не что он знает, а чтр он может выразить словами?

Начнем со следующего: если он в состоянии каждый наблюдаемый факт переложить на слова, он должен иметь столько же слов, сколько видел фактов; но некоторые слова оказываются среди фактов; следовательно, количество его слов должно быть бесконеч-

¹ Вулкан в Мексике. — Прим. перев.

² Личинка червя Амблистомы. — Прим. перев.

74

Объектный язык

ным. Но это невозможно; следовательно, существуют факты, которые остаются у него невыразимыми. Ситуация аналогична бутылке Ройса с наклейкой, на которой нарисована бутылка, разумеется, с наклейкой, на которой нарисована бутылка и т. д.

Но хотя он должен исключить некоторые наблюдаемые факты, нет такого наблюдаемого факта, о котором мы можем сказать: «Он должен исключить именно его». Он оказывается в положении человека, желающего упаковать три костюма в плоский чемодан, вмещающий только два костюма; он должен один оставить, но нет такого определенного костюма, который следовало бы оставить. Итак, наш путешествующий приятель, предположим, видит человека по имени Том и без труда говорит: «Я вижу Тома». Данное замечание само является наблюдаемым фактом, поэтому он говорит: «Я сказал, что я вижу Тома». Снова имеем дело с наблюдаемым фактом в виде последней фразы, поэтому он говорит: «Я сказал, что я сказал, что я вижу Тома». Не существует никакого определенного места, в котором он должен прервать свою серию, тем не менее он должен где-то прервать ее, и в том месте существует наблюдаемый факт, который он не выражает в словах. Поэтому кажется невозможным для смертного дать словесное выражение каждому наблюдаемому факту. Тем не менее каждый наблюдаемый факт таков, что смертный мог бы дать ему словесное выражение. В сказанном нет противоречия.

Таким образом, мы имеем для рассмотрения две совокупности: во-первых, совокупность действительных высказываний человека и, во-вторых, совокупность возможных высказываний, за пределами которых должны быть выбраны его действительные высказывания. Но что такое «возможное» высказывание? Высказывания являются физическими событиями, подобно раскатам грома или железнодорожным происшествиям; но, по крайней мере новеллист или поэт, могут изобразить раскаты грома, которого никогда не было. В то же время крайне трудно изобразить высказывание, не делая его. Характеризуя политическую речь, вы можете сделать ремарку: «Что сэр такой-то не сказал, было...», и затем последует соответствующее высказывание; другими словами, чтобы

75

Объектный язык

сказать, что высказывание не имепо места, мы должны высказать его, исключая разве что те редкие случаи, когда высказывания имеют имена вроде Присяги при Коронации.

Существуют тем не менее способы избежать эту трудность, лучшему из них мы обязаны Гёделю. Мы предполагаем наличие полностью формализованного языка, с явно заданным словарем и синтаксисом. Мы приписываем номера словам из словаря, а затем, с помощью арифметических правил, всем возможным предложениям языка. Если, как мы предположили, первоначальный словарь конечен, но нет предела длине предложений (за исключением того, что они должны быть конечными), то число возможных предложений будет то же, что и число целых положительных чисел. Следовательно, если n — любое целое положительное число, существует одно определенное предложение, которое является п-ым, и наши правила позволяют построить его при заданном п. Теперь мы можем сделать все виды высказываний о высказываниях мистера А, реально не воспроизводя его высказываний. Мы могли бы сказать: «Мистер А никогда не делал высказывания, номер которого делится на 13», или же: «Все высказывания мистера Л имеют номера, являющиеся простыми числами».

Однако все еще остаются трудности того вида, на которые указано финитистами. Мы используем в мысли совокупную последовательность натуральных чисел как в некотором смысле «данную», и мы использовали эту идею, чтобы придать определенность теории возможных высказываний. Но как насчет чисел, которые никто никогда не упоминал и не мыслил? Что есть число, кроме как нечто, входящее в высказывание? А если так, то число, которое никогда не было упомянуто, включает возможное высказывание, которое нельзя, не делая ошибку «круг в определении», определить с помощью подобного числа.

Мы не можем заниматься данным предметом здесь, поскольку это увело бы нас в слишком глубокие проблемы логического языка. Давайте посмотрим, сможем ли мы, пренебрегая подобными логическими проблемами, сказать что-либо более определенное по поводу возможностей языка, который содержит только объектные слова.

76

Объектный язык

В объектные слова, как мы видели, включается определенное число глаголов, таких как «бежать», «есть», стрелять», и даже некоторые предлоги, такие как «в», «над» и «перед». Все, что существенно для объектного слова, это сходство множества явлений, которое достаточно для того, чтобы в голове возникла связь, которая устанавливается между примерами явлений и примерами употребления слова, причем метод установления связи временами бывает таков, что слово слышат, когда член множества явлений — видят. Очевидно, то, что можно выучить подобным способом, зависит от психологической притягательности и интереса. Сходство различных случаев приема пищи аналогичным образом возникает в голове ребенка, поскольку его интересует принятие пищи; но чтобы подобным же путем выучить значение слова «двенадцатиугольник», ребенку следовало бы обладать ранним развитием геометрического интереса, превосходящим таковой у Паскаля, а также сверхчеловеческой силой для постижения гештальта этой геометрической фигуры. Подобный дар природы не является, однако, логически невозможным. Но как насчет «или»? Вы не можете продемонстрировать ребенку примеры этого слова в чувственном мире. Вы можете спросить: «Вы будете есть пудинг или паштет?», но если ребенок ответит «да», вы не сможете найти для него пищу, которая была бы «пудингом-или-паштетом». И все-таки «или» имеет отношение к опыту; оно связано с опытом выбора. Но в случае выбора мы имеем перед собой два возможных пути действия, другими словами, две мысли о путях действия. Эти мысли могут и не включать явные предложения, но мы ничего существенно не изменим, если предположим, что предложения должны явно использоваться. Таким образом, «или» как элемент опыта предполагает предложения или нечто умственное, связанное, как и предложение, с некоторым фактом. Когда мы говорим «это или то», мы вовсе не говорим нечто, прямо приложимое к объекту, но констатируем связь между говорением «этого» и говорением «того». Наше высказывание является высказыванием о высказываниях, и только опосредованно — об объектах.

Давайте рассмотрим подобным же образом отрицательные суждения, которые, как кажется, имеют непосредственное отношение

77

Объектный язык

к опыту. Предположим, вам сказали: «В кладовой есть масло, но нет сыра». Хотя, как кажется, оба предложения в кавычках в равной мере основаны на чувственном опыте в кладовой, «имеется масло» и «не имеется сыра» реально относятся к весьма различным уровням. Было определенное событие, которое заключалось в видении масла и которое могло бы вызвать в вашей голове слово «масло», даже если вы о нем не думали. Но не было никакого события, которое можно было бы охарактеризовать как «невидение сыра» или же как «видение отсутствия сыра»¹. Вами должно быть все осмотрено в кладовой и в каждом случае вынесено суждение, что «это — не сыр». Вы судите о сыре, но вы не видите сыр; вы видели, чем является каждая вещь, но не видели, чем она не является. Чтобы вынести суждение, что «это — не сыр», вы должны обладать словом «сыр» или каким-то его эквивалентом, который уже отложился в вашем сознании. Имеется конфликт между тем, что вы видите, и вашими ассоциациями, связанными со словом «сыр», и потому вы выносите решение, что «это — не сыр». Конечно, то же может произойти и с утвердительным суждением, если оно отвечает на предшествующий вопрос; тогда вы говорите: «Да, это сыр». В этом случае вы реально имеете в виду: «Высказывание "это — сыр" является истинным»; а когда вы говорите «это — не сыр», вы имеете в виду «высказывание "это — сыр" является ложным». Так или иначе, вы говорите о высказывании, которое не используете в непосредственном суждении восприятия. Вот почему человек, понимающий только объектные слова, способен сказать вам обо всем, что есть в кладовой, но не способен сделать умозаключение, что там нет сыра. Более того, у него не будет никакого понятия истинности или ложности; он может сказать: «Это — масло», но не «Верно, что это — масло».

Все сказанное применимо и к словам «все» и «некоторые». Предположим, наш нефилософствующий наблюдатель отправляется в маленькую уэльскую деревушку, в которой всех жителей зовут Ви-

¹ Данная тема будет обсуждаться в одной из последующих глав, и все сказанное здесь должно и далее иметь силу, но не истолковываться слишком буквально.

78

Объектный язык

лъямс. Он обнаружит, что А зовут Вильяме, В зовут Вильяме и так далее. Фактически он может сделать подобное открытие относительно всех жителей деревни, но он не может знать, что он это сделал. Чтобы узнать это, ему следовало бы установить, что «А, В, С,..— это все жители деревушки». Но эта ситуация подобна знанию того, что в кладовой отсутствует сыр; подобное знание включает в себя знание того, что «никто в данной деревушке не является ни А, ни В, ни С, ни...» И это не может быть прямо известно с помощью одного только восприятия.

Случай со словом «некоторый» чуть менее очевидный¹. Неужели наш приятель, о котором шла речь в приведенном выше случае, не знает, что «некоторых людей в этой деревушке зовут Вильямса-ми»? Мы полагаем, что не знает. Ситуация сходна с «пудингом-или-паштетом». С точки зрения восприятия, ни один из жителей деревушки не является «некоторыми людьми»; они являются теми людьми, которыми они являются. Только окольным путем, при помощи языка, мы можем понимать выражение «некоторые люди». Когда бы мы ни делали высказывание о некотором предмете из собрания, имеются альтернативные возможности в наших головах; в каком конкретном случае высказывание может быть истинным или ложным, и мы утверждаем, что оно истинно в определенных случаях, но, возможно, не во всех. Мы не можем выразить альтернативы без использования истинности и ложности, а истинность и ложность, как мы уже видели, выражаются в лингвистических терминах. Чистый объектный язык не может, следовательно, содержать слово «некоторые», как и слово «все».

Мы уже видели, что объектный язык, в отличие от языков более высоких уровней, не содержит слов «истинный» и «ложный» в каком бы то ни было смысле. Следующая ступень языка такова, что позволяет говорить не только то, что говорится в объектном языке, но и об этом языке. В этом языке второго уровня мы можем определить, что имеется в виду, когда говорится, что предложение языка первого уровня является истинным. А имеется в виду, что

¹ Итог обсуждения и данной темы будет подведен в одной из последующих глав.

79

Объектный язык

предложение должно означать нечто, что может быть замечено в воспринимаемой данности. Если вы видите собаку и говорите: «Собака», вы делаете истинное высказывание. Если вы видите собаку в конуре и говорите «собака в конуре», вы делаете истинное высказывание. Для таких предложений не нужны глаголы, они могут состоять из отдельных слов.

Одной из кажущихся загадок языка является то, что в обычной речи предложения бывают истинными или ложными, но отдельные слова никогда. В объектном языке этого различия не существует. Каждое отдельное слово этого языка способно пониматься само по себе, и когда это так, оно означает, что приложимо к присутствующей данности восприятия. Когда вы говорите «собака» в этом языке, ваше высказывание будет ложным, если вы глядите на волка. В обычной речи, которая не расслаивается на языки различных уровней, невозможно установить, когда слово «собака» произносится, используется ли оно как слово объектного языка или же как в выражении: «Это — не собака». Очевидно, что если слово «собака» может быть использовано как для отрицания наличия собаки, так и для утверждения такового, единичное слово утрачивает свою утвердительную силу. Но в объектном языке, на котором все остальные языки основываются, каждое единичное слово является утверждением.

Давайте теперь переформулируем сущность объектного языка в целом.

Объектное слово — это класс сходных звуков или же произнесений таких, что они по привычке ассоциируются с классом взаимно сходных событий, часто в то же время данных в опыте как одно из звукосочетаний или одно из произнесений, которые являются предметом обсуждения. Другими словами, пустьУЦ, А,, Л₃... — множество сходных событий, a_v а_г, а₃... — множество сходных звуков или произнесений; предположим, что когда происходит событие А_г, вы слышите звук а_а/ a когда происходит событие А₂, вы слышите звук а_г и так далее. После этого прошло очень много времени, вы замечаете событиеЛ_п, сходное сА_1ГА^А₃..._г и это побуждает вас по ассоциации произнести или же вообразить звук α_η, который

80

Объектный язык

подобен звукам a_v а_г, а₃... Если теперь Л — класс взаимно сходных событий, членами которого являются А_г, А₂, А₃... А_п, и α — класс взаимно сходных звукосочетаний или же произнесений, членами которого являются aj, a₂, a₃... а_п, мы можем сказать, что a — слово, которое является именем класса^ или же «означает» класс А. Сказанное остается в известной степени расплывчатым, поскольку могут существовать несколько классов, удовлетворяющие условиям для А и а. Ребенок, изучающий объектный язык, применяет правила индукции Милля и постепенно исправляет свои ошибки. Если он знает, что собаку зовут «Цезарь», он может подумать, что так зовут всех собак. С другой стороны, если он знает собаку, которую зовет «собакой», он может и не применять данное слово к другим собакам. К счастью, многие события относятся к естественным видам; в жизни большинства детей все, что выглядит похожим на кошку, оказывается кошкой, а все, что похоже на мать — матерью. Но было бы трудно учиться говорить, опираясь на указанную удачу. Так, обучение языку в названной манере было бы практически невозможно, если бы температура была такой, что почти все субстанции существовали в газообразном состоянии.

Если теперь определенная ситуация побуждает вас говорить «кошка», это происходит потому (коль скоро вы ограничились объектным языком), что некоторые свойства окружающей среды связаны со словом «кошка», которое с необходимостью влечет, что данное свойство сходно с предыдущими кошками, которые вызвали данную ассоциацию. Сходство может оказаться недостаточным для зоолога; зверь может быть рысью или молодым леопардом. Связь между словом и объектом вероятно не будет «правильной» до тех пор, пока мы видим множество животных, которые не являются кошками, хотя выглядят как кошки, а также множество других животных, которые являются кошками, но не выглядят ими. Слово «правильный» является здесь всего лишь социальным словом, обозначающим правильное поведение. Коль скоро некоторые звери наводят вас на слово «кошка», а других — нет, вы владеете языком, хотя он может и не быть корректным русским¹.

¹В оригинале речь идет, естественно, об английском языке. — Прим. перев.

81

Объектный язык

Теоретически при заданной достаточной выразительной силе мы могли бы выразить в объектном языке каждое нелингвисткчес-кое событие. Фактически мы можем наблюдать весьма сложные события, такие как «В то время, как Джон запрягал лошадь в повозку, бык вырвался, и я убежал», или же: «Как только упал занавес, раздались крики "Пожар!", и началась паника». Такого рода вещи могут быть высказаны в объектном языке, хотя возможен их перевод и в разновидность жаргонного русского¹. Трудным вопросом, которому я намерен посвятить много места в последней главе, является вопрос, можно ли выразить в объектном языке такие наблюдаемые факты, как желания, мнения и сомнения. Определенно, объектный язык не содержит слов «истинный» и «ложный», или же логических слов, таких как «нет», «или», «некоторые» и «все». Логические слова станут нашим предметом в следующей главе.

¹В оригинале — английского. — Ярим, перев. 82