Глава XXII

ЗНАЧИМОСТЬ И ВЕРИФИКАЦИЯ

В ГЛАВ E XXI я рассмотрел то, что может быть названо пародией на эмпиризм, и выступил против нее. Я не имел намерения выступать против всех возможных форм эмпиризма, а только хотел выявить определенные следствия того, что обычно признается в качестве научного знания, следствия, которые, как мне кажется, недостаточно осознаются большинством современных эмпиристов. Мои рассуждения способствуют приданию точности тому, что я утверждаю, сравнивая это с мнениями, почти совпадающими с моими. С этой целью я намерен в настоящей главе исследовать в подробностях некоторые части работы Карнапа «Проверяемость и значение»¹. Данная работа представляет важный и тщательный анализ, в частности, различия между «редукцией» и «определением», что проливает свет на теорию научного метода. Если у меня и имеются разногласия с Карнапом, они почти целиком возникают из убеждения, что он несколько запаздывает со своим разбором проблем и что некоторые более ранние проблемы, которым главным образом и посвящена настоящая работа, являются куда более важными, чем Карнап склонен считать. К защите этого мнения в полемической форме я сейчас и перехожу.

Карнап начинает с обсуждения отношения между тремя понятиями: «значение», «истина» и «верифицируемость». (То, что он называет «значением», является тем, что я называю «значимостью» т. е. это свойство предложений.) Он говорит:

¹ Carnap R. Testability end Meaning //Philosophy of Science, w. Ill, IV, 1936 и 1937.

347

Значимость и верификация

«Двумя главными проблемами теории познания являются проблема значения и проблема верификации, С первой связан вопрос, при каких условиях предложение обладает значением, в смысле познавательного, фактического значения. Со второй — вопрос, как мы приобретаем знание чего-либо, как можем установить, является ли данное предложение истинным или ложным. Ответ на второй вопрос обусловлен ответом на первый. Очевидно, мы должны понимать предложение, т. е. знать его значение, прежде чем пытаться установить, истинное оно или нет. Но с точки зрения эмпиризма имеется еще более тесная связь между двумя проблемами. В определенном смысле существует единственный ответ на оба вопроса. Если бы мы знали, что означает для данного предложения быть истинным, мы бы знали, каково его значение. И если для двух предложений совпадают условия, при которых мы можем считать их истинными, эти предложения обладают одним и тем же значением. Таким образом, значение предложения в определенном смысле тождественно со способом определения его истинности или ложности; и предложение имеет значение только в том случае, если подобное определение возможно».

Карнап считает упрощением тезис, «что предложение значимо, если и только если оно верифицируемо и что его значением является метод его верификации». Такая формулировка, говорит он, «ведет к слишком большому ограничению научного языка, исключая не только метафизические предложения, но также некоторые научные предложения с фактическим значением. Наша текущая задача могла бы поэтому формулироваться как смягчение требования верифицируемости. Речь идет именно о смягчении, а не о полном отбрасывании данного требования».

Менее продуманная точка зрения сформулирована, например, Шликом¹: «Установление значения предложения равнозначно установлению правил, в соответствии с которыми предложение должно употребляться, и это все равно что спрашивать, каким образом оно может быть верифицировано (или фальсифицировано). Значением суждения является метод его верификации (курсив

¹ Schlick M. Meaning and Verification //Philosophical Review, v. 45, July 1936. 348

Значимость и верификация

мой. - Б. Рассел). Не существует никакого способа понимания какого-либо значения без того, чтобы в конечном счете указать на остенсивные определения, и это, очевидно, означает указание на "опыт" или "возможность верификации"».

В этом отрывке Шлик приходит к ложному выводу из-за невнимания к различию слов и предложений. Все, что необходимо словам, как мы видели, это иметь остенсивные определения, и, таким образом, они должны зависеть от опыта в их значении. Но существенным для использования языка является то, что мы можем правильно понимать предложение, составленное из слов, которые мы понимаем, даже если мы никогда не могли обладать опытом, соответствующим предложению как целому. Художественная литература, история, вся переданная информация зависят от этой особенности языка. Выражаясь формально: если дан опыт, необходимый для понимания имени «а» и предиката «Р», мы можем понять предложение «а обладает предикатом Р», не нуждаясь для этого ни в каком опыте, соответствующем данному предложению; и когда я говорю, что я могу понять предложение, я не имею в виду, что мы знаем, как установить, не является ли оно истинным. Если вы говорите: «На Марсе имеются обитатели такие же сумасшедшие и безнравственные, как и на нашей планете», я понимаю вас, но не знаю, как выяснить, говорите ли вы правду.

С другой стороны, когда говорят, что «значением суждения является метод его верификации», при этом упускают суждения, которые наиболее близки к достоверным, а именно суждения восприятия. Для них не существует «метода верификации», поскольку именно они обеспечивают верификацию всех остальных эмпирических суждений, которые могут быть в какой-то мере известны. Если бы Шлик был прав, мы впали бы в бесконечный регресс, поскольку суждения верифицируются посредством других суждений, которые, в свою очередь, должны получать свое значение от способа верификации еще и другими суждениями, и так далее ad infinitum¹. Все, кто придают «верификации» фундаментальный статус, не замечают реальную проблему, которая заключается в отно-

¹ До бесконечности (лат.) — Прим. перев.

349

Значимость и верификация

шении между словами и внеязыковыми событиями в суждениях восприятия.

Процесс верификации никогда не исследовался в достаточной степени теми, кто считает его фундаментальным. В простейшей форме этот процесс происходит, когда я сначала ожидаю какое-нибудь событие, а затем воспринимаю его. Но если событие происходит неожиданно для меня, я также способен воспринять его и образовать о нем суждение восприятия; тем не менее в этом случае отсутствует процесс верификации. Верификация подтверждает более сомнительное менее сомнительным и поэтому существенно неприменима к суждениям восприятия, которые наименее сомнительны.

Теперь давайте вновь обратимся к Карнапу. Он говорит: «если бы мы знали, как устанавливать истинность данного предложения, мы бы знали, каково его значение». Отсюда, исходя из сказанного ранее, мы должны различать предложения, содержащие переменные и содержащие только константы. Давайте сначала рассмотрим случай, когда предложение содержит одни константы; возьмем, например, некоторое субъектно-предикатное предложение «Р(а)>>, в котором предикат «Р» и имя «а» имеют остенсивные определения. Из этого следует, что я уже имел опыт, выраженный предложениями «Р(Ь)>>, «Р(с)>>, «P(d)».,.. посредством которого я приобрел привычку ассоциировать «Р» с Р; из этого также следует, что я уже приобрел опыт, выраженный предложениями «Q(a)>>, «R(a)»_r «5(a)».,.. посредством которого я приобрел привычку ассоциировать «а» с а. Но предположим, что я никогда не имел опыта, который мог бы выразить предложением «Р(а)>>. Тем не менее мне, как предполагается, «известно, как установить истинность данного предложения». Я не вижу, что это могло бы значить, за исключением того, что мы можем вообразить объект восприятия, который привел бы нас к произнесению предложения «P (a)» как суждения восприятия. Определенно это является достаточным условием для понимания предложения, но я не уверен, что такое условие является необходимым. Например, если мы слышим, как утверждается «Р(а)>>, мы можем действовать подходящим образом без

350

Значимость и верификация

каких-либо опосредствующих звеньев между услышанным и действием, и в таком случае мы должны признать, что понимаем предложение.

Давайте теперь рассмотрим более общий случай, когда предложение содержит по крайней мере одну переменную. В соответствии с тем, что было сказано в предыдущих главах, сомнительно, чтобы суждение, неявляющееся суждением восприятия, не содержало хотя бы одну переменную; поэтому случай, который обсуждался в последней главе, возможно, никогда не имеет места. Так или иначе, когда кажется, что подобное происходит, рассматриваемое предложение, как правило, если не всегда, оказывается предложением существования: «Существует χ такой, что...»

В случае предложения формы «существует χ такой, что...» нелегко сказать, «как устанавливать истинность данного предложения»; эта процедура включает другое предложение такой же формы. Рассмотрим случай убийства, совершенного, согласно вердикту уголовного суда, неизвестной личностью или личностями. (Для простоты опустим слова «или личностями».) В каком смысле нам известно, «как устанавливать истинность данного предложения»? Простейшая гипотеза о том, что придет какой-нибудь очевидец преступления и скажет, что он видел, как убийство совершил мистер А. Я не рассматриваю возможность лжесвидетельства. Итак, учитывая возможность появления новых свидетелей, мы располагаем рядом гипотетических объектов восприятия: В или С или D... или Ζ видели, что преступление совершил А; А или С или D... или Ζ видели, что преступление совершил В; А или В или D... или Ζ видели, что преступление совершил С; и так далее, где А, В, С,.. Ζ — все существующие люди. Итак, знать, что было бы для данного предложения установлением его истинности, означает знать, что представляет видение одним человеком другого, совершающего убийство, т. е. знать, что подразумевается другим предложением той же формы.

Вообще говоря, предложение «существует χ такой, что fie» может быть признано истинным, если «/а» или <</Ь» или «/с» или и т. д., короче, одно из этих суждений является суждением восприя-

351

Значимость и верификация

тия. Предложение имеет огромное число возможных верификаторов, и поэтому мы не можем заранее охарактеризовать его верификацию иначе, чем с помощью другого предложения существования.

В этом месте, однако, следует вспомнить, что мы говорили о памяти, благодаря которой мы можем с помощью прошлого восприятия знать суждение существования, не зная при этом того суждения восприятия, которое существовало в том случае, который и породил у нас нынешнее смутное воспоминание. Если память принимается — я думаю, что мы должны поступить именно так — в качестве независимого источника знания (независимого логически, но не причинно, поскольку все виды памяти причинно связаны с предшествующими восприятиями), тогда предложение может считаться верифицируемым, если оно выражает текущее воспоминание, либо логически следует из него. В этом случае появляется вид верификации, который заключается в предъявлении суждения существования, выражающего мнение-воспоминание. Этот вид верификации, однако, ввиду того, что память подвержена искажениям, уступает использованию восприятия, и мы стараемся где только можно заменить его верификацией, основанной на восприятии.

Я пока что опускаю случай универсальных суждений, таких как «Все люди смертны». Отмечу лишь, что в этом случае интерпретация фразы «как устанавливать истинность данного предложения», совсем непростое дело.

Между методом, который отстаиваю я в теории познания, и методом, который отстаивает Карнап (совместно со многими другими), имеется различие в исходном пункте, которое крайне важно и (как я полагаю) недостаточно осознано. Я начинаю с предложений о частных событиях, таких как «Это — красное», «Это — яркое», «Я-сейчас испытываю чувство жары». Свидетельствами в пользу подобных предложений являются не другие предложения, а внеязыковые события; свидетельство целиком состоит из такого единичного события, и ничто происходящее в другом месте или в другое время не может подтвердить или же опровергнуть данное свидетельство. Предшествовавшие события связаны причинно с

352

Значимость и верификация

моим использованием языка: я говорю «красный», поскольку предыдущий опыт выработал у меня такую привычку. Но обстоятельства, при которых сформировалась привычка, не влияют на значение слова «красный», которое в действительности зависит от того, что представляет привычка, а не от того, как она сформировалась.

Каждое предложение указанного выше вида логически не зависит от остальных, всех вместе и каждого в отдельности. Следовательно, всякий раз, когда говорят, что одно такое предложение увеличивает или уменьшает вероятность другого, это должно происходить благодаря некоторому принципу взаимосвязи, который, если ему доверяют, должен заслужить доверие на основе других свидетельств, чем восприятие. Наиболее очевидным примером такого принципа является индукция.

Предложения, которые Карнап имел в виду, должны, в свете того, что он говорит о них, быть другого вида. Несколько цитат помогут сделать данную мысль ясной.

«Мы отличаем проверку предложения от его подтверждения в связи с пониманием процедуры, например, проведения определенных экспериментов, которые ведут к подтверждению в некоторой степени самого предложения или же его отрицания. Мы будем называть предложение проверяемым, если мы знаем метод его проверки; и мы будем называть его подтверждаемым, если мы знаем, при каких условиях предложение могло бы быть подтверждено» (с. 420).

«Предикат "Р" языка L называется наблюдаемым для организма (например, личности) N, если для подходящих аргументов, например для "W, tf способен при подходящих обстоятельствах прийти к заключению, на основе небольшого числа наблюдений, о целостном предложении, скажем "Р(Ъ)" такому, что либо "Р(Ъ)"_Г либо "не-Р(&)" подтверждается в столь высокой степени, что мы либо принимаем, либо отвергаем "Р(Ь)">> (с. 454).

Этот отрывок делает очевидным, что Карнап имеет в виду предложения определенной степени общности, поскольку множество различных событий являются носителями их истинности или лож-

353

f

Значимость и верификация

ности. В первом отрывке он говорит об экспериментах, которые в определенной степени подтверждают предложение или его отрицание. Он не говорит нам, что мы извлекаем из каждого эксперимента. Тем не менее, если каждый эксперимент не учит нас чему-либо, трудно увидеть, как он может иметь хоть какое-нибудь значение для истинности или ложности содержательного [original] предложения. Кроме того, каждое содержательное предложение должно иметь опору в событиях, происходящих в различное время, в противном случае эксперименты, осуществляемые в различное время, не могли бы увеличивать или уменьшать вероятность его истинности. Предложение должно, следовательно, обладать большей степенью общности, чем предложения, воплощающие результаты нескольких экспериментов. Эти последние поэтому должны иметь более простую логическую форму, чем предложение, которое они подтверждают либо опровергают, и нашу теорию познания следует начинать скорее с них, чем с предложения, которое они предназначены доказывать или опровергать.

Весьма близкие замечания уместны в отношении второй цитаты. Карнап говорит о «небольшом числе наблюдений», необходимых для заключения об истинности «Р(Ь)>>. Тогда, если более чем одно наблюдение возможно, Ъ должно быть способным происходить неоднократно, вследствие чего b не может быть событием, а должно иметь характер универсалии. Я убежден, что подобное следствие не входило в намерения Карнапа, но я не вижу, как его можно избежать, за исключением, быть может, принятия теории собственных имен, которую я защищал в главе VI; эту теорию Карнап был бы вынужден отвергнуть по причине той важной роли, которую он отводит пространству-времени.

Даже если мы принимаем теорию собственных имен главы VI, мы в действительности не освобождаемся от трудности, возникающей из повторяемости экспериментов. Предположим, что в двух различных случаях я вижу данный оттенок цвета С. Мое восприятие в каждом из этих случаев представляет комплекс, из которого С необходимо вычленить посредством анализа, и если я намерен использовать оба случая для получения знания о С, мне понадо-

354

Значимость и верификация

бится суждение тождества: «Этот оттенок цвета, который я вижу, тождественный с определенным оттенком, который я вспоминаю, глядя на него». Подобное мнение уводит меня далеко за пределы любого текущего восприятия и не может обладать сколько-нибудь приемлемой степенью достоверности. Итак, в любой теории возможность повторений, допускаемых Карнапом, порождает трудности, которые он, кажется, не осознает. Они показывают, что тот вид предложений, который он рассматривает, не является видом, с которого следует начинать обсуждение эмпирического свидетельства, поскольку предложения Карнапа и менее просты, и менее надежны, чем предложения иного вида, существование которых подразумевается карнаповской дискуссией (хотя он, кажется, не догадывается об этом).

Любое употребление языка предполагает на деле определенную степень общности, которая необязательна в познании. Рас_: смотрим, например, определение «предиката». Предикатом является класс сходных звуков, связанных с определенной привычкой. Мы можем сказать: «пусть P будет классом сходных звуков. Тогда P для данного организма N является "предикатом"¹, если существует класс E сходных событий такой, что вхождение любого элемента в класс E вызывает у N побуждение произнести звук класса Р». Класс звуков P обладает этим свойством для N только в том случае, если N часто сталкивается на опыте с совместным проявлением £ и Р. Повторяемость и общность, на самом деле, существенны для обсуждаемого вопроса, поскольку язык состоит из привычек, привычка включает в себя повторяемость, а повторяемость может быть только одной из универсалий. Но в знании все сказанное не является необходимым, поскольку мы используем язык и можем использовать его корректно без того, чтобы быть осведомленными о процессе, посредством которого мы и приобретаем указанные навыки.

Подойдем к проблеме с другой стороны: Карнап определяет, что он подразумевает под наблюдаемым предикатом, но вообще говоря, не то, что подразумевает под предложением, истинность ко-

¹ Или, точнее, предикатом, обладающим остенсивным определением.

355

Значимость и верификация

торого может быть проверена с помощью наблюдения. Для него предикат «Р» является наблюдаемым, если существует предложение «?(&)», которое может быть проверено наблюдением; но такая формулировка не помогает нам установить, может ли быть проверено наблюдением предложение Р(с). Я бы сказал, что до тех пор, пока у нас нет множества предложений формы «?(&)», которые уже проверены с помощью наблюдения, слово «Р» следует считать лишенным значения, поскольку привычка, которая конституирует значение, еще не выработана. Я бы сказал, что более подходящим предметом наблюдения является не слово, а предложение: «Р» и «с» оба могут иметь значение, полученное из опыта, но может не существовать наблюдения, определяющего истинность или ложность предложения «Р(с)>>. Действительно ли такое случается, это, по моему мнению, важный вопрос. И я хотел бы добавить, что подобным же образом для предложений, фундаментальных для эмпирических данных, только единственное, неповторимое событие позволяет утверждать или отрицать предложение «Р(с)>>. Но коль скоро возможно повторение событий, мы выходим за рамки эмпирического базиса.

Слово «наблюдаемый», подобно всем словам, включающим возможность, таит в себе опасность. Как мы уже поняли, карнаповс-кое определение говорит, что «Р» является «наблюдаемым», если определенные наблюдения могли бы иметь место. Но мы не можем, для начала, знать, что наблюдения возможны, хотя они и происходят в действительности. Поэтому представляется необходимым заменить слово «наблюдаемый» на «тот, который наблюдался», и говорить, что предикат «Р» является наблюдавшимся, если на самом деле произведены наблюдения, помогающие сделать заключение о «Р(Ь)» для некоторого Ь.

Кроме того: карнаповское определение, коль скоро оно остается в силе, является чисто каузальным: наблюдения служат причиной того, что наблюдатель убежден либо в Р(Ь), либо в не-Р(Ь). Ничего не сказано о том, как показать, есть ли какой-нибудь довод (в противовес причине), в силу которого наблюдения вели бы к подобному убеждению. И я не вижу, как можно что-нибудь ска-

356

Значимость и верификация

зать по данному вопросу, руководствуясь карнаповской точкой зрения.

Могло бы показаться, что определение «наблюдаемого» предиката «Р» сводится к следующему выражению: «А наблюдает "Р", если существует "Ъ" такой, что обстоятельства приводят А к утверждению "Р(Ь)" либо "не-Р(Ь)"». Другими словами, поскольку все утверждения А должны быть результатом обстоятельств, «А наблюдает "Р", если А утверждает "Р(Ь)" либо "не-Р(Ь)"». Сказанное превращает теорию в целом в изобретение, ведущее в никуда.

В течение всей приведенной выше дискуссии я не утверждал, что Карнап отстаивает ошибочные взгляды. Я только обращал внимание на то, что следует обсудить ряд предварительных вопросов и что если их игнорировать, отношение эмпирического знания к нелингвистическим событиям не может быть должным образом понято. Отличие моих взглядов от взглядов логических позитивистов главным образом и состоит в том, что я придаю большое значение обсуждению этих предварительных вопросов.

Наиболее важный из этих вопросов следующий: можно ли что-нибудь извлечь, и если да, что именно, из единичного опыта? Карнап и вся школа, к которой он принадлежит, знание понимают как научное знание и прежде всего как суждения, подобные такому: «Металлы проводят электрический ток». Ясно, что такие суждения требуют большого числа наблюдений. Но если ни одно единичное наблюдение не приносит никакого знания, как может ряд наблюдений принести знание? Каждое индуктивное рассуждение базируется на значительном числе посылок, которые в сравнении с заключением носят частный характер: «Медь является проводником электричества» — менее общее суждение, чем «Металлы являются проводниками электричества», но само это суждение индуктивно выведено из посылок «Это —медь, и она проводит электричество», «То — медь, и она проводит электричество» и т. д. Каждая из перечисленных посылок, в свою очередь, индуктивно выведена из посылок, в конечном счете основанных на группе единичных наблюдений. Каждое единичное наблюдение что-то приносит наблюдателю. Может оказаться трудным точно выразить в словах, что

357

Значимость и верификация

можно извлечь из одного наблюдения, но не невозможным; я вместе с логическими позитивистами отвергаю понятие невыразимого знания. Я не вижу, как можно отвергнуть тезис, что наше знание реальной действительности воздвигнуто, посредством умозаключений из посылок, происходящих из единичных наблюдений.

Я потому рассматриваю единичные наблюдения как источники фактических предпосылок, что не могу принять в формулировке последник понятия «вещи», которое обладает определенной длительностью и может, следовательно, быть получено только из многократных наблюдений. Точка зрения Карнапа, позволяющая использовать понятие «вещи» при формулировке фактических предпосылок, как мне кажется, игнорирует Беркли и Юма, не говоря уже о Гераклите. Вы не можете войти дважды в одну и ту же реку, потому что на вас непрерывно текут новые воды; но различия между рекой и столом — только дело степени. Карнап мог бы сказать, что река не является «вещью», но те же аргументы убедили бы его, что и стол не является «вещью».

Карнап выдвигает аргумент, который следует обсудить в этой связи, пытаясь доказать, что «не существует фундаментального различия между общим и единичным предложением с точки зрения верифицируемости, различие только в степени». Его аргумент состоит в следующем: «Возьмем, например, такое предложение: "На этом столе находится лист белой бумаги". Чтобы удостовериться, действительно ли данная вещь является бумагой, мы производим ряд простых наблюдений и затем, если еще остаются какие-то сомнения, мы можем провести некоторые физические и химические эксперименты. В этом случае, как и в случае закона, мы пытаемся исследовать предложения, которые мы вывели из обсуждаемого предложения. Эти выведенные предложения являются предсказаниями будущих наблюдений. Число таких предсказаний, которые мы можем получить из данного предложения, бесконечно; поэтому предложение никогда не может быть полностью верифицировано».

Вопрос о достоверности или полной верификации — не тот вопрос, который мне хотелось бы обсуждать. Во всех рассуждениях по

358

i

Значимость и верификация

этому вопросу, известных мне, кроме тех, автором которых является Рейхенбах, вопрос, является ли суждение достоверным, смешивается с вопросом, является ли оно фактической предпосылкой. Я готов согласиться с тем, что суждения восприятия, подобные воспоминаниям (хотя и в меньшей степени), подвержены ошибкам; однако это не имеет отношения к обсуждаемому вопросу: «Какую форму должны мы придать суждениям, принимаемым в качестве фактических предпосылок?»

Очевидно, что если ничего нельзя извлечь из единичного наблюдения, то ничего нельзя извлечь и из множества наблюдений. Поэтому наш первый вопрос должен быть таков: «Что можно извлечь из одного наблюдения?» То, что можно извлечь из одного наблюдения, не может выражаться словами, относящимися к классам или вещам, таким как «бумага» и «стол». Мы видели в предыдущей главе, что предложение «Вот собака» не может быть фактической предпосылкой, хотя предложение «Вот собакообразное пятно цвета» — может быть¹. Фактические предпосылки не должны содержать слов, которые сжато выражают результаты индукции, такие как «собака», «бумага», «стол».

Аргумент Карнапа, процитированный выше, на самом деле включает обращение к таким фактическим посылкам, которые я считаю существенными, но он обращается к ним таким образом, как если бы они не играли важной роли. «Чтобы удостовериться, действительно ли данная вещь является бумагой, мы производим ряд простых наблюдений». Что же мы извлекаем из каждого по отдельности наблюдения? Об этом Карнап хранит молчание. К тому же он говорит: «Мы пытаемся исследовать предложения, которые мы вывели из обсуждаемого предложения. Эти выведенные предложения являются предсказаниями будущих наблюдений». Таким образом, признается, что возможны предложения, чье назначение — выражать то, что можно извлечь из единичного наблюдения, и становится очевидным, что такие предложения выступают фактическими посылками, из которых мы выводим, что «это — бумага».

¹ Предполагается, что «собакообразность» используется при определении «собаки», но не наоборот.

359

Значимость и верификация

Что касается «достоверности» фактических предпосылок, то по этому поводу следует сказать то, что говорится ниже.

Во-первых, мы придаем нашим фактическим предпосылкам такую форму, что никакие их две группы не могут быть взаимоисключающими, а также ни одна из этих посылок не может ни в какой степени быть превращена в вероятную или же невероятную никаким числом других посылок. Взаимосвязь фактических посылок, благодаря которой они способны подтверждать либо опровергать друг друга, зависит от правил умозаключения, особенно от индукции; эти правила никогда не являются демонстративными, они имеют результатом только вероятностные суждения и, следовательно, не опровергаются тем, что не происходят события, которые они оценивают как вероятные.

Во-вторых, все основания для веры в фактическую посылку, коль скоро она является посылкой, сосредоточены в событии, на которое она указывает. Это означает, что свидетельством в ее пользу является неповторимое событие, а не предложение или суждение мнения; событие является полным в тот момент, когда оно происходит, но моментом раньше оно не существовало, а после того как перестанет существовать посылку нельзя будет подкрепить никаким последующим свидетельством.

В-третьих, если мы намерены, вслед за многими философами, считать, что фактические предпосылки можно отвергнуть с помощью последующих свидетельств, то только потому, что мы априори принимаем недемонстративные формы вывода, которые опыт не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть, но которые при определенных обстоятельствах мы считаем более достоверными, чем свидетельства чувств.

В итоге: фактические предпосылки могут не быть достоверными, но не существует ничего более достоверного, что могло бы продемонстрировать их ложность.

г

360