Глава XV

НА ЧТО ПРЕДЛОЖЕНИЯ «УКАЗЫВАЮТ»

КОГДА «истинность» и «ложность» рассматриваются как прило-жимые к предложениям, с точки зрения теории познания существуют два вида предложений: (1) те, истинность или ложность которых могут быть выведены из их синтаксических отношений к другим предложениям; (2) те, истинность или ложность которых может быть извлечена только из отношения к чему-то, что может называться «фактом». Молекулярные и общие предложения можно временно рассматривать как предложения первого рода; является ли подобная их трактовка строго истинной, рассмотрим позже. Проблемы, которые мы затрагиваем в настоящее время, возникают только в связи с предложениями второго вида, поскольку если мы уже определили «истинность» и «ложность» для таких предложений, остаются только проблемы синтаксиса или логики, которые не являются предметом нашего интереса.

Поэтому давайте для начала ограничимся изъявительными предложениями атомарной формы и зададимся в связи с ними вопросом, можем ли мы выработать определение слов «истинный» и «ложный».

239

На что предложения «указывают»

Мы согласились в предыдущей главе с тем, что изъявительное предложение «выражает» состояние говорящего и «указывает» на факт или же не может этого сделать. Проблема истинности и ложности имеет дело с «указанием». Обнаруживается, что истинность и ложность, прежде всего, применяются к мнениям и только производным образом к предложениям как «выражающим» мнения.

Различие между тем, что выражается, и тем, на что указывается, не всегда существует; например, всякий раз, когда я говорю, что «мне жарко», выражается нынешнее состояние говорящего; то, на что указывается, может быть этим состоянием, но обычно дело обстоит не так. То, что выражается и на что указывается, могут быть тождественными только тогда, когда указывается на настоящее состояние говорящего. В том случае, если сказанное является «спонтанным» в смысле, определенном в предыдущей главе, проблема ложности не возникает. Следовательно, мы можем начать с утверждения: спонтанное предложение, указывающее на то, что оно выражает, является «истинным» по определению.

Но теперь предположим, что, указывая на видимый объект, я говорю: «Вон то — собака». Собака не является нашим состоянием; следовательно, имеется различие между тем, на что я указываю, и тем, что я выражаю. (Фраза «на что я указываю» открыта для возражений,.поскольку в случае ложности можно заявить, что нам не удалось на что-либо указать, но я использую данную фразу, чтобы избежать уклончивых выражений). То, что я выражаю, может быть выведено из того, что меня удивило. Если очертания видимого мной предмета внезапно исчезают, и при этом предмет не был закрыт другим, я буду изумлен. Если вы говорите мне: все двери и окна закрыты, в комнате отсутствуют потайные места, и я уверен, что только что никакой собаки здесь не было, я приду к заключению, если был занят чтением «Фауста», что то, что я видел, было не собакой, а Мефистофелем. Если объект, наблюдаемый мной, внезапно начинает, как мопс в «Атта Тролль» у Гейне, разговаривать по-немецки с швабским акцентом, я, как и Гейне, приду к заключению, что передо мной швабский поэт, заколдованный злой колдуньей. Подобные явления, без сомнения, не

240

На что предложения «указывают»

относятся к разряду обычных, но они не являются логически невозможными.

Итак, когда мы говорим: «Вон там — собака», определенные более-менее гипотетические ожидания составляют часть состояния, которое я выражаю. Я ожидаю, что ерш занят наблюдением, то продолжаю видеть нечто подобное очертаниям, вызвавшим мою реплику; я ожидаю, что если спрошу зеваку, смотрящего в том же направлении, он скажет, что также видит собаку; я ожидаю, что если образ начнет производить шум, это будет лай, а не разговор по-немецки. Каждое из этих ожиданий, будучи моим состоянием в настоящем, может быть и выражено и указано одним предложением. Допустим, для определенности, что я реально, а не гипотетически, ожидаю лай; тогда я пребываю в состоянии, называемом «слушанием», и очень вероятно, что могу иметь в голове звуковой образ лая или слово «лай», хотя и то и другое может и отсутствовать. Мы здесь имеем наименьшую пропасть между выражением и указанием; если я говорю, что «через мгновенье я услышу лай», я выражаю мое нынешнее ожидание и указываю на мои будущие ощущения. В этом случае существует возможность ошибки: будущие ощущения могут не возникнуть. Известная ошибка, я полагаю, всегда такого рода; единственный метод обнаружения ошибки состоит, по моему мнению, в изучении удивления от несбывшегося ожидания.

Остается, однако, еще одна трудность. В каждый момент я имею большое число более-менее скрытых ожиданий, и одно из них, если не сбылось, приводит к удивлению. Чтобы узнать, какое ожидание было ошибочным, я должен быть в состоянии связать мое удивление с правильным ожиданием. Ожидая, что собака залает, я буду удивлен, если вместо этого увижу слона, прогуливающегося по улице; это удивление не свидетельствует о том, что я ошибочно ожидал собачьего лая. Мы говорим, что удивлены чем-то; это все равно что сказать, что мы испытываем не просто удивление, но удивление, связанное с присутствующим объектом восприятия. Сказанного, однако, еще недостаточно для того, чтобы мы осознали, что наше предшествующее ожидание было ошибочным; мы должны быть способны связать наш нынешний объект восприятия с нашим

241

На что предложения «указывают»

же предшествующим ожиданием, более того — связать отрицательным образом. Ожидание привело нас к заявлению: «Собака залает»; восприятие вынуждает нас сказать: «Собака не лает»; память вынуждает нас сказать: «Я ожидал, что собака залает». Или же мы можем ожидать, что собака не будет лаять, и будем удивлены, когда она поступит наоборот. Но я не вижу, что можно сделать с этим простейшим случаем известной ошибки, кроме как соединив ожидание, восприятие и память, причем в этом случае либо ожидание, либо восприятие должны быть отрицательными.

Эмоции, противоположные удивлению, могут быть названы подтверждением; оно возникает, когда происходит то, что ожидалось.

Мы можем сейчас высказать в качестве определения: ожидание в отношении нашего опыта является истинным, если опыт ведет к подтверждению, и ложным, когда опыт ведет к удивлению. Слова «ведет к» здесь использованы как сокращение только что описанного процесса. §

Но когда я говорю: «Вон — собака», я не просто делаю утверждение в соответствии с моим опытом — прошлым, настоящим или будущим; я устанавливаю, что это более или менее устойчивая вещь, которую могут видеть другие, существует и тогда, когда ее никто не видит, к тому же обладает собственной чувственной жизнью. (Я предполагаю, что являюсь простым человеком, а не философом-солипсистом.) Вопрос: «Почему я обязан верить во все это?» является интересным, но не тем, который мне хотелось бы обсуждать в данный момент. Сейчас же я хочу обсудить следующее: что имеется дополнительно у выражения, соответствующего указанию чего-то за пределами моего опыта? Или, в старомодном языке, как я могу знать о вещах, с которыми никогда не мог столкнуться на опыте?

Почти у всех философов я обнаруживаю огромную неохоту заниматься данным вопросом. Эмпиристы не способны себе представить, что большая часть знаний, которым они доверяют, допускает события, никогда не изучавшиеся опытным путем. Те, кто не принадлежит к эмпиристам, склонны считать, что мы изучаем опытным путем не отдельные события, но всегда только Реальность как

242

На что предложения «указывают»

целое; однако им не удается объяснить, как мы, скажем, различаем чтение поэзии и удаление зуба.

Давайте рассмотрим пример. Предположим, что в ясный воскресный день я со всей семьей ухожу на весь день, оставив дом пустым; когда я возвращаюсь вечером, то обнаруживаю, что дом сгорел дотла, а соседи сообщают, что огонь заметили слишком поздно, так что пожарники не смогли ничего поделать. Каких бы философских взглядов я ни придерживался, я буду полагать, что огонь вначале был небольшим, как это обычно бывает, и поэтому существовал какое-то время до его восприятия человеческим существом. Сказанное, конечно, представляет умозаключение, но такое, к которому я питаю огромное доверие. Вопрос, который я желаю задать в настоящий момент, это не вопрос «оправдано ли данное умозаключение?», но скорее другой: «Допуская оправданность умозаключения, как мне его интерпретировать?»

Если я настроен избегать чего-либо не опытного, я могу высказать несколько вещей. Я могу сказать, подобно Беркли, что Бог видел начало пожара. Я могу сказать, что мой дом, к сожалению, полон муравьев, и они тоже видели это. Или же я могу сказать, что огонь, пока он не был виден, оставался всего лишь символической гипотезой. Первое из выдвинутых предположений должно быть отвергнуто, поскольку подобная апелляция к Богу нарушает правила игры. Второе — поскольку муравьи являются случайным фактором, и огонь, очевидно, мог бы разгореться и в их отсутствие. Так что остается третье предположение, которое мы должны попытаться сформулировать более точно.

Мы можем сформулировать данную теорию следующим образом: давайте сперва развивать физику на основе обычной реалистической гипотезы о том, что физические феномены не зависят в их существовании от того, наблюдаются ли они; далее давайте развивать физиологию в направлении, где мы могли бы сказать, при каких физических условиях наблюдались физические явления. И давайте затем скажем: уравнения физики должны рассматриваться как связывающие только наблюдаемые явления; промежуточные шаги должны пониматься как имеющие дело только

243

На что предложения «указывают»

с математическими фикциями. Предлагаемый процесс аналогичен вычислению, которое начинается и заканчивается действи- '« тельными числами, но использует комплексные числа в процессе аргументации.

Данная теория может быть доведена до следующих положений: я могу исключить не только события, которые никто не наблюдает, но также события, которые я не наблюдаю. Упростив последнюю гипотезу, мы можем предположить, что наблюдаемые феномены — это те, которые происходят в моем мозгу. Тогда, после того как развили реалистическую физику, мы определим пространственно-временную область, занимаемую моим мозгом, и скажем, что среди всех событий, символически допускаемых в нашей физике, только те должны считаться «реальными», пространственно-временные координаты которых попадают в область моего мозга. Это приведет меня к полностью солипсической физике, символически неотличимой от обычной реалистической физики.

Но что я имею в виду, когда выдвигаю гипотезу, согласно которой из всех событий, происходящих в моей физике, только определенный подкласс является «реальным»? Я могу иметь в виду только одно, а именно, что математическая оценка физического события является дескрипцией, и такая дескрипция должна считаться пустой за исключением особых случаев. Основанием для того, чтобы не считать их пустыми в некоторых случаях, должно быть то обстоятельство, что имеются причины знать события, изображенные в этих случаях, помимо физики.

Теперь только те события, в которые у меня есть основания верить, не обращаясь к физике (физике в широком смысле слова), я воспринимаю или припоминаю.

Очевидно, что две гипотезы, которые имеют одни и те же след- ( ствия в отношении того, что я воспринимаю и припоминаю, явля- | ются для меня прагматически и эмпирически неразличимыми. Те- | чение моей жизни остается неизменным, какая бы из гипотез ни |

*JP,

была истинной, и аналитически невозможно, чтобы мой опыт да- | вал мне основания для предпочтения одной из них. Следовательно, если знание должно быть определено или прагматически или в

244

На что предложения «указывают»

терминах опыта, эти две гипотезы неразличимы. Convertando¹, если логически возможно различать две подобные гипотезы, должно быть что-то ошибочное в эмпиризме. Нам представляется, что интересный момент данного результата состоит в том, что он требует от нас способности различать две гипотезы, не зная, какая из них истинна.

Сказанное возвращает нас к вопросу: как могу я мыслить вещи, с которыми не могу столкнуться на опыте?

Возьмем, скажем, высказывание: «Звук существует благодаря звуковым волнам». Какое значение может иметь данное высказывание? Обязательно ли следующее его значение: «если я предположу, что звук должен существовать благодаря звуковым волнам, я смогу развить теорию, связывающую звуки, которые я слышу, с другим опытом»? Или же высказывание способно значить, как, кажется, и есть на деле, что существуют события, с которыми я не сталкиваюсь на опыте?

Данный вопрос меняет отношение к интерпретации суждений существования. Логика предполагает, что если я понимаю высказывание «φα», я могу понять высказывание «существует χ такой, что <рх». Если это предполагается, тогда при заданности двух понимаемых высказываний φα, ψα я могу понять «существует χ такой, что φχ и ψχ». Но может случиться так, что в нашем опыте φχ и ψχ никогда несоединимы. В таком случае, понимая «существует χ такой, что φχ и ^х», я понимаю нечто за пределами опыта; и если у меня имеются основания полагать это, я имею основания также полагать, что существуют вещи, с которыми я не сталкиваюсь на опыте. Первый пример — единороги, второй — события до моего рождения или же после моей смерти.

Таким образом, вопрос сводится к следующему: если «существует χ такой, что φχ» не является аналитическим следствием одного или более суждений, выражающих результаты восприятия, обладает ли какой-нибудь значимостью высказывание «я полагаю, что существует χ такой, что

¹ Напротив (лат.) — Прим. перев.

245

На что предложения «указывают»

Давайте возьмем простой пример, такой как «Мой рабочий кабинет существует, когда в нем никого нет». Наивный реалист ин* терпретирует это так: «То, что я вижу, когда нахожусь в своем кабинете, существует, даже когда я этого не вижу». Чтобы избежать слова «существует», мы можем перевести его так: «мой опыт содержит события, которые одновременны с тем, что я вижу, ког- f да нахожусь в своем кабинете, но не с процессом видения этого». Такая формулировка подразумевает отделение процесса видения от его результатов, а также гипотезу о причинной независимости того, что я вижу, от моего зрительного процесса. Небольшие знания физики света и психологии зрения достаточны, чтобы опровергнуть вторую из названных гипотез, и для первой тоже трудно подобрать хорошие аргументы. Таким образом, реалист приходит к вещи в себе как причине его зрительных восприятий и заключению, что вещь в себе может существовать в то время, когда она не вызывает зрительных восприятий. Но мы должны быть в состоянии сказать нечто об этой причине, чтобы наше утверждение не оказалось совершенно бессодержательным. Вот в чем вопрос: какой допускаемый минимум спасет наше утверждение от бессодержательности?

Предположим, мы говорим: ощущение красного имеет одну причину, а ощущение зеленого — другую. Пытаясь затем перейти от ощущения к физике, мы приписываем гипотетические предикаты гипотетическим предметам. Наши умозаключения, отправляющиеся от ощущений, зависят от принципа, выраженного в следующей форме: «существует свойство φ такое, что всякий раз, когда мы видим красное, существует нечто, обладающее свойством φ». Но этого совсем недостаточно. Чтобы внести необходимые уточнения, давайте перейдем к следующему. Пусть «свойство φ имеет свойство / "означает", что φ является оттенком цвета».

Тогда я говорю, что существует коррелятор S между членами/ и членами определенной другой функции F такой, что если в моем зрительном поле φ имеет свойство / и α имеет свойство φ, и если ψ — аргумент функции F, которая коррелируется с φ, тогда

246

На что предложения «указывают»

существует χ такой, что ^обладает свойством F и χ обладает свойством ψ. Понятно, что здесь F и S — фиктивные переменные.

Давайте теперь выразим сказанное несколько по-другому. Давайте определим оттенок цвета как все места в поле зрения, имеющие цветовое сходство с данным местом и друг с другом. Таким образом, оттенок цвета — это класс, а цвета — это классы классов, скажем, лг. Предположим теперь, что существует корреляция S между видом физического события (световые волны определенной частоты) и цветом. Я вижу пятно цвета аи рассматриваю его как свидетельство существования класса, который 5 коррелирует с а, обозначу его как «5-ный а». Это значит, что я допускаю, что всякий раз, когда существует член класса а, член S-ного аг существует приблизительно в то же время. Формально данное допущение состоит в следующем:

(1) «Если к — класс оттенков цвета (каждый оттенок определяется как все пятна этого оттенка), тогда существует одно-однозначное отношение S, дополнением к которому является область к и которое таково, что если а есть х- и от есть а, то существует х, который приблизительно одновременный с α и является членом класса, который S коррелирует с а».

Или сформулируем то же допущение другими словами:

(2) «Существует одно-однозначное отношение 5, которое коррелирует классы физических событий с оттенками цвета и которое таково, что если а — оттенок цвета, когда бы ни существовало пятно цвета а, физическое событие из класса, коррелированного с а, существует приблизительно в то же время».

Приведенные гипотезы — это только часть того, что мы должны предположить, если намерены полагать, что кошки и собаки существуют, когда их никто не видит. Данная гипотеза, внушая доверие или нет, является по крайней мере понятной, поскольку включает только переменные и эмпирически известные термины. Она дает один из ответов — не единственный ответ — на вопрос, с которого началась наша дискуссия, а именно: «Как я мыслю вещи, с которыми не могу столкнуться на опыте?»

247

На что предложения «указывают»

Вспомним, что мы вначале формулировали этот вопрос несколько иначе, а именно: «Что имеется в выражении, соответствующее указанию на нечто за пределами моего опыта?» Мы видим, однако, что получили ответ на вопрос, несколько отличающийся от только что заданного. Теперь выходит, что если высказывание «вон — собака» интерпретируется в духе наивного реализма, оно ложно, в то время как если оно интерпретируется так, чтобы оно могло быть истинным, собака должна быть превращена в фиктивную (связанную) переменную и перестать быть какой-либо частью выражения, сказанного нами.

Давайте вернемся к формулировке (1). Здесь мы могли сказать, что χ «указывается» с помощью ос, а является пятном цвета, которое мы видим, когда «видим собаку», в то время как χ может принадлежать самой собаке. Таким образом, крайне схематично, мы можем сказать, что когда я говорю: «Я вижу собаку», я выражаю а и указываю на х. Но в том, что я полагаю правильно сформулированным χ — просто переменная и ничего не выражает. Ситуация аналогична той, в которой мы желаем использовать собственные имена, но вынуждены использовать дескрипции.

В общем, мы можем сказать: когда я в состоянии полагания, тот f аспект полагания, который, кажется, указывает на что-то еще, на î самом деле этого не делает, но оперирует с помощью фиктивных ^с (связанных) переменных. Рассмотрим простейший случай: если я $ ожидаю взрыв, словесным выражением моего убеждения в этом | является фраза «будет шум». Здесь «шум» — связанная переменная. Аналогичным образом, если я вспоминаю событие с помощью .· образной памяти, словесным выражением моей памяти-мнения является фраза «существовало нечто, подобное этому», где «это» — образная память, ахшечто» — связанная переменная. ΐ

Итак, мы приходим к следующим результатам: когда словесное | выражение моего мнения не содержит ни одной связанной пере- | менной, то, что выражается, и на что указывается, — тождествен- | ны. Когда словесное выражение нашего мнения включает выска- | зывание существования, скажем, «существует χ такой, что φχ», оно, | как устанавливается по занимаемому месту, является выражением

248

На что предложения «указывают»

мнения, а указанием выступает событие, верифицирующее суждение «φα», посредством которого высказывание «существует χ такой, что <рх» является истинным, или, скорее, то, что могло бы верифицировать «φα», если бы мы стали это утверждать. Мы не можем этого утверждать, поскольку а находится за пределами нашего опыта, и «а» не является одним из имен в нашем словаре. Все сказанное включает допущение, что суждение формы «существует χ такой, что φχ» может быть известным в том случае, когда ни одно суждение формы «φα» неизвестно — например, «Какая-то собака украла баранью ногу, когда я не смотрел на нее».

Суммируем: предложение в изъявительном наклонении «выражает» мнение; это просто одно из неопределенного множества действий, которое может выразить данное мнение. Если предложение не содержит ни одной связанной переменной, оно должно упоминать только вещи, предъявленные в настоящий момент носителю мнения; в таком случае оно способно находиться в особом причинном отношении к этим вещам, что превращает его в то, что в предыдущей главе называлось «предложением, характеризующим опыт».

Если предложение обладает этим особым отношением, оно (а также мнение, им выражаемое) называется «истинным»; если же нет, то «ложным». В этом случае то, что предложение «выражает» и на что «указывает», — тождественны, пока предложение, не став ложным, не перестает вообще на что-либо «указывать».

Но когда предложение выходит за границы текущего опыта, оно должно содержать по крайней мере одну связанную переменную. Если в данный момент мы придерживаемся метафизики здравого смысла настолько, насколько это позволяет логика, мы скажем, что когда сталкиваемся на опыте с объектом восприятия а, существует одно-однозначное отношение 5 между некоторой «вещью» и а, причем «вещью» является то, о чем я обычно говорю как о воспринимаемом. Например, пусть а - собакоподобное пятно цвета, тогда 5-ная α — та собака, о которой я говорю, что вижу ее, когда имею опыт а. Когда я говорю, что «этой собаке 10 лет», я делаю высказывание про 5-ную а, которое содержит связанные переменные. Если

249

На что предложения «указывают»

наше высказывание истинно, существует с такое, что с - 5-ной а; в этом случае то, на что я указываю, выражается фразой «с — 10 лет», или, точнее, указываю на то, что делает последнее выражение истинным.

Но все это, пока что крайне неудовлетворительно. Прежде всего, предложение «с — 10 лет» никогда не может произноситься, $ поскольку собственное имя с не встречается в моем словаре. Да- | лее, по тем же основаниям, я никогда не обладаю мнением, выра- f зимым этим предложением. В-третьих, мы решили, что предложе- ^ ния не представляют собой ничего, кроме выражения мнений. В-четвертых, выше я высказал гипотезу, что предложение «Этой собаке 10 лет» было «истинным», но пока что мы не определили «ис- j тинность» предложений со связанными переменными, к каким от- £ носится наше предложение. I

Мы не можем выбраться из этого клубка проблем иначе, как | рассмотрев, что подразумевается под «верификатором» мнения. | Мнение, когда оно достаточно простое, обладает какой-либо из | возможных причинных связей с другими событиями; эти события | называются «верификаторами» мнения, или же любого предложе- | ния, выражающего мнение. Некоторые каузальные связи, по определению, превращают мнение в «истинное», а другие — в «ложное». Но когда мнение посредством связанных переменных указывает на предметы за пределами моего опыта, возникают некото- j рые сложности. Давайте вернемся к иллюстрации «вам жарко», не содержащей не относящихся к делу трудностей. Данную фразу можно понимать следующим образом: «существует чувство жара, связанное с моим восприятием вашего тела так же, как оно связано с восприятием моего тела, когда мне жарко»¹. Когда мне жарко, я могу дать моему чувству жара собственное имя; когда вам жарко, ваше чувство жара, по отношению ко мне, является предположительным значением связанной переменной. Здесь возможны два· варианта. Допустим, я представляю восприятие собственного тела !

¹ Это упрощение, не наносящее вреда рассмотрению нашей текущей проблемы. Мы попытаемся построить более аккуратную теорию данного про-1 цесса в следующей главе.

250

На что предложения «указывают»

с помощью а, мое восприятие вашего тела с помощью Ь, мое чувство жара с помощью ft, отношение, которое существует между а и h и воспринимается мной с помощью Я. Тогда «вам жарко» будет выглядеть так: «существует h' такой, что bHh'».

Здесь присутствует гипотетическое предложение «bHh'», которое я не могу произнести, поскольку в моем языке нет такого имени — «ft'». Но также имеет место, если вам жарко, реальное событие, которое гипотетически названо гипотетическим именем h', и это событие действительно так связано с Ь, что эта связь с Ъ была бы верификатором предложения «ЬЯЛ'», если бы я мог произнести это предложение. Взятое в целом данное положение дел конституирует верификатор предложения «существует h 'такой, что bHh'». Как можем мы достичь знания обо всем этом, зная последнее выражение, я здесь не исследую; я допускаю, что могу знать, что вам жарко, и спросить, каковы простейшие условия такого знания, если оно существует.

Мы говорим теперь, что простейшим классом событий, на которые указывает предложение, является его верификатор, когда предложение истинное, и ничто, когда предложение ложно.

В случае с предложением «Вам жарко» я мог бы, если бы имел достаточный словарь, построить предложение, не содержащее переменной, которое верифицировалось бы тем же событием, что и мое действительное предложение; то, что мне не хватает собственных имен для этой цели, не более чем эмпирический факт. В случае с предложением «Все люди смертны» ситуация иная; никакой мыслимый словарь не мог бы выразить этого предложения без помощи переменных. Различие состоит в том, что одно событие является полным верификатором для предложения «Вам жарко», в то время как для верификации общего высказывания необходимо много событий. С любой точки зрения, кроме теории познания, предложение «вам жарко» можно интерпретировать как «bHh'»; но только теория познания требует интерпретации «существует h' такой, что bHh'».

Следует знать, что связь мнения или же предложения с тем, на что они указывают, т. е. с их верификатором (если он существует),

251

На что предложения «указывают»

часто весьма опосредованная и причинно обусловленная. И хотя «знать» верификатор означает воспринимать его, мы должны, пока наше знание не станет неправдоподобно выхолощенным^ знать об истинности многих предложений, верификаторы которых не могут восприниматься. Но такие предложения всегда содержат переменную, на место которой могло бы входить в предложения имя верификатора, если бы наши способности к восприятию были достаточно обширными.

252