2.14. Новая научная история, постмодернизм и современные методологические поиски.

Наиболее современные разновидности методологических подходов порождены таким крупным явлением историографии второй половины ХХ века, как «новая научная история».Она зародилась во Франции в 1920-х – 30- х годах и получила развитие в историографии Запада в 1950 – 90-х годах. Появление «новой научной истории» – проявление тенденции интеграции достижений различных наук, поэтому главной ее сутью является междисциплинарность исследований, использование множества новых методов, возникающих на стыке гуманитарного и естественно-научного знания. Основная цель такой мультидисциплинарности – создание более совершенного инструментария для изучения реального, «живого» человека в истории. «Новая научная история» породила ряд современных подходов к изучению исторического процесса: новую социальную историю, новую экономическую историю, историческую информатику, историческую антропологию, новую интеллектуальную историю, историю ментальностей и т.п. Если принимать «новую историческую науку» за единую методологию, то следует отметить, что она пользуется наиболее широким спектром методов исторического исследования (к ним можно отнести практически все междисциплинарные методы).

В конце ХХ века возник синергетический подход, применимый во всех науках, в том числе, в исторической. В синергетике в противоположность кибернетике и традиционному системному подходу исследуются механизмы возникновения новых состояний, структур и форм в процессе самоорганизации, а не сохранения и поддержания старых форм. Появление этого подхода олицетворяло тенденцию интеграции знания, характерную для второй половины ХХ века.

«В 1970-е годы казалось, что историческая наука достигла пика научности. В трехтомной антологии «Творить историю» (1974) под редакцией Жака Ле Гоффа и Питера Нора говорилось, что наступила эпоха взрыва интереса к истории, а она сама как дисциплина изменила свои методы, цели и структуры, обогатилась привлечением идей из смежных наук, обратилась к исследованию материальной культуры, цивилизаций и менталитета. Пределы истории расширились за счет неписаных свидетельств – археологических находок, образных представлений, устных традиций, а текст как таковой перестал править бал» (4 – 410).

«Для того периода все это было верно, но оказалось, что не прошло и десяти лет, как текст взял реванш. Заговорили о том, что история вступила в фазу «лингвистического поворота» и «семиотического вызова», что сложилась новая постмодернистская парадигма, изложенная ее гуру, калифорнийским историком Хайденом Уайтом в книге «Метаистория» (1973), которую одни объявили «самым значительным произведением по исторической теории в ХХ веке», а другие – «опасной и деструктивной концепцией, разрушающей «все критерии истины».

Действительно, позиция постмодернистоввыглядела экстремистской, ибо они заявили, что слова свободно изменяют свой смысл, независимо от намерения того, кто их употребляет. Обосновывая свою концепцию деконструкции, то есть выявления в тексте опорных понятий и слоя метафор, французский философ Жак Деррида, имевший феноменальный успех в США, утверждал, что «не существует ничего, кроме текста», а сама истина «является вымыслом, чья вымышленность забыта».

Однако, «пока нельзя назвать ни одного значительного конкретно-исторического произведения, которое основывалось бы только на принципах лингвистической метаистории. Справедливо Джойс Эпплби напомнил, что текст является пассивным материалом, так как словами играют люди, а не слова сами собой. Чтобы установить их смысл, надо выявить намерения автора, социально-политический и духовный контекст и как бы погрузиться в эпоху. С другой стороны, надо отметить, что теоретическая дискуссия вокруг постмодернизма имеет то позитивное значение, что она способствовала уяснению вопроса о необычайной сложности и опосредованности любого исторического знания.

К середине 90-х годов все отчетливее стала проступать новая тенденция – отход от радикальных лингвистических и культуралистских позиций. Один из ведущих французских историков культуры Роже Шартье в 1993 году в газете «Монд» заявил, что самоуверенность социальной истории того вида, в каком она проявилась в школе «Анналов» явно пошатнулась, так как примат структур и процессов оказался под вопросом, а историки осознали, «что их дискурс, независимо от формы, всегда является повествованием». В связи с этим видный немецкий историк Генрих Август Винклер в своей фундаментальной книге «Веймар. История первой немецкой демократии» (1993)…подчеркнул, что «в определенной мере структуры обнаруживаются и в событиях, а повествование тоже может быть анализом» (4 – 410, 411).

«Подобные здравые позиции занимает сейчас основная часть историков. Отчетливо проявилось это на Монреальском историческом конгрессе в августе 1995 года в дискуссии по теме «Объективность, нарратив и фикционализм», в которой в числе прочих приняли участие такие авторитетеные ученые как Мисаки Мияке, Роже Шартье, Георг (Джордж) Иггерс, Игнасило Олабарри, Марк Филлипс, Йорн Рюзен, Нэнси Партнер и другие. Отход от радикально-экстремистского «лингвистического поворота» очень характерен для юбилейного сотого номера журнала «Американское историческое обозрение» (1995), где прежний приверженец этого поворота Доминик Ла Кпара едко заметил, что если довести до логического конца взгляды постмодернистов, то следует признать, что «не существует ничего и в самом тексте» (4- 411).

«Очевидный спад интереса к исследованию материальных факторов и социально-экономических структур выразился и в том, что социальной истории был предъявлен целый букет более или менее обоснованных обвинений и упреков, а среди историков резко возросло увлечение изучением высокой и низкой культуры на фундаменте исторической антропологии.

Сейчас все большее значение приобретает изучение отношений между полами и поколениями, религиозных убеждений и верований, роли и традиций воспитания и образования, локальной и региональной истории. В центре внимания находятся уже не коллективные феномены, а маленькие группы и даже отдельные индивиды, так как может быть и социальная история буржуазии и социальная история одного предпринимателя икс.

Вклад постмодернистов состоял в том, «что они привлекли внимание к тому факту, что не существует ментальности помимо слова и нет такого метаязыка, который позволил бы рассматривать действительность независимо от ее языка. Но роль языка заключается не в нем самом, а в том, что он выступает посредником между текстом и реальностью» (4 – 412).

«Можно утверждать, что бесконечное и неконтролируемое копание в прошлом, которое вызвано стремлением обнаружить прошлую реальность и научно реконструировать ее, не является больше бесспорной задачей историка. Видимо, сейчас приходит время, когда историки должны больше думать о прошлом, нежели исследовать его. На этом новом этапе осмысление приобретает большее значение, чем реконструкция и поиски генезиса. Отсюда и проистекает основной конфликт в современной историографии, который заключается в противоречии между метафизическим подходом (постмодернизмом и постструктурализмом) и подлинным историзмом…

Если охарактеризовать состояние, переживаемое мировой исторической наукой на рубеже ХХ-ХХIвеков, как «историографическую революцию», то эта революция не первая и, скорее всего – не последняя» (4 – 412, 413).