Глава вторая Место науки о международных отношениях среди других общественных дисциплин

Мы уже не раз отмечали, что международные отношения предстают перед исследователем как сложное, часто гетерогенное, многогранное явление. Для того чтобы объяснить различные феномены международных отношений, от исследователя требуется самый широкий спектр знаний. Близость со смежными дисциплинами породила и долгое время питала полемику о том, обладает ли наука о международных отношениях "автономностью" среди других общественных дисциплин.

Особо остро этот вопрос дискутировался в 1950-е годы, когда после "бихевиористской революции" многие ученые ратовали за использование в гуманитарном познании методов естественных и точных наук (этот важный для развития изучаемой нами дисциплины период получил название "большого спора", и к нему мы еще обратимся в четвертой главе). Многие ученые тогда начали применять в своих исследованиях математические методы, а также методы статистики, экономики, социологии, психологии, антропологии, кибернетики. По замечанию С. Крабба-младшего, в стане модернистов – поборников использования новых методов исследования сложилась такая ситуация, что буквально на каждом шагу специалист-международник был "обязан своими достижениями другим дисциплинам или был зависим от них". Глубина и широта его знаний оценивалась с той точки зрения, насколько он был способен привнести в анализ феноменов международных отношений опыт других научных дисциплин [1]. Такой междисциплинарный подход выглядит весьма привлекательным, позволяя рассматривать феномены международных отношений под разными углами зрения. "В конечном итоге, – отмечали американские исследователи Дж.Доферти и Р.Рфальцграфф, – международные отношения могут стать дисциплиной, которая заключает в себе... и синтезирует знания большинства, если не всех общественных наук" [2]. Однако такой междисциплинарный подход с особой остротой ставит вопрос о самостоятельности предметной области международных отношений.

Развитие исследований в 1950-60-е гг., стремление придать дисциплине подлинно научный характер заострили еще одну грань вопроса о ее автономности: является ли она неотъемлемой частью политологии, или ее в полной мере можно считать самостоятельной дисциплиной? Аргументы в пользу первой точки зрения вполне очевидны. В силу того, что одним из ключевых игроков в международных отношениях остается государство, а основным "измерением" международных отношений – отношения политические, то исследования международных отношений остаются "в лоне" материнской науки – политологии. Этим аргументом подчеркивается единство предметного поля исследований – сферы властных отношений, хотя признается разделение "поля географического" [3]. Последнее требует некоторых пояснений. "Чистая" политология рассматривается как наука о внутренней политике государства. Сфера исследований международных отношений "географически" выходит за эти рамки, не отрицая, однако, единства поля предметного. Эту же идею "единства" политологии и международных отношений питали и исследования, акцентировавшие внимание на проблематике, связанной с "размыванием" грани между внутренней и внешней политикой, взаимопереплетения внутриполитических и международно-политических процессов. Попытки формулирования в конце 1960-х гг. "предтеории внешней политики" явились обобщением накопленного к тому времени опыта в данной области и, в свою очередь, явились основой для логического продолжения этого направления исследований [4].

Неожиданный поворот эта линия нашла в современных исследованиях постпозитивистов. С их точки зрения, ответ на вопрос "что чем окружено?" "должен быть перевернут. Мировая политика – вот дом политической науки, а не наоборот" [5]. В современном мире "политическая наука и социология приобретают смысл только в контексте глобальности, – пишет Кен Бус. – Большинство из нас учили рассматривать МО как ветвь политической науки, но становится все более и более очевидным, что политическая наука может быть серьезно изучена только как ветвь осмысления политики на глобальном уровне" [6]. Интересно, что за тридцать лет до К.Буса с подобной "революционной" идеей выступил реалист С.Хоффман. "Конструктивная роль, которую Аристотель когда-то приписал науке о политике, сегодня вполне могла бы принадлежать международным отношениям, ибо в двадцатом веке они стали самим условием нашей повседневной жизни. Философствование об Идеальном государстве в изоляции или абстрактное теоретизирование о политических системах становятся почти бессмысленными. Если бы в изучении политики мы поставили акцент на международной жизни и трактовали бы в свете последней внутреннюю политику, мы могли бы произвести революцию, подобную той, которую произвел Коперник" [7].

Несмотря на убедительность приведенных выше аргументов в пользу единства политологии и исследований международных отношений, следует обратить внимание и на контраргументы, настаивающие на признании автономности научной дисциплины международных отношений. В них, прежде всего, подчеркивается возможность выделения самостоятельного предметного поля исследований международных отношений. "В аналитических целях можно провести различия в области исследований, – отмечал С.Хоффман. – Характерная особенность международных отношений состоит в том, что среда, в которой они разворачиваются, является децентрализованной. Хотя легко можно преувеличить степень, в какой внутри нации верховная политическая власть может эффективно контролировать центры власти меньшего уровня; тем не менее, такая власть существует. Этого нельзя сказать о международной сфере: характерная особенность международных отношений определяется тем, что на протяжении всей мировой истории власть была фрагментирована между соперничающими или независимыми группами. Природа их изменилась; но не исчезло сосуществование множества групп" [8]. Мы уже отмечали, что в крайнем своем выражении такое состояние международной среды может быть определено как "предгражданское" или "анархичное", подразумевающее, во-первых, отсутствие "центральной" власти на международном уровне, а во-вторых, готовность участников к применению силы. С этой точки зрения, "ссылки на развитие взаимозависимости мира и на взаимопроникновение внутренней и международной политики не убеждают в том, что различие между ними уже исчезло или перестанет существовать в будущем" [9].

В современных дискуссиях о состоянии международных исследований вопрос об автономности дисциплины не вызывает столь острых дискуссий, однако, подчеркивается сложность идентификации предмета исследований и, как следствие, автономизации дисциплины. Выше мы уже отмечали, что объект исследования не остается неизменным, наши знания о нем также претерпевают изменения. В такой ситуации довольно сложно однозначно "зафиксировать" предмет исследования, однако, возможно определить круг проблем, формирующих предметную область дисциплины [10].

Современное состояние науки о международных отношениях позволяет выделить в качестве предметной области систему международных отношений. Системный подход к анализу международных отношений принят практически всеми исследователями, и системная природа и характер международных отношений не вызывают сомнений [11]. В самом общем виде международная система может быть определена как "любая совокупность независимых политических общностей – племен, полисов, наций или империй, – которые взаимодействуют со значительной частотой и в соответствии с упорядоченным процессом" [12]. Любая система понимается как "совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которая образует определенную целостность, единство" [13].

Следует обратить внимание на некоторые существенные моменты. В качестве системного объекта рассматривается не простое множество, но такое, взаимосвязь элементов которого обусловливает целостные свойства объекта. При использовании системного подхода особый акцент делается на выявлении многообразия связей и отношений, имеющих место как внутри объекта, так и его взаимоотношениях с внешним окружением – средой. Свойства объекта-системы определяются не только и не столько суммированием свойств его отдельных элементов, сколько свойствами его структуры, особыми связями рассматриваемого объекта. Иными словами, "одна из главных идей, на которых базируется концепция международной системы, – это идея об основополагающей роли структуры в познании ее законов" [14]. Можно выделить несколько аспектов в понятии "структура". Она может пониматься как "а) соотношение элементов системы; б) способ организации элементов в систему; в) совокупность принуждений и ограничений, которые вытекают из существования системы для ее элементов" [15]. Сначала обратимся к первым двум положениям.

В качестве элементов системы выступают акторы международных отношений. Мы уже отмечали, что состав их достаточно разнообразен, кроме того, следует иметь в виду, что возможности их влияния на международную систему также различны. Так, если мы обратимся к анализу лишь одной категории акторов – государств, то вынуждены будем признать, что при формальном международно-правовом равенстве они не равны с точки зрения их мощи или могущества как совокупности множества компонентов (территории, населения, обладания природными ресурсами, экономического и военного потенциала, социальной стабильности, политического авторитета и т.д.). Следовательно, возможности влияния того или иного государства на систему в целом будут существенным образом различаться. Понимание международных отношений как системы зиждется на идее, согласно которой "нескоординированная деятельность суверенных государств, руководствующихся своими интересами, формирует международную систему, главным признаком которой является доминирование ограниченного числа наиболее сильных государств, и структура которой определяет поведение всех международных акторов..." [16]. Иными словами, "правила игры" в системе "задают" великие державы. Понятие структуры ориентирует нас на понимание и попытки предсказания линии поведения на мировой арене государств, обладающих неодинаковым весом в системе международных отношений. "Наподобие того, как в экономике состояние рынка определяется влиянием нескольких крупных фирм,.. – пишет П.А.Цыганков, – так международно-политическая структура определяется влиянием великих держав, конфигурацией соотношения их сил. Изменения в соотношении этих сил могут изменить структуру международной системы, но ее природа, в основе которой лежит существование ограниченного числа великих держав с несовпадающими интересами, остается неизменной" [17]. Таким образом, "свобода действий" акторов, обладающих меньшим могуществом и, следовательно, меньшими возможностями влиять на "правила игры" в системе, ограничена, и в этом смысле можно говорить о структуре системы как совокупности принуждений и ограничений, существующих в отношении ее отдельных элементов.

Среди принципов, которым должен соответствовать предмет научного исследования, методология науки обычно выделяет следующие. Во-первых, принцип целостности, или связанности. Он подразумевает, что "совокупность характеристик бытия, которая может быть вычленена в качестве предмета, должна представлять собой нечто единое, целостное... Структурные связи внутри предмета должны быть однозначнее, стабильнее, прочнее, чем связи с другими явлениями" [18]. Выделение предмета сопровождается разработкой соответствующего ему научного понятия, выражающего целостность предмета и фиксирующего существенные свойства определенного класса объективных явлений. Формирующееся понятие закрепляется в термине. Во-вторых, предмет научного исследования должен отвечать принципу стабильности или "повторяемости, воспроизводимости" [33] и, в-третьих, – принципу наблюдаемости, предполагающему, что те или иные стороны, явления действительности становятся предметом исследования, если они "доступны регистрации" (с помощью приборов или органов чувств непосредственно) [20].

Суммируя вышесказанное, следует отметить, что выделение системы международных отношений в качестве предмета ТМО соответствует необходимым и достаточным принципам, и в дальнейшем мы будем предполагать это определение предмета изучаемой нами дисциплины. Б.Бузан подчеркивает, что применение системного подхода позволяет "обнаружить новые отчетливые и характерные признаки предмета международных отношений" и дает "некоторые основания для заявления о существовании собственной дисциплины" [21].

Еще одна черта, акцентирующая автономность нашей дисциплины, состоит в том, что даже те понятия, которые заимствуются исследователями из политологии, имеют свое собственное специфическое значение при анализе феноменов международной политики и формируют собственное "понятийное" поле. Обратите внимание на то, что такие понятия политологии как "политическая власть", "политический процесс" и др., имеют особое "наполнение" применительно к международно-политическому анализу. Кроме этого, наука о международных отношениях обогатила общественные дисциплины целым рядом своих "частнонаучных" понятий, таких как "национальный интерес", "плюрализм суверенитетов", "баланс сил", "биполярность", "многополярность" и др. Нередко некоторые из этих понятий заимствуются политологами для анализа внутриполитических проблем [22].

Еще одним необходимым требованием автономности дисциплины является наличие собственного методического аппарата.

Определившись с ответом на вопрос, что изучает наука о международных отношениях, следует поставить еще один: как мы получаем знание? Этот вопрос подразумевает размышления о методах исследования. Проблема метода является одной из наиболее важных для любой науки, ибо речь идет о том, как получать новое знание и как применять его на практике [23].

В самом общем значении метод может быть определен как способ достижения цели (от греческого "путь к чему-либо"). Методы научного познания представляет собой определенную последовательность действий, операций, приемов, выполнение которых необходимо для решения познавательных, теоретических и практических задач в науке; применение методов приводит либо к достижению поставленной цели, либо приближает к ней [24]. По словам И.П.Павлова, "метод держит в руках судьбу исследования" [25], иными словами, результаты научной деятельности во многом зависят от того, насколько адекватным будет набор методов исследования. Метод исследования оказывается плодотворным – то есть способствующим раскрытию существенных свойств и закономерных связей объекта – лишь тогда, когда он адекватен характеру исследуемого объекта и соответствует определенной стадии его изучения [26]. "Поскольку плодотворность научного метода определяется тем, насколько он соответствует характеру объекта, постольку исследователь должен иметь предварительное знание об объекте, на основе которого он будет вырабатывать приемы исследования и их систему, – отмечают отечественные философы В.С.Степин и А.Н.Елсуков. – Это значит, что правильный научный метод, будучи необходимой предпосылкой истинного знания, сам вытекает и определяется уже имеющимся знанием об объекте. Такое знание должно содержать существенные характеристики объекта, а потому оно носит характер теоретического знания. Тем самым между теорией и методом устанавливается тесная взаимосвязь" [27]. Иными словами, научный метод – это практическое применение теории, "теория в действии" [28].

Методы могут быть классифицированы по нескольким основаниям, например, по уровням познания (методы эмпирического и теоретического исследования); по точности предсказаний (детерминистические и стохастические, или вероятностно-статистические); по функциям, которые они выполняют в познании (систематизации, объяснения и предсказания); по предметным областям (методы, применяемые в физике, биологии, социологии, политологии и т.д.) [29].

Еще один возможный вариант – классификация методов исследования по уровням исследования, которому они соответствуют. В соответствии с этой классификацией методы делятся на всеобщие, общенаучные и частные. Высший уровень – философская методология – объединяет общие принципы познания и категориальный строй науки в целом. На этом уровне задается общее направление исследований, фундаментальные принципы подхода к объекту изучения, "система ориентиров познавательной деятельности" [30]. Эти методы выделяют всеобщие принципы и дают знания о всеобщих законах развития природы, общества и мышления, которые являются в то же время и законами познания мира [31].

В современном научном познании особое значение приобретают так называемые общенаучные подходы, которые задают определенную направленность научного исследования, фиксируют определенный его аспект, хотя и не указывают жестко на специфику конкретных исследовательских средств. Это позволяет рассматривать их как "методологическую ориентацию" [32] и отнести к данному методологическому уровню инструментария научного исследования.

В качестве подобного подхода к исследованию международных отношений следует отнести системный, принятый на вооружение практически всеми, за небольшим исключением, теоретическими направлениями и школами в современной ТМО. Часто системный подход рассматривают как конкретизацию диалектического принципа о всеобщей связи [33]. В основе системного подхода лежит исследование объектов как систем. Для него характерно целостное рассмотрение определенной совокупности объектов – материальных или идеальных. При этом целостность объекта подразумевает, что взаимосвязь совокупности рассматриваемых объектов и их взаимодействие приводят к возникновению новых интегративных свойств системы, которые отсутствуют у составляющих ее объектов. Спецификой системного подхода является ориентация на изучение факторов, обеспечивающих целостность объекта как системы. Основная проблематика в рамках системного подхода формируется выявлением многообразных так называемых "системообразующих" связей, которые в первую очередь "ответственны за целостность изучаемого явления или объекта" [34].

Использование системного подхода способствует созданию таких теоретических построений, которые могут быть, "с одной стороны, настолько содержательными, чтобы достаточно полно отражать реальность, а с другой, настолько формальными, чтобы при их взаимном соотнесении могли обнаруживаться общие закономерности, позволяющие не только отображать, что и упорядочивать исследуемый материал и сам процесс исследования" [35].

Применение системного подхода дает возможность представить объект изучения в его единстве и целостности. Его нацеленность на выявление корреляций между взаимодействующими элементами помогает найти "правила" такого взаимодействия, или закономерностей функционирования системы. В этом состоят преимущества системного подхода [36]. Однако следует иметь в виду, что любые достоинства могут иметь продолжение в виде недостатков. Применительно к системному подходу к последним можно отнести излишнюю формализацию, которая может привести к обеднению нашего понимания международных отношений.

Системный подход к исследованиям (и в частности изучению международных отношений) реализуется в нескольких вариантах: структурно-функциональном, подходе "вход-выход", кибернетической модели. Что касается первого, то он ориентирует исследователя на изучение внутреннего строения системы, на выявление закономерностей процессов упорядочения элементов в системе, на анализ специфики и характера связей между элементами, с одной стороны, и на выявление особенностей функционирования систем, абстрагируясь от их субстратно-структурной основы, с другой [37].

Вариант системного подхода "вход-выход" акцентирует устойчивость системы перед внешним воздействием и ее "поведение" в ответ на требования и поддержку со стороны среды. Часто такой подход отождествляется с методикой "черного ящика", предполагающей абстрагирование от содержания "черного ящика", сосредоточиваясь на задаче обнаружения функциональных зависимостей между входными и выходными параметрами системы.

Подход по принципу кибернетической модели предполагает рассмотрение системы в целом и составляющих ее элементов как гибко реагирующих на изменения системы под влиянием внешнего или внутреннего воздействия, или среды системы. Причем влияние среды может быть столь значительным, что эволюцию системы рассматривают как коэволюцию со средой [38].

Специфика общенаучных методов, а также общенаучных категорий, на которых они базируются, определяется "относительным безразличием к конкретным типам предметного содержания и вместе с тем апелляцией к некоторым общим чертам" [39]. Иными словами, они независимы от типа решаемых научных проблем и могут использоваться в различных предметных областях. Общенаучные методы разрабатываются в рамках формальной и диалектической логик. К ним относят такие, как наблюдение, эксперимент, моделирование, анализ и синтез, индукцию и дедукцию, аналогию, сравнение и т.д. [40].

На уровне общенаучных методов системный подход реализуется в виде общей теории систем, которая является конкретизацией и выражением принципов системного подхода. Одним из основоположников общей теории систем считается австрийский биолог-теоретик, иммигрировавший в США, Людвиг фон Берталанфи (1901-1972). В конце 1940-х гг. он выдвинул программу построения общей теории систем, предусматривающую формулирование общих принципов и законов поведения систем, независимо от их вида и природы составляющих их элементов и отношений между ними [41]. Системная теория выполняет также задачи описания систем и составляющих ее элементов, объяснения взаимодействия системы и среды, а также внутрисистемных процессов, под влиянием которых происходит изменение и/или разрушение системы [42]. В рамках системной теории разрабатываются общенаучные категории, такие как элемент, подсистема, структура, среда.

Элементы – это наименьшие единицы в рамках любой системы, из которых в свою очередь могут быть образованы отдельные ее части (как правило, в иерархически организованных системах – биологических, социальных) – подсистемы. Последние представляют собой относительно автономные, самостоятельные системы меньшего размера. "Поскольку они участвуют в осуществлении единой цели всей системы, то их функционирование и деятельность подчинены задачам общей системы и управляются ею". В то же время подсистемы осуществляют в рамках системы свои особые функции и поэтому обладают относительной самостоятельностью [43]. Исследование элементов системы позволяет определить ее строение. Однако более важной категорией системного анализа является структура системы. В самом широком смысле последняя понимается как связь и взаимосвязь между элементами, благодаря которым и возникают новые интегративные свойства системы [44].

Третью группу научных методов составляют частные (частнонаучные) – методы той или иной конкретной науки. Выделение их предполагает, что применение их ограничивается только одной сферой. Причем наличие таких методов считается одним из условий признания автономности той или иной дисциплины. Однако к общественным наукам подобное требование далеко не всегда применимо. Как правило, общественные науки не имеют своего специфического метода, присущего только им. Они "заимствуют" общенаучные методы и методы других наук (и социальных и естественнонаучных), преломляя их применительно к своему объекту исследования [45].

Для оценки того, как развивалась рассматриваемая нами дисциплина, пожалуй, большее значение имеет иное разделение методов исследования – на "традиционные" и "научные". Такое противопоставление появилось в результате "бихевиористской революции" 1950-х гг. и было в центре второго "большого спора" в рамках ТМО. "Модернистское", или "научное", направление настаивало на перенесении методов точных и естественных наук в социальные дисциплины, подчеркивая, что только в этом случае исследования сферы общественных отношений могут претендовать на статус "науки". "Научные" методы формировали операционно-прикладной, аналитико-прогностичес-кий подход, связанный с "формализацией, исчислением данных (квантификацией), верифицируемостью (или фальсифицируемостью) выводов и т.д." [46]. Этот новый для дисциплины подход противопоставлялся "традиционному" историко-описательному, или интуитивно-логическому. Последний до середины ХХ в. являлся единственной основой исследований международных отношений. Традиционный подход основывался в большей степени на истории, философии и праве, делая акцент на единичном, уникальном в историческом, и в частности политическом, процессе. Сторонники традиционного подхода подчеркивали недостаточность "научных" количественных методов, необоснованность их претензий на универсальность. Так, один из наиболее ярких представителей традиционного подхода и основатель школы политического реализма Г.Моргентау отмечал, что такой феномен как власть, столь важный для понимания сущности международных отношений, "представляет собой качество межличностных отношений, которое может быть проверено, оценено, угадано, но которое не может быть измерено количественно... Конечно, можно и нужно определить, сколько голосов может быть отдано политику, сколькими дивизиями или ядерными боеголовками располагает правительство; но если мне потребуется понять, сколько власти имеется у политика или у правительства, то я должен буду отставить в сторону компьютер и счетную машину и приступить к обдумыванию исторических и, непременно, качественных показателей" [47].

"Существо политических явлений, – отмечает П.А.Цыганков, – не может быть исследовано сколь-либо полно при помощи только прикладных методов. В общественных отношениях вообще, а в международных отношениях в особенности, господствуют стохастические процессы, не поддающиеся детерминистским объяснениям. Поэтому выводы социальных наук, в том числе и науки о международных отношениях, никогда не могут быть окончательно верифицированы или фальсифицированны. В этой связи здесь вполне правомерны методы "высокой" теории, сочетающие наблюдение и рефлексию, сравнение и интуицию, знание фактов и воображение. Их польза и эффективность подтверждается и современными изысканиями, и плодотворными интеллектуальными традициями" [48]. Иными словами, противопоставление "модернистских" методов "традиционным" неправомерно. Ощущение их дихотомии появилось в силу того, что они внедрялись в исследования международных отношений исторически последовательно. Однако следует признать, что они дополняют друг друга и без такого комплексного подхода к выбору инструментария исследования любые наши теоретические построения обречены на неудачу. В этом смысле, наверное, следует считать излишне категоричными утверждения о том, что основным недостатком нашей дисциплины является то, что процесс превращения науки о международных отношениях в прикладную затянулся. "Процесс развития науки является не линейным, а, скорее, обоюдным, – пишет П.А.Цыганков. – Происходит не превращение ее из историко-описательной в прикладную, а уточнение и коррекция теоретических положений через прикладные исследования (которые, действительно, возможны лишь на определенном, достаточно высоком этапе ее развития) и "возвращение долга" "прикладникам" в виде более прочной и операциональной теоретико-методологической основы [49].

Внедрение в исследования международных отношений "научных" методов представляло собой "усвоение многих релевантных результатов и методов социологии, психологии, формальной логики, а также естественных и математических наук" [50]. Все это сделало исследовательский инструментарий гораздо более широким и породило своеобразный "методический взрыв" [51]. При этом в формировании современных представлений о характере международных отношений все более заметную роль стали играть прикладные проекты. "Выдвижение прикладных исследований "на передний край" изучения международных отношений, – отмечает К.П.Боришполец, – обусловило обращение широкого круга специалистов к особому научному инструментарию, ориентированному на сбор эмпирической информации, количественные методы ее обработки, подготовку аналитических выводов в форме прогностических предположений" [52]. В научный оборот исследований международных отношений органично вошли междисциплинарные методики прикладного анализа. Последние предполагают, прежде всего, сумму процедур сбора и обработки эмпирического материала. В анализе международных отношений прочное место заняли такие методы социологического и политологического сбора данных, как, например, опрос и интервьюирование; достаточно прочное место заняли методики контент-анализа, ивент-анализа и когнитивного картирования [53].

Первые разработки контент-анализа связаны с именем Г.Лассуэлла и работами его школы в Стэнфордском университете. В самом общем виде эта методика рассматривается как систематизированное изучение содержания текста, выявление и оценка характеристик текстового материала "с целью дать ответ на вопрос, что хочет подчеркнуть (скрыть) его автор" [54]. Выделяют несколько стадий применения данной методики: структуризация текста, обработка информационного массива при помощи матричных таблиц, квантификация информационного материала [55]. Самым распространенным способом оценки содержания исследуемого текста является подсчет частоты употребления смысловой единицы анализа – это количественный, или частотный, вариант контент-анализа. Выделяют также и качественный вид контент-анализа, который ориентирован не на непосредственное количественное измерение смысловых единиц информационного массива, а на "учет сочетания качественных и количественных показателей", характерных для них [56].

Ивент-анализ, или событийный анализ, является одним из самых распространенных методик прикладного анализа международных отношений. Он основан "на слежении за ходом и интенсивностью событий и целью определения основных тенденций эволюции обстановки в отдельных странах и на международной арене" [57]. Суть методики можно выразить формулой: "кто говорит или делает, что, по отношению к кому и когда" [58]. Применение методики включает: составление информационного банка данных, расчленение этого массива на отдельные единицы наблюдения и их кодировку, соотнесение выделенных фактов и явлений с принятой в связи с задачами проекта системой сортировки [59].

Методика когнитивного картирования нацелена на анализ восприятия международной ситуации лицами, принимающими решения. Эта методика зародилась в рамках когнитивной психологии, концентрирующей свое внимание "на особенностях организации, динамики и формирования знаний человека об окружающем его мире" [60]. Центральным понятием когнитивной психологии выступает "схема" (карта), представляющая собой "графическое изображение имеющегося в сознании человека плана (стратегии) сбора, переработки и хранения информации", являющегося основой его представлений о прошлом, настоящем и вероятном будущем [61]. Применение методики когнитивного картирования предполагает выявление основных понятий, которыми оперирует лицо, принимающее решение; установление между ними причинно-следственных связей, а также оценку значимости и "плотности" этих связей" [62].

Все рассмотренные выше методики нацелены на разработку прогностических возможностей в рамках науки о международных отношениях и тем самым усиления ее прикладного характера. Часто эти методики имеют самостоятельное значение, однако возможно их сочетание с различными математическими средствами и системным моделированием. Сущность последнего заключается в том, что оно является таким способом оперирования объектом, который состоит в замещении оригинала моделью, находящейся в определенном объективном соотношении с непосредственно познаваемым объектом [63]. Обычно выделяют три последовательных этапа моделирования: логико-интуитивный анализ, формализация и квантификация. "Соответственно выделяются и три класса моделей: содержательные, формализованные и квантифицированные" [64]. Первый этап моделирования представляет собой по существу традиционную исследовательскую практику, когда ученый использует свои знания, логику и интуицию для создания модели изучения международного явления. На втором этапе происходит формализация содержательной модели – переход от преимущественно дескриптивной к преимущественно матрично-графической. Решение задачи выделения тенденций изменения международных ситуаций возможно на третьем этапе моделирования – квантификации [65].

Сомнения относительно возможности строгой формализации и квантификации явлений международной жизни существовали всегда. Однако на современном этапе развития науки о международных отношениях перспективы моделирования оцениваются "с умеренным оптимизмом" [66]. Пожалуй, сейчас уже никто не будет категорично настаивать на выводе Н.Винера о том, что "гуманитарные науки – убогое поприще для новых математических методов" [67]. Применение математических средств при проведении прикладного анализа международных отношений составляет самостоятельную проблему [68].

Рассмотрение прикладных методик анализа международных отношений подталкивает к разделению методов исследования в зависимости от того, на какой стадии исследования они используются (методы сбора материала, его обработки и упорядочения, теоретического обоснования, доказательства, или иначе, методы, применяемые на стадии эмпирического, теоретического исследования и стадии построения научной теории).

Особо следует остановиться на децизионном методе, предполагающем концентрацию внимания исследователя на изучении процесса принятия решений. Этот метод широко используется в политологии. Применительно к исследованиям международных отношений он ориентирован на изучение процесса внешнеполитических решений и призван помочь выявить его сущность. Для любого исследователя исходным пунктом анализа является внешнеполитическое решение, и важно определить, какие переменные обусловили его принятие. Применение децизионного метода можно сравнить с "декомпозицией" многоэтапных ситуаций, составляющих процесс принятия решений. В процессе реализации метода исследователь должен сконцентрировать свое внимание на четырех "узловых моментах": центры принятия решений, процесс принятия решений, само политическое решение и, наконец, его реализация [69]. Применение децизионного метода предполагает определение круга ключевых "игроков", или лиц, принимающих решения, а также оценки роли каждого из них. Если речь идет о важных внешнеполитических решениях, то внимание будет уделяться высшему политическому руководству страны (глава государства и его советники, министры иностранных дел, обороны и т.д.). Следует также учитывать, что каждый из обозначенных лиц имеет свой штат помощников, участвующих в процессе получения и обработки информации. Анализ круга лиц, принимающих решения, требует со стороны исследователя также внимания к их личностным и ролевым характеристикам.

На основе общего подхода было разработано несколько моделей анализа процесса принятия внешнеполитических решений. В основе первой модели – рационального выбора – лежит понимание процесса принятия решений как рационального, т.е. предполагающего максимизацию целей при минимизации затрачиваемых средств. Модель предполагает, что процесс внешнеполитического целеполагания зиждется на объективных и незыблемых национальных интересах, а лицо, принимающее решения, располагает всей необходимой совокупностью информации для оценки всех возможных альтернатив действия и способен избрать оптимальный вариант действия. На практике реализация такой модели невозможна [70].

В "поведенческой модели" анализа процесса принятия внешнеполитических решений акцент делается на индивидуальных особенностях когнитивного процесса лиц, принимающих решения, подчеркивается, что поведение политиков во многом зависит от их видения реальности. Результаты подобного исследования используются для прогнозирования поведения лиц, принимающих решения, в той или иной ситуации [71].

Еще одна модель отводит ключевую роль бюрократии (так называемая бюрократическая модель политики). Внешнеполитические решения, согласно этой модели, – результат торга и "противоборства" различных бюрократических структур, стремящихся к реализации своих интересов. В этом случае все другие "игроки", включая парламентские институты и общественность, – не более чем статисты [72] (Смотри перевод статьи Г.Эллисона и М.Гальперина в материалах для чтения).

"Плюралистическая модель" исходит из того, что процесс принятия решений носит во многом хаотический характер. Общественность могла бы иметь гораздо большее влияние на него, однако ее влияние реализуется через борьбу организованных "групп интересов". Общество гетерогенно, и конфликт различных интересов внутри общества неизбежен. При этом акцентируется, что в процесс выработки важнейших решений вовлечен лишь немногочисленный круг лиц и институтов, общественность же по большей части является "сторонним наблюдателем". Окончательное решение в сфере политики – это результат "борьбы" между различными "группами интересов" [73].

Модель "организационного поведения" предполагает, что решения принимаются различными правительственными структурами, функционирующими в соответствии со своими устоявшимися рутинными процедурами принятия решений (стандартными операционными процедурами). Последние включают процедуры сбора, обработки и передачи информации и позволяют стандартизировать решение сложных, но повторяющихся рутинных вопросов. Можно сказать, что это позволяет справляться с проблемами, не принимая решения в каждом конкретном единичном случае – решение это "запрограммировано" стандартными операционными процедурами. Иными словами, жизнь каждой "организации" (правительственной структуры) обладает собственной логикой. Процесс принятия решений оказывается фрагментированным, а окончательное решение – результатом взаимодействия разных по возможностям оказывать влияние структур [74].

Все перечисленные выше модели концентрируют свое внимание на внутреннем государственном механизме принятия внешнеполитических решений. Однако нельзя забывать и о том, что процесс выработки внешнеполитического курса всегда "помещен" в определенный внешний контекст, влияние внешних факторов столь же сильно. "Транснациональная модель" анализа внешней политики предполагает учет влияния внешней среды – глобального экономического, социального и культурного контекста внешней политики любого государства. Получили распространение и другие модели: такие как, например, модель элитизма, демократической политики и др. [75].

Еще один достаточно распространенный метод изучения процесса принятия решений в рамках науки о международных отношениях связан с теорией игр. Последняя строится на теории вероятностей и распространяет понятие "игра" на все виды человеческой деятельности. Теория игр представляет собой конструирование моделей анализа или прогнозирования различных типов поведения акторов. Канадский исследователь Ж.-Р.Дерриенник рассматривает теорию игр как "теорию принятия решений в рисковой ситуации или, иначе говоря, как область применения модели субъективно рационального действия в ситуации, когда все события являются непредсказуемыми" [76]. В рамках данной модели поведение лица, принимающего решения, анализируется в его взаимоотношениях с другими "игроками", преследующими ту же цель. "При этом задача состоит не в описании поведения игроков или их реакции на информацию о поведении противника, а в нахождении наилучшего из возможных вариантов решения для каждого из них перед лицом прогнозируемого решения противника" [77].

И еще одна методологическая проблема, касающаяся инструментов и методики исследования международных отношений, должна быть нами затронута. Это так называемая проблема "уровней анализа" в ТМО. Она оказала серьезное влияние на способы изучения международных отношений и стимулировала "размышления о том, что на самом деле представляет из себя понятие "международная система" [78], выделенная нами в качестве предмета исследования в рамках дисциплины.

Выше мы отмечали, что международные отношения как особый вид общественных отношений предстают как сложное и многогранное явление. Любое событие, происходящее на международной арене, не может быть объяснено исходя лишь из одной посылки; все, что происходит в сфере международных отношений, всегда имеет несколько причин. "Проблема уровней анализа", с точки зрения Б.Бузана, "состоит в том, как определять и исследовать различные сферы, в которых могут быть обнаружены источники объяснения рассматриваемых явлений" [79].

Дискуссия в рамках ТМО относительно уровней анализа началась с публикации книги Кеннета Уолца "Человек, государство и война" [80]. С точки зрения автора, оправданием усилий ученых, исследующих международные отношения, могут быть поиски ответа на вопрос, как снизить вероятность войны и увеличить шансы для мира [82]. "Для того чтобы объяснить, каким образом можно достичь мира, необходимо понять причины войны", – пишет автор [82]. Достижению этой цели и посвящена его работа (выдержки из книги представлены в материалах для чтения). Анализируя огромный объем классической литературы, посвященной проблемам войны и мира, К.Уолц группирует ее в три "образа", каждый из которых "отражает различное месторасположение причины и вид объяснения" [83]. Первый "образ" связывает возникновение конфликтов с "дурной" природой человека: с его эгоизмом, "неверно направленными агрессивными импульсами" или просто глупостью. Согласно второму образу, причины войн коренятся в "структуре государств". Третий "образ" акцентирует анархичную природу международной системы [84]. К.Уолц отмечает, что непосредственные причины войны могут быть найдены и в первом, и во втором "образах". Однако автор делает особый акцент на том, что "войны случаются, потому что нет ничего, что предотвратило бы их" [85]. Иными словами, так называемая "допускающая" причины войны содержится в третьем "образе", и связана она с анархичной природой сферы международных отношений. Именно такое понимание во многом предопределило развитие дискуссий вокруг уровней анализа.

Сам термин "уровни анализа" был введен в 1961 г. Дж.Дэвидом Сингером в статье, помещенной в сборнике "Международная система: теоретические эссе" [86]. Автор исходит из посылки, что, применяя системный анализ, у исследователя есть выбор в подходе к объекту: фокусировать свое внимание на частях или на целом, на элементах или системе [87]. "Исследователь может, например, – пишет Сингер, – выбирать между цветами и садом,.. между деревьями и лесом" [88]. Применительно к исследованию международных событий Дж.Дэвид Сингер вводит в оборот два уровня: уровень международной системы и уровень национального государства. Что касается первого, то автор считает его "наиболее всеобъемлющим среди доступных уровней, заключающим всю целостность взаимодействий, которые имеют место в рамках системы и ее среды" [89]. Только системный уровень анализа, отмечает автор, позволяет исследовать международные отношения на таком исчерпывающем уровне, который "неизбежно теряется, когда наше внимание смещается на более низкий и более частный уровень" [90]. Опасность, подстерегающая исследователя на этом пути, состоит в преувеличении влияния системы на национальных акторов и, наоборот, в преуменьшении влияния акторов на систему [91]. Кроме этого, системный уровень анализа "почти неизбежно требует, чтобы мы постулировали высокую степень единообразия во внешнеполитических операционных кодах наших национальных акторов" [92]. Иными словами, этот уровень анализа нивелирует различия в поведении национальных государств как акторов международной системы. Второй уровень анализа, напротив, предполагает разнообразие и подчеркивает различия. "Фокусирование внимания на национальном государстве как акторе, – пишет Дж.Дэвид Сингер, – позволяет нам избегнуть неточности гомогенизации, которая часто проистекает из акцентирования системного уровня". С другой стороны, это может привести и к излишнему преувеличению различий между элементами системы [93]. При анализе внешней политики государства работа на системном уровне акцентирует внимание на внешнем по отношению к государству влиянии, во втором случае – на внутреннем.

Из сказанного выше ясно, что "уровни анализа" неразрывно связаны с идеей системы. "При использовании такого подхода, – отмечает Б.Бузан, – сразу же возникают два очевидных кандидата на уровни: элементы и структура системы" [94]. Сам Дж.Дэвид Сингер отмечал, что возможны и другие подходы к определению уровней анализа [95]. Большинством исследователей принимается выделение трех уровней: индивид (часто лицо, принимающее решение), элемент (общество в целом, государство или другая группа, выступающая в качестве актора) и система, хотя часто можно встретить и более дробное определение уровней. Так, например, Дж.Н.Розенау говорит о шести возможных уровнях анализа: индивид (подразумевается его личные характеристики, образование и процесс социализации и даже чисто биологические особенности); уровень роли, которую "играет" лицо, принимающее решение (здесь акцентируется то, что индивид действует не только и не столько как некая индивидуальность, но как лицо, выполняющее определенную роль в обществе и/или политической системе); уровень правительственной структуры; уровень общества; уровень международных отношений и, наконец, уровень мировой системы [96]. Некоторые авторы акцентируют внимание на том, что между уровнем индивида и уровнем элемента существует уровень бюрократии (например, Р.Джервис [97]). Возможны и другие варианты. Следует обратить внимание на то, что их объединяет.

Приведенные примеры предполагают понимание уровней как различных составных частей анализа, проводимого на основе некоего пространственного измерения. "Термин "уровни" предполагает ряд пространственных шкал, или "степеней" измерения", – отмечает Б.Бузан [98]. Дискуссия об уровнях анализа фактически строилась в этих рамках. Она имела большое значение для становления и развития исследований международных отношений как научной дисциплины, повысив точность теоретических суждений. Однако, как отмечает Б.Бузан, "самой идее было уделено очень мало внимания" [99]. Он обращает внимание на то, что возможно двоякое понимание "уровней": уровни как объекты исследования и как источники объяснения [100]. "На ранних стадиях дискуссии об уровнях анализа в международной теории, – пишет он, – создавалось неоправданное впечатление простоты общей идеи. Поиски точного соответствия между идеей уровней и естественным делением объекта исследования на индивиды, государства и системы, кажется, в значительной степени подменили собой любое тщательное изучение самой концепции уровней. Однако в самой дисциплине литература об уровнях как идее очень скупо рассматривает огромный вклад этой одной из ведущих идей в исследование международных отношений. Остается неясным, например, являются ли уровни анализа более эпистемологической конструкцией (свидетельствуя, тем самым, о различных подходах к познанию), или же это онтологическая конструкция (и, следовательно, речь идет о числе и типе сущностей, которые, как полагают, на самом деле существуют в международной системе)" [101]. С точки зрения последней, уровни выступают как составные части анализа. Сторонники эпистемологического подхода рассматривают их как источники объяснения или как "типы переменных, которые служат объяснением определенного поведения составной части" [102]. В этом случае речь идет в основном о способности к взаимодействию как "уровне транспортной, коммуникативной и организационной способностей системы" [103], структуре как "принципе, по которому элементы располагаются в системе и процессе как взаимодействии элементов". Расхождения между этими двумя схемами, с точки зрения Б.Бузана, можно разрешить, "если отделить элементы анализа от источников объяснения и рассмотреть их как матрицу" [104]. Обобщая, можно констатировать, что работы К.Уолца, Дж.Дэвида Сингера и других исследователей лишь положили начало дискуссии об уровнях анализа. Размышления об уровнях анализа "сегодня полностью утвердились как часть теории международных отношений. Они стали мощными и полезными теоретическими стимулами дисциплины... Уровни анализа определили образ мышления о международной системе" [105]. Однако эту дискуссию нельзя считать исчерпанной. Принимая во внимание, что теория международных отношений до сих пор находится на стадии становления, нельзя переоценить дискуссию об уровнях анализа, как подталкивающую к обсуждению целого ряда эпистемологических и онтологических вопросов и способствующую дальнейшему развитию дисциплины.

Любая научная дисциплина нацелена на теоретическое воспроизведение сущности своего объекта, на поиск его необходимых, существенных, устойчивых и повторяющихся свойств и связей. Иными словами, теория нацелена на поиск законов, которым объект исследования подчиняется в своем функционировании и развитии.

Сложности с однозначным ответом на вопрос, возможно ли открыть законы функционирования и развития международных отношений, связаны со спецификой нашего объекта. По своему характеру международные отношения являются отношениями социальными. Система международных отношений, выделенная нами в качестве предмета исследования, представляет собой особый тип социальной системы. Это сложная, открытая и адаптирующаяся система. Здесь "далеко не всегда можно провести ясную и четкую границу между изучаемым комплексом и его внешней средой, как можно сделать, скажем, при определении границы между объектом и средой двух пространственно отграниченных друг от друга объектов" [106]. Следовательно, исследование системы международных отношений невозможно по аналогии с анализом моделей механических систем.

Кроме этого, следует помнить, что основные элементы системы международных отношений представлены социальными общностями или отдельными индивидами. Таким образом, субъекты анализируемых нами действий обладают волей и сознанием, они сознательно выдвигают цели и стремятся их достичь в соответствии со своими представлениями о ценностях. Это означает, как подчеркивают С.Фридлендер и Р.Коэн, что "определяющие факторы международной системы связаны с такими феноменами, как выбор, мотивации, восприятие и т.п." [107]. Наше объяснение событий международной жизни должно, следовательно, исходить из двух посылок: с одной стороны, эти события объясняются объективными обстоятельствами, которые закономерно обусловливают возможность или даже необходимость их осуществления, а с другой – субъективными мотивами и замыслами тех, кто их совершает [108].

Любое событие, за которым "стоят" люди, представляется уникальным, неповторимым, единичным. И если при поиске закономерных связей объекта при проведении естественно-научного исследования ученых, прежде всего, интересует его обобщающая интерпретация, т.е. поиски того, что есть в объекте типичного, то в исследовании социальных явлений ученых занимает объект не только как типичный образец того или иного явления, а как данное единичное явление, имеющее самостоятельную ценность, не только общее, но и своеобразное. Это делает проблему поиска законов в рамках нашей дисциплины гораздо сложнее. Раскрывая специфику законов общественного развития, известный отечественный историк Е.В.Тарле писал: "Для приложимости своей к каждому конкретному явлению, к каждому конкретному случаю всякий закон... требует определенной обстановки, определенных условий. Еще большое количество разных "если" требуется для предсказания конечных результатов действия такого закона" [109]. Учитывая сложность, "мозаичность" международных отношений, невозможно представить абсолютное повторение какого-либо международного события. "Конечно, абстрактно рассуждая, можно представить себе такую ситуацию, – пишет П.А.Цыганков. – Однако на деле это потребовало бы соблюдения такого количества условий, которое практически не может быть соблюдено. Отсюда фактическое отсутствие устойчивых, "вечных", "неопровержимых" законов и, соответственно, наличие значительных трудностей в попытках предсказания путей эволюции того или иного общественного явления или процесса. Как известно, сама проблема законов является в социальных науках дискуссионной, широко распространенным является скептицизм относительно их существования" [110].

Многие ученые, как следствие, предпочитают термину "закон" термины "закономерность" или "тенденции". Результаты дискуссии по поводу различия между ними можно суммировать следующим образом. Как и закон, закономерность отражает необходимые и существенные связи между явлениями, но закон вскрывает более глубокие, фундаментальные связи и взаимозависимости. "Закономерность же характеризует и такие существенные связи, суть которых находится ближе к поверхности явлений, менее абстрактна и обща. Закономерность конкретнее и потому богаче закона" [111]. Считается, что в закономерности проявляется действие целого ряда законов, иными словами, закономерность носит комплексный характер, как по своему действию, так и по результатам [112]. Указанные сложности в решении вопроса о закономерностях функционирования и развития международных отношений объясняются, прежде всего, спецификой данной сферы общественных отношений.

Следует также иметь в виду, что современный уровень развития науки "рисует" образ мира, отличный от того, каким он представлялся ранее; современная наука создает новую научную картину мира, изменяется сам стиль научного мышления. "В последней трети ХХ века, – пишет В.С.Степин, – возникли реальные возможности объединения представлений о трех основных сферах бытия – неживой природе, органическом мире и социальной жизни – в целостную научную картину мира" [113]. Базисным принципом последней является универсальный (глобальный) эволюционизм, объединяющий в единое целое идеи системного и эволюционного подходов. В утверждении этого принципа определяющую роль сыграли три концептуальных направления в науке ХХ века: теория нестационарной Вселенной, синергетика и теория биологической эволюции и развитая на ее основе концепция биосферы и ноосферы [114].

Новые открытия значительно "потеснили" детерминистские объяснения, господствовавшие в науке ранее. Прежде мир представлялся как вселенная, "где господствуют причинно-следственные связи, имеющие линейный характер". Развитие понималось как восходящий процесс движения от простого к сложному, от низшего к высшему, определяемый начальными причинами и не имеющий альтернатив, а история могла быть предсказана, ибо настоящее предопределено прошлым, а будущее – прошлым и настоящим [115]. Детерминистские объяснения, в которых по большому счету не было места случайности, доминировали и в исследованиях международных отношений.

Новые открытия позволяют увидеть мир иным. Так, синергетика – теория самоорганизации – позволяет перейти от "линейного" мышления к нелинейному, соответствующему новому этапу развития науки. Синергетика изучает любые сложные самоорганизующиеся системы. Самоорганизация рассматривается как одно из основных свойств движущейся материи и включает все процессы самоструктурирования, саморегуляции и самовоспроизведения. Она выступает как основа эволюции систем, как процесс, который приводит к образованию новых структур [116].

Подавляющее большинство природных объектов являются открытыми системами, то есть системами, обменивающимися энергией, веществом и информацией с окружающей средой. Открытая система не может быть равновесной в силу того, что само ее существование нуждается в постоянном притоке энергии и вещества извне. Следовательно, законы классической термодинамики, предполагающие обратимость процессов в системе, не могут быть применимы. Теоретическая основа синергетических моделей, применяемых при анализе систем, – неклассическая термодинамика, изучающая необратимые процессы, происходящие в открытых неравновесных системах [117].

В исследованиях школы И.Пригожина было показано, что, удаляясь от равновесия, термодинамические системы приобретают принципиально новые свойства и начинают подчиняться особым законам. При сильном отклонении возникает особый тип динамического состояния материи – так называемые диссипативные структуры, то есть связанные с диссипацией – рассеиванием энергии, использованной системой, и получением новой энергии из окружающей среды [118]. Как показал И.Пригожин, тип диссипативной структуры в значительной степени зависит от условий ее образования, при этом особую роль в отборе механизма самоорганизации могут играть внешние поля. [119]. Для диссипативных структур характерной является ситуация, обозначаемая как возникновение порядка через флуктуации – случайные отклонения величин от их среднего значения. Сначала флуктуации подавляются системой. Однако, поскольку система является открытой, то она взаимодействует со средой, и благодаря этому ее неравновесность усиливается. Тогда существующая организация не выдерживает и разрушается. В такие переломные моменты – точки бифуркации – оказывается принципиально невозможным предсказать, в каком направлении будет происходить дальнейшее развитие, станет ли система хаотической или перейдет на более высокий уровень упорядоченности [120]. Предсказание, основанное на детерминизме, в точке бифуркации невозможно, и не потому, что наука еще не знает этого, а потому, что это непредсказуемо [121].

И.Пригожин подчеркивал, что чем сложнее система, тем большей чувствительностью она обладает по отношению к флуктуациям. Это означает, что изменить структуру могут, усиливаясь, даже незначительные флуктуации. В этом смысле "наш мир предстает как лишенный гарантий стабильности" [122]. "Случайность подталкивает то, что осталось от системы, на новый путь развития, – пишут И.Пригожин и И.Стенгерс, – а после выбора пути вновь в силу вступает детерминизм, и так до следующей бифуркации" [123].

Особо следует отметить, что в этих рассуждениях есть место случайности: новые структуры формируются на счет флуктуаций и кооперативных эффектов, благодаря чему осуществляется переход от одного типа самоорганизующейся системы к другой, а эволюция, в конечном счете, приобретает направленный характер. Тем самым случайные процессы способны породить переход от одного уровня самоорганизации к другому, кардинально преобразуя систему [124].

Концепция самоорганизации помогает лучше понять связь между случайностью и необходимостью. На микроуровне в открытой неравновесной системе под воздействием среды происходит усиление случайных изменений – флуктуаций. Пока такие изменения не достигнут некоторой критической точки, они остаются незаметными на макроуровне. Но их совокупный результат также не является однозначно определенным, как иногда предполагают. В критической точке возникают, по крайней мере, две возможные траектории дальнейшей эволюции системы, которые математически и определяются термином "бифуркация". По какой траектории будет развиваться система, в существенной степени зависит от случайностей, возникающих вокруг критической точки. Поэтому поведение нельзя предсказать с полной достоверностью. В результате взаимодействия случайных явлений или процессов и возникает необходимость, которая в науке чаще всего выступает в форме вероятностно-статистических законов. Когда же траектория "выбрана", дальнейшее движение системы определяется детерминистическими законами [125].

Из вышеприведенных рассуждений вытекает важный для нас вывод, заключающийся в том, что существует множество альтернативных путей развития, в том числе и для человеческой истории. Последняя лишается предопределенности [126]. Следовательно, в поисках закономерностей международных отношений следует исходить из их стохастического, то есть вероятностного характера [127]. От строго детерминистического знания стохастическое отличается точностью предсказаний. Если первое допускает достоверные предсказания, то второе является вероятностно-статистическим. Вероятность выражает меру или степень возможности случайных событий. "С онтологической точки зрения, – отмечает Г.И.Рузавин, – вероятностный характер предсказаний стохастических теорий объясняется совокупным действием большого числа случайных факторов в массовых событиях или статистических коллективах. За счет взаимного погашения и уравновешивания разных случайностей, в них возникают специфические статистические закономерности... [128].

Сфера международных отношений представляет собой своего рода "стохастическую вселенную", "картину причудливого переплетения многообразных событий и процессов, причины и следствия которых носят несимметричный характер, поэтому их описания и объяснения в духе детерминизма, предопределенности, безальтернативности, исключения случайности неплодотворны" [129].

Проблема закономерностей международных отношений остается одной из наиболее дискуссионных в нашей научной дисциплине. Прежде всего, это объясняется самой спецификой данной сферы общественных отношений. Здесь особенно трудно обнаружить повторяемость тех или иных событий и процессов. Поэтому в качестве главных черт закономерностей можно назвать их относительный, вероятностный, неопределенный характер. Выше мы отмечали, что существует несколько направлений в исследованиях международных отношений. В каждом из них, в соответствии с определением природы и сущности международных отношений, формулируется свой "свод" закономерностей. Тем самым даже тогда, когда учеными не подвергается сомнению само наличие закономерностей, существуют достаточно серьезные разногласия относительно их содержания [130].

Дискуссии о закономерностях международных отношений последних лет предопределяются осознанием того, что мы живем в период "переходного возраста" современного мира. Эта "переходность" "характеризуется ломкой и преобразованием старых структур, появлением новых, а в целом – еще не закончившимся формированием качественно иной (и пока трудно сказать, какой именно) мировой "архитектоникой" [131]. Иными словами "переходность" свидетельствует об общесистемном кризисе современного политического мира. "С точки зрения и политолога, и международника, и историка, дело в значительной мере в том, что на конец века пришлось сразу несколько кризисов в системе международных отношений, – отмечают М.М.Лебедева и А.Ю.Мель-виль. – Это и кризис системы суверенных государств (или, как его еще называют, кризис Вестфальской системы мира), когда государствам все больше приходится "делиться" своими властными полномочиями, с одной стороны, с межправительственными организациями, с другой – с регионами и неправительственными объединениями; кризис ялтинско-потсдамской системы, наступивший после окончания холодной войны; распад и демократизация многих авторитарных режимов и общий кризис системы тоталитарных государств, получивший название "третьей волны" демократизации" [132]. Можно охарактеризовать современное состояние мира как своеобразную точку бифуркации, "содержащую в себе множество альтернативных путей развития" [133]. Отсюда и видимое явное замешательство теоретиков международных отношений на рубеже 1980-90-х гг., когда оказалось, что важнейшее событие, кардинальным образом изменившее систему международных отношений, оказалось "непредсказанным". Эта неожиданность глобальных перемен во многих породила всплеск пессимизма в отношении дальнейших перспектив развития науки о международных отношениях. С другой стороны, этот "удар" послужил мощным стимулом для продолжения исследований и развития дисциплины ТМО.

Тому, как развивалась наука о международных отношениях, посвящены главы третья и четвертая данного пособия.