§ 7. В людях. Мои университеты.

После раскулачивания семьи мое детство кончилось. Надо было думать и о ночлеге, и о куске хлеба. Особенно трудной была зима 1931г. Жить было негде, есть нечего. Кругом голод и болезни. За эти два-три года где я только не скитался! У наших очень дальних родственников: у дядьки Ивана в д. Крупенино, у своей крестной матери Марьи в д. Коваленки, в школе у технички бабы Прасковьи, у дядьки Александра Никифоровича в д. Крупенино, в Витебске с родителями на Марковщине в каком-то бараке, в Рубе в палатке, а позже в общежитии, в комнате на две семьи и у многих, многих других людей.

Летом было легче. Начиная с 8-9 лет, я начал пасти скот вначале у Александра Никифоровича, за что он меня кормил и давал приют, а позже несколько лет подряд я пас деревенский скот, за что меня по очереди кормили и давали ночлег.

В период организации колхозов проявлялась большая бесхозяйственность. Во главе колхозов становились пропойцы, воры, лентяи, но с партийными билетами в руках. Эти люди никогда толком не знали сельского хозяйства, хотя они родились и выросли в деревне, это были люди–лодыри. Поэтому все, что было награблено у кулаков, превратилось в пыль. Плюс ко всему неурожайные годы. Орудия труда, отобранные у кулаков, были поломаны, как вредные, кулацкие. Разразился страшный голод. Люди ходили опухшие (голодные отеки), умирали на ходу. Плюс к этому разразилась эпидемия дизентерии, которая беспощадно косила и взрослых и детей, особенно много погибало детей. Кроме дизентерии, свирепствовал сыпной тиф. Сыпным тифом переболела и моя мать. После тифа она была истощенная, обессиленная. Как-то раз еле пришла ко мне в поле и начала собирать щавель, чтобы что-либо поесть. У меня оказался в кармане кусочек хлеба, точнее не хлеба, а что-то заменяющее хлеб. Я отдал ей этот кусочек, она его с жадностью проглотила. Я видел, что мать голодная, и заплакал. Мать, видя мои слезы, тоже заплакала, понимая нашу взаимную беспомощность.

Я упомянул о хлебе в те годы. Хлеб тогда пекли сами. Но во время голода не было зерна, муки. Поэтому хлеб пекли из травы-лебеды, мха, березовой коры и листьев, из клевера. Все это сушилось, превращалось в т.н. муку и из нее умудрялись делать нечто заменяющее хлеб. Этим мы и питались. Картофеля и овощей ни у кого не было. Когда мы жили в Рубе, в голодные 1932-1933 гг., я был чуть ли ни единственным, снабжавшим семью хлебом. Было лето, хороший урожай черники. Рано утром, часа в 4, я уходил в лес (один, мне было 9-10 лет), набирал ведро черники. Мать мне сшила торбу. Ведро ставил в торбу, одевал на плечи и по тропинке, что шла через лес до самого Витебска (11 км), приносил ведро черники на Смоленский базар. Здесь стаканами продавал чернику, а на вырученные деньги с рук покупал буханку хлеба. Итак изо дня в день, пока была черника. Потом переключался на другие ягоды.

Однажды возвращался в Рубу, хотел снять с ног сандалии, чтобы их не топтать. Я присел на возвышение возле кладбища в д. Разуваевка. Только стал снимать сандалии, ко мне подскочили какие-то мальчишки, меня спихнули, отобрали ведро, хлеб, торбу и сандалии. Весь в слезах я вернулся домой.