§ 18. Служба в частях

1. Г. Советск

После возвращения из отпуска я с женой поехал к месту назначения, вначале в Ригу, а затем в г. Советск. Город был разрушен, потрескавшиеся кирпичные стены продолжали разваливаться на глазах. Квартир не было. Какое-то время мы размещались в примитивной гостинице, а когда гостиницу начали ремонтировать, мы вынуждены были переехать в санчасть и поселиться в одной комнате с больными.

У жены Симы беременность была 5 месяцев. Квартирный вопрос стоял так остро, что я вынужден был выступить на одном из партактивов дивизии по квартирному вопросу и покритиковать высокое начальство, которое занимало особняки по 10-14 комнат, в которых жили «каштанки», гуси и др. живность, а офицеры ютились, где попало. Мое выступление закончилось аплодисментами зала и гробовым молчанием начальства. На следующий день мне была предоставлена однокомнатная квартира без элементарных удобств, с печным отоплением. Да плюс ко всему мне пришлось уплатить 1000 руб. ее бывшему владельцу. Была зима. Я заболел паратифом А. Меня поместили в инфекционное отделение госпиталя, а у Симы наступили роды. Роды патологические, преждевременные роды. Поэтому, когда выписывали жену из роддома, я был в инфекционном отделении. Спасибо людям! Они помогли. Спустя несколько дней я выписался из госпиталя. Началось выхаживание дочери. Она была искусственница. Все доктора говорили, что девочка нежизнеспособна. Кроватку обогревали электрическими лампочками. Поочередно дежурили у ее кроватки. Смесей для кормления в то время не было, они просто не изготавливались. Пришлось придумывать самим. Одна женщина, жившая за несколько километров от нашей квартиры, ежедневно приносила свежее молоко для ребенка. Когда Наташе было 5 месяцев, у нее развилась сильнейшая диспепсия. От девочки остались только кожа и косточки. Я у командира медсанбата майора Двали (грузин) выпросил несколько граммов синтомицина, который в то время только появился. И этот синтомицин спас ребенка. Короче говоря, как бы ни было трудно, но мы выходили ребенка.

Летом 1951 г. мы сменили свою квартиру на другую, двухкомнатную, более удобную. Но пожить, в этой квартире нам не удалось. Начальство вспомнило мое озлобленное выступление на партактиве, и моя кандидатура оказалась самой подходящей для направления в ВДВ.

18.2. Г. Кировоград

С предписанием на руках я прибыл в Ригу, в штаб Прибалтийского военного округа, прошел медкомиссию на годность к службе в ВДВ и получил направление в Москву, в штаб ВДВ. Прежде чем ехать в Москву, я возвратился в Советск, забрал семью и отвез ее к родителям жены в Ленинград. Была глубокая осень, в вагонах пусто и холодно. Мы очень боялись простудить дочь. Из Ленинграда поехал в Москву, где задержался недели на две, пока мне подобрали место. Предлагали ехать в Ефремов Тульской области, на должность старшего врача полка.

Отказался, я не хотел административных должностей. Потом были другие предложения, и я согласился младшим врачом полка в Кировоград, в 301 парашютно-десантный полк 100 воздушно-десантной дивизии. Кировоград мне был знаком по 1944 г. Наша дивизия участвовала в его освобождении. Кроме того, в ожидании назначения я встретил одного военного в Москве, который служил в Кировограде и многое мне о нем рассказал. Действительно, жизнь в Кировограде была хорошая, на рынке все дешево, материальных затруднений мы не испытывали. Плюс ко всему позже, когда приехала к нам мать, Сима устроилась на работу в заготзерно в техотдел, и лишняя тысяча рублей нам помогала жить безбедно.

Воздушно-десантные войска – войска романтичные. Здесь вырабатывается и смелость, и решительность, и выносливость. Но в то же время для медработников эти войска бесперспективны. Продвижения по службе нет никакого. Высшей инстанцией для врача является медсанбат, а высшим воинским званием – майор м/с. Своих госпиталей ВДВ не имеет. Добиться перевода в наземные войска практически невозможно, что я вскоре ощутил. ВДВ держится за свои кадры смертельной хваткой. Но в то время я всего этого не знал.

Кировоград встретил меня гостеприимно, но возник снова квартирный вопрос. Я нашел частную квартиру в 2-2,5 км от части и занял ее. Привез семью из Ленинграда. Мать в течение года жила на Смоленщине, позже и она приехала к нам в Кировоград. Работал я около года младшим врачом полка. Здесь же совершил первый прыжок с парашютом с аэростата. Помню, волновался как перед экзаменом, боялся, что не раскроется парашют, боялся, что не хватит смелости покинуть гондолу. Сел в гондолу, ноги трясутся, меня успокаивают. Я глянул вниз, стало страшно. Мне кричат: «Вниз не смотри, смотри перед собой». Ветер вверху очень сильный. Аэростат набрал высоту 400 м. Мне подали команду «приготовиться». Я встал на порожек, сгруппировался и прыгнул. Купол парашюта раскрылся, на земле все видно как на ладони, только в мелком масштабе. Кажется, спускаюсь очень медленно. Но это не так – 7-8 м/сек. И вдруг земля. Я стиснул ноги до боли, вынес их немного вперед и врезался в землю. Ко мне подбегают, поздравляют, и тут же командир полка полковник Рыбинцев Василий Иванович вручает парашютный значок. Чтобы преодолеть боязнь к прыжкам с парашютом, мне предложили немедленно совершить второй прыжок. Парашют мне дал начальник ПДС. И так в один день я совершил два прыжка. Был очень доволен собой, радовался своей «храбрости». На седьмом прыжке я порвал связки в левом голеностопном суставе, несколько месяцев не прыгал.

Прослужив около года младшим врачом полка, меня направили на усовершенствование, а точнее на первичную специализацию в Киевский окружной военный госпиталь № 408. Сима снова с дочкой осталась одна на целых полгода. Во время специализации я полностью отдавал себя работе в госпитале. За шесть месяцев я самостоятельно прооперировал 83 больных, в то время как другие только 3-4 человек. Это был рекорд в истории госпиталя. Мое рвение к хирургии заметил главный хирург Киевского военного округа, генерал-майор м/с профессор И.Н. Ищенко. Он ходатайствовал о моем переводе из ВДВ в Киевский окружной военный госпиталь, но штаб ВДВ отказал. Только тогда я понял, какую глупость я совершил, дав согласие на службу в ВДВ.

Нельзя не упомянуть о двух случаях во время специализации в Киеве. Оба случая оставили неизгладимый след в памяти, в моей профессиональной деятельности.

Случай 1. Примерно в октябре 1952 г. в госпиталь был доставлен самолетом офицер-сапер с ранением в область левой ключицы. Ранение получил во время разминирования в Черниговской области. При клиническом и рентгенологическом обследовании было установлено повреждение, а точнее сдавление левой подключичной артерии осколком, с возможным повреждением сосуда. Так как в госпитале никто не имел опыта работы на сосудах, решено было пригласить для операции уже в то время известного хирурга Н.М. Амосова. Последний посмотрел пострадавшего и решил оперировать. Меня поставили третьим ассистентом, т.е. только держал крючки и видел, что делается в ране, но стоял рядом с Амосовым, за одним операционным столом. На операции оказалось, что у офицера пристеночное ранение подключичной артерии. Осколок прикрывал отверстие в стенке сосуда, сдавливал артерию. Стоило только пинцетом прикоснуться к осколку, как началось профузное кровотечение. Фонтан крови залил лампу, лигатуры заранее не были подведены к сосуду. Больной погиб от кровотечения. Н.М. Амосов очень переживал летальный исход, а вместе с ним и мы. Была допущена врачебная ошибка. Возможно, сыграла роль самонадеянность.

Случай 2. Ночью, примерно в конце октября – начале ноября, в госпиталь был доставлен больной солдат с неустановленным диагнозом. Клиника напоминала острый аппендицит. Но со слов больного, его в Чугуеве оперировали по поводу аппендицита. Но больной не знал, удалили ему отросток или нет. В правой подвздошной области был рубец, в глубине брюшной полости справа прошупывалось уплотнение, похожее на опухоль или инфильтрат. Решено было больного оперировать. Операцию поручили мне. Ассистировал начальник хирургического отделения подполковник м/с Меранов, опытный хирург, с большим стажем. После вскрытия брюшной полости в правой подвздошной области было обнаружено какое-то бугристое образование, напоминающее опухоль. Подполковник Меранов предположил, что это рак. Операция большая, сложная, я хотел поменяться местами с начальником отделения, но он сказал: «Трус в карты не играет». Я взялся за резекцию илеоцекального угла. По ходу операции в глубине брюшной полости попался под руки какой-то тяж. Ткани очень сильно изменены, топография тоже изменена. По ходу операции, мы даже не заметили, как вскрыли брюшину на задней брюшной стенке. Пересекли этот тяж. Кровотечения нет. Ну и слава Богу! Операцию закончили. Состояние больного тяжелое, соответствует тяжести операции.

Утром на пятиминутке п/п Меранов докладывает, что молодой хирург Алексеев хорошо справился с тяжелой операцией. Однако к утру состояние больного утяжелилось, появилась мочевая флегмона. К обеду больной был прооперирован повторно, была удалена правая почка, т.к. тяж, который мы перевязали, оказался правым мочеточником. Больного спасли, но на всю жизнь оставили с одной почкой. Из этого случая я сделал два важных вывода:

1. Поднятую руку вовремя останови.

1. Хирургу надо прекрасно знать анатомию во всех ее многочисленных нюансах.

Специализацию окончил с блестящей характеристикой, возвратился в Кировоград, но уже не в 301 полк, а в медсанбат, на должность ординатора операционно-перевязочного взвода. Кадры в медсанбате были хорошие. А душой коллектива был подполковник м/с В.К. Добрадин, командир медсанбата, хороший хирург. Коллектив принял меня хорошо, и я вскоре стал своим человеком. Дружеские связи мы поддерживали долго, а бывший мой командир Ага Али Кусум-оглы Гусейнов (азербайджанец) даже заезжал ко мне на квартиру в Витебск.

Моя очередная квартира располагалась недалеко от медсанбата. Мы занимали две комнаты в отличном частном доме, с отдельным входом. Хозяева, в прошлом состоятельные люди (имели свою кондитерскую фабрику), относились к нам как к родным детям. С ними мы поддерживали переписку на протяжении многих лет после нашего убытия из Кировограда. В нашей квартире часто собирались врачи медсанбата, делились впечатлениями, а нередко распивали и бутылку. Кусок сала у нас всегда был в запасе. Моя супруга Серафима Васильевна любила спорить с Гусейновым. Когда он ее не мог переспорить, то говорил: «Какое ты право имеешь со мной спорить? Ты женщина!» Т.е. проявлялось его кавказское самолюбие. Тогда моя половина так расходилась, что чуть не выгоняла спорщика – мужчину, т.е. проявляла свое русское самолюбие в русском стиле. Поспорив, расходились мирно.

Наташа ходила в гарнизонный детский сад. По пути в сад нам всегда навстречу попадался Б.М. Лыткин, подполковник м/с, врач медсанбата. Он шел в это время на работу. Он всегда с Наташей шутил, и она эти шутки принимала за чистую монету. Работая в медсанбате, я часто ходил на операции в областную больницу.

Служба в Кировограде осложнялась нашим ежегодным выездом в лагеря под Кривой Рог. Выезжали мы обычно в первых числах мая, возвращались на зимние квартиры к 7 ноября. Ежегодно все лето Сима с Наташей оставались одни. Я за лето к семье мог приехать только два раза на два-три дня. Здесь, в Криворожских лагерях, я успешно выдержал экзамен на профессиональную зрелость.

30 августа 1954 г., это было воскресенье, я дежурил по медсанбату, весь персонал, кроме меня, выехал на пляж. В часов в 6 вечера прибегает в медсанбат запыхавшийся солдат и молит помочь его товарищу Матросову, который лежит на берегу водохранилища раненый. Матросов и этот солдат были любителями рыбалки. На крючок одной из удочек подцепился громадный сом, вдвоем они вытащили сома на берег, но Матросов оказался в воде, а сом плавником отбросил Матросова на корягу. В результате огромная зияющая рана на ягодице 20-30см, в глубину до 12 см с рваными краями. Когда я подъехал к берегу на санитарной машине, то увидел следующую картину. Матросов лежал вниз лицом, полностью обескровленный. В огромнейшую рану было затолкнуто полотенце, майка и еще какая-то тряпка типа портянки. Все это было пропитано кровью, в траве лужа крови. В глубине раны видна зияющая слабо пульсирующая артерия. Я зажимом передавил конец артерии, перевязал рану и доставил пострадавшего в медсанбат. Привез и сома. Сом весил 25 кг. В медсанбате началась борьба за жизнь раненого.

Мы перелили раненому около 4 л крови и жидкости, иссекли края раны, ушили редкими швами в три этажа, по углам раны вставили резиновые выпускники. К 11 часам вечера операция была закончена. Началось выхаживание больного, случай закончился выздоровлением.

18.3. г. Новоград-Волынский..

Венгерские события – 1956 год

Но недолго пришлось поработать в этом медсанбате (рис 8). В 1955 году 100 дивизия ВДВ попала под расформирование. Каждый из нас получил новое назначение в другие части ВДВ. Я – в Новоград-Волынский Житомирской обл., в 31 ВДД на должность старшего ординатора операционно-перевязочного взвода медсанбата. Снова сборы в дорогу. Мать уехала на Смоленщину, а я с женой и дочерью – в Новоград-Волынский. И снова квартирный вопрос, поиски частной квартиры. Какое-то время мы жили в комнате нашего замполита, но когда приехала его семья, мы перешли на частную квартиру, затем сменили эту частную на другую частную, более благоустроенную. Под конец службы в Новоград-Волынском мы самовольно заняли одну комнату в ДОСе с общей кухней на две семьи.

Новоград-Волынский встретил меня холодно. Хороших кадров в медсанбате не было. Командир медроты майор м/с Булагин был своеобразным человеком. С этим коллективом у меня не завязались дружеские связи. Здесь мне присвоили воинское звание майор м/с (капитан м/с было присвоено в 1950 г. по окончании академии) (рис. 9).

Рис. 8. Капитан м/с А.П.Алексеев в г. Кировограде (лето 1955 года).

Служба в Новоград-Волынске связана с венгерскими событиями 1956 г. В этом году в Венгрии начала оживать контрреволюция, главной движущей силой которой была молодежь. Венгерская армия занимала выжидательную позицию и в события открыто не вмешивалась.

30 октября 1956 г., в воскресенье, во второй половине дня наша дивизия была поднята по боевой тревоге. Когда я прибыл в часть, то сразу же заметил необычность тревоги. Весь личный состав был в сборе, но никто ничего не делал, все чего-то ждали. Было приказано сформировать хирургическую группу для оказания реальной помощи раненым, получить НЗ (его, как правило, получают для войны, а не игры в войну), погрузиться на машины и ждать дальнейших распоряжений.

Интересно сколачивалась хирургическая группа. В нее вошли Булыгин, Алексеев, Кирелис, а у Рабиновича не оказалось сапог, его сапоги были в ремонте, и он увильнул от войны.

Машины и боевая техника выстроились в колонну, и своим ходом мы двинулись на Львов. Расстояние в 400 км мы преодолели за одну ночь и прибыли на аэродром г. Львова. Львов встретил нас настороженно, неприветливо. Раздавались враждебные крики, грозили кулаками и т.п. Таким образом, уже в то время украинский национализм проявлялся без ретуши. Этот же вывод подтверждает и бандеровщина в Западной Украине. Часов в 10 утра 31 октября мы прибыли на военный аэродром. Нас ждали самолеты, но приказа на загрузку самолетов не было. Приказа ждали около суток. В это время началась война Израиля с Египтом. События осложнялись с каждым часом. Не исключалась большая война.

1 ноября, во второй половине дня, был получен приказ, самолеты загрузились и поднялись в воздух. Настроение было у всех подавленное, но когда мы пролетали над Карпатами, мы восторгались красотой гор, лесами, шапками снега на вершинах и деревушками, приютившимися у подножия гор.

Курс был взят на аэродром в районе г. Веспрем, что на берегу озера Балатон. В воздухе мы были около двух часов. Под медсанбат нам было отдано здание военного училища, а стрелковые части и подразделения пошли выполнять боевую задачу: разоружение венгерской армии и боевые действия с контрреволюцией. В первую очередь был освобожден из-под ареста командир венгерской дивизии, генерал.

Мы начали разворачивать медсанбат и готовиться к приему раненых. Проходя по коридору, на одной из дверей я прочитал надпись: «Начальник медслужбы училища, майор м/с Гелашвили Бежан Михайлович». Открываю дверь и вижу моего старшего врача 656 сп. в годы войны. Мы обнялись и расцеловались. Но обстановка гостеприимству не способствовала.

На следующий день начали поступать раненые и убитые. Наша хирургическая группа работала день и ночь, без отдыха и сна. Раненых и убитых было очень много. К 6 ноября поток раненых уменьшился. Раненых эвакуировали в г. Львов. Этими самолетами эвакуировали и семьи офицеров, которые бросив все свои вещи, хватали детей и бежали в Союз. У одной из женщин прямо в самолете наступили роды. Пришлось вылет задержать. Новорожденного закутали в тряпки и только потом дали команду на вылет и эвакуацию. А в это горячее время наш командир медсанбата Никитенко и еще двое – рентгенотехник и старшина занялись мародерством. Каждый час из Веспрема в медсанбат шли машины с награбленным имуществом. Грабили все, что можно было увезти: ткани, швейные изделия, кожи, обувь, хрусталь, посуду и т.д. Кругом льется кровь, а эта тройка грабит. Я не выдержал этого произвола, зашел к командиру и сказал, что Венгрия - наша дружественная нам страна, и мародерство ему как командиру части, не к лицу, особенно в такое время. Он мне показал на дверь и сказал: «Яйцо курицу не учит». На том мы и разошлись, но отношения после этого стали несовместимыми. Грабеж Венгрии продолжался. Как мне стало известно позже, грабил не только Никитенко. Грабили большие чины и в гораздо большем объеме. А последовавший приказ Министра Обороны очень мягко наказал мародеров. Это говорит о том, что в наживе были замешаны самые большие начальники, вплоть до начальников тылов соединений, корпусов, армий и др.

Прошло некоторое время, обстановка стала нормализоваться. Из Новоград-Волынска в адрес командира дивизии пришла телеграмма, что моя жена лежит в инфекционном отделении больницы с болезнью Боткина, а пятилетняя дочь брошена на произвол судьбы. К этому времени у меня сильно разболелись зубы, и мне удалили четыре передних зуба. Под предлогом протезирования зубов, а больше всего, чтобы избавиться от меня, как нежелательного свидетеля, меня отправили в Новоград-Волынский. Когда я приехал, то увидел такую картину: жена в инфекционной больнице, дочь приютили соседи (евреи) по квартире, у которых была своя такая же девочка, как наша дочка, над которой они тряслись. Но они не побоялись взять к себе Наташу, хотя она была в контакте с матерью и могла их заразить. Наши же все жены военных отвернулись от ребенка.

К Новому 1957 году наши возвратились из Венгрии.

Еще одно событие, связанное с Новоград-Волынском, но еще до венгерских событий. Поступило сообщение, что Военно-медицинская академия проводит набор в адъюнктуру на ряд кафедр, в т.ч. и хирургических. По всем параметрам в адъюнкты я подходил и я подал рапорт. Кандидатура моя была утверждена, и я поехал сдавать экзамены. Я претендовал на торакальную хирургию. Кандидатов на это место было 4 человека. Но, когда я приехал, то было ясно, что нужного кандидата кафедра подобрала заранее, это один из сотрудников академии, а предстоящие экзамены для него пустая формальность. На военно-полевую хирургию к Л.Н. Беркутову и травматологию к И.Л. Крупко набор не проводился. Несмотря на ничтожную долю вероятности, я все же рискнул сдавать экзамены. Из 15 возможных баллов я получил 13 – две пятерки и тройку по немецкому языку. Моя кандидатура не прошла. Я возвратился в Новоград-Волынский.

В 1957 г. поступил приказ о расформировании 31 ВДД. К этому времени я послал рапорт на имя командующего ВДВ с просьбой о переводе меня в Витебск по трем причинам:

• В Новоград-Волынске не было никакой промышленности. Серафима Васильевна нигде не могла устроиться на работу;

• Витебск – областной центр, в котором есть завод измерительных приборов;

• И, наконец, Витебск близко от Демидова, где в последние два года жила моя мать.

Просьбу мою командующий удовлетворил, и я сразу же получил назначение в Витебск еще до начала перетасовки офицеров. Новый переезд к новому месту службы. Скудные офицерские вещички, плюс жена и дочка – и снова на поезд.