Завершение становления человеческого общества. Возникновение рода и человека современного физического типа

иин коллектива. Становление человеческого общества с необходимостью предполагает обуздание животных инстинктов, их введение в социальные рамки. Из двух основных биологических инстинктов — пищевого и по­лового — совершенно неупорядоченным оставался в праобщине архантропов только второй. Первый с самого начала был уже под социальным контролем, который непрерывно усиливался по мере развития праобщины. Поэтому имеются серьезные основания полагать, что именно проявление полового инстинкта было основным источником конфликтов между формирующимися людь­ми не только у архантропов, но и у ранних палеоантро­пов.

Резкий перелом в формировании социальных отно­шений, который произошел при переходе от ранних палеоантропов к поздним, был невозможен без распро­странения этих отношений на все сферы жизни, а тем самым и без какого-то ограничения действия полового инстинкта. Крайне мало вероятно, чтобы у палеоантро­пов возник индивидуальный брак. Последнего не суще­ствовало и на первом этапе эволюции уже сложившегося общества. Мало вероятно и возникновение у неандер­тальцев группового брака. Все известные этнографии

формы группового брака связаны с экзогамией, а имею­щиеся данные свидетельствуют о замкнутости коллекти­вов поздних палеоантропов, т. е. об их эндогамии. И если понимать под экзогамией требование вступать в половые отношения исключительно лишь с членами других кол­лективов, то в этой праобщине не было даже ее зачатков.

Но, как уже отмечалось в первой главе, имеются серьезные основания полагать, что становление челове­ческого общества завершилось появлением рода, что первобытная община возникла как община родовая. Отсюда следует, что именно развитие праобщины по­здних палеоантропов подготовило, сделало возможным, а затем и неизбежным возникновение экзогамии. Если не весь период становления общества, то по крайней мере самый последний его этап был временем становления рода. И в этом смысле в праобщине поздних палеоантро­пов должны были появиться какие-то предпосылки экзогамии.

Выход из положения можно найти, если вспомнить, что обязанность вступать в половые отношения вне коллектива есть лишь одна сторона явления, которое принято именовать экзогамией. Другой стороной явля­ется абсолютный запрет половых отношений между членами коллектива — агамия, причем агамия полная.

Полная агамия коллектива не могла возникнуть сразу, мгновенно. Логично предположить, что ей пред­шествовала агамия частичная, временная. Полная ага­мия, разумеется, невозможна без экзогамии. Иначе обстоит дело с агамией частичной. Она вполне могла зародиться и существовать в эндогамном коллективе.

Данные этнографии дают возможность составить мнение о том, что собой представляет частичная агамия, предшествовавшая полной агамии и соответственно эк­зогамии коллектива.

В одной из работ Л. Файсона приведено описание своеобразного праздника, существовавшего еще в XIX в. в одной из областей о. Вити-Леву (о-ва Фиджи). Мужчи­ны и женщины одевались в фантастические одежды, обращались друг к другу с неприличными словами и открыто, на глазах у всех, не считаясь ни с какими нормами, вступали в половые отношения. Если в обыч­ное время братья и сестры не имели права даже разгова­ривать друг с другом, то в этом периоде они не только

могли, но почти что были обязаны вступать в связь. Такого рода состояние ничем не ограниченной свободы общения полов длилось несколько дней, после чего ограничения восстанавливались и жизнь входила в нор­мальную колею (243).

Таким образом, во время этого праздника происходи­ло снятие того самого абсолютного агамного табу, на котором зиждился род. Это свидетельствует, что корни подобных праздников уходят в эпоху, предшествовав­шую родовой. По существу во время этих праздников род переставал быть родом, исчезал как таковой. Он на время превращался в объединение, в котором господ­ствовал промискуитет.

С чисто формальной точки зрения у фиджийцев этого района рода вообще не было. Ведь род есть объединение, характеризующееся полной агамией. А в данном случае агамия пусть на несколько дней в году, но исчезала. Тем самым она была лишь временной, частичной. Однако промежутки, в течение которых половые отношения носили промискуитетный характер, были столь кратко-временны, что никакого значения, кроме ритуального, не имели. Род превращался в промискуитетное объедине­ние на столь короткое время, что это практически никак не сказывалось на его сущности.

Но в теоретическом плане явления подобного рода представляют огромный интерес. Они дают возможность проникнуть в эпоху, непосредственно предшествовав­шую появлению рода. Стоит мысленно увеличить число промискуитетных праздников, и перед нами уже не формальное, а реальное чередование агамных и про­мискуитетных периодов, уже не формальная, а реальная частичная агамия, не предполагающая и не требующая экзогамии. Иначе говоря, перед нами уже не род, а чело­веческая группа, раздвоенная во времени на агамный коллектив и на объединение с промискуитетом.

Предположение именно о таком, а не ином характере ограничения полового инстинкта на позднем этапе эво­люции праобщины подтверждается множеством этногра­фических данных, не только свидетельствующих о суще­ствовании в дородовой период истории человечества частичной агамии, но и позволяющих понять, что именно вызвало ее к жизни, сделало ее возникновение неизбеж­ным.

Половые производственные табу. Среди огромного числа частичных агамиых запретов — половых табу ос­новную массу составляют хозяйственные половые табу, а среди последних явно доминируют охотничьи половые табу. Суть их заключается в строжайшем запрете поло­вых отношений в период подготовки к охоте и самой охоты. Длительность этого периода была различной: от одного дня до нескольких месяцев, но у всех народов, у которых были обнаружены охотничьи половые табу, существовала глубокая вера, что воздержание от поло­вых отношений в течение всего этого времени — необхо­димое условие успешности охоты.

Так, жители деревни Лезу (о-в Новая Ирландия, Меланезия) были убеждены, что если кто-либо из охот­ников нарушит табу, то не только сам нарушитель, но и все его товарищи не будут иметь успеха в охоте (396. С. 267). Индейцы нутка (северо-западное побережье Северной Америки), когда во время охоты на китов происходил несчастный случай, не сомневались, что причиной является нарушение одним из охотников табу. Они искали виновного и строго его наказывали (442. С. 227).

Коллективный характер был важнейшей особенно­стью охотничьих половых табу у подавляющего боль­шинства народов. Половое воздержание требовалось не от тех или иных лиц, а от всех членов того или иного коллектива. И нарушение полового табу сказывалось, согласно верованиям, не на одном нарушителе, а на всей человеческой группе.

Охотничьи половые табу имели в прошлом человече­ства универсальное распространение. Существование их зафиксировано у значительного числа народов Америки, Океании, Африки, Азии и Европы. У части народов, у которых самих табу уже не существовало, были обна­ружены совершенно явственные их пережитки *. И нако­нец, нельзя представить действительное положение ве­щей, если ограничиться лишь охотничьими половыми табу и не принять во внимание всех вообще запретов половых отношений, связанных с той или иной формой человеческой деятельности — рыболовством, скотовод­ством, земледелием, ремеслом, торговлей, войной,

* Сводку материалов и литературы см.: 123. С. 287—288; 125. С. 73.

т. е. всех вообще хозяйственных, практических половых табу, которые уходят своими истоками к охотничьим половым табу *.

Если соединить воедино имеющиеся данные о поло­вых производственных табу и их пережитках, то картина получится более чем убедительная. Половые производственные табу или их пережитки были зафик­сированы не только в доклассовом, но и в классовом обществе, в частности у древних римлян, немцев, вен­гров, эстонцев, украинцев, русских (125. С. 74, 284 — 285). Объяснить появление хозяйственных, в частности охотничьих, половых табу невозможно, не допустив, что на какой-то стадии развития человечества половые отно­шения негативно сказывались на хозяйственной дея­тельности вообще, и на охоте в первую очередь. Но препятствием для хозяйственной деятельности могли быть только неупорядоченные половые отношения.

Этнографические материалы позволяют выявить, по­чему и как неупорядоченные отношения препятствовали хозяйственной деятельности. Среди половых табу особое место занимают запреты, имеющие целью отвратить смерть. Так, у бечуанов (Южная Африка) от лиц, кото­рые ухаживали за больными и ранеными, требовалось воздержание от половых отношений. Соблюдение этого запрета рассматривалось как необходимое условие вы­здоровления больного (496. С. 126 — 127). У живших в противоположной части земного шара индейцев кваки-ютль (северо-западное побережье Северной Америки) существовало убеждение, что контакт между людьми, имевшими незадолго до этого половые отношения, и ра­неным угрожает жизни последнего (177. С. 719). В обо­их случаях перед нами одно и то же убеждение: вера в то, что половые отношения таинственным образом могут повлечь за собой смерть человека. Подобного рода табу кроме народов Америки и Африки обнаружены у народов Океании, Азии и даже Европы (125. С. 72, 284). В этой связи нельзя не отметить существование у племен, живущих в самых различных частях света, веры в то, что «изобретение» физической половой связи привело к «возникновению» смерти (85. С. 385). Что же

* Сводку материалов и литературы см.: 123. С. 292—293; 125. С. 72 — 74, 284-285.

касается убеждения, будто половые отношения вообще таят в себе какую-то опасность для человека, то оно имеет универсальное распространение. Нет буквально ни одного народа, у которого не было бы обнаружено пережитков такой веры *.

Возникновение половых охотничьих табу. Конфлик­ты, проистекавшие из неупорядоченных половых отно­шений, конечно, не всегда влекли за собой ранения и смерть. Однако они всегда в той или иной степени расстраивали хозяйственную деятельность коллектива, особенно сказываясь на таких ее формах, которые требо­вали для своего успеха сплоченности его членов. Важ­нейшей и основной формой коллективной, совместной деятельности пралюдей была охота.

По мере роста значения охоты она принимала все более организованные формы. Собственно охоте начал предшествовать более или менее длительный период подготовки к ней, в течение которого происходила раз­ведка местности, выслеживание животных, выработка плана охоты, изготовление и обновление охотничьего инвентаря. Развитие охоты сопровождалось увеличени­ем зависимости ее исхода от результатов производ­ственной деятельности. Поэтому период подготовки к охоте приобретал все более возрастающее значение. От того, как он протекал, все в большей степени зависел успех собственно охотничьей деятельности. Понятно, что в период подготовки к охоте конфликты между членами праобщины представляли особую опасность. Даже если они не вели к сокращению числа лиц, спо­собных принять участие в охоте, ущерб от них был значительным. Расстраивая или даже срывая деятель­ность по подготовке к охоте, эти конфликты уменьшали ее шансы на успех и тем самым ставили членов коллек­тива перед угрозой голода.

На определенном этапе развития праобщества насто­ятельной необходимостью стало полное устранение кон­фликтов между ее членами в период подготовки к охоте и самой охоты. Так как главным источником столкнове­ний были промискуитетные половые отношения, то тем самым жизненно необходимым стало их запрещение в этот период.

* Сводку литературы см.: 125. С. 72, 284.

Эта объективная экономическая потребность начала постепенно осознаваться, хотя, разумеется, не в прямой, адекватной форме. Сам процесс практической деятель­ности стал постепенно все в большей степени навязывать людям убеждение в том, что половые отношения в пери­од охоты и подготовки к ней навлекают опасность на коллектив и что единственный способ ее избежать — воздержание от них в течение этого периода. Так постепенно начали возникать в праобщине охотничьи половые табу.

Уже у предлюдей в охоте участвовали не все взрос­лые члены стада, а лишь молодые и взрослые самцы и, возможно, бездетные самки. С развитием охоты еще на стадии формирующихся людей обычным явлением стали более или менее длительные охотничьи экспедиции, участники которых затем приносили мясо в стойбище, где находились остальные члены праобщины.

Устранить отношения между полами внутри охот­ничьей партии было просто: достаточно было полностью исключить из ее состава женщин. Таким образом, по­требность в преодолении конфликтов внутри охотничьей партии привела к окончательному закреплению разделе­ния труда между полами. Охота на крупных животных стала исключительно мужским делом.

В дальнейшем необходимость устранения конфлик­тов в период подготовки к охоте привела к тому, что группа взрослых мужчин и юношей начала обосабли­ваться от остальной части праобщины еще до выхода в экспедицию и притом на все более продолжительное время. Таким образом, в свободный от половых отноше­ний период напряженной хозяйственной деятельности праобщина начала состоять из двух более или менее обособленных групп, одна из которых включала всех юношей и взрослых мужчин, а другая — женщин и де­тей. В свою очередь последняя состояла из двух под­групп: женской и детской.

О том, что возникновение половых табу сопровожда­лось бытовым обособлением мужчин и женщин, говорят данные этнографии. У многих народов в период дей­ствия хозяйственных половых табу не только запреща­лись половые отношения, но в той или иной степени ограничивались и все вообще отношения между мужчи­нами и женщинами. Мужчинам запрещалось прикасать­

ся к женщинам, смотреть на них, разговаривать с ними, есть пищу, приготовленную женщинами, находиться с ними в одном помещении и т. п. *

Становление охотничьих половых табу скорее всего началось в эпоху ранних палеоантропов. Именно к ней относятся данные, свидетельствующие о каком-то обо­соблении мужчин и женщин в хозяйственной и иных сферах. Дж. Д. Кларк на основе анализа археологическо­го материала сделал предположение, что где-то с конца минделя произошли изменения в структуре человече­ской группы. Если раньше она всегда выступала как целое, то теперь появились признаки временного разде­ления составляющих ее компонентов: или юных и взрос­лых, или мужчин и женщин (216. С. 226).

По данным археологии, в среднем и позднем ашеле возникли охотничьи лагеря, в которых обитали лишь мужчины, причем иногда в течение целого сезона. При­мером может служить Донская пещера в Южной Осе­тии. Описанное в седьмой главе жилище ранних палео­антропов в гроте Лазаре состояло из двух половин. Напрашивается вопрос: не была ли одна из них местом обитания женско-детской, другая — мужской группы? Многие археологи полагают, что если не в позднем аше­ле, то во всяком случае в позднем мустье уже существо­вало разделение труда между мужчинами и женщинами.

Оргиастические нромнскуитетные праздники. В ре­зультате пространственного и бытового обособления полов в праобщине в течение всего срока действия поло­вых табу пар быть не могло. Их существование было ограничено лишь периодами промискуитета. Развитие хозяйственной деятельности требовало все более дли­тельных периодов, когда половые отношения вытесня­лись из жизни коллектива. По мере того как периоды, свободные от действия половых табу, становились все более редкими, интенсивность половой жизни коллекти­ва в течение их непрерывно возрастала, что делало затруднительным осуществление хозяйственной дея­тельности. Это привело к тому, что оставшиеся про-мискуитетными периоды превратились в своеобразные праздники с бурным, ничем не ограничиваемым общени­ем полов — настоящие оргии.

* Сводку литературы см.: 123. С. 287 — 294.

Выше уже был приведен пример промискуитетного оргиастического праздника. Но он не стоит особняком. Существование праздников и вообще периодов, когда допускалась неограниченная свобода общения полов, отмечено этнографами у многих народов, находившихся на стадии доклассового общества. Подобного рода про-мискуитетные, оргиастические праздники сохранялись и после исчезновения рода и экзогамии. Свобода отноше­ний между полами выражалась у них в полном или частичном снятии брачных и иных ограничений.

Взятые в совокупности сведения об оргиастических промискуитетных праздниках, не говоря уже об их многочисленных пережитках, дают убедительное дока­зательство того, что такие праздники представляли столь же универсальное явление, что и хозяйственные поло­вые табу. Оргиастические праздники были широко рас­пространены у народов Австралии, Океании, Америки, Африки, Азии, Европы *.

Между промискуитетными праздниками и хозяй­ственными половыми табу существует глубокая внут­ренняя связь. В дородовую эпоху они могли существо­вать лишь в неразрывном единстве. И свидетельства о их былом единстве сохранились до нашего времени. У мно­гих народов хозяйственные половые табу были тесно связаны с оргиастическими праздниками, подобного ро­да празднества непосредственно следовали за периодами строжайшего полового воздержания, которые одновре­менно были и периодами интенсивной хозяйственной деятельности. В качестве примера можно назвать ме-итхеев и нага Ассама и Манипура (Индия), индейцев Перу, пипилей Центральной Америки (196. III. С. 196; 245. С. 98-99; 268. С. 94; 268а. С. 167-168).

В силу кратковременности промискуитетных перио­дов и их бурного оргиастического характера пары в пра-общине перестали образовываться. Исчезновение пар, устранив возможность конфликтов на почве удовлетво­рения полового инстинкта, неизбежно должно было способствовать резкому возрастанию сплоченности пра-общины. Такое явление, как мы видели, имело место при переходе от ранних палеоантропов к поздним. Это дает

* Сводку материалов и литературы см.: 123. С. 269—299; 125. С. 285 — 286.

основание полагать, что именно тогда завершилось в ос­новном становление охотничьих половых табу.

Завершение раздвоения праобщины палеоантро­пов. Таким образом, социальные отношения в праобщи-не палеоантропов еще не были настолько сильны, чтобы полностью подчинить себе половые биологические связи, упорядочить и организовать их. Однако они уже на­столько окрепли, что оказались в состоянии частично вытеснить промискуитетные половые отношения из жизни праобщины, превратить их из постоянно суще­ствующих в периодически появляющиеся. Жизнь пра­общины стала состоять из чередования периодов дей­ствия половых табу и промискуитетных праздников. Праобщина как бы раздвоилась во времени на агамный коллектив и промискуитетное объединение. Это раздвое­ние во времени сопровождалось разделением агамного коллектива на пространственно обособленные мужскую и женско-детскую группы. Признаки этого временного и пространственного раздвоения еще более отчетливо, чем раньше, проявляются на стадии поздних палео­антропов.

Французскими археологами в низовьях реки Дюранс было обнаружено около 10 постоянных жилищ, разбро­санных на территории в 50 га. Они относятся к Вюрму I. По мнению Ф. Бурдье, их особенности не позволяют думать, что здесь жили пары с потомством. Он считает, что скорее всего здесь было место, где происходили контакты группы охотников с женщинами и детьми (190. С. 215-216).

Вспомним также, что из двух половин состояло не только жилище ранних палеоантропов в гроте Лазаре, но и жилище поздних палеоантропов в стоянке Молодо-ваУ. Логично предположить, что эти половины были местами обитания: одна — женско-детской, вторая — мужской группы.

Частичное вытеснение социальными отношениями половых, биологических из жизни коллектива было важ­ным шагом в процессе становления общества. Оно свидетельствовало о том, что социальные отношения приобрели в праобщине большее значение, чем биологи­ческие. Как уже отмечалось, в результате стало не­избежным осознание единства праобщины и в конечном счете превращение ее в прочный замкнутый коллектив.

Тем самым стало невозможным и завершение формиро­вания общества. Однако те же самые силы, которые, казалось бы, завели формирующееся общество в тупик, сделали не только возможным, но и неизбежным выход из него.

Постепенное расширение сферы действия хозяй­ственных половых табу делало все более продолжитель­ными периоды агамии и все более редкими и короткими периоды оргиастических праздников. Чем больше по­давлялся и обуздывался половой инстинкт, тем больше он стремился прорваться. Но прорыв его внутри пра-общины был исключен: коллектив карал нарушителей. И, в частности, не исключена возможность, что опи­санная в седьмой главе находка в Монте-Чирчео явля­ется свидетельством такой расправы.

Оргиастические нападения. Однако кроме членов данной праобщины существовали люди, которые к ней не принадлежали и на которых поэтому не распростра­нялось действие норм праморали вообще, половых табу в частности. Хотя каждая праобщина была замкнутым объединением, изоляция их друг от друга не могла быть абсолютной. Их члены не могли время от времени не встречаться. На стадии, когда подавление полового ин­стинкта достигло такой степени, что дальнейшее его сдерживание становилось все более трудным, встречи мужчин и женщин, принадлежавших к разным коллек­тивам, стали принимать форму оргиастических нападе­ний более сильной стороны на слабую.

Нападали мужчины на женщин. Имели место и напа­дения женщин на мужчин. В отличие от мужских нападений женские могли иметь шансы на успех лишь тогда, когда женщины были в явном большинстве и в до­статочной степени организованы. Став ритуализованны-ми, оргиастические нападения женщин долгое время по традиции сохранялись и после того, когда объективная нужда в них исчезла. Наиболее ярким примером может послужить обычай йауса, зафиксированный Б. Малинов­ским на островах Тробриан (Меланезия). Здесь повсеме­стно был распространен порядок, по которому прополка огородов, находившихся в распоряжении отдельных се­мей, совершалась всеми женщинами деревни совместно. На юге о. Киривина и о. Вакута женщины, занимавшиеся коллективной прополкой, имели право напасть на любо­

го замеченного ими мужчину, если он не был жителем их деревни. Право это осуществлялось женщинами, как отмечал Б. Малиновский, с рвением и энергией. Женщи­ны, заметив мужчину, сбрасывали с себя одежду, нагими набрасывались на него, подвергали насилию и соверша­ли над ним массу непристойных действий (354. С. 231 — 233).

Подробно описав, со слов своих информаторов, этот обычай, Малиновский отказался дать ему какое-либо объяснение. Прошли мимо него и все другие этнографы. К тому времени, когда обычай был зафиксирован, он носил пережиточный, во многом даже ритуальный ха­рактер. Однако восстановить его первоначальное значе­ние тем не менее вполне возможно.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что йауса с начала и до конца носила ярко выраженный оргиастический характер. Недаром Малиновский назвал ее оргиастическим нападением женщин. Все особенно­сти йаусы свидетельствуют о том, что она в сущности представляет собой не что иное, как пережиток имевше­го в прошлом место необычайно бурного, неудержимого, принимавшего самые дикие формы проявления полового инстинкта. Такое проявление полового инстинкта можно объяснить, лишь допустив, что он до этого долгое время не мог получить удовлетворения, сдерживался. В пользу этого говорят определенные факты. Оргиастические на­падения женщин на Тробрианах были возможны лишь в период общественной прополки огородов. А он был временем действия строжайших половых табу. Во время прополки были не только воспрещены половые сноше­ния, но вообще считалось неприличным для мужчин данной деревни приближаться к работающим женщинам (там же. С. 356, 388, 415). Все эти данные говорят о том, что йауса в своей исходной форме была не чем иным, как стихийным прорывом долгое время сдерживавшегося производственными табу полового инстинкта. Прорыв этот стал возможным потому, что его объектом был чужак — человек, не подпадавший под действие поло­вых запретов, относившихся только к членам данного коллектива. Йауса не стоит особняком. Совсем в другом конце земного шара у некоторых племен Северного Ирана, когда женщины сообща работали в поле, ни один мужчина-чужак не мог пройти мимо них без того, чтобы

не уплатить выкуп. В противном случае он рисковал подвергнуться такому же обращению, которое было характерно для тробрианской йаусы *.

Иначе как пережитки оргиастических нападений женщин нельзя рассматривать целую группу обычаев, обрядов и празднеств, имевших поистине универсальное распространение **. Первая их особенность заключалась в том, что в них могли участвовать лишь женщины. Вторая — в том, что все они в той или иной степени носили эротический характер: женщины нередко разде­вались донага, совершали неприличные телодвижения и танцы, исполняли непристойные песни, обращались друг к другу с нескромными шутками и т. п. И наконец, третья их особенность состояла в том, что всякий мужчи­на, вольно или невольно оказавшийся свидетелем этих обрядов, подвергался со стороны разъяренных женщин самому жестокому обращению.

Подобного рода обычаи и обряды зафиксированы у многих народов Европы, не говоря уже об Азии, Афри­ке, Америке, Австралии и Океании. Во время афин­ского праздника Тесмофорий женщины знатного про­исхождения собирались вместе в особом здании, куда доступ мужчинам был строжайше воспрещен. Здесь они обращались друг к другу с неприличными шутками и сквернословили. Непристойные действия совершались и нескромные песни распевались женщинами во время праздничной процессии. Важно, что женщины, прини­мавшие участие в праздничных обрядах, готовили себя к ним длительным половым воздержанием (20. С. 59, 181; 196. III. С. 126-127, 206). Но особенно ярко черты былых оргиастических нападений проявлялись в грече­ских вакханалиях, являвшихся первоначально исключи­тельно женскими праздниками. По словам Плутарха, во время праздника женщины яростно набрасывались на плющ, который считался мужским растением, и разди­рали его на части (151а. С. 470). Свидетельством происхождения вакханалий из оргиастических нападе­ний женщин является изложенная в трагедии Эврипида «Вакханки» легенда о растерзании участницами такого празднества Пенфея (152. С. 194 сл.).

* Личное сообщение С. П. Толстова.

** Сводку материалов см.: 123. С. 482 — 485.

В пору бытовавшего до XX в. у мордвы женского праздника всякий мужчина, который попадался на­встречу двигавшейся по деревне с пением эротических песен процессии женщин, становился объектом издева­тельств (129. С. 468 — 469). Можно упомянуть и об обряде опахивания деревни, который бытовал у многих народов Азии и Европы. В России, например, опахива-ние совершалось глубокой ночью и в тайне от мужчин. Все женщины, принимавшие в нем участие, распускали волосы и оставались в одних нижних рубахах, а иногда раздевались полностью. Затем они с криком неслись вокруг деревни. Ни один мужчина не мог попасть им на глаза без риска быть избитым *. Поражает необычайное сходство между отдельными моментами женских обря­дов у народов, разделенных временем и пространством. Так, и с древнеримским женским праздником, упомина­емым Плутархом, и с праздником женщин в Котельниче­ском уезде Вятской губернии, описанным в XIX в., в одинаковой степени было связано поверье, что всякий мужчина, оказавшийся свидетелем совершаемых обря­дов, должен обязательно ослепнуть (54. С. 5; 112. С. 455-456).

Не менее убедительные доказательства того, что в определенный период истории человечества оргиасти-ческие нападения представляли собой всеобщее и зако­номерное явление, дает наряду с этнографией и фоль­клористика.

Легенды об амазонках. На о-вах Тробриан Б. Мали­новским была записана легенда, связанная с оргиастиче-скими нападениями женщин. Туземцы были убеждены, что где-то далеко в море лежит остров Кауталуги, насе­ленный исключительно женщинами. Когда к острову приплывает лодка и моряки выходят на берег, женщины набрасываются на них, заставляют их непрерывно удов­летворять свои желания и в конце концов замучивают до смерти. Как утверждали сами рассказчики, нападение обитательниц этого острова на мужчин полностью сход­но с йауса (354. С. 356). Это дает основание полагать, что в данном случае мы имеем дело с отражением в фолькло­ре оргиастических нападений женщин.

К этой легенде примыкает целый цикл преданий

* Сводку материалов см.: 123. С. 482 — 483.

о так называемых амазонках, т. е. народах, состоящих из одних женщин. Легенды эти имели универсальное рас­пространение. Понять, какой факт истории человечества нашел в них отражение, можно, если вспомнить, что развитие половых производственных табу неизбежно привело к известному обособлению мужчин и женщин во всех отношениях. Отметим, что это обособление не толь­ко не исчезло, но даже углубилось после превращения праобщины в род. Изоляция женщин от мужчин на­глядно проступает в оргиастических нападениях и в их многочисленных пережитках. Во всех этих случаях жен­щины держатся вместе и в то же время обособленно от мужчин.

Легенды об амазонках отличались друг от друга по содержанию. Но во многих из них нашло отражение не только обособление полов, но и оргиастические нападе­ния женщин. Этот тип легенд, по-видимому самый ранний, включает три основных момента: 1) существо­вание местности (чаще всего — острова), населенной только женщинами, 2) вступление последних в связь с случайно появившимися в этой местности мужчинами-чужеземцами и 3) последовавшую затем смерть чуже­земцев.

Рассказ, почти полностью идентичный с записанным Б. Малиновским, мы находим в относящейся к X в. книге «Чудеса Индии», представляющей арабский сборник баснословных повествований моряков (29. С. 36). Сход­ные во всех основных положениях легенды существова ли у айнов, нивхов, жителей Молуккских островов, китайцев, древних греков (37. С. 152, 155; 69. № 2 С. 50-53; 108. С. 156; 151. С. 159-164).

Легенды приведенного типа являются исходными Из них путем выпадения одних моментов и добавления других возникли предания остальных типов, причем в ряде случаев мы можем проследить, как это произош ло. В некоторых легендах наблюдается исчезновение одного из основных моментов — представления о стране женщин. В них сохраняется лишь мотив опасности, грозящей мужчине от первого сочетания с женщиной Связь имеющих широкое распространение в мировом фольклоре сказок, содержащих этот мотив, с легендами амазонского типа была раскрыта В. Я. Проппом (115 С. 304—306). Но представление об опасности первого

сочетания с женщиной не было лишь фольклорным мотивом. У многих народов зафиксировано наличие самой живой веры в это, а также существование много­численных обрядов, имеющих целью эту опасность нейтрализовать (77. С. 319-354; 196.1. С. 239-243; 484. С. 155-156; 491. С. 496-542).

В другой линии развития амазонских легенд мотив существования страны женщин сохраняется, но исчеза­ет представление об опасности, грозящей мужчинам-чужеземцам. Таковы китайские, корейские, тибетские, бурятские, японские, индонезийские, ирландские, нор­вежские предания (59. С. 241-245; 69. № 2. С. 47-48, 50-52; 106. С. 124; 145. С. 462).

Но наибольший интерес представляет третья линия развития амазонских легенд, ибо в ней нашли отражение реальные сдвиги в отношениях между праобщинами, начало которым было положено оргиастическими напа­дениями. В этой линии развития наблюдается, во-первых, превращение случайных, эпизодических связей между первоначально совершенно чуждыми друг другу мужчинами и женщинами в прочные и постоянные, во-вторых, смягчение, а в дальнейшем и полное исчезнове­ние опасности, грозящей мужчинам со стороны жен­щин.

В старинном индийском сказании «Махабхарата» имеется рассказ о стране, населенной одними женщина­ми. Когда мужчины-чужеземцы прибывают в эту страну, женщины становятся их женами. Но если мужчина оставался в стране больше месяца, его предавали смерти. Поэтому все они стремились покинуть страну через 20—25 дней. Сходная легенда была записана у папуасов Новой Гвинеи. Испанский монах де Мендоза, побы­вавший в Китае во второй половине XVI в., рассказывал, что недалеко от Японии открыты острова, населенные женщинами. Ежегодно в определенное время на эти острова прибывают из Японии суда с товарами. При­бывшие мужчины ведут себя с местными жительницами как с женами, но лишь в течение определенного срока, после которого они должны удалиться (69. № 2. С. 53 — 54, 57).

В последней легенде связи между мужчинами и жен­щинами продолжают оставаться эпизодическими, но опасность исчезает. В некотором отношении обратную

картину мы наблюдаем в предании, содержавшемся в апокрифическом «Послании пресвитера Иоанна», пра­вителя баснословной страны, находящейся где-то на границе с Индией, к византийскому императору Мануи-лу Комнену (XII—XIII вв.). В нем рассказывается о женщинах, живущих на острове. Мужья этих женщин не осмеливаются на нем появиться в обычное время под страхом немедленной смерти. Лишь в определенный период они приплывают все вместе на остров, живут с женами 10—15 дней, а затем удаляются (там же. С. 43).

Наконец, в следующей группе легенд рассказывается о существовании прочных связей между мужчинами и женщинами и не упоминается ни о какой опасности, проистекающей из этих отношений. Характерным при­мером является рассказ Страбона (132. С. 477—478) об амазонках, живущих на Кавказе рядом с народом гарга-риев (по другим версиям, рядом с племенами гелов и легов). В течение большей части года амазонки живут совершенно самостоятельно. Но имеется два месяца весной, когда они поднимаются на гору, отделяющую их от гаргариев. Последние также, по древнему обычаю, поднимаются на гору и вступают с амазонками в связь. Девочек, родившихся в результате этих отношений, амазонки оставляют у себя, мальчиков отдают гаргари-ям. Вариант этого предания содержится в жизнеописа­нии Помпея, принадлежащем перу Плутарха (112. С. 359), и в некоторых других древних источниках.

У Марко Поло содержится рассказ о существующих в Аравийском море двух островах — мужском и жен­ском. Ежегодно в марте мужчины отправляются на женский остров, где и остаются до конца мая. Остальные девять месяцев мужчины и женщины живут изолиро­ванно (65. С. 200). Интересно объяснение причины, приводимое в одной из версий. «Это от того, что климат не позволяет мужчинам постоянно жить вместе с жен­щинами, так как они умерли бы» (там же. С. 332). Вряд ли можно расценить это объяснение иначе, как отголо­сок легенд первого типа. Рассказ, почти во всех деталях тождественный данному, приводит со слов араваков Колумб (116. С. 184 — 186). Подобного же рода легенды конкистадоры и путешественники встретили у самых различных племен Центральной и Южной Америки

Похожие рассказы мы находим в трудах аль-Идриса, помещавшего мужской и женский острова в Северном океане, а также в описании Индии, принадлежащем Палладию (конец IV— начало V в.) (69. № 2. С. 46, 54; № 3. С. 9, 14).

Сходные мотивы имеются в преданиях австралийцев арунта (аранда). В них рассказывается о существовании в мифическую эпоху альчера самостоятельных мужских и женских групп, между членами которых имели место половые отношения (447. С. 92). В мифах арунта мы встречаем намеки и на существование в былом нападе­ний мужчин на женщин. Так, в одном из преданий рассказывается о мужчине, имевшем своим тотемом дикую кошку, который шел из Страны соленой воды на север и по пути насиловал и убивал женщин. В других мифах рассказывается о целых группах мужчин тотема дикой кошки, бродящих по стране. В полном противоре­чии с существовавшим в раннем и среднем альчера порядком, согласно которому мужчины жили с женщина­ми своего тотема, мужчины, имевшие тотемом дикую кошку, вступали в связь с женщинами, тотем которых отличался от их собственного. Записавшие эти легенды Б. Спенсер и Ф. Гиллен особо обращают внимание на тот факт, что путешествия мужчин тотема дикой кошки, следствием которых были их связи с женщинами других тотемов, относятся к среднему альчера, т. е. ко времени, непосредственно предшествовавшему, согласно леген­дам, введению экзогамии (440. С. 401, 416 — 422).

Возникновение дуально-праобщинной организа­ции. Переходя от легенд к действительности, мы до­лжны сказать, что в рассматриваемой линии эволюции амазонских легенд нашло в целом верное отражение реальное развитие отношений между мужчинами и жен­щинами, принадлежавшими к разным праобщинам (а тем самым имевшим и разные тотемы). Оргиастические нападения, носившие в своей исходной форме дикий и жестокий характер, не могли первоначально не при­вести к известному обострению отношений между перво­бытными коллективами, к возникновению вражды меж­ду ними, которая могла выливаться и в кровавые столкновения. В дальнейшем характер отношений меж­ду ними начал меняться. Это было связано с тем, что в существовании полового общения между членами раз­

ных коллективов были заинтересованы на данном этапе в равной степени все праобщины. Только нормализация отношений между праобщинами могла обеспечить удов­летворение подавляемого внутри каждой из них и рву­щегося вовне полового инстинкта и тем самым реализа­цию объективной необходимости в расширении полового общения между формирующимися людьми.

Постепенно половые отношения между представите­лями разных коллективов начали все в большей степени происходить с обоюдного (вначале молчаливого, а затем и все более открытого) согласия обеих праобщин, стали все в большей мере санкционироваться ими. На смену оргиастическим нападениям пришли иные формы ор­ганизации половых отношений. О том, что они со­бой представляли, позволяют судить данные этногра­фии.

Б. Малиновским на тех же островах Тробриан за­фиксировано существование двух обычаев, носивших название улатиле и катайауси. Улатиле представляла собой экспедицию юношей одной деревни, имевшую целью вступить в связь с девушками другой. Хотя такие экспедиции и были узаконены обычаем, тем не менее сборы и отправление в путь окружались покровом тай­ны. Скрытно покинув деревню, юноши дальше двига­лись открыто, с песнями, пока не приближались к наме­ченной деревне. Подойдя к ней, они прятались в чаще, куда к ним тайком прокрадывались девушки. Если место встречи обнаруживалось жителями данной деревни, мог­ла произойти схватка, которая в прошлом иногда влекла за собой войну между селениями. Таким образом, улати­ле характеризовалась двойственностью. С одной сторо­ны, она была узаконена обычаем, а с другой — могла привести к серьезным столкновениям между членами двух общин. Такой же двойственностью отличалась и ка­тайауси, представлявшая собой женский вариант улати­ле - любовную экспедицию девушек в одну из соседних деревень (354. С. 221-230).

Улатиле и катайауси тробрианцев не были исключе­нием. Существование любовных экспедиций юношей и девушек в соседние общины было зафиксировано у ряда племен горных районов Новой Гвинеи (чимбу, дене, сиане, камано, форе, узуруфа, джате) (172. С. 118-119; 200. С. 51-53; 401. С. 31; 421. С. 33-36).

У бена-бена Восточного нагорья Новой Гвинеи любов­ные экспедиции одновременно и юношей и девушек од­ной общины в другую общину происходили примерно раз в месяц (326. С. 42—43). Сходные обычаи были обна­ружены у бушменов Африки (153. С. 218).

Определенный свет на ранние формы организации половых отношений между людьми, принадлежащими к разным коллективам, проливают некоторые обычаи аборигенов Австралии.

У австралийцев Арнемленда две жившие в отдалении локальные группы время от времени устраивали со­вместные праздники, длившиеся несколько дней. Во время праздника мужчины каждой из групп вступали в отношения с женщинами другой группы. Это не только не вызывало протеста со стороны мужей, но, наоборот, всемерно ими поощрялось. При этом мужчины одной локальной группы, вступая в отношения с женщинами другой, в то же время демонстрировали свою враждеб­ность к ним (171. С. 160 —162), что носило чисто риту­альный характер. Но эту ритуальную рознь нельзя рассматривать иначе как пережиток когда-то существо­вавшей между мужчинами и женщинами, принадле­жавшими к разным коллективам, реальной вражды, возникновение которой во многом связано с оргиастиче-скими нападениями. По мере того как половое общение между членами разных коллективов из случайности становилось правилом, эта вражда из реальной превра­щалась в фиктивную. И в такой форме она длительное время продолжала существовать и после того, как связи между коллективами окончательно упрочились.

Фактически в приведенном примере мы имеем дело с оргиастическими праздниками, но своеобразными. В отличие от тех, что были описаны выше, в ходе их не происходило нарушения родового агамного табу. Поло­вые отношения были возможны лишь между людьми, принадлежавшими к разным фратриям. Эти праздники были оргиастическими, но не промискуитетными. И та­кого рода праздники тоже имеют весьма широкое рас­пространение. Характерной особенностью большинства из них является выражавшаяся в самых разнообразных формах фиктивная вражда между мужчинами и женщи­нами, принадлежавшими к разным группам. Чаще всего она приобретала форму ритуальной борьбы или состяза­

ния между полами. Существование такой борьбы или ее разнообразнейших пережитков отмечено во всем мире, в том числе и у народов, у которых не было обнаружено оргиастических праздников. Эта борьба или ее много­образные пережитки являются важным моментом сва­дебной обрядности у многих народов, в том числе и у русского. У значительного числа этнических групп она приобретает форму избиения жениха, а иногда и сопровождавших его лиц, женской родней и подругами невесты, что опять-таки заставляет вспомнить об оргиа­стических нападениях женщин *.

Общий ход развития вел, таким образом, к превраще­нию половых отношений между членами разных коллек­тивов из случайности в правило, а затем и в необходи­мость, к трансформации их из фактора, обострявшего отношения между человеческими группами, в фактор, тесно связывавший их друг с другом. И это с неизбежно­стью привело к тому, что каждая из ранее изолиро­ванных праобщин оказалась в большей или меньшей степени прочно связанной с одним из остальных челове­ческих коллективов. Повсеместно возникли системы, состоящие из двух взаимно брачующихся праобщин,— дуально-праобщинные организации. Каждая из таких организаций представляла собой формирующуюся ду­ально-родовую организацию, а каждая из входящих в ее состав праобщин — становящийся род.

Возникновение человека современного физического типа. Возникновение дуально-праобщинной организа­ции сделало возможным завершение формирования че­ловека и общества. Каждая из праобщин была с точки зрения биологии инбредной линией. Соответственно за­вязывание половых отношений между их членами было не чем иным, как внутривидовой гибридизацией. Как известно, одним из следствий гибридизации является гетерозис — резкое возрастание крепости, мощности, жизнеспособности, а в случае внутривидового скрещива­ния также и плодовитости потомства по сравнению с исходными родительскими формами. Другое важней­шее следствие гибридизации — обогащение наслед­ственной основы, резкое повышение размаха изменчиво­сти, необычайное возрастание эволюционной пластично­* Сводку материалов и литературы см.: 123. С. 492—495.

сти организма *. В силу этого завязывание половых отношений между членами разных стад давало возмож­ность разрешить давно уже назревший конфликт между потребностями развития производства и физической ор­ганизацией палеоантропов. И, возникнув, эта возмож­ность под действием вновь обретшего силу праобщинно-индивидуального отбора начала быстро превращаться в действительность. Дуально-праобщинные организации представляли собой своеобразные «котлы», в которых быстрыми темпами шла переплавка поздних специали­зированных неандертальцев в Homo sapiens.

Таким образом, необычайная быстрота, с которой шел процесс превращения неандертальцев в неоантро­пов, получает свое естественное объяснение. Прежде всего это превращение давно уже назрело, стало настоя­тельной производственной, экономической необходимо­стью. И далее, гибридизация не только сделала этот процесс возможным, но и, дав ему толчок, необычайно его ускорила.

Гибридизация же сделала возможным превращение палеоантропов в неоантропов еще в одном важном отно­шении. В настоящее время большинство биологов высту­пают против абсолютизации закона необратимости эво­люции, открытого еще А. Долло. Соглашаясь с тем, что вид никогда не может вернуться к состоянию, раз уже осуществленному в ряду его предков, они в то же время считают возможным возвращение отдельных утрачен­ных в ходе эволюции признаков и даже их комбинаций. Не ограничиваясь указаниями на фактический матери­ал, свидетельствующий о возвращении утраченных осо­бенностей, П. П. Сушкин, а вслед за ним такие известные биологи, как А. М. Сергеев, С. И. Огнев, А. Н. Иванов, раскрыли механизм этого явления. Им оказалось так называемое «помолодение» организма, т. е. преждевре­менное окончание онтогенеза, как бы его обрыв, и за­крепление эмбриональных особенностей во взрослом состоянии организма. И как раз гибридизация является фактором, способствующим «помолодению» организма и возвращению утраченных им признаков, его деспециа-лизации **.

* Сводку литературы см.: 123. С 496 — 498.

** Сводку литературы см.: 123. С. 227-231, 498-499.

Деспециализация организма невозможна без его «по-молодения». Если неоантроп действительно является потомком специализированных неандертальцев, то его морфологический облик обязательно должен носить сле­ды помолодения. И он их действительно обнаруживает. На абсолютизации таких особенностей современного человека была построена целая концепция антропогене­за — теория фетилизации (от лат. fetus — зародыш) Л. Болька. Но если сама эта концепция несостоятельна, то факты, легшие в ее основу, неопровержимы. Сохране­ние некоторых эмбриональных и инфантильных осо­бенностей в морфологической организации современно­го человека никем не ставится под сомнение *.

Выше отмечалось, что классическим образцом по­зднейших палеоантропов, т. е. форм, переходных от неандертальцев к Homo sapiens, являются люди из пеще­ры Схул. Обращает внимание поразительное многообра­зие их морфологического облика. Одни из них (Схул VIII, IX) представляют собой почти типичных, класси­ческих неандертальцев, лишь обладающих некоторыми сапиентными признаками, другие (Схул IV, V) обнару­живают значительную близость к неоантропам. Если принять во внимание, что самых ранних из найденных обитателей Схула отделяет от самых поздних сравни­тельно незначительный промежуток времени, то все это нельзя расценивать иначе как свидетельство необычай­ной быстроты, с которой шел процесс трансформации палеоантропов в неоантропов. Однако пестрота антропо­логического состава Схула столь велика, что одной лишь трансформацией объяснить ее невозможно. Необходимо допустить гибридизацию. Многообразие форм гибридов начиная со второго поколения — твердо установленный факт. К выводу о том, что население Схула обнаружива­ет гибридную природу, пришли многие исследователи (123. С. 502). Возможно, что коллектив, с членами кото­рого схульцы поддерживали тесные отношения, обитал в находящейся в 200 м от их стоянки пещере Табун. Тогда вместе оба этих коллектива образовывали одну дуально-праобщинную организацию.

Завязывание отношений между праобщинами по-

* Сводку литературы см.: 123. С. 233.

М

еста находок формирующихся людей.

Цифрами иа карте обозначены 1 — Зуттие, Амуд, Кафзех, Схул, Табун, Кебара; 2 — Шанидар; 3— Бизитун, 4 — Тешик-Таш; 5— Нармада, 6 — Ордос, 7 — Чжоукоудянь; 8— Днн-цун, 9— Ланьтяиь; 10— Чаньян, И— Мапа; 12— Сангиран; 13 — Нгапдонг; 14— Трипиль; 15— Мод-жокерто

здних неандертальцев и образование дуально-праобщин-ных организаций - очагов формирования современного человека представляло собой явление, закономерно обус­ловленное всем предшествующим развитием праобще-ства. Поэтому оно должно было происходить по всей территории расселения неандертальцев.

О времени и месте трансформации неандертальцев в людей современного физического типа дают пред­ставление материалы не только палеоантропологии, т. е. остатки людей неандертальского, переходного и со­временного типов, но и археологии. Трансформация палеоантропов в неоантропов была тесно связана с за­фиксированным в археологии переломом в развитии техники производства, а также и в духовной жизни,

который обычно именуют переходом либо от среднего палеолита к верхнему, либо от раннего (нижнего) палео­лита к позднему (верхнему).

Переход к позднему палеолиту. Поздним (верхним) палеолитом открывается эпоха эволюции каменной ин­дустрии уже сформировавшихся, готовых людей. В предшествующих главах каменная индустрия поздних предлюдей была названа эолитом, каменная индустрия формирующихся людей — археолитом. Вполне есте­ственно ввести единый термин для обозначения всего периода эволюции каменной индустрии готовых, сфор­мировавшихся людей. Таким термином могло бы стать слово «кайнолит» (от греч. катоэ — новый, Ниоэ — камень). Этап, традиционно именуемый поздним палео­литом, является начальной стадией кайнолита. Поэтому его можно было бы назвать ранним кайнолитом. Мезолит и неолит соответственно можно было бы назвать средним и поздним кайнолитом.

Поздний палеолит как определенная стадия эволю­ции был выделен первоначально лишь на западноевро­пейском материале. На этой территории переход к по­зднему палеолиту был ознаменован целым рядом явле­ний. Произошли существенные изменения в технике обработки камня. Для мустье было характерно скалыва­ние довольно грубых пластин с массивных дисковидных нуклеусов. Специфические для верхнего палеолита нук­леусы носили правильную призматическую форму. С них скалывались (позднее отжимались) длинные, узкие и тонкие пластинки. Из этих ножевидных пласти­нок путем вторичной обработки получались самые раз­нообразные специализированные орудия (ножи, резцы, скребла, проколки, скобели и т. п.). Из них же изго­товляли острые и легкие наконечники метательных копий. Если составное оружие появилось еще в мустье, то широкое распространение получило оно только в по­зднем палеолите. Многие каменные орудия в верхнем палеолите стали употребляться с деревянными или костяными рукоятками или в оправах.

Но хотя новая эпоха именуется поздним палеолитом, изменения в технике производства затронули не только каменную индустрию. Еще в предшествующее время люди использовали наряду с каменными и деревянны­ми орудия из кости и рога. Однако эти орудия были

несовершенны. Не существовало специальных приемов обработки кости и рога. При их изготовлении приме­нялся лишь один способ обработки материала — ретушь. Положение резко изменилось с переходом к позднему палеолиту. Люди начали создавать из кости и рога ору­дия самых разнообразных форм: шилья, иглы с уш­ком, проколки, наконечники мотыг, лощила, кирки, наконечники копий и дротиков, копьеметалки, гар­пуны.

Если в отношении мустье можно говорить, причем с определенной долей осторожности, о появлении за­чатков искусства, то существование искусства в точном смысле этого слова в верхнем палеолите совершенно бесспорно. Памятниками художественной деятельности людей являются пещерная и наскальная живопись, скульптурные изображения животных и людей из кам­ня, кости, рога, глины, гравировка на кости и т. п. Поя­вилось множество различного рода украшений.

После выделения верхнего палеолита он был разде­лен на три последовательно сменяющихся этапа: оринь-як, солютре и мадлен. Однако в дальнейшем все в боль­шей степени стало выясняться, что поздний палеолит имеет варианты не только во времени, но и в простран­стве. Ни на одном этапе всего развития он не исчерпы­вался одной единой культурой, а существовал как совокупность значительного их числа. Так, на террито­рии одной лишь Западной и Центральной Европы на­чальная пора позднего палеолита представлена такими культурами, как шательперрон, ориньяк, селет. Все эти культуры наряду со специфическими особенностями имеют общие существенные признаки, которые позволя­ют их характеризовать как позднепалеолитические. Культуры, отвечающие всем традиционным признакам позднего палеолита, давно уже найдены на всей террито­рии Европы, на Ближнем и Среднем Востоке, в Северной Африке.

Творцы традиционной периодизации эволюции ка­менной индустрии рассматривали ее как всеобщую, в равной степени применимую для всего мира. С точки зрения этих ученых, палеолит (с его подразделением на определенные эпохи), мезолит и неолит были универ­сальными ступенями. В дальнейшем, по мере разверты­вания археологических исследований за пределами За­

падной Европы это положение было поставлено под сомнение. Стали утверждать, что подобная периодиза­ция имеет значение лишь для определенных регионов, прежде всего для Европы и Ближнего Востока, а для остальных территорий она непригодна.

Как уже отмечалось, была, в частности, предложена совершенно иная периодизация эволюции каменной ин­дустрии в Африке южнее Сахары: ранний, средний и поздний каменные века. Еще недавно многие археоло­ги считали, что эта периодизация абсолютно несопоста­вима с европейской. Особенно упорно утверждалось, что в Африке не только отсутствует поздний палеолит как стадия, но и вообще нет этапа, который бы ему соответ­ствовал (39. С. 55—57).

Однако в свете последних исследований выяснилось, что «средний каменный век» Африки в целом и по ха­рактеру техники и по времени адекватен среднему палеолиту Европы, и, соответственно, переход от средне­го каменного века Африки к «позднему каменному веку» в общем совпадает с переходом от среднего палео­лита Европы к позднему. Начало «позднего каменного века» Африки характеризовалось не только существен­ными изменениями в технике обработки камня. Оно, как и переход к позднему палеолиту Европы, было ознамено­вано появлением различных приемов обработки кости и возникновением искусства (314. С. 12).

Ответ на вопрос, существовал ли «поздний палеолит» в Африке южнее Сахары, зависит от того, какой смысл мы будем вкладывать в данный термин. Если под поздне-палеолитической понимать лишь каменную индустрию, отвечающую всем основным признакам позднепалеоли-тических культур Западной Европы, то в таком случае в Африке южнее Сахары позднего палеолита не было. Если же под поздним палеолитом понимать новую ста­дию в эволюции техники производства, соответствую­щую той, которая представлена позднепалеолитически-ми культурами Европы, то в таком случае поздний палеолит в Африке южнее Сахары был.

Во избежание путаницы мы, сохраняя термин «по­здний палеолит» лишь за культурами, тождественными европейским, будем именовать стадию развития, ими представленную, ранним кайнолитом. Если поздний па­леолит представляет собой региональное явление, то

кайнолит вообще, ранний кайнолит в частности — уни­версальную стадию эволюции каменной индустрии и техники производства вообще.

Долгое время в археологии Индии существовал раз­рыв между памятниками раннего палеолита и мезолита. К настоящему времени на территории этой страны найден типичный поздний палеолит, во многом напоми­нающий поздний палеолит Ближнего Востока и Европы (25. С. 100-105; 291. С. 478-479; 423).

Не только о раннем кайнолите, но и о позднем палеолите можно говорить в применении к Сибири. Однако здесь есть свои особенности. Появление новой, специфически позднепалеолитической техники обработ­ки камня не привело к коренному изменению всего состава каменного инвентаря стоянок. Значительную часть его продолжали составлять орудия старых типов, характерные для мустье и даже еще более ранних эпох. Однако во всех других аспектах признаки позднего палеолита проявились отчетливо. В большом числе поя­вились орудия из кости и рога, украшения, возникло искусство (52. С. 580-587; 104. С. 23-29).

В Юго-Восточной Азии не обнаружены культуры, которые отличали бы признаки, присущие позднему палеолиту Европы. Там встречаются орудия, с одной стороны, в основном раннепалеолитического облика, с другой — мезолитического. Не исключена вероятность, что орудия позднепалеолитического типа еще будут там открыты, как это произошло в Индии. Однако вполне возможно, что некоторые из уже найденных культур, представляющие собой прогрессивные модификации бесспорно раннепалеолитических индустрий, стадиаль­но соответствуют позднему палеолиту Европы, т. е. явля­ются раннекайнолитическими. К числу их, по-видимо­му, должна быть отнесена позднеаньятская культура Бирмы, основные орудия которой — массивные чоппе-ры, чоппинги и ручные тесла. Особенности развития этой индустрии Бирмы, вероятно, во многом обусловле­ны спецификой материала, из которого изготовлялись орудия. Этим материалом было в основном ископаемое дерево (25. С. 124, 129-131).

Еще сложнее обстоит дело на Калимантане и приле­жащих островах. Как указывают некоторые исследова­тели, орудия, по времени соответствующие позднепалео­

литическим индустриям Европы, носят явно раннепале-олитический облик — это чопперы и массивные кварци-товые отщепы. Некоторые из орудий по типу сопостави­мы лишь с дошелльскими, олдовайскими (там же. С. 156 — 157). Другие археологи отмечают, что ка­менная индустрия этого региона все же развивалась. По их мнению, примерно в одно время с переходом к поздне­му палеолиту в Европе произошел сдвиг в эволюции каменной техники. Если предшествующая каменная ин­дустрия может быть охарактеризована только как ранне-палеолитическая, то пришедшая ей на смену — уже как пренеолитическая. До этого сдвига полностью отсутство­вали орудия из кости и раковин, после они появились в большом количестве (262. С. 39—42).

В поисках объяснения замедленного развития ка­менной индустрии как на Калимантане, так и в других районах Юго-Восточной Азии многие авторы пришли к выводу, что древние жители этой территории основные свои орудия изготовляли не из камня, а из дерева, пре­жде всего бамбука. Каменные орудия использовались только для самых грубых работ. Поэтому не было не­обходимости в появлении все более и более совершенных приемов их обработки. Основное направление развития их техники производства состояло в совершенствовании вначале бамбуковых, а затем и костяных орудий (186. С. IX; 262. С. 43-44; 278. С. 7-8).

В применении к этим территориям говорить о по­зднем палеолите не приходится. Но о раннем кайнолите, т. е. стадии развития техники изготовления не только каменных орудий, но и орудий вообще, соответствую­щей верхнему палеолиту Европы, говорить можно и должно.

Связь перехода к позднему палеолиту с трансформа­цией палеоантропов в неоантропов. Прослеживаемая по всей территории расселения людей теснейшая связь трансформации палеоантропов в неоантропов с крупным переломом в развитии техники производства вообще, каменной индустрии в частности, с переходом к кайно-литу вообще, позднему палеолиту в частности не явля­ется случайной. Этого следовало ожидать. Особенности морфологической организации поздних палеоантропов препятствовали сколько-нибудь существенным сдвигам техники производства вообще, техники обработки камня

в особенности. Трансформация палеоантропов в нео­антропов, сняв это препятствие, сделала возможным крупный прогресс в развитии техники. И возникнув, данная возможность с неизбежностью превратилась в действительность.

Приводить данные, свидетельствующие о связи по­здних палеоантропов с мустьерской индустрией, а ран­них неоантропов — с позднепалеолитической, вряд ли необходимо. Их столь много, что эта связь долгое время никем не ставилась под сомнение. В последние годы положение осложнилось. Появились сообщения, во-пер­вых, о находках людей современного физического типа и в слоях с мустьерской индустрией, во-вторых, о на­ходках неандертальцев в горизонтах с индустрией позд­него палеолита. И на них необходимо специально оста­новиться.

Начнем с сообщений первого рода. В ряде работ Б. Вандермеерш (476) характеризовал людей из мусть-ерских слоев пещеры Джебель-Кафзех (Палестина) как подлинных неоантропов. В дальнейшем выяснилось, что в действительности они являются позднейшими палео­антропами, т. е. формами, переходными от палеоантро­пов к неоантропам (475). В пещере Ветерница (Хорва­тия) в слое с типичной мустьерской индустрией были найдены остатки бесспорного неоантропа. Но в настоя­щее время большинство исследователей полагают, что здесь мы имеем дело с впускным погребением из оринь-якских слоев (436. С. 132).

А. А. Формозов в пещере Староселье (Крым) в по-зднемустьерском слое обнаружил скелет ребенка. Я. Я. Рогинский (122) в первой своей публикации, посвященной этой находке, отметил наличие у ребенка черт как неоантропа, так и палеоантропа. В дальнейшем общепринятым стал взгляд на старосельца как на нео­антропа, пережиточно сохранившего некоторые неан­дертальские особенности. Однако в этом вопросе нельзя разобраться, не приняв во внимание ту роль, которую сыграла и в процессе превращения палеоантропов в нео­антропов неотения, т. е. «помолодение» организма. В силу неотении юные представители позднейших па­леоантропов должны были по своему морфологическому облику быть более сапиентными, чем взрослые особи, причем эта их близость к неоантропам должна была быть

тем большей, чем более ранним был их возраст. Ребенку из Староселья было примерно полтора года. И в этой связи нельзя не принять во внимание выраженное Я. Я. Рогинским в указанной статье мнение, что если бы ребенок из Староселья остался жив, то с годами у него усилились бы примитивные, неандертальские особенно­сти, в частности появился бы столь характерный для неандертальцев надглазничный валик. Все это, вместе взятое, дает основания полагать, что староселец был не неоантропом, а вместе с обитателями Схула и Кафзеха принадлежал к числу позднейших палеоантропов. К та­кому взгляду сейчас склоняется ряд советских исследо­вателей (43. С. 86; 144. С. 24).

Однако если бы даже в несомненной ассоциации с мустьерской индустрией был бы обнаружен бесспор­ный неоантроп, то это не могло бы поставить под сомне­ние связь перехода от археолита к кайнолиту с тран­сформацией палеоантропов в неоантропов. Превращение первых во вторых, бесспорно, создавало возможность существенного совершенствования техники производ­ства, но эта возможность необязательно должна была сразу же превратиться в действительность.

С более сложной проблемой сталкивают сообщения о находках неандертальцев с индустрией верхнего пале­олита. Некоторые из них также оказались неточными. В одном из слоев пещеры Велика Печина (Хорватия) с индустрией, охарактеризованной как протоориньяк-ская, были найдены остатки человека, который первона­чально был отнесен к палеоантропам. При более тща­тельном исследовании выяснилось, что в действительно­сти он является неоантропом (436. С. 127—131).

Много неясностей с недавними находками в пещере Виндия (Хорватия). Там в слое 0\, индустрия которого не поддается точному диагнозу, но ниже которого лежал бесспорно мустьерский, а выше — столь же бесспорно ориньякский, были обнаружены разрозненные остатки нескольких людей. Эти особи, как очень осторожно сообщается в одной из публикаций, не отличаются сколько-нибудь значительно от людей, найденных в ле­жащем ниже слое Сз и являющихся неандертальцами, но не могут быть абсолютно точно определены (502. С. 501-502, 540-541; 353).

Однако, по-видимому, нет пока оснований ставить

под сомнение находку человека неандертальского типа в слое с индустрией шателльперрон (нижний перигор) в пещере Сен-Сезер (Шарант, Франция) (164; 477). Этот слой находился между мустьерским снизу и оринь-якским сверху. Объяснений находке может быть не­сколько. Прежде всего следует учесть, что, как обще­признано, индустрия шателльперрон обладает ярко выра­женными мустьерскими чертами (184. С. 147). Они настолько сильны, что некоторые исследователи высту­пили с предложением отнести шателльперрон не к позд­нему палеолиту, а вместе с мустье к предшествующей стадии эволюции каменной индустрии (368). Как они утверждают, различия между поздним мустье и ша-телльперроном являются меньшими, чем между по­следним и ранним ориньяком. Это делает довольно вероятным предположение, что обитатели Сен-Сезера данного времени относились к числу не поздних, а по­зднейших палеоантропов. Как можно было видеть на примере обитателей Схула, для позднейших палеоантро­пов было характерным сосуществование самых различ­ных форм, начиная с почти подлинных, классических неандертальцев и кончая почти настоящими неоантро­пами.

Но даже если считать, что обитатели Сен-Сезера были уже в целом подлинными неоантропами, логично допустить наличие у отдельных представителей этой группы пережиточно сохранявшихся неандертальских особенностей. Такого рода особенности отмечены у мно­гих ранних неоантропов Европы. Затем следует принять во внимание ту роль, которую сыграла в процессе тран­сформации палеоантропов в неоантропов гибридизация. Как известно, одним из ее последствий является так называемый гибридный атавизм, т. е. появление у по­томков признаков, присущих исходным формам.

Как видно из всего приведенного выше, случаи находок неоантропов в ассоциации с мустьерскими ору­диями и неандертальцев в связи с поздиепалеолитиче-ской индустрией столь редки, что не ставят под сомнение общее правило, связи палеоантропов с ранним, а нео­антропов с поздним палеолитом. Из этого мы и будем исходить при попытке определить время и место тран­сформации палеоантропов в неоантропов.

Время перехода к позднему палеолиту и появление

неоантропа. Самой ранней из достоверных находок нео­антропов является человек из пещеры Ниа на о. Кали­мантан. Его возраст радиоуглеродным методом опреде­лен в 39820 + 1012 лет (210. С. 169). Некоторые иссле­дователи утверждают, что имеются и более ранние находки. В их число разные авторы включают людей из Кафзеха (Палестина), Омо, Канама, Канжеры, Бордер-ской пещеры (все — Африка). Люди из Кафзеха, кото­рых Б. Вандермеерш отнес по времени к 70—75 тыс. лет назад, были, как указывалось, не неоантропами, а по­зднейшими палеоантропами. Возраст их большинство исследователей склонно сейчас оценивать примерно в 40 тыс. лет (251. С. 124; 468. С. 97). Крайне спорным является возраст всех остальных перечисленных выше гоминид. В ряде случаев спорным представляется и от­несение их к числу неоантропов. Долгое время к нео­антропам относили и датировали 37 и 35 тыс. лет человека из Флорисабеда (Южная Африка). В настоя­щее время оспаривается и его принадлежность к числу людей современного типа и его возраст.

Самыми ранними из датировок радиоуглеродным методом местонахождений позднего палеолита являются индустрия на пластинах пещеры Самуилица в Болгарии (42780±1300 лет), культура дабба из пещеры Хакфет-эд-Дабба в Ливии (40500 + 1600 лет), ранний ориньяк из Ишталлошко в Венгрии (39800±900 лет), селет пещеры Чертова Дыра в Словакии (38320+2480 лет), близкая к селету «ежмановская» культура пещеры Нетопежова в Польше (38160 + 1250 лет) (17. С. 8; 146. С. 22; 205. II. С 46).

За ними следует индустрия африканского «позднего каменного века» Бордерской пещеры в Южной Африке (35700±1100 лет), нижний горизонт барадостской ин­дустрии в пещере Шанидар в Ираке (35400 + 600 лет), ориньяк пещеры Расакет на Ближнем Востоке (34600 лет), базовый ориньяк пещеры Абри Пато во Франции (34250 + 675 и 33300 + 760 лет), верхний пале­олит пещеры Кара-Кумар в Афганистане (34000+3050 лет) и пещеры Ле Готт во Франции (33860 + 500 лет), шателльперрон грота Дю Ренн, Арси-Сюр-Кюр во Фран­ции (33860 + 250 и 33500+400 лет), ориньяк, следую­щий сразу за слоем протоориньяка, пещеры Велика Печина в Югославии (33850+520 лет) (58. С. 123, 125,

140 - 141; 114. С. 146; 205. П. С. 45, 47; 378. С. 253; 436. С. 128; 484. С. 247). Все остальные датировки верхнего палеолита моложе 33 тыс. лет.

Самыми поздними абсолютными датировками архео-лита являются индустрия африканского «среднего ка­менного века» в Виткрансе в Южной Африке (33150+2500 лет), позднее мустье Ла Кины во Франции (35250+530 лет), верхнее леваллуа — мустье пещеры Кебара в Палестине (35300+500 и 41000+1000 лет), финальное мустье, непосредственно предшествующее шателльперрону в Ля Рошет во Франции (36000+550 лет), индустрия африканского «среднего каменного ве­ка» в Зомбенате (Зимбабве) (37290+1140 лет), мустье пещер Ле Готт (37600+7000 лет) и Комб-Греналь (39000+1500 лет) во Франции, верхнее леваллуа — мустье пещеры Табун в Палестине (39700 + 800 лет) (58. С. 120, 137; 205. II. С. 45, 46; 484. С. 247). Для пере­ходного уровня от мустье к позднепалеолитической индустрии дабба в пещере Хауа-Фтеах в Ливии получена дата в 34000+2800 лет (58. С. 112). Позднейший палео­антроп из Ханеферзанда (ФРГ) датируется радиоугле­родным методом в 36 тыс. лет (194). Все остальные датированные по С-14 находки археолита и палеоантро­пов старше 40 тыс. лет.

Если отбросить крайние цифры, то в целом полу­чится, что переход от палеоантропов к неоантропам и от раннего палеолита (археолита) и позднему палеолиту (раннему кайнолиту) произошел в основном примерно 40 — 35 тыс. лет назад. В Западной Европе он главным образом приходится на первый интерстадиал Вюрма (Вюрм I — II) по общепринятой схеме, что соответству­ет Вюрму II — III по схеме французских исследовате­лей.

Приведенные выше цифры свидетельствуют о том, что процесс трансформации палеоантропов в неоантро­пов протекал по существу одновременно во всех основ­ных населенных регионах земного шара, т. е. носил панойкуменный характер. Эти факты совершенно не­совместимы с моноцентрической концепцией происхож­дения человека современного физического типа в любом ее варианте, включая и теорию широкого моноцентриз­ма, отстаиваемую Я. Я. Рогинским. Поэтому в настоя­щее время исследователи все в большей степени в той

или иной форме принимают идею панойкуменного про­исхождения неоантропа.

Таким образом, все имеющиеся факты не только не противоречат, но, наоборот, находятся в полном соответ­ствии с предложенной выше концепцией возникновения человека современного типа, которая одновременно яв­ляется концепцией происхождения экзогамии и рода, теорией завершения становления человека и человече­ского общества.

Данные археологии и палеоантропологии подтвер­ждают данную концепцию не только в общем, но и во многих частностях.

Она предполагает возникновение систематических контактов между человеческими группами. И данные археологии свидетельствуют о том, что там, где происхо­дил переход от раннего палеолита к позднему, и в то время, когда он происходил, имели место разнообразные контакты между ранее изолированными человеческими коллективами (107. С. 183).

Из предложенной концепции с необходимостью вы­текает, что трансформация палеоантропов в неоантропов должна была привести к резкому росту населения во­обще, к увеличению размеров человеческих коллективов в частности. В настоящее время многие археологи, осно­вываясь на имеющихся в их распоряжении данных, приходят к выводу, что возникновение неоантропа и пе­реход к позднему палеолиту имели своим следствием и возрастание размеров человеческих групп, и увеличе­ние численности населения вообще (203. С. 582; 369; 444; 494). По подсчетам некоторых из них, с переходом от раннего палеолита к позднему население выросло в расчете на единицу времени примерно в 10 раз (370. С. 239).

Ряд археологов пришел к заключению, что с перехо­дом к позднему палеолиту не просто участились контак­ты между отдельными человеческими группами, но возникли какие-то объединения ранее изолированных коллективов (214. С. 178; 370. С. 239; 494).

Завершение становления человеческого общества. С завершением формирования человека завершилось и становление человеческого общества. Агамия, вызвав к жизни экзогамию, получила возможность из частич­ной, временной превратиться в полную, абсолютную.

С появлением экзогамии возникла возможность полного вытеснения половых отношений из жизни коллектива, т. е. его превращения в полностью агамную группу, иными словами, в род. С превращением коллективов в полностью агамные половые связи между членами разных групп стали необходимостью. Дуально-праоб-щинная организация превратилась в дуально-родовую. Если этнографы не наблюдали дуально-родовой органи­зации в ее первозданном виде, то ее преемница — дуаль-но-фратриальная организация им хорошо известна. И имеющиеся о ней материалы не только доказывают ее универсальность в прошлом, но и проливают свет на процесс ее возникновения.

У многих племен и народов, сохранивших дуальное деление, отмечено существование убеждения, что члены двух фратрий отличаются друг от друга рядом духов­ных, а иногда и физических особенностей, хотя объ­ективными научными исследованиями никаких реаль­ных различий между ними не обнаружено. Так, арунта говорили о членах одной половины как о «больших людях», о членах другой — как о «маленьких людях» и рассматривали первых как обладателей прямых волос, а вторых — как обладателей курчавых. На деле никаких реальных различий между людьми двух половин этого австралийского племени ни в размерах тела, ни в ха­рактере волос обнаружено не было (441. I. С. 42; II. С. 597 — 599). Существование аналогичных верова­ний зафиксировано почти по всей Австралии, причем они нередко сочетаются с легендами, повествующими о про­исхождении фратрий от двух различных групп предков, одна из которой пришла из далекой страны. Так, по преданию арунта, это племя образовалось во времена альчера из недоразвитых существ, делившихся на две строго отличные группы: жителей земли и жителей моря (359).

Существование глубоко укоренившегося убеждения в наличии физических и духовных различий между людьми, принадлежащими к разным фратриям, было отмечено на многих островах Меланезии, а также у наро­дов Сибири. Причем в Меланезии это убеждение было неразрывно связано с преданиями об имевших место в прошлом вооруженных столкновениях между членами разных фратрий и сохранявшейся до самого последнего

времени ритуальной вражде между ними. Существова­ние ритуальной вражды между фратриями или более или менее отдаленных ее пережитков отмечено исследо­вателями также в Микронезии, Полинезии, Австралии, Азии, Африке, Северной и Южной Америке *.

Таким образом, имеющиеся в распоряжении науки данные о дуальной организации полностью подтвержда­ют нарисованную выше картину возникновения экзога­мии и рода.

* Сводку материалов и литературы см.: 123. С. 513 — 515.

Заключение

_ч

еловеческое общество выз­вано к жизни возникновением труда. Становление про­изводственной деятельности было основой превращения животных в людей, а зоологического объединения — в подлинный социальный организм.

Зародившаяся в недрах предчеловеческого стада производственная деятельность, развиваясь, неизбежно вступила в противоречие с господствовавшим в нем зоологическим индивидуализмом и прежде всего потре­бовала ограничения такого биологического инстинкта, как пищевой. Результатом было начало становления первой формы производственных связей — отношений полной собственности коллектива на продукты потреб­ления и средства труда, отношений коммуналистиче-ских.

Стадо поздних предлюдей превратилось в форми­рующийся социальный организм — праобщество. Разви­тие праобщества было историей борьбы нарождавшегося человеческого коллективизма с животным индивидуа­лизмом. Становление человеческого общества было гене­зисом первобытной коммуны.

На определенном этапе социогенеза коллективист­ские, коммуналистические отношения в основном утвер­дились. Пищевой инстинкт был обуздан и поставлен под контроль коллектива. Наступила очередь полового ин­

стинкта, нерегулируемое действие которого было источ­ником напряженности и конфликтов в праобщине. Ут­вердившиеся социальные, производственные отношения начали вытеснять биологические, половые отношения из жизни формирующегося социального организма^ Про­мискуитет из неограниченного превратился в ограни­ченный во времени.

Логическим завершением этого процесса было пол­ное вытеснение половых отношений из жизни коллек­тива. И оно произошло. Половые отношения из связи внутри коллектива превратились в связи между членами разных коллективов. Возникла дуально-родовая органи­зация.

С ее появлением половые отношения перестали быть неупорядоченными. Они были полностью введены в со­циальные рамки. На смену промискуитету пришел брак, но брак не между индивидами, а их группами. Первой формой брачных отношений, т. е. социальной организа­ции половых связей, был групповой, дуально-родовой брак.

Этот брак был дислокальным, следовательно, роды, связанные им,— материнскими (125. С. 153—161). С по­явлением дуально-родового брака был полностью обуз­дан и поставлен под социальный контроль единственный еще остававшийся вне позитивного регулирования био­логический инстинкт — половой» Таким образом, все инстинкты были поставлены под контроль обществен­ных отношений. Последние превратились в господству­ющие во всех сферах человеческой жизни. Тем самым был завершен процесс становления человеческого обще­ства и человека как общественного существа. Объедине­ние людей из формирующегося социального организма окончательно превратилось в подлинный социальный организм.

Полностью общественная природа этого первона­чального уже сформировавшегося социального орга­низма выражалась до предела отчетливо. Он был родом, т. е. агамным объединением. А это означало, что из него были полностью вытеснены биологические связи. Род был объединением, членов которого связывали исключи­тельно лишь социальные отношения. Он был первой формой бытия готового, сформировавшегося социально­го организма. В отличие от праобщин род был под­

линной, сформировавшейся первобытной общиной, пер­вобытной коммуной.

С возникновением рода и дуальной организации на смену формирующимся людям и формирующемуся об­ществу пришли готовые люди и готовое человеческое общество.

Началась история подлинного человеческого обще­ства, первой стадией которой была история сформи­ровавшегося первобытного общества.