7. 15). В области тонкой моторики расположен третий очаг интенсивного развития (71. С. 15).

Существование у архантропов памятников духовной культуры является крайне спорным. Число предметов, которые можно было бы таким образом истолковать, невелико. В стоянке ВК Олдовая II были найдены два куска красной охры (328. С. 1099). Куски красящего вещества гематита были обнаружены в стоянке Хунсги (Индостан), куда они были принесены с места, находя­щегося на расстоянии 25 км (389. С. 354). В Амброне была обнаружена плитка охры, которой преднамеренно, путем стесывания была придана определенная форма (270а. С. 129), в Терра-Амате — более 60 кусков крас-

ной охры со следами использования (238. С. 380; 347. С. 45). Куски красной охры со следами стирания были найдены в стоянке Бечов (ЧССР). Там же был обнару­жен плоский камень, на котором растирали охру с тем, чтобы получить порошок (358. С. 188). Вместе с остатка­ми синантропов находились кварцевые призмы, которые если и могли представлять какой-то интерес, то только эстетический (391. С. 149 — 156; 238). И наконец, на стоянке Бильцингслебен было найдено ребро животного с длинной серией явно намеренно нанесенных насечек (358. С. 188).

Таким образом, о духовном мире архантропов мы знаем крайне мало. Каким он был, можно только догады­ваться.

Глава седьмая

Эпоха палеоантропов — заключительная стадия становления человеческого общества

ереход от стадии архантро-

пов к стадии палеоантропов произошел в миндель-риссе примерно 200—300 тыс. лет назад. Изменение физиче­ского типа человека открыло новые возможности для развития производственной деятельности, а тем самым и всех остальных форм хозяйства формирующихся людей.

Расселение. Переход к позднему археолиту означал конец характерного для предшествующего периода еди­нообразия каменных орудий. Появилось множество от­личных друг от друга обособленных культур (64. С. 100-118; 348. С. 774-798). Одновременно резко возрастает число стоянок, что можно истолковать как результат быстрого и повсеместного увеличения населе­ния (64. С. 101).

Люди нового физического типа осваивают такие территории, на которых оказались неспособными обос­новаться их предки — архантропы. В Африке к этому времени относятся данные, свидетельствующие о про­чном и постоянном заселении тропических лесов, с од­ной стороны, и районов, ныне представляющих собой пустыни и полупустыни Африканского рога и Северо-Западной Африки,— с другой (там же. С. 100). Бесспор­но существование в эту эпоху людей на территории

Афганистана, Ирана, Ирака, Турции, в Закавказье, на Кавказе, по всей Юго-Восточной Азии, в Южном Китае. Продвигаясь на север, палеоантропы заселили Среднюю Азию, Казахстан, юг Сибири (Алтай, Хакасия, Тува, Южное Приангарье) и Дальнего Востока (бассейны Амура и Зеи), Монголию, Корею, Японию. В их ареал вошла значительная часть Восточной Европы. Они про­чно освоили территорию европейской части СССР, рас­положенную южнее 50 ° северной широты, вплоть до Волги. Отдельные мустьерские памятники в бассейне Десны (Хотылево, Бетово и др.), в верховьях Оки, Сред­нем Поволжье (Красная Глинка, Тунгуз) и в некоторых других местах находятся и севернее, вплоть до 55 °. Находка мустьерских орудий в Пещерном логу на реке Чусовая (Пермская обл.) свидетельствует о том, что палеоантропы проникали и дальше на север и восток. Своеобразным соединительным звеном между мустьер-скими местонахождениями европейской и азиатской частей СССР является стоянка Мысовая близ Магнито­горска на Южном Урале (12; 18; 19; 27; 32; 35; 46; 104; 107а; 397).

Средства труда. В эволюции каменной индустрии этого периода можно выделить два основных этапа, которые особенно отчетливо прослеживаются на матери­алах Европы. К первому из них относятся культуры, которые характеризуются как среднеашельские, поздне-ашельские, премустьерские и раннемустьерские. Время их существования: поздняя часть миндель-рисса, рисе и рисс-вюрм. Это — ранний неоархеолит. Ко второму этапу относятся культуры позднего мустье. Время их существования — Вюрм I (Вюрм I и Вюрм II по шкале, принятой французскими археологами) и отчасти Вюрм I —II. Абсолютный их возраст — от 70—75 до 35 — 40 тыс. лет. Это — поздний неоархеолит.

Наряду с каменными орудиями в эту эпоху применя­лись и костяные, но в целом обработка кости была развита слабо. В мустьерских стоянках встречаются заточенные обломки костей животных, превращенные в примитивные ослрия, шилья, наконечники, лопаточки (27. С. ИЗ).

Развитие каменной индустрии сопровождалось со­вершенствованием охотничьего оружия. По-прежнему употреблялись деревянные копья, однако они отлича»

лись большим совершенством. В стоянке Леринген (Нижняя Саксония, ФРГ), относящейся к позднему ашелю и датируемой рисс-вюрмом, между ребрами ске­лета слона было найдено изготовленное из тиса копье длиной 244 см и 84 мм в окружности. Его конец был заострен и закален на огне. На передней части имелось несколько тонких продольных желобов, идущих к остро­му концу. С целью обеспечения более прочного зажима на центральной части копья была нанесена целая серия узких поперечных зарубок (270а. С. 185, 376). В относя­щейся к позднему ашелю стоянке у водопада Каламбо (Замбия) были найдены деревянные орудия: копатель-ные палки, ножи, дубины. При их изготовлении исполь­зовался огонь, при помощи которого им придавалась нужная форма и твердость (64. С. 135; 273. С. 521.). Возраст стоянки, где были найдены эти орудия, первона­чально определялся как 60 тыс. лет, теперь — 190 тыс. лет (64. С. 72; 270а. С. 29). На одной из стоянок Цен­тральной Африки было обнаружено орудие, возможно представлявшее собой деревянную дубину с каменным наконечником (64. С. 135). Обломок копательной палки или дротика был найден на стоянке в руднике Чамбуаге (Северо-Восточная Ангола), остаток искривленного дро­тика с зарубками на одном конце — в одном из слоев Флорисбеда (205. I. С. 325-326).

Несомненно существование в позднем мустье со­ставного охотничьего оружия. При раскопках пещеры Покала близ Триеста (Италия) обнаружен медвежий череп с вонзившимся в него мустьерским кремневым остроконечником. Возможно, это орудие представляло собой наконечник боевой секиры (27. С. 116). Кремне­вый наконечник копья длиной 11,7 см был найден в одном из мустьерских слоев местонахождения За-скальная VI (Крым) (там же. С. 141). Кости, из которых торчали осколки кремня, были обнаружены при ра­скопках пещеры Ла Кина (Франция). Тщательный ана­лиз особенностей повреждений показал, что осколки принадлежали наконечникам копий и вонзились в кости животных во время охоты (там же. С. 116).

Существовало и костяное охотничье оружие. В сто­янке Зальцгиттер-Лебенштедт (ФРГ), датируемой радио-карбоновым методом в 55 000 ± 1000 лет, были найдены обломки тщательно заостренного костяного кинжала

длиной 70 см и дубинка из оленьего рога (379. С. 1196 — 1197).

Хозяйственная деятельность. Совершенствование оружия вместе с накоплением опыта и возрастанием уровня сплоченности коллективов имело своим след­ствием возрастание эффективности охоты. Об этом сви­детельствуют огромные скопления костей животных в стоянках, относящихся к этому периоду. Именно в это время почти повсеместно намечается определенная спе­циализация охотничьей деятельности человеческих кол­лективов. Главным объектом охоты той или иной пра-общины становится один определенный вид животных. Особенно часто им являлся медведь.

Преобладание остатков медведя отмечено в верхних мустьерских слоях Цуцхватской пещерной системы (Грузия), в пещерах Сакажиа (Грузия), Донская, Куда-ро I и III (Юго-Осетия), Воронцовская, Ахштырская, Навалишенская, Ацинская, Хостинская (все — Черно­морское побережье Кавказа), Ильинка (Северное При­черноморье), Темная (Польша), Шипка (Чехослова­кия), Игрита, Цикловина (обе— Румыния), Великая Печина, Ветерница (обе — Югославия), Покала (Ита­лия), Драхенгеле, Зальцофен (обе — Австрия), Впльд-кирхли, Драхенлох, Вильдманилислох, Котеншер (все — Швейцария), Кумметслох, Гайленрейт, Петерсгеле, Карт-штейн, Ирпфельдгеле, Зиргенштейн (все —ФРГ), Ре-гурду, Клюни (обе — Франция), в верхнем слое пещеры Шубаюк и стоянке Эрд (обе — Венгрия); остатков оле­ня—в Зальцгиттер-Лебенштедте (ФРГ), Пеш де л'Азе и Ла Шапелль (обе — Франция), Агостино и пещерах Марино ди Камерота (все — Италия); зубра — в Вол­гоградской стоянке, Ильской (Кубань), Рожке I и II (Приазовье), в ранних мустьерских слоях Цуцхватской пещерной системы; быка — в нижнем горизонте Ла Ферраси и среднем слое Ле Мустье (обе — Франция) и стоянке Схул (Палестина); лошади — в стоянке име­ни Валиханова (Южный Казахстан), верхнем слое Ла Микок, стоянке Кэвр (обе — Франция); мамонта — в Молодове V (Приднестровье), Тата (Венгрия), Мон-Доль (Франция); горного козла — в нижнем слое Шуба­юк, Тешик-Таше и Амир-Темире (обе — Узбекистан); дикого осла — в пещере Староселье (Крым); дикого барана — в гроте Аман-Кутан (Узбекистан); газели —

Важнейшие раннепалеолитичес-ские стоянки и места находок формирующихся людей.

Цифрами на карте обозначены: 1 — Молодова I и V; 2 — Старые Дуру-иторы; 3— Ильинка; 4— Чокурча, Волчий грот, Киик-Коба, Старо-селье; 5— Заскальные н Ак-Канские стоянки, Пролом; 6— Рожок I и Ц; 7— Ильская; 8— Баракаевская; 9 — Хостинская I и II, Воронцовская, Навалишенская, Ахштырская, Кеп-шинская пещеры; 10— Цуцхвати, Сакажиа; 11— Кударо I и III, Цо-на; 12 — Азых; 13 — Сухая Мечет-ка; 14 — Красная Глинка; 15 — Хо-тылево

в пещере Амуд (Палестина); сайги — в Аджи-Кобе, Мамат-Кобе, среднем слое Волчьего грота и др.*

Однако преобладание в стоянке остатков животных определенного вида не всегда доказывает, что коллектив, живший здесь, был специализирован на охоте на данный вид. Об этом говорит один из примеров, приведенных Ф. Бордом. В пещере Пеш де л'Азе (Франция) два слоя, из которых один (4В) был расположен непосредственно над другим (4С), относятся фактически к одному време­ни с практически одними природными условиями и оди­наковым составом фауны. Однако в слое 4С красный олень составляет 73,3 % добычи, а в слое 4В — только 58,9 %. Зато в слое 4В 28,7 % добычи составляет лошадь, в то время как в слое 4С доля ее равнялась всего лишь 10,0 %.

Ф. Борд объясняет это тем, что слой 4В явился результатом обитания коллектива, который в отличие от коллектива, связанного со слоем 4С, предпочитал охо­титься на лошадь. О том, что слои 4С и 4В обязаны своим возникновением разным группам людей, свидетельству­ет каменная индустрия. Каменные изделия слоя 4С относятся к типичному мустье, изделия слоя 4В — к другому варианту мустьерской индустрии — зубчато­му мустье. В этой связи Ф. Борд указывает, что в распо­ложенной неподалеку пещере Комб Греналь во всех слоях с зубчатым мустье лошадь всегда была важной, а иногда преобладающей частью охотничьей добычи. Предпочтение охоты на лошадей было, по его мнению, частью культурной традиции людей с индустрией зубча­того мустье (182. С. 45; 185. С. 190-192).

Кроме сухопутных животных палеоантропы охоти­лись на птиц, а там, где это было возможно, и на морских зверей. В стоянках Класиес'-Ривер и Ди Кел-дерс (Южная Африка) были найдены кости пингвинов и тюленей (314. С. 120-121).

Отдельные группы людей занимались не только охотой, но и добыванием рыбы. Рыболовством занима­лись палеоантропы, жившие на берегах Нила (205. I. С. 326) и в Европе (202. С. 379). Большое количество

* Сводку материалов и литературы по этому вопросу см.: 123. Доп.; 12. С. 168-169, 172; 13. С. 40-43; 14. С. 56, 70, 80 -81, 89; 16. С. 25; 35. С. 39; 61. С. 22; 87. С. 36-39; 92; 113. С. 71; 162а. С. 54; 168. С. 114-120; 310. С. 86; 435.

остатков лососей было найдено в мустьерских гори­зонтах стоянки Кударо I (Юго-Осетия) (88. С. 26).

Особенно велика была роль охоты у палеоантропов, обитавших в Европе во время наступления ледника в областях, непосредственно к нему прилегающих. У них охота, по всей вероятности, была главным источником существования. У народов с присваивающим хозяй­ством, которые населяют приполярные области, собира­тельство доставляет не более 10 % всей пищи. Осталь­ную часть обеспечивают охота и рыболовство (342. С. 48).

Собирательство у палеоантропов играло тем большую роль, чем более мягким был климат. У пралюдей, оби­тавших в областях с теплым и жарким климатом, продукты собирательства, вероятно, по-прежнему со­ставляли преобладающую часть пищевого рациона.

Остатки растительной пищи, разумеется, не сохрани­лись от столь отдаленной эпохи. Однако целый ряд находок свидетельствует об усложнении деятельности по предварительной обработке частей растений перед употреблением их в пищу. В стоянках Молодова I и V было обнаружено множество терок, пестов, пестов-терок из галек (148. С. 36). Можно упомянуть также галечниковые терки из грота Старые Дуруиторы (Мол­давия) и стоянки имени Валиханова, костяную ча­шечку-ступку для растирания из Киик-Кобы (Крым) и песчаниковую плитку-терочник из Кепшинской пеще­ры (Кавказ) (12. С. 186; 87. С. 38). Комбинации двух камней, из которых один служил нижним, а дру­гой верхним жерновом, были повсеместно найдены в стоянках Замбии, Зимбабве, Трансвааля (205. I. С. 326).

Собирательство не ограничивалось лишь добыванием растительной пищи. Находки как в Северной, так и в Южной Африке свидетельствуют, что люди, жившие на берегу моря, использовали в пищу содержимое раковин (205. I. С. 326; 314. С. 120-121).

Хозяйственная деятельность людей значительно ус­ложнилась. Не вызывает сомнения, что люди не смогли бы жить в Европе во время Вюрма I, если бы не научи­лись изготовлять теплую одежду. Единственным мате­риалом для этого могли быть шкуры животных. Об их использовании палеоантропами свидетельствует обилие

и повсеместное, по крайней мере в пределах Европы, распространение кремневых скребков (215. С. 59).

Бесспорные признаки использования огня встреча­ются в стоянках всех обитаемых в то время частей света, включая Африку. Имеются основания полагать, что к этому времени люди уже освоили его добывание.

Жилища и образ жизни. В это время люди все чаще начали селиться в пещерах. В эпоху позднего мустье обитание в них получает необычайно широкое распро­странение. Селясь в пещерах, люди приспосабливали их под жилье.

В пещере Ла Бом Бонн (Франция) в рисское время было сооружено овальное жилище 5 м х 2,5 м, пол кото­рого был устлан галькой с целью предохранения от сырости (378. С. 798).

Интересная находка была сделана А. Люмлеем в пе­щере Лазаре в относящемся к Риссу II слое с позднеа-шельской индустрией. Там было обнаружено большое строение длиной Ими шириной 3,5 м, сооруженное близ выхода из пещеры. Остов жилища составляли 15 деревянных стоек. Сверху каркас был покрыт шкура­ми животных. Площадь покрытия равнялась 53 м ². Вход жилища был обращен внутрь пещеры. Небольшая стен­ка из камня у входа в пещеру защищала жилище от ветров с моря. Жилище состояло из двух помещений. В заднем когда-то горели два костра. Жили люди в пеще­ре с ноября по март, т. е. всю зиму (348. С. 798—799; 350. С. 214—215, 222, 223). Следы сооружений найдены и в пещерных стоянках, относящихся к мустьерской эпохе, в частности в Чокурче (87. С. 39; 120. С. 67).

Но даже в эпоху позднего мустье, не говоря уже о довюрмском времени, люди селились не только в пеще­рах. И в последнее время археологи обнаружили немало остатков искусственных жилищ, не связанных непосред­ственно с пещерами, хотя иногда и расположенных неподалеку от них.

В одном из горизонтов стоянки у водопада Каламбо, датируемой сейчас 190 тыс. лет, были обнаружены уло­женные полукругом камни. Возможно, они были осно­вой ограды (273). В относящейся к началу рисса стоянке «мастерская Коммона» (Франция) с развитой среднеа-шельской индустрией были найдены остатки круглого сооружения площадью 25 м² (348. С. 790, 798).

Большой интерес представляют находки в стоянках Молодова I и Молодова V (148. С. 36-46, 88-89, 121). В 4-м слое Молодовы I, возраст которого радиоугле­родным методом определен приблизительно в 44 тыс. лет, было обнаружено овальное кольцо, состоявшее из специально подобранных крупных костей мамонта. Раз­меры его внутренней стороны 8 м х 5 м, внешней — 10 м х 7 м. Выкладка костей мамонта окружала участок с интенсивным скоплением культурных остатков. Эту овальную выкладку вряд ли можно считать чем-либо иным, как не остатком основания стены крупного на­земного жилища. Составленный из крупных жердей, его каркас был покрыт, очевидно, шкурами мамонта. Внизу эти шкуры были придавлены костями конечностей. ^ Судя по некоторым данным, главная камера жилища подразделялась на две части: южную и северную. Каж­дая из двух половин имела свой собственный выход. К главной камере примыкали две дополнительные: вос­точная, имевшая размеры 5 м х 3,5 м, и северо-вос­точная. Каждая половина имела отдельный выход в вос­точную камеру, а северная половина также выход и в се­веро-восточную. Внутри овального ограждения были открыты следы очагов. Остатки долговременного жили­ща, основой которого также была выкладка из костей мамонта, были обнаружены в 11-м слое Молодовы V. Су­ществовало оно примерно 40 300 лет назад.

К концу Вюрма I (к Вюрму II по шкале французских археологов) относятся крупные многоэтажные жилища, следы которых обнаружены в Ле Перар, Во де л'Обезье, Эскишо Грано (все — Франция). Хижина в Ле Перар имела размеры 11,5 м х 7 м, т. е. ее площадь равнялась

80 м ² (190. С. 215-216).

На основании этих и ряда других данных некоторые исследователи пришли к выводу, что уже в ашеле люди перешли к оседлости (87. С. 40). Другие говорят о нали­чии определенной оседлости в мустье (148. С. 129). К сожалению, они не уточняют своих высказываний, поэтому не вполне ясно, о какой именно оседлости идет речь. А между тем такое уточнение необходимо.

Все человеческие поселения можно подразделить на два основных типа: стойбища, в которых люди оста­навливались на срок от одного дня до нескольких недель, и сельбища, в которых люди селились на срок от не­

скольких месяцев до сотен лет. Стойбища делятся на кратковременные, где люди оставались на один или несколько дней, и долговременные, где они жили по нескольку недель. Среди сельбищ можно выделить се­зонные, в которых люди обитали лишь по нескольку месяцев, и круглогодичные, в которых они жили в тече­ние всего года. В свою очередь круглогодичные сельби ща можно подразделить на годовые, в которых люди обитали лишь по нескольку лет, и вековые (поколен ные), где они жили веками, поколение за поколением

В том случае, когда люди круглый год живут в стой бищах, перед нами бродячий образ жизни. Его двумя разновидностями являются подвижно-бродячий образ жизни, когда единственной формой поселений служат кратковременные стойбища, и передвижно-бродячий, когда люди живут в долговременных стойбищах. Если люди один сезон живут в стойбищах, а другой — в сель­бищах, перед нами сезонная оседлость. Сезонно-оседлый образ жизни подразделяется на бродяче-оседлый, когда длительность бродячего существования превышает дли­тельность оседлого, и оседло-бродячий, когда имеет место обратное соотношение. Своеобразной формой яв­ляется переменная оседлость, когда люди сезон обитают в одном сельбище, сезон — в другом. Встречается и та­кое положение, когда сельбище обитаемо круглый год, но в определенный сезон часть жителей (обычно мужчи­ны) покидает его и проводит довольно длительное время за его пределами. Это - годовая оседлость, сочетающая­ся с сезонной миграцией части населения. И наконец, можно выделить просто годовую оседлость и вековую (поколенную) оседлость (124).

В позднем мустье существовали целые области, население которых вело годично-оседлый образ жизни. К ним прежде всего относится Юго-Западная Франция. Не исключена, конечно, возможность, что эта годовая оседлость сочеталась с сезонной миграцией части насе­ления — мужчин-охотников. И разумеется, она не толь­ко не исключала, но, наоборот, предполагала более или менее продолжительные охотничьи экспедиции, участники которых устраивали временные лагеря (187. С. 65). Однако такой образ жизни вели далеко не все люди позднего мустье Западной Европы. Для значитель­ной части их была характерна не годовая, а сезонная

оседлость. Летом они бродили по тундре и жили в стой­бищах (202. С. 377-378).

В Африке в среднем каменном веке у каждой группы было небольшое число обжитых стойбищ, которые регу­лярно занимались и покидались соответственно с се­зонными изменениями (205. I. С. 324). На Кавказе В. П. Любиным (88) были открыты, как он сам их назы­вает, «узколокальные группировки родственных мусть-ерских индустрий» (там же. С. 190). Памятники, вхо­дившие в каждую из таких группировок, могли иметь различное назначение (базовые стоянки, мастерские, кратковременные охотничьи лагеря и т.п.), но камен­ные индустрии их, представленные полным или частич­ным набором изделий, идентичны (там же). По-видимо­му, все эти памятники были местами, которые использо­вали в течение года члены одной и той же праобщины.

Неандертальцы и неандертальская проблема. Бе­зусловно, самым интересным является вопрос об обще­ственных отношениях и их эволюции в эту эпоху. Он особенно важен потому, что эта эпоха представляет собой заключительный этап формирования человеческо­го общества. Однако, прежде чем обратиться к проблеме становления общественных отношений в этот завершаю­щий период, необходимо детальнее ознакомиться с дей­ствующими лицами — людьми той эпохи.

Иногда их именуют неандертальцами. Однако многие авторы, особенно зарубежные, категорически выступают против столь широкого употребления этого термина. По их мнению, неандертальцами можно называть только одну определенную группу людей данной эпохи. К остальным группам этот термин неприменим. И не всегда дело заключается в самом термине. Значительная часть исследователей отказывается рассматривать всех людей данной эпохи как единое целое, противостоящее архантропам, с одной стороны, неоантропам — с другой.

Люди данной эпохи действительно подразделяются на несколько отличных друг от друга групп. И важным вопросом антропологической науки давно уже является проблема отношения этих групп друг к другу и к челове­ку современного физического типа. Эту проблему тради­ционно именуют неандертальской.

Первоначально люди этой эпохи были представлены в основном значительным числом находок в Западной

Европе, которые относились к Вюрму I и первой полови­не Вюрма I —II и были связаны с индустрией позднего мустье (Неандерталь, Спи, Ла Шапелль-О-Сен, Ле Мустье, Ла Феррасси, Ла Кина и др.). Все они образовы­вали морфологически сравнительно однородную группу, за которой и закрепилось название неандертальской.

Вполне понятно, что на том этапе развития рассмат­риваемая проблема сводилась практически к вопросу о соотношении представителей данной группы и людей современного типа.

Неандертальцы на территории Западной Европы непосредственно предшествовали людям современного физического типа, которые появились там во второй половине Вюрма I—II. Многие черты их морфологиче­ского облика, бесспорно, были промежуточными между архантропами и неоантропами. Поэтому совершенно есте­ственным было видеть в них предков современного человека. К такому выводу и пришла часть исследовате­лей. Наиболее последовательно эта точка зрения была развита и обоснована А. Хрдличкой, четко сформулиро­вавшим положение о существовании в эволюции челове­ка неандертальской фазы (276).

Другая часть исследователей выступила против по­добной точки зрения. Они прежде всего указывали на наличие в морфологической организации неандерталь­цев таких особенностей, которых не было у архантропов и которые отсутствовали у неоантропов. Это означает, что с биологической точки зрения неандертальцев не­льзя рассматривать иначе как форму, отклонившуюся от пути, ведущего к современному человеку, т. е. претер­певшую специализацию. В качестве других аргументов они указывали на резкое морфологическое различие между позднечустьерским и позднепалеолитическим на­селением Западной Европы и на необычайную быстроту, с которой произошла на этой территории смена неандер­тальцев людьми современного типа. С их точки зрения, неандертальцы представляли собой боковую, тупиковую ветвь в эволюции гоминид, истребленную вторгшимися в Европу на грани позднего мустье и верхнего палеолита людьми современного типа. Наиболее последовательным защитником этой концепции был М. Буль (189).

В дальнейшем на территории Европы были обнару­жены остатки людей, которые жили в более раннюю

эпоху (миндель-рисс, рисе, рисс-вюрм), но уже не были архантропами. Будучи предшественниками вюрмских неандертальцев, они в то же время отличались от них отсутствием специализации и наличием, с одной сторо­ны, архаичных, питекоидных признаков, а с другой — черт, сближающих их с человеком современного физиче­ского типа. Одновременно у всех у них имелись и доста­точно четко выраженные неандертальские черты. Это побудило многих исследователей именовать их, так же как и представителей описанной выше группы, неандер­тальцами. Но нельзя было игнорировать и различие между первыми и вторыми. И в результате если предста­вителей более поздней группы стали называть классиче­скими, поздними, типичными, крайними, специализиро­ванными, консервативными неандертальцами, то пред­ставителей предшествующей ей — ранними, атипичны­ми, умеренными, генерализованными, прогрессивными неандертальцами, или пренеандертальцами.

Почти все антропологи относят к генерализованным неандертальцам находки в Штейнгейме (ФРГ), Эрингс-дорфе (ГДР), Крапине (Югославия), а большинство также и в Саккопасторе (Италия) и Гибралтаре. Как уже указывалось, череп из Штейнгейма датируется ча­ще всего миндель-риссом, людей из Эрингсдорфа, Кра­пины и Саккопасторе большинство исследователей отно­сят к рисс-вюрму (58. С. 56, 64, 66, 72).

Особое место занимают находки в Сванскомбе (Вели­кобритания) и Фонтешеваде (Франция). Первая из них чаще всего датируется миндель-риссом, вторая — рисс-вюрмом (там же. С. 58, 69). Сапиентные особенности у них выражены столь отчетливо, что некоторые антро­пологи выделяют их в особую группу пресапиенсов. Согласно их взглядам, эта группа в дальнейшем дала начало неоантропам, а что касается неандертальцев, то все они, как ранние, атипичные, так и поздние, типич­ные, представляют тупиковую ветвь человеческой эво­люции (374; 472; 473).

Однако серьезных оснований для противопоставле­ния людей из Сванскомба и Фонтешевада находкам в Штейнгейме и им подобным не существует. В резуль­тате многие антропологи рассматривают все описанные выше довюрмские находки как представителей одной группы. Однако они по-разному их характеризуют.

Одни рассматривают всех их как умеренных не­андертальцев, или пренеандертальцев. Соответственно они включают их в один вид с поздними классическими неандертальцами — вид Homo neanderthalensis. Такого мнения придерживаются большинство советских ан­тропологов. Другие рассматривают все эти довюрмские находки как примитивных прем устье ре них и раноему-стьерских представителей вида Homo sapiens. Соответ­ственно, с их точки зрения, к виду Homo neandertha­lensis относятся люди только того типа, который пред­ставлен классическими неандертальцами Западной Европы. По мнению сторонников последней точки зре­ния, примитивные премустьерские и раннем у с т ь е р с к и е Homo sapiens дали начало двум линиям. Одна из них — прямая — привела к появлению современных рас Homo sapiens. Развитие другой пошло по линии специализации и завершилось возникновением классических неандер­тальцев (219. С. 56-74).

Последнее время среди зарубежных антропологов получил распространение взгляд, согласно которому все гоминиды, стоящие по уровню развития выше архантро-пов, образуют один вид — Homo sapiens. Люди совре­менного физического типа входят в этот вид в качестве подвида Homo sapiens sapiens. Другим подвидом явля­ется Homo sapiens neanderthalensis. Состав этого подвида определяется по-разному. Одни включают в него только типичных неандертальцев, другие — как типичных, так и часть атипичных неандертальцев. Все или чаще часть атипичных неандертальцев, и прежде всего находки в Сванскомбе и Штейнгейме, выделяются при этом в особый подвид — Homo steinheimensis. В особые подви­ды обычно выделяются и люди, современные типичным и атипичным неандертальцам Западной Европы, но жив­шие в других частях света. В результате общее число подвидов люден, живших в период от миндель-рисса до Вюрма I —II, доходит у некоторых авторов иногда до 5 (206. С. 348-350).

Наиболее близким к истине, по нашему мнению, является взгляд, согласно которому все находки, стоя­щие по своему уровню выше архантропов, но ниже неоантропов, составляют одну группу, имеющую ранг вида. Людей, относящихся к этому виду, в советской науке принято именовать палеоантропами.

Среди европейских палеоантропов отчетливо выде­ляются две основные группы, одну из которых составля­ют типичные неандертальцы, а другую — все прочие находки. Первых можно было бы назвать поздними па­леоантропами, а вторых — ранними палеоантропами.

Кроме уже упоминавшихся выше находок к числу ранних палеоантропов относятся, по-видимому, также люди из Биаша, Ла Шэза (Франция) и Квинцано (Ита­лия) (221. С. 78; 449в. С. 90, 93). Находку в Монтморене (Франция), относящуюся к миндель-риссу или рисс-вюрму, одни исследователи характеризуют как ар­хантропа, другие — как примитивного неандертальца (58. С. 70-71).

Спорен вопрос о людях из Араго (Тотавель, Фран­ция) . А. Люмлей, которому наука обязана этим открыти­ем, первоначально относил их к началу рисса, а их ка­менную индустрию характеризовал как ранний тейяк (348. С. 774—775, 791). Но самих этих людей он имено­вал пренеандертальцами и относил к стадии человече­ской эволюции, соответствующей той, которая пред­ставлена архантропами Явы. Однако он сам же при этом отмечал и большую их близость к человеку из Штейнгей-ма, которого обычно относят к ранним палеоантропам (там же. С. 800—805). На сходство людей из Араго с людьми из Штейнгейма указывают и другие антропо­логи (221. С. 82). В дальнейшем Люмлей стал датиро­вать людей из Араго 330 тыс. лет (352. С. 224). Затем он начал называть их Homo erectus, определять их абсо­лютный возраст в 450 тыс. лет и относить к минделю (349. С. 83—88). Но другие исследователи, ссылаясь на отсутствие у находок в Араго комплекса архаических признаков, характерных для Homo erectus, и на наличие у них прогрессивных черт, не соглашаются со столь ранней датировкой (295. С. 111.). Некоторые антрополо­ги и сейчас прямо относят людей из Араго к числу примитивных Homo sapiens или ранних неандертальцев (449в. С. 83-85).

Дискуссионен вопрос о человеке из Петралоны (Гре­ция). Одни рассматривают его как архантропа (211. С. 527; 395), другие — как раннего палеоантропа (11. С. 71—73; 448. С. 7). Предложенные датировки этой находки колеблются от 70 до 700 тыс. лет. Одна из самых последних — 160—240 тыс. лет (211. С. 527).

Каждая из рассмотренных выше групп палеоантро­пов связана с одной из двух выделенных ранее стадий эволюции каменной индустрии позднего археолита: ран­ние палеоантропы — со стадией, представленной сред-неашельскими, позднеашельскими, премустьерскими и раннемустьерскими культурами, поздние — со стадией, представленной культурами позднего мустье. Это дает основание полагать, что ранние и поздние палеоантропы являются двумя последовательно сменявшимися стадия­ми эволюции палеоантропов.

С точки зрения биологии нет препятствий к тому, чтобы рассматривать классических неандертальцев как потомков ранних палеоантропов. В пользу такого взгля­да говорят и факты. Поэтому в настоящее время ни у кого не возникает сомнения, что классические не­андертальцы позднего мустье произошли от ранних палеоантропов среднего ашеля — раннего мустье.

Но если классические неандертальцы представляют собой закономерный этап эволюции палеоантропов, то отсюда следует, что именно они и были предками нео­антропов. Однако открытие ранних палеоантропов сде­лало в еще большей степени зримой ту особенность классических неандертальцев, на которую давно уже обратили внимание противники концепции неандерталь­ской фазы, а именно специализацию их морфологическо­го облика, их отклонение от сапиентного направления. Признать типичных неандертальцев предками неоантро­пов означает не что иное, как допустить, что эволюция палеоантропов шла не по линии дальнейшего развития сапиентных признаков, которые были присущи ранним палеоантропам, а по более чем странному пути: вначале их полного исчезновения, а затем внезапного и быстрого возрождения. С точки зрения биологии такое допущение невероятно.

Именно поэтому многие антропологи, считающие себя сторонниками концепции неандертальской фазы в эволюции человека, пришли к выводу, что от ранних палеоантропов развитие пошло в двух направлениях. Эволюция одной ветви пошла по линии дальнейшей сапиентации и завершилась где-то за пределами Европы возникновением современного человека; эволюция дру­гой — по линии специализации и завершилась появле­нием на территории Западной Европы классических

неандертальцев, которые были в дальнейшем вытесне­ны, истреблены и, может быть, частично ассимилирова­ны пришедшими извне неоантропами.

Однако как эта, так и любая другая концепция, исключающая классических неандертальцев из числа предков современного человека, вступает в противоречие с целым рядом твердо установленных фактов. Прежде всего она находится в противоречии с данными археоло­гии, которые свидетельствуют о существовании глубо­кой и прямой преемственной связи между позднемусть-ерской индустрией классических неандертальцев и по-зднепалеолитической индустрией человека современно­го типа. Ныне подавляющее большинство (если не все) археологов признают, что поздний палеолит Европы возник из предшествовавшего ему на этой территории позднего мустье (123. С. 234; 125. С. 126, 290; 195. С. 139). А это с необходимостью предполагает признание классических неандертальцев предками современного человека.

Факты опровергают концепцию, объясняющую от­клонение классических неандертальцев от сапиентного направления длительным существованием этой группы в неблагоприятных условиях приледниковой зоны, ка­кой была в то время Западная Европа (269; 270). К настоящему времени палеоантропы, морфологический облик которых обнаруживает совершенно отчетливые черты специализации, были найдены и далеко за преде­лами этой области, причем и в районах с теплым клима­том.

Довольно однородную группу образуют находки в пе­щерах Мугарет-эт-Табун, Вади-эль-Амуд, Мугарет-эль-Кебара (все — Палестина), Шанидар (Ирак), Тешик-Таш (Узбекистан) и Хауа-Фтеах (Ливия). К ней же, по всей вероятности, должен быть отнесен и человек из Мугарет-эль-Зуттие (Палестина). Все они обнаружива­ют сходство с классическими неандертальцами Западной Европы, причем столь значительное, что некоторые из' них прямо включались антропологами в эту группу. Это относится, в частности, к Табуну I, Тешик-Ташу, к лю­дям из Шанидара. В дальнейшем выяснилось, что между представителями этой группы и классическими неандер­тальцами Европы существуют определенные различия, в частности несколько менее глубокой является специа­

лизация их морфологического облика. Он представляет другой вариант того же основного типа, что и западно­европейские классические неандертальцы.

Во всяком случае многие исследователи, считающие, что под неандертальцами нужно понимать людей только того типа, который представлен относящимися к Вюр-му I находками в Западной Европе, т. е. лишь классиче­ских неандертальцев, без малейших колебаний включа­ют в их число Шанидар, Амуд, Табун (275).

Об их принадлежности к той же стадии эволюции палеоантропов, что и западноевропейские классические неандертальцы, говорят не только данные морфологии. Все они жили в то же время, что и последние,— период от 35 до 75 тыс. лет назад. Неясной является датировка лишь человека из Зуттие. Их индустрия, так же как и индустрия классических неандертальцев Западной Ев­ропы, была позднемустьерской.

Несомненные черты морфологической специализа­ции отмечены у палеоантропов из грота Киик-Коба и стоянок Заскальная V и VI (Крым), что дало основа­ние исследователям говорить об их близости к классиче­ским неандертальцам (34. С. 13; 42. С. 82—84; 54. С. 85-86; 114. С. 144; 159. С. 17; 160. С. 66). Все они свя­заны с индустрией развитого мустье (16; 66). Временем их существования является Вюрм I (311а). Большую близость к палеоантропам Западной Европы, нежели к неандертальцам типа Шанидар и Схул, обнаруживает находка в Баракаевской стоянке (Западный Кавказ) (89а).

Типичным неандертальцем является человек из Дже-бель-Ирхуда (Марокко), который датируется сейчас 55 тыс. лет. Его индустрия называется позднемустьер­ской (58. С. 111; 122а. С. 259).

Очень своеобразную форму представляет человек, остатки которого были найдены в 1921 г. в Брокен-Хилле (теперь—Кабве) в Замбии, которая в то время именова­лась Северной Родезией. Уже первые исследователи обратили внимание, что найденный череп отличается не столько архаичными, сколько специализированными чертами (400). По мнению Л. Уэллса (489. С. 197-198), человек из Брокен-Хилла является высокоспециализи­рованной боковой ветвью, отделившейся от ствола, кото­рый в дальнейшем привел к появлению в Африке

современного человека. Иными словами, этот автор гово­рил о человеке из Кабве то же самое, что многие антропо­логи писали о классических неандертальцах Западной Европы. Вместе с остатками человека были найдены орудия, относившиеся к протостилбейской индустрии среднего каменного века Африки (184. С. 208; 312. С. 311). Абсолютный возраст человека из Кабве опреде­лялся и в 40—50 тыс. лет и в 110 тыс. лет (205. I. С. 133). Если человек из Кабве представляет собой африканский вариант поздних палеоантропов, то человек из Салда-ньи (ЮАР), связанный с более ранней индустрией фаурсмит, использовавшей технику леваллуа (там же. С. 140), относится к числу ранних палеоантропов Африки. Для морфологического облика последнего ха­рактерно противоречивое сочетание архаических и сапи-ентных черт (236; 435).

Архаические черты сосуществуют с прогрессивными у человека из Рабата, датируемого началом рисса (420. С. 518), а также у ряда других находок в Африке — Сале, Сиди-Абдеррахман, Темара (295. С. 112; 420. С. 520—523). Одни авторы относят их к палеоантропам, другие — к архантропам (57а. С. 105; 295).

Во всяком случае фактом является, что во время, соответствующее Вюрму I, не было найдено никаких других палеоантропов, кроме специализированных, ни в Европе, ни за ее пределами. Не обнаружено даже следов существования в то время «прогрессивной» ветви палеоантропов, развитие которой вело бы прямо к нео­антропу. Палеоантропы с сапиентными особенностями появляются снова только во время, соответствующее Вюрму I —II Европы.

Но они существенно отличались от ранних палео­антропов. У них отсутствовали характерные для по­следних архаические признаки. Они являлись по суще­ству не столько палеоантропами, сколько существами, промежуточными между последними и людьми совре­менного физического типа. Их можно было бы назвать позднейшими палеоантропами.

Наиболее яркими представителями этой стадии явля­ются люди из пещеры Мугарет-эс-Схул (Палестина). Особенности морфологической организации людей из Схула показывают, что они представляют собой формы, промежуточные не просто между неандертальцами и со­

временными людьми, а между палеоантропами, либо полностью совпадавшими, либо очень близкими к клас­сическим неандертальцам Западной Европы, с одной стороны, и неоантропами — с другой. К такому же выводу давно уже пришли многие исследователи.

И важно отметить, что формы, переходные от клас­сических неандертальцев к людям современного типа, найдены к настоящему времени и на территории самой Западной Европы. Фронтальная кость, открытая в 1973 г. в Ханеферзанде, на севере ФРГ, обнаруживает такое же сочетание неандертальских и сапиентных черт, которое столь характерно для позднейших палеоантро­пов Палестины. Человек из Ханеферзанда занимает промежуточное положение между классическими неан­дертальцами и современными людьми (194).

Можно обратить также внимание на то, что черепа некоторых ранних неоантропов в ряде отношений сход­ны с черепами классических неандертальцев Западной Европы. Таков, например, череп Младеч V, относящийся к Вюрму 1-Й (297).

Сторонники концепций, исключающих классических неандертальцев из числа предков современных людей, оказываются не в состоянии ни опровергнуть, ни объ­яснить все приведенные выше факты. В результате взгляд на классических неандертальцев как на предков неоантропов, одно время почти полностью оставленный антропологами и находивший себе сторонников в основ­ном среди археологов, в последние годы снова привлек внимание первых. К нему начали склоняться видные специалисты в области палеоантропологии, а некоторые даже решительно выступили в его защиту (11. С. 38, 81; 164; 174; 192; 199; 294; 345. С. 118; 461). Изменился и тон противников этой точки зрения. Если раньше они просто не принимали ее всерьез, то теперь рассматрива­ют как концепцию, имеющую не меньше прав на суще­ствование, чем та, которой они сами придерживаются (275).

Однако взгляд на классических неандертальцев как на предков палеоантропов не стал пока господствующим. И главная причина состоит в том, что ни один из антро­пологов, выступавших в ее защиту, даже не попытался объяснить ни причину исчезновения сапиентных при­знаков при переходе от ранних палеоантропов к по­

здним, ни механизм их возрождения при переходе от поздних палеоантропов к неоантропам.

И это понятно. С чисто биологической точки зрения все это совершенно невероятно. А они являются биолога­ми. Именно поэтому антропологи, во-первых, стараются не говорить о специализации классических неандерталь­цев, во-вторых, пытаются стереть грань между ранними и поздними палеоантропами (11).

Но даже если не принимать во внимание специализа­цию, все равно с чисто биологической точки зрения невозможно объяснить, каким образом почти совсем не изменявшаяся в течение десятков тысяч лет морфологи­ческая организация классических неандертальцев смог­ла в течение каких-то 4— 5 тыс. лет трансформироваться в существенно отличную от нее физическую организа­цию неоантропа. И этот вопрос тоже является камнем преткновения для антропологов, считающих классиче­ских неандертальцев предками неоантропов. Они его также предпочитают не касаться, что, разумеется, ослаб­ляет их позицию.

Таким образом, с чисто биологических позиций объ­яснить эволюцию палеоантропов и их превращение в неоантропов невозможно. Но в этом нет ничего удиви­тельного. Как уже указывалось, с переходом от хабили-сов к архантропам биологическое развитие гоминид из самостоятельного процесса, каким оно было раньше, превратилось в один из моментов другого, более сложно­го процесса, каким является антропосоциогенез. И это исключает подход к формированию морфологической организации человека лишь с позиций биологии. Так как сущностью антропогенеза является социогенез, то насто­ятельно необходим учет развития праобщины.

Формирование общественных отношений. Как уже указывалось, превращение ранних палеоантропов в по­здние было связано с переходом от одного этапа эволю­ции каменной индустрии к другому, в целом, несомнен­но, более высокому. Но смена ранних палеоантропов поздними сопровождалась не только прогрессом в разви­тии производственной и вообще хозяйственной деятель­ности. Она была ознаменована резким переломом в фор­мировании общественных отношений. Признаков этого перелома много.

Как свидетельствуют данные палеоантропологии и

археологии, в праобщине ранних палеоантропов доволь­но широко бытовало убийство и, может быть, канниба­лизм. Поврежден сильным ударом, причинившим смерть, и вскрыт череп из Штейнгейма (176. С. 129; 474. С. 231). Следы нескольких ран, нанесенных дубинами и острыми каменными орудиями, обнаружены на черепе из Эрингсдорфа. Он тоже был вскрыт для извлечения мозга (485а. С. 135). Следы смертельного удара, причи­ненного ударом тяжелого тупого орудия, обнаружены на одном из фонтешевадских черепов (472. С. 340). Людое­дами, по-видимому, были люди из Крапины. Человече­ские кости, найденные под навесом скалы, были раско­лоты, иногда обожжены, как и кости животных (308. I. С. 196 — 197; 498. С. 203). Вскрыт для извлечения мозга один череп из Саккопасторе (327. С. 201).

На Яве близ Нгандонга на берегу Соло в 1931 — 1932 гг. были найдены 11 черепов и две берцовые кости. Эти находки получили название явантропов. Часть ис­следователей причисляет людей из Нгандонга к архан­тропам (11; 290; 424). Другие относят их к палеоантро­пам (221; 316; 319). В пользу последней точки зрения свидетельствует довольно поздний возраст явантропов. Одни ученые относят их к риссу, другие — к риссу-вюрму. Но они не только жили одновременно с предне-андертальцами Европы. У них было отмечено столь характерное для ранних неандертальцев сочетание арха­ичных, неандерталоидных и сапиентных черт (122а. С. 260; 374). И у этих людей, как и у ранних палеоантро­пов Европы, частым явлением были кровавые конфлик­ты. Убит ударом по голове Нгандонг V. Повреждены тяжелыми ударами орудий типа дубин четыре черепа. Почти все черепа вскрыты для извлечения мозга (176. С. 129; 315. С. 30-31; 316. С. 65-71; 488. С. 198).

В целом, по подсчетам некоторых исследователей, следы смертельных ранений обнаружены на черепах и скелетах 16 из 25 ранних палеоантропов, остатки кото­рых были найдены в Европе (416. С. 437).

Остатков поздних палеоантропов найдено гораздо больше, чем ранних. Однако более или менее убедитель­ные признаки насильственной смерти и следы канниба­лизма обнаруживаются значительно реже. Среди много­численных находок классических неандертальцев За­падной Европы такими являются две. Одна из них —

Монте-Чирчео І (176. С. 124 — 128). К ней мы еще вернемся. Другая сделана в гроте Ортю во Франции. В нем было обнаружено большое количество костей неандертальцев, которые были рассеяны среди костных остатков животных и носили следы каннибализма (58. С. 94-95; 351).

Интересны находки, которые были сделаны за преде­лами Европы, в пещере Шанидар в горах Загроса (Ирак). У человека Шанидар III на левом девятом ребре имелась рана, причиненная острым, вероятно, деревян­ным орудием. Оно пробило верх ребра и, видимо, поразило легкое. Общее впечатление такое, что удар в бок был нанесен во время стычки человеком, держав­шим оружие в правой руке. О том, что рана была нанесе­на при жизни, свидетельствуют явные следы заживле­ния. Человек прожил несколько дней или даже недель. Как полагают некоторые исследователи, Шанидар III умер в результате вторичного осложнения, связанного с травмой. Другие считают, что ранение здесь ни при чем. Человек уже выздоравливал, когда в пещере прои­зошел обвал, оборвавший его жизнь (438. С. 208—209, 212; 467. С. 61-62; 470. С. 71-72).

Один несомненный случай убийства отмечен среди позднейших палеоантропов. Череп и скелет Схул IX носят следы ранений, вызвавших смерть (362. С. 74, 76, 373).

Не может быть, конечно, исключено и то, что по­вреждения на черепах некоторых из названных выше ранних палеоантропов, истолковываемые как следы смертельных ран, причиненных оружием, на самом деле имеют посмертное происхождение и связаны с действи­ем естественных сил. Однако в любом случае контраст между ранними и поздними палеоантропами в этом отношении является поражающим. Но кроме этих име­ются и прямые данные о более высоком, чем у ранних палеоантропов, уровне сплоченности коллектива по­здних неандертальцев. В этом отношении особенно много дают находки в пещере Шанидар.

Всего в этой пещере было обнаружено 9 поздних палеоантропов, живших в период от 60—70 до 44 — 46 тыс. лет назад. Особое внимание исследователей привлекли остатки взрослого мужчины Шанидар I, жив­шего примерно 45 тыс. лет назад. На правой стороне лба

был обнаружен шрам - результат небольшого поверх­ностного повреждения. Следы сильного повреждения носит внешняя сторона левой глазной впадины. В ре­зультате его Шанидар I был, вероятно, слеп на левый глаз. Правая ключица была поражена остеомиелитом. Два повреждения обнаруживало правое плечо. В целом правая рука, по-видимому, была намеренно ампутирова­на выше локтя. Во всяком случае нижний конец сохра­нившейся части носит следы заживления. Вся сохра­нившаяся часть правой руки крайне атрофирована. Одни исследователи считают, что правая рука Шанида-ра I была неразвита от рождения. Другие связывают ат­рофию правой руки с повреждением на левой части голо­вы. По их мнению, результатом удара могло быть повреждение левой половины мозга и как следствие ча­стичный паралич правой стороны тела. К этому нужно добавить сильный артрит, поразивший лодыжку и коле­но правой ноги, заживший перелом одной из костей правой стопы и, наконец, полностью стертые зубы (438. С. 184, 195-196; 467. С. 62; 469. С. 487; 470. С. 62-70).

Таким образом, Шанидар I был по существу полным калекой, неспособным не только внести какой-либо вклад в обеспечение существования коллектива, но даже прокормить и защитить самого себя. И тем не менее он дожил по крайней мере до 40 лет, что для неандертальца означало глубокую старость. 40 лет жизни неандерталь­ца эквивалентны примерно 80 годам жизни современно­го человека (438. С. 195). А некоторые исследователи определяют его возраст в 40—60 лет (467. С. 63). И он вполне мог бы прожить больше, если бы не обвал.

По крайней мере последние годы жизни полным калекой был и человек из Ла Шапелль, умерший в воз­расте 40 — 45 лет. Весь его позвоночник был поражен жесточайшим деформирующим артритом. Он был бук­вально скрючен. Артрит, затронувший нижние конечно­сти, делал его передвижение болезненным и затруднен­ным. Даже ел он, по-видимому, с трудом, ибо артритом был поражен также сустав нижней челюсти, и, кроме того, у него отсутствовали почти все зубы. В дополнение ко всему у него когда-то было сломано ребро (68; 446; 470; 467а; 470а).

На какую участь были бы обречены подобные суще­ства, если бы они жили в зоологическом объединении,

красноречиво свидетельствуют данные о шимпанзе. Сре­ди этих обезьян, живших в парке Гомбе, разразилась эпидемия полиомиелита, в результате чего некоторые животные стали калеками. У одного взрослого самца, которого исследователи именовали Мак-Грегором, были парализованы ноги, что неизбежно обрекало его на гибель. Страшную картину представляли последние дни его жизни. «Но самым ужасным в этой кошмарной истории,— писала Дж. ван Лавик-Гудолл (81. С. 157),— было то, как отнеслись остальные шимпанзе к ставшему калекой сородичу».

«Когда Мак-Грегор впервые появился в лагере и уселся в высокой траве неподалеку от места подкормки, все взрослые самцы приблизились к калеке и уставились на него, распушив шерсть, а потом начали демонстриро­вать угрозы. Они не только угрожали старому больному самцу, но кое-кто пытался и в самом деле атаковать его. Он же, неспособный ни убежать, ни обороняться, с иска­женным от ужаса лицом и оскаленными зубами лишь втягивал голову в плечи и, съежившись, ждал нападе­ния» (там же. С. 159). И нападение последовало. Один самец ударил Мак-Грегора несколько раз по спине, другой налетел на него, размахивая здоровенной веткой Только вмешательство исследователей заставило самцов удалиться. Через 2—3 дня шимпанзе, привыкнув к странному виду Мак-Грегора, стали избегать его. Лишь один из самцов, по-видимому, младший брат Мак-Грего­ра, старался держаться неподалеку. Однако и он не сделал ни малейшей попытки помочь калеке, даже обыскать его (там же. С. 159 — 161).

Судьба Шанидара 1 и Ла Шапелль была совершенно иной. И это свидетельствует о том, что в праобщине поздних палеоантропов окончательно и бесповоротно утвердились разборно-коммуналистические отношения. Только при условии бесперебойного действия коммуна-листического принципа распределения люди, подобные Шанидару I и Ла Шапелль, могли изо дня в день полу­чать потребную для существования долю продукта. В любых других условиях они с неизбежностью были бы обречены на смерть от голода. На голод они были бы обречены не только в случае полного господства домини­рования, но и в случае частого прорыва в этой сфере зоологического индивидуализма.

Но эти находки свидетельствуют не только о суще­ствовании коммуналистических отношений самих по себе, но и о том, что они стали если не полностью, то во всяком случае в значительной степени определять все остальные отношения в праобщине. Шанидар I не просто получал пищу в достаточном количестве. Он вообще находился под защитой коллектива: о нем заботились, за ним ухаживали, когда он был серьезно ранен.

И Шанидар I не являлся в этом отношении исключе­нием. Как уже указывалось, несколько дней или даже недель после серьезного ранения прожил Шанидар III. А еще ранее у него была повреждена правая лодыжка, что имело следствием серьезное артритное изменение ее. ЗажИло сломанное ребро у взрослого мужчины Ша-нидара IV. Выздоровел Шанидар V, левая часть лба которого носит следы скользящего удара (469. С. 487; 470. С. 72, 75).

Определенные сомнения в сплоченности праобщины шанидарцев может, конечно, вызвать обилие прижиз­ненных повреждений на телах ее представителей. Одна­ко, по мнению исследователей, ни одно из этих по­вреждений, кроме раны на теле Шанидара III, не свидетельствует с необходимостью о насилии. Все они вполне могли быть результатом несчастного случая. Жизнь палеоантропов была тяжелой. На каждом шагу людей подстерегали различного рода опасности. И чем дольше жил человек, тем большей была вероятность того, что он с ними столкнется. Все четыре шанидарца, о кото­рых шла речь, достигли возраста 40—60 лет. Ни одного повреждения не обнаружено на телах Шанидара II и Шанидара VI, которые умерли в возрасте до 30 лет (470. С. 75).

Следы зарубцевавшихся повреждений обнаружива­ются и у других поздних палеоантропов. У человека из Неандертали была изуродована левая рука, что, по-видимому, сделало его калекой на всю жизнь, у мужчи­ны из Ла Феррасси — серьезно повреждено правое бедро. У молодой женщины из Ла Кина V была рана на правой руке, у человека из Шале (Словакия) — на правой стороне лба выше брови (277. С. 156, 272, 295 — 296; 467. С. 63; 470. С. 75).

Два повреждения наблюдаются на левой височной части черепа из Брокен-Хилла. Одно из них представля-

ет узкое отверстие в височной кости, пробитое острым оружием, возможно, каменным или деревянным нако­нечником копья. Рана была нанесена, по-видимому, задолго до смерти. Края ее носят явные следы заживле­ния. Второе повреждение скорее всего результат воспа­лительного процесса, начавшегося после ранения (224. С. 197; 308. II. С. 389-390; 503).

А. Кизсом описаны три повреждения на фронтальной кости человека из Зуттие. По его мнению, они не явля­ются результатом насильственных действий. Два из них он рассматривает как следы воспаления. В отношении третьего, представляющего круглое узкое отверстие в кости, А. Кизс категорически заявляет, что оно возникло задолго до смерти (309. С. 185). А. Бродрик, считающий повреждение на черепе галилейского человека результа­том удара, тоже подчеркивает, что кость носит явные следы заживления (196а. С. 160). Срослись после пере­лома кости у одного из позднейших палеоантропов — Схула IV (362. С. 274).

Данные, свидетельствующие о существовании в при­общи но шанидарцев высокой степени заботы о каждом из ее членов, заставляют по-новому взглянуть на ране­ние обитателя Шанидара III. Крайне сомнительно, чтобы удар был нанесен членом той же самой праобщи-ны. Скорее всего рана была получена в стычке с чужака­ми. К такому выводу склоняется, в частности, Р. Со-лецки, которому наука обязана открытиями в Шанидаре (438. С. 212).

Неандертальские погребения. Бесспорно существо­вание в Шанидаре преднамеренных погребений. Все исследователи согласны с тем, что Шанидар IV был захоронен (438. С. 238, 265; 443. С. 164). Р. Солецки считает, что погребены были также и Шанидар VI, VII и VIII (438. С. 235, 265; 439. С. 880). Шанидар I погиб в результате обвала, что, по-видимому, сделало невоз­можным погребение в полном и точном смысле слова. Однако на его останки были дополнительно навалены камни, а рядом положены кости животных (438. С. 195)

Сенсацию вызвало исследование почвы вокруг погре­бения Шанидара IV, возраст которого определен при­мерно в 60 тыс. лет. Как выяснилось, в могилу человека были положены цветы, связанные в букеты, и это позво­лило, в частности, установить, что захоронение прои­

зошло в период между концом мая и началом июля (438. С. 264; 439. С. 880).

Эта находка в какой-то степени приподнимает завесу, скрывающую духовную жизнь поздних палеоантропов. Она прежде всего говорит о развитии у них чисто челове­ческих эмоций. Но это еще не все. Из восьми видов растений, которые были положены в могилу, пять обла­дают целебными свойствами, один является съедобным и один одновременно и целебным и съедобным. Такой подбор вряд ли случаен. Вероятно, поздние палеоантро­пы уже знали о полезных свойствах этих растений. Несколько их видов до сих пор используется в народной медицине для лечения ран, воспалений (439. С. 880 — 881).

Погребения не являются исключительным достояни­ем людей из Шанидар. Они обнаружены в стойбищах и других поздних палеоантропов. Но лишь у них. У ран­них палеоантропов никаких признаков погребений не обнаружено. Иными словами, погребения возникли только с переходом от ранних палеоантропов к поздним.

Кроме отмеченных выше погребений в Шанидаре к числу позднемустьерских захоронений относятся: в Европе — Спи I и II (Бельгия), Ле Мустье, Ла Ша­пелль, Ла Феррасси I, II, III, IV, V, VI, Рок-де-Марсаль, грот Волка в Арен-С юр-К юр, Регурду (все — Франция), Шипка (Чехословакия), Киик-Коба 1 и II, Староселье и одна из находок в Заскальной VI (все — Крым); в Азии - Табун I, Схул I, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X; Кафзех VI, VII, VIII, IX, X, XI, Амуд, Кебара (все -Палестина), Тешик-Таш (Узбекистан) (22. С. 136 —146; 66. С. 44; 53. С. 29-32; 99. С. 160-166; 100; 101; 107. С. 71; 162а. С. 6; 180. С. 60; 209. С. 61, 74, 111, 150, 164, 167, 319; 210. С. 126, 128-129, 140-144; 249. С. 64, 97, 99, 101-104; 277. С. 202; 296. С. 1374; 308. I. С. 169-185). В мустьерских слоях пещеры Комб-Греналь (Франция) была обнаружена могильная яма (183. С. 134 —137). Некоторые авторы пишут о погребениях Табун II, Ле Мустье II, Пеш де л'Азе, Ла Кипа (38. С. 93; 249. С. 64; 263. С. 200; 308. I. С. 177; 310. С. 92).

В высшей степени интересная находка была сделана в Монте-Чирчео в гроте Гуаттари. Эта пещера состояла из нескольких камер. Главное ее помещение было явно приспособлено для жилья. В частности, с целью защиты

от сырости пол его выстлан камнями. Но внимание исследователей больше всего привлекло не оно, а одна из внутренних камер пещеры, в которой люди, по-видимо­му, никогда не жили. В центре этой полукруглой камеры лежал основанием вверх череп типичного неандерталь­ца. Он принадлежал мужчине в возрасте примерно 45 лет. Череп был обложен кругом из камней. На черепе имелись следы двух повреждений. Одно из них, в пра­вой височной области, было причинено ударами какого-то орудия. Оно свидетельствует об убийстве, носившем, по мнению некоторых исследователей, ритуальный ха­рактер. После того как человек был убит и обезглавлен, отверстие в основании черепа было искусственно расши­рено. Все это было проделано вне камеры, ибо в ней не обнаружено ни костей скелета, ни обломков основания черепа (176. С. 124 —128). Не подлежит сомнению, что после всех рассмотренных выше действий череп челове­ка был намеренно положен в центре пещеры и столь же намеренно окружен камнями. Поэтому большинство ис­следователей считают, что в данном случае имело место ритуальное захоронение.

В некоторых случаях рядом со скелетами были найдены части животных. С правой стороны скелета Ла Шапелль возле руки была найдена часть бычьей ноги с анатомически правильным расположением костей, по­зади нее — значительная часть позвоночника оленя, тоже анатомически правильно расположенная, и множе­ство разнообразных костей (99. С. 250; 129. С. 189 — 190). Возле скелета Схул V была найдена нижняя челюсть большого кабана. Как утверждают исследовате­ли, все обстоятельства находки не оставляют сомнения, что челюсть была намеренно положена с трупом (249. С. 100, 104). Все это дает основание для вывода, что палеоантропы снабжали покойников пищей. Возможно также, что орудия, найденные со скелетами из Ле Мустье и Ла Шапелль, были намеренно положены в мо­гилу. В таком случае можно говорить, что неандерталь­цы снабжали мертвецов не только пищей, но и орудиями.

Все эти факты были использованы некоторыми уче­ными для обоснования взгляда, согласно которому воз­никновение погребений вызвано появлением у палео­антропов веры в души умерших и загробную жизнь. Однако возможно и другое объяснение.

Даже если не принимать во внимание обнаружение вместе со скелетами частей животных и орудий, то и в таком случае наличие погребения выступает прежде всего как проявление заботы живых о мертвых. Труп не выбрасывали, а оставляли в жилище вместе с живыми. Если же принять во внимание отмеченные находки, то этот момент выступит еще более отчетливо. И совер­шенно невозможно истолковать иначе, как заботу о мерт­вом, помещение в могилу вместе с ним цветов.

Совершенно ясно, что забота живых членов коллек­тива о мертвых его членах не могла бы появиться без возникновения заботы живых членов коллектива друг о друге. Как свидетельствуют данные этнографии, у на­родов, стоящих на стадии доклассового общества, забота о мертвых объясняется тем, что они продолжают счи­таться и после смерти членами коллектива. Заботу о покойниках, которую проявляли поздние и поздней­шие палеоантропы, невозможно объяснить, не допустив, что мертвецов рассматривали как полноправных членов коллектива — праобщины. Но осознание связи между мертвыми членами коллектива и коллективом невоз­можно без осознания связи между живыми его чле­нами, т. е. осознания единства человеческого объеди­нения.

Так как человек и после смерти продолжал рассмат­риваться как член коллектива, то на него и после смерти продолжало распространяться действие норм, регулиру­ющих отношения внутри коллектива. Каждый член праобщины имел право жить в пещере, являвшейся местом обитания коллектива. Поэтому покойника остав­ляли в пещере. Каждый член праобщины имел право на часть добычи коллектива. Поэтому рядом с покойником клали причитающуюся ему долю. Покойник продолжал сохранять право на орудия, являвшиеся собственностью коллектива. Этим скорее всего и объясняется нахожде­ние орудий вместе со скелетом.

В ту эпоху соблюдение по отношению к мертвым норм, которыми живые руководствовались в своих отно­шениях друг с другом, было насущной необходимостью. Отказ от этого представлял собой опасный прецедент. Он мог в условиях, когда формирование человеческого общества еще не завершилось, когда еще существовала опасность прорыва зоологического индивидуализма, от­

крыть дорогу для отказа от соблюдения этих норм и в отношении живых членов коллектива.

Однако объяснить все особенности неандертальских погребений только осознанием единства человеческого коллектива и проявлением норм, предписывающих забо­ту о каждом его члене, невозможно. Есть такие их признаки, которые свидетельствуют о том, что палео­антропы отличали мертвых от живых и принимали по отношению к ним меры, неприменяемые по отношению к живым. Ими являются: наличие могильных ям, закла­дывание трупа землей, камнями, ветвями, скорченность, точнее, скрюченность трупов. Эти особенности также нередко истолковываются как доказательство наличия у неандертальцев представлений о загробном мире. Од­нако они допускают и иное истолкование.

Для всех народов, находившихся на стадии доклассо­вого общества, характерна резкая двойственность в отно­шении к покойникам. С одной стороны, о них горевали, заботились, а с другой — их опасались, боялись *. И как свидетельствуют данные этнографии, представление о душе, покидающей тело после смерти, и страх перед ней есть сравнительно позднее явление. Более ранним явля­ется представление о «живых» мертвецах, выходящих из могил и вредящих живым, а самым первоначаль­ным — убеждение в существовании исходящего от трупа таинственного, но вредного для живых влияния, резуль­татом которого являются болезни и смерть. Существова­ние последнего верования зафиксировано у всех народов мира **.

Именно для того, чтобы нейтрализовать это исхо­дившее от трупа смертоносное влияние, его закапывали, закладывали камнями, связывали, в результате чего он принимал скрюченное положение, и применяли другие меры. И отмеченные выше особенности неандертальских погребений подтверждают, что поздние палеоантропы не только заботились о мертвых, но и боялись их.

Страх перед трупами имел столь универсальное распространение среди народов, находившихся на ста­дии доклассового общества, и являлся столь живучим,

* Сводку литературы см.: 123. С. 402 — 405.

** Сводку литературы см. там же. С. 392—405.

что его невозможно объяснить, не допустив, что трупы на самом деле представляли реальную опасность для живых. Они начали представлять такую опасность тогда, когда люди стали заботиться о мертвых. Пребывание разлагающегося трупа в жилище оказывало вредное влияние на живых, влекло за собой болезни и смерть других членов коллектива. Ставшая обычной забота о больных членах общины способствовала передаче ин­фекции от них к здоровым, порождая новые случаи заболевания и смерти.

С течением времени люди не могли не осознать, что от покойников исходит смертоносное влияние. Вполне понятно, что раскрыть его истинную природу палео­антропы не могли. Оно было ими осознано в иллюзорной форме.

Осознание это пришло не в процессе теоретических размышлений, а в ходе практической деятельности, направленной на нейтрализацию реального вредоносно­го влияния трупа. Средствами нейтрализации были забрасывание его ветвями, камнями, засыпание землей, наконец, помещение в специально вырытую яму с после­дующим засыпанием землей. Эти меры, нейтрализуя опасность, исходившую от разлагающегося трупа, не могли, однако, помешать передаче инфекции от боль­ных к здоровым. Чувствуя их недостаточность, люди на­чали применять и такие приемы, как связывание покой­ника.

Такое объяснение страха перед мертвыми подтвер­ждается этнографическими материалами. Опасное влия­ние, исходившее от трупа, мыслилось, во-первых, как имеющее безусловный, автоматический характер; во-вторых, как грозящее прежде всего родным и близким покойника, т. е. людям, первоначально обитавшим в од­ном с ним жилище; в-третьих, как существующее в тече­ние сравнительно небольшого периода после смерти, обычно лишь в течение времени, когда идет процесс разложения трупа, и бесследно Исчезающее после окон­чания этого времени; в-четвертых, как заразительное. Все люди и вещи, находившиеся в контакте с покойни­ком, заражались этим влиянием и в свою очередь становились его источником (123. С. 398 — 402).

Таким образом, причиной появления погребений У поздних палеоантропов было действие двух нротивопо­

ложных факторов: заботы о членах своего коллектива, побуждавшей оставлять мертвых в жилищах и снабжать их пищей и орудиями, и страха перед трупами, побуж­давшего связывать их, помещать в яму, засыпать землей и т. п. Погребения в подлинном смысле возникли лишь с практическим осознанием опасности, исходящей от мертвецов. Но эта опасность не могла быть осознана сразу. Для этого потребовался определенный период, в течение которого трупы просто оставлялись в жилище. Из этого следует, что осознание единства человеческого коллектива и утверждение норм, предписывавших забо­ту о каждом его члене, относятся ко времени, пред­шествовавшему возникновению первых настоящих по­гребений.

Становление общества, как уже указывалось, есть формирование не только производственных, материаль­ных, но и идеологических отношений. Идеологические отношения формируются, только проходя через созна­ние. Поэтому формирование общественного сознания и воли является важным моментом становления обще­ства. На определенном этапе формирования обществен­ных отношений дальнейший рост сплоченности пра-общества, дальнейшее возрастание его объективного единства стали невозможными без осознания этого един­ства членами праобщества. И это осознание единства праобщины стало не только необходимым, но и возмож­ным.

В процессе своей практической деятельности члены праобшины все в большей и большей степени убежда­лись в том, что все они, вместе взятые, составляют единое целое, что существование каждого из них не­разрывно связано с судьбой всех остальных членов объединения, с судьбой коллектива в целом.

Возникновение тотемизма, магии и искусства. Одна­ко ставшее и необходимым, и возможным осознание единства праобщины не могло быть ни прямым, ни адекватным. Невозможно представить, что палеоантро­пы смогли понять, что в коллектив их связывает про­изводство, что праобщество в своей основе является экономическим объединением. Реально существующее экономическое в своей основе единство всех членов праобщины могло отразиться в головах пралюдей лишь в непрямой (опосредствованной) и в неадекватной (ил­

люзорной) форме. В то же время осознание общности, существующей между членами праобщества, не могло носить отвлеченной, абстрактной формы. Таким обра­зом, первая форма осознания единства человеческого коллектива с неизбежностью должна была носить одно­временно и наглядный, и опосредствованный, и иллю­зорный характер.

Именно такими особенностями отличается тоте­мизм — самая примитивная и архаичная из всех изве­стных форм осознания общности членов человеческой группы. Он имел самое широкое распространение среди народов, находившихся на стадии первобытного обще­ства. Тотемизм в своей исходной форме — вера в глубо­кое тождество всех членов того или иного первобытного человеческого объединения (чаще всего — рода) с осо­бями одного определенного вида животных. Этот вид (а тем самым и каждый индивид, относящийся к нему) является тотемом дайной группы людей и тем самым каждого из ее членов. В тотемизме в наглядной форме выражено единство всех людей, составляющих данное объединение, и в то же время их отличие от членов всех других человеческих групп (там же. С. 319 — 346).

Основанное на анализе неандертальских погребений предположение, что в эпоху, непосредственно пред­шествующую их появлению, возникло осознание един­ства человеческого коллектива, и базирующееся на данных этнографии предположение, что первоначальной формой осознания единства человеческого коллекти­ва был тотемизм, подтверждаются данными археоло­гии.

В этом отношении особый интерес представляют находки в пещере Драхенлох (Швейцария), каменный инвентарь которой некоторыми авторами характеризу­ется как премустьерский (51. С. 197). В двух из трех ка­мер этой пещеры на некотором расстоянии от стен (40 — 60 см) были воздвигнуты стенки из плиток извест­няка высотой до 80 см. В образовавшемся промежутке были сложены медвежьи кости, главным образом черепа, частью целые, частью разбитые, по 3—4 и больше вместе, располагавшиеся в определенном порядке. При черепах находились по два первых позвонка — свиде­тельство, что они были положены туда еще свежими. Вместе с черепами были положены длинные кости ко­

нечностей. Перед входом в третью камеру были обнару­жены шесть сложенных из плиток известняка прямо­угольных ящиков, покрытых сверху каменной плитой. Ящики также оказались заполненными черепами и длинными костями конечностей медведя. И наконец, в одном месте пещеры был найден целый череп медведя, окруженный небольшими камнями (21. С. 40; 52. С. 236-237).

Драхенлох не является исключением. Сходная кар­тина обнаружена в целом ряде стоянок, относящихся к разным стадиям мустье. В пещере Петерсгеле (ФРГ) в особом нитеобразном углублении в одном из боковых отделений были найдены определенным образом подоб­ранные кости медведя, прикрытые сверху камнями. Рядом в небольших углублениях в скале были размеще­ны медвежьи черепа. В одном из более значительных ниш находились положенные вместе пять черепов и три кости конечностей (52. С. 234 — 235).

В пещере Зальцофен (Австрия) также было найдено пять медвежьих черепов, лежавших в нитеобразных углублениях. Каждый из них был помещен на каменную плиту, окружен со всех сторон камнями и прикрыт слоем древесного угля (265. С. 63). В пещере Виль-денманлислох (Швейцария) был обнаружен череп мед­ведя за плитой и еще пять других черепов с длинными костями (там же). В пещере Ле Фюртэн (Франция) шесть черепов медведя лежали на известняковых плитах и еще два находились поблизости. На плите возле севе­ро-западной стены лежала масса длинных костей ко­нечностей того же животного (223. С. 220). В одном месте пещеры Регурду (Франция) огромная каменная плита площадью 3 м² закрывала яму, где находилось большое количество медвежьих костей. В другом ка­менная плита также закрывала яму, содержавшую череп и различные кости бурого медведя. В третьем в куче камней было обнаружено вместилище — что-то вроде ящика с костями и черепом бурого медведя (180. С. 58 — 60).

В верхней пещере Цуцхватской пещерной системы находилось шесть целых черепов медведей. Один из них лежал в центре пещеры, остальные — вдоль стен: три справа и два слева. Черепа были прикрыты целыми костями конечностей медведя и известняковыми облом­

ками специально подобранной продолговатой формы. Похоже, что первоначально черепа были положены в специально вырытые ямы. Пещера не была жилым помещением. У входа в нее находилось искусственное заграждение (92. С. 53 — 59).

Возможно, к числу подобного рода памятников отно­сится пещера Ильинка близ села того же названия (Одесская обл.). В ней вместе с большим скоплением костей пещерного медведя были найдены каменные ору­дия. Как сообщает А. В. Добровольский, в ходе раскопок в правом кармане пещеры были обнаружены стоящие на ребре плитки известняка. В этом же месте находилась большая часть медвежьих костей. Это наводит на мысль, что они первоначально, как и в Драхенлохе, были сложе­ны в промежутке между стеной пещеры и стенкой из плиток. В передней части кармана была найдена челюсть медведя, которая стояла зубами вверх на четырех плит­ках известняка и была уперта верхним концом в свод пещеры. Там же был найден медвежий череп, обложен­ный камнями (47. С. 153). Иного мнения придержива­ются С. Б. Бибиков и П. И. Бори скопе к и II (24а. С. 69 — 70), которые считают, что скопление костей медведя в Ильинке не связано с деятельностью человека.

Объектами подобного отношения были остатки и дру­гих животных. На стоянке Ильская к самому большому камню, находившемуся у западного края каменного ограждения, был приставлен целый череп зубра, причем так, что один его рог поднимался кверху, а другой опускался вниз. Неподалеку находился второй череп со сбитыми рогами и две нижние челюсти зубра (37а).

В пещере Схул было обнаружено захоронение головы быка, носящее преднамеренный характер. Об этом гово­рит то обстоятельство, что ямой, вырытой для погребе­ния головы, была уничтожена большая часть скелета Схул IX (249. С. 101-103).

К тому же кругу явлений должна быть отнесена, по всей вероятности, и находка в пещере Тешик-Таш. Шесть пар козлиных рогов (из них три хорошо сохрани­лись) образовывали окружность, внутри которой распо­лагалось погребение мальчика-неандертальца. При этом рога, образовывавшие одну превосходно сохранившуюся пару, находились в совершенно необычном положении, не плашмя, не горизонтально, а почти вертикально,

вверх основаниями, остриями вниз. По-видимому, верти­кальное положение первоначально занимали и другие пары рогов (100. С. 33-34; 101. С. 167-169). Близкую аналогию представляет детское погребение в пещере Кафзех. Ребенок в возрасте примерно 13 лет лежал на спине. На скрещенные на груди руки были бережно положены рога лани (107. С. 72; 167. С. ИЗ).

В литературе имеются сообщения еще о целом ряде находок: целых черепов волка у входов в оба помещения жилища в пещере Лазаре (348. С. 799; 350), тайника с четырьмя черепами медведя в Азыхской пещере (40), двух черепов животных, поставленных, как кажется, намеренно вплотную к стенам восточной галереи у входа в центральную — главную камеру пещеры Кударо I (90. С. 77), двух черепов животных, как бы спрятанных у стен в пещере Аман-Кутан (103. С. 27). Однако они столь коротки и неопределенны, что составить ясное представление о характере этих находок невозмож­но.

Несомненно, что во всех этих случаях мы имеем дело с такой же человеческой деятельностью, которую не­возможно истолковать как утилитарную. Она связана с существованием у людей кроме определенных знаний о внешнем мире также и иллюзий о нем, причем иллю­зий определенного рода — религиозных.

Возникновение религии на определенном этапе раз­вития человека было неизбежным. Самым глубоким корнем религии на первых этапах ее эволюции было бессилие человека перед природой. И речь идет в данном случае вовсем не о чувстве бессилия, а о реальном, объ­ективном бессилии. Это бессилие ни в коем случае нельзя сводить к беспомощности человека перед грозны­ми явлениями природы: грозами, землетрясениями, извержениями вулканов и т. п. Корнем религии явля­лось повседневное, будничное, проявляющееся на каж­дом шагу бессилие человека.

Реальное бессилие человека всегда проявляется в том же, в чем проявляется и сила человека, — в его практиче­ской деятельности. Отсутствие у человека силы проявля­ется в том, что он не может добиться реализации наме­ченных целей, не может обеспечить успешного результа­та своей деятельности. Бессилие человека есть бессилие его практической деятельности. Человек в процессе

своей практической деятельности воздействует на при­роду с помощью определенных средств. В наличии у него этих средств заключена его сила. И он бессилен тогда, когда таких средств недостаточно, когда он недостаточно вооружен.

Когда человек имеет в своем распоряжении доста­точно средств и знает внутренние связи явлений, он предвидит течение событий, правильно ставит цели, верно планирует свои действия и своей деятельностью предопределяет ход и исход реальных процессов. В та­ком случае человек — хозяин положения: он свободно принимает решения, свободно действует, свободной яв­ляется его практическая деятельность.

Когда же человек не располагает средствами, нужны­ми для того, чтобы предопределить течение событий, то он, как правило, одновременно оказывается неспособ­ным раскрыть внутренние связи явлений и предвидеть будущее. В таком случае ход и исход его деятельности, ход и исход реальных процессов зависят не столько от его собственных усилий, сколько от стечения объектив­ных обстоятельств. Именно от их не поддающегося учету и контролю стечения, а не от сил самого человека зави­сит в таких условиях то, увенчаются ли его действия успехом, или он потерпит неудачу. Человек в таком случае бессилен перед природой. Он — не хозяин поло­жения, он — несвободен, несвободной является его практическая деятельность. Он — раб случайностей, в которых проявляет себя слепая необходимость природы. Бессилие человека перед слепой необходимостью приро­ды есть одна сторона явления, другой его стороной служит власть этой необходимости над человеком, гнет над ним случайностей, в которых проявляется эта необ­ходимость.

Вся практическая деятельность человека делится, таким образом, на два вида: на деятельность, результаты которой зависят прежде всего от самого человека,— свободную практическую деятельность и на деятель­ность, результаты которой опосредованы не поддающей­ся контролю человека игрой случайностей,— несвобод­ную, зависимую практическую деятельность. Грань между этими двумя видами деятельности весьма относи­тельна, ибо не бывает ни абсолютно несвободной, ни абсолютно свободной деятельности, между ними при­

сутствуют все степени перехода, но тем не менее она существует.

На самых ранних стадиях развития человечества сфера свободной практической деятельности была нео­бычайно узкой. Почти вся практическая деятельность первобытных людей была несвободной, зависимой.

На каждом шагу человек ощущал зависимость ее результатов не только и не столько от собственных уси­лий, сколько от неконтролируемой игры случайностей. Особенно это сказывалось в охоте.

Сам ход практической деятельности неопровержимо доказывал человеку существование каких-то сил, влияю­щих на ее результаты и тем самым на всю жизнь людей. Поэтому формирующийся человек неизбежно должен был осознать власть этих сил над собой и тем самым свою собственную беспомощность перед ними. Однако сразу это произойти не могло. Такого рода осознание предпо­лагало определенную степень вызревания самого созна­ния. Но самое, пожалуй, важное заключается в том, что осознание собственного бессилия в одной сфере деятель­ности было невозможно без осознания собственной силы и другой ее сфере. Этой сферой являлась деятельность по изготовлению орудий. Только тогда, когда человек осознал свою силу, свою власть над определенными явлениями в определенной области деятельности, он оказался способным осознать, что в других ее областях он хозяином не является, что там действуют какие-то иные силы, над которыми он не только не властен, но которые сами господствуют над ним.

С достижением такой стадии развития человек, с од­ной стороны, не мог не осознать гнета случайностей над собой, а с другой — не мог осознать господствующую над ним слепую необходимость адекватно. Власть слу­чайностей, власть слепой необходимости природы над человеком могла быть осознана только в иллюзорной форме. Господствовавшие над человеком, определявшие течение и результаты его практической деятельности естественные силы природы были осознаны им как силы надприродные, сверхъестественные. Так возникла рели­гия. «...Всякая религия,— писал Ф. Энгельс,— явля­ется не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни,— отражением, в ко­

тором земные силы принимают форму неземных» (4. С. 328).

Религия возникла не в процессе размышлений над причинами каких бы то ни было природных или соци­альных явлений. Осознание зависимости исхода челове­ческих действий от сил иных, чем естественные спо­собности человека, пришло в ходе практических попы­ток во что бы то ни стало обеспечить достижение желаемых результатов. Оно первоначально выразилось в том, что оказывавшиеся то и дело недостаточными действия, реально направленные к достижению цели, начали дополняться актами поведения, которые в дей­ствительности не способствовали реализации цели, но рассматривались как необходимые для этого.

Возникший как иллюзорное восполнение бессилия несвободной практической деятельности символический, паразитический образ действия с необходимостью вы­звал к жизни иллюзорный, паразитический образ мысли. Наряду со знаниями о естественных способностях чело­века, о реальных связях и влияниях возникла вера в то, что определенно человеческие действия могут каким-то непонятным, таинственным образом способствовать до­стижению желаемой цели, вера в то, что существуют таинственные, сверхъестественные влияния и связи.

Если логический образ мысли состоял в раскрытии действительно существующих связей и явлений, то па­разитический, иллюзорный — в приписывании таин­ственных, непонятных влияний прежде всего опреде­ленным человеческим действиям. Возникнув, паразити­ческий, иллюзорный образ мысли образовал вместе с паразитическим образом действия то, что принято именовать магией. Магия есть единство магического образа действий и магического образа мысли. Сущность ее, как и любой другой формы религии, заключается в вере в сверхъестественную силу, сверхъестественное влияние, но эта сверхъестественная сила мыслится как присущая самому человеку, сверхъестественное влияние приписывается определенным человеческим действиям, взятым самим по себе. Магия была древнейшей, первона­чальной формой религии. Этот вывод находит опреде­ленное подтверждение в данных археологии.

Наука в настоящее время не располагает фактами, которые давали бы основание полагать, что религия

возникла еще у архантропов. Иначе обстоит дело с по­здними палеоантропами.

В позднемустьерской стоянке Ла Феррасси был найден камень с намеренно нанесенными на него крас­ными пятнами, а также каменная плита с чашевидными углублениями. Плитка со следами красной краски была найдена и в Ле Мустье. Ряд исследователей высказал предположение, что камни со следами раскраски явля­ются инсценировкой охоты, во время которой сами камни изображали животных, а красные пятна — раны (41. С. 50, 88-90; 53. С. 47-52). Однако, по мнению некоторых из них, эти инсценировки еще не носили магического характера, они были репетициями, во время которых происходило распределение ролей в предстоя­щей охоте.

С предположением, что у пралюдей охоте пред­шествовала ее репетиция, можно согласиться. Усложне­ние охотничьей деятельности неизбежно потребовало на определенном этапе предварительной выработки плана действий. В силу крайней конкретности мышления пра­людей выработка плана охоты и распределение ролей могли происходить только в виде инсценировки охоты. Первоначально она не носила магического характера, однако в дальнейшем с неизбежностью превратилась в обряд. О том, что к тому времени, к которому относятся описанные выше находки, превращение уже заверши­лось, свидетельствуют красные пятна на камне, симво­лизирующие раны, которые будут нанесены животному. Никакой реальной, практической нужды в символиче­ском нанесении ран подобию зверя, разумеется, не было.

Невозможно приписать никакой реальной, практиче­ской функции найденной в Ла Феррасси плите с чаше­видными углублениями. С. Н. Замятнин связывает ее, так же как и камень с нанесенными красными пятнами, с репетициями охоты, рассматривая плиту как зача­точное изображение животного, а углубления на них — как изображение ран (53. С. 52).

Появление изображения ран на камнях, пред­ставляющих собой подобие животных, по-видимому, можно рассматривать как свидетельство начала зарож­дения изобразительного искусства, которое расцвело в позднем палеолите. Взгляда на палеолитическое искус­ство как на теснейшим образом связанное с магией

придерживаются многие исследователи, в том числе советские. Эта точка зрения не находится в противоре­чии с фактом реалистического характера искусства позднего палеолита. Как свидетельствуют данные этног­рафии, близость изображения к оригиналу считалась у многих народов необходимым условием успеха обряда подражательной магии (153. С. 237 — 240).

К эпохе палеоантропов относится еще целый ряд памятников, с трудом поддающихся интерпретации, но, вероятно, также связанных с зарождающимися магией и искусством. Один из самых ранних был найден в пеще­ре Пеш де л'Азе (Франция) в относящемся к Риссу I слое (8) со среднеашельскими орудиями. Это — часть ребра быка со следами гравировки. На плоской повер­хности кости обнаруживается целая серия линий и насе­чек, которые нанесены явно преднамеренно (183. С. 62). В более позднем, относящемся уже к Вюрму, слое (4А) с мустьерскими орудиями была найдена кость, которая намеренно просверлена (там же. С. 79). Небольшая кость, на которую был нанесен целый ряд параллельных нарезок, была найдена в пещере Ла Феррасси. Насечки на куске кости из мустьерской стоянки Бачо Киро (Бол­гария) образовывали зигзаг (357. С. 139).

Кости с насечками и даже крестообразной зарубкой были найдены в стоянке Вилен (ФРГ). Галька и обломок гальки со следами выгравированных на них линий были обнаружены в мустьерском слое грота Истюриц. На стоянке в Турском Маштале (ЧССР) среди других находок встретилась фаланга оленя с нанесенными на нее геометрически правильными линиями. В гроте Тиво-ли (Италия) на одной из галек была выбита ямка (149. С. 19). Небольшая плитка известняка, на одной из по­верхностей которой исключительно четко был врезан крест, найдена в Донской пещере в Южной Осетии (60. С. 34; 61. С. 22).

В пещере Ла Кина обнаружены два предмета, кото­рые исследователи именуют подвесками или кулонами. Один из них был сделан из фаланги оленя (5 см), дру­гой—из клыка лисы (3,3 см). При просверливании клыка он треснул и был выброшен (357. С. 138—139). В гроте Пролом в Крыму была найдена подвеска с округ­лым отверстием в 2 мм. Ее носили на шее, причем в течение долгого времени (67. С. 169). Обломки костей

животных с просверленными отверстиями были откры­ты в Заскальной VI. Там же был найден сломанный стержень кости, на расширенном конце которого было нанесено 9 параллельных коротких зарубок (там же. С. 170).

Но самая интересная находка была сделана в поздне-мустьсрской стоянке Тэта (Венгрия), возраст которой определен радиоуглеродным методом в 50 тыс. лет. Мастером был отделен от зуба мамонта кусок размером в 11 см. На пластину была нанесена гравировка, ей была придана овальная форма, а затем она была отполирована до зеркального блеска и, наконец, покрыта охрой. Обна­руживший этот предмет Л. Вертеш рассматривает его как чурингу. Края предмета были закруглены, по-види­мому, в результате длительного постоянного пользова­ния (357. С. 139). Там же был найден слегка отшлифо­ванный круглый нуммулит с вырезанным на его по­верхности крестообразным знаком. Существует предпо­ложение, что он являлся амулетом (27. С. 210; 184 С. 111).

Одной из самых последних в этой серии является находка во втором мустьерском слое стоянки Молодо­ва I лопатки мамонта размером 50 X 34 см, на поверхно­сти которой отчетливо видна серия насечек, тонких выгравированных линий, ямок и лунок, а также нарисо­ванных черным линий. По мнению А. П. Черныша, в центральной части верхней плоскости лопатки высечен­ные линии образуют контур животного, возможно оленя. Как полагает он, перед нами здесь целая сложная компо­зиция с фигурой животного в качестве центра (149. С. 20 — 23). Если он прав, то здесь мы имеем дело с хотя еще и примитивным, но тем не менее подлинным произ­ведением изобразительного искусства.

Во многих мустьерских стоянках были найдены такие природные краски, как желтая и красная охра и окись марганца. Об их предназначении можно только догадываться.

В целом приведенные выше материалы делают весь­ма вероятным предположение, что у палеоантропов уже начала зарождаться магия. Если первоначально магиче­ское положительное или отрицательное влияние припи­сывалось лишь человеческим действиям, то в дальней­шем как магическое стало осмысливаться любое влия­

ние, положительно или отрицательно сказывавшееся на людях.

Палеоантропы не были, например, в состоянии раскрыть действительную природу того вредоносного влияния, которое исходило от больных и мертвых членов коллектива. Логический образ мысли был здесь бесси­лен, и на «помощь» пришел магический образ мышле­ния. Реальное и вредоносное влияние умирающих и мер­твых было осознано как магическое отрицательное влия­ние. Так возникла вера в существование у тех или иных объектов внешнего мира свойства магического влияния на людей — примитивный фетишизм. В результате осоз­нания вредоносного влияния трупа как магического такие вполне реальные меры защиты от него, как закла­дывание камнями, засыпание землей, были осознаны как магические действия. И уже чисто магическими были такие действия, как связывание мертвецов. Таким обра­зом, неандертальские погребения помимо всего прочего являются доказательством существования у поздних неандертальцев религии в форме магии л примитивного фетишизма. О появлении фетишизма, возможно, свиде­тельствуют некоторые из описанных выше предметов, особенно те, которые истолковываются исследователями как амулеты, чуринги.

В свете всего сказанного выше действия людей, выразившиеся в появлении памятников типа Драхенлох, нельзя расценить иначе, как магические, ритуальные, обрядовые. К этим памятникам имеется бесчисленное множество этнографических параллелей.

Обычай собирать и хранить головы или черепа, а также кости убитых животных имел в недалеком про­шлом универсальное распространение. Он существовал практически у всех народов, находившихся на стадии доклассового общества, а его пережитки отмечены у мно­гих этносов, живших в классовом обществе.

Объектом подобного отношения были череп и кости быка, буйвола, бизона, лошади, овцы, льва, тигра, соба­ки, пантеры, череп и рога оленя, лося, козла и т. д. Но особое распространение имело такого рода отношение к голове и костям медведя. Оно существовало по всему северному полушарию. Конкретные его формы были различны. В большинстве случаев череп и кости медведя вешались на деревья, высокие пни, столбы, шесты,

несколько реже их помещали на специальный помост, складывали в специальный сруб или амбар, еще реже зарывали в землю *.

У нивхов района Чоме завернутые в бересту мед­вежьи головы хранились вместе с лапами в особом амбаре, расположенном в нескольких десятках шагов от стойбища. Неподалеку от амбара находилось место по­гребения других костей медведя. Аналогия с находкой в Драхенлохе поразительна. И там и тут существовало особое хранилище для голов и лап, рядом с которым находилось скопление остальных костей (55; 56).

Все подобного рода действия представляли собой появление своеобразной, магической, обрядовой заботы об убитом животном. Цель их — искупить вину охотни­ков перед убитым зверем и обеспечить телесное его возрождение. Анализ этих обрядов показывает, что в ис­ходной своей форме они были связаны с тотемизмом (123. С. 418—440). Все это дает основание полагать, что и памятники типа Драхенлох являются свидетельством существования в мустье не только магии, но и тотемиз­ма.

Такой вывод находит свое подтверждение еще в од­ной особенности находок в Драхенлохе, Вильденманлис-лохе, Петерсгеле, Зальцофене, Клюни, Ле Фюртэн, Регурду, Ильинке, Ильской, Схуле, Тешик-Таше. Она состоит в том, что в каждой из перечисленных выше стоянок объектом ритуальной заботы явились черепа и кости животных только одного вида, причем во всех случаях того, остатки которого преобладали в данной стоянке.

Как отмечалось, с переходом от архантропов к палео­антропам наметилась известная специализация охот­ничьей деятельности человеческих коллективов. Послед­няя, сама по себе взятая, разумеется, не могла привести к возникновению тотемизма. Но в условиях, когда осоз­нание единства членов коллектива стало необходимым, специализация охотничьей деятельности должна была способствовать оформлению тотемизма. Тотемом кол­лектива чаще всего становился тот вид животных, который был главным объектом охоты его членов. Мясо животных этого вида было главным видом пищи членов

* Сводку материалов см.: 123. С. 418—432.

праобщины. Это не могло не способствовать оформлению столь характерного для тотемизма убеждения, что у всех членов данного коллектива и у всех особей данного вида одна плоть и одна кровь.

Возникновение тотемизма означало, что каждый член данной праобщины стал рассматриваться как жи­вотное тотемного вида, а каждое животное тотемного вида — как член данного человеческого коллектива. Но это предполагало распространение на животных тотем­ного вида всех правил, регулирующих отношения между членами праобщины, прежде всего проявления заботы о них. Прямой отказ от заботы об иллюзорных членах коллектива, какими были животные тотемного вида, был опасен, ибо открывал возможность уклонения от соблю­дения этих норм по отношению к реальным его членам. Но и соблюдение этих норм по отношению к животным тотемного вида было тоже невозможно.

Единственным выходом из положения было воз­никновение видимости заботы о животных тотемного вида, т. е. появление ритуальной, магической заботы о них. Памятниками такой магической, ритуальной забо­ты о животных тотемного вида и являются находки в Драхенлохе и других рассмотренных выше стоянках.

В правильности такой их трактовки убеждает опи­санная выше находка в Монте-Чирчео. Найденный в пещере Гуттари человеческий череп был объектом точно такой же ритуальной заботы, что и черепа медве­дей в Драхенлохе, Зальцофене, Клюни, Ильинке. Во всех этих пещерах были найдены медвежьи черепа, окруженные камнями точно так же, как и череп из Мон­те-Чирчео.

Человек из Монте-Чирчео был убит, а затем, веро­ятно, съеден. Во всяком случае мозг из черепа был извлечен. Можно только догадываться, почему, как и кем он был убит. Возможно, он погиб в стычке с членами другой праобщины. Однако не исключено, что он был убит собственными товарищами, причем, вероятно, как нарушитель норм, действовавших в праобщине. Но во всяком случае члены его коллектива имели прямое отношение либо к его убийству, либо к его съедению, либо и к тому и к другому. Иначе не было бы смысла проявлять о нем ритуальную заботу, до мельчайших подробностей сходную с той, которую палеоантропы

проявляли об убитом и съеденном тотемном животном.

Таким образом, имеются серьезные основания пола­гать, что у поздних палеоантропов уже существовали тотемизм, магия, фетишизм и определенные зачатки изобразительного искусства. Если правильным является отнесение Драхенлоха к премустье или раннему мустье, то находки в нем нельзя истолковать иначе, как прямое доказательство зарождения тотемизма еще на стадии , ранних палеоантропов. Но во всяком случае законно ,-предположение, что явления духовной жизни, столь отчетливо обнаружившие себя на стадии поздних палео­антропов,— тотемизм и магия — начали формироваться еще па предшествующем этапе.

Прогресс и регресс в развитии поздних палеоантро­пов. В свете приведенных выше данных бесспорным следует признать то, что по уровню развития обще­ственного сознания поздние палеоантропы, несомненно, стояли выше ранних палеоантропов. Но самое главное состоит в том, что они, бесспорно, стоят выше ранних палеоантропов по уровню всего общественного развития. Они в этом отношении, вне всякого сомнения, являются представителями нового, более высокого этапа в форми­ровании человеческого общества, закономерно пришед­шего на смену предшествующему этапу. Ни о каком их уклонении от пути, ведущего к неоантропу, не может быть и речи. Прогресс, причем огромный, несомненен. В плане развития общественных отношений поздние палеоантропы, бесспорно, — предшественники человека современного типа.

Как свидетельствуют все данные, праобщина по­здних палеоантропов представляла собой прочный, спло­ченный коллектив, все члены которого проявляли всестороннюю заботу друг о друге. Праобщина поздних палеоантропов была коллективом не только единым, но и осознавшим (в форме тотемизма) свое единство. Но осознание человеческим коллективом своего единства, осознание общности всех его членов было одновременно и осознанием отличия всех членов данного коллектива от всех остальных людей.

До возникновения тотемизма различие между члена­ми разных праобщнн осознавалось просто как различие между людьми, входившими в состав разных групп. Когда человек переходил из одной праобщины в другую,

он переставал считаться членом первой и начинал счи­таться членом второй. Конечно, при этом члены второй праобщины помнили, что данный человек не родился в ней, а пришел извне. Но это не мешало им рассматри­вать пришельца как члена именно этой, а пе иной группы.

С возникновением тотемизма человек, родившийся в группе, начал считаться принадлежащим к ней в силу того, что у него был тот же тотем, что и у остальных членов группы, в силу того, что он имел ту же самую плоть и кровь, был одного «мяса» с ними. И теперь от членов других праобщин его отличало не просто реаль­ное вхождение в иную группу, а наличие у него иного тотема, иной плоти и крови. Человек теперь пожизненно нес на себе знак принадлежности к одной определенной группе, а именно к той, в которой родился. С возникнове­нием тотемизма члены разных праобщин были разделе­ны четкой гранью, перейти которую в принципе было невозможно. Теперь даже если бы человек и перешел из одной праобщины в другую, в принципе он навеки дол­жен был оставаться чужаком.

Превращение праобщины в крепко спаянный коллек­тив, члены которого осознали как свое единство, так и отличие от членов других таких же групп, имело своим следствием ее замыкание в себе. Прекратилась пере­группировка состава и перемешивание человеческих коллективов. Конечно, замкнутость праобщин поздних палеоантропов нельзя понимать абсолютно. Вхождение в состав тех или иных праобщин отдельных людей или даже групп людей, родившихся за их пределами, могло иметь место. Однако о замкнутости коллективов палео­антропов свидетельствуют и самые последние данные археологии.

Не вызывает сомнения, что стоянки второй половины позднего археолита подразделяются на множество групп, для каждой из которых характерен определенный набор каменных орудий. Одни археологи говорят о нали­чии в позднем мустье различных археологических куль­тур, другие предпочитают писать о локальных вариантах или просто о вариантах каменной индустрии.

Частой, если не вообще характерной для позднего мустье является ситуация, когда в одном и том же рай­оне бок о бок существуют стоянки, относящиеся к раз­

ним археологическим культурам. Так, например, в рай­оне Дордони-Вьенна во Франции сосуществовали такие выделенные Ф. Бордом (184. С. 101 — 102) культуры, как мустье с ашельской традицией, типичное мустье, зубча­тое мустье и, наконец, два варианта шарантского мустье: мустье типа Ла Кина и мустье типа Ла Феррасси (38. С. 88—89). И хотя коллективы, относящиеся к разным археологическим культурам, жили вперемежку на одной ограниченной территории в течение десятков тысяч лет, никаких влияний их друг на друга не обнаруживается. Это свидетельствует об отсутствии между ними сколько-нибудь регулярных контактов, об их замкнутости, изо­ляции друг от друга (38. С. 145; 184. С. 144-145; 187. С. 65-72).

Такая же картина наблюдалась и в других районах, в частности на Кавказе. «Если обобщить и представить в главных чертах,— писал В. П. Любин (88. С. 197),— то можно сказать, что мустьерские индустрии и культуры этой области развивались по трем линиям, существо­вавшим параллельно, без сколько-нибудь заметного, как это представляется сейчас, взаимодействия. Это линии развития мустье типичного, мустье зубчатого, мустье шарантского облика, корни которых уходят в местные ашельские индустрии».

Отсюда следует, что единство материальной культу­ры у определенного числа коллективов не могло сло­житься в результате взаимного влияния праобщин, первоначально обладавших разными культурами. Оно должно было возникнуть совершенно иным путем. Един­ственное объяснение, которое напрашивается: коллекти­вы, отличавшиеся общей культурой, возникли в резуль­тате ряда последовательных делений человеческих групп, восходивших к исходной, первоначальной пра-общине. Иначе говоря, общность культуры была здесь результатом единства происхождения. Праобщины, от­носящиеся к одной культуре, образовывали общность, но только не органическую, целостную, социальную, а гене-тико-культурную. И не только возникновение, но и дли­тельное существование этой общности не предполагает с необходимостью прочных связей и вообще каких бы то ни было контактов между входящими в нее праобщина-ми. Поддержание единства культуры обеспечивал такой фактор, как сила традиции.

Из всего сказанного не следует, однако, что, напри­мер, все праобщины с индустрией зубчатого мустье произошли от одной исходной праобщины. Вероятнее всего, одни и те же разновидности мустьерской инду­стрии могли возникнуть и возникали в далеко отстоящих районах независимо друг от друга.

Если праобщины поздних палеоантропов уже были замкнутыми, изолированными коллективами, то ясно, что процесс их замыкания в себе, процесс их изоляции друг от друга начался раньше — на стадии ранних палеоантропов. Это предположение также находит под­тверждение в данных археологии. А. Люмлей, ука­завший на существование во Франции начиная с рисса четырех археологических культур: ашельской, тейяк-ской, эвеноской и премустьерской, подчеркнул, что, хотя люди, являвшиеся носителями этих культур, и жили бок о бок многие десятки тысяч лет, практически они не знали друг о друге. Взаимное влияние если и имело место, то крайне редко (348. С. 797 — 799).

Прогрессирующее замыкание праобщин в себе, их изоляция друг от друга имели своим следствием превра­щение каждой из них в группу, состоящую из кровных родственников. Возникновение инбридинга (т. е. род­ственного скрещивания), причем довольно тесного, ибо размеры праобщин были сравнительно невелики, не могло не сказаться на физическом развитии палеоантро­пов.

С неизбежностью произошло обеднение их наслед­ственной основы. Морфологическая организация палео­антропов утратила эволюционную пластичность и при­обрела консервативный характер. В результате стала невозможной сколько-нибудь существенная перестройка морфологической организации палеоантропов, а следо­вательно, и их дальнейшее развитие по пути к неоантро­пу. Соответственно перестал действовать праобщинно-индивидуальный отбор.

Разумеется, морфологический облик палеоантропов не мог утратить всякую способность к изменениям. Невозможной стала лишь дальнейшая сапиентация, раз­витие по пути ароморфоза, т. е. повышения общего уровня морфологической организации. Что же касается идиоадаптации, т. е. изменений приспособительного ха­рактера, не выходящих за рамки уже достигнутого

общего уровня развития, то она была не только возмож­ной, но и неизбежной.

С затуханием праобщинно-индивидуального отбора на первый план снова вышел обычный индивидуальный естественный отбор, под воздействием которого измене­ние морфологического облика палеоантропов пошло по линии возрастания физической силы и общего огрубле­ния всего их организма, т. е. в сторону от пути, ведущего к человеку современного типа. Следствием и было пре­вращение ранних генерализованных неандертальцев в поздних специализированных. Морфологический облик западноевропейских классических неандертальцев но­сит столь явные черты эволюционной застойности, что многие антропологи прямо характеризуют их как кон­сервативных неандертальцев.

Отклонение физического развития поздних палео­антропов от сапиентного направления является, таким образом, не случайностью, вызванной стечением небла­гоприятных внешних обстоятельств, а закономерным результатом эволюции праобщества. Поэтому явные чер­ты специализации и застойности обнаруживаются не только у западноевропейских, но и вообще у всех по­здних палеоантропов. Многие антропологи, отмечая определенные отличия палеоантропов типа Шанидар от западноевропейских поздних неандертальцев, в то же время и их характеризуют как консервативных.

Таков один из возможных вариантов решения вопро­са о причинах отклонения развития поздних палеоантро­пов от сапиентного направления. Оно объясняет не только своеобразие облика поздних неандертальцев, но и особенности развития их каменной индустрии. Изоля­ция и инбридинг, сделав невозможным коренную пере­стройку морфологической организации производящих существ, закрыли тем самым дорогу для сколько-нибудь глубоких сдвигов в эволюции производственной деятель­ности. В результате развитие каменной индустрии при­обрело противоречивый характер. С одной стороны, переход от среднего ашеля — раннего мустье к позднему мустье был значительным шагом вперед, а с другой -— он же в определенной степени обернулся и регрессом. Подобно тому как в морфологическом облике ранних палеоантропов противоречиво сочетались архаические и сапиентные черты, в каменной индустрии среднего

ашеля — раннего мустье примитивные особенности столь же противоречиво соседствовали с такими, кото­рые характерны для позднепалеолитической техники человека современного типа (199. С. 159; 248. С. 234). В ряде локальных вариантов (например, амудийские слои стоянок Ябруд, Табун и др.) позднепалеолитиче-ские признаки выражены столь отчетливо, что некото­рые археологи характеризуют их как настоящие верх-неналеолитические культуры (38. С. 23 — 29).

Подобно тому как при переходе от ранних палео­антропов к поздним были утрачены присущие первым сапиентные признаки, переход от среднего ашеля — раннего мустье к позднему мустье сопровождался почти полным исчезновением позднепалеолитических черт в каменной индустрии палеоантропов. С переходом к по­зднему мустье эволюция техники в ряде отношений приняла застойный характер. На это в свое время указы­вали Г. Ф. Осборн (104а. С. 149) и П. П. Ефименко (52. С. 242).

В последнее время Р. Солецки обратил особое внима­ние не только на консерватизм морфологического облика людей из Шанидара, практически не изменив­шихся за более чем 15 тыс. лет, но и на застойный характер их типичной мустьерской индустрии, не пре­терпевшей сколько-нибудь значительных изменений за несколько десятков тысяч лет (437. С. 587; 438. С. 252, 265).

Таким образом', огромный прогресс в формировании общественных отношений, которым был ознаменован переход от ранних палеоантропов к поздним, имел неожи­данные последствия. Превращение праобщины в креп­кий, сплоченный и тем самым замкнутый, изолиро­ванный коллектив привело к инбридингу и тем самым сделало невозможным сапиентацию и как следствие продолжение формирования производства и общества. Завершение становления человека и общества было не­возможно без преодоления замкнутости праобщин. их изоляции друг от друга. И, как свидетельствуют факты, эта замкнутость была преодолена. Становление человека и общества завершилось.

Глава восьмая