Возникновение праорудийной деятельности. Стадо ранних предлюдей

Л. -Ж.ользя понять, как начался процесс становления человеческого общества и какими были первые объединения формирующихся людей (пра-людей), не выявив характера зоологических объедине­ний, им непосредственно предшествовавших. Самые первые праобщины возникли из объединений поздних предлюдей — хабилисов; им в свою очередь предшество­вали объединения ранних предлюдей. Как ранние, так и поздние предлюди были животными весьма своеобраз­ными. Существ, подобных им, ныне на Земле нет.

Но более или менее отдаленными предками ранних предлюдей были крупные антропоиды миоцена (22 — 5 млн лет назад). Это были обычные животные, в прин­ципе не отличавшиеся от современных обезьян. Со­ответственно и их объединения существенно не могли отличаться от сообществ современных приматов.

Объединения обезьян. В результате исследований, которые велись непрерывно, начиная с 60-х годов XX в., накоплен обширный материал об объединениях обезьян, живущих в естественных условиях. Как выяснилось, единственной ассоциацией, существующей у всех видов обезьян, является группа, состоящая иэ самки и ее дете­ныша (или детенышей). Ее бытие обусловлено особенно­стями биологии обезьян, делающей абсолютно необходи­

мой заботу матери о детеныше в течение определенного периода. У некоторых обезьян, в частности у орангута­нов, материнско-детская группа — единственная ста­бильная ассоциация. Взрослые самцы ведут обычно одинокий образ жизни (414).

У большинства обезьян материнско-детские группы существуют не самостоятельно, а входят в состав объеди­нений. Эти объединения можно свести к пяти основным типам. Первый тип — объединение, состоящее из взрос­лого самца, взрослой самки и детенышей. Материнско-детская группа входит здесь в состав более широкой ассоциации, которая в литературе нередко именуется семьей. Кроме животных, входящих в такие объедине­ния, существуют одиночные самцы и самки, однако такое состояние, как правило, носит временный харак­тер. Именно такая организация встречается у гиббонов (239).

Второй тип — объединение, состоящее из одного взрослого самца, нескольких взрослых самок и детены­шей. Такое объединение в отличие от ранее описанного включает в свой состав несколько материнско-детских групп. Если первое объединение было биологическим аналогом моногамной семьи, то второе — полигамной, точнее, полигинной семьи. С этим и связано использова­ние для обозначения данной группы терминов «гарем», «гаремная семья». В дальнейшем мы будем именовать его гаремной группой.

Самостоятельные гаремные группы встречаются у многих обезьян (162; 226; 244). У большинства из них взрослый самец, входящий в состав гаремной группы, доминирует над всеми остальными ее членами. Однако у некоторых видов такой роли он не играет (258). Бытие гаремной группы как формы объединений обезьян пред­полагает существование находящихся за их пределами самцов-холостяков. Последние либо ведут одиночный образ жизни, либо живут группами.

Если у одних видов обезьян гаремные группы были совершенно самостоятельными объединениями, то у Других, например у гамадрилов, они входили в состав более широкого объединения, включавшего в себя также и самцов-холостяков (324). Этот, третий, тип объедине­ния можно было бы назвать гаремно-холостяцким ста­дом. У некоторых обезьян, например у гелад, гаремные

группы в одних условиях существовали самостоятельно, а в других выступали как составные части стада. С изме­нением условий у них происходил переход от одной формы организации к другой (225).

Четвертый тип — объединения, в состав которых входят несколько взрослых самцов, несколько взрослых самок и детеныши и которые в то же время не подразде­лены на гаремные группы. Их можно было бы назвать общими стадами. Есть виды, у которых общее стадо является единственной формой объединения, включаю­щей всех животных без исключения. Примером могут послужить павианы саванны (234). У других наряду с общими стадами могут существовать одиночные сам­цы, а у некоторых — объединения самцов. Это — реву­ны, зеле'ные мартышки, часть лангуров Индии (208; 250; 504). Среди человекообразных обезьян общее стадо су­ществует у гориллы (426).

Очень своеобразен пятый тип объединения, в наибо­лее чистом виде описанный у шимпанзе. Наблюдая за шимпанзе в естественных условиях, исследователи пер­воначально пришли к выводу, что у этих животных нет других постоянных объединений, кроме материнско-детских групп. Все прочие группировки характеризу­ются крайней неустойчивостью, преходящим характе­ром и разнообразным составом. Они непрерывно возни­кают, исчезают, раскалываются и сливаются. Животные переходят из одной группы в другую, а иногда не входят в состав ни одной из них, причем были замечены бро­дившие в одиночку не только самцы, но и самки (252; 403).

Однако в процессе дальнейших исследований было обнаружено, что все это движение происходит в рамках сравнительно постоянной совокупности животных, чле­ны которой постоянно вступают в контакты друг с дру­гом> знают друг друга и отличают тех, кто входит в нее, от тех, кто к ней не принадлежит. Между животными, составляющими эту совокупность, устанавливаются раз­личные связи, в том числе и отношения доминирования (286; 451; 452).

Иными словами, перед нами не просто совокупность животных, а определенное их объединение. Это объеди­нение нельзя назвать стадом, хотя по своему составу оно не отличается от общего стада. Стадо как объединение

предполагает, что животные, входящие в его состав, хотя бы часть времени держатся рядом, движутся вместе. Объединение, которое мы находим у шимпанзе, можно было бы назвать ассоциацией.

Важно отметить, что одну и ту же форму объедине­ний можно наблюдать у обезьян, относящихся к разным семействам, не говоря уже о подсемействах. А с другой стороны, разные формы объединений бытуют у жи­вотных, относящихся к одному роду и даже виду. Нет зависимости между положением вида животных на эво­люционной лестнице и формой существующего у него объединения.

Семейные группы встречаются, например, не только у гиббонов, принадлежащих к семейству человекообраз­ных обезьян, но и у стоящих значительно ниже их по эволюционному уровню долгопятов и даже некоторых видов лемуров (полуобезьян). Но у остальных человеко­образных обезьян таких объединений не обнаружено. Общие стада существуют у горилл, у значительного числа низших обезьян и у части полуобезьян. У некото­рых обезьян Нового Света встречается ассоциация (191; 267).

Следовательно, разные формы объединений у обезь­ян не выступают по отношению друг к другу как высшие и низшие, их нельзя рассматривать как последовательно сменяющиеся звенья эволюционного прогресса. Объеди­нения обезьян не имеют собственной истории, отличной от истории развития видов. В противоположность кон­кретным человеческим обществам они не представляют особых организмов, имеющих собственные законы раз­вития, отличные от законов биологической эволюции.

Как свидетельствуют данные, формы объединений обезьян зависят прежде всего от среды обитания. У жи­вотных, принадлежащих к одному и тому же виду, но живущих в разных условиях, объединения могут иметь разную форму. Примером могут служить лангуры Ин­дии, у одной части которых существуют изолированные гаремные группы, а у другой — общие стада (372; 504).

Попытаемся теперь представить, какими же могли быть объединения миоценовых антропоидов. Эти обезь­яны жили в лесу, обитали на деревьях. Однако, будучи в основном древесными животными, они немалую часть времени проводили на земле. Из современных человеко­

образных обезьян ближе всего к миоценовым предкам человека стоят по образу жизни шимпанзе. Последние 50 — 75 % времени дня проводят на деревьях, а осталь­ную часть на земле (252. С. 437; 403. С. 383). Все это почти полностью исключает, чтобы у миоценовых антро­поидов существовали одни лишь материнско-детские группы, как у орангутанов, или семейные группы, как у гиббонов. Последние представляют собой специализи­рованную древесную форму. Живут они в чаще леса, высоко на деревьях, в почти полной безопасности от хищников, что делает излишним более крупные объеди­нения. Весьма специализированной чисто древесной формой являются и орангутаны.

Маловероятным представляется существование у ми­оценовых предков человека гаремных групп. Они не обнаружены ни у одной из современных человекообраз­ных обезьян. Учитывая, что и по размерам тела, и по среде обитания, и по образу жизни миоценовые антропо­иды ближе всего походили на шимпанзе, наиболее вероятным представляется бытие у них ассоциаций. Однако не может быть исключено существование у них общих стад.

Возникновение ранних предлюдей. В дальнейшем некоторые крупные миоценовые антропоиды перешли от полудревесного и полуназемного образа жизни к чисто наземному. Вопрос о причине такого перехода спорен. Большинство исследователей объясняют его крупными климатическими изменениями, приведшими к пореде-нию лесов. Однако ряд ученых утверждает, что никаких сколько-нибудь существенных изменений в климате в ту эпоху не произошло (175. С. 139-151; 203. С. 376; 282. С. 507).

Скорее всего этот переход был связан с появлением специализированных древесных форм обезьян, с которы­ми трудно было на деревьях конкурировать тем крупным антропоидам, которые остались неспециализированны­ми. Это и побуждало последних в поисках пищи перехо­дить на землю, где они и раньше проводили значитель­ную часть времени.

Древние крупные человекообразные обезьяны не отличались большой физической силой и не обладали мощным естественным вооружением, поэтому жизнь на земле таила для них немало опасностей. Они могли стать

легкой добычей хищников. Приспособление одной части их к наземному образу жизни пошло по линии гигантиз­ма: возрастания размеров тела и соответственно физиче­ской силы, совершенствования естественного вооруже­ния. Из числа ископаемых антропоидов примерами могут служить гигантский дриопитек и гигантопитек, из современных — горилла.

Развитие другой части крупных антропоидов при­обрело совершенно иной характер. Оно пошло по линии перехода к систематическому использованию предметов природы в качестве орудий. Как уже отмечалось, круп­ные антропоиды миоцена по размерам и образу жизни были ближе всего к современному шимпанзе. И как раз именно у шимпанзе обнаружены в естественных услови­ях многочисленные примеры не только манипулирова­ния различного рода природными объектами, но и ис­пользования их в качестве орудий.

Многообразное применение имели листья. Ими шим­панзе вытирали кровь и грязь с тела, выжимали мозг из черепов убитых павианов. Листья использовались в ка­честве губок, с помощью которых доставали воду, ско­пившуюся в дуплах деревьев (81. С. 172 — 173; 253. С. 83; 453. С. 440; 456. С. 216). Шимпанзе нередко пользова­лись ветками и палками. Палки, например, они совали в дупла деревьев, проверяя их содержимое, в муравейни­ки, а затем поедали набежавших муравьев. При помощи травинок и тонких веток шимпанзе выуживали термитов из термитников. При этом с используемых ветвей срыва­лись листья, сдиралась кора, наконец, они могли быть разломлены и расщеплены. Делалось это при помощи как рук, так и зубов. В некоторых случаях животное вначале подбирало и приспосабливало палку, а затем, держа ее в руках или зубах, направлялось к муравейни­ку или термитнику. Применение палок для выуживания термитов и муравьев наблюдалось у шимпанзе различ­ных районов: национальный парк Гомбе, горы Махале, Касакати (Танзания), Кот-д'Ивуар, Сенегал, Гвинея, Экваториальная Гвинея (81. С. 172; 253; 303; 361; 382; 450; 454). Ветвями с листьями отпугивали насекомых (253. С. 83).

Еще в середине прошлого века исследователями были зафиксированы факты использования шимпанзе камней для разбивания орехоподобных плодов. Эти све­

дения подтверждены современными наблюдателями. Использование камней для разбивания орехов было отмечено у шимпанзе в Либерии (168а) и Сьерра-Леоне (320а). Шимпанзе Кот-д'Ивуара помещали орехи на обнаженные корни деревьев, а затем разбивали их кам­нями или палками (450). У шимпанзе Гвинеи были обнаружены специальные места, где они из года в год и даже из поколения в поколение раскалывали пальмо­вые орехи. В каждом из таких исследованных мест находился большой камень (весом обычно более 1 кг), на котором разбивали орехи. На этом камне или вблизи него лежал другой, весом чаще всего 700 — 800 г, используе­мый для раскалывания. В центре плоской поверхности камня-платформы была ямка глубиной 0,5 и диаметром 3—4 см, образовавшаяся в результате повторения опера­ций. Обезьяна клала орех в углубление, затем, поднимая второй камень на высоту 5—10 см, наносила удары. Каждое такое место было усыпано разбитой скорлупой (453; 454).

У различных групп обезьян отмечены случаи, когда животные бросали камни, палки, пучки растений в пави­анов, леопардов и людей (81. С. 150 — 151; 321; 325. С. 52; 454. С. 516 616; 456. С. 216).

Описанную выше деятельность по использованию природных предметов в качестве орудий ученые чаще всего именуют орудийной, чтобы тем самым терминоло­гически отличить ее от производственной деятельности. Однако это название не вполне удачно, ибо последняя, бесспорно, является орудийной в точном смысле этого слова. В последующем изложении деятельность по при­менению природных предметов в качестве орудий мы будем именовать праорудииной.

Некоторые исследователи подчеркивают, что у изу­ченных ими популяций шимпанзе «ужение» термитов и муравьев при помощи палок и ветвей является широко распространенным. Но даже если они правы, это не может изменить общей характеристики праорудииной деятельности шимпанзе в целом. Главное заключается в том, что она не имела существенного значения для приспособления этих обезьян к среде. Действия по использованию естественных орудий носили у шимпанзе спорадический характер.

Но имеющиеся о них данные позволяют представить

эволюцию той части крупных антропоидов миоцена, которые стали предками человека. Физическую сла­бость, недостаточность естественного вооружения они все в большей и большей степени стали восполнять использованием палок, камней и других предметов для защиты от хищников. По мере перехода данных жи­вотных к полностью наземному образу жизни значение этой деятельности непрерывно возрастало. И когда они окончательно перешли на землю, то уже ие могли суще­ствовать, не используя, причем систематически, различ­ные природные предметы в качестве орудий.

Переход от случайного использования орудий к по­стоянному требовал и предполагал освобождение пере­дних конечностей от функции передвижения и воз­никновение прямохождения. В свою очередь становле­ние прямохождения способствовало дальнейшему воз­растанию значения и совершенствованию праорудийной деятельности.

Переход полностью к наземному образу жизни, пре­вращение использования природных орудий из случай­ности в правило, а затем в необходимость, освобождение передних конечностей от локомоторной функции и воз­никновение прямохождения были неразрывно связанны­ми сторонами одного единого процесса. Результатом его было появление ранних предлюдей — существ, которые обитали на земле, ходили на задних конечностях и систе­матически использовали природные объекты в качестве орудий.

Не исключена возможность, что превращение обезь­ян в предлюдей завершилось еще в лесу, и лишь в даль­нейшем в основном уже сформировавшиеся предлюди перешли в саванну. Однако скорее всего сам переход от полудревесного и полуназемного образа жизни к по­лностью наземному начался у животных, которые обита­ли на границе леса и саванны, и был обусловлен уча­щавшимися попытками все более полного использова­ния природных ресурсов открытой местности. Иначе говоря, процесс превращения обезьян в предлюдей был одновременно и процессом изменения среды обитания — постепенного движения из леса в более открытую местность.

Переход к систематическому использованию при­родных орудий был, по-видимому, вызван в основном

потребностью в защите от хищников. Однако эти орудия очень скоро, а может быть, даже и сразу стали использо­ваться не только для защиты, но и для нападения. Трансформация крупных антропоидов в предлюдей бы­ла одновременно и превращением в основном раститель­ноядных животных в такие существа, которые довольно систематически охотились на других животных и упот­ребляли их мясо в пищу.

Обезьяны в основном растительноядные животные. Рацион некоторых из них весьма ограничен. Так, гверцы питаются исключительно листьями, гориллы в основном ветвями. Рацион других обезьян значительно богаче. Так, шимпанзе едят побеги, листья, кору, плоды (в наци­ональном парке Гомбе они использовали в пищу более 90 видов растений). Употребляются ими в пищу и насе­комые, яйца птиц, птенцы (81. С. 203).

В неволе обезьяны ели и мясо. Об употреблении ими мяса в естественных условиях долгое время мало что было известно. И только тогда, когда в 60-х годах нача­лось исследование жизни обезьян в природе, выясни­лось, что в определенных условиях обезьяны некоторых видов могут убивать и поедать сравнительно крупных животных. Особый интерес представляют данные, отно­сящиеся к шимпанзе.

Впервые отдельные случаи охоты у шимпанзе были описаны Дж. Гудолл (252), изучавшей жизнь одной из ассоциаций этих животных в Гомбе. В дальнейшем охоту у этой группы шимпанзе детально исследовал Г. Телеки (458; 458а).

В парке Гомбе проживало, по всей вероятности, 100 — 150, а может быть, даже 200—250 шимпанзе. Ассо­циация, которую исследовала Дж. Гудолл, а затем Г. Телеки, включала первоначально 48 животных, в том числе 13 взрослых самцов. В период с 1960 по 1973 г. бы­ло зафиксировано 167 случаев охоты животных, вхо­дивших в эту ассоциацию (458. С. 53 — 56; 458а. С. 133).

Случаи охоты были обнаружены и у шимпанзе, живущих в других местностях, однако не сразу и не в таком количестве. Рейнольдсы, которые проводили наблюдения за жизнью шимпанзе в лесу Будонго (Уган­да) в 1962 г., не зафиксировали ни одного случая охоты (403). Лишь в дальнейшем уже другими исследователя­ми было зарегистрировано 6 таких эпизодов (456.

С. 260). В горах Махале (Западная Танзания) между 1965 и 1976 гг. исследователи наблюдали в двух ассоциа­циях шимпанзе 18 случаев охоты (383а). Другой наблю­датель в период между маем 1978 и июлем 1979 г. в од­ной из этих ассоциаций обнаружил 15 случаев охоты (307). Эпизоды охоты наблюдались в Танзании также в Касакати (306). Имеются данные о сравнительно интенсивной охотничьей деятельности шимпанзе в рай­оне горы Ассирик в Сенегале (366).

Если свести воедино данные об охотничьей деятель­ности шимпанзе, то ее жертвами явились животные, принадлежащие к 14 разным видам млекопитающих (приматы, детеныши копытных, мелкие животные) (307. С. 372).

Как явствует из приведенных данных, число случаев охоты у шимпанзе Гомбе значительно превышает число таких эпизодов у шимпанзе Махале, не говоря уже о шимпанзе Будонго.

И связано это скорее всего с различием среды обитания. Будонго — влажный тропический лес. Нацио­нальный парк Гомбе — местность, где встречается лес, саванное редколесье и открытая саванна. Грань леса и саванны, отличающаяся необычайным многообразием растительноядных животных и растительных видов, со­здает более благоприятные условия для охоты, чем довольно однообразный тропический лес. В этой связи нельзя не отметить, что для гор Махале, где случаев охоты у шимпанзе зафиксировано в несколько раз боль­ше, чем в Будонго, характерно сочетание леса, саванного редколесья и саванны.

Как утверждают некоторые авторы, случаи охоты и поедания мяса отмечены у 12 родов полуобезьян, 11 родов низших обезьян и всех человекообразных обезь­ян, за исключением гориллы (458а. С. 143). Однако кроме шимпанзе сколько-нибудь детально описана охота лишь у павианов. Все павианы, у которых зафиксирова­ны случаи охоты, обитали в открытой местности. Это также свидетельствует в пользу предположения, что грань между лесом и саванной и саванна являются средой, более благоприятной для охоты, чем влажный тропический лес.

Некоторые исследователи характеризуют всех обезь­ян, употребляющих в пищу не только растения, но

и насекомых, яйца и т. п., не как растительноядных, а как всеядных. Что же касается животных, у которых встречаются случаи охоты, то они называют их всеядны­ми собирателями-хищниками (458а. С. 130, 134). С та­кой точкой зрения вряд ли можно согласиться. Основ­ную массу пищи у всех этих видов обезьян составляют растения. Доля всех остальных компонентов в их рацио­не весьма незначительна.

Вряд ли можно сомневаться в том, что и миоценовые антропоиды, жившие на грани леса и саванны, время от времени охотились на более или менее крупных жи­вотных. По мере продвижения из леса в саванну стано­вились все более благоприятными условия для охоты. Препятствием для превращения шимпанзе в хищников является отсутствие естественного вооружения. У мио­ценовых антропоидов оно было снято переходом к систе­матическому использованию камней и палок. Из случай­ности, как у шимпанзе, охота стала правилом, а затем превратилась в жизненную необходимость. Охота в дан­ном случае формировалась как один из двух видов деятельности по использованию природных предметов в качестве орудий. Другим основным ее видом была защита от хищников. Эти два вида были тесно связаны, ибо орудия защиты были одновременно и орудиями охоты. Вероятно, оборонная деятельность первой пре­вратилась в необходимость. Но становление праорудий­ной деятельности в целом окончательно завершилось лишь тогда, когда необходимостью стала и охота. Весьма вероятно, что на определенном этапе охота постепенно вышла на первый план, а оборонная деятельность ото­шла на второй.

Предлюди были хищниками, однако своеобразными. В отличие от других они охотились при помощи при­родных предметов, используемых в качестве оружия. Другая их особенность, отличавшая их от многих других хищников, состояла в том, что они не являлись суще­ствами исключительно плотоядными. Они питались и растениями, они были существами всеядными.

Праорудийная деятельность ранних предлюдей. Пер­выми существами, о которых достоверно известно, что они передвигались на задних конечностях, являются австралопитеки.

Впервые остатки австралопитеков были обнаружены

Важнейшие ран («.'палеолитичес­кие стоянки и места находок предлюдей и формирующихся людей.

Цифрами на карте обозначены. 1 -Джебель-Ирхуд, 2— Сиди Абдер-рахман, 3— Темара; 4— Рабат; 5 — Мугарет-эль-Алия (Танжер); 6 — Тернифин; 7 — Хакфет-эд-Дабба; 8— Хауа Фтеак; 9— Хадар; 10 — Шунгура; 11— Нариокотома Ш, 12— Кооби-Фора, Иллерет; 13 — Олоргесаилие; 14— Олдовай; 15 — Летоли, 16— Каламбо; 17— Кабве (Брокен-Хилл); 18— Макапансгат; 19— Стеркфонтейн, Сварткранс, Кромдрай; 20—Таунг; 21-Сал-данья, 22— Ди Келдерс; 23— Кла-сиес-Ривер

в Южной Африке в местонахождениях Таунг, Кром-драй, Стеркфонтейн, Макапансгат, Сварткранс. Разные ученые далеко не одинаково подходят к систематике южноафриканских австралопитеков. Однако к настоя­щему времени все они без исключения выделяют среди них две группы, одну из которых составляют находки в Таунге, Стеркфонтейне и Макапансгате, а другую — в Кромдрай и Сварткрансе. Представители первой чаще всего именуются австралопитеками африканскими, представители второй — австралопитеками массивны­ми, или парантропами. По мнению одних авторов, австралопитек африканский и австралопитек массивный являются двумя видами, входящими в один род (220; 318), другие относят их к двум разным родам (408; 410; 411). Австралопитек массивный отличается от австрало­питека африканского большими размерами тела и, веро­ятно, большей физической силой, а также значительным развитием челюстей. Некоторые исследователи полага­ют, что австралопитек африканский и австралопитек массивный произошли от общего предка (410). Однако большинство считает, что австралопитек массивный — форма более поздняя, чем австралопитек африканский (220; 318).

Датировка южноафриканских австралопитеков весь­ма спорна. Первоначально их относили к сравнительно позднему времени, затем стали предлагаться более ран­ние даты. Последние оценки: Макапансгат — 2,8 — 3,2 млн лет, Стеркфонтейн — 2,8—3,0 млн лет, Свар­ткранс — 1,7 —1,9 млн лет, Кромдрай — 1,5 млн лет (205. I. С 76).

Вслед за Южной Африкой австралопитеки были найдены в Восточной Африке. Первой была находка в Олдовайском ущелье в Танзании существа, которое первоначально было названо зинджантропом, а затем австралопитеком бойсовым. Зинджантроп представляет собой форму еще более грубую, чем австралопитек мас­сивный. В литературе обе эти формы нередко именуются австралопитеками массивными. Абсолютный возраст зинджантропа, определенный методом калий-аргонового анализа, приближается к 1,75 млн лет. В дальнейшем в Олдовайском ущелье были найдены и другие предста­вители этой группы. Одновременно с австралопитеками бойсовым и в Олдовайском ущелье жили хабилисы.

Многочисленные находки австралопитеков были сде­ланы начиная с 1966 г. в бассейне реки Омо (Эфиопия) в формациях Шунгура и Узно. Они крайне интересны тем, что в данном случае мы сталкиваемся с последова­тельным рядом, притом достаточно надежно датиро­ванным. В формации Узно и слоях В, С, I), Е, К и в ни­жней части слоя (г формации Шунгура были найдены остатки австралопитека африканского. Время его суще­ствования — от 3 до 1,9 млн лет. Некоторые особи из слоев Е, Е, О и, может быть, Е Шунгуры относятся к чис­лу представителей австралопитека бойсова. Они жили между 2,1 и 1,0 млн лет. Некоторые находки слоя О Шунгуры сходны с хабилисом. Их возраст — 1,85 млн лет. В слое К появляются находки с чертами питекантро­пов. Возраст их примерно 1,1 млн лет (271а. С. 256 — 257).

Австралопитеки и сходные с ними формы были найдены на восточном берегу озера Туркана (ранее оно называлось озером Рудольфа) в Кении. В этом районе начиная с 1968 г. работала экспедиция во главе с Р. Ли­ки. Бесспорные австралопитеки были очень близки к зинджантропу. Древность их — 2—1 млн лет (465. С. 313).

Что касается остальных находок в районе озера Туркана, то вопрос об их статусе нельзя считать ре­шенным. Первоначально Р. Лики все остатки, исключая лишь те, что были отнесены к австралопитеку бойсову, причислял к людям без дальнейшего уточнения. Он исключал наличие здесь грацильных (изящных) австра­лопитеков, т. е. относящихся к тому типу, который представлен австралопитеком африканским (337). В дальнейшем наряду с австралопитеками бойсовыми и людьми он начал выделять и изящных австралопите­ков (340).

Начиная с 1974 г. в Летоли в 50 км южнее Олдовая экспедицией, возглавляемой М. Лики, были найдены остатки гоминид, относящихся ко времени от 3,59 до 3,77 млн лет (335; 495). Другая оценка их возраста —. 3,35—3,75 млн лет (272. С. 74). В сообщении об этих находках природа их не была сколько-нибудь четко определена.

В 1972 —1977 гг. значительное число остатков гоми­нид было обнаружено в Хадаре, расположенном в районе

Афара в Эфиопии, экспедицией во главе с Д. Джохаксо-ном. Первоначально исследователи заявляли, что ими обнаружены представители трех таксонов (единиц систематики). Одни индивиды были близки к австрало­питеку африканскому, другие — к австралопитеку мас­сивному, а третьи имели черты сходства с питекантропа­ми вообще, питекантропом IV в особенности (300). Возраст находок первоначально был определен в 3 млн лет (457а. С. 289). Последняя оценка — 2,9 — 3,6 млн лет (479в).

Если вначале Д жох а и сон и его коллеги писали о трех таксонах, то в дальнейшем их взгляды претерпели ради­кальные изменения. Они заявили, что находки в Летоли и Хадаре представляют собой самых примитивных из всех известных австралопитеков, качественно отличных от остальных их видов. Новый вид они предложили именовать австралопитеком афарским (301; 302). По их мнению, австралопитек афарский дал начало двум лини­ям развития. Одна из них привела к хабилисам, а затем и питекантропам, другая — к австралопитекам афри­канским, которые в дальнейшем развитии дали начало австралопитекам массивным. Эта последняя линия ока­залась, таким образом, боковой, тупиковой.

Ряд ученых выступил с возражениями против выде­ления находок в Летоли и Хадаре в особый вид, отлич­ный от австралопитека африканского (163; 178а; 341; 425). По мнению некоторых из них, они представляют собой более раннюю и примитивную форму австралопи­тека африканского (178а). Но во всяком случае приме­нение для обозначения этих находок особого терми­на является оправданным, ибо они действительно от­личаются от классического австралопитека африкан­ского.

Определенная часть исследователей, согласившись с выделением вида австралопитека афарского, в то же время выступила против попытки исключить австрало­питека африканского из числа прямых предков челове­ка. По их мнению, развитие шло от австралопитека афарского к австралопитеку африканскому, который был предком хабилисов, с одной стороны, австралопите­ков массивных — с другой (435а; 501. С. 118). В пользу такой точки зрения свидетельствуют определенные фак­ты. Хабилисы появились около 2,0 — 2,2 млн лет назад.

Таким образом, между австралопитеками афарскими и хабилисами существует огромный временной разрыв. И в эту разделяющую их эпоху как раз и жили австрало­питеки африканские. Не противоречат признанию ав­стралопитеков африканских промежуточным звеном между австралопитеками афарскими и хабилисами и данные морфологии (277а).

Говоря о том, что австралопитеки африканские дали начало австралопитекам массивным, многие исследова­тели имели в виду не только парантропов, но и австрало­питеков бойсовых. Но в 1985 г. на западном берегу озера Туркана был найден череп, сочетавший в себе черты австралопитека бойсова и австралопитека афарского воз­растом 2,5 млн лет (233в; 343а; 479а). Из этого был сделан вывод, что австралопитек бой сов произошел от австралопитека афарского. Что же касается парантропа, то его выводят как от австралопитека африканского, так и от общего с ним предка.

Чтобы покончить с вопросом о происхождении пред­людей, отметим, что сходство с австралопитеком афар-ским обнаруживают две находки: одна — в Лотагаме (к западу от озера Туркана), другая — в Табарине (к западу от озера Баринго, Кения). Древность пер­вой — 5 — 6 млн лет, второй — около 5 млн лет (321а; 479с).

Австралопитек бойсов и парантроп представляли боковые ветви, которые вымерли 1,0—1,5 млн лет назад. Поэтому они не являются нредлюдьми в точном смысле. Истинные ранние предлюдн — австралопитеки афар-ские и австралопитеки африканские. Именно о них, и прежде всего об австралопитеке африканском, и пой­дет дальше речь.

Уже австралопитеки а фа рек и е являлись прямоходя­щими существами. Об этом свидетельствуют особенно­сти их скелетов. Прямоходящим, разумеется, был ав­стралопитек африканский. Сложнее обстоит дело с дру­гими его особенностями. И в настоящее время ученые придерживаются мнения, что все австралопитеки — жи­вотные растительноядные (394. С. 899 — 900). Однако особенности строения зубов австралопитека африкан­ского убедительно свидетельствуют о том, что он наряду с растениями питался и мясом, т. е. был существом всеядным (198; 256; 409). Всеядность австралопитека

африканского в настоящее время признается большин­ством исследователей.

Но, признавая это, некоторые авторы в то же время не соглашаются с тем, что австралопитек африканский был охотником. По их мнению, австралопитеки исклю­чительно или в основном питались падалью (457. С. 428). Согласиться с этим вряд ли возможно.

Как показали исследования, шимпанзе Гомбе даже не притрагивались к мертвым животным, которые не были убиты ими самими. Как в Гомбе, так и в других местах шимпанзе игнорировали сырое мясо, которое подкладывали им исследователи. То же самое наблюда­лось у павианов (458. С. 50; 458а. С. 147). Таким обра­зом, никакой тенденции к питанию падалью у обезьян не отмечено. Поэтому весьма сомнительно предположение, что предлюди исключительно или в основном питались падалью. Это, конечно, не значит, что они вообще не употребляли в пищу падаль. По мере развития охот­ничьей деятельности у предлюдей неизбежно должна была возникнуть потребность в мясе, которую не всегда можно было удовлетворить путем охоты. Это должно было побуждать их употреблять в пищу и падаль. Одна­ко основным источником мяса оставалась, вероятно, охота.

Но если австралопитеки охотились, то они могли успешно это делать, только используя орудия. Большое внимание обоснованию положения о том, что австрало­питеки при помощи орудий охотились на животных, уделил их первооткрыватель Р. Дарт. Одно из его иссле­дований было посвящено Макапансгату. Проведя де­тальный анализ костей животных, извлеченных из пеще­ры, где были найдены остатки австралопитеков, он обнаружил, что разные части скелетов представлены здесь далеко не пропорционально; одни имелись в боль­шом количестве, другие почти или совсем отсутствовали. Отсюда он сделал вывод, что австралопитеки, убившие этих животных, использовали в качестве орудий опреде­ленные части их скелетов. Большие кости конечностей крупных копытных животных применялись как дубины, молоты, а рога и расколотые длинные кости — как кин­жалы и вообще колющие орудия. Рога и черепные коробки австралопитеки использовали в качестве сосу­дов. Как считал Р. Дарт, австралопитеки располагали

целым набором специализированных орудий. Однако они не ограничивались лишь отбором тех или иных костей, пригодных для выполнения определенных фун­кций, а раскалывали кости, разбивали их с помощью других костей, изготовляя тем самым новые орудия. На этом основании он говорил об остеодонтокератической (костезубороговой) культуре австралопитеков, живших в Макапансгате (232).

В своем стремлении доказать близость австралопите­ков к людям Р. Дарт зашел слишком далеко. Данные, которыми он располагал, не давали основания для по­добных выводов. И в дальнейшем другие ученые это показали. Было установлено, что скопления костей с примерно таким же соотношением частей скелетов обра­зовывались в таких условиях, когда участие австралопи­теков было заведомо исключено. Это было результатом деятельности хищных зверей (гиен, леопардов). Отсюда некоторые авторы сделали вывод, что и скопления ко­стей в южноафриканских пещерах, содержащих остат­ки австралопитеков африканских, тоже были следствием деятельности хищников и что сами австралопитеки по­пали туда в качестве жертв (314. С. 117 — 118).

В этом заключении содержится определенная доля истины. Однако признать его абсолютно верным нельзя. Существуют факты, свидетельствующие о том, что по крайней мере определенная часть костей животных в на­званных пещерах обязана своим происхождением охот­ничьей деятельности австралопитеков, которые если не постоянно, то временами обитали, вероятнее всего, не в самих пещерах, а под скальными навесами. Важней­ший факт — наличие на части костей следов снашива­ния, т. е. использования их в качестве орудий. Это признается не только исследователями, либо полностью, либо в той или иной степени согласными с Р. Дартом (223. С. 83; 422. С. 65-66; 464. С. 127-130), но и теми, кто не разделяет его взглядов (64. С. 63). Другие дан­ные: нахождение в пещерах кусков кварца и кварцевых галек, отбитых сталактитов и сталагмитов, соединенных воедино пар костей, из которых одна выполняла фун­кцию рукоятки, а также крупных костей со вклинивши­мися в них фрагментами камней и костей (422. С. 71 — 72; 464. С. 130). Камни, найденные в одном из слоев Макапансгата вместе с австралопитеками африкански-

ми, носят следы их использования в качестве орудий (272. С. 224). Ясно, что эти камни не могли попасть в пещеру в результате деятельности хищных животных.

Таким образом, нет оснований говорить ни о наличии у австралопитеков богатого арсенала специализирован­ных костяных орудий, ни об изготовлении ими орудий. Однако использование ими тех или иных костей жи­вотных в качестве орудий вряд ли может быть поставле­но под сомнение. На вопрос, как именно они использова­лись, дают ответ другие работы Р. Дарта.

В Таунге, Стеркфонтейне и Макапансгате он обнару­жил 58 черепов павианов (21 — в первом местонахожде­нии, 22 — во втором и 15 — в третьем). Из этих черепов более чем на 50 (80 %) имелись радиальные трещины, подобные тем, что образуются при ударе острым камнем, и различного рода проломы, относительно которых мож­но предположить, что они образовались вследствие сильных ударов тяжелым орудием типа дубины. Судя по форме некоторых проломов, они были нанесены длинны­ми костями конечностей крупных копытных животных (229; 230). Таким образом, эти данные свидетельствуют, что австралопитеки охотились на животных с помощью орудий и что по крайней мере часть костных остатков в упоминавшихся выше пещерах была результатом их деятельности.

Австралопитеки использовали орудия не только для окоты, но и для обороны от хищников. Все исследователи единодушно отмечают, что австралопитеки африкан­ские, отличавшиеся небольшими размерами и малой физической силой, отсутствием естественного вооруже­ния, не смогли бы выжить в изобилующей хищниками открытой местности, если бы не использовали для защи­ты орудия. Показательна в этом отношении эволюция клыков при переходе от миоценовых антропоидов к ав­стралопитеку африканскому. Как известно, клыки у жи­вотных — одно из основных средств нападения и защи­ты. И хотя с переходом к наземному образу жизни и одновременно к систематической охоте потребность в средствах нападения и защиты неизмеримо возросла, клыки у австралопитека африканского не только не увеличились, а, наоборот, редуцировались (304; 482). Это может свидетельствовать лишь об одном — появле­нии каких-то новых орудий защиты и нападения. Однако

никаких органов тела, которые могли бы играть роль таких орудий, у австралопитеков африканских не обна­ружено. Отсюда следует вывод, что эти средства не были органами тела. Таким образом, и особенности морфоло­гии австралопитека африканского подтверждают мысль о том, что он систематически использовал естественные объекты в качестве орудий.

Так как этими орудиями были естественные предме­ты, то даже в том случае, если они сохранились до наших дней, очень трудно выделить их из массы других есте­ственных объектов. В какой-то степени это возможно лишь в отношении костяных орудий. По всей вероятно­сти, австралопитеки применяли в качестве дубин палки и длинные кости конечностей копытных животных. С их помощью они защищались и убивали животных. Воз­можно, они употребляли в качестве орудий рога и раско­лотые кости, имеющие острые края. Может быть, они также использовали в охоте камни. Но почти несомненно одно: камни с острыми краями применялись для сдира­ния шкуры с убитого животного и для разделки туши. Ни содрать шкуру, ни разделать сколько-нибудь круп­ное животное на части только при помощи органов тела австралопитеки не могли. Для этого нужно было иметь когти или крупные клыки, которых у них не было. Ав­стралопитеки, вероятно, также употребляли камни для раздробления костей убитых животных.

Формы объединений ранних предлюдей. Как уже отмечалось, формы объединений у животных вообще, у обезьян в частности зависят прежде всего от условий внешней среды. Превращение крупных антропоидов ми­оцена в предлюдей было связано с изменением не только морфологической организации, но и среды обитания и всего образа жизни в целом. Это повлекло за собой изменение и их объединений.

За исключением мартышки-гусара, у всех остальных видов обезьян, живущих в саванне и саванном редко­лесье, существуют общие стада. Обшее стадо есть у го­риллы, хотя эта наземная человекообразная обезьяна отличается могучим телосложением, огромной физиче­ской силой и большими клыками, живет в лесу и в слу­чае опасности может взобраться на дерево. Тем более была велика необходимость общего стада для предлю­дей, которые перешли к жизни в саванне и саванном

редколесье. Важно при этом отметить, что стада горных горилл в тех районах, где они ночуют исключительно на земле, по своей средней численности (17 особей) при­мерно в два раза превышают размеры их объединений в тех районах, где эти животные имеют возможность проводить ночь на деревьях (7 — 8 особей) (427).

Какова бы ни была форма объединения у крупных антропоидов миоцена, с очень большой степенью веро­ятности можно утверждать, что у их потомков, пере­шедших на землю, существовало общее стадо. Возникло оно либо из ассоциации, либо из общего же стада. Дан­ные об объединениях обезьян позволяют представить: в случае первого из названных вариантов — как имен­но произошла эта трансформация, в случае второго — какие именно изменения претерпело при этом общее стадо.

Если сравнить стада древесных и полудревесных обезьян со стадами обезьян — обитателей открытой местности, то в общем и целом первые, как правило, являются сравнительно рыхлыми объединениями, а вто­рые обычно крепкими и сплоченными. Между общим стадом древесных и полудревесных обезьян и ассоциа­цией имеются все стадии перехода. По существу ассоци­ация есть крайне рыхлое общее стадо, а общее стадо — более или менее сконцентрированная ассоциация. Осо­бенно наглядно зависимость структуры объединения от условий обитания (лес или открытая местность) про­является тогда, когда мы рассматриваем животных одного вида.

Самым сплоченным и стабильным из всех объедине­ний обезьян является общее стадо собственно павианов, живущих в саванне. В состав общих стад этих приматов входят все без исключения животные. У них нет даже одиночных самцов, не говоря уже о самках и подростках. Крайне редки переходы из стада в стадо. Все животные, образующие стадо, всегда держатся вместе. Общее стадо павианов саванны представляет собой прочное, посто­янное, почти полностью замкнутое объединение (234). Вызвано оно к жизни в первую очередь потребностью в защите от хищников, которыми изобилует саванна, прежде всего самок и детенышей.

Таково объединение павианов в саванне. Однако общее стадо у тех же павианов, но живущих на грани

леса и саванны и тем более в лесу, имеет иной характер. Структура его является рыхлой. Животные, входящие в его состав, совершенно не обязательно все время дер­жатся вместе. Стадо может разбиться на группы, бродя­щие довольно далеко друг от друга (227). Иначе говоря, по своей структуре оно приближается к ассоциации шимпанзе.

Но если общее стадо павианов с переходом в окре­стности леса и особенно в лес приобретает черты ассоци­ации, то ассоциация шимпанзе, когда эти животные оказываются в открытой местности, в свою очередь приобретает особенности общего стада.

В некоторых районах Африки шимпанзе живут не только в лесу, но и на грани леса и саванны. Они могут проводить значительную часть времени в саванном ред­колесье и совершать вылазки в саванну. Иногда они вынуждены проходить через участки сравнительно от­крытой местности при своем передвижении.

И как сообщают все исследователи, чем более откры­той была местность, в которой находились шимпанзе, принадлежащие к одной и той же ассоциации, тем более сплоченными и крупными были их группы. Особенно стабильными и крупными были группы, путешество­вавшие по открытой местности из одного участка леса в другой. Так обстояло, например, дело в районе горы Ассирик (Сенегал) (471). Сходная картина наблюда­лась и в Западной Танзании. В районах Касакати и Филабанга наблюдалось передвижение через откры­тую местность групп шимпанзе, насчитывавших более 40 особей (287. С. 10; 381. С. 208). По-видимому, каждая такая группа включала в свой состав всех или почти всех членов ассоциации. В горах Махале шимпанзе дважды в год совершали путешествие на далекие расстояния. В этих случаях вся ассоциация двигалась как единая группа (452. С. 404).

Все эти данные дают основание полагать, что у пред­людей существовало общее стадо и что оно было про­чным и стабильным объединением, сходным по ряду особенностей с объединением павианов саванны. Это стадо было единственной формой объединения предлю­дей, причем такой, которая охватывает всех индивидов без исключения.

Доминирование. Теперь, когда с большей или мень­

шей степенью достоверности установлена форма объеди­нения ранних предлюдей, необходимо попытаться ре­конструировать его внутреннюю структуру, выявить систему отношений между его членами.

Каждое животное всегда стремится к возможно более полному удовлетворению своих инстинктов. Эти его стремления могут согласовываться со стремлениями других животных того же вида, а могут вступать с ними в противоречие. Причем если у видов животных, веду­щих одиночный образ жизни, столкновение стремлений отдельных особей происходит от случая к случаю, то у животных, живущих в объединениях, такого рода противоречие носит более или менее постоянный ха­рактер. Поэтому необходимым условием существования всякого сколько-нибудь прочного зоологического объ­единения является систематическое согласовывание сталкивающихся стремлений всех животных, входящих в его состав. И оно осуществляется путем доминирова­ния.

Доминирование есть такого рода отношение между двумя животными, при котором одно получает возмож­ность удовлетворять свои инстинкты, не считаясь с по­требностями другого животного или даже за счет этого другого животного, а второе животное вынуждено воз­держиваться от удовлетворения своих инстинктов, если это стремление приходит в противоречие со стремления­ми первого животного. Первое животное занимает поло­жение (статус) доминирующего (господствующего), а второе — положение (статус) доминируемого (подчи­ненного) . Доминирующим животным является более сильное, доминируемым — более слабое.

Говоря о силе в применении к животным, обычно имеют в виду физическую силу. И действительно, доми­нирующим чаще всего становится животное, отличаю­щееся наибольшей физической силой. Однако так обсто­ит дело далеко не всегда. Необходимо принимать во внимание всю совокупность конкретных условий. Физи­чески более слабое, но более агрессивное, решительное животное может доминировать над физически более сильным, но робким и нерешительным. Играет большую роль и жизненный опыт того или иного животного. Наконец, сила того или иного животного может происте­кать из поддержки, которую ему оказывают другие

животные, и т. п. (325. С. 13 — 14). Одним из способов определения статуса является драка. Однако чаще всего отношения доминирования устанавливаются без физи­ческого столкновения. Иногда достаточно угрозы со стороны одного животного, чтобы превратить другое в подчиненное. В других случаях и угроз не требуется. Это обычно бывает тогда, когда животные резко отлича­ются по силе.

В объединении отношения доминирования устанав­ливаются между всеми животными, исключая лишь детенышей. Элементарные отношения доминирования, существующие между каждыми двумя взрослыми чле­нами объединения, вместе взятые, образуют сложную иерархическую систему, в которой каждое животное занимает определенное место. Одно из животных может быть только доминирующим. Большинство членов объ­единения являются доминирующими по отношению к одним и доминируемыми по отношению к другим. Отдельные животные находятся в положении только доминируемых. Система доминирования обычно играет важную роль в структуре объединения обезьян. Поведе­ние каждого животного в значительной степени зависит от его положения в иерархии.

Являясь системой постоянного подавления стремле­ний более слабых животных к удовлетворению более сильными особями, доминирование представляет собой не обуздание зоологического индивидуализма, как иные полагают, а наиболее яркое его выражение. Доминирова­ние — единственное средство согласования сталкиваю­щихся стремлений членов объединения, единственное средство предотвращения постоянных конфликтов меж­ду ними и тем самым обеспечения сравнительного порядка и мира внутри объединения (292. С. 561 — 562; 325. С. 13-15; 432. С. 155; 481. С. 471-475). Однако этот порядок и этот мир всегда относителен. Будучи средством предотвращения конфликтов, система доми­нирования в то же время необходимо порождает их.

Делая выгодным положение доминирующего, систе­ма доминирования неизбежно порождает у животных, имеющих низкий статус, стремление повысить его, а у животных, занимающих высокое положение,— сохра­нить его. Статус животного зависит от соотношения сил. Но последнее неизбежно должно меняться. Одно жи­

вотное с возрастом может лишиться силы, другое, наобо­рот, приобрести ее. Все это порождает конфликты, влекущие за собой перестройку системы доминирова­ния. Однако в общем и целом система доминирования предотвращает большее число конфликтов, чем порож­дает. Она обеспечивает хотя и ограниченный, но все же порядок в объединении.

В разных объединениях обезьян отношения домини­рования развиты далеко не одинаково. Степень их развитости находится в тесной связи со степенью спло­ченности объединения. Чем более аморфно объединение, чем более рассеяны его члены, чем больше возможность для одних членов объединения избежать контактов с те­ми или иными его членами, тем меньше нужды в отноше­ниях доминирования и меньше условий для возникнове­ния достаточно прочной их системы.

В постоянных объединениях, члены которых изо дня в день находятся вместе, роль доминирования резко возрастает. Жесткая иерархия доминирования является одновременно и следствием возникновения и необходи­мым условием существования стабильного и прочного объединения обезьян.

Это наглядно можно видеть на примере павианов. Если они живут на грани леса и саванны, в их стадах отсутствует сколько-нибудь развитая система доминиро­вания. Петерсон, наблюдавший жизнь одного из объеди­нений павианов, обитавшего на окраине леса Будонго, не заметил в нем никакой иерархии (390. С. 643). Роуэлл, изучавшая поведение павианов Уганды, живших на грани леса и саванны, тоже не заметила в их объедине­нии системы доминирования (417. С. 362). Совершенно иная картина предстала перед Петерсоном в стаде павиа­нов того же самого вида, но живших в саванне (390. С. 643).

Как уже отмечалось, общее стадо павианов саван­ны — самое прочное и постоянное из всех объединений приматов. И совершенно не случайно в этом объедине­нии существует самая жесткая иерархическая система из всех известных в мире обезьян (259). Стадо предлю­дей должно было представлять достаточно прочное и постоянное объединение. Это заставляет предполагать наличие в нем достаточно жесткой иерархической си­стемы.

В пользу такого предположения свидетельствуют данные, относящиеся к шимпанзе. Отношения домини­рования были обнаружены в ассоциациях обезьян Гомбе и Будонго. Взрослые самцы обычно доминировали над самками и подростками, взрослые самки над подростка­ми.

На основании материалов, полученных в первые годы исследований, у наблюдателей сложилось мнение, что отношения доминирования у шимпанзе не образуют сколько-нибудь сложившейся системы (252. С. 453 — 455; 403. С. 415). Однако в процессе дальнейших иссле­дований в Гомбе выяснилось, что отношения доминиро­вания играют в жизни шимпанзе изучаемой ассоциации значительно большую роль, чем казалось раньше. Обна­ружилось, что внутри этого объединения существует иерархическая система (458).

И дело здесь, по-видимому, не только в прогрессе познания. За время исследования в результате контактов с людьми произошли определенные изменения в самих отношениях между обезьянами. В течение определенно­го времени шимпанзе систематически подкармливались, в результате чего обезьяны все чаще начали собираться вместе. В этом же направлении действовали и другие факторы, связанные с постоянным присутствием наблю­дателей. Учащение контактов между животными имело следствием оформление иерархической системы (325. С. 18).

Отношения между полами. Данные об обезьянах позволяют со значительной долей вероятности рекон­струировать отношения между полами в стаде предлю­дей.

Физиология размножения обезьян отличается от физиологии размножения человека. Главное отличие состоит в том, что у самок всех видов обезьян, не исклю­чая человекообразных, имеется эструс — состояние по­лового возбуждения, которое длится несколько дней в течение каждого менструального цикла. Оно связано с изменениями, происходящими в половой системе сам­ки, и выражается в стремлении к спариванию. Эструс у разных видов обезьян длится неодинаковое время (от 3 — 4 дней у горных горилл до 19 у павианов), но он всегда охватывает лишь часть менструального цикла, продолжительность которого чаще всего превышает

30 суток. В остальное время спаривание у обезьян в есте­ственных условиях не происходит.

Отношения между полами у обезьян не определя­ются всецело физиологией размножения. В ассоциации и общих стадах их характер во многом зависит от степе­ни разития в них системы доминирования. Там, где отношения доминирования развиты сравнительно слабо, отношения между полами сводятся лишь к половым актам. С самкой, находящейся в эструсе, вступают в от­ношения все желающие самцы. При этом доминирую­щие самцы, как правило, не ставят препятствий подчи­ненным. Такой характер носят отношения полов у шим­панзе. У них, например, наблюдался случай, когда

7. самцов поочередно спаривались с самкой в течение короткого промежутка времени (252. С. 451). Зару­бежные исследователи обычно характеризуют такого рода отношения как промискуитетные. Такими же были отношения полов у горилл и ряда других обезьян (325. С. 31; 427. С. 352-353).

Несколько иной характер носили отношения между полами у павианов саванны, у которых существовала жесткая система доминирования. У самок павианов максимуму эструса, длившегося 8 дней, предшествовал период, когда они приходили в состояние полового возбуждения. В это время с самкой вступали в связь все желающие самцы, причем нередко непосредственно друг за другом. Но как только самка достигала максимума эструса, самый доминирующий самец стада никого боль­ше к ней не допускал. Начиная с этого времени, он спаривался с ней монопольно. Образовавшаяся пара существовала несколько дней, а затем с окончанием максимума эструса распадалась (259. С. 56, 72 — 74). Однако у павианов, живших не в саванне, а на краю леса, пары не образовывались (390. С. 645 — 647).

У предлюдей система доминирования должна была быть развита в достаточной степени. Это дает основание для предположения о временном паровании и у них.

7. пользу его говорит и еще один факт. Как уже указыва­лось, у шимпанзе повсеместно наблюдались отношения, которые исследователи характеризуют как промискуи­тетные. Однако у шимпанзе Гомбе в более поздние годы зарегистрированы случаи образования пар (81. С. 137, 138; 365). Это свидетельствует помимо всего прочего

в пользу взгляда, согласно которому за годы исследова­ний роль отношений доминирования у этих животных возросла.

До сих пор реконструкция отношений полов внутри стада предлюдей основывалась исключительно лишь на данных, относящихся к объединениям обезьян. Но для большей объективности движение снизу — от обезьян к предлюдям — должно быть дополнено движением сверху - от людей к предлюдям.

Известный французский антрополог А. Валлуа, изу­чивший большой фактический материал, полагает, что в эпоху раннего и позднего палеолита и мезолита про­должительность жизни женщин была меньше продолжи­тельности жизни мужчин и что поэтому в течение данного длительного периода число взрослых мужчин в человеческих коллективах превышало число взрослых женщин. Причиной более ранней смертности женщин А. Валлуа считает осложнения во время родов (474).

Этот вывод согласуется с мнением А. В. Немилова, считавшего, что переход к прямохождению и связанная с ним значительная перестройка организма должны были повлечь за собой возрастание числа осложнений при беременности и родах, а следовательно, и рост жен­ской смертности (95. С. 147 — 152).

Организм предлюдей в отличие от организма людей не был еще полностью приспособлен к двуногому спосо­бу передвижения. Поэтому следует ожидать у них значительно большего, чем у ранних людей, числа ос­ложнений при беременности и родах и, следовательно, еще большей смертности среди самок. Все это дает осно­вание предполагать, что в стадах предлюдей число взрослых самцов превышало число взрослых самок.

Конфликты. У обезьян, живущих в естественных условиях, конфликты из-за самок — явление редкое. Это относится к павианам, у которых имела место монополи­зация доминирующим самцом самки, находящейся в максимуме эструса. К. Холл и И. Девор, изучавшие поведение павианов саванны в естественных условиях, подчеркивают, что в стадах — объектах наблюдения взрослые самцы почти никогда не дрались из-за самок, в крайнем случае соперники обменивались угрозами.

Исключение составляло лишь одно стадо. Как только в нем один из самцов монополизировал самку, на него

нападал другой. Разгоралась драка, в которую вмешива­лись остальные самцы. В иных стадах нападения на самца, паровавшего с самкой, не наблюдались, однако он всегда был настороже и держался с ней на некотором отдалении от остального стада. Это говорит о том, что такого рода явление и здесь не было полностью исключе­но (259. С. 60-62).

Положение, наблюдавшееся в упомянутом стаде, в какой-то степени объясняется отсутствием в нем абсо­лютно доминирующего самца. Стадо возглавлялось группой из трех самцов, соперничавших между собой. Но главная причина — необычное для павианов соотно­шение полов в стаде. Как правило, в объединениях павианов число взрослых самцов соотносится с числом взрослых самок как 1:2 или даже 1:3 (234. С. 40). В этом стаде на 6 взрослых самцов приходилось всего 7 самок. Обычно в тот или иной определенный момент времени в эструсе была лишь одна из самок. Она и становилась объектом соперничества (259. С. 64, 75—76).

Ожесточенные драки между самцами в случае, когда в максимуме эструса находилась только одна самка, наблюдал в одном из общих стад павианов саванны и Петерсон. В ходе этих сражений самцы наносили друг другу изрядные повреждения (390. С. 643—645).

В стадах предлюдей, как можно полагать, число самцов превышало число самок. Все это дает основание думать, что конфликты из-за самок происходили у них довольно часто. И драки среди предлюдей должны были быть не только более частыми, но и носить кровавый характер. Ведь они владели искусством убивать круп­ных животных камнями и дубинами из дерева и кости. Использование дубин и камней в драках неизбежно должно было иметь своим следствием серьезные ранения-и даже смерть.

В этом отношении заслуживают внимания материа­лы об южноафриканских австралопитеках. Основываясь на них, некоторые авторы утверждают, что все без исключения 16 австралопитеков африканских, представ­ленные черепами и фрагментами черепов в Стеркфон-тейне и Макапансгате, были жертвами насилия со стороны своих товарищей (416). Р. Дарт обнаружил на нескольких черепах взрослых австралопитеков следы повреждений, аналогичных тем, по его мнению, которые

имелись на черепах павианов — объектов охоты предлю­дей. Череп австралопитека из Стеркфонтейна носит следы бокового удара, черепа еще двух его обитателей следы вертикального, причем один из них проломлен использовавшейся в качестве дубины длинной костью конечности крупного копытного животного. Череп одно­го австралопитека из Макапансгата вначале был про­ломлен ударом дубины по макушке, а затем от него была отделена затылочная кость (229; 230). На основании этого Р. Дарт пришел к заключению, что австралопитеки использовали дубины и другие орудия не только для охоты на животных, но и в «истребительной междоу­собной войне» (229. С. 278).

В своих выводах о прижизненном характере по­вреждений, о природе предметов, которыми они были причинены, о направлении ударов Р. Дарт опирался на данные судебной медицины. К сотрудничеству были привлечены крупные авторитеты в этой области. Однако в дальнейшем рядом ученых выводы Р. Дарта были поставлены под сомнение. Как писал другой южноафри­канский исследователь, К. Брайн, невозможно решить вопрос о прижизненном или посмертном характере по­вреждений на черепах австралопитеков, основываясь только на данных судебной медицины. Нужно знать до мельчайших деталей все обстоятельства находки. Одна­ко в настоящее время установить их невозможно. Сам К. Брайн, анализируя конкретно повреждения на чере­пах австралопитеков, ни в одном случае не решается безоговорочно утверждать, что они носят посмертный характер. Он лишь считает это вполне возможным. В общем и целом его точка зрения сводится к тому, что выводы Р. Дарта в отношении тех или иных конкретных повреждений на черепах австралопитеков невозможно полностью ни подтвердить, ни опровергнуть (193. С. 379-401).

Во всяком случае уже тот никем не оспариваемый факт, что все черепа южноафриканских грацильных ^изящных) австралопитеков имеют следы повреждений, делает весьма вероятным предположение, что по край­ней мере часть этих повреждений была причинена еще при жизни.

Прижизненные повреждения, описанные Р. Дартом, не могли быть результатом несчастного случая. Они

свидетельствуют о том, что между ранними предлюдьми происходили столкновения с применением оружия.

Довольно частые конфликты внутри объединений предлюдей, особенно если они приводили к ранениям и смерти, расшатывали стадо, препятствовали успешно­му приспособлению к среде. Объективной нуждой было уменьшение их числа. А так как причиной было сопер­ничество из-за самок, то тем самым необходимостью было ослабление его.

Возможны были различные решения этой задачи. Од­но из них состояло в распаде стада на изолированные гаремные группы и соответственно в появлении сам­цов-холостяков, находившихся за их пределами. Что­бы в этих условиях самцы могли более или менее успешно защищать самок и детенышей, они должны были обладать большой физической силой. Иначе гово­ря, развитие должно было пойти по линии увеличения размеров тела самцов. Это с одной стороны. А с другой стороны, это должно было сделать менее успешной охоту на сравнительно крупных животных. И дело не только в том, что самцам в одиночку было трудно справляться с такими животными. Они не могли оставлять без защи­ты свою гаремную группу — самок и детенышей. Поэто­му с неизбежностью должен был произойти переход к питанию преимущественно растительной пищей. И по-видимому, развитие части ранних предлюдей пошло именно по этому пути. Результатом было появление австралопитеков массивных, или парантропов.

По размерам тела парантропы значительно превосхо­дили австралопитеков африканских. Автор одной из сводок указывает, что разные исследователи определяют вес австралопитека африканского в пределах от 18 до 37 кг, а вес австралопитека массивного — в пределах от 36 до 80 кг. Сам он считает наиболее вероятными цифры 35 кг для первого и 44 кг для второго (367. С. 152). В другом сводном труде приводятся цифры: для австра­лопитека африканского — 20—30 кг, для австралопите­ка массивного — 45—90 кг. Там же приводятся дан­ные о росте: для австралопитека африканского — 100—145 см, для австралопитека массивного — 145 — 165 см (272. С. 219).

Большинство авторов согласны с тем, что австра­лопитеки массивные были животными растительнояд­

ными в отличие от всеядных австралопитеков африкан­ских (201. С. 319; 410. С. 484; 411. С. 405; 422. С. 100). При этом Дж. Робинсон, который не считает парантро-пов потомками австралопитеков африканских, тем не менее допускает, что их растительноядность могла но­сить вторичный характер (411. С. 405).

Но хотя австралопитек массивный обладал большей физической силой, чем австралопитек африканский, он в меньшей степени был способен защитить себя и свое потомство. В Сварткрансе 40 % всех нарантропов отно­сятся к числу незрелых индивидов. Только 10 % со­ставляют особи в возрасте 31—40 лет. В Кромдрай из 6 индивидов незрелыми являются 4. Иную картину дают австралопитеки африканские. В Стеркфонтейне найде­ны остатки от 25 до 40 индивидов. Из них незрелые особи составляют только 20 %. В Макапансгате найдены остат­ки от 8 до 12 особей. Незрелых среди них — 20 %. В обоих местонахождениях индивиды в возрасте 31 — 40 лет составляют 29 % (272. С. 219-222).

Объяснить все это невозможно, не допустив, что парантропы в отличие от австралопитеков африканских жили не крупными общими стадами, а более мелкими группами — гаремами. И физическая мощь главы такой группы не могла заместить объединенную силу физиче­ски более слабых взрослых самцов общего стада.

Распад общего стада на гаремные группы с не­избежностью вел в тупик. Предлюди, развитие которых пошло по этому пути, не могли дать начало хабилисам, а тем самым и людям. Они перестали быть предлюдьми.

Другое решение задачи ослабления соперничества из-за самок состояло в возвращении к той форме обще­ния полов, которая существовала у горилл и шимпанзе. Но развитие в таком направлении с неизбежностью предполагало смягчение доминирования внутри стада, а тем самым и падение уровня его сплоченности. Трудно сказать, пошло ли развитие хотя бы части предлюдей по этому пути. Но если это и случилось, то такого рода стада были обречены на исчезновение.

Развитие той части ранних предлюдей, которые дали начало поздним предлюдям, а тем самым и людям, по­шло по иному пути. В пользу такого предположения свидетельствуют факты. Если бы в стаде предлюдей, давшем в конечном счете начало нраобществу, утверди­

лись те же самые отношения, что у шимпанзе и горилл, и соответственно исчезло бы соперничество из-за самок, то его не было бы и в праобществе. Но данные этногра­фии свидетельствуют, что в праобществе конфликты, возникавшие на почве стремления удовлетворить поло­вой инстинкт, не только существовали, но и представля­ли серьезную опасность для этого коллектива (123. С. 282-294; 125. С. 58-60, 70-75).

На то, каким мог быть третий путь разрешения возникшей задачи, проливают свет наблюдения над обезьянами. В том самом стаде павианов, в котором, по данным К. Холла и И. Девора, частыми были драки самцов из-за самок, однажды в состоянии максимума эструса оказались сразу четыре самки. И как свидетель­ствуют наблюдатели, на образовавшиеся четыре пары никто даже и не пытался нападать. Драки из-за самок в стаде на время прекратились.

На этом примере можно видеть, что в условиях, когда самок мало и в то же время существует жесткая иерар­хия, единственным фактором, способным смягчить со­перничество самцов, является пребывание в состоянии сексуальной восприимчивости возможно большего числа самок. Идеальным случаем было бы наличие такого состояния у всех самок без исключения.

Совпадение астральных периодов у значительного числа самок является тем более вероятным, чем боль­шую часть менструального цикла будет охватывать эструс. И действие естественного отбора пошло у пред­людей именно по линии удлинения эстрального периода. Те стада, в которых большее число самок находилось одновременно в состоянии сексуальной восприимчиво­сти, имели больше шансов приспособиться к среде, чем объединения, в которых физиология размножения оста­лась без изменения.

По мере удлинения эстрального периода он посте­пенно терял все свои черты, кроме одной — способности в это время к спариванию. И когда наконец этот период совпал со временем от одной менструации до другой, он перестал быть астральным.

О том, что физиология размножения предлюдей эволюционировала именно в этом направлении, можно судить по конечному результату. Если у всех без исклю­чения обезьян эструс существует, то у человека его нет.

Отсутствуют какие-либо прямые данные, которые позво­лили бы точно установить, когда именно у предков современного человека исчез эструс. Скорее всего это произошло у части ранних предлюдей в самом конце этой стадии и сделало возможным их дальнейшее разви­тие. Многие исследователи рассматривают исчезновение эструса как важный момент в развитии от животного к человеку (242. С. 309; 293. С. 493; 325. С. 81; 480. С. 97).

Исчезновение эструса означало перестройку орга­низма, закрепленную в генотипе. Это изменение могло произойти только в результате действия отбора. Но отбор мог привести к исчезновению эструса лишь в том случае, если последний мешал приспособлению предлюдей к среде. Однако стать препятствием для приспособления к среде эструс мог только в объединении с жесткой системой доминирования. Смягчение доминирования сразу бы сделало эструс безвредным. И тот факт, что эструс исчез, говорит, что система доминирования в ста­де предлюдей была достаточно жесткой.

Распределение мяса. Предлюди были хищниками. И так как они жили не в одиночку, а стадами, то перед ними с неизбежностью вставала проблема распределе­ния добычи между членами объединения.

Перед обезьянами такой проблемы обычно не встает. Растительные ресурсы, которые используются в каче­стве пищи, как правило, рассеяны в пространстве и в одинаковой степени доступны всем животным. Если же в поле зрения нескольких животных оказывается более или менее редкий или особо привлекательный объект, то здесь вступает в действие система доминирования. Пред­метом завладевает доминирующее животное, а подчи­ненные, как правило, уступают без особого сопротивле­ния. Так, у зеленых мартышек и павианов доминирую­щее животное отгоняет остальных от небольших скоплений особо лакомых растений (418. С. 229). Приве­денные примеры наводят на мысль, что если бы в объ­единении обезьян возникла проблема распределения пищи, то она была бы решена с помощью системы доми­нирования. В пользу такого предположения говорят факты.

Описаны случаи, когда свободно живущих обезьян систематически подкармливали в особо выделенных

местах. В группах обезьян, регулярно кормившихся на одном и том же месте, образовывалась жесткая иерар­хия, которая, однако, не только исключала, а, наоборот, порождала конфликты. Драки самцов из-за пищи носили ожесточенный характер (418. С. 229; 497. С. 249 — 250).

Своего крайнего выражения эта тенденция достигает у обезьян, живущих в неволе. В этих условиях не только вся пища сконцентрирована в одном месте, но и сами животные скучены на сравнительно небольшом про­странстве. Исследователи единодушно утверждают, что в колониях обезьян, живущих в неволе, существует необычайно жесткая иерархия. При кормлении группы обезьян нередко ни одно животное не рискует прикос­нуться к пище, пока доминирующее животное не насы­тится и не поощрит других к этому своими действиями. Вслед за вожаком (или вместе с ним, если он разрешает) едят самые сильные после него или приближенные к нему животные. Самые слабые получают доступ к пи­ще после того, как основная часть группы покидает место кормления (257. С. 155; 418. С. 228-229; 419. С. 81-121; 506).

Однако основывать реконструкцию распределения мяса в стаде предлюдей лишь на данных, относящихся к обезьянам, которые являются животными в основном растительноядными, было бы вряд ли правильным. Не­обходимо обратиться к животным, которые, во-первых, питаются мясом, во-вторых, живут в объединениях.

Отношения в стаях хищников в естественных услови­ях исследованы далеко не так детально, как в объедине­ниях обезьян. Имеются данные лишь о некоторых видах (гиеновые собаки, гиены, львы) (82; 428; 429; 430). Если суммировать эти материалы, то прежде всего не­обходимо отметить, что, вопреки мнению некоторых исследователей, в объединениях хищников всегда суще­ствуют отношения доминирования. Другое дело, что в объединениях некоторых видов эти отношения были развиты сравнительно слабо. Но это не специфическая особенность хищников. Мало заметны отношения доми­нирования и в объединениях некоторых обезьян.

У большинства, если не у всех хищников, объедине­ния которых были достаточно изучены, отношения доми­нирования так или иначе сказывались на распределении пищи. Однако сказывались они по-разному. У некото­

рых хищников, например у гиеновых собак, мы наблюда­ем отстранение подчиненных животных доминирующи­ми от участия в поедании добычи. В одних таких случаях подчиненные даже не пытались бороться за доступ к добыче. В других случаях подчиненные не уступают без борьбы, и идет подлинное соперничество. Это наблю­дается у львов, когда сталкиваются взрослые самцы. У гиен, хотя добычи у них явно недостаточно, чтобы наелась вся стая, доминирующие животные не отгоняют подчиненных. Они лишь хватают лучшие куски, а иног­да пытаются отнять мясо у тех подчиненных животных, которые убегают с ним. В последнем случае подчиненное животное, видя, что доминирующее животное намерено отобрать прихваченную часть добычи, не бросает ее, а пытается с нею убежать. Но хотя у гиен доминирую­щие животные не отгоняют подчиненных от добычи, последние легко могут остаться без доли мяса. Когда гиены набрасываются на добычу, то тем животным, которые прибегают позднее, просто трудно пробиться через массу тел к мясу. Это могут сделать в основном лишь крупные и сильные животные.

В особом положении находятся детеныши. Во всех случаях, когда кормление молоком прекращается до того, как они оказываются способными к охоте, взрослые животные должны обеспечивать их мясом. У гиеновых собак, пока щенки были малы и оставались в логовище, взрослые животные, вернувшись с охоты, отрыгивали и »1 мясо, причем без всяких просьб. Когда они подрастали, их приводили на место, где лежало животное. Наблю­дался случай, когда взрослые съели часть добычи, а оставшуюся часть приберегли для прибежавших по­зднее щенков. Бывало, что взрослые и щенки приступа­ли к еде вместе, а затем первые отходили в сторону и смотрели, как ели вторые. Но обычно первыми спешат к добыче щенки, а взрослые стоят и ждут, пока они не наедятся досыта (82. С. 56, 63, 69—71, 81).

Эти данные вместе с приведенными выше материала­ми о поведении обезьян дают определенную основу для реконструкции распределения мяса в объединениях предлюдей. Однако наряду с этим большую ценность представляют материалы еще одного вида, а именно сведения о распределении мяса у обезьян —павианов и шимпанзе.

Р. Хардингом были тщательно изучены охота и рас­пределение мяса в одном из стад павианов Гилгила (261). Охота у них, как правило, носила случайный характер. Если охотником было животное, занимавшее высокое положение в иерархии, то, поймав добычу, оно беспрепятственно ее поедало. Если удачливый охотник имел низкий статус, то добыча могла быть отобрана у него доминирующим животным. Р. Хардинг подчерки­вает, что ни одно животное никогда не делилось добычей с другими. Пока оно ело, другие сидели в пяти метрах, зевая от волнения и угрожая. Это заставляло первого есть как можно быстрее.

Если Р. Хардинг особо подчеркивает, что у павианов полностью отсутствует дележ мяса, то Г. Телеки, кото­рый детально исследовал распределение мяса у шимпан­зе Гомбе в своей монографии «Хищническое поведение диких шимпанзе» (458), постоянно говорит о существо­вании у них «раздела» и «дележа» охотничьей добычи.

Однако из приводимых автором данных вырисовыва­ется совершенно иная картина. Когда животное убито, шимпанзе, участвовавшие в охоте или находившиеся поблизости, набрасываются на тушу, пытаясь урвать для себя побольше. Это — первичное распределение.

Как следует из составленной Телеки таблицы VI, в 8 случаях из 12 описанных в первичном распределении мяса участвовали лишь доминирующие самцы. Если же принять во внимание содержащиеся в книге описания эпизодов и диаграммы распределения мяса, то число таких случаев возрастет до 11. Во всех случаях, когда добыча первоначально переходила полностью к одному животному, им всегда был самец с самым высоким или просто высоким рангом. В последнем случае наличие в его руках мяса ставило его на это время выше самца с самым высоким рангом. В результате последний был вынужден просить мясо у первого. Иначе обстояло дело в случае резкого различия статусов. В одном из эпизодов самец низкого ранга поймал в одиночку годовалого павиана. Увидев двух доминирующих самцов, он пы­тался уйти с добычей, но безуспешно. Доминирующие самцы настигли его и отобрали тушу. Подчиненное животное даже и не пыталось сопротивляться. Ему не досталось ничего (458. С. 71—84). Сходные эпизоды описывает Дж. Гудолл (252. С. 443 — 445).

Г. Телеки сообщает, что взрослые самки и полувзрос­лые самцы редко принимают участие в охоте. Они предпринимают попытки преследовать и убить животное лишь в отсутствие взрослых самцов, иначе добыча будет отнята взрослыми самцами и распределена между по­следними (458а. С. 150, 166).

Если в упоминавшейся выше монографии Г. Телеки утверждал, что при первичном распределении соперни­чество не имеет места, то в последующих работах он отмечает, что в том же парке Гомбе в последующие годы было зафиксировано несколько жестоких драк между шимпанзе из-за добычи (там же. С. 150). Яростные драки между взрослыми самцами-шимпанзе из-за добы­чи наблюдал в Будонго А. Сузуки. Эти драки вспыхива­ли в течение всего времени поедания мяса (456. С. 261 — 264).

В случае охоты в Касакати, описанном Кавабе, шим­панзе вели борьбу за добычу все время, вырывая ее друг у друга (306. С. 394-395).

После того как то или иное животное завладело всей добычей или ее частью, вокруг него собиралась целая группа менее удачливых индивидов. Они просили мясо у его обладателя, подбирали уроненные им крошки, а иногда пытались откусить или оторвать кусок от туши. Это — вторичное распределение. И его нельзя охаракте­ризовать как дележ, хотя не только Телеки, но и Гудолл настаивают на этом. Последняя прямо утверждает, что поедание мяса у шимпанзе носит коллективный ха­рактер, что обладатель первичной доли охотно делится мясом с остальными животными (81. С. 147). Однако приводимый ею на той же самой странице пример по­лностью опровергает это заключение. Один из доминиру­ющих самцов убил детеныша павиана. Другой самец начал клянчить подачку: протягивал руку и хныкал. Чтобы избавиться от просителя, обладатель добычи каж­дые пять минут передвигался на другое место. Проси­тель неуклонно следовал за ним. Когда его оттолкнули в десятый раз, он устроил настоящую истерику и только после этого получил часть добычи. Как сообщает Г. Теле­ки, в течение года он наблюдал сотни случаев, когда одно животное тем или иным путем (успешная просьба, откусывание без спроса, подбирание крошек) получало мясо от другого, но за это время только четыре раза

обладатель мяса добровольно дал часть его другому шимпанзе (458. С. 148).

Г. Телеки утверждает, что после успешной охоты мясо распределялось среди многих членов группы (458. С. 169). Однако приведенные им же факты полностью опровергают это утверждение. Изучаемая ассоциация состояла из 48 шимпанзе. Определенная ее часть почти всегда находилась вблизи места охоты. Однако лишь в одном эпизоде из 12 в потреблении мяса участвовали все пять присутствовавших животных. Еще в двух эпи­зодах в потреблении мяса участвовало более половины (15 из 28 и 9 из 14). В остальных эпизодах участвовало меньше половины (4 из 26,12 из 29, 13 из 31, 4 из 29, 5 из 31, 5 из 34, 8 из 22, 6 из 34, 2 из 12). Важно при этом отметить, что здесь в число потребителей мяса включены и те животные, которые смогли откусить один-два не­больших куска, а также те, что довольствовались по­добранными крошками. Число же животных, получив­ших сравнительно большие куски, колебалось от 1 до 5. И в подавляющем большинстве случаев это были доминирующие животные (458).

Ученые, изучавшие охотничью деятельность у шим­панзе гор Махале, значительно более объективно ха­рактеризуют распределение мяса у этих животных. Как они отмечают, животные, добывшие мясо, проявляют явное нежелание делиться им с другими и склонны к тому, чтобы оставить добычу полностью за собой. Ни широкой, ни добровольной передачи мяса не наблюда­лось (383а. С. 16, 19). Распределение мяса среди жи­вотных регулировалось отношениями доминирования. При этом было отмечено и агрессивное поведение. Чаще всего оно выражалось в форме угрозы. Но имели место и удары кулаком и преследование животного, попы­тавшегося приблизиться к добыче (307. С. 375, 378). Таким образом, ни о каком «дележе» или «разделе» мяса в ассоциации шимпанзе говорить не приходится. Мясо доставалось лишь тому, кто успевал урвать или выпро­сить кусок. Кто не смог этого сделать, оставался ни с чем. Каждый должен был позаботиться сам о себе. Ни ассоциация в целом, ни временные группы животных внутри ее не предпринимали никаких действий, чтобы обеспечить распределение мяса между всеми членами. Иначе говоря, в сфере распределения мяса у шимпан­

зе всецело господствовал зоологический индивидуа­лизм.

В отличие от шимпанзе охота у предлюдей была не случайностью, а необходимостью. Предлюди охотились не от случая к случаю, а постоянно. Регулярная охота сделала потребление мяса систематическим и тем самым вызвала к жизни потребность в этом ценнейшем про­дукте. В результате потребление мяса стало важным условием существования вида, что в свою очередь делало систематическую охоту необходимостью. Но отличие предлюдей от шимпанзе заключалось не только в этом. Они применяли орудия, что позволяло не только успеш­но охотиться на мелких животных, но и убивать круп­ных, справиться с которыми невооруженными руками было невозможно.

В отличие от шимпанзе предлюди нуждались в мясе. Это побуждало каждого из них стремиться получить долю добычи. Предлюди добывали мяса значительно больше, чем шимпанзе. Это делало возможным обеспече­ние им всех членов объединения. Павианы охотились в одиночку. У шимпанзе, вопреки мнению некоторых исследователей, в самом лучшем случае можно обнару­жить лишь слабые зачатки кооперации в охоте. У пред­людей охота на более или менее крупную дичь с не­избежностью должна была приобрести и кооперативный характер, что с необходимостью порождало тенденцию к распределению мяса между всеми участвующими в охоте.

Крупных животных в отличие от мелких невозможно быстро разорвать на части. В течение какого-то времени их должны были поедать на месте, что делало возмож­ным доступ к мясу животных, которые подходили позднее.

Однако вряд ли верным было полагать, что во всех случаях все члены объединения получали доступ к мясу. Этого не наблюдается даже у хищников, питающихся исключительно мясом. А предлюди питались не только мясом. Они продолжали употреблять в пищу растения. И можно с уверенностью сказать, что именно растения, а не мясо составляли большую часть их рациона. Такого мнения придерживаются все исследователи, рассматри­вающие их как животных не растительноядных, а все­ядных. И основания для этого имеются. Как твердо

установлено, растительная пища преобладала в рационе большинства современных низших охотников-собирате­лей, живших в областях, сходных по природным услови­ям с теми, в которых обитали предлюди (342. С. 46, 48). Несомненно, что эти охотники-собиратели стояли значи­тельно выше предлюдей в деле охоты. Но если даже у хищников, питающихся исключительно лишь мясом, не все члены объединения обязательно после каждой охоты получают мясо, то тем в большей степени это возможно было у предлюдей.

Вряд ли возможно нарисовать сколько-нибудь де­тальную картину распределения мяса у предлюдей, тем более что она не могла быть одинаковой во всех объеди­нениях и во всех ситуациях. Конечно, могли быть случаи, когда все члены объединения получали долю добычи. Но скорее всего в каждом данном случае добыча распределялась между частью членов объединения, хо­тя, возможно, и значительной. Всегда долю добычи получали лишь доминирующие животные. Что же каса­ется подчиненных, то в каждом конкретном случае они могли получить, а могли и не получить. Несомненно существование и значительного неравенства в размерах получаемых долей. Доминирующие животные получали лучшие и большие куски, подчиненные — худшие и меньшие.

Распределение мяса между членами объединения определялось как уже сложившейся иерархией, так и теми изменениями в соотношении сил, которые вноси­ла каждая конкретная ситуация.

Кормление потомства. Наряду со взрослыми и по­лувзрослыми членами объединения в его состав входили детеныши. Они тоже с определенного момента нужда­лись в мясе. И вопрос о том, как именно они обеспечива­лись им, очень важен.

Из всех видов обезьян наиболее длительный период незрелости и тем самым зависимости от матери наблюда­ется у шимпанзе. Только с шести месяцев детеныш способен есть твердую пищу, однако последняя не со­ставляет сколько-нибудь значительной части его рацио­на вплоть до двух лет. Кормление молоком прекраща­ется в четыре года и даже позднее. С этого времени молодое животное полностью кормится само. В семь лет молодое животное может существовать независимо от

матери, а в 10 лет достигает физической зрелости (81; 252; 253; 403).

У шимпанзе отмечены случаи, когда детеныш просит у матери и получает из ее рук пищу. Именно с этим, по-видимому, связано наличие у этих обезьян просительно­го жеста, с которым одно животное обращается к друго­му. И с таким же жестом обращаются не только детены­ши, но и взрослые животные (252; С. 472; 320. С. 133). Однако даже в раннем возрасте такого рода кормление происходит лишь от случая к случаю, а в последующие годы совсем сходит на нет. Во всех зарегистрированных эпизодах мать давала пищу лишь по просьбе детеныша и не всегда охотно. И это вполне объяснимо. Настоятель­ной необходимости в кормлении детей у шимпанзе не существует. К тому времени, когда прекращается кор­мление молоком, детеныши уже развиты физически и обладают навыками добывания растительной пищи.

У предлюдей существовала потребность в мясе. Поэтому для нормального развития детеныш обязатель­но должен был получать какое-то количество мяса, по крайней мере с того времени, когда он переставал сосать грудь. Если допустить, что физическое развитие предлю­дей шло теми же темпами, что у шимпанзе, то в таком случае молодые особи по крайней мере до семи, а может быть, до десяти лет не только не были способны прини­мать активное участие в охоте, но главное — не были способны на действия, которые могли бы обеспечить получение доли добычи. Как мы уже видели, просьбы, просительные жесты к числу таких действий не отно­сятся. Их успех никогда не гарантирован. Поэтому предлюди могли жить и развиваться только при условии, если у них возникли формы обеспечения детенышей мясом, подобные тем, что наблюдаются у гиеновых собак. Они должны были возникнуть у предлюдей даже в том случае, если бы физическое созревание у них шло такими же темпами, как у шимпанзе. Однако американ­ский исследователь Э. Мэн на основе анализа детских челюстей из Таунга, Стеркфонтейна, Макапансгата, Кромдрай и Сварткранса пришел к выводу, что прореза-ние и развитие зубов у детенышей австралопитеков носило такой же замедленный характер, как и у совре­менных детей. Соответственно замедленным было у них и физическое созревание вообще (355; 356).

Нельзя точно сказать, сколько именно лет длилось детство у предлюдей. Но вряд ли можно сомневаться в том, что оно было более продолжительным, чем у шим­панзе. Можно спорить о том, насколько в этом отноше­нии предлюди были ближе к людям, чем к шимпанзе, но несомненно, что они занимали промежуточное положе­ние между теми и другими. Поэтому только привлечение данных о людях может помочь установить, к каким именно последствиям могло привести удлинение дет­ства.

И полезным в этом отношении могут оказаться не любые данные, а прежде всего факты, относящиеся к низшим охотникам-собирателям. Так, у австралийцев племени питьянтьяра дети с довольно раннего возраста начинали участвовать в собирательстве. Однако даже в возрасте 10 лет они собственным трудом обеспечивали лишь 25 % своего рациона (460). Подобная ситуация, вероятно, была типичной для низших охотников-собира­телей.

Таким образом, удлинение срока физического созре­вания неизбежно должно было привести к появлению такого периода в развитии индивида, когда он после окончания кормления молоком был не способен сам полностью обеспечить себя пищей. Причем речь идет о неспособности обеспечить себя не каким-либо особым видом пищи, например мясом, а пищей вообще. Взрос­лые предлюди должны были обеспечивать детенышей в течение определенного периода если не полностью, то по крайней мере частично пищей. Необходимостью было обеспечение их растительной пищей. Естественно, что здесь в роли кормильца выступала мать. Случайное, эпизодическое кормление детеныша растительной пи­щей, которое наблюдается у шимпанзе, при переходе к предлюдям стало постоянным и систематическим де­лом. Но особую важность приобрело обеспечение дете­нышей мясом.

Стадо предлюдей скорее всего по своей структуре напоминало объединение павианов саванны. Как свиде­тельствуют данные, последнее состоит из трех основных компонентов: самок с детенышами, мощных зрелых самцов, образующих центральную группу, и находя­щихся на периферии молодых самцов и подростков. Внутри центральной группы всегда существует иерар­

хия. Но независимо от положения, занимаемого в цен­тральной группе, каждый ее член доминирует над периферийными самцами и самками. В этом смысле все самцы, принадлежащие к центральной группе, являются доминирующими, а все самцы, принадлежащие к пери­ферийной группе, подчиненными. Среди периферийных самцов, а также самок тоже существует своя иерар­хия.

В пользу предположения о том, что стадо предлюдей имело подобную или сходную структуру, свидетельству­ет наличие по существу тех же трех групп (группы доминирующих самцов, группы подчиненных самцов и самок с детенышами) в ассоциации шимпанзе Гомбе, по крайней мере в 1968 — 1969 гг.

Основными охотниками у предлюдей были самцы центральной группы. В охоте участвовали также подчи­ненные самцы, а может быть, и бездетные молодые самки. Так как охота у предлюдей носила систематиче­ский характер, взрослые самцы, вероятно, нередко в по­исках добычи отделялись на время от стада. Если добыча была убита там, где в настоящее время находилось стадо, то проблема обеспечения детенышей мясом решалась просто: их подпускали к туше, и они наедались до­сыта. Но добыча могла быть убита взрослыми самцами сравнительно далеко от стада. Гиеновые собаки в таком случае, пока детеныши были малы, приносили им мясо. Предлюдям, разумеется, было легче носить мясо, чем собакам. Они обладали свободными верхними конечностями. Однако считать доказанным, что они с самого начала поступали именно так, нельзя.

Гиеновые собаки приносили мясо детенышам пото­му, что те в течение определенного времени были прикованы к одному месту — логовищу. В это время детеныши не могли либо совсем передвигаться, либо передвигаться на сколько-нибудь большие расстояния. А постоянно переносить их взрослые животные не могли в силу своих морфологических особенностей.

В отличие от гиеновых собак обезьяны, в частности шимпанзе, постоянно носят детенышей до тех пор, пока последние не оказываются способными передвигаться самостоятельно. Нет оснований думать, что у предлюдей дело обстояло иначе. Поэтому если добыча была убита далеко, то взрослые самцы вполне могли привести дете-

нышей и самок, несущих детенышей, а тем самым и всех вообще остальных членов стада к туше, а затем позво­лить детенышам есть досыта. Тем самым определенная возможность доступа к добыче открывалась и для самок. Более того, возможно, что самкам с детенышами, кото­рые сами еще не были способны питаться мясом, также предоставлялся более или менее свободный доступ к до­быче. Такая форма поведения вполне могла выработать­ся в рамках биологической формы движения материи. Что же касается свободного доступа детенышей к мясу, то такой порядок неизбежно должен был возникнуть под воздействием отбора.

Глава третья

Возникновение

производственной деятельности. Стадо поздних предлюдей

чальный характер производственной деятельности. На­ряду с деревянными и костяными орудиями предлюди использовали камни. Шимпанзе в охоте не пользуются никакими орудиями. Однако случаи, когда они, не зани­маясь охотой, бросали камни в павианов, зафиксированы (81. С 150 — 151). Предлюди, вероятно, использовали камни для защиты от врагов. Вполне возможно, что они применяли их и в процессе охоты и почти несомнен­но использовали камни для сдирания шкур, резания мяса, дробления костей. Вполне понятно, что содрать шкуру, разрезать мясо можно было только при помощи камня, имеющего острые режущие края. А найти такие камни было нелегко.

Систематически оперируя каменными орудиями, предлюди неизбежно должны были сталкиваться со случаями, когда одни камни ударялись о другие, разби­вались, вообще претерпевали изменения. В результате могли появляться такие осколки, которые были более пригодны для применения в качестве орудия, чем исход­ные объекты. Если первоначально это происходило случайно, то в дальнейшем, по мере накопления опыта, предлюди намеренно начинали разбивать одни камни при помощи других, а затем выбирать из числа образо­

вавшихся осколков наиболее пригодные для использова­ния в качестве орудий. Как показали эксперименты, простое бросание камня на глыбу или глыбы на камень помимо бесформенных обломков нередко дает отщепы правильной формы и с выраженным острым краем (93. С. 9-10).

Так постепенно произошел переход к изготовлению орудий. Изготовление орудий было вызвано к жизни потребностями деятельности по приспособлению к среде с помощью орудий. И, возникнув, оно оказало обратное воздействие на последнюю, превратив ее из деятельно­сти по приспособлению к среде с помощью природных орудий в деятельность по приспособлению к среде с по­мощью искусственных орудий. Тем самым на смену праорудийной деятельности пришла подлинная орудий­ная, включавшая в себя два компонента: 1) деятельность по изготовлению орудий — орудийно-созидательную и 2) деятельность по присвоению предметов природы с по­мощью этих изготовленных орудий — орудийно-присва-ивающую или орудийно-приспособительную.

Орудийно-созидательная деятельность была произ­водственной в буквальном значении этого слова. В про­цессе ее создавались, производились орудия. Но появле­ние производственной деятельности еще не означало возникновения производства в том смысле, который вкладывается в этот термин марксизмом, ибо производ­ственных отношений еще не было.

Самые первые орудия, с помощью которых изго­товлялись другие орудия, по всей вероятности, были каменными. Лишь при их помощи могли создаваться не только каменные, но и деревянные орудия. Поэтому каменная техника была основной, ведущей.

Самой древней техникой изготовления каменных орудий было разбивание. При этом сам процесс про­изводства происходит без контроля со стороны произво­дящего существа. Результаты его всецело зависят от случайного стечения обстоятельств. Иначе говоря, тако­го рода техника не предполагает и не требует мышления, воли, а тем самым и языка.

С зарождением производственной деятельности ран­ние предлюди превратились в поздних предлюдей. По­следние были существами, которые вплотную подошли к порогу, отделяющему животных от человека. Именно

поздними предлюдьми, а не людьми были существа, получившие название хабилисов.

Вопрос о времени появления производственной дея­тельности нельзя считать окончательно решенным.

Огромный интерес вызвали в свое время находки в конце 60-х годов XX в. обработанных камней, т. е. искусственных, а не естественных орудий, в долине реки Омо (Эфиопия). Древнейшие из этих орудий были первоначально отнесены ко времени около 3 млн лет. Считалось, что они принадлежат к слою С формации Шунгура. В дальнейшем возраст этих находок был пересмотрен. Их стали датировать 2,4—2,7 млн лет. Однако все каменные орудия, которые считались столь древними, были обнаружены либо на поверхности, либо в переотложенном состоянии, что исключало возмож­ность сколько-нибудь точной их датировки. Самые древ­ние орудия, которые находились, несомненно, in situ, т. е. в непотревоженном состоянии, были первоначально обнаружены только в слое F Шунгуры. Их возраст равен примерно 2,04 млн лет (371. С. 468 — 471). Другая да­та — 2,0 ± 0,1 (205.1. С. 195). В дальнейшем появились сообщения, что орудия были найдены и в слое Е Шунгу­ры. Их возраст — между 2,0 и 2,2 млн лет (205. I. С. 196). Имеется и еще одна датировка орудий из Е и F Шунгуры - 1,93-2,06 млн лет (205. I. С. 175).

Почти одновременно с находками в Омо каменные орудия были обнаружены на восточном берегу озера Туркана в формации Кооби-Фора. Они были связаны с туфом KBS, возраст которого методом аргонового (аргон 40/39) анализа первоначально был определен в 2,61 ± 0,26 млн лет. Однако эта датировка с самого начала была поставлена под сомнение рядом палеонтоло­гов; они указывали, что фауна, лежащая ниже туфа KBS, очень сходна с той, что в районе Омо датируется 2 млн лет. В дальнейшем использование как калий-аргонового, так и аргонового методов дало для туфа KBS цифры: 1,8 ±0,1 млн лет (235), 1,87 ±0,04 млн лет (255), 1,89 ±0,01 млн лет (364), 1,88 ±0,02 млн лет (363).

Наиболее древние орудия в Олдовайском ущелье датируются и 1,8 ± 0,13 млн лет и 1,89 млн лет (281. С. 368; 333. С. 477). В последние годы каменные орудия найдены в Афаре. Возраст их в районе Среднего Ава­

ша — между 2 и 2,5 млн лет (204. С. 29), Када Хадара — возможно, около 2,5 млн лет (299. С. 585), Када Гоны — 2,5 млн лет (261а. С. 348). Все эти даты нуждаются в подтверждении. И наконец, каменные орудия воз­растом свыше 2 млн лет обнаружены в Ишанго (Заир) (503а).

Из самых древних орудий, известных ныне и более или менее точно датированных, наиболее изучены те, что найдены в cnoeF Шунгуры. Их возраст слегка превыша­ет 2 млн лет. И эти орудия являются именно такими, какими и должны быть наиболее ранние каменные изделия.

Орудия эти малы. Их средний размер не превышает 20 мм. Это не что иное, как осколки вдребезги разбитых небольших галек или кусков кварца и лавы. Крайне редки отщепы или фрагменты отщепов. Не обнаружено орудий с вторичной ретушью. Изредка встречаются эк­земпляры с поврежденными, по-видимому, в процессе использования краями. Нет не только стандартизован­ных, но и вообще сколько-нибудь различимых форм орудий, что исключает их классификацию (205. I. С 195; 282. С. 488-490; 371. С. 477-480). По словам одного из исследователей, здесь нет какой-либо оче­видной систематической техники изготовления орудий (371. С. 477). Утверждая это, он имеет в виду отсутствие приемов, результатом которых было бы появление ору­дий более или менее определенных форм.

Все особенности древнейших каменных орудий сви­детельствуют, что они были результатом не волевой, сознательной, а условно-рефлекторной деятельности. Однако определенный прогресс возможен был и в услов-норефлекторной форме. Уже в индустрии KBS Кооби Форы наряду с простыми осколками разбитых галек и желваков камня появляются несколько более совер­шенные орудия, хотя первые качественно преобладают, составляя основную массу (282. С. 488).

В Олдовайском ущелье представлена целая последо­вательность развития каменной индустрии. С хабилиса-ми, т. е. поздними предлюдьми, связаны орудия пласта I и нижней части пласта II. Эти орудия представляют собой более высокую стадию эволюции условнорефлек-торной производственной деятельности, чем орудия Шунгуры и большинство орудий KBS Кооби Форы.

В различных местонахождениях предчеловеческих сло­ев Олдовая процент простых осколков разбитых галек и каменных желваков колеблется от 1 до 8. Все осталь­ные орудия относятся к более совершенным формам (282. С. 488).

Более совершенные орудия предчеловеческих слоев Олдовая — результат более высокой, чем разбивание, техники обработки камня — техники раскалывания. Ре­зультатом раскалывания желвака или гальки могли быть два меньших по размеру желвака. Самым важным видом раскалывания было откалывание или отбивание. Некоторые археологи рассматривают переход от разби­вания к откалыванию как важнейший шаг в развитии каменной техники (282. С. 490; 119; 205. II. С. 26). Когда объектом действия был желвак, то результатом откалы­вания были, с одной стороны, отбитый, отколотый отщеп, а с другой — оббитый желвак. Использоваться в качестве орудия мог как первый, так и второй.

В одних случаях куски камня шли в дело сразу после откалывания, в других — подвергались дальнейшей об­работке. Желвак оббивался дальше: от него откалыва­лись новые отщепы. Обработке мог подвергнуться и от­щеп: его обтесывали путем отбивания более мелких осколков. Само собой разумеется, что различие между желваком и отщепом весьма относительно. Иногда от­щеп был столь массивным, что по существу представлял небольшой желвак. Однако, несмотря на всю относитель­ность, грань между желваком и отщепом существовала. Орудия той эпохи грубо могут быть условно подразделе­ны на две основные группы: орудия из желваков и ору­дия из отщепов. Среди первых основными формами были чопперы и полиэдры (многогранники). К ним же отно­сятся сфероиды и дискоиды, представляющие собой разновидности многогранников. Среди орудий на отще-пах преобладали ножи. Кроме обработанных камней и многочисленных отходов производства на стоянках встречаются необработанные камни, принесенные изда­лека,— манупорты. Манупорты, так же как многогран­ники, использовались для нанесения сильных ударов.

Многообразие форм олдовайских орудий отнюдь не свидетельствует о высоком уровне развития каменной техники предлюдей, существовании разнообразных от­работанных приемов обработки камня. Наоборот, оно

являлось следствием неразвитости производственной де­ятельности. В силу того что производственная деятель­ность носила условнорефлекторный, а не волевой, созна­тельный характер, ее результаты зависели во многом не столько от собственных усилий производителя, сколько от случайного стечения обстоятельств. Как следствие среди олдовайских орудий трудно найти такие, которые полностью похожи друг на друга. Разнообразие олдовай­ских орудий не было многообразием стандартизованных форм орудий, как это имеет место на высших стадиях развития каменной индустрии. Характерная особен­ность олдовайских орудий состояла в том, что для их выделывания, как выражается Дж. Д. Кларк, «не суще­ствовало каких-либо установленных норм». Отсюда он делает вывод, что «подобные коллекции орудий могут относиться к самому началу эпохи обработки камня» (64. С. 61).

Кроме обработанных и необработанных камней по­здние предлюди в качестве орудий употребляли также кости животных. Об этом свидетельствуют следы изна­шивания на некоторых костных остатках. Одни ученые считают, что можно говорить лишь об использовании, но отнюдь не о преднамеренной обработке костей (там же. С. 63). Другие утверждают, что хабилисы обрабаты­вали кости, изготовляя орудия (332. С. 235, 246).

О назначении всех этих, как каменных, так и костя­ных, орудий можно лишь догадываться. Важную роль играют эксперименты, которые проводились исследова­телями. Отщепы — эффективное орудие для резки и све­жевания мяса, а чопперы — для заострения палок, кото­рыми легко выкапывать скрытые в земле съедобные растения или обитающих в норках мелких животных. Чопперы, используемые по принципу пилы, годились для резки, а многогранники, манупорты могли приме­няться для дробления костей и разделки плотных кусков кожи, для разбивания орехов и толчения волокнистых частей растений, с тем чтобы сделать их пригодными для употребления в пищу (64. С. 63). Обломанные и раско­лотые длинные кости конечностей животных выполняли функции режущих, скоблящих и колющих орудий (332. С. 246).

Стоянки и орудийно-приспособительная деятель­ность. Обработанные камни могут встречаться пооди­

ночке, в переотложенном состоянии. Однако нередко исследователи находят на ограниченной площади, при­чем in situ, целые скопления орудий, отходов производ­ства и манупортов. Во многих случаях на том же самом ограниченном участке вместе с каменными орудиями обнаруживается скопление костей различных живот­ных. Эти факты трудно объяснить, не допустив, что перед нами не что иное, как стоянка поздних предлю­дей.

Не ограничиваясь констатацией наличия стоянок у поздних предлюдей, исследователи предпринимают попытки их классификации. Выделяются две их основ­ные разновидности. К стоянкам первого типа принадле­жат такие, где все члены объединения поздних предлю­дей жили в течение по крайней мере нескольких дней. От них археологически неотличимы те, куда предлюди не­сколько раз возвращались после более или менее дли­тельного перерыва для кратковременного пребывания. В англоязычной литературе стоянки этого типа именуют «жилыми местами», «домашними базами», «домашними базовыми лагерями». Мы будем именовать их стойбища­ми.

К стоянкам второго типа относятся такие, где группы предлюдей, не обязательно совпадавшие с объединения­ми, занимались разделкой туши животного. Их обычно именуют «местами» или «пунктами убийства (раздел­ки)». Мы будем называть их разделочными стоянками.

В одном из стойбищ местонахождения DK Олдо­вая I был обнаружен круг из камней. По мнению М. Ли­ки, он был, вероятно, основой грубого ветрового заслона или просто укрытия. На основе анализа расположения костей и орудий М. Лики предположила также, что в стойбище местонахождения FLK Олдовая I, в котором были найдены остатки зинджантропа, центральная пло­щадка была окружена (возможно, лишь с юга и востока) ветровым заслоном (332. С. 94, 260, 261).

В стоянках с олдовайскими орудиями обнаружены остатки самых разнообразных животных: рыб, амфибий, рептилий, птиц, несекомоядных, грызунов, хищников, антилоп, лошадей, жирафов, бегемотов, слонов. Однако, хотя употребление мяса поздними предлюдьми и бес­спорно, все же большую часть их рациона составляла не животная, а растительная пища. Поздние предлюди, как

и шимпанзе, вероятно, употребляли в пищу насекомых, яйца птиц и т. п.

Преобладающее число остатков на стоянках олдовай-ской культуры принадлежит животным мелких и сред­них размеров. Кости крупных животных встречаются реже. На вопрос, каким именно образом они оказались на стоянках поздних предлюдей, нельзя дать однознач­ного ответа. В одних случаях кости находятся там, где животного застигла смерть. В качестве примеров разде­лочных стоянок приводят обычно две в Олдовайском ущелье: одну в 6-м уровне FLK North пласта I и другую в одном из уровней FLK North пласта II. В первой из них был обнаружен почти полный скелет слона, который первоначально был погружен в глину. Рядом с ним находилось 123 орудия (332. С. 59, 64, 262; 218. С. 24). Во второй были найдены расчлененные остатки диноте­рия, который тоже первоначально был погружен в гли­ну, и вместе с ним 39 орудий и манупортов (332. С. 85, 262). Не исключая полностью возможности простого случая, М. Лики в то же время склоняется к мнению, что животные были загнаны хабилисами в болото, а затем убиты (там же. С. 262). Другие авторы более осторожны. Дж. Д. Кларк полагает, что здесь вероятны как смерть от естественных причин, так и убийство хабилисами (64. С. 64). Обе возможности допускает Г. Айзек (280. С. 289). Во всяком случае не подлежит сомнению, что хабилисы уже умели разделывать туши крупных жи­вотных. К описанным выше примерам можно добавить находку остатков гиппопотама в стоянке HAS Кооби Форы (282. С. 499; 319а. С. 81).

Во всех трех случаях нахождение костей на стоянке объясняется тем, что животные были на этом месте убиты или погибли от иных причин. Однако ко многим другим стоянкам такое объяснение непримени­мо. Одновременное нахождение на стойбище костей нескольких животных, да к тому же принадлежащих к разным видам, можно объяснить только тем, что эти животные или отдельные их части были принесены поздними людьми с того места, где были убиты.

Все исследователи в настоящее время согласны с тем, что поздние предлюди приносили мясо в стойбище. Отсюда многие из них делают вывод, что у хабилисов уже существовал его дележ (64. С. 65—66; 285. С. 537 —

548). Некоторые из них полагают, что хабилисы делили между собой и растительную пищу (64. С. 65—66). Однако нельзя не отметить, что приносить в стойбище мясо — это далеко не то же самое, что делиться им в том смысле, в котором слово «дележ» употребляется для обозначения практики и отношений распределения в первобытном обществе. Добычу в логовище приносят и некоторые хищники, однако никакого дележа в ука­занном смысле у них не существует. Наблюдается лишь обеспечение мясом детенышей. Скорее всего можно предположить, что и у поздних предлюдей оно приноси­лось для кормления детей. Отдельные животные пред­ставлены в стоянках олдовайской культуры только немногими частями скелета, что в наибольшей степени относится к крупным млекопитающим (там же. С. 63 — 67). Одно из объяснений состоит в том, что животное даже средних размеров трудно было принести целиком. Дж. Д. Кларк предполагает, что наличие в стойбище лишь части костей животного, возможно, говорит о том, какую важную роль в питании предлюдей играла па­даль. Другое его объяснение состоит в том, что часть туши разделывалась и съедалась вне стойбища (там же. С. 64). Оно нам представляется более близким к истине. Когда группа взрослых самцов убивала жи­вотное, то часть мяса съедалась на месте, а другая доставлялась в стойбище для кормления детей. Вполне понятно, что в результате доступ к мясу открывался и для взрослых самок, однако само по себе это еще не дает права говорить о существовании дележа в объедине­нии предлюдей.

Как полагают некоторые исследователи, у хабилисов уже появились средства, при помощи которых они пере­носили мясо, а также растительную пищу,— нечто вроде корзин, сумок, мешков (280. С. 284). Сказать что-либо определенное по этому вопросу трудно. Мясо можно приносить и не пользуясь какими-либо средствами. Что­бы перенести растительную пищу, ее нужно предвари­тельно собрать в какое-либо вместилище. Однако нет никаких данных, которые свидетельствовали бы о том, что поздние предлюди не только потребляли раститель­ную пищу на месте, но и приносили ее в стойбище.

Кроме мяса существуют предметы еще одного рода, которые в ряде случаев, безусловно, приносились на

стоянки извне. Это необработанные камни и орудия. Так, ближайшие места, где можно было бы найти камни, из которых сделана часть орудий стоянок Шунгуры, нахо­дились в нескольких километрах к востоку от них. А главные источники материалов для орудий были расположены еще дальше — в 20—30 км (371. С. 480). Переносить мелкие камни, а также орудия, не пользуясь каким-либо вместилищем, возможно, но трудно. Это служит определенным доводом в пользу предположе­ния о появлении у поздних людей подобия корзин, сумок.

Открытие стойбищ поздних предлюдей проливает свет и на некоторые другие стороны их жизни. Стойбища поздних предлюдей всегда располагались вблизи воды. Предлюди нуждались в ней для утоления жажды, кото­рая всегда возникает при употреблении сырого мяса. Такое местоположение стойбища создавало наилучшие возможности для охоты. И наконец, места вблизи воды в тропиках имеют густой растительный покров. Это не только обеспечивало изобилие растительной пищи, но и давало возможность в случае опасности укрыться на деревьях. Нередко стойбища поздних предлюдей распо­лагались в руслах водных потоков, прорезавших са­ванну, по берегам которых росли деревья и кусты. Это позволяло поздним предлюдям далеко проникать в от­крытую местность и в то же время всегда находить укрытие в густой растительности (64. С. 66 — 67; 282. С. 499—501). В целом места обитания поздних предлю­дей в Восточной Африке отличались многообразием природных условий: берега озер и рек, тростниковые заросли, открытая саванна, приречный лес, а кое-где и настоящий тропический лес.

Объединения поздних предлюдей и отношения меж­ду полами. Крайне сложен вопрос о характере объедине­ния у поздних предлюдей.

Подавляющее большинство зарубежных исследова­телей рассматривает элементарную семью как такую форму организации, которая необходима и тем самым исконно присуща человеку. Они даже не допускают мысли, что люди могут жить без элементарной семьи, лишь по-разному решая вопрос о времени ее появления. Одни из них считают, что группа, состоящая из самца, самки и детенышей, существовала уже у австралопите­

ков, другие полагают, что элементарная семья возникла вместе с хабилисами, третьи связывают ее появление с переходом к питекантропам (212; 241; 242; 284; 325; 480).

Однако общие положения, из которых исходили эти исследователи, нельзя признать правильными. Вопреки их мнению, элементарная семья существовала не у всех известных этнографии народов (254). Но главное не в этом. Многочисленные данные свидетельствуют, что в обществе сформировавшихся людей индивидуальному браку исторически предшествовал групповой, исклю­чавший существование элементарной семьи. Индивиду­альный брак и элементарная семья в самом крайнем случае возникли спустя определенное время после пере­хода к позднему палеолиту и появления человека совре­менного физического типа (125). Но если элементарной семьи не существовало даже у первых готовых людей, то ее заведомо не могло быть ни у формирующихся людей, ни тем более у предлюдей.

Не ограничиваясь общими рассуждениями, назван­ные исследователи пытаются и более конкретно обосно­вать положение о возникновении элементарной семьи на столь ранних стадиях эволюции. Они утверждают, что с появлением охоты произошло разделение труда между полами: охота стала исключительным занятием взрос­лых самцов, а уделом взрослых самок — соответственно собирательство. Следствием было возникновение эконо­мической, как они се называют, зависимости между взрослыми самцами и обремененными детенышами сам­ками. Самки и детеныши нуждались в мясе, которое могли доставить только самцы. Взрослые самцы, зани­мавшиеся охотой, нуждались в растительной пище, которой их могли снабдить только самки. Каждый взрос­лый самец стал снабжать мясом определенную самку и ее детенышей. Данная самка стала взамен обеспечи­вать его растительной пищей. Так, по их мнению, возникла элементарная семья, ничем по существу не отличающаяся от той, что существовала у известных этнографии народов, находившихся на стадии перво­бытного общества.

Данная концепция получила столь широкое распро­странение в зарубежной, а отчасти и в советской науке, что на ней необходимо остановиться.

В первобытном обществе действительно существует разделение или, точнее, распределение труда между полами. В большинстве обществ низших охотников-собирателей охотой занимались преимущественно муж­чины, а собирательством — женщины. Тем самым во всех данных обществах действительно существовала тес­нейшая хозяйственная связь между мужчинами и жен­щинами. Циркуляция пищи между мужчинами и жен­щинами была необходимым условием существования как тех, так и других.

Ничего похожего не наблюдается у современных человекообразных обезьян. Ничего похожего не могло существовать и у антропоидов — предков человека. Опи­санное выше распределение видов деятельности между полами возникло на какой-то стадии эволюции, причем в качестве явления универсального.

Отвлекаясь пока от времени возникновения этого явления, поставим вопрос: могло ли его появление даже на человеческой (не говоря уже о предчеловеческой) стадии развития, взятое само по себе, привести к тем результатам, о которых говорят сторонники рассматри­ваемой концепции, т. е. к сложению элементарной семьи?

С распределением указанных двух видов деятельно­сти между полами возникла настоятельная необходи­мость циркуляции пищи между мужчинами и женщина­ми. Но почему, спрашивается, она должна была с необхо­димостью приобрести форму движения продукта между одним определенным мужчиной, с одной стороны, и од­ной определенной женщиной — с другой? Никто из сторонников данной концепции даже не пытается отве­тить на этот вопрос. Они просто не допускают мысли о существовании какой-либо иной формы обращения пищи между мужчинами и женщинами внутри перво­бытной группы.

А между тем этнографические данные свидетель­ствуют об ином. У всех известных науке низших охотни­ков-собирателей была элементарная семья, существо­вавшая у них по меньшей мере многие тысячелетия. И тем не менее ни в одном из этих обществ циркуляция пищи не замыкалась в рамках элементарной семьи. Охотник, даже в одиночку добывший животное, обяза­тельно должен был делиться мясом, причем нередко

в первую очередь с остальными членами коллектива и только потом со своей семьей. Человек, получивший долю мяса, добытого им совместно с другими, тоже должен был делиться с целым рядом членов коллектива, не входящих в состав его элементарной семьи. Послед­няя не является исключительной ячейкой потребления. Даже в тех случаях, когда каждая семья питается от­дельно у особого костра, в ее трапезе, как правило, может принимать участие любой член коллектива. К тому же между раздельно питающимися семьями обычно суще­ствует непрерывная циркуляция пищи. Все эти явления наблюдаются и тогда, когда в первобытном коллективе безраздельно господствует довольно поздняя форма пер­вобытных социально-экономических связей — раздело-дележные и даче-дележные отношения (128).

Но особый интерес представляет такое положение, когда в первобытном коллективе хотя бы на время на первый план выступают самые ранние из всех социаль­но-экономических связей — разборно-коммуналистиче-ские отношения. В таких случаях семья нередко пол­ностью отходит на задний план. Она не выступает даже как потребительская ячейка. Когда дело доходит до распределения, весь коллектив отчетливо делится на две группы: одну из них составляют мужчины, другую — женщины и дети. Мясо, добытое мужчинами, поступает как той, так и другой группе. Так же обстоит дело и с растительной пищей, собранной женщинами. Каждая из этих групп потребляет пищу, поступающую в ее распо­ряжение, отдельно (127).

К этому следует добавить, что у многих народов, находящихся на самых разных стадиях эволюции перво­бытного общества, существовал обычай, согласно кото­рому женщины и дети должны были питаться отдельно от мужчин. Столь же широко был распространен среди них порядок, когда совместно ели люди, принадлежащие к разным семьям.

Таким образом, возникшая с разделением видов добывания пищи между полами потребность в ее цирку­ляции между мужчинами и женщинами не требовала с необходимостью возникновения элементарной семьи. Она вполне могла быть и была удовлетворена установле­нием циркуляции пищи между всеми мужчинами груп­пы, вместе взятыми, и всеми женщинами, тоже вместе

взятыми. Правда, вряд ли было бы правильным считать, что с появлением разделения труда между полами муж­чины и женщины сразу стали питаться раздельно. Скорее всего первоначально, когда убивалось крупное животное, все члены группы собирались и совместно ели мясо.

Для сторонников рассматриваемой концепции воз­никновение охоты и мясоедения при сохранении пита­ния растениями равносильно появлению разделения труда между полами. Именно с этим связано утвержде­ние некоторых из них, что половое разделение труда существовало уже у австралопитеков, не говоря о хаби-лисах.

С тем, что у предлюдей охотой занимались преиму­щественно самцы, согласиться можно. Вряд ли, на наш взгляд, можно сомневаться в том, что они обеспечивали мясом детенышей. Часть добытого ими мяса доставалась и самкам. Но разделение труда предполагает, что разные группы не только занимаются различными видами дея­тельности, но что между ними происходит циркуляция продуктов этих форм деятельности. Однако имеются ли основания полагать, что взрослые самки снабжали сам­цов растительной пищей? И в связи с этим еще вопрос: можно ли считать, что взрослые самки предлюдей уже занимались собирательством?

На первый взгляд данный вопрос выглядит риториче­ским. Несомненно, что не только предлюди, но и обезь­яны рвут плоды, листья, подбирают съедобные объекты, а затем едят их. Однако является ли эта деятельность собирательством в том смысле, в каком это слово упот­ребляется применительно к первобытному обществу? Ответ может быть только отрицательным.

Никто не назовет собирательством действия коровы, пасущейся на лугу, она просто пасется, кормится. Точно так же кормится обезьяна. Различие между коровой и обезьяной лишь в том, что у первой пища поступает прямо в рот, у второй чаще всего оказывается вначале в руке, а затем попадает в рот. Наличие в пищевой дея­тельности обезьяны двух звеньев, из которых первое представляет собой функцию такого органа, который не является непосредственной частью пищеварительного аппарата, таит в себе возможность их отрыва друг от друга. Отдельные случаи этого встречаются у обезьян.

Так, самка шимпанзе, сорвав плод, может не съесть его, а отдать детенышу.

У предлюдей матери, вероятно, уже не от случая к случаю, а систематически отдавали сорванные расте­ния детенышам. Но и такого рода деятельность вряд ли можно назвать собирательством. И здесь мы имеем дело с кормлением. Отличие только в том, что животное кормится не само, а кормит другое. Однако такого рода систематическое кормление — важный шаг на пути к со­бирательству.

Само же собирательство начинается лишь тогда, когда сорванные плоды, листья, выкопанные корни и т. п. вначале сосредоточиваются в одном месте и лишь затем потребляются. Конечно, потребление не обяза­тельно должно следовать сразу же за сбором. В период между сбором и потреблением могут иметь место такие моменты, как транспортировка, дальнейшая концентра­ция собранной пищи, переработка ее, хранение и т. п.

Можно допустить, что у поздних предлюдей матери вначале собирали пищу в кучки и лишь затем отдавали ее детенышам. Часть собранной пищи взрослые самки могли приносить в стойбище с тем, чтобы есть самим и кормить детенышей. Иначе говоря, можно допустить появление зачаточных форм собирательства у поздних предлюдей. Однако никакими фактами, подтверждаю­щими это предположение, наука не располагает. Тем более нет абсолютно никаких данных, которые свиде­тельствовали бы о том, что взрослые самки собирали пищу специально для взрослых самцов, хотя последние, конечно, могли завладеть частью собранной и прине­сенной в стойбище самками пищи в случае, если по­добного рода практика уже возникла.

Таким образом, никаких материалов, которые свиде­тельствовали бы о существовании у поздних предлюдей разделения труда между полами в том смысле, в каком оно наблюдается в первобытном обществе, нет.

Что касается концепции о возникновении подлинной элементарной семьи еще на самых ранних стадиях эво­люции, может быть, даже у предлюдей, то отметим, что среди ее сторонников существуют по крайней мере два направления. Сторонники первого считают элементар­ную семью единственной формой объединения у пред­людей. Как полагают некоторые из них, так же обстояло

дело у питекантропов (31. С. 107—112). Сторонники второго придерживаются взгляда, что элементарная семья у предлюдей и формирующихся людей входила в состав более крупного объединения. Даже если до­пустить, что элементарная семья у предлюдей и форми­рующихся людей существовала, с уверенностью можно сказать, что она не могла представлять самостоятельного объединения. Такое объединение неизбежно было бы нестабильным. Смерть любого взрослого ее члена делала оставшуюся ее часть неспособной к существованию. Группа, в которую входил лишь один взрослый самец, не могла успешно защищаться от хищников. Если учесть, что взрослый самец должен был время от времени остав­лять самку с детенышами одних, а сам уходить на охоту, то изолированное существование этой группы представ­ляется совершенно невероятным. При наличии такой группы как единственной формы организации индиви­ды, достигшие зрелости, должны были покидать ее и жить некоторое время в одиночестве. К этому можно добавить, что взрослый самец вряд ли мог бы в одиночку успешно охотиться на животных даже средних разме­ров, не говоря уже о крупных.

По этим причинам элементарной семьи как самостоя­тельной единицы не могло быть у ранних предлюдей. Тем более исключено ее существование у поздних пред­людей, которые не только использовали естественные предметы, но и изготовляли орудия. Совершенствование производственной деятельности возможно было только в рамках сравнительно крупного и стабильного объеди­нения, обеспечивающего передачу опыта от поколения к поколению.

О том, что поздние предлюди жили именно такими объединениями, свидетельствуют данные археологии. Ученые испытывают затруднения, когда пытаются уста­новить, сколько именно индивидов входило в состав групп, обитавших на стойбищах хабилисов. Однако осо­бенности этих стойбищ свидетельствуют о том, что данные группы не могли быть элементарными семьями, что они включали в свой состав несколько взрослых самцов и самок (64. С. 65—66, 87—88).

При решении вопроса о характере отношений между полами в стаде поздних предлюдей необходимо прежде всего принять во внимание, что начиная еще с пред­

шествующей стадии развитие физиологии размножения предлюдей пошло по линии, которая в конечном счете должна была привести к исчезновению эструса.

Трудно со всей определенностью сказать, исчез ли полностью эструс на стадии поздних предлюдей. Если он все же продолжал в какой-то степени сохраняться, то так же, как и прежде, в начале астрального периода до­ступ к самке возможен был и для подчиненных самцов, а в дальнейшем она монополизировалась одним из до­минирующих самцов. Однако даже в случае сохране­ния на этой стадии эструса развитие по пути к его исчез­новению неизбежно должно было привести к удлинению периода сексуальной восприимчивости самки. А это сделало более вероятным нахождение в максимуме эст­руса нескольких самок, что в определенной степени смягчило конкуренцию между доминирующими самца­ми и тем самым сделало более редкими конфликты меж­ду ними.

Если эструс на стадии поздних предлюдей уже исчез, то об отношениях между полами в их стаде можно лишь догадываться, ибо никаких аналогий такому положению не только среди обезьян, но и млекопитающих вообще нет.

Стадо поздних предлюдей было довольно крупным и сплоченным объединением. Но сплоченным животное стадо может быть только при условии достаточно жесткой системы доминирования. В таких условиях исчезновение у самок эструса могло привести к посто­янной монополизации их доминирующими самцами. Взрослых самок в стаде во всяком случае не могло быть меньше, чем доминирующих самцов. Поэтому появление постоянного парования если и не исключило полностью конфликты между доминирующими самцами, то по крайней мере резко сократило их число.

Однако в то же время монополизация самок домини­рующими самцами лишила подчиненных самцов воз­можности удовлетворения полового инстинкта, что не могло в известной степени не обострить отношений внутри объединения. Но в целом конфликтов в стаде поздних предлюдей стало, вероятно, меньше, чем в стаде ранних.

Остатков хабилисов найдено меньше, чем остатков австралопитека африканского, что затрудняет сопостав­

ление. Нельзя, однако, не отметить, что из всех доста­точно изученных черепов хабилисов лишь на одном имеется пролом, происхождение которого точно не вы­яснено (332. С. 229).

В целом парование, если оно имело место у поздних предлюдей, должно было носить своеобразный характер. Оно у них было не временным, а постоянным. Одновре­менно существовала не одна, а несколько пар. Охота, игравшая у поздних предлюдей все более важную роль, предполагала и требовала отделения самцов от осталь­ной части стада на более или менее длительные проме­жутки времени. В таких условиях парование не могло предполагать ни пребывания партнеров вместе, ни обо­собления пары от остальной части стада. Оно не могло носить отчетливо выраженного характера. По существу парование у поздних предлюдей выражалось лишь в том, что доминирующий самец постоянно спаривался с дан­ной самкой и не допускал спаривания с пей любых других самцов.

Распределение мяса. Отношения доминирования с неизбежностью должны были проявляться в стаде по­здних предлюдей и при распределении мяса. Это отнюдь не означает, что мясо доставалось исключительно лишь доминирующим животным. Его в любом случае получа­ли детеныши. Если добыча была велика, то доступ к ней был возможен практически для всех членов стада. Когда мясо приносилось в стойбище, то какая-то его часть доставалась и самкам-матерям.

Однако ни о каком дележе мяса среди членов стада в том смысле, в котором это слово применяется к челове­ческому обществу, говорить не приходится. Животному могло достаться мясо, а могло и не достаться. Животное могло получить доступ к добыче, а могло быть отстране­но от нее доминирующим индивидом. Чтобы получить кусок мяса, животное должно было приложить усилия, которые не всегда могли привести к желаемому резуль­тату.

Таким образом, объединение поздних предлюдей внешне по своим особенностям мало чем отличалось от стад ранних предлюдей. И в то же время именно его развитие подготовило появление качественно нового яв­ления — формирующегося человеческого общества.

Глава четвертая

Превращение стада поздних предлюдей в праобщество формирующихся людей

настоящее время, когда окончательно выяснилось, что появлению людей пред­шествовало возникновение охоты, многие исследователи именно в ней видят тот фактор, который вызвал к жизни человеческое общество и определил основные особенно­сти первых человеческих объединений (432. С. 233; 483. С. 293, 296 и др.). Охота на крупных животных предпо­лагает объединение усилий индивидов, совместную дея­тельность. Из этой кооперации обычно и выводится присущий людям первобытного общества коллекти­визм.

Однако, сколь бы очевидной на первый взгляд ни казалась эта концепция, признать ее верной нельзя. Не охота, взятая сама по себе, сделала возможным, а в даль­нейшем и неизбежным переход к обществу.

Как известно, совместная охота — явление, широко распространенное в животном мире, однако нигде она не вызвала движения в интересующем нас направлении, ни к какому коллективизму не ведет и не привела. Наличие охоты не отделяет стадо предлюдей от всех прочих объ­единений животных, а, наоборот, роднит его с группи­ровками большого числа животных. Отделяет стадо поздних предлюдей от всех объединений животных, не исключая не только антропоидов, но и ранних предлю­

дей, существование в нем производственной деятельно­сти.

Но чтобы понять значение производственной дея­тельности, остановимся хотя бы коротко на законо­мерностях биологической эволюции.

Факторы биологической эволюции. Главным факто­ром биологической эволюции является естественный отбор. Он заключается в избирательной элиминации одних и соответственно в избирательном сохранении других особей. Выживают и оставляют потомство инди­виды, более приспособленные к среде. Естественный отбор, как его обычно понимают, есть отбор индивидов. Однако в последнее время в биологической науке все чаще говорят и об отборе групповом.

Некоторые исследователи понимают групповой отбор прежде всего как отбор популяций, добавляя к этому, что он «может касаться любой группировки особей, если она выступает как интегрированное единство» (98. С. 851). Действительно, объектами отбора могут быть различные группировки особей, включая популяции, но историче­ски понятие группового отбора появилось тогда, когда биологи попытались применить учение о естественном отборе к объяснению возникновения такого рода группи­ровок животных, как муравейники, рои пчел и т. п.

Особенностью этих «объединений» является биоло­гическая специализация их членов. Если обычное жи­вотное способно выполнять все функции, которые не­обходимы для существования как его самого, так и вида, то в такого рода «объединениях» существует разделение функций между индивидами. Одни особи способны толь­ко к размножению, другие могут добывать пищу и защи­щаться, но лишены способности к воспроизводству. Как известно, в «объединениях» пчел и муравьев подавляю­щее большинство особей бесполы. В результате все функции, необходимые для обеспечения существования индивидов и вида, могут выполнять только все члены такого «объединения», вместе взятые. Это исключает возможность существования индивидов вне «объедине­ния».

Иначе говоря, каждое такого рода «объединение» по существу не что иное, как своеобразный составной био­логический организм, биологический сверхорганизм, а отдельные входящие в его состав индивиды и группы

индивидов — различного рода органы этого сверхинди­вида. К такому выводу в настоящее время склоняются энтомологи (150. С. 197-198).

Исследователям было ясно, что сверхорганизмы не могли возникнуть в результате действия обычного есте­ственного отбора. Именно с этим и связано предположе­ние о существовании группового отбора, отбора прежде всего групп индивидов и только тем самым самих инди­видов. Группами, которые в процессе эволюции превра­тились в сверхорганизмы, могли быть только объедине­ния животных, но не популяции или какие-либо другие группировки. Поэтому в отличие от других возможных видов группового отбора этот отбор можно было бы назвать грегарным.

Грегарный отбор в той или иной степени имеет место везде, где существуют объединения животных. И без анализа этого явления нельзя понять развертывание того процесса, который завершился возникновением челове­ческого общества. Под термином «грегарный отбор» скрываются два хотя и тесно связанных, но различных явления.

Грегарный отбор в первом смысле включает в себя в качестве необходимого момента отбор индивидов, обла­дающих теми или иными особенностями. Но если при индивидуальном отборе выживают и оставляют потом­ство такие особи, те или иные черты которых непосред­ственно делают их более приспособленными к среде, то при грегарном отборе дело обстоит иначе. Отбираются организмы с такими особенностями, которые могут не давать индивиду, самому по себе взятому, никаких преимуществ по сравнению с остальными. Более того, могут отбираться организмы даже с такими признаками, которые делают индивида менее приспособленным к сре­де — менее способным найти пищу, избежать опасности, оставить потомство и т. п. И это происходит потому, что данные особенности организма, не давая ему самому, взятому изолированно, никаких преимуществ по сравне­нию с другими индивидами, в то же время делают более приспособленным к среде объединение, в состав которо­го он входит. Это объединение лучше сохраняется и оставляет большее потомство. Такого рода грегарный отбор, как и естественный индивидуальный отбор, ведет к наследственным изменениям. Его результаты закреп­

ляются в генотипе индивидов, входящих в объединение. Данную разновидность грегарного отбора можно было бы назвать грегарно-индивидуальным отбором.

Кроме черт индивидов, входящих в объединения, существуют также и особенности самих объединений и шире — грегарной организации вида или популяции. Существуют объединения различных форм. Одни из них больше отвечают потребности приспособления к среде, другие — меньше. И возникновение той или иной формы грегарной организации, той или иной структуры объеди­нения происходит в результате отбора объединений как определенных целостных единиц. Результатом отбора является изменение не индивидов, взятых в отдельности, а самого их объединения. Такого рода отбор мы в даль­нейшем изложении будем называть просто грегарным.

В процессе отбора объединения одной формы исчеза­ют, объединения другой формы сохраняются. Но исчез­новение объединений не предполагает гибель составляю­щих их индивидов. Они входят в состав других объеди­нений, образуют новые объединения. Чистый грегарный отбор не ведет к изменению наследственности. Его ре­зультаты не закрепляются в генотипе. Поэтому сохране­ние формы объединения происходит не через механизм биологической наследственности, а иным путем. Этот путь — следование существующему образцу, подража­ние.

Грегарный отбор, таким образом, качественно отли­чается от всех остальных форм отбора. Он не является силой, определяющей эволюцию вида. В результате гре­гарного отбора объединения изменяются независимо от изменений составляющих индивидов. В этом заложена возможность возникновения иной формы движения ма­терии, чем биологическая. Но эта возможность в жи­вотном мире остается формальной.

Таким образом, когда мы обращаемся к живущим в объединении животным, то сталкиваемся, во-первых, с грегарно-индивидуальным отбором, включающим в се­бя в качестве момента индивидуальный отбор, и, во-вторых, с качественно отличным от него грегарным отбором. Само собой разумеется, что индивиды этих видов находятся также и под воздействием обычного естественного индивидуального отбора. И этот послед­ний отбор был главным фактором эволюции грегарных

видов. Грсм-арно-индивидуальный отбор играл менее зна­чительную роль.

Праорудийиая деятельность и отбор. Превращение крупных антропоидов миоцена в ранних предлюдей и дальнейшее развитие последних происходили под действием прежде всего индивидуального отбора, хотя определенную роль сыграл, вероятно, и грегарно-инди­ви дуальный отбор. Основной формой приспособления ранних предлюдей к среде была деятельность по исполь­зованию орудий. Поэтому объективной необходимостью было ее совершенствование.

В определенных пределах это было возможно и без изменения морфологической организации индивидов: путем проб и ошибок, путем закрепления удачных ус-ловнорефлекторных действий и торможения неудачных. Более совершенные действия не только закреплялись у данного индивида, но и усваивались путем подражания остальными. Все это шло без участия обычного есте­ственного отбора.

Однако рано или поздно дальнейшее развитие прао-рудийной деятельности становилось невозможным без такого изменения морфологической организации инди­видов, которое делало их более способными к действиям с орудиями. И это совершенствование способности инди­видов к праорудийной деятельности происходило под действием естественного отбора.

Производственная деятельность и отбор. Но наступи­ло время, когда все возможности совершенствования праорудийной деятельности были исчерпаны. Никакое дальнейшее развитие морфологической организации не могло обеспечить ее прогресса. Начиная с этого момента единственным возможным способом совершенствования деятельности по приспособлению к среде с помощью орудий стало совершенствование применяемых орудий, т. е. изготовление орудий.

Дальнейшее развитие деятельности по использова­нию орудий неизбежно привело к расщеплению ее на деятельность по изготовлению орудий — орудийно-сози-дательную и на деятельность по приспособлению к среде с помощью этих изготовленных орудий — орудийно-приспособительную (орудийно-присваивающую). В ре­зультате на смену праорудийной деятельности пришла орудийная.

Уже праорудийиая деятельность отличалась от про­чих видов поведения животных. Тем не менее она принадлежала к тому же качеству, что и поведение животных в целом. Она была деятельностью приспособи­тельной. Такой же была и деятельность по использова­нию искусственных орудий для присвоения природных предметов или для защиты. Но что касается деятельно­сти по изготовлению орудий, она приспособительной не была. Она была деятельностью производственной.

В последнее время некоторыми авторами предприня­та попытка стереть качественное различие между про­изводством и приспособлением. Первое они стали истол­ковывать как своеобразную форму второго (91. С. 15 — 20, 77—80). Такой подход нельзя не признать оши­бочным. Производство и приспособление — явления качественно отличные. Это наглядно видно на примере деятельности по изготовлению орудий.

Действия по изготовлению орудий не представляют собой акта приспособления к среде. Они сами по себе биологически бесполезны. Актом адаптации к среде является лишь использование того или иного орудия для охоты, обороны и т. п. Но степень его успешности зави­сит от степени совершенства применяемого орудия, а тем самым от степени развития действий по его изго­товлению. Производственная деятельность, не являясь сама по себе приспособлением, в то же время представ­ляла собой на стадии поздних предлюдей необходимое условие успешной адаптации к среде. Без прогресса этой деятельности было невозможно совершенствование при­способления к среде. Развитие ее было объективной биологической необходимостью. И в то же время она не могла развиваться таким же образом, как праорудийная деятельность, ибо, взятая сама по себе, была биологиче­ски бесполезной.

Развитие орудийно-созидательной деятельности, так же как и орудийно-приспособительной, требовало и предполагало определенное изменение морфологической организации индивидов. Изменение морфологической организации по линии ее приспособления к орудийно-приспособительной деятельности могло идти и шло под действием индивидуального естественного отбора. Осо­бенности, делавшие индивида более способным к исполь­зованию орудий для охоты и обороны, давали ему

прямые преимущества перед другими членами группы, позволяли выживать и оставлять потомство.

Конечно, некоторые из особенностей, которые делали индивида более, чем другие, способным к приспособи­тельно-орудийной деятельности, могли быть одновре­менно теми, что способствовали успеху орудийно-сози-дательной деятельности. Они, разумеется, могли возни­кать и закрепляться под действием индивидуального естественного отбора. Однако были и такие особенности организма, которые, делая более успешной производ­ственную деятельность, в то же время не давали индиви­ду никаких преимуществ в приспособительно-орудий­ной деятельности. Разумеется, использование более со­вершенных орудий в принципе всегда делало более совершенной и деятельность по их использованию. Но более совершенные орудия, изготовленные одними инди­видами, могли быть использованы другими, неспособны­ми в силу своих морфологических особенностей изгото­вить их.

Таким образом, индивиды, по своим морфологиче­ским и иным данным более способные к производ­ственной деятельности, не имели никаких биологиче­ских преимуществ по сравнению с теми, которые такими особенностями не обладали. В результате такого рода особенности не могли возникнуть и совершенствоваться под влиянием индивидуального отбора.

Но если такого рода особенности не давали никаких преимуществ одному члену объединения перед другими его членами, то наличие в объединении индивидов, более способных к производственной деятельности, делало всех его членов, вместе взятых, более приспособленны­ми, чем членов тех объединений, где таких индивидов либо совсем не было, либо было меньше. Развитие спо­собностей к производственной деятельности и ее самой могло идти только под действием грегарно-индивидуаль-ного отбора.

Но специфика эволюции производственной деятель­ности состояла не только и не просто в том, что она могла развиваться лишь под действием грегарно-индивидуаль-ного отбора. Сам грегарно-индивидуальный отбор в дан­ном случае приобрел особый характер, ранее ему несвой­ственный.

Как уже указывалось, праорудийиая деятельность

в определенных пределах могла развиваться независимо от обычного естественного отбора, путем накопления опыта и его передачи от индивида к индивиду через подражание. Таким способом передается опыт не только праорудийной, но и вообще всей индивидуально-при­обретенной деятельности у высших млекопитающих.

Иными словами, в животном мире кроме передачи опыта от одного поколения к другому через механизм наследственности существует и другой способ, что и дает некоторым авторам основание говорить о существовании у животных элементарной культуры, или протокульту-ры (253. С. 83). Однако если в животном мире есть внегенетический способ передачи опыта от одного инди­вида к другому, а тем самым от поколения к поколению, то в нем отсутствует внегенетический способ закрепле­ния этого опыта внутри вида или популяции. У высших животных никаких других материальных структур, в ко­торых бы фиксировался прошлый опыт и через посред­ство которых он бы передавался от индивида к индивиду, от поколения к поколению, кроме половых клеток, не существует.

С возникновением производственной деятельности появились и иные, кроме половых клеток, материальные структуры, в которых фиксировался и вместе с которым передавался от индивида к индивиду, от поколения к поколению прошлый опыт. Такими материальными структурами были изготовленные орудия. Каждое ору­дие начиная с определенного этапа развития производ­ственной деятельности было в принципе не чем иным, как материализованным, объективно зафиксированным, закрепленным опытом деятельности по его изготовле­нию. С началом фиксирования в орудиях производ­ственного опыта каждое новое поколение, вступая в жизнь, получало в свое распоряжение материализован­ный, зафиксированных! в орудиях опыт производствен­ной деятельности предшествующих поколений. В про­цессе жизни этого поколения опыт предшествующего обогащался и в таком виде передавался последующему.

В результате появился особый материальный про­цесс — эволюция орудий. Он качественно отличался от эволюции организмов. Если последняя направлялась естественным отбором, то эволюция орудий естествен­ным отбором не определялась. Это, однако, не значит,

что развитие орудий вообще не было первоначально связано с естественным отбором. Вплоть до возникнове­ния человека современного типа развитие производ­ственной деятельности было невозможно без изменения морфологического облика производящих существ, кото­рое могло происходить только под воздействием есте­ственного отбора. Но естественный отбор не только не определял, но даже непосредственно не влиял на эволю­цию орудий. Эта последняя никак не зависела от дей­ствия естественного отбора. Зато действие естественного отбора зависело от направления развития орудий. И это существенным образом изменило сам процесс биологи­ческой эволюции.

Применительно к обычным животным естественный отбор подгоняет организм к среде, точнее, к той экологи­ческой нише, которую занимает вид. Именно особенно­сти данной экологической ниши во многом определяют направление действия естественного отбора. Уже по­явление праорудийной деятельности в определенной степени изменило ситуацию.

Ранние предлюди приспособлялись к среде не только прямо, но и через посредство орудий. В результате не­обходимым условием приспособления к среде стало возникновение у организма таких особенностей, которые позволили бы ему более успешно оперировать орудиями. Уже на этой стадии направление естественного отбора стало в какой-то степени определяться особенностями не экологической ниши, самой по себе, а орудий. Речь, разумеется, идет не о естественном отборе вообще, а только о том, результатом которого была элиминация индивидов, хуже других приспособленных к праорудий­ной деятельности.

Однако рано или поздно этот естественный отбор настолько «подогнал» организм к естественным оруди­ям, что дальнейшее развитие в данном направлении стало невозможным. Иначе говоря, определение орудия­ми направления естественного отбора было в данном случае преходящим явлением.

С переходом к производственной деятельности ору­дия сами начали изменяться, причем независимо от естественного отбора. Рано или поздно развитие орудий приходило в противоречие с морфологической организа­цией индивида и начинало требовать приведения ее

в соответствие с потребностями их прогресса. И это противоречие преодолевалось посредством грегарно-ин-дивидуального отбора. Как явствует из сказанного, специфика данного отбора состояла в этом случае поми­мо всего прочего в том, что его направление определя­лось не особенностями среды, а особенностями процесса эволюции орудий. Такой отбор был подчиненным факто­ром, при посредстве которого производственная деятель­ность формировала производящие существа. С тех пор как он возник, главное направление развития организма пошло по линии не прямого приспособления к среде, а адаптации его к производственной деятельности и только тем самым к среде. В силу этого данный отбор можно было бы охарактеризовать как производствен­ный.

Именно производство вызвало этот отбор к жизни и определило его специфику. Особенностями производ­ства определялось то, что он был не индивидуальным, а грегарно-индивидуальным. Особенностями производ­ства определялась его подчиненная роль по отношению к первому. Производственный грегарно-индивидуаль-ный отбор был особой формой, качественно отличной от остальных форм естественного отбора.

Возникнув, производственная деятельность подчини­ла себе не только грегарно-индивидуал ьиый, но и гре­гарный отбор. У высших млекопитающих формы гре­гарной организации не закреплены в материальных наследственных структурах. Грегарная организация у животных не развивается в каком-либо определенном направлении. Она просто изменяется в зависимости от особенностей среды.

Производственная деятельность, развиваясь, рано или поздно предъявила к грегарной организации опреде­ленные требования, которые могли быть реализованы лишь в результате действия грегарного отбора. Каким же должно было быть объединение, чтобы обеспечить успешное развитие производственной деятельности?

Начало и механизм социогенеза. Как указывалось, большая способность к производственной деятельности, взятая сама по себе, не обеспечивает индивиду никаких преимуществ перед другими членами объединения. Это верно и в том случае, если рассматривать отношения индивида исключительно лишь к среде. Но необходимо

принять во внимание и отношение индивида к другим членам его группы, ибо от этого в случае с грегарными животными в известной степени зависит, сможет ли данная особь выжить и оставить потомство. По отноше­нию к ранним и поздним предлюдям можно говорить не просто об известной, а о значительной зависимости.

Чтобы предчеловек мог нормально существовать и развиваться, он должен был систематически получать мясо. Однако доступ к нему зависел от его положения в существующей в стаде системе доминирования. Только доминирующим индивидам был гарантирован доступ к мясу. Остальные же в каждом данном случае могли как получить этот ценнейший пищевой продукт, так и остаться без него. Сходным образом обстояло дело и с удовлетворением полового инстинкта. Доминирующий самец имел больше шансов оставить потомство, чем подчиненный.

Большая по сравнению с другими членами группы приспособленность к производственной деятельности, взятая сама по себе, не была таким качеством, которое могло бы доставить предчеловеку высокий статус в системе доминирования. Это обеспечивалось обычно аг­рессивностью, смелостью, значительной физической си­лой, которые совершенно не обязательно должны были совпадать с большей, чем у других членов стада, спо­собностью к изготовлению орудий. Имеются серьезные основания полагать, что наличие у индивида качеств, способствующих успеху производственной деятельно­сти, делало менее вероятным наличие у него таких особенностей, которые обеспечивали бы ему высокий ранг в иерархии. Изготовление орудий предполагало усложнение центральной нервной системы, прежде все­го головного мозга, способность к более тонким и точным движениям, но отнюдь не развитие мускулатуры. Обла­дание большой физической силой не столько способство­вало, сколько препятствовало изготовлению более со­вершенных орудий. В результате индивиды, более дру­гих способные к изготовлению орудий, имели не только больше, а, наоборот, меньше шансов получить высокий статус, а тем самым выжить и оставить потомство, чем особи, менее способные к этому.

Но в таком случае естественный индивидуальный отбор должен был бы вести к уменьшению числа индиви­

до», более других способных к производственной дея­тельности. В противоположном направлении действовал грегарно-иидипидуальный отбор. Однако он не всегда мог взять верх, а иногда и просто нейтрализовать дей­ствие естественного индивидуального отбора. Это меша­ло совершенствованию производственной деятельности, а в определенные периоды делало его невозможным.

Таким образом, существовавшие в объединениях поздних предлюдей отношения были препятствием для развития производственной деятельности, а начиная с определенного момента они практически сделали не­возможным ее дальнейшее совершенствование. В ре­зультате необходимым для ее прогресса стало, чтобы у индивидов, обладавших большими способностями к производственной деятельности, появилось по крайней мере не меньше шансов получить мясо, чем у любых других членов объединения. А это могло быть достигну­то лишь при установлении такого порядка, при котором все взрослые члены объединения без исключения имели бы равные возможности получить долю охотничьей до­бычи.

Конечно, еще более благоприятные условия для развития производственной деятельности создало бы уравнение шансов всех самцов без исключения удовлет­ворить половой инстинкт. Однако это не было столь важным, как обеспечение равного доступа к мясу, ибо относилось не ко всем, а только к части членов объедине­ния. Обеспечение всем членам объединения равной возможности получить мясо требовало ликвидации системы доминирования в сфере распределения этого продукта, а тем самым и уничтожения системы домини­рования вообще.

Необходимость в новых отношениях внутри объеди­нения диктовалась нуждами развития производственной деятельности, и в этом смысле она была производствен­ной потребностью. Производственная деятельность мог­ла развиваться только в рамках объединения, поэтому данная потребность зародилась внутри объединения, и так как она заключалась в необходимости его пере­стройки, то по своему существу была нуждой объедине­ния, а тем самым и всех его членов, вместе взятых. Таким образом, в стаде поздних предлюдей наряду с биологическими потребностями его членов возникла

еще одна потребность, которая качественно отличалась от остальных. Она была, во-первых, производственной, во-вторых, групповой, грегарной. Этим стадо поздних предлюдей отличалось от всех объединений животных, не исключая стада ранних предлюдей, что и определило его совершенно иную судьбу.

Объективной производственной потребностью была ликвидация доминирования. Но, как уже отмечалось, доминирование является важнейшим способом согласо­вывания сталкивающихся стремлений членов объедине­ния и средством обеспечения определенного порядка в нем. Только существование в стаде поздних предлюдей жесткой иерархии делало его достаточно прочным и сплоченным.

Если бы стадо поздних предлюдей и после ставшей необходимой перестройки продолжало оставаться биоло­гическим объединением, то не только ликвидация, но даже ослабление доминирования неизбежно привело бы к тому, что оно утратило свою сплоченность и стабиль­ность. Но в таком случае оно оказалось бы неспособным обеспечить ни прямое приспособление к среде, ни разви­тие производственной деятельности.

Возникновение объективной потребности в ликвида­ции доминирования ни в малейшей степени не сняло объективной же необходимости в прочности и спло­ченности объединения. Более того, развитие производ­ственной деятельности делало сплоченность группиров­ки производящих существ еще более настоятельно не­обходимой. Иными словами, развитие производственной деятельности предъявило к биологическому объедине­нию такие требования, которые заведомо не могли быть одновременно реализованы, пока оно оставалось тако­вым. Это отнюдь не означает, что в рамках биологиче­ской формы движения материи вообще невозможно упрочение связей между особями, входящими в ту или иную группировку, и одновременно ликвидация в этой группировке системы доминирования.

Биологический сверхорганизм, безусловно, более сплочен, чем любое самое прочное биологическое объ­единение. В то же время в нем нет никакой системы доминирования. В сверхорганизме столкновения на по­чве удовлетворения полового инстинкта не представля­ют никакой угрозы для его сплоченности, ибо подавляю­

щее большинство особей, составляющих это образова­ние, являются бесполыми. Но если не все индивиды, входящие в сверхорганизм, стремятся к удовлетворению полового инстинкта, то все они для своего существова­ния нуждаются в пище. Однако система доминирования не действует и в этой сфере.

В пчелиной семье, например, сбором пищи даже из рабочих пчел занята лишь часть, не говоря уже о матке и трутнях. Остальные рабочие пчелы либо выполняют иные функции, либо вообще ничего не делают. И тем не менее пищу получают все. Добытая пчелами-собиратель­ницами пища образует такой фонд, к которому имеют доступ все члены семьи. Он отнюдь не исчерпывается пищей, запасенной в особых хранилищах. Между пчела­ми идет интенсивный обмен питательными веществами, совершаемый путем передачи изо рта в рот. В одном из экспериментов шести пчелам был дан радиоактивный фосфор. Через сутки 40 % обитателей улья, состоявшего примерно из 40 тыс. особей, были радиоактивными (150. С. 197 — 198). В эксперименте с обычными черными муравьями одной особи была дана радиоактивная са­харная вода. В течение 24 часов радиоактивными стали все рабочие муравьи. Через неделю все члены колонии несли примерно одинаковое количество радиоактивных веществ (35а).

Таким образом, вся пища, добытая членами сверхор­ганизма, образует единый фонд. Для его обозначения прямо напрашивается слово «общий». Но эта общность носит своеобразный характер. Пища является общей для всех особей, входящих в состав сверхорганизма, в том смысле, в каком общими для всех органов и клеток обыч­ного биологического организма являются поступившие в него питательные вещества. Всю эту пищу объединяет то, что ее добыл и потребляет один биологический свер­хорганизм. Иными словами, рассматриваемая «об­щность» пищи имеет чисто биологическое происхожде­ние.

Таким образом, реализация, с одной стороны, объ ективной необходимости в обеспечении равного доступа всех членов объединения к пище и ликвидации системы доминирования в нем, а с другой — объективной по­требности в дальнейшем повышении уровня сплоченно­сти объединения в принципе возможна в рамках биоло­

гической формы движения материи, но только при условии превращения объединения полноценных в био­логическом отношении существ в сверхорганизм, что неизбежно предполагает биологическую специализацию составляющих его особей.

Для стада поздних предлюдей такой путь был исклю­чен. Объединение столь высокоорганизованных живот­ных, какими являются высшие млекопитающие, в при­нципе не может превратиться в сверхорганизм.

Из сказанного следует вывод: возникшая на опреде­ленном этапе в стаде поздних предлюдей объективная необходимость в обеспечении равного доступа всех его членов к мясу и соответственно в уничтожении системы .доминирования не могла быть реализована в пределах животного мира. Ее реализация была возможна лишь при условии выхода за пределы биологической формы движения материи. И это было вполне закономерно.

Объективная необходимость в новых отношениях была по своему происхождению производственной. Про­изводственная деятельность требовала возникновения таких отношений, которые бы обеспечивали ее успешное развитие, отвечали ее природе. Эти отношения, которые нельзя охарактеризовать иначе, как производственные, не могли качественно не отличаться не только от тех биологических связей, которые существовали в стаде поздних предлюдей, но и вообще от всех биологических отношений. Они могли быть отношенйями только надби-ологическими, суперорганическими, т. е. социальными.

Возникновение новых, отвечающих потребностям производственной деятельности отношений прежде все­го означало обеспечение равного доступа всех членов объединения к мясу, т. е. превращение охотничьей добычи в общую для всего объединения. Эта общность неизбежно имела совершенно иную природу, чем об­щность пищи, существующая в сверхорганизме. Ведь объединение, которое должно было прийти на смену стаду поздних предлюдей, не могло быть биологическим сверхорганизмом. Составлявшие его индивиды в биоло­гическом отношении должны были оставаться совершен­но полноценными и тем самым обособленными друг от друга, вполне самостоятельными организмами. Поэтому только каждый из них, взятый в отдельности, мог быть потребителем мяса. Объединение же их никаким по­

требляющим индивидом быть не могло, ибо не пред­ставляло собой ни биологического организма, ни биоло­гического сверхорганизма. Таким образом, биологиче­ское потребление в данном случае в отличие от рассмотренного выше никак не могло обусловить об­щность мяса. Оно, наоборот, противопоставляло каждого из членов объединения любому другому его члену. Все, что было потреблено одним индивидом, было потеряно для другого.

И тем не менее такая общность мяса неизбежно должна была возникнуть и возникла. И появившись, она прочно связала всех членов объединения в единое целое. А это могло означать лишь одно: эта общность имела небиологический характер, была суперорганической, т. е. социальной. Для обозначения такого рода связи давно уже существует термин. Этот термин — «со­бственность». Собственность есть явление, качественно отличное от биологического и любого другого потребле­ния. В данном случае если потребителями были все члены объединения, взятые в отдельности, то собствен­ником — объединение в целом. Здесь мы имеем дело не просто с собственностью, а с определенной ее формой — собственностью всех членов объединения, вместе взя­тых, на охотничью добычу.

Производственные, социально-экономические отно­шения всегда есть прежде всего отношения собственно­сти. И они возникли как отношения собственности, причем отношения общественной, коллективной со­бственности.

И здесь мы сталкиваемся с организмом, состоящим из индивидов, но только он не является биологическим сверхорганизмом. Это организм совершенно иного ти­па — социальный или, точнее, формирующийся соци­альный организм. Реализоваться рассмотренная выше объективная производственная потребность могла, та­ким образом, только путем превращения биологического объединения в качественно иное образование — форми­рующееся общество.

Переход от биологического объединения как к биоло­гическому сверхорганизму, так и к социальному орга­низму необходимо предполагал преобразование индиви­дов, входящих в его состав. Они превратились в такие существа, которые в принципе не могли жить вне рамок

в первом случае — сверхорганизма, во втором — соци­ального организма. Но в первом случае индивиды оказы­вались неспособными существовать самостоятельно по­тому, что перестали быть полноценными в биологиче­ском отношении существами. Иначе обстоит дело во втором. Каким бы образом ни изменялась морфологиче­ская организация индивидов, в биологическом отноше­нии они оставались совершенно полноценными суще­ствами. Трансформация, которая сделала для них не­возможным существование вне социального организма, была не биологической, а социальной. Именно в социаль­ном и только в социальном отношении они стали части­цами одного единого целого. Это превращение состояло в том, что из существ чисто биологических они стали пусть еще только формирующимися, но тем не менее социальными существами.

Будучи качественно отличными от биологических связей, производственные отношения не могли опреде­лять поведение существ, живущих в их системе, тем же способом, что и биологические. Возникновение произ­водственных отношений предполагало появление со­вершенно нового механизма определения поведения индивидов. В частности, было необходимо появление особой силы, через посредство которой производствен­ные отношения определяли бы поведение производящих существ.

Понять, каким был механизм, через посредство кото­рого первоначальные производственные отношения де­терминировали поведение людей, можно, только более конкретно представив эти исходные отношения.

Они, как это вытекает из сказанного выше, могли быть только отношениями полной собственности объеди­нения производящих существ на мясо. Уже эта самая общая характеристика позволяет их отнести к коммуна-листическим отношениям, которые существовали у на­родов, находившихся на первой фазе эволюции перво­бытного общества, и были детально описаны этнографа­ми. Как уже отмечалось, коммуналистические связи есть отношения полной собственности коллектива на все средства производства и все предметы потребления (на пищу в первую очередь), которые выражаются в праве каждого члена коллектива на долю созданного в нем продукта. Первоначальные производственные отноше­

ния были формирующимися коммуналистическими от­ношениями. Формирующийся социальный организм, будучи основан на таких отношениях, представлял собой становящуюся первобытную общину, пракоммуну.

Коммуналистические отношения, которые безраз­дельно господствовали в первобытном обществе на пер­вой фазе его развития, не оставались неизменными на протяжении всей этой длительной стадии. И наиболь­ший интерес представляют отношения, которые, по всем данным этнографии, являются самой архаичной, исход­ной формой коммуналистических связей. Они характер­ны для того уровня развития, когда весь продукт, созданный и добытый членами общины, абсолютно не­обходим для поддержания их физического, а тем самым и социального существования, т. е. весь является жизне­обеспечивающим. Переход к более поздним формам коммуналистических отношений произошел только с по­явлением более или менее регулярного избыточного продукта (127; 128).

Сущность этих первоначальных коммуналистиче­ских отношений заключается в том, что все предметы потребления и средства производства находятся не толь­ко в безраздельной собственности, но и в полном распо­ряжении коллектива. Каждый член коллектива имел право на долю общественного продукта, но она не посту­пала не только в его собственность, но и в его распоряже­ние. Он не мог использовать ее для какой-либо другой цели, кроме непосредственного физического потреб­ления. Вследствие этого процесс распределения пищи был теснейшим образом связан с процессом ее потреб­ления.

Наглядным воплощением основной особенности этих отношений — переход пищи только в потребление инди­вида, но не в его собственность и даже распоряжение — был конкретный прием распределения и одновременно потребления пищи, бытовавший у одной из групп эски­мосов. Большой кусок мяса шел по кругу. Каждый присутствовавший отрезал от него такую порцию, кото­рую он мог взять в рот, и передавал следующему, который проделывал то же самое. И таким образом кусок циркулировал, пока его не съедали. Подобным же обра­зом шел по кругу и сосуд с супом: каждый делал глоток и передавал другому (360. С. 901). И в этом приеме

распределения нашла свое яркое выражение еще одна особенность данных отношений — обеспечение равного доступа к пище всех членов коллектива.

Описанный прием распределения пищи был далеко не единственной формой проявления этих отношений. Существовали и другие (127). Но каковы бы они ни были, данная форма отношений никогда не предполага­ла раздела пищи между членами коллектива. Ни одному члену коллектива никем — никакими другими его чле­нами и не коллективом в целом — не выделялась опреде­ленная доля. Каждый просто сам брал ее из массы продукта, находившегося в собственности и распоряже­нии коллектива в целом, причем с таким расчетом, чтобы не лишить остальных членов возможности взять свою долю. Именно поэтому такого рода коммуналистические отношения можно назвать разборными.

Нельзя, конечно, ожидать, что у самых ранних формирующихся людей уже возник описанный выше конкретный прием распределения пищи. Но по самой своей сущности первоначальные производственные от­ношения должны были относиться именно к этой разно­видности коммуналистических связей.,От развитых раз-борно-коммуналистических отношений эти исходные отношения отличались лишь тем, что в полной соб­ственности и безраздельном распоряжении коллектива находились не все средства производства и предметы потребления и даже не вся пища, а исключительно лишь мясо.

Можно попытаться и более конкретно представить проявление этих отношений на самом раннем этапе формирования социального организма. Для этого нужно восстановить в памяти нарисованную в одной из пред­шествующих глав картину распределения мяса в объ­единении обезьян, а затем внести в нее поправку, представив, что теперь ни один индивид не имеет воз­можности каким-либо способом отстранить любого дру­гого индивида от мяса.

Таким образом, в праобществе, когда животное было убито, любой его член, не боясь быть отогнанным, мог подойти к туше и начать отрывать (или отрезать), а за­тем есть куски мяса. Если какой-либо индивид отрывал такой кусок, который не мог сразу же отправить в рот, то любой другой член коллектива мог подойти к нему и, не

встречая с его стороны каких-либо препятствий, разде­лить с ним трапезу.

Таким образом, с самого начала становления про­изводственных отношений в объединении производящих существ всем без исключения его членам был обеспечен свободный доступ к охотничьей добыче. И возникает вопрос о средствах, с помощью которых такой доступ обеспечивался.

Стадо поздних предлюдей делилось на две части, одна из которых имела свободный доступ к мясу, а дру­гая была его лишена. И доминирующие животные были той силой, которая своими действиями ограничивала доступ к мясу подчиненных особей.

Свободный доступ к мясу всех без исключения членов объединения и тем самым предоставление ранее подчиненным индивидам равной с ранее доминировав­шими возможности получить этот продукт с неизбежно­стью означали ограничение возможности последних удовлетворить свою потребность в нем. Если раньше они могли отогнать подчиненного индивида от туши, лишить его доли добычи, то теперь они этого сделать не могли. Если раньше они могли съесть всю добычу, то сейчас на их долю всегда доставалась только часть ее.

Иными словами, возникновение производственных отношений с неизбежностью предполагало ограничение проявления пищевого инстинкта у части членов объеди­нения, причем самых решительных и сильных. Вполне понятно, что силой, ограничивавшей инстинкты ранее доминирующих особей, не могли быть ранее подчинен­ные животные ни в одиночку, ни вместе. Этой силой могли быть только все члены объединения, вместе взя­тые, включая и ранее доминировавших индивидов.

Такой силой все члены объединения, вместе взятые, могли стать потому, что в объединении кроме биологиче­ских инстинктов составлявших его индивидов существо­вала объективная производственная необходимость в превращении мяса в общую собственность, которая была потребностью объединения в целом и тем самым всех его членов, вместе взятых. В процессе развития удовлетво­рение этой общей производственной потребности стало постепенно необходимым условием существования объ­единения, а тем самым и удовлетворения биологических потребностей всех его членов. Удовлетворение общей

производственной потребности получило приоритет над удовлетворением биологических потребностей любых от­дельных членов объединения.

Движимые вышедшей на первый план объективной производственной потребностью, все члены объедине­ния, вместе взятые, не позволяли никакому отдельному его члену отстранять ради возможно полного удовлетво­рения своей биологической потребности никакого друго­го отдельного его члена от мяса. Ограничение, реально затрагивавшее часть членов, выступило как такое, кото­рое относится ко всем без исключения взрослым его членам, как ограничение зоологического индивидуализ­ма вообще. Реальный равный доступ всех членов объеди­нения к мясу предполагал в принципе равное ограниче­ние биологических потребностей каждого из них.

Чтобы рассматриваемая общая производственная потребность могла привести всех членов объединения, вместе взятых, в движение, она, как и любая другая потребность, должна была пройти через их головы, в той или иной форме отразиться в их мозгу. В отличие от биологической потребности групповая производственная потребность не имела корней в морфологической струк­туре организмов производящих существ. Поэтому она не могла отразиться в их мозгу таким же образом, как биологические потребности. Существуя объективно, вне организмов производящих существ, эта потребность в то же время не представляла собой чего-то вещественного, наглядного.

В принципе, в идеале отображение общей производ­ственной потребности с необходимостью предполагало появление качественно новой формы отражения дей­ствительности, не существующей в животном мире. Такой формой отражения мира является человеческое сознание, которое специально возникло для отображе­ния невещественного, нечувственного, ненаглядного.

Осознание общей производственной потребности имело смысл лишь постольку, поскольку сознание, отра­жая эту потребность, направляло деятельность произво­дящих существ на ее удовлетворение. Человеческое сознание с самого начала носило активный характер. Оно лишь для того и отражало действительность, чтобы обратно на нее воздействовать, направлять человеческую деятельность. «Сознание человека,— писал В. И. Ле­

нин,— не только отражает объективный мир, но и творит его» (7. С. 194). Сознание, взятое в его обратном воздей­ствии на мир, и есть не что иное, как воля. Возникнове­ние сознания было одновременно возникновением воли. И практический, волевой, а не познавательный аспект был здесь главным, основным.

Не будем пока останавливаться на вопросе, не могла ли объективная производственная необходимость в рав­ном доступе всех членов объединения к мясу в какой-то степени реализоваться еще до появления сознания и во­ли. Но несомненно, что там, где сознание и воля уже существовали, эта потребность в значительной степени была реализована. Иначе говоря, наличие сознания и во­ли является бесспорным показателем существования в объединении производственных отношений и тем са­мым его социальной, а не биологической природы.

Как уже отмечалось, в сложившемся обществе про­изводственные отношения существуют, лишь проявля­ясь в волевых. Из этого следует вывод, что производ­ственные отношения появляются только вместе с воле­выми, т. е. вместе с сознанием и волей. Не будем пока касаться вопроса, является ли это положение абсолютно верным. Однако даже если бы оно было полностью спра­ведливым, то это не дало бы никаких оснований для вывода, что производственные отношения выступают вторичными по отношению к сознанию и воле.

Объективная необходимость в производственных от­ношениях, причем отношениях строго определенного характера, возникла до появления сознания и воли. Вызвав к жизни сознание и волю, эта объективная по­требность определила их содержание, действия произво­дящих существ и тем самым отношения между ними. Последние в своей сущности были отношениями полной собственности объединения на мясо. И именно такой их характер никак не зависел от сознания и воли людей. Они были такими, в каких нуждалась производственная деятельность. Они были отношениями объективно не­обходимыми.

Термин «необходимость» имеет несколько тесно связанных, но несовпадающих значений. В одном смыс­ле необходимость есть объективная потребность в том, чего пока еще нет, но что должно с неизбежностью воз­никнуть. В таком значении объективно необходимое не

есть объективно существующее. Именно так обстояло дело с производственными отношениями в стаде поздних предлюдей: существовала объективная необходимость в этих отношениях, но самих этих отношений не было. В другом смысле необходимость есть характеристика уже существующего, но не всякого, а такого, которое не могло не возникнуть и не может не существовать. Не­обходимое во втором смысле есть реализация необходи­мого в первом.

С осуществлением объективной необходимости в про­изводственных отношениях последние, став объективно существующими, не перестали быть объективно необхо­димыми. Реализовавшись, объективная производствен­ная потребность в социально-экономических отношени­ях не только не исчезла, а, наоборот, стала еще более настоятельной. Она только несколько изменила харак­тер: из необходимости возникновения производственных отношений она превратилась в необходимость их суще­ствования и тем самым их непрерывного воспроизвод­ства. Осуществившись в системе производственных от­ношений, эта потребность стала еще более прочной, ибо обрела в этой системе прочную объективную основу.

Объективная необходимость тех или иных производ­ственных отношений всегда выступает как объективная нужда в тех или иных действиях людей, а тем самым в тех или иных волевых их отношениях. Иными словами, производственные отношения, чтобы существовать, дол­жны приводить людей в движение, отражать их интере­сы, потребности, определять их сознание и волю. Систе­ма производственных отношений всегда выступала как объективный источник сознания и воли людей, как общественное бытие, социальная материя.

Имея своим источником производственные отноше­ния, сознание и воля с самого начала носили обще­ственный характер. Разумеется, возникновение обще­ственного сознания было невозможно без появления индивидуального сознания, равно как и общественной воли — без индивидуальной воли. Но, не существуя без индивидуального сознания, общественное сознание ни­когда не представляло собой просто сумму сознаний отдельных индивидов. И не сводилось оно к этому пото­му, что имело свою объективную основу в структуре не индивидов, а общества, в общественном бытии. Сознание

появилось прежде всего как общественное сознание. Индивидуальное сознание возникло в связи с обще­ственным, лишь как его проявление, как форма его бытия.

И в первую очередь как общественная появилась и воля. И она была общественной не просто в том смысле, что определялась производственными отношениями и существовала в праобществе. Вся суть заключалась в том, что она возникла как воля всех членов праобщества, вместе взятых. И иной она быть не могла. Эта воля воз­никла как средство удовлетворения объективной необхо­димости в обеспечении равного доступа всех членов объединения к мясу, которая с самого начала была потребностью групповой, общей, а когда группа превра­тилась в праобщество, стала социальной, обществен­ной.

Эта потребность праобщества и определяла его волю, его формирующуюся мораль (прамораль). Удовлетворе­ние этой социальной потребности было невозможно без ограничения биологических потребностей членов пра­общества. Поэтому первым и вначале единственным требованием воли праобщества — его праморали, обра­щенным к каждому из его членов, было: не препятство­вать доступу никого из остальных членов праобщества к мясу. Это было требование всех членов праобщества, вместе взятых, к каждому его члену, взятому в отдельно­сти. Оно было первым правилом, первой нормой челове­ческого поведения.

Существуя в праобществе как проявление обще­ственной воли, норма с неизбежностью представала перед каждым индивидом как его обязанность перед праобществом, а именно обязанность не препятствовать доступу к охотничьей добыче остальных членов коллек­тива. Но эта обязанность всех членов праобщества с неизбежностью оборачивалась для них и правом, а именно правом каждого из них получить долю мяса, добытого в коллективе.

И эта обязанность, и это право, сама норма, от которой они были неотделимы, были не чем иным, как одновременно и порождением и отражением материаль­ных отношений собственности праобщества на мясо. Материальные отношения собственности, порождая и определяя волю общества, воплощаются в волевых отно­

шениях, которые тем самым тоже выступают как отно­шения собственности.

Во всех обществах собственность как социально-экономическое отношение не существует без собственно­сти как волевого отношения. В классовом обществе волевые отношения собственности регулируются правом и являются правовыми. В обществе доклассовом волевые отношения собственности регулируются моралью и вы­ступают как моральные. В данном случае мы имеем дело с формирующимися волевыми отношениями собственно­сти. Они регулировались формирующейся волей пра-общины — праморалью. В становящихся волевых отно­шениях собственности воплощались зарождающиеся материальные отношения собственности.

Общественная воля, представляя собой явление, от­личное от индивидуальных воль, в то же время не может существовать без последних. Существование воли обще­ства предполагает существование воли у каждого из его членов. Чтобы праобщество могло регулировать поведе­ние своих членов, необходимо наличие у каждого из них способности управлять своими действиями. Чтобы пра­общество могло ограничивать, подавлять биологические инстинкты своих членов, необходимо, чтобы каждый из них был способен обуздывать свои собственные биологи­ческие потребности.

Понимание сущности отношений общественной и ин­дивидуальной воли предполагает ответ на вопрос, что именно заставляет индивида подчиняться требованиям общественной воли, нормам поведения. Объяснить это одной лишь угрозой наказания со стороны праобщества нельзя. Праобщество состоит из тех же самых индиви­дов. Все эти индивиды, вместе взятые, могли системати­чески требовать от каждого индивида неуклонного со­блюдения определенных норм поведения лишь при том непременном условии, чтобы все они были кровно за­интересованы в этом. Вполне понятно, что заинтересо­ванность всех членов праобщества, вместе взятых, в со­блюдении норм невозможна без заинтересованности в этом каждого из них, взятого в отдельности.

Нормы были выражением потребностей праобще­ства. Но потребности праобщества с неизбежностью были и потребностями всех его членов, вместе взятых, а тем самым и каждого из них, взятого в отдельности. Это

было объективной основой превращения требования праобщества к своим членам в требования каждого из них к самому себе. Результатом было превращение существовавшей в коллективе нормы во внутренний стимул поведения прачеловека. Последний руководство­вался ею не потому, что боялся быть наказанным, а потому, что иначе действовать не мог.

Общественная воля не просто контролировала волю индивидов, она ее формировала, делала именно такой, а не иной, определяла ее внутреннее содержание. В ре­зультате объективные потребности социального орга­низма становились одновременно и субъективными по­требностями каждого из его членов. И выступая в каче­стве внутренних побуждений, собственных стремлений человека, они определяли его поведение. Тем самым производственные отношения входили в плоть и кровь производящего существа, делая его существом не биоло­гическим, а социальным, т. е. человеком.

Неизбежно наступившее в результате реализации объективной потребности в равном доступе всех членов объединения к мясу разрушение системы доминирова­ния не только не привело к падению, а, наоборот, вызвало возрастание сплоченности объединения. Это произошло потому, что на смену одному способу обеспе­чения порядка, характерному для животного мира, пришел совершенно иной, невозможный в рамках биоло­гической формы движения материи. Если в животном мире согласовывание стремлений членов объединения к удовлетворению биологических инстинктов достига­ется путем подавления слабых сильными и возникнове­ния системы рангов, то в праобществе это обеспечива­лось путем подчинения всех его членов одной единой воле коллектива, в которой выражались его потребности, являвшиеся одновременно потребностями всех входив­ших в его состав индивидов. Являвшаяся порождением и отражением системы производственных отношений, воля праобщества, регулируя поведение его членов, обеспечивала порядок в этом объединении и тем самым его сплоченность. Общественная воля была в праобще­стве тем механизмом, посредством которого производ­ственные отношения определяли поведение людей.

Вслед за принципиальным решением вопроса о транс­формации стада поздних предлюдей в праобщество

формирующихся людей (иралюдей) было бы, конечно, желательным и более конкретное представление об этом процессе. Определенный материал для этого имеется.

Общественное бытие неразрывно связано не со всем вообще общественным сознанием, а лишь с той его частью, которая является его отражением, т. е. с обще­ственным сознанием в узком смысле. Именно поэтому во всем предшествующем изложении речь шла лишь об общественном сознании в узком смысле, а не об обще­ственном сознании вообще, которое включает также и отражение природы.

На самом раннем этапе своего становления обще­ственное сознание в узком смысле практически выступа­ло почти исключительно как общественная воля, а эта общественная воля по существу сводилась к одной-единственной норме — запрету кому бы ни было из праобщины отстранять любого другого ее члена от мяса. Поэтому зарождение общественного сознания в узком смысле было не чем иным, как зарождением этого за­прета.

Как уже отмечалось, имеются серьезные основания полагать, что первоначальные запреты носили форму табу. Если это так, то изучение особенностей табу может пролить свет на путь формирования первой нормы пове­дения, а тем самым и на процесс формирования первона­чальных производственных отношений.

Огромный материал о табу представляет в наше распоряжение этнография. Термин «табу» прежде всего применяется для обозначения особого рода запретов совершать определенные действия и самих этих запрет­ных действий. Первоначально табу и представляли собой лишь запреты. Не все табу-запреты регулировали отно­шения людей в обществе, т. е. были нормами поведения. Но именно в табу-нормах поведения, т. е. в моральных, или нравственных, табу, все особенности табу-запретов проявлялись наиболее отчетливо. Они были исходной, первоначальной формой табу. В дальнейшем речь пойдет исключительно о них.

Если всякое поведенческое табу есть запрет, то не всякая норма поведения, состоящая в запрете тех или иных действий, есть табу. Табу — запрет особого рода. Он с неизбежностью включает в себя три основных компонента.

Первый компонент — глубокое убеждение людей, принадлежащих к определенному коллективу, что со­вершение любым его членом определенных действий неизбежно навлечет не только на данного индивида, по и на весь коллектив какую-то страшную опасность, возможно, даже приведет к гибели всех их. При этом люди не могут сказать ничего определенного ни о приро­де этой опасности, ни о том, почему и каким образом данные действия влекут ее за собой. Им известно только, что, пока люди воздерживаются от такого рода действий, эта опасность остается скрытой, когда же они их со­вершают, эта опасность автоматически из потенциаль­ной превращается в реальную и угрожает им всем. В силу этого они рассматривают человека, совершающе­го такого рода действия, одновременно и как находяще­гося в опасности и как представляющего опасность для коллектива.

Второй компонент — чувство страха: чувство ужаса перед неведомой опасностью, которую навлекают изве­стные действия, и тем самым страха перед этими навле­кающими опасность действиями.

Третий компонент — собственно запрет, норма. На­личие запрета говорит о том, что ни веры в опасность, навлекаемую данными актами поведения человека, ни ужаса перед ней не было достаточно, чтобы отвратить людей от совершения опасных действий. Отсюда следу­ет, что эти действия были чем-то притягательны для людей, что были какие-то достаточно могущественные силы, которые толкали человека к их совершению.

И так как эти действия того или иного члена обще­ства были опасны не только для него самого, но и для человеческого коллектива в целом, последний должен был принимать меры, чтобы заставить всех своих членов воздерживаться от них, наказывая тех, кто с этим требо­ванием не считался. Опасные действия становились запретными.

Таким образом, табу представляли собой норму поведения, как бы извне навязанную обществу ка­кой-то посторонней силой, с которой невозможно было не считаться. На эту особенность табу давно уже обраща­ли внимание некоторые исследователи. Именно такой характер и должны были иметь первые нормы поведе­ния, возникшие как средства нейтрализации опасности,

которую представлял для формирующегося общества зоологический индивидуализм. При таком подходе ста­новится понятнее природа силы, толкавшей людей к опасным действиям. Этой силой была власть биологиче­ских инстинктов.

На основе анализа одних лишь этнографических данных многие исследователи пришли к выводу, что табу возникли первоначально как средство подавления животных инстинктов, как средство предотвращения опасности, угрожавшей человеческому коллективу со стороны животного эгоизма. В частности, эта мысль получила свое отчетливое выражение в ряде работ. «Наиболее характерной чертой человеческого ума и по­ведения,— писал, например, Р. Бриффо,— является ду­ализм социальных традиций, с одной стороны, и унасле­дованных естественных инстинктов — с другой, и посто­янный контроль первых над вторыми» (198. П. С. 352 — 353). В подавлении и регулировании биологических инстинктов и заключается, по его мнению, сущность морали. Запреты, налагаемые на естественные инстин­кты, должны были впервые появиться в очень прямой и категоричной форме. Они должны были быть навязаны человеку как неотвратимая необходимость. Табу и явля­ются этими первыми, навязанными человеку как не­отвратимая необходимость, запретами (198. П. С. 351 — 385; 111. С. 251 — 253). Такого же мнения придерживался С. Рейнак. «...Табу,— писал он,— эта преграда, возве­денная против разрушительных и кровавых стремлений, являющихся наследством человека, полученным от жи­вотных» (119. С. 16).

Выявление основных компонентов, входящих в со­став табу, позволяет составить представление о том, как конкретно протекал процесс становления самой первой такой нормы.

Возникшая в стаде поздних предлюдей объективная производственная потребность в равном доступе всех членов к мясу не могла сразу реализоваться. И результа­ты не замедлили сказаться. Когда старые отношения становятся препятствием для дальнейшего развития и возникает нужда в новых, дальнейшее сохранение пер­вых с неизбежностью ведет к прекращению развития, а тем самым и к деградации объединения.

Таким образом, реализация рассматриваемой объ­

ективной производственной потребности представляет собой не единственную форму ее проявления. Проявля­лась эта потребность и до своего осуществления. И это естественно. Если бы она никак не проявлялась, то просто не существовала бы. И проявлялась она как сила, расстраивавшая деятельность поздних предлюдей, рас­шатывавшая их объединение.

Как уже отмечалось, в объединениях поздних пред­людей гарантированный доступ к мясу имели доминиру­ющие члены. Что же касается подчиненных, то получе­ние ими доли добычи зависело от различного рода обстоятельств. Поэтому в разных объединениях и в раз­ное время возможность доступа к мясу подчиненных членов была далеко не одинаковой. В одних стадах вероятность получения мяса подчиненными индивидами была сравнительно велика, в других — мала. Вполне понятно поэтому, что указанная объективная потреб­ность в новых отношениях по-разному сказывалась в различных объединениях поздних предлюдей.

И здесь в действие вступал подчиненный производ­ственной деятельности грегарный отбор. Он сохранял те стада, в которых вероятность получения мяса подчи­ненными членами была сравнительно велика, и разру­шал те, в которых эта вероятность была мала. Разруше­ние стада не обязательно означало гибель всех составля­ющих его индивидов. Они могли присоединиться к другим стадам или образовать новое. Разрушая одни объединения и сохраняя другие, грегарный отбор укреп­лял у производящих существ убеждение в том, что отстранение одними индивидами других от мяса таит в себе опасность для всех членов объединения, вместе взятых, и для каждого из них в отдельности. Таким образом, объективная производственная потребность в равном доступе всех членов объединения к охотничьей добыче выступала в форме опасности, порождаемой отстранением одних членов объединения другими от мяса. Необходимость новых, производственных отноше­ний проявилась как опасность старых, чисто биологиче­ских отношений, как опасность системы доминирования для существования производящих существ.

В принципе объективная производственная потреб­ность может найти отражение только в сознании. Однако проявление ее в указанной форме создает определенную

возможность отображения и на чисто биологическом уровне. И животные способны отражать и отражают опасность. Формой отражения опасности является у них эмоция страха. Животные чувствуют опасность.

Рассматриваемая объективная производственная по­требность первоначально отразилась в головах произво­дящих существ в форме ужаса перед действиями любых членов объединения, направленными на отстранение других его членов от мяса. Этот страх, весьма вероятно, вызывал и взрывы злобы против тех членов объедине­ния, которые своими действиями навлекали опасность на всех остальных. Как следствие члены объединения набрасывались на индивида, совершавшего эти опасные действия, избивали, а иногда, может быть, и убивали его. Это, конечно, подрывало доминирование в области рас­пределения мяса и способствовало доступу подчиненных членов объединения к этому продукту. Объединения, в которых это происходило, сохранялись и получали возможность дальнейшего развития, а те, в которых все оставалось по-прежнему, исчезали и выпадали из эволю­ции.

В результате в некоторых объединениях, по крайней мере на время, все их члены получали возможность равного доступа к мясу, т. е. в них происходила реализа­ция объективной производственной потребности в новых отношениях. И все зто происходило без появления и до появления воли и сознания.

Подобного рода объединение производящих существ одновременно уже и было формирующимся социальным организмом и еще не было им. Оно уже было формирую­щимся социальным организмом, ибо в нем уже суще­ствовали производственные отношения, которые по свое­му характеру являются социальными. Но в нем еще не возник новый механизм регуляции поведения индиви­дов, который отвечал бы особенностям производствен­ных отношений. Последние определяли поведение про­изводящих существ через старый, биологический меха­низм.

В силу отсутствия у производящих существ сознания и воли производственные отношения были только объ­ективными, но еще не материальными. Если объектив­ность производственных отношений заключается в том, что они существуют независимо от сознания вообще, то

материальность — в том, что они, существуя независимо от сознания и воли существ, живущих в их системе, определяют сознание и волю этих существ. Таким обра­зом, хотя производственные отношения уже и существо­вали, но они пока еще не образовывали социальной материи. В результате, хотя социальное уже возникло, социальной формы движения материи еще не существо­вало. И в этом смысле объединение, в котором такие производственные отношения существовали, еще не яв­лялось социальным организмом, обществом, даже фор­мирующимся. Это была переходная форма между зооло­гическим объединением и праобществом. Его можно было бы назвать прапраобществом.

Отсутствие специфического социального механизма, посредством которого производственные отношения мог­ли бы определять поведение производящих существ, делало возникшее социальное крайне неустойчивым. Какой бы ужас ни испытывали производящие существа, вместе взятые, перед действиями одних индивидов, на­правленными на отстранение других от мяса, отдельные члены объединения то и дело вступали на этот путь. И это было неизбежно. Ими двигал могучий стимул — стремление по возможности полнее удовлетворить свой пищевой инстинкт. Всегда возникали ситуации, когда этот стимул оказывался более сильным, чем страх. Не всегда могла удержать от этих действий и боязнь нападе­ния со стороны остальных членов объединения. Такие нападения предполагали определенное состояние эмо­ций членов объединения и поэтому могли происходить лишь от случая к случаю.

Внешних по отношению к индивидам факторов было недостаточно, чтобы удержать сильного и решительного члена объединения, который испытывал чувство голода, от того, чтобы схватить мясо и съесть его, не считаясь ни с кем. А внутренних факторов еще не было. Чтобы объ­ективная производственная потребность превратилась во внутренний стимул поведения индивида, необходимо возникновение сознания и воли. Без этого производящее существо не может стать социальным. Превращение биологического существа в социальное предполагает воз­никновение не просто производственных отношений, не просто социального, а социальной материи. Социальное существо есть такое, которое способно ограничивать

свои собственные биологические потребности ради удов­летворения своих же собственных социальных потребно­стей.

Рассматриваемое объединение, хотя в нем уже суще­ствовали социальные, производственные отношения, со­стояло из существ биологических. Они были биологиче­скими в том смысле, что у них не было никаких других индивидуальных потребностей, кроме биологических. Однако их поведение определялось не только их биоло­гическими инстинктами, но и производственными отно­шениями и тем самым объективной производственной потребностью в этих отношениях. И в этом смысле они были существами уже не полностью биологическими, были существами в какой-то степени уже и социальны­ми. Они стояли на самой грани, отделяющей поздних предлюдей от формирующихся людей (пралюдей), были соединительным звеном между первыми и вторыми, переходной формой. Они одновременно уже и были формирующимися людьми и одновременно не были ими. Скорее всего их можно охарактеризовать как прапралю­дей. Прапралюди жили в прапраобществе.

Данное состояние было крайне неустойчивым. Соци­альное могло исчезнуть, и прапраобщество в таком случае превращалось в чисто биологическое объедине­ние. Переход объединения из биологического состояния в прапрасоциальное и обратно был характерной осо­бенностью этого своеобразного этапа развития, связы­вавшего животный мир с формирующимся человеческим обществом. Производственный грегарный отбор, под действием которого в объединении возникло социальное, чтобы закрепить его, должен был вызвать к жизни созна­ние и волю. Без их появления реализация объективной производственной потребности в новых отношениях не могла стать необратимой. Но возникновение сознания и воли, а также языка, без которого они не могли суще­ствовать, невозможно без появления соответствующего физиологического механизма, т. е. без коренной пере­стройки структуры мозга производящих существ. В ре­зультате грегарный отбор выступил одновременно и как грегарно-индивидуальный.

Но в том же направлении действовал и уже рассмот­ренный выше производственный грегарно-индивидуаль­ный отбор. Развитие производственной деятельности,

взятой сама по себе, на определенном этапе потребовало ее освобождения от рефлекторной, животной формы, т. е. начала формирования мышления, воли и языка. И объединенное действие этих двух отборов привело к превращению прапраобщества в праобщество, прапра-людей — в настоящих формирующихся людей, пра-людей.

Превратив зоологическое объединение в праобще­ство, грегарный отбор тем самым изменил и свой соб­ственный характер. Из отбора зоологических объедине­ний он превратился в отбор формирующихся социаль­ных организмов — праобщин. Из грегарного отбора он стал праобщинным. Соответственно и производственный грегарно-индивидуальный отбор превратился в праоб-щинно-индивидуальный.

С появлением сознания старая — эмоциональная — форма отражения объективной производственной по­требности в новых отношениях не исчезла. Но страх перед опасными действиями был теперь осознан. Наряду с ним возникло убеждение в том, что эти действия опас­ны не только для того, кто их совершает, но и для всех членов объединения. Одновременно появилось обращен­ное ко всем членам коллектива требование воздержи­ваться от этих опасных действий. Это требование вы­кристаллизовалось как осознание не только и не столько страха перед опасными действиями, сколько пред­шествовавшей совместной деятельности членов объеди­нения по пресечению такого рода действий со стороны тех или иных индивидов. Таким образом, объективная производственная потребность в производственных от­ношениях была осознана. Причем осознана она была не прямо, а косвенно, как опасность старых отношений, как необходимость отказа от старых отношений.

Было бы неверным полагать, что с началом становле­ния сознания и воли всякие попытки со стороны силь­ных индивидов отстранить слабых от мяса полностью прекратились. Пищевой инстинкт был слишком могуч, чтобы быть так легко обузданным. Возникновение рас­сматриваемой нормы поведения было длительным про­цессом, в ходе которого с необходимостью происходило ее нарушение отдельными членами праобщества. В опре­деленных условиях нарушение данной нормы одним членом коллектива могло привести к своеобразной цеп­

ной реакции — к нарушению ее всеми, кто имел для этого достаточно сил и решимости.

При этом на время мог произойти возврат не просто к прежнему состоянию, но в некотором отношении и к еще более худшему. В стаде поздних предлюдей определенный порядок в распределении мяса обеспечи­вался существующей иерархией доминирования. В дан­ном случае новый способ согласовывания сталкиваю­щихся стремлений членов объединения — через волю праобщины — выходил из строя, а старый не мог восста­новиться, ибо для возникновения системы рангов нужно время.

С появлением праобщества бытие производственных отношений стало абсолютно необходимым условием су­ществования производящих существ. Их исчезновение означало бы не просто деградацию, а гибель объедине­ния. Поэтому прорыв зоологического индивидуализма в сфере распределения мяса представлял для праобще­ства огромную опасность. Объединения, в которых дан­ная норма не восстанавливалась, с неизбежностью исче­зали. Сохранялись и получали возможность дальнейше­го развития только такие объединения, в которых данная норма возрождалась и утверждалась. Праобщинный от­бор, уничтожая одни праобщества и сохраняя другие, формировал и в конце концов окончательно сформиро­вал эту норму. Она окончательно утвердилась, когда это требование коллектива к индивиду полностью стало внутренней потребностью каждого из членов праобще­ства, причем более могущественной, чем его биологиче­ские инстинкты.

Глава пятая

Археология и палеоантропология

о начале социогенеза и его основных этапах

превращением объедине­ния поздних предлюдей в праобщество, а их самих в пралюдей начался период становления человека и об­щества. Нет никаких прямых данных, которые позволи­ли бы точно установить момент перехода от стада поздних предлюдей к праобществу. Судить об этом можно только по косвенным данным.

Как уже отмечалось, переход к праобществу невозмо­жен без зарождения сознания, воли, а тем самым и языка. Поэтому в общем и целом можно считать, что переход от животного объединения к праобществу совпа­дает с началом становления мышления, воли, языка, с началом освобождения производственной деятельности от условнорефлекторной формы, началом превращения ее в сознательную, целенаправленную.

Определенную возможность судить о том, когда именно начался процесс становления мышления, воли, языка, дают материалы, имеющиеся в распоряжении, во-первых, археологии, во-вторых, палеоантропологии.

Данные археологии о начале социогенеза. Мышление проявляется не только в словах, но и в действиях. И ког­да эти действия имеют своим результатом появление новых, ранее не существовавших вещей, то на основании анализа особенностей этих вещей можно с определенной

долей вероятности судить о том, направлялись эти дей­ствия мышлением или нет, а в случае утвердительного ответа также и о степени развитости мышления.

Самую длительную и полную последовательность развития каменной индустрии, начиная от сравнительно ранних и кончая довольно поздними формами, дает знаменитое Олдовайское ущелье.

М. Лики каменную индустрию всего пласта I и ниж­ней части пласта II характеризует либо как просто олдовайскую, либо как типичную олдовайскую. Исследо­вательница особо подчеркивает, что на протяжении всего пласта каменная индустрия оставалась практически не­изменной. Вместе с тем она отмечает, что в верхней части пласта I и нижней части пласта II впервые появля­ются проторубила. Но в целом индустрия сохраняет прежний характер. Максимального развития в этих сло­ях достигают грубые рубящие орудия (чопперы). Они составляют 78,7 % всех орудий. Однако уже в одной из стоянок нижней части пласта II (1IWK. East, уровень II) появляются отчетливые признаки перелома в разви­тии каменных орудий, которые получают свое полное выражение в местонахождениях средней и верхней частей пласта II. Значительно увеличивается набор ору­дий. Если число форм орудий в пласте I и нижней части пласта II равнялось 6, то в вышележащих горизонтах оно достигает 10. Резко падает число чопперов. В сред­ней и верхней частях пласта II они составляют толь­ко 35 % всех орудий (332. С. 1, 2, 64, 89, 93, 266, 269).

Каменную индустрию средней и верхней частей пласта II, непосредственно выросшую из типично олдо-вайской, М. Лики именует развитой олдовайской. В свою очередь в развитой олдовайской индустрии она выделяет две стадии: развитую олдовайскую индустрию А и раз­витую олдовайскую индустрию В. К развитому олдоваю А М. Лики относит одну стоянку нижней части пласта II (HWK East, уровень II) и все, кроме одной (MNK Skull site), стоянки нижней половины средней части пласта II. Отличаются они от развитого олдовая В в ос­новном лишь отсутствием настоящих ручных рубил. В них найдены только проторубила (там же. С. 266, 269, 442).

Развитый олдовай В, к которому относятся многие

стоянки верхней половины средней части пласта II и верхней части пласта II, характеризуется появлением уже подлинных ручных рубил, хотя и довольно прими-тиввпх. Ручные рубила, находимые на этих стоянках, еще полностью ие стандартизованы (там же. С. 266, 269, 442).

В верхней половине средней части пласта II и верх­ней части пласта II М. Лики кроме развитого олдовая В выделяет еще одну индустрию, которую она характе­ризует как раннеашельскую.

Последний термин нуждается в пояснении. Долгое время многие археологи выделяли в раннем палеолите в качестве последовательных стадий эволюции каменной индустрии шелль, ашель и м устье. Шеллю, по мнению некоторых из них, предшествовала дошелльская эпоха, или просто дошелль. Однако сравнительно уже давно часть .^рубежных археологов выступила против выделе­ния шелля в качестве особой стадии развития и даже особой разновидности каменной индустрии. Орудия, ха­рактеризуемые сторонниками первой точки зрения как гаелльекие, они рассматривают как относящиеся к ран­ней стадии ашеля, т. е. как раннеашельские. Таким образом, к а шел ю в их понимании относится не только ашель, как его определяют сторонники первой точки зрения, но также и то, что последние характеризуют как шолль. С течением времени такое расширительное пони­мание ашеля по сути стало господствующим в западной археологической науке. В последние годы эту точку зрения приняли и некоторые советские археологи (26; 39). Определенное основание для объединения шелль-ской и ашельской (в узком смысле) индустрии в единое целое имеется. Как для той, так и для другой характер­ным является одно и то же орудие — ручное рубило.

М. Лики в своей работе исходит из господствующей в западной археологии точки зрения. Как раннеашель-ский опз характеризует набор орудий, который другие авторы определяли в свое время как шелльский (329. С. 1052; 330. С. 454, 456).

Разделение развитого олдовая В и раннего ашеля М. Лики проводит не по признаку отсутствия или нали­чия ручных рубил в каменной индустрии. Как тот, так и другой набор орудий характеризуется наличием руч­ных рубил. I? раннеашельской индустрии она относит

такие наборы орудий, в которых рубила составляют 40 % и более (332. С. 2). Вполне понятно, что эта грань является в значительной степени условной. Некоторые авторы относят к ашелю вообще все наборы орудий, где имеются ручные рубила. Во всяком случае не вызывает сомнения, что наборы орудий, которые М. Лики характе­ризует как развитый олдовай В, и комплексы изделий, которые она называет раннеашельскими, относятся к од­ной и той же стадии развития.

Рисуя картину развития каменной индустрии Олдо­вая, М. Лики в оценке сдвигов в ее эволюции не выходит за рамки чистой археологии. Другие исследователи идут дальше. На основе анализа развития каменной инду­стрии они делают определенные выводы об эволюции форм отражения мира у производящих существ. В этом отношении интересна работа Ф. Борда «Физическая эволюция и технологическая эволюция у человека: па­раллелизм» (182). Вопреки названию в ней рассматри­вается соотношение не столько между физическим раз­витием человека и эволюцией каменных орудий, сколько между развитием форм отражения мира в головах про­изводящих существ и эволюцией каменной индустрии. Ф. Борд выделяет несколько, как он выражается, уров­ней абстракций.

Первый уровень характеризуется тем, что производя­щее существо знает лишь, что в любом камне есть острый край, который только ждет, чтобы его высвободили. Процесс обработки камня на этом уровне не направлен на то, чтобы придать ему определенную форму. Просто камень подвергается обработке до тех пор, пока на нем не образуется острый край. Эту стадию Ф. Борд называет уровнем галечных орудий. Она не требует качественно иной физической организации вообще и качественно иной структуры мозга в частности, чем та, что существо­вала у австралопитеков. К этому уровню относятся и проторубила, которые представляют собой не что иное, как заостренные грубые рубящие орудия.

Появление настоящих ручных рубил свидетельству­ет о начале перехода к следующему, второму уровню абстракции. Для него характерно существование у про­изводящих существ представления о том, что внутри камня существует не только острый край, но и форма и что эта форма может быть освобождена путем целе­

направленных, волевых действий. На этом уровне по­являются истинные питекантропы с большим мозгом. Среди наборов орудий, относящихся к этому уровню, существуют и такие, где рубил мало. Однако это не меняет сути дела. Намеренные формы придаются и ору­диям из отщепов.

Сходные мысли высказывает Г. Айзек. Орудия Ш уй­гуры, КВ8 Кооби Форы и типично олдовайские он относит к самой ранней стадии развития каменной индустрии. Эти орудия образуют ряд форм, зависящих не столько от действий изготовителя, сколько от различ­ного рода независимых от него обстоятельств, к которым он должен приспосабливаться. Во всех них выражен по сути один и тот же несложный прием: раскалывание камня таким путем, чтобы получить фрагмент с острым краем. Отсутствуют правила действий, которые предоп­ределяли бы форму орудий.

От этих ранних орудий заметно отличаются более поздние. Увеличивается не только число форм орудий, но и сами эти формы приобретают иной характер. Форма орудия теперь все в большей степени зависит не от стече­ния обстоятельств, а от воли изготовителя. Последний накладывает на камень отпечаток своей воли, придает ему нужную форму. В результате каждая форма орудия представлена теперь в наборе большим числом стандар­тизованных экземпляров. Изготовители этих более со­вершенных орудий, несомненно, уже обладали языком и мышлением. Резкий контраст между этими орудиями и орудиями, представляющими самую раннюю стадию эволюции каменной индустрии, свидетельствует о том, что у изготовителей последних отсутствовало высокое развитие умственных способностей и соответственно язык (205. I. С. 237; 282. С. 494; 284. С. 104).

Таким образом, и Ф. Борд, и Г. Айзек выделяют такой этап в эволюции деятельности по изготовлению каменных орудий, когда она не носила сознательного, целенаправленного, волевого характера, т. е. была по своему механизму чисто животной. Оба они считают признаком перехода от такого рода производственной деятельности к сознательной появление стандартизован­ных орудий.

Исходя из всего этого, можно с большой долей вероятности считать, что тот перелом в развитии ка­

менной индустрии Олдовайского ущелья, который был особо отмечен М. Лики, означает не что иное, как начало освобождения производственной деятельности от жи­вотной, рефлекторной формы, т. е. начало становления мышления, воли, языка, а тем самым и начало становле­ния человеческого общества. В этой связи нельзя не отметить, что некоторые археологи особо подчеркивали, что появление стандартизованных орудий свидетель­ствует о возникновении не только мышления, но и обще­ства. «Стандартизованное орудие,— писал Г. Чайлд,— есть само по себе ископаемая концепция. Оно является археологическим типом именно потому, что в нем вопло­щена идея, выходящая за пределы не только каждого индивидуального момента, но и каждого отдельного гоминида, занятого конкретным воспроизведением этого орудия; одним словом, это понятие социальное. Воспро­извести образец — значит знать его, а это знание сохра­няется и передается обществом» (147. С. 30).

Наиболее ярким образцом первого стандартизованно­го орудия является ручное рубило. Многие исследовате­ли вообще считают его первым стандартизированным орудием. Ручное рубило появилось лишь с переходом от развитого олдовая А к развитому олдоваю В. Одновре­менно с этим появился набор орудий, который М. Лики охарактеризовала как раннеашельский. В том, что ка­менная индустрия развитого олдовая В и раннего ашеля была продуктом деятельности не поздних предлюдей, а уже формирующихся людей, нет сомнений. В верхней части пласта I! найдены остатки существа, которого все исследователи единодушно признают питекантропом,— это олдовайский гоминид 9.

Сложнее обстоит дело с развитым олдоваем А. В этом наборе отсутствуют настоящие ручные рубила. Однако в целом он, несомненно, представляет собой существен­ный шаг вперед по сравнению с типичным олдоваем. В нем уже отчетливо наметились все те основные осо­бенности, которые получили дальнейшее развитие в раз­витом олдовае В, что и дало М. Лики основание объеди­нить эти два набора орудий под общим названием развитого олдовая, противостоящего типичному олдо­ваю. Отсюда следует, что развитый олдовай А знаменует самое начало формирования человека и общества. Пере­ход от типичного олдовая к развитому олдоваю А был

самым началом того перелома, который получил свое отчетливое выражение в развитом олдовае В. Если весь период формирования человека и общества был перехо­дом от животных к человеку, то этап, представленный развитым олдоваем А, был переходом от животного мира к формирующимся людям, если можно так выразиться, переходом к переходу. Это был период прапраобщества и прапралюдей, о котором уже шла речь выше.

Типичная олдовайская индустрия была продуктом животной, условнорефлекторной производственной дея­тельности. Она была творением не людей, даже форми­рующихся, а поздних предлюдей, являвшихся в своей сущности еще животными, хотя и вплотную прибли­зившимися к порогу, отделявшему их от людей. Этим она качественно отличается от пришедшей ей на смену каменной индустрии формирующихся людей, которая была продуктом в какой-то степени уже целенаправлен­ной, сознательной деятельности. Поэтому неоправдан­ным является ее объединение с этой последней под названием раннепалеолитической или нижнепалеолити­ческой индустрии, как это делается многими исследова­телями. Для этого своеобразного, качественно отличного от всех остальных этапа эволюции каменной техники нужно особое название. Термин «типичная олдовайская индустрия», не говоря уже о термине «олдовайская индустрия» не является для этого самым удачным. Эти термины слишком привязаны к определенным местона­хождениям и тем самым к находимым в них наборам орудий.

Набор орудий формации Шунгура, несомненно, отно­сится к той же самой стадии эволюции каменной инду­стрии, что и комплексы орудий Олдовая I и нижней части Олдовая И. Однако он не совпадает ни с одним из тех, что встречаются в Олдовайском ущелье. Конечно, и его можно назвать олдовайским, но в таком случае последнее слово теряет всякий смысл: олдовайским на­зывается набор орудий, которого нет в Олдовае. Далее, слово «олдовайский», пусть с добавлением прилагатель­ного «развитый», применяется для обозначения инду­стрии, относящейся к качественно иной, более высокой стадии эволюции каменной техники, что тоже создает известные неудобства. Лучше всего для обозначения дочеловеческой стадии эволюции каменных орудий по­

дошел бы термин «эолит». Он и будет употребляться в дальнейшем изложении.

Эолит в основном совпадает с той стадией эволюции каменной индустрии, которую до открытия типично олдовайской именовали дошелльской. Исключение пред­ставляет лишь последний ее этап, соответствующий развитому олдоваю А. Он означает начало перехода от дочеловеческой каменной индустрии к каменной инду­стрии пралюдей.

Археологами давно уже практически была найдена грань между каменными индустриями формирующихся и готовых людей. Ею является переход к верхнему пале­олиту. Весь предшествующий верхнему палеолиту этап эволюции каменной индустрии был первоначально раз­делен на нижний и средний палеолит. В дальнейшем многие исследователи объединили нижний и средний палеолит под названием нижнего или раннего палеоли­та. Соответственно верхний палеолит стал именоваться также и поздним палеолитом.

Если исключить из раннего палеолита стадию эволю­ции каменной индустрии, которая была выделена нами под названием эолита, то оставшаяся его часть выступит перед нами как особенная стадия эволюции каменной индустрии, качественно отличная как от предшествую­щей стадии, так и от последующей. В отличие от пре­дыдущей стадии она представляет собой эволюцию ка­менной индустрии уже не предлюдей, а людей; в отличие от последующей она является эволюцией каменной индустрии не готовых людей, а еще только формирую­щихся.

Вполне понятно, что эта стадия развития каменной индустрии представляет собой единое целое, которое требует и единого названия. Конечно, в качестве такого названия можно было бы использовать термин «ранний палеолит». Однако он удобен не во всех отношениях. Одно из неудобств состоит в том, что в литературе этот термин уже применялся для обозначения всего периода развития каменной индустрии, предшествующего позд­нему палеолиту, включая эолит. Использование его в несколько ином значении может привести к недоразу­мениям. Имеется и еще одно неудобство. Выделенная стадия включает в себя несколько этапов, каждый из которых требует особого названия.

Теперь редко дают единую периодизацию нижнего палеолита. По существу единственными общими этапа­ми, которые признаются большим или меньшим числом археологов, являются олдовай и ашель, а если исклю­чить эолит, то один лишь ашель. Но и этот взгляд проводится далеко не последовательно. Даже ученые, рассматривающие ашель как определенную стадию эво­люции каменной индустрии, не решаются охарактеризо­вать как ашельские наборы орудий, относящиеся к той же самой стадии эволюции каменной техники, но ха­рактеризующиеся полным или почти полным отсутстви­ем рубил или даже недостаточным. Они их называют по-разному — развитый олдовай В, клектон и т. п.

И причина понятна: термин «ашель» происходит от названия предместья Амьена — Сент-Ашель, где найде­ны были наборы каменных орудий, характеризующиеся обилием ручных рубил. Поэтому назвать ашельским набор орудий, где рубил мало или совсем нет,— значит вступить в противоречие с первоначальным значением этого термина.

Для обозначения этапов эволюции каменной инду­стрии формирующихся людей нужны термины, которые не были бы непосредственно привязаны к определенным конкретным вариантам каменной индустрии. И жела­тельно было бы, чтобы они были связаны с термином, обозначающим всю каменную индустрию пралюдей в це­лом. Термин «ранний палеолит» для этой цели не подходит. Трудно говорить о «раннем раннем палеоли­те» или «позднем раннем палеолите». Нужно подыскать иной. Таким термином мог бы быть предложенный в свое время Г. Чайлдом термин «археолит» (213. С. 73). Именно он и будет использоваться в дальнейшем изло­жении. С тем, чтобы не порывать с традициями науки, наряду с ним в том же значении будет использоваться также и термин «ранний палеолит». И вообще неизбеж­ным является применение наряду с новыми всех старых, привычных терминов: дошелль, олдовай, шелль, ашель, мустье, клектон и т. п.

Начальную стадию археолита, представленную раз­витым олдоваем А, по существу являющую собой не столько собственно археолит, сколько переход от эолита к археолиту, можно было бы назвать эоархеолитом. Переход от эолита к эоархеолиту (и тем самым к архео­

литу) свидетельствует о том, что становление человека и общества уже началось.

Данные палеоантропологии о начале социогенеза.

Как уже отмечалось, до открытия хабилисов все антро­пологи считали первыми людьми питекантропов. Однако сам термин «питекантроп» далеко не однозначен. Пите­кантропом прямоходящим было названо существо, остатки которого были найдены Е. Дюбуа на берегу Соло, близ Триниля (о. Ява). Оно обычно обозначается в антропологической литературе как питекантроп I. В дальнейшем на Яве в Сангиране были обнаружены остатки существ, которые в литературе обозначаются как питекантропы II, III, IV, VI, VII, VIII. Именно они с некоторыми другими находками на Яве, сделанными в тех же слоях (ребенок из Моджокерто), и являются питекантропами в самом узком смысле этого слова. Помимо них питекантропами именуются также и неко­торые другие, сходные с ними существа за пределами Явы. Так, например, олдовайский гоминид 9 (ОН 9) не­редко в литературе именуется олдовайским питекантро­пом. Однако обычно формы, близкие к питекантропам, но найденные за пределами Явы, получали при откры­тии собственные названия: синантроп, атлантроп, гей-дельбергский человек и т. п.

Исследователи, рассматривающие собственно пите­кантропов, синантропов и т. п. как особые виды, объеди­няют всех их в один род или подрод и принимают в качестве родового (подродового) названия термин «питекантроп». Не отказываясь полностью от привыч­ных обозначений, они именуют синантропов питекантро­пами пекинскими, атлантропов — питекантропами тер-нифинскими, гейдельбергского человека — питекантро­пом гейдельбергским и т. п. Яванских питекантропов в таком случае обычно именуют питекантропами прямо­ходящими. Однако термин «питекантроп» в столь широ­ком значении не получил слишком большого распро­странения в антропологической литературе.

В последние годы в зарубежной палеоантропологии начал преобладать взгляд, согласно которому все люди составляют один род — род Homo, а собственно пите­кантропы, синантропы, атлантропы и другие, сходные с ним формы образуют один вид в составе этого рода — вид Homo erectus. Он получил широкое распространение

после состоявшегося в 1962 г. в Бурге Вартенштейне международного симпозиума по проблемам классифика­ции и человеческой эволюции (222).

Такая точка зрения не является абсолютно новой. Еще в 1948 г. выдающийся советский антрополог Г. Ф. Дебец (44) предложил классификацию, в которой все люди составляли один род, а питекантропы и другие сходные формы — один вид в составе этого рода.

Представителей вида Homo erectus в советской ан­тропологической литературе чаще всего называют ар­хантропами. Этим термином мы и будем пользоваться в дальнейшем изложении наряду с термином Homo erectus.

Несмотря на общее название, питекантропы в самом узком смысле слова, т. е. яванские питекантропы, не представляют собой единой группы. Среди них выделя­ются две в достаточной степени отличные друг от друга группы. Одну из них образуют питекантропы I, П, III, VI, VII, VIII. Это типичные, классические питекантро­пы. Все они, бесспорно, относятся к одному виду или подвиду — питекантропу прямоходящему.

Представителем второй группы является найденный Г. Кенигсвальдом в 1939 г. питекантроп IV. Относящий­ся к более раннему времени, чем классические пите­кантропы, питекантроп IV отличался от них большой близостью к антропоидам. Предпринимались даже по­пытки оспорить принадлежность питекантропа IV к чис­лу людей (96. С. 13). Ученые, относившие питекантро­па IV к числу формирующихся людей, не могли в то же время не отметить существования морфологических различий между ним и классическими питекантропами. Эти морфологические различия столь велики, что неко­торые исследователи выделили его в особый вид — пите­кантропа массивного (Ф. Вейденрейх) (487) или питекантропа моджокертского (Г. Кенигсвальд) (317). В особый вид выделял питекантропа IV М. А. Гремяц-кий (376), рассматривавший его как самого прими­тивного из всех формирующихся людей.

В одной из более поздних работ Г. Кенигсвальд по­шел еще дальше. Он противопоставил питекантропа IV как Homo modjokertensis Homo erectus, т. е. классиче­ским питекантропам, синантропам, атлантропам и т. п., вместе взятым (319. С. 304, 306). В ту же самую группу,

что и питекантроп IV, исследователи обычно включают ребенка из Моджокерто, тоже обнаруженного в слоях более древних, чем те, где были найдены классические питекантропы, а также челюсть Сангираи В.

Особое место среди находок занял так называемый телеантроп, остатки которого были обнаружены в пеще­ре Сварткранс в Южной Африке. В первой публикации Р. Брум и Дж. Робинсон охарактеризовали его как чело­века (197). В последующих статьях Дж. Робинсона (407) мы находим характеристику телантропа как суще­ства, обладавшего чертами, роднящими его как с прего-минидами (австралопитеком африканским), так и с го-минидами (людьми), но в целом уже завершившего или почти завершившего переход от прегоминидиой стадии к гоминидной. В еще более поздних работах Дж. Ро­бинсон (410) прямо включил его в вид Homo erectus. Иную позицию заняли Р. Дарт (231) и В. Ле Гро Кларк (219. С. 156 —158), которые включили телантропа в группу австралопитеков.

С открытием хабилисов вопрос о том, где проходит грань между предлюдьми и первыми людьми, встал особенно остро.

В 1960 г. Л. Лики в 3-м уровне местонахождения FLKNN Олдовая I вместе с каменными орудиями были обнаружены остатки существа, которое морфологически мало чем отличалось от австралопитека африканского. Вместе с тем все обстоятельства находки делали весьма вероятным предположение, что зто существо было твор­цом найденных вместе с ним каменных орудий. Оно бы­ло зарегистрировано как олдовайский гоминид 7 (ОН 7). Остатки существ, сходных, по мнению Л. Лики и ряда других ученых, с ОН 7, были найдены как в том же, так и в других слоях Олдовая I (ОН 4, ОН 6, ОН 8), а также в нижней и средней частях Олдовая II (ОН 13, ОН 14, ОН 16). Все зто, вместе взятое, дало основание Л. Лики, Ф. Тобайасу и Дж. Нэпиру выступить с утвер­ждением, что все эти находки образуют новый вид рода Homo, который они предложили назвать Homo habilis.

Однако в скором времени один из авторов данной работы несколько пересмотрел свои взгляды. В поя­вившейся в том же году статье Ф. Тобайаса и Г. Ке-нигсвальда был сделан вывод, что остатки из Олдо­вая I и остатки из нижней и средней части Олдо­

вая II относятся не к одному, а к двум разным таксонам (466).

Авторами были выделены четыре стадии гоминиза-ции. Первая из них представлена австралопитеками из Восточной и Южной Африки. Вторая — описанными в статье трех авторов находками из Олдовая I. Они обра­зуют особую группу гоминид, уже поднявшуюся выше стадии австралопитеков, но еще не достигшую стадии питекантропов. Морфологические данные позволяют рассматривать их как находящихся на гоминидной ли­нии, идущей от австралопитека африканского и, воз­можно, ведущей к питекантропу. К этой стадии, по мнению Ф. Тобайаса и Г. Кенигсвальда, должны быть отнесены также мегантропы древнсяванские, которых и ранее некоторые авторы рассматривали как азиатских австралопитеков. По вопросу о положении этой группы мнения авторов статьи разошлись. Г. Кенигсвальд рас­сматривает ее как особый род или по меньшей мере подрод, Ф. Тобайас — как вид внутри рода Ното — вид Ното паЬШэ.

Олдовайский гоминид 13 (ОН 13), по мнению авто­ров статьи, не может быть отнесен к этому таксону. Он относится к следующей, более высокой стадии эволюции, которая представлена питекантропом IV, челюстью Сай­ги ран В и телантропом. Еще более высокая — четвертая стадия эволюции представлена классическими питекан­тропами Явы, синантропами п атлантропами.

К сходным выводам пришел в то же самое время Дж. Робинсон (412). Он также выделил среди находок, которые в статье трех авторов были объединены под названием Ното паЬШв, две морфологически отличные группы. Одну из них образуют существа из Олдовая I, другую — из Олдовая II. Но в отличие от Ф. Тобайаса и Г. Кенигсвальда он считает, что нет оснований выде­лять указанные находки в Олдовае I в особый таксон. Они принадлежат к виду австралопитека африканского. Что же касается находок в нижней и средней частях Олдовая II, то они обнаруживают сходство с телантро­пом и являются ранними представителями вида Ното етесЫз.

Это не значит, что Дж. Робинсон не видит вообще различий между собственно австралопитеками и суще­ствами из Олдовая I и сходства между последними

и существами из Олдовая П. И существа из Олдовая I и существа из Олдовая II изготовляли орудия, в то время как собственно австралопитеки только использо­вали естественные орудия. Все это дает основание рассматривать существа из Олдовая I как переходную стадию между собственно австралопитеками и Homo erectus. Именно на этой стадии произошел переход от присущего австралопитекам использования естествен­ных орудий к столь характерному для Homo erectus изготовлению орудий. Однако в чисто морфологическом отношении существа из Олдовая I представляют всего лишь продвинувшихся австралопитеков африканских.

В чисто морфологическом отношении сходство меж­ду австралопитеком африканским и остатками из Олдо­вая I, а также между находками из Олдовая II и Homo erectus является большим, чем между находками в Олдо-вае I и Олдовае II. Находки в Олдовае I и находки в Олдовае II относятся к двум разным видам: первые — к австралопитеку африканскому, вторые — к Homo ere­ctus. Эти два вида принято относить к двум разным родам: первые — к роду австралопитеков, вторые — к роду Homo. Однако несомненным является наличие генетической связи между существами из Олдовая I и существами из Олдовая II. Это, по мнению Дж. Робинсо­на, делает невозможным отнесение их к двум разным родам. Выход из положения Дж. Робинсон видит в том, чтобы расширить рамки рода Homo путем включения в него вида австралопитека африканского, который он предложил именовать Homo transvalensis, а позднее — Homo africanus (413. С. 240). Кроме Homo africanus в этот род входит еще только один вид — Homo sapiens, который объединяет всех остальных гоминид, начиная с телантропа и кончая современными людьми. Впрочем, Дж. Робинсон не исключает возможности выделения и третьего вида — Homo erectus.

Формально Дж. Робинсон идет дальше Л. Лики и его соавторов, включая в род Homo не только хабилисов, но и австралопитека африканского. Однако в действитель­ности его аргументация доказывает прямо противо­положное. Нет никаких реальных оснований включать австралопитеков в число людей. Они были животными во всех отношениях. Чисто животной была их морфологи­ческая организация. Они, безусловно, не изготовляли

орудия. Можно отстаивать тезис, что производство ору­дий само по себе еще не является достаточным призна­ком человека. Но бесспорно, что оно является необходи­мым признаком человека. Продемонстрировав фунда­ментальное тождество физической организации хабили-сов из Олдовая I и австралопитеков африканских, показав, что специфически человеческие особенности морфологического облика появляются лишь с переходом от хабилисов к следующей стадии эволюции, Дж. Ро­бинсон тем самым убедительнейшим образом доказал, что хабилисы не могут считаться людьми. Еще более убедительно, на большом фактическом материале это показали в дальнейшем другие исследователи (73; 74; 220. С. 45-47; 499).

Однако Дж. Робинсон абсолютизировал сходство морфологического облика австралопитеков африканских и хабилисов, что заставило его впасть в противоречие с самим собой. Объявив хабилисов австралопитеками африканскими, он в то же время в известной степени противопоставил их собственно австралопитекам афри­канским. В действительности хабилисы из Олдовая I представляют собой особый вид, но только входящий не в род Homo, как это полагали Л. Лики и его соавторы, а в один род с австралопитеком африканским. Они явля­лись австралопитеками, как это утверждал на первых страницах своей статьи Дж. Робинсон, но только в смыс­ле принадлежности не к виду австралопитека африкан­ского, как он полагал, а к одному роду с последним.

К выводу о том, что хабилисы представляют собой особый род в составе рода Australopithecus, пришли многие исследователи. В связи с этим они предпочитают обозначать этот вид как Australopithecus habilis, т. е. ав­стралопитек умелый (74; 387). Однако и сейчас некото­рые исследователи относят хабилисов к виду австрало­питека африканского (388; 499).

К настоящему времени подавляющее большинство антропологов пришло к выводу, что хабилисы, несмотря на изготовление ими орудий, все же не люди, а живот­ные. Никто из антропологов в настоящее время не сомневается в человеческой природе классических пите­кантропов. Они, безусловно, люди, хотя пока еще не готовые, а формирующиеся.

Однако хабилисы не являются непосредственными

предшественниками классических питекантропов. Меж­ду первыми и вторыми находится своеобразная группа существ, ни статус, ни состав которой нельзя считать точно установленными. К этой группе различные авторы относили питекантропа IV, ребенка из Моджокерто, Сангиран В, телантропа, олдовайского гоминида 13, а также человека из Гунванлина близ Ланьтяня (КНР), представленного находкой черепной крышки (319).

Существует как морфологическая грань, отделяющая эту группу от стоящих ниже ее в эволюции хабилисов, так и морфологическая грань, отделяющая ее от стоящих выше ее классических питекантропов. Как Ф. Тобайас и Г. Кенигсвальд, так и Дж. Робинсон отделили находки в Олдовае I от находок в Олдовае II, руководствуясь исключительно лишь морфологическими признаками. Чисто морфологические признаки легли в основу выде­ления питекантропа IV, ребенка из Моджокерто, Санги­ран В в особую группу, отличную от классических питекантропов. Однако эти реально существующие мор­фологические грани являются весьма относительными, размытыми.

В результате нет почти ни одного существа, относи­мого к этой группе, которого бы другие авторы не зачисляли в другую группу. Более того, одни и те же исследователи нередко меняли свои мнения на этот счет. В статье, написанной Ф. Тобайасом совместно с Л. Лики и Дж. Нэпиром, олдовайский гоминид 13 был включен в число хабилисов. В статье, написанной Ф. Тобайасом совместно с Г. Кенигсвальдом, олдовайский гоминид был исключен из числа хабилисов и отнесен к одной группе с питекантропом IV и телантропом. Такую точку зрения Ф. Тобайас отстаивал и в работах, написанных им в оди­ночку (462. С. 393, 406). Однако в дальнейшем он изменил свое мнение и снова стал рассматривать ОН 13 как хабилиса (465. С. 314 — 315). Не прекращаются начавшиеся еще в 50-х годах споры о природе телантро­па. И новые находки не внесли полной ясности в этот вопрос.

Некоторые исследователи вообще не замечают суще­ствования этой группы. Одних ее представителей они относят к хабилисам или даже австралопитекам афри­канским, а других включают в одну группу с классиче­скими питекантропами.

Но в последнее время наметился и еще один подход. Некоторые авторы объединяют питекантропа IV, ре­бенка из Моджокерто, Сангиран В, телантропа, хабили-сов, понимая под ними находки как в Олдовае I, так и в нижней и средней частях Олдовая II, а также некото­рые находки в Кооби Фора, в один вид, который они характеризуют как ранний, или презректусный, вид рода Homo — вид Homo habilis / modjokertensis (179).

Такая конструкция не выдерживает критики. Если недостаточно обоснованным было объединение в один вид находок в Олдовае I и Олдовае II, несмотря на значи­тельную близость между ними, то тем более неоправдан­ным является объединение в один вид, с одной стороны, хабилисов из Олдовая I, которых подавляющее большин­ство антропологов считают животными, и с другой — питекантропа IV, которого в настоящее время все антро­пологи считают человеком.

На наш взгляд, реальность бытия особой группы существ, находящейся между хабилисами, с одной сто­роны, и классическими питекантропами — с другой, вряд ли может быть с достаточным основанием оспорена, хотя, конечно, принадлежность тех или иных находок к этой группе нельзя считать твердо установленной. И эта группа представляет собой переход от поздних предлюдей, которые были животными, но уже изго­товлявшими орудия, к существам, которые, бесспорно, являются хотя и формирующимися, но уже людьми. Тем самым существа, принадлежавшие к этой группе, пред­ставляют собой самое начало, самую раннюю стадию формирования человека, на которой специфически чело­веческие особенности только еще начали складываться и поэтому сколько-нибудь отчетливо не обозначились. Этих самых ранних людей — прапралюдей можно было бы назвать ранними архантропами, или эоархантропами. Соответственно следующих за ними существ типа клас­сических питекантропов можно было бы назвать поздни­ми архантропами.

Переходный характер группы эоархантропов обусло­вил существование значительных различий между от­дельными ее членами. Самые ранние из них с трудом могут быть отличены от хабилисов. Относительно от­дельных индивидов вообще невозможно с достоверно­стью сказать, являются ли они самыми поздними хаби­

лисами или самыми ранними эоархантропами. Столь же трудно провести грань между самыми поздними эоар­хантропами и классическими питекантропами.

Так как эоархантропы были самыми первыми людь­ми, то тем самым переход от хабилисов к ним ознамено­вал начало становления человека, а тем самым и обще­ства.

Если теперь свести воедино данные археологии и па­леоантропологии, получится, что признаком начала ста­новления человека и общества является, во-первых, появление эоархантропов и, во-вторых, переход от эоли­та к эоархеолнту. Как свидетельствуют факты, эти два явления в общем и целом совпадали, хотя зто совпадение нельзя, конечно, понимать как абсолютное.

Время начала становления человека и общества. Одной из более или менее твердо установленных мето­дом калий-аргонового анализа дат для Олдовайского ущелья является 1,75 ±0,03 млн лет. Это возраст туфа 1Ь, отделяющего нижнюю часть Олдовая I от средней его части. Однако наряду с этой цифрой существует и дру­гая - 1,736 ±0.29 млн лет (228. С. 294). Примерно такой возраст имеют или являются несколько более молодыми олдовайские гоминиды 7 и 8. Они найдены вместе с типичной олдовайской индустрией в средней части Олдовая I и являются бесспорными хабилисами. Находки хабилисов — ОН 4 и ОН 24 — были сделаны и в нижней части Олдовая I.

Граница между Олдоваем I и Олдоваем II определя­ется обычно в 1,7 млн лет (271. С. 336; 332. С. 258), между нижней и средней частями Олдовая II — в 1,6 млн лет (205. I. С. 174, 176; 393. С. 824). Если эти цифры верны, то переход от эолита к эоархеолиту на­чался в Олдовайском ущелье около 1,6 млн лет назад. В это же время появились эоархантропы, представлен­ные олдовайским гоминидом 13. О конце эоархеолита трудно сказать что-либо определенное. Первые стоянки с ашельской индустрией, которые появились в верхней половине средней части Олдовая II, различными иссле­дователями датируются по-разному. Приводятся цифры: 1,2-1,3 млн лет (333. С. 486), 1-1,5 млн лет (217. С. 208), 1,4±0,2 млн лет (281. С. 409), 1,4-1,5 млн лет (205. I. С. 51). Не ясен возраст олдовайского гоминида 9. Если раньше его определяли в 360 тыс. лет, а затем

в 490 тыс. лет (264. С. 389), то теперь в 0,9 — 1 млн и 1,2 млн лет (393. С. 827; 404. С. 100).

Раннеашельская индустрия Пенинжа (озеро Патрон, Танзания) датируется в пределах 1,3 — 1,6 млн лет. В формации Шунгура первые архантропы появляются примерно 1,1 млн лет назад (274. С. 531).

Большую сенсацию вызвала сделанная Р. Лики в 1971 г. находка черепа гоминида в формации Кооби Фора (восточный берег озера Туркана). Она получила обозначение KNM-ER 1470. Так как остатки гоминида были найдены ниже туфа KBS, древность которого в то время была определена в 2,61 ±0,26 млн лет, то время существования его было оценено в 2,8 и даже 3,0 млн лет. Однако, как указывалось в первых публикациях, не­смотря на столь большую древность, гоминид 1470 отли­чался целым рядом прогрессивных особенностей. Объем его мозга превышал 800 см³, в то время как объем мозга хабилисов не достигал и 700 см³. Настаивая на том, что нет никаких оснований причислять гоминида 1470 к ха-билисам, Р. Лики в то же время указывал и на его резкое отличие от Homo erectus. В целом, по его мнению, гоми­нид 1470 был безусловно человеком, причем стоящим значительно выше хабилисов по степени развития (338. С. 820-829; 339. С. 447). У гоминида 1470 отсутствовал надглазничный валик. На этом основании некоторые стали даже утверждать, что гоминид 1470 представляет форму в некоторых отношениях более совершенную, чем питекантропы, синантропы и даже палеоантропы (139).

В дальнейшем положение стало меняться. Стало ясным, что объем черепной коробки гоминида 1470 не превышает 775 см³. На черепе были обнаружены многие примитивные особенности, характерные для австрало­питеков (478. С. 488—489). Все это дало основание для вывода, что данная находка не может быть включена в род Homo. Но он не является и австралопитеком афри­канским, большую близость к которому обнаруживает. В целом он относится к той же самой дочеловеческой стадии развития, что и хабилисы из Олдовая (490. С. 5G4—569; 205. 1. С. 109). В конце концов и Р. Лики пришел к выводу, что гоминид 1470 относится к той же самой группе, что и хабилисы (319а. С. 89, 131; 479. С. 53—54). С таким взглядом хорошо согласуется и но­вая датировка этой находки. Время существования

гоминида 1470 совпадает с тем, когда жили хабилисы из Олдовая I и Шунгуры.

Как Homo erect us характеризуют А. Уокер и Р. Лики две из множества находок, сделанных на восточном берегу озера Туркана. Это индивид KNM-ER 3733 из Кооби Фора и индивид KNM-ER 3883 из Иллерет. Их возраст они оценивают как превышающий 1,5 млн лет (479. С. 51—55). Другие исследователи к числу Homo erectus из двух названных индивидов относят только 3733 (205.1. С. 120). Однако некоторые ученые рассмат­ривают эту находку как форму, переходную между хабилисами и Homo erectus (178. С. 80). В 1984 г. почти полный скелет мальчика-архантропа был обнаружен на западном берегу озера Туркана в стоянке Нариокотоме Ш. Его возраст — 1,6 млн лет (199а).

Изменения претерпела за последние годы датировка яванских эоархантропов. Раньше слои с фауной джетис, в которых они были найдены, чаще всего относились ко времени, соответствующему гюнц-минделю Европы * (158. С. 37—38). Абсолютный возраст этих находок оценивался в 600 тыс. лет (384. С. 420). В начале 70-х го­дов методом калий-аргонового анализа возраст пемзово­го туфа из места, где был найден ребенок из Моджо-керто, определен в 1,9 ±0,4 млн лет (289. С. 477). Исходя из этого, Т. Якоб пришел к выводу, что моджо-кертские питекантропы относятся ко времени 1,5 — 2,3 млн лет (290. С. 320). Однако к настоящему времени многие исследователи не принимают этой датировки. Возраст моджокертских питекантропов определяется ими в 0,9 — 1,5 млн лет (393. С. 830), между 0,73 и 1,65 млн лет (431 С. 513), в 1 — 1,2 млн лет (233а), не древнее 1 млн лет (58а. С. 70), не старше 1,7 млн лет (430а. С. 360).

* Согласно традиционной точке зрения, Европа за последний миллион лет пережила четыре крупные ледниковые эпохи (гласиалы) гюнц-скую, миндельскую, рисскую и вюрмскую, разделенные тремя межлед­никовыми (интергласиалами) гюнц-минделем, миыдель-риссом, рисс-вюрмом В свою очередь внутри каждого крупного оледенения были периоды наступления и отступления ледника — стадиалы и интерста-диалы Стадиалы обычно обозначаются в порядке их временной последовательности римскими цифрами (например, Миндель I, Вюрм II), интерстадиалы — комбинациями этих цифр (Миндель I —II, Вюрм II-III)

Пересмотрен был в последние годы и возраст класси­ческих питекантропов. Слои с тринильской фауной, в каковых они были обнаружены, разными исследовате­лями датировались не одинаково. Одни относили их к миндель-риссу, другие —- к минделю, третьи — к мин-делю и гюнц-минделю (58. С. 37 — 38; 505. С. 285). Абсолютный их возраст оценивался в 500 и 550 тыс. лет (158. С. 38; 386. С. 293). Затем слои с тринильской фау­ной, в которых были найдены классические питекантро­пы, некоторые исследователи стали относить ко времени между 0,5 и 1,0 млн лет, причем слои с тринильской фауной в Сангиране, где было сделано большинство находок, ко времени между 0,7 и 1,0 млн лет. В качестве средней цифры приводились и 710 и 830 тыс. лет (393. С. 823; 290. С. 320). Последние оценки: не древнее 0,73 млн лет (431. С. 515), преобладающий возраст — 0,71-0,78 млн лет (58а. С. 70).

Если принять во внимание все приведенные выше данные с учетом существующей в настоящее время тенденции к завышению возраста археологических и па-леоантропологических находок и к переоценке уровня эволюционного развития найденных гоминид, то переход к эоархеолиту и соответственно от хабилисов к эоархан-тропам следует отнести ко времени около 1,6 млн лет. О времени завершения эоархеолита ничего определенно­го сказать нельзя. Если исходить из приведенных выше данных, то его скорее всего следовало бы отнести ко времени не раньше 1,5 млн лет и во всяком случае не позднее 1 млн лет. Однако в определенном противоречии с этим выводом находятся данные, которыми располага­ет наука применительно к Европе.

И здесь в последние годы были пересмотрены в сто­рону повышения многие даты. Теперь, например, гюиц-миндель относится некоторыми исследователями ко времени от 1,2 до 0,7 млн лет (348. С. 747). Именно к этому периоду относятся самые древние из найденных в Европе орудий. Старейшей датированной стоянкой в Европе является пещера Ле Валлоне. Возраст ее — 0,9—0,95 млн лет (там же. С. 752). Но старейшие двухсторонне обработанные орудия, причем характери­зуемые еще только как преаббевильские (т. е. дошелль-ские), появляются, по мнению А. Люмлея, только в гюнц-минделе, который, по последним представлени­

ям, охватывает время от 0,7 до 0,65 млн лет (там же. С. 755). Правда, другие авторы без всяких оговорок относят появление ручных рубил в Европе к гюнц-минделю (505. С. 285; 377. С. 55). Но даже если относить появление подлинных ручных рубил к гюнц-минделю и датировать последний 0,7 — 0,65 млн лет, то и в этом случае получается, что ранний ашель (понимая ашель в широком смысле) в Европе появляется значительно позднее, чем в Африке. Впрочем, не исключена воз­можность, что в Европе в течение гюнца и отчасти гюнп минделя существовал и развивался тот вариант ка­менной индустрии, который соответствует развитому олдоваю В Олдовайского ущелья, причем в Европе он в отличие от Африки совсем не содержал ручных рубил.

Проблема периодизации социогенеза. Однако какое бы решение этой проблемы ни было предложено, твердо установленным можно считать, что становление челове­ка и общества началось около 1,6 млн лет назад.

Завершился этот процесс примерно 35—40 тыс. лет назад. Длился он, таким образом, не менее 1,5 млн лет. Вряд ли можно сомневаться в том, что в нем было не­сколько отличных друг от друга этапов, на каждом из которых закономерно вызревали предпосылки перехода к следующему.

Данными, позволяющими непосредственно выделить основные этапы формирования общественных отноше­ний, наука не располагает. Но формирование обще­ственных отношений было прежде всего становлением производственных, социально-экономических связей. А основой формирования производственных отношений было становление производительных сил.

Производительные силы, как известно, представляют собой неразрывное единство средств труда и людей, приводящих эти средства труда в движение. Формирова­ние производительных сил включало в себя совершен­ствование, во-первых, средств труда, во-вторых, самого человека как производительной силы.

Ведущими средствами труда в то время были ка­менные орудия. Эволюция каменной индустрии была важным моментом формирования производительных сил. Поэтому данные о развитии каменной техники в этот период имеют большое значение для выявления основных этапов формирования производственных отно-

шений. Однако эти данные — не единственные и даже не главные.

Не только становление, но и развитие уже сформиро­вавшихся производительных сил в готовом человеческом обществе предполагает совершенствование человека как производительной силы. Однако в готовом человеческом обществе совершенствование работника как производи­тельной силы не предполагает и не требует изменения его физической организации.

Иначе обстоит дело с периодом формирования чело­века и человеческого общества. На протяжении всей этой эпохи развитие производственной деятельности снова и снова приходило в противоречие с физической органи­зацией человека и требовало ее дальнейшего совершен­ствования. Морфологическая организация человека из­менялась в направлении все большего приспособления к потребностям производственной деятельности. Изме­нение физического типа человека, шедшее в направле­нии к Homo sapiens, было важным и необходимым моментом формирования человека как производитель­ной силы, а тем самым и производительных сил вообще. А так как человек является главным и основным эле­ментом производительных сил, то изменение физическо­го облика формирующихся людей в первую очередь должно быть положено в основу выявления основных этапов формирования производительных сил.

Данные палеоантропологии об основных этапах соци-огенеза. Среди формирующихся людей отчетливо выде­ляются питекантропы, синантропы и другие сходные с ними формы. Они, бесспорно, составляют одну группу. По мнению одних исследователей, эта группа является родом в составе семейства или подсемейства людей, по мнению других — подродом в составе рода Homo, по мнению третьих — видом в составе рода Homo (30). Как уже отмечалось, в советской литературе представителей этой группы чаще всего именуют архантропами. В насто­ящее время практически все исследователи, исключаю­щие хабилисов из числа людей, рассматривают архан-тропов как представителей первой стадии человеческой эволюции.

Сложнее обстоит с остальными формирующимися людьми. Не все исследователи согласны признать их одной единой группой. Однако взгляд на них как на

такую группу давно уже господствует в советской антро­пологии. Сторонники его по-разному оценивают статус этой группы.

По нашему мнению, наиболее правильной является схема классификации людей, предложенная в свое вре­мя Г. Ф. Дебецом (44). Согласно его взгляду, все люди образуют один род, который делится на два подрода. Один подрод включает в себя только один вид, который образуют люди современного физического типа,— вид Homo sapiens. Другой подрод образуют формирующиеся люди. Он делится на два вида. Один из них образуют архантропы, другой — все остальные формирующиеся люди. В советской литературе представителей этой по­следней группы принято именовать палеоантропами. Это название употребляется и некоторыми зарубежными исследователями.

Как уже отмечалось, в советской литературе давно общепризнано, что палеоантропы представляют собой стадию человеческой эволюции, следующую за стадией архантропов и предшествующую стадии людей совре­менного физического типа — неоантропов. Архантропы и палеоантропы представляют две основные стадии в эволюции физической организации человека, а тем са­мым и две основные стадии формирования человека как производительной силы.

Самый ранний этап в эволюции архантропов пред­ставляют собой люди типа питекантропа IV, которые были названы нами эоархантропами или ранними архан­тропами. Более поздняя представлена людьми типа классических питекантропов Явы — поздними архан­тропами. Еще более продвинутая форма — синантропы, остатки которых обнаружены близ деревни Чжоукоу-дянь, в 60 км от Пекина (КНР). Они — представители самой поздней стадии в эволюции архантропов, непос­редственно предшествовавшей палеоантропам. Людей этого типа можно было бы назвать позднейшими архан­тропами.

К числу позднейших архантропов кроме синантропов относятся находки в Гейдельберге (ФРГ), в Вертешсёл-лёше (Венгрия), в Бильцингслебене (ГДР) * и, веро-

* Некоторые авторы относят находки в Гейдельберге, Вертешсёллёше и Бильцингслебене не к архантропам, а к более высокой стадии разви­тия (295; 449; 449а).

ятно, люди из Тернифина (Алжир), которых обычно называют атлантропами.

Датировка гейдельбергского человека является спор­ной. Одни исследователи относят его к гюнц-минделю, другие — к интерстадиалу миндель I —II. Вторая дати­ровка в настоящее время принимается большинством исследователей (58. С. 41—43). Стоянку Вертешсёллеш относят к интерстадиалу миндель I —II (13. С. 31; 322). Возраст ее определяется в 350—400 тыс. лет (13. С. 31; 223а. С. 897). Атлантропа довольно единодушно относят к минделю (58. С. 39 — 40). Время существования си­нантропов исследователи хронологически сопоставляют со второй половиной минделя либо с началом миндель-рисса (там же. С. 46—47). Возраст их оценивается по-разному: 360, 370, 400-600 тыс. лет (58. С. 48; 223а. С. 892; 343. С. 407; 385. С. 424). Стоянка Бильцингсле-бен, в которой в 1972—1975 гг. были найдены остатки архантропа, относится к миндель-риссу. Ее возраст оп­ределяется примерно в 300—350 тыс. лет (11. С. 31; 477а).

В настоящее время неизвестна ни одна находка формирующихся людей, бесспорно являющихся архан­тропами, которая относилась бы ко времени более по­зднему, чем миндель-рисс Европы. И в то же время, по-видимому, именно в миндель-риссе появляются форми­рующиеся люди, которые не могут быть отнесены к числу архантропов. В Европе они представлены на­ходками в Штейнгейме (ФРГ) и Сванскомбе (Вели­кобритания). И человека из Штейнгейма, и человека из Сванскомба чаще всего относят к миндель-риссу, причем последнего к концу этого периода (58. С. 56 — 59). Одна­ко не может быть исключена возможность отнесения их к риссу. Возраст как того, так и другого оценивается и в 200, и в 300 тыс. лет (58. С. 56-59; 223а. С. 825-827; 343. С. 407; 393. С. 833). К миндель-риссу, вероятно, относится и человек из Азыхской пещеры (Азербай­джан), сочетающий особенности палеоантропа с некото­рыми признаками архантропа (36). Однако не исключе­на полностью возможность его датировки риссом или рисс-вюрмом (89. С. 13).

Все остальные находки палеоантропов относятся к более позднему времени. Все это свидетельствует о том, что переход от архантропов к палеоантропам

В

ажнейшие раннепалеолитичес-ские стоянки и места находок формирующихся людей

Ц

ифрами на карте обозначены 1 — Гибралтар, 2 — Торральба, Амброна, 3— Араго, 4— Рок де Марсель, Ла Феррасси, Ле Мустье, Комб Греналь, Пеш де л¹ Азе, 5 — Ла Кина, 6 — Фонтешевад, 7 — Сен Сезер, 8 — Ла Шапелль, 9 — Оргю, 10 — Терра-Амата, Лазаре, 11 — Сванскомб, 12— Клектон-он Си, 13 — Спи, 14 — Не андерталь, 15 — Сальцгиттер Лебен штедт, 16 — Бильцингслебен, 17 — Эрингсдорф, 18 — Гейдельберг, 19— Штейнгейм, 20 — Квинцано, 21 — Саккопасторе, 22 — Монте-Чирчео, 23 — Камерота, 24 — Крапина, Вин дия, Велика Печияа, Ветерница, 25— Вертешселлеш, 26 — Тата, 27 — Ша­ле, 28 — Петралона

произошел во время, соответствующее миндель-риссу Европы. Границы этого периода определяются по-разно­му. Начало его датируется и 350, и 300, и 275, и 220 ± 40 тыс. лет, а конец — и 250, и 200, и 145 ± 25 тыс. лет (202. С. 37-39; 348. С. 756, 771; 393. С. 821). В даль­нейшем изложении мы будем принимать за начало миндель-рисса 0,35 млн лет, за конец — 0,2 млн лет, а переход от архантропов к палеоантропам датировать временем между 0,2 и 0,3 млн лет.

Таким образом, данные палеоантропологии дают определенные основания для выделения в процессе фор­мирования производительных сил двух основных этапов, первый из которых охватывает время от 1,6 до 0,2 — 0,3 млн лет, а второй — от 0,2—0,3 млн лет до 35 — 40 тыс. лет.

Данные археологии об основных этапах социогенеза.

Г. Мортилье, создавший первую четкую схему периоди­зации палеолита, выделил в периоде, который мы назы­ваем археолитом, первоначально лишь две эпохи: шелль и мустье. В дальнейшем между ними была введена третья эпоха — ашельская (94. С. 133). Однако наряду с трехчленным делением данного периода в его схеме продолжает фигурировать и двухчленное (нижний и средний палеолит). Но это двухчленное деление, которое Г. Мортилье считал главным, более важным, чем трех­членное, не было доведено им до конца, ибо из него выпала ашельская эпоха. Последняя не была отнесена им ни к нижнему, ни к среднему палеолиту. Осознавая необходимость деления периода, который назван нами археолитом, на два основных этапа, Г. Мортилье в то же время видел, что граница между ними не совпадает ни с гранью между шеллем и ашелем, ни с гранью между ашелем и мустье.

В дальнейшем археологи, которые, так же как и Г. Мортилье, считали, что палеолит должен быть под­разделен на три равных по значению периода (нижний, средний и верхний), пытались более или менее опреде­ленно провести границу между первым и вторым. Боль­шинство из них склонялось к мнению, что она проходит между ашелем, с одной стороны, и мустье — с другой, что к нижнему палеолиту должны быть отнесены шелль и ашель, а к среднему — мустье.

Однако в процессе дальнейших исследований все

в большей степени становилось ясным, что различие между поздним ашелем и ранним мустье не носит стади­ального характера. Еще Г. Обермайер (99. С. 183) в свое время пришел к выводу, что поздний ашель хронологи­чески совпадает с ранним мустье. Об этом же позднее писали советские археологи П. П. Ефименко (52. С. 150, 245) и А. П. Окладников (102. С. 69). Не как стадию, а как всего лишь вариант каменной индустрии, сосуще­ствующий с премустьерским и другими ее вариантами, рассматривают средний и поздний ашель французские археологи Ф. Борд (184. С. 59, 60, 116, 140) и А. Люмлей (348. С. 790). Одновременно накапливались данные, свидетельствующие о невозможности отделить поздний шелль от раннего ашеля.

Выход из положения археологи искали на разных путях. Одни из них начали склоняться к тому, что к ни­жнему палеолиту должны быть отнесены шелль и ран­ний ашель, а к среднему — поздний ашель и мустье. Некоторыми из них этот тезис был даже достаточ­но четко сформулирован (15. С. 11; 51. С. 167; 117. С. 185).

Другие археологи пришли к выводу, что деление палеолита на три основных периода не имеет под собой основания. Он должен быть подразделен лишь на два основных периода: ранний (древний, нижний) палео­лит, который включает в себя то, что раньше именова­лось нижним и средним палеолитом, и поздний (вер­хний) палеолит. Такой взгляд был одно время почти безраздельно господствующим в советской археологии. Однако в последующем некоторые советские исследова­тели выступили с призывом вновь вернуться к делению периода, предшествующего позднему палеолиту, на ни­жний и средний палеолит (148. С. 128—129).

Согласиться с ними нельзя. Но в их в целом неверной точке зрения есть определенная крупица истины. Она заключается в том, что период, который был нами назван археолитом, действительно должен быть подразделен на два основных этапа. Именно об этом все в большей степе­ни свидетельствует накапливаемый фактический мате­риал. Эти стадии могут быть соответственно названы ранним археолитом (палеоархеолитом) и поздним архе­олитом (неоархеолитом). Каждая из этих стадий в свою очередь может быть подразделена на несколько этапов.

Самым ранним этапом в развитии раннего археолита является выделенный нами выше эоархеолит.

Поборники идеи возрождения деления палеолита на три равнозначащих периода, так же как и археологи прежнего времени, за границу между нижним и средним палеолитом принимают грань между ашелем и мустье. Тем самым они практически не принимают во внимание те данные, которые требуют отказа от понимания по­зднего ашеля и раннего мустье как двух последователь­ных стадий эволюции каменной техники. При этом они нередко вступают в противоречие как с фактами, так и с собственными положениями.

Так, А. П. Черныш, обосновывая необходимость выделения мустьерской эпохи в качестве особого перио­да — среднего палеолита, равного по значению позднему палеолиту, ссылается не только на «значительные успе­хи в развитии хозяйства и культуры», но и на появление в этот период «нового физического типа первобытных людей» (там же. С. 129).

Вопрос о начале мустье тоже относится к числу далеко не простых. По мнению Ф. Борда, если наборы орудий, которые можно охарактеризовать как мустьер-ские, появились еще в рисс-вюрме, то настоящее мустье развилось лишь с переходом к вюрму (181. С. 831). Начало вюрма многими исследователями датируется 70 — 75 тыс. лет назад. Самая ранняя из приводимых учеными дат возникновения мустьерской индустрии — около 100 тыс. лет-назад (27. С. 16; 203. С. 578; 281. С. 385). Что же касается появления человека нового по сравнению с архантропами физического типа, то это событие произошло значительно раньше — во всяком случае — не менее чем 200 тыс. лет назад. Таким обра­зом, материалы палеоантропологии не только не под­тверждают точку зрения А. П. Черныша, но, наоборот, полностью расходятся с ней.

Не имеет под собой достаточного основания и выделе­ние мустье в качестве не только особой эпохи, равной по значению позднему палеолиту, но даже и как одного из двух основных этапов археолита. Данные археологии свидетельствуют, что грань между ранним и поздним археолитом должна быть проведена не между ашелем и мустье, а где-то в ашеле. Проще всего, конечно, присое­диниться к точке зрения, что она проходит между

ранним и поздним ашелем. Однако здесь имеются свои трудности. Разные исследователи, как уже указывалось, далеко не одинаково понимают ашель. И с точки зрения тех, кто выделяет шелль в качестве самостоятельной эпохи, граница между ранним и поздним ашелем прохо­дит далеко не там, где ее проводят сторонники широко­го понимания ашеля (15. С. 10—11; 64. С. 8—9, 75, 80).

Но главное не в этом. Ашель расчленяется только на нижний (ранний, древний) и верхний (поздний) лишь в немногих работах. Большинство исследователей под­разделяют ашель на три стадии: нижний (ранний, древний), средний и верхний (поздний). И опять-таки разные авторы по-разному проводят грани между этими этапами. Нижний ашель одних авторов соответствует, например, среднему ашелю других. Одну и ту же инду­стрию часть археологов характеризует как среднеашель-скую, а другая — как верхнеашельскую (311. С. 8; 505. С. 285).

Однако через весь этот разнобой все в большей степени пробивает себе дорогу определенный порядок. Современные археологи далеко не одинаково датируют переход от раннего ашеля к среднему. Но в целом они сходятся в том, что в Западной Европе он произошел в миндель-риссе, скорее всего во второй его половине. Смену же среднего ашеля верхним в Западной же Евро­пе они относят ко второй половине рисса или началу рисс-вюрма (27. С. 16; 270а. С. 137; 348. С. 774-790; 505. С. 386-387).

Переход от нижнего ашеля к среднему означал не просто дальнейшее совершенствование ашельского ка­менного инвентаря. Он положил начало, выражаясь словами А. Люмлея, «диверсификации» культуры обра­ботки камня. Уже в начале рисса на территории Фран­ции наряду с ашельской индустрией существовали еще три: тейякская, эвеноская и премустьерская (348. С. 774—798). С переходом к среднему ашелю произошло выделение нескольких археологических культур и на территории Британии (415. С. 154).

Вместе с переходом к среднему ашелю в миндель-риссе зародилась техника леваллуа (182. С. 2; 184. С. 83; 348. С. 771; 415. С. 218). Ряд археологов, в частности В. П. Любин (86. С. 38-39) и Н. Д. Праслов (113.

С. 144 — 145), рассматривает возникновение в среднем ашеле техники леваллуа как крупнейшее техническое достижение эпохи раннего палеолита, как настоящую революцию в приемах обработки камня, равную по значению появлению призматического нуклеуса и резца в начале позднего палеолита. Исходя из этого, они дела­ют вывод, что именно здесь должна проходить основная грань внутри раннего палеолита. По мнению Н. Д. Прас-лова (113. С. 144 — 145), проведение нижней границы так называемого среднего палеолита значительно выше этой поры не обосновано «никакими данными: ни палео-антропологическими, ни геологическими, ни типологи­ческими».

Ф. Борд на основе анализа эволюции техники обра­ботки камня сделал выводы о развитии форм отражения мира в головах производящих существ и выделил, как он сам выражается, несколько уровней абстракции. Если переход от первого уровня ко второму он связывает с появлением настоящих ручных рубил, то переход от второго к третьему — с появлением техники левал­луа.

При изготовлении ручных рубил человек непосред­ственно определяет форму орудия. Иначе обстоит дело с техникой леваллуа. Здесь человек придает особую форму не непосредственно орудию, а ядрищу, с которого затем снимается отщеп. Именно этот отщеп и служит в качестве орудия. И форма данного орудия была предопределена формой ядрища. Непосредственно обра­батывая не нужное ему в качестве орудия ядрище, человек опосредствованно определяет форму необходи­мого ему орудия. Вполне понятно, что это предполагает существенный сдвиг в способности мышления абстраги­роваться и заглядывать в будущее. В свою очередь это требует и предполагает дальнейшее совершенствование мозга.

Второй уровень абстракции был характерен лишь для питекантропов с их сравнительно крупным мозгом, но не для их предшественников. Третий уровень аб­стракции характерен для существ с еще более совершен­ным мозгом — людей типа Сванскомба и Штейнгейма (182. С. 2). Ф. Борд, таким образом, прямо связывает переход от нижнего ашеля к среднему с превращением архантропов в людей более совершенного типа. И дей­

ствительно, палеоантропы появились в то же самое время, когда произошла смена нижнего ашеля средним, а именно в миндель-риссе.

Все сказанное выше дает достаточные основания для вывода, что рубеж между нижним и средним ашелем является границей между двумя основными стадиями археолита — ранним и поздним. К раннему археолиту относится, таким образом, эоархеолит, ранний ашель в широком смысле и современный ему развитый Олдовай В, к позднему археолиту — средний, поздний (верхний) ашель и различного рода премустьерские, раннемустьер-ские и позднемустьбрские индустрии.

Все эти выводы основываются в основном на европей­ском материале. Но они находят подтверждение в дан­ных, добытых в других частях света, в частности в Аф­рике.

Долгое время развитие каменной индустрии в Афри­ке южнее Сахары рассматривалось большинством архео­логов как совершенно несопоставимое с эволюцией ее в Европе. С этим связано создание совершенно иной периодизации каменного века в Африке. Если в Европе эпоха каменной индустрии подразделялась на палеолит, мезолит и неолит, то в Африке — на ранний, средний и поздний каменные века (253а). На третьем панафри­канском конгрессе по преистории, состоявшемся в 1955 г., между ранним и средним каменными веками был введен первый промежуточный период, а между средним и поздним каменными веками — второй промежуточный период (398. С. XXXIII). К настоящему времени наме­тился отказ от выделения промежуточных периодов (205. I. С. 246, 150).

К раннему каменному веку относился олдовай и весь ашель (в широком смысле). Еще недавно считалось, что ашельская эпоха в Африке закончилась между 50 — 60 тыс. лет назад и что средний каменный век начался примерно 30—35—40 тыс. лет назад. Начало же поздне­го каменного века относилось к 13—14 тыс. лет назад (64. С. 99, 101, 167; 205. I. С. 253; 247. С. 60).

В результате накопления новых данных все эти даты подверглись существенному пересмотру. Исследователи пришли к выводу, что поздний каменный век Африки начался примерно 38—40 тыс. лет назад (205. I. С. 55; 314; 318). Некоторые из них прямо связывают с этим

переходом появление человека современного физическо­го типа (314). В результате стало ясным, что ранний и средний каменные века Африки, вместе взятые, по длительности и по характеру совпадают с ранним палео­литом Европы у одних авторов, нижним и средним палеолитом Европы — у других. И в случае с Африкой, как и в случае с Европой, перед нами каменная инду­стрия формирующихся людей. Соответствие наблюда­ется не только в общем, но и в деталях. Как сейчас считают некоторые археологи, средний каменный век Африки не только по особенностям техники, но и по времени совпадает со средним палеолитом Европы (205. I. С. 250).

Таким образом, традиционное деление археолита Африки в общем и целом совпало с традиционным деле­нием археолита Европы. И так же как в случае с Евро­пой, это деление нуждается в определенном уточнении. По мнению Дж. Кларка, существенный перелом в эволю­ции каменной индустрии Африки южнее Сахары прои­зошел при переходе от раннего каменного века к перво­му промежуточному периоду. После сотен тысяч лет чрезвычайно медленного развития каменных орудий началась быстрая их эволюция. Одновременно намети­лась региональная специализация каменных орудий. Появилось несколько различных культур: санго, фа-урсмит, нижнее лупембе. Возникла техника леваллуа (64. С. 100 — 103). Иначе говоря, здесь произошли те же самые изменения, что наметились в Европе после смены нижнего ашеля средним, которая имела место в мин-дель-риссе 0,2 — 0,3 млн лет назад.

Первоначально Дж. Кларк датировал этот перелом 50—60 тыс. лет назад (64. С. 99, 101). Новые данные отодвинули его до 190 тыс. лет назад (218. С. 29), что в достаточной степени согласуется с приведенными вы­ше для Европы цифрами. Но скорее всего он произошел еще раньше. Во всяком случае некоторые авторы относят теперь начало среднего века Африки и к 125, и к 130, и к 180, и к 200 тыс. лет назад (203. С. 578; 205. I. С. 55, 252, 340; 314. С. 180, 120). По мнению К. Батцера, 200 тыс. лет назад в эволюции человека, взятой в целом, произошел существенный перелом: если до этого она шла медленно, то после значительно ускорилась и подго­товила тот огромный сдвиг, который совершился 35 тыс.

лет назад, когда возник человек современного физиче­ского типа (203. С. 573).

Таким образом, не только палеоантропология, но и археология свидетельствуют о существовании двух основных этапов формирования производительных сил. Первым из них является ранний археолит (палеоархео-лит) — эпоха архантропов, вторым — поздний археолит (неоархеолит) — эпоха палеоантропов. Логично пола­гать, что эти два этапа формирования производительных сил были одновременно и двумя основными стадиями становления человеческого общества вообще, т. е. эволю­ции праобщества.

Глава шестая