2. Оппозиция по коннотативной маркированности

Специфика коннотативного аспекта знаков политического дискурса анализируется многими исследователями. Противопоставление нейтральной и коннотативно нагруженной лексики получает у разных авторов разное терминологическое обозначение.

Х. Лассвелл разграничивает в политическом дискурсе два пласта знаков, текстов, событий. Первый, Miranda («чудесное») – все, что связано с чувствами, ориентировано на политическую мифологию, склонно вызывать восхищение и энтузиазм, укреплять веру и лояльность. К сфере Miranda относятся гимны и флаги, торжественные церемонии, национальные герои и окружающие их легенды.

Второй пласт Х. Лассвелл называет Credenda («символ веры») – политическая доктрина, все то, что относится к области логики, мнений и убеждений, касающихся проявлений политической власти в обществе. Наиболее ярко этот слой политического дискурса проявляется в конституциях, хартиях, официальных декларациях и пр. (Lasswell 1949).

М. Эдельман предложил деление вербальных политических знаков на референтные знаки (referential symbols) и знаки-конденсаты (condensation symbols) (Edelman 1964). У других авторов знакам-конденсатам соответствует «заряженная лексика» (loaded words) (Bolinger 1980), «хорошие» и «плохие» ярлыки (good and bad labels) (Green 1987).

На чем основано противопоставление референтных знаков и знаков-конденсатов? Каковы специфические свойства знаков-конденсатов, обеспечивающие их особую роль, особую значимость в политическом дискурсе?

Референтные знаки строго денотативны, эмоционально нейтральны, они являются экономным способом отнесения к предметам и ситуациями объективной действительности; такие знаки способствуют логическому осмыслению ситуации (governor, candidate, election).

Знаки-конденсаты вызывают сильную аффективную реакцию, которая ассоциируется с обозначаемой реалией. Они концентрируют в себе патриотическую гордость, память о прошлой славе или унижении, тревогу и беспокойство, надежду на будущее величие и т. п. (social progress, repression, freedom fighters, independence). В отличие от референтных знаков с четко очерченным денотатом, знаки-конденсаты характеризуются более расплывчатым и неопределенным денотатом (Edelman 1964: 6).

Следует иметь в виду, что грань, разделяющая эти два типа знаков, не является жестко фиксированной, и знак может переходить из одного разряда в другой. Восприятие того или иного знака как чисто референтного или эмотивно нагруженного варьируется в зависимости от говорящего, его когнитивной базы и социально-политических установок, а также от ситуации общения. В определенной политической ситуации такие, казалось бы, сугубо «технические» термины, как государство, парламент, выборы, указ, заседание могут приобрести длинный шлейф образных, оценочных, эмотивных коннотаций.

Ч. Елдер и Р. Кобб справедливо подчеркивают, что различие между этими двумя типами знаков основывается не на природе референта, оно выявляется в результате приписывания ему оценочных смыслов с позиций определенного индивида или группы (Elder, Cobb 1983: 33). Однако общность оценок того или иного референта не означает совпадения его когнитивных контуров у разных говорящих. Так, например, в нормальном демократическом обществе большинство его членов привержены демократии, ценят свободу и испытывают отвращение к насилию. При этом нередко оказывается, что за этими терминами для разных людей стоят совершенно разные вещи: там, где один видит насилие, другой может увидеть свободу выражения; то, что для одного является проявлением социального контроля, другой воспримет как насилие и нарушение демократических прав. Следует подчеркнуть, что политические коннотации всегда носят групповой характер, они основаны на групповых ценностях и стереотипах.

В своем исследовании языка как средства пропагандистского манипулирования Т. М. Бережная (1988) использует термин «нагруженный язык» для обозначения языковых средств, характеризующихся наличием широкого спектра конденсированных смысловых, эмотивных, идейно-политических коннотаций. Заметим, что более точным переводом термина Д. Болинджера «loaded language» (Bolinger 1980), как нам кажется, был бы – «заряженный язык». Т. М. Бережная предлагает дальнейшую рубрикацию «нагруженного языка» на эмоционально-оценочные слова (аффективы) и «слова-лозунги» или «политические аффективы». Судя по примерам автора, в первую группу (будем называть ее «общие аффективы») попадают единицы, апеллирующие к общечеловеческим ценностям (достоинство, милосердие, мечта, идеалы, истина, духовный, патриотизм, согласие, защита, гордость), тогда как ко второй относятся единицы, выражающие политические ценности (свобода, прогресс, национальные интересы, демократия, коммунизм, самоопределение, колониализм, империализм, эксплуатация, репрессии, расизм, истеблишмент).

В дальнейшем для обозначения коннотативно нагруженных знаков политического дискурса мы будем пользоваться термином «политические аффективы», который представляется нам наиболее удачным русским коррелятом для английского «condensation symbols».

По мнению Д. Грейбер, значимость политических аффективов в политической коммуникации обусловлена их способностью:

– вызывать богатые образные ассоциации, извлекать из памяти яркие картинки прошлого опыта;

– активизировать сильные эмоции, провоцировать желаемую реакцию и тем самым служить сильным мобилизующим средством;

– обеспечивать быструю категоризацию понятия (вхождение в языковую картину мира политического), пропуская его через тот или иной «оценочный фильтр». Например, полицейская акция против радикальной организации «Черные пантеры» может в массовой коммуникации получить ярлыки с диаметрально противоположной оценочной ориентацией (геноцид, либо операция по обеспечению безопасности), что кардинальным образом будет влиять на дальнейшие действия обеих сторон;

– служить экономным, понятным для масс, и в силу этого, эффективным обозначением сложных политических реалий, что значительно облегчает процесс коммуникации ( Graber 1976: 291–294).

В то же время, как справедливо отмечает Д Грейбер, отмеченные преимущества политических аффективов имеют свою оборотную сторону, их манипулятивное использование может приводить и к отрицательным последствиям:

– они упрощают и искажают картину реальной действительности, особенно за счет установления ложных каузальных связей (общественное негодование направляется не на истинного виновника или причину негативных явлений);

– денотативная расплывчатость и двусмысленность знаков-конденсатов может привести к серьезным политическим разногласиям между социальными группами;

– они притупляют способность политических агентов к рациональным действиям, к критическому осмыслению действительности (Там же: 308).

Тем не менее, важнейшим преимуществом политических аффективов является их суггестивный потенциал. Магнетизм их аффективного заряда настолько сильно подавляет их дескриптивное содержание, что они превращаются в знаки-регулятивы, которые напрямую стимулируют или подавляют определенное поведение «Умелое манипулирование политическими аффективами является одним из важнейших орудий в арсенале власти любого правителя. От умения манипулировать ими в значительной мере зависит успех или неуспех политического лидера. Это умение является основной составляющей харизмы политического лидера» (Там же: 297).

Отмеченные свойства политических аффективов (редукция дескриптивного содержания, магия коллективных эмоций, мощный мобилизационный потенциал) способствуют их использованию в качестве слов-лозунгов и ключевых слов. Слова-лозунги предназначены для выдвижения на передний план в агитационных целях актуальных политических реалий. Под ключевыми словами, вслед за Р. Бахемом, будем понимать «ядерные слова политических доктрин, парольные слова политических группировок» (Bachem 1979: 63). Иначе говоря, ключевые слова могут служить в качестве маркеров, дифференцирующих политических агентов, что является важным критерием при анализе социокультурной вариативности политического дискурса.