7. После классовой борьбы

Без работы

Симптом 1970-х гг. и их проблем звался стагфля-

цией: всякое движение, казалось, прекратилось, только

ожидания людей все еще продолжали расти, и это проти-

воречие стало болезненно сказываться. У 1980-х гг. были

другие симптомы. Один из них, пожалуй, можно усмот-

реть в том, что теперь, казалось, все двигалось, доходя

до грани возможного, а порой и переходя эту грань. В

эти годы много зарабатывали, но и много рисковали и в

конечном счете много теряли. Вслед за эффектными кру-

шениями менее зримое воздействие начал оказывать

страх, поселившийся в душе тех, кто размахнулся черес-

чур широко. Кривая обеспечения чуть не опрокинулась.

Но здесь следует обратить внимание на права, т.е. на то,

возник ли после эпохи Раймона Арона, после реформ и

периода новой неясности какой-то новый социальный во-

прос, который мог бы определять конфликты будущего.

Следовательно, нам нужно взглянуть на другой симптом

1980-х гг. - странное противоречие между значитель-

ным экономическим ростом и высоким уровнем продол-

жительной безработицы.

В 1970-е гг. безработица увеличилась. Это никого не

могло удивить, поскольку на первый взгляд являлось ес-

тественным побочным эффектом замедления хозяйствен-

ной деятельности. Ведь начало же число безработных

снижаться, когда экономики ОЭСР стали оправляться от

кризисов 1970-х гг. Но это снижение оказалось незначи-

тельнее, чем ожидали, и вскоре совсем прекратилось.

Даже во времена хорошей конъюнктуры в 1980-е гг. уро-

вень безработицы везде оставался высоким, а в некото-

рых странах даже поднялся. В таких государствах, как

Германия, Франция и Великобритания, правительства

поначалу были убеждены, что существование миллиона

безработных неизбежно приведет их к поражению на вы-

борах, но скоро подобные опасения остались в прошлом.

Показатели роста, остановившиеся на 2-3%, отвлекли

внимание даже от того факта, что число безработных в

странах с населением 50-60 млн человек перешагнуло

187

за двухмиллионную границу. Показатель безработицы

5% стал считаться нормальным, 10% - терпимым.

К Соединенным Штатам это относится не в такой сте-

пени. В данной главе речь сначала пойдет главным обра-

зом о Европе (причем не касаясь даже некоторых евро-

пейских стран, таких как Швеция и Швейцария). Срав-

нительное исследование роли труда и безработицы в Ев-

ропе, США и Японии выявило бы поразительные разли-

чия: европейскую неподатливость, американскую мо-

бильность, японское умение прятать нежелательное с

глаз долой1. Но сосредоточимся пока на Европе.

Высокий уровень безработицы в эпоху экономическо-

го роста ставит вопросы относительно экономического

развития, истории труда и гражданского статуса. Начи-

ная с первого, нужно еще раз вспомнить об особом каче-

стве роста в 1980-е гг. Этот рост для многих стал сюр-

призом. Разве Олсон не говорил нам, что нужна война

или революция, чтобы разбить оцепенение стагфляции?

Революцией оказался всего лишь поворот господству-

ющей экономической политики в сторону обеспечения, а

война велась демократическими средствами - против

профсоюзов и некоторых интересов государства всеобще-

го благосостояния. Зачинатели поворота не стояли в пер-

вых рядах предпринимателей в строгом шумпетеровском

смысле слова; то были политики - Рональд Рейган,

Маргарет Тэтчер и другие фигуры различной политичес-

кой окраски, последовавшие за ними, прежде всего в

экономической политике.

Рост в 1980-е гг. шел не линейно. Многие встретили

это десятилетие в глубокой яме. Только после 1982 г.

можно говорить о высокой конъюнктуре во всем мире

ОЭСР. К концу десятилетия, особенно в 1988 и 1989 гг.,

она достигла головокружительных высот. Таким обра-

зом, в среднем в большинстве стран рост валового обще-

ственного продукта составил около 3% в год. Это огром-

ная цифра, если вспомнить, что речь идет о процентах от

целого, которое было вчетверо больше своего эквивален-

та в 1950 г. Если мы переведем проценты в количество

дополнительных товаров и услуг в год, то получится, что

оно в 1980-е гг. по большей части увеличивалось силь-

нее, чем в 1950-е и 1960-е. 1980-е гг. были десятилетием

экономического чуда.

Что же это за чудо? Сьюзен Стрэндж придумала ему

уже многократно упоминавшееся название <капитализм

188

казино>2. Чудо 1980-х гг. питалось долгами и рискован-

ными финансовыми операциями, чтобы не сказать -

спекуляциями. Не случайно биржи Уолл-стрит и Лондо-

на побили все рекорды, а другие с некоторыми колеба-

ниями последовали за ними. Суммы, которые многие за-

рабатывали и снова вкладывали, превзошли любые фан-

тазии, и прежде всего - любой опыт прежних времен.

Возможно, то же самое в известной мере можно сказать

обо всех периодах высокой конъюнктуры, но 1980-е гг.

кажутся особенно опасными. Экономисты-аналитики по

обе стороны Атлантики, такие как Феликс Роатин и

Питер Джей, довольно рано увидели, что экономики

мира ОЭСР <стоят на краю пропасти>3. Весной 1987 г.

в США стала бестселлером футуристическая книга <Ве-

ликая депрессия 1990 г.>. В октябре того же года биржи

пережили свой первый крах, два года спустя последовал

еще один. Биржевой крах не обязательно означает спад

в экономике; иногда кажется, будто курсы акций совер-

шенно не связаны с развитием предприятий. Но и реаль-

ные национальные экономики в конце десятилетия поста-

вили свои вопросы. Какова все же цифра устойчивого

роста за это десятилетие? Не оказалось ли чудо в конеч-

ном счете оптическим обманом? Так или иначе, новоис-

печенное благосостояние преуспевших сопровождалось

тайными сомнениями.

Одна из причин этого заключается в зримом присут-

ствии тех, кто не преуспел, - в безработице. В Европе

рост 1980-х гг. практически не помог безработным. По-

жалуй, можно даже защищать тезис, что он некоторым

образом опирался на безработицу. Есть два метода по-

вышения производительности: один состоит в том, чтобы

с тем же количеством рабочей силы производить больше,

другой - в том, чтобы производить столько же с мень-

шим количеством рабочей силы. В 1980-е гг. очень рас-

пространен был последний метод. Правительства, забо-

тясь о конкурентоспособности своих стран, позволяли

работодателям сокращать число работников до абсолют-

но необходимого минимума. <Выжатые> предприятия

производили столько же, сколько и прежде, если не

больше. Для Германии есть поразительные цифры, пока-

зывающие отношение между валовым общественным про-

дуктом и количеством труда на человека (измеряемым по

общему числу отработанных часов)4. До конца 1950-х гг.

оба показателя повышались, хотя и тогда уже валовой

189

общественный продукт возрастал быстрее, чем количест-

во труда. Однако с тех пор кривые стали расходиться;

сегодня они идут в противоположном друг другу направ-

лении. В то время как показатель валового общественно-

го продукта увеличился со 100 в 1950 г. до 400 в 1986 г.,

показатель количества труда на человека сначала под-

нялся примерно до 110, а затем за тот же период упал

до 66. Гораздо более высокое обеспечение возникло за

счет существенно меньшего приложения человеческих

сил.

Экстраполяции таких наблюдений уже делались.

Поэтому на политиков и экономистов они вряд ли те-

перь могут произвести впечатление. В особенности ре-

гулярно возникавшая на протяжении последних 200 лет

мысль, что техническое развитие сделает излишним

применение человеческого труда, в наши дни находит

меньше официальных сторонников, чем во времена ве-

ликой дискуссии об автоматизации 1950-х гг. Но все

же тем, кто считает, что как минимум один раз уже

слышал все это, следует быть осторожнее. В природе

и роли труда произошли глубокие изменения, затраги-

вающие как жизнь отдельного человека, так и социаль-

ные структуры. Труд сегодня уже не является очевид-

ным ответом на социальные вопросы - он сам стал

частью нового социального вопроса.

Труд - общераспространенная тема индустриального

мира. Крупные ученые давно признали это5. Они выяви-

ли один парадокс. Современные общества - это общест-

ва труда, сконструированные на основе трудовой этики и

профессиональных ролей, но при этом их движет вперед

идея, а теперь, вероятно, и все более реалистическая

перспектива мира без труда. Люди имели профессии, по

крайней мере род занятий, до того как стали гражданами

и, во всяком случае, до своего рождения как потребите-

лей. Есть другие, окольные пути в мир обеспечения, но

обычная, столбовая дорога ведет туда через профессио-

нальную деятельность. Она определяет доход, включая

трансфертный, социальный престиж, самоуважение и те

способы, какими человек организует свою жизнь. С дру-

гой стороны, долгие дни тяжелого труда считаются невы-

носимым бременем; в течение столетий, и особенно в ин-

дустриальных обществах, привилегированный класс, на

который многие взирали с изумлением и завистью, был

190

праздным классом, состоящим из тех, кому нет нужды

работать.

Этот парадокс развивался в разных направлениях,

приводя к самым неожиданным результатам. В обществе

труда жизнь человека имеет четкую структуру. Есть ран-

ний период жизни, пока дети еще не вступили официаль-

но в профессиональный мир; в любой день, на любой не-

деле, в любом году есть время, когда трудящимся не

нужно работать; затем, наконец, наступает закат жизни,

профессиональная отставка. Сто и даже пятьдесят лет

назад все эти три аспекта жизни были тесно связаны с

четвертым - работой по профессии. Детство означало

подготовку к работе посредством обучения необходимым

навыкам и усвоения необходимых ценностей; досуг озна-

чал отдых от работы, для того чтобы иметь возможность

продолжать работу; отставка, выход на пенсию были

вознаграждением за долгую трудовую жизнь. Сегодня

все три нетрудовые фазы обрели самостоятельное значе-

ние. Они увеличились в размерах и часто получают не-

зависимые от фазы труда характеристики. Мир образо-

вания и обучения отстаивает собственные ценностные

представления; некоторые полагают, что он доминирует

в современных обществах именно за счет труда. Досуг

породил собственную, новую отрасль экономики; немало

людей получают от своей деятельности на досуге как ми-

нимум такое же личное удовлетворение и социальное

признание, как и от работы по профессии. Выход на

пенсию стал началом третьего возраста человеческой

жизни, который у многих длится лет двадцать и более, и

вызвал к жизни собственные структуры, от <университе-

тов третьего возраста> до <Серых Пантер> на политичес-

кой арене.

Подобное развитие событий имело для труда неожи-

данные последствия. Встревоженные неоконсерваторы,

объединившись с растерянными социалистами, поют

гимн труду, хотя ни те, ни другие не в состоянии дать

работу всем. По правде говоря, их заботит социальный и

политический контроль, для которого пока не изобретен

другой механизм, помимо дисциплины профессиональ-

ной деятельности. Труд внезапно стал не столько бреме-

нем, сколько привилегией. Даже группы верхних слоев с

недавних пор вряд ли можно отнести к праздному клас-

су; это, скорее, класс жадных до работы <трудоголи-

ков>. Многие его представители постоянно жалуются,

191

что их рабочие и выходные дни почти не отличаются

друг от друга, что у них годами не бывает настоящего от-

пуска, но на самом деле подобные жалобы - лишь

форма <демонстративного потребления>, выставление на

всеобщее обозрение своего нового богатства - труда.

Проиллюстрируем произошедшее с помощью малень-

кой игры с цифрами. В типичном обществе ОЭСР сегод-

ня 20% населения моложе того возраста, когда перед

ними откроется рынок труда, еще 20% - на пенсии. 10%

проводят время в учебных заведениях. (Кое-какие из

этих средних цифр даже, скорее, занижены.) Из остав-

шихся 50% некоторые не стремятся ни к какой работе в

смысле профессиональной деятельности, другие по тем

или иным причинам неспособны к ней; пожалуй, мы не

ошибемся, если сочтем, что обе эти группы вместе со-

ставляют около 15%. Предположим теперь, что еще

10% - безработные. Остаются 25% населения. Эти 25%

проводят на рабочем месте примерно половину дней в

году, а в эти дни работа отнимает у них примерно поло-

вину времени бодрствования6. Так неужели мы действи-

тельно все еще живем в обществе труда?

Ответ - да, а доказательством служит судьба безра-

ботных. В наших расчетах они - единственная группа,

которая никого не устраивает. Никто не возразит против

того, чтобы быть студентом, или пенсионером, или слу-

жащим в отпуске, совершающим кругосветное путешест-

вие, или, например, приглашенным профессором, ушед-

шим в годичный отпуск; для некоторых оскорбительно

быть домохозяйкой, но другим это приятно; если душев-

нобольные и люди с физическими увечьями неспособны

работать, это печально, но неизбежно; однако быть без-

работным - совсем иное. Это неприемлемо. Это подры-

вает самоуважение человека, нарушает весь уклад его

жизни и делает его зависимым от поддержки государст-

ва. Это исключает его из сообщества граждан, создавая

тем самым новый вопрос прав.

Основное положение данного анализа сводится к

тому, что безработица в 1980-е гг. в существенных своих

моментах отличается от прежних форм того же явления.

Людям давно приходилось беспокоиться за свои рабочие

места. Нередко они становились жертвами сезонных ко-

лебаний или произвола предпринимателей. В конце

XIX в. впервые были вскрыты систематические экономи-

ческие причины безработицы7. Темой социальной и по-

192

литической реформы стала полная занятость. Ее объяви-

ли желательной, принимались меры, чтобы ее обеспе-

чить. Независимо от употреблявшегося при этом языка

прав, все подобные мероприятия основывались на пред-

положении, что здоровый экономический рост приведет к

полной занятости и наоборот. На всем пути от ранних

требований регулирования случайных работ, от попыток

регулирования спроса с помощью государственного бюд-

жета и проектов общественных работ до всеобъемлющих

планов <полной занятости в свободном обществе> (а в

Великобритании все эти меры связаны с именами Уилья-

ма Бевериджа и Джона Мейнарда Кейнса) никогда не

возникало сомнений в том, что безработица не только не-

достойна, но и расточительна, и что макроэкономическая

экспансия - неотъемлемая часть решения проблемы.

Начиная с 1980-х гг. все это уже не столь однозначно.

Появились признаки известного отрыва экономического

роста от занятости, так что политике полной занятости

следовало бы поискать совсем иные пути.

Это говорит не о том, что делать стало нечего, а о

том, что проблемой стало распределение труда, а также,

вероятно, что не хватает мест, обеспечивающих тот уро-

вень дохода, который у большинства людей ассоциирует-

ся с представлением о приличном уровне жизни. Непо-

средственные причины происшедшего могут быть техни-

ческими, ведь изобретение все новых и новых трудосбе-

регающих машин и механизмов продолжается десятиле-

тиями. Однако более глубокие корни кажущейся нехват-

ки рабочих мест - социальные. Новые изобретения

внедрялись ради снижения затрат и повышения надеж-

ности; подобные цели, со своей стороны, объяснялись

тем, что организованные трудящиеся защищали свой ре-

альный доход (иногда с помощью законодательства), а

также тем, что весьма трудно контролировать человечес-

кое поведение и поддерживать его постоянство. Если же

мы копнем еще глубже, то скоро вновь натолкнемся на

современную историю труда.

Разумеется, это история успехов. Способность произ-

водить больше, работая меньше, создает много новых

жизненных шансов. С 1870 г. валовой экономический

продукт в нынешних странах ОЭСР увеличился, вероят-

но, минимум в десять раз, а число отработанных часов

на человека сократилось наполовину8. Становится воз-

можным новое соотношение гетерономного труда и авто-

193

номной деятельности, опрокидывающее наиболее скудо-

умные версии индустриального общества труда. Само ка-

чество труда отныне поддается улучшению. Неизбежные

элементы начальствования и подчинения в мире труда

могут быть смягчены представительством работников и

их участием в управлении предприятием. Кто-то не мыс-

лит себе жизни без работы, но другие могут проявлять и

совершенствовать свои таланты в те многочисленные

часы и дни, которые они не должны проводить на рабо-

чем месте. И внутри, и вне мира труда появилось больше

простора для самой различной деятельности9. Но это от-

носится не ко всем. Тот факт, что меньшее число людей

производит больше, означает, что работы может стать

мало. А вследствие этого, в свою очередь, некоторые

люди при определенных условиях могут быть вытеснены

с рынка труда.

Что же это за условия? Чтобы понять это, мало по-

стулировать <естественный> уровень безработицы при-

мерно 6% или около того, даже если под словом <естест-

венный> имеется в виду уровень, который невозможно

снизить, не подвергаясь опасности инфляции. В недав-

них публикациях часто говорится о сегментации рынков

труда на два или более относительно изолированных час-

тичных рынка с собственными квалификационными тре-

бованиями и путями доступа. Наличие таких барьеров

помогает понять, почему не существует единого совер-

шенного рынка труда и почему определенные группы

под воздействием конъюнктурных колебаний уходят с

рынка первыми и возвращаются последними, но само по

себе не объясняет явления продолжительной безработи-

цы. Объяснение заключается в податливости или непо-

датливости реальной заработной платы. Если заработная

плата по-настоящему <клейкая> и невозможно обеспе-

чить занятость, значительно снизив уровень дохода, при-

нятый для определенных профессий, то в узко монетар-

ном смысле безработица обходится дешевле, чем полная

занятость.

Тут действуют и другие факторы. Один из них за-

ключается в том, что безработица никак не затрагивает

многие из основных функций экономики. Сельское хо-

зяйство уже давно стало сектором с высокой производи-

тельностью и низким уровнем занятости. Промышлен-

ность как вторичный сектор производства товаров пошла

по его пути. Промышленное производство растет, заня-

194

тость в промышленности сокращается. У оставшихся ра-

ботников, занятых во вторичных отраслях, начиная с ка-

кого-то определенного момента рационализации рабочие

места довольно надежные; во всяком случае они хорошо

оплачиваются. А что же происходит с остальными?

Во-первых, имеется третичный сектор деятельности,

необходимый нам, чтобы поддерживать на ходу первич-

ное и вторичное производство. Занятость в традицион-

ных сферах управления и распределения возросла, она и

должна была возрасти, чтобы удовлетворять усложняю-

щиеся варианты вкуса и спроса. Сюда можно добавить и

некоторые другие виды деятельности, прежде всего свя-

занные с организацией трансферта доходов или с реали-

зацией социальных гражданских прав. Во всех этих об-

ластях производительность - понятие более сложное,

чем в сельском хозяйстве или промышленности; экспан-

сия новых сфер деятельности заставляет общие показате-

ли производительности снижаться, но это мало что зна-

чит. Первичные, вторичные и традиционные третичные

виды деятельности образуют так называемое социоэконо-

мическое ядро, существование которого можно поддер-

живать при занятости, весьма далекой от полной.

Таким образом, при стремлении к полной занятости

нужно создавать периферийные или лишние профессии.

Это, по всей очевидности, мысль проблематичная. Кто

решает, необходима данная профессия в строгом смысле

слова или нет? Профессии, связанные с оказанием лич-

ных услуг, когда-то существовали во множестве, потом

почти совершенно исчезли; в самое недавнее время они

вернулись в виде организованной сферы обслужива-

ния - фирм, занимающихся уборкой, предприятий, по-

ставляющих <еду на колесах>, или даже будочек чис-

тильщиков обуви. Однако заметно, что они не везде су-

ществуют в одинаковом объеме, и, если бы нам потребо-

валось составить список профессий, абсолютно необходи-

мых для существования современной национальной эко-

номики, Мы не стали бы вносить туда такие очевидно со-

циально-идиосинкратические службы.

Другие примеры еще сложнее. Уже говорят, что <ин-

формационное общество> произвело больше информа-

ции, чем кто-либо в состоянии переварить, но к этой

сфере относятся профессии с весьма значительным уров-

нем квалификации. Постоянно слышишь сообщения о

явно лишних местах на государственной службе; вспом-

195

ним хотя бы пример закона Паркинсона с обратным со-

отношением числа кораблей и числа служащих в британ-

ском флоте. Время от времени возникает вопрос, так ли

уж существенно конъюнктура фирм, консультирующих

по менеджменту, улучшила сам менеджмент, не говоря

уже о производстве. Итак, возник широкий спектр про-

фессий, которые в хорошие времена способствуют благо-

состоянию тех, у кого это благосостояние есть, но без ко-

торых в плохие времена вполне можно обойтись. И дей-

ствительно, многие из таких профессий ликвидируются

первыми, когда приходится всерьез задуматься о конку-

рентоспособности.

И все же было бы желательно предлагать подобные

формы занятости, хотя об их социальной цене еще пред-

стоит поговорить. Класс большинства в своем отношении

к этому вопросу, по-видимому, раскололся. С одной сто-

роны, его представители стерегут <настоящие> (или, по

крайней мере, выдающие себя за настоящие) профессии,

подобно тысячеглазому Аргусу, но, с другой стороны,

такой непорядок, как безработица, им не нравится. В

любом случае начинает образовываться новая граница -

между теми, у кого есть надежное, хорошо оплачиваемое

и имеющее очевидный смысл занятие, и теми, о ком

этого не скажешь. Продолжительная безработица в стра-

нах с <клейкой> заработной платой и близоруким клас-

сом большинства - один из симптомов подобного явле-

ния, хотя разграничительная линия проходит скорее

через низший слой работающих, нежели между работаю-

щими и безработными.

Вопросы прав, порожденные таким развитием собы-

тий, серьезны и отнюдь не просты. Профессиональное по-

ложение как ключ к жизненным шансам в обществе труда

долго служило не только входным билетом в мир обеспе-

чения, но и предпосылкой гражданского статуса. Род за-

нятий был как бы игольным ушком, ведущим в мир прав.

Избирательное право, например, не раз предусматривало,

что человек должен быть налогоплательщиком, а позд-

нее - представителем определенных профессиональных

сословий. Социальные гражданские права, как правило,

были связаны (и связаны до сих пор) с профессиональной

деятельностью, прежде всего через принцип страхования

социальных прав. Давая определение гражданского стату-

са, я утверждал, что он не является результатом бартерно-

го договора и поэтому не может распродаваться по пони-

196

женным ценам; гражданскими правами не торгуют. По

данной причине отделение гражданского статуса от про-

фессии означает прогресс, и, как бы сильно хозяевам

мира труда того ни хотелось, они не смогли бы повернуть

этот процесс вспять. Однако партия прав вскоре сама со-

вершила ошибку, пытаясь провозгласить право на труд.

Это либо пустая фраза, либо неверное употребление слова

<право>. Конечно, хотелось бы найти всем работу, и по-

литики могут считать полезным для себя обещать это, но

ни один судья не может принудить работодателя нанять

безработного. Во всяком случае это относится к свободно-

му государственному устройству. Помимо того, занятость

ради занятости - рецепт экономической неэффективнос-

ти. В интересах свободы важнее провозгласить право не

работать, чтобы правительства никого не могли вынуж-

дать к зависимости, которой он или она предпочли бы из-

бежать. Это вовсе не шутка, а, скорее, следствие четкого

понятия о юридическом праве и правах в нашем смысле, с

одной стороны, политике и обеспечении прав - с другой.

Тем не менее, устойчивая продолжительная безрабо-

тица ставит вопросы прав. Пока доступ к рынкам и, сле-

довательно, к обеспечению зависит от занятости, безра-

ботица означает, что такой доступ прегражден. Это

верно и в том случае, если помощь и пособие по безра-

ботице спасают человека от крайней нищеты. В Европе

начались дебаты о разделении труда и гражданского ста-

туса; есть авторы и политики, рассматривающие осво-

бождение от труда как необходимый шаг на пути к эман-

сипации. В Соединенных Штатах даже радикальные ав-

торы занимают противоположную позицию, утверждая,

что труд, включая сопровождающие его властные отно-

шения и зависимости, является предпосылкой цивилиза-

ции10. Дебаты эти поднимают древние темы, но они ак-

туальны из-за тех трансформаций в мире труда, на кото-

рые я указывал. Однако они вряд ли представляют инте-

рес для безработных, а также в плане конфликтов, за-

рождающихся в обществах ОЭСР.

Вопрос дефиниции (1): низший класс

История нового социального вопроса еще не заверше-

на: отсутствует, прежде всего, американский ее аспект.

Разумеется, и в Соединенных Штатах есть продолжи-

197

тельная безработица. Мало того - экономисты скоррек-

тировали предполагаемые цифры неизбежной безработи-

цы в сторону повышения, до 6-7%. Однако в США за

последние десятилетия были созданы миллионы новых

мест, никто не говорит о дефиците работы и даже не по-

нимает этого выражения. Причина заключается не толь-

ко в общепризнанном значении трудовой этики и ее

языка в американской жизни; в первую очередь она свя-

зана с одним из условий возникновения безработицы и

дефицита труда, о которых я говорил: с податливостью

реальной заработной платы к ее понижению. Реальная

заработная плата в Америке действительно упала. Это

значит, что немалое число людей находят работу, но ос-

таются бедными. Продолжительная бедность - амери-

канский эквивалент европейской продолжительной без-

работицы.

Снижение уровня реальной заработной платы в США

началось в середине 1970-х гг. Тогда прервалась долго

сохранявшаяся тенденция. С 1950-х гг. средний доход

мужчин, занятых полный день, постоянно возрастал. В

1970-е гг. у нижних 25% получателей дохода он начал

падать; в 1980-е гг. не менее 80% всех американских

мужчин понесли значительные потери в своих реальных

доходах. (Средний доход работающих женщин в этот пе-

риод оставался постоянным или даже слегка повысился.) В

то же время доля людей, находящихся за официальной

чертой бедности, постоянно увеличивавшаяся с 1940-х гг.,

выросла с 11% до 15%11. Эти цифры, впрочем, отражают

отнюдь не просто снижение доходов тех, кто и в начале,

и в конце рассматриваемого периода трудился на одном

и том же рабочем месте, да в Америке таких и немного.

Скорее, это результат ликвидации сравнительно хорошо

оплачиваемых мест и создания новых, с более низким

уровнем заработной платы. Если принять во внимание

одновременное отсутствие дополнительных льгот - на-

пример, прав на медицинскую страховку или сохранение

рабочего места - тенденция окажется еще радикальнее.

Этот процесс произвел явно удручающий эффект.

Если большому числу людей в следующие десять лет

жизни приходится рассчитывать на уменьшающийся

доход, вряд ли они будут смотреть в будущее с большой

надеждой. (Фрэнк Леви вычислил, что средний 40-лет-

ний американец впервые с начала ведения подобной ста-

тистики вынужден ориентироваться в следующие десять

198

лет своей жизни на снижение реального дохода на 14%.)

Конечно, за общей картиной скрываются специфические

детали. Некоторым живется очень хорошо, и они могут

ожидать, что так будет и впредь. С другой стороны, зна-

чительное число людей находится с нижнего края. У них

бывают времена терпимые и плохие. Если перед Первой

мировой войной Беверидж рекомендовал в качестве ре-

цепта от безработицы <регулирование>, т.е. регулярную

занятость рабочих неполный день и на случайных рабо-

тах, то сегодня наблюдается обратная тенденция. С

точки зрения работающих, она не всегда вынужденная,

однако дает повод для распространяющегося чувства не-

уверенности. В США положение работающего сильнее,

чем в Европе, действует на общий экономический статус

человека. Немалое число людей пересекают черту бед-

ности то в одну, то в другую сторону. Среди них много

тех, кто имеет какое-либо занятие; это <трудящиеся бед-

няки>. Их можно охарактеризовать двояко. Полное

участие в жизни общества для них очевидно затрудни-

тельно; однако они не утратили свои гражданские права

безвозвратно. Им помогают не только воспоминания о

лучших днях, но и квалификация, с помощью которой

они могут выбиться из нищеты.

Это не касается тех, кто находится в еще худшем по-

ложении, - низшего класса. Американский низший

класс <гетто> стал излюбленным объектом исследований

и темой общественных дискуссий, но остается легкое со-

мнение в том, что он такое - категория, сконструиро-

ванная социологами, или социальная реальность. Нет ни

одного индустриального общества, где не выпадали бы в

осадок неспособные работать, не желающие работать и

бродяги. Однако парижские клошары и их лондонские

собратья не являются низшим классом. Чтобы возник

низший класс, должны иметь место систематические про-

цессы его рекрутирования, отграничения и формирова-

ния его поведения. В американских крупных городах,

кажется, все это есть. Описания в деталях варьируют, но

в основном концентрируются на довольно однородных

признаках: <Группы меньшинств, живущие в нищенских

кварталах наших крупных городов, для которых харак-

терны слабая связь с рынком труда, злоупотребление ал-

коголем и наркотиками, внебрачные дети, долговремен-

ная зависимость от социальной помощи и, по крайней

мере среди мужчин, тенденция к криминальному поведе-

199

нию>12. Иными словами, речь идет о социальной катего-

рии, накопившей такую массу социально-патологических

черт, что возникает длительное состояние отчуждения.

Его признаки - отсутствие квалификации, убогие жи-

лищные условия, зависимость от помощи государства.

Многие представители низшего класса принадлежат к эт-

ническим меньшинствам и живут в неполных семьях.

Они склонны к антиобщественному поведению.

Многие авторы пытались определить размеры низше-

го класса. В значительной степени это явно вопрос дефи-

ниции. Ричард Натан исследовал сто крупнейших горо-

дов США. Самое узкое его определение включает лишь

обнищавшие черные или испаноязычные группы, скон-

центрированные в бедных кварталах; таких все еще 8,7%

городского населения, или свыше 4 млн человек. Боль-

шинство оценок варьируют от 1 до 5% всего населения,

хотя некоторые цифры существенно выше13. Включите

сюда всех тех, кто страдает от многоплановой социаль-

ной и экономической обездоленности, неустранимой ме-

рами государственной политики, и 5% действительно по-

кажется скорее слишком низкой, нежели слишком высо-

кой оценкой.

Однако такого рода выводы из данных переписи на-

селения и других статистических источников всегда не-

удовлетворительны. Чтобы иметь смысл, понятие <низ-

ший класс> должно описывать поддающуюся идентифи-

кации категорию социального положения и социального

поведения. Натан в действительности говорит о некой

<сплоченной осадочной группе, которую трудно охватить

и связать определенным отношением>. Наиболее цити-

руемый автор по данному вопросу - социолог Уильям

Джулиус Уилсон14. Собственно, это он изобрел научное

понятие <низший класс>, хотя в последних публикациях

предпочитает говорить об <истинно обездоленных> и

оценивает социальные факторы выше этнических и расо-

вых. Его исходный тезис был весьма убедителен. Отчас-

ти в результате движения за гражданские права, отчасти

благодаря сравнительно благоприятным экономическим

условиям многие представители меньшинств покинули

трущобы американских городов. Тем самым они как бы

уничтожили мосты между включением и исключением,

ибо вместе с ними исчезли <ролевые модели> для тех,

кто обладал меньшей квалификацией и недостаточной

мотивацией. Оставшиеся оказались в состоянии <соци-

200

альной изоляции>. Вскоре вступил в действие <эффект

концентрации>, делающий все более непреодолимым ба-

рьер между <гетто> и остальным миром. Вместо того

чтобы стоять внизу некоего эскалатора или хотя бы плес-

тись в конце маршевой колонны, низший класс, социаль-

но отъединенный, стал вращаться в кругу обездоленнос-

ти, из которого было все труднее выбраться.

В Европе низший класс до сих пор привлекал к себе

мало внимания, если не говорить об Англии, где этот фе-

номен во многих отношениях схож с американским. Но

даже в Англии описанный Уилсоном процесс отъедине-

ния зашел отнюдь не так далеко. По отчетам и наблюде-

ниям очевидцев можно заключить, что там в обездолен-

ных кварталах больших городов еще сохранилось доста-

точно много энергии, квалификации и мотивации и что

отсутствие реальных возможностей представляет боль-

шую проблему, чем <эффект концентрации> обездолен-

ности. В остальных европейских странах явление физи-

ческой концентрации, входящее в определение низшего

класса, встречается довольно редко и уж во всяком слу-

чае гораздо меньше выражено, нежели в сотне крупней-

ших городов Америки. Даже лица, продолжительное

время не имеющие работы, зачастую рассеяны, если не

разъединены, что, конечно, не облегчает их жизнь, но

вместе с тем и мешает характеризовать их как класс.

Впрочем, и для американского низшего класса такое

определение представляет проблему. С тех пор как дан-

ное понятие вошло в общий обиход (вероятно, в резуль-

тате публикации серии статей Кена Аулетты в <Нью Йо-

ркер> в 1982 г.), большинство пользуется им, не особен-

но заботясь о точности терминологии. Ричард Натан по-

пытался устранить этот недостаток. Он с большими, по

его словам, колебаниями пришел к выводу, <что выраже-

ние "низший класс" описывает реально существующее

новое социальное положение, с которым нам предстоит

покончить. Этому положению соответствует значение по-

нятия "класс">15. Натан, вероятно, прав постольку, по-

скольку социальная категория, именуемая низшим клас-

сом, по всей видимости, отделена от остального общества

границами, которые следует назвать границами прав.

Официальные, нормальные государственные мероприя-

тия на этих людей не распространяются. Когда общая

экономическая конъюнктура идет вверх, они остаются

позади. Если в их кварталах есть школы, дети в них не

201

ходят, и школы нередко закрываются. Часто даже рабо-

чие места для них в принципе имеются, но их никто не

занимает. Многие не решаются говорить о барьерах

прав; ведь официальное общество всегда ставило поло-

жение бедняков в вину им самим. В действительности же

мы видим процесс дефиниции; в ходе его возникает гра-

ница, оставляющая многих людей по ту сторону.

Это не значит, что низший класс недоступен для

любых попыток ему помочь. Для Соединенных Штатов

вообще характерно опробовать самые различные реше-

ния, где бы ни возникала проблема. Другая типично аме-

риканская черта - подчеркнутое значение, придаваемое

труду, так что не удивительно, если большинство рецеп-

тов при этом направлены на то, чтобы каким-то образом

заманить или насильно запихнуть представителей низше-

го класса в мир труда. Уилсон, однако, сообщает нам,

что ни одна форма связи социальной помощи с трудом в

этой группе не работает: <эффект концентрации> черес-

чур силен. Сначала необходимо уничтожить его. Проек-

ты и инициативы на уровне общины по крайней мере

частично возымели успех. (Американцев не расхолажи-

вает то, что они охватывают лишь 25%, а то и 10% пред-

ставителей проблемной группы.) Я как-то предложил ос-

новать предприятие под названием <ООО Харизма>.

Оно поощряло бы деятельность отдельных лиц, способ-

ных воодушевить других людей на местах. Это могут

быть учителя, врачи, управляющие домами, футбольные

тренеры, но все они должны уметь найти подход к тем,

кто недоступен для большинства остальных людей, и ув-

лечь их за собой. Возможно, есть и другие методы, одна-

ко их общий знаменатель - то, что они должны не про-

сто отражать происходящие макропроцессы. Ни новую

безработицу, ни новую бедность не уничтожить с помо-

щью экономического роста. В придачу к нему необходи-

мо действие, причем действие политическое в самом ши-

роком смысле, - верный признак того, что мы имеем

дело с проблемой прав, а не их обеспечения.

То, что нужно, пожалуй, как раз и не делается. Тут

необходимы дальнейшие комментарии, невзирая на риск

еще сильнее усугубить в этой связи неясность понятия

класса. Отнюдь не факт, что класс большинства заинте-

ресован в том, чтобы разорвать круг обездоленности тех,

кто опустился до уровня низшего класса. Напротив,

большинство, особенно во времена социально-экономи-

202

ческой неуверенности, может быть заинтересовано как

раз в том, чтобы вытеснить некоторых из своего круга и

держать их за его пределами, защищая позиции остав-

шихся внутри. Так или иначе, институты и организации

большинства мало помогают низшему классу. Учебные

заведения полезны для всех, кто в них попадает; офици-

ально подтвержденная квалификация - вернейший

входной билет в современную высокотехнологичную эко-

номику, но те, у кого нет доступа в такие заведения, или

мотивации, или усидчивости, безнадежно остаются за

дверью. Среди них, между прочим, много функциональ-

но неграмотных, неспособных к регламентированному

труду. Профсоюзы громко и красочно возмущаются без-

работицей и бедностью - действуют воспоминания о

прошлом, когда занятость и приличный уровень жизни

напрямую зависели от экономического роста, - но в

действительности мало что делают для низшего класса. В

некоторых странах безработные автоматически перестают

быть членами профсоюзов. Опросы общественного мнения

часто показывают, что безработица возглавляет перечень

проблем, тревожащих многих людей, и бедность никому

не нравится, но, когда приходит день выборов, лучшие

шансы у тех партий, которые обещают работающим на

несколько марок, фунтов или долларов больше, а не у

тех, которые требуют от них жертв или перераспределе-

ния, чтобы помочь аутсайдерам.

Класс большинства защищает свои интересы так же,

как делали другие господствующие классы до него. Раз-

ница только в масштабах. Маркс полагал, что построен-

ное буржуазией общество - первое, где угнетенный

класс - класс будущего - состоит из подавляющего

большинства людей и потому может организовать их в

массовом порядке и сбросить господствующее меньшин-

ство с пьедестала. В известной мере случилось как раз

обратное. Подавляющее большинство людей добились

весьма сносного существования без политической рево-

люции. Во всяком случае, очень многие открыли для

себя жизненные шансы, о которых их отцы и деды даже

мечтать не смели. Но при этом они отнюдь не уверены,

что хорошие времена будут длиться вечно. И вот, они

начинают устанавливать границы, оставляя некоторых на

морозе за дверью. Как и у прежних господствующих

классов, у них есть все возможные основания для соору-

жения таких границ; они готовы и впустить к себе тех,

203

кто разделяет и претворяет в жизнь их ценности. Сверх

того, они предельно авторитетно, пусть и не слишком

убедительно, заявляют, что классовых барьеров больше

быть не должно. Они хотят, чтобы те исчезли, однако не

готовы сделать все необходимое для их устранения. От-

сутствие фантазии у класса, живущего в мире обеспече-

ния и потому не признающего требований прав, выдвига-

емых другими, сочетается со стремлением удержать соб-

ственные позиции. Пока еще отношения не настолько

плохи, но продолжительная безработица и жестокая ни-

щета - зловещие предзнаменования.

Вопрос дефиниции (2):

граждане и сепаратисты

Когда я, говоря об американском низшем классе,

лишь мельком упомянул вопросы расовой и этнической

принадлежности, то сделал это не из соображений <по-

литической корректности>: эта тема настолько важна,

что требует отдельного обсуждения. Проводя границы

принадлежности, класс большинства отгораживает себя

не только снизу, но и по сторонам. Одни люди могут по-

терять свои социальные гражданские права, но вот дру-

гим отказывают в них с самого начала. У данного про-

цесса глубокие корни, и он болезнен даже в самом бла-

гоприятном случае. В предыдущих главах об этом уже

шла речь, особенно когда вводилось понятие гражданско-

го статуса. В конце столетия, постоянно то будившего, то

разбивавшего надежды гражданского общества, стало ак-

туально стремление к гомогенности - родоплеменное со-

знание. Появились признаки социального протекциониз-

ма, распространяющегося со скоростью степного пожара

и не только причиняющего людям множество страданий,

но и порождающего формы насилия, с которыми невоз-

можно справиться никакими привычными методами раз-

решения конфликтов.

Этот феномен пока еще никто убедительно не проана-

лизировал; поэтому я вынужден здесь ограничиться не-

сколькими предварительными и осторожными замечания-

ми. Остановимся сначала на вопросе социального исклю-

чения. Принадлежность к низшему классу в США, разу-

меется, не является исключительной прерогативой чер-

ных. В деревне бедность приводит к схожим последстви-

204

ям, но там она - преимущественно <белое> явление.

Среди городских бедняков значительный процент состав-

ляют испаноязычные иммигранты. Однако <гетто> - в

основном черное, или, как стали говорить с недавних

пор, афроамериканское. Распад традиционной семьи и

преобладание матерей-одиночек у черных американцев

выражены сильнее, чем у других групп. И то и другое

ведет к откровенной неспособности или нежеланию мно-

гих людей воспринимать ценности, навязываемые им об-

ществом. Разницу между ними и остальным обществом

обостряет тот факт, что черные, достигшие положения

среднего класса в ходе великого процесса социального

отбора, которому дал толчок прорыв 1960-х гг. в области

гражданских прав, в некоторых важных отношениях все-

таки остались аутсайдерами. Они стали бургомистрами,

директорами, владельцами вилл и яхт, но прочный куль-

турный барьер никуда не делся. Об их опыте мало кто

говорит, а если и говорят, толку от этого, чаще всего, не-

много16. По всей видимости, гражданские права - это

одно, а полное участие - совсем другое. Нужно много

времени, чтобы воззрения людей приноровились к новым

обстоятельствам. Так что пока, говоря о социальных па-

тологиях и их нагромождении, мы по-прежнему вынуж-

дены считать черный цвет кожи одним из элементов

обездоленности.

У Великобритании более недавний опыт иммиграции

из бывших колоний, и он во многих отношениях носит

иной характер. Самое важное - выходцы из Азии и

Вест-Индии приехали туда добровольно, а не были при-

везены в качестве рабов. (Примечательно, что, по-види-

мому, и в Соединенных Штатах современным вест-инд-

ским иммигрантам живется несколько легче, чем потом-

кам старых афроамериканских семей.) Однако и в Вели-

кобритании для представителей низшего класса харак-

терны социальные патологии, в которых расовый при-

знак играет определенную роль. Класс большинства

также проводит свои разделительные линии, как неза-

метные, так и очень даже заметные. Не в последнюю

очередь это относится к традиционному рабочему движе-

нию и проявляется при предоставлении социального

жилья, приеме в клубы и союзы, сказывается даже на

положении членов профсоюзов и лейбористской партии.

Разумеется, <потоки крови> (цитирую правого консерва-

тора Инока Пауэлла) не проливаются, но большинство,

205

заинтересованное скорее в том, чтобы устанавливать гра-

ницы, нежели в том, чтобы демонстрировать открытость,

невосприимчиво к обаянию <мультирасового общества>.

В плане развития гражданства это шаг назад, и по-

тому требуется возродить силу гражданских прав, вклю-

чая сюда некоторую долю положительной дискримина-

ции (довольно неудачное выражение), т.е. попыток с

помощью позитивных акций и сознательно регламенти-

рованного обеспечения участия смягчать несправедли-

вости, превратившиеся за свою долгую историю в проч-

ные социальные структуры. Подобные привычные ре-

цепты ничуть не потеряли своего значения и настоятель-

ной необходимости, однако они не затрагивают один

важный новый момент. Все большее число людей (как

кажется) не хотят жить в мультирасовом или хотя бы

мультикультурном обществе, причем это относится не

только к комфортабельно устроившемуся большинству,

но и к самим меньшинствам. Они требуют собственной

ниши, если не собственного региона или собственной

страны. В 1960-е гг. либералы всячески поносили ло-

зунг <разделенные, но равные>; в 1980-е и 1990-е гг.

он вновь стал актуальным, причем чаще всего на раз-

деленность упор делается сильнее, чем на равенство.

Возникла тяга к гомогенности, сопротивляющаяся

любой попытке создать цивилизованное сообщество

путем основания гражданских обществ, в которых про-

цветали бы культурные различия.

Рождающиеся в итоге конфликты иногда незаметны,

часто - резко бросаются в глаза, но, так или иначе, они

повсюду. Стороннего наблюдателя может позабавить, что

во фламандской части Бельгии избранного бургомистра

отстраняют от власти, если он говорит только по-фран-

цузски, однако это совсем не смешно. Швейцария в

конце концов была вынуждена санкционировать отделе-

ние Юры от старого кантона Берн. В Калифорнии всена-

родный референдум незначительным большинством по-

становил сохранить английский в качестве единственного

официального языка, но совершенно ясно, что многие

калифорнийцы и дальше будут говорить по-испански и в

следующий раз победят. (Вероятность победы в конеч-

ном итоге меньшинства активистов также относится к

нашей теме.) Гражданская война в Ирландии имеет дол-

гую историю, но в последнее время дела там обернулись

к худшему, так что перспектива разделения властей ста-

206

новится весьма маловероятной. Требования автономии

басков сопровождаются грохотом стрельбы и взрывов. В

мире ОЭСР вряд ли найдется такая страна, где какая-

нибудь группа не добивается признания самостоятельнос-

ти тех или иных регионов.

За пределами мира ОЭСР эти стремления, в особен-

ности после революции 1989 г., приобрели новое качест-

во. Двусмысленность требования <самоопределения>

имеет свою динамику. В бывшей ГДР ее хорошо демон-

стрирует легкое смещение нюансов в лейпцигском <ло-

зунге понедельника>: <Мы - народ!> - означает, что

народ не желает быть скованным и угнетенным, а хочет

сам решать, кто будет им править, а главное - кто не

будет им править; <Мы - один народ!> - это апелля-

ция к национальным чувствам, а вслед за тем и к наци-

ональным обидам. В распавшейся Югославии, в раздира-

емом центробежьными силами Советском Союзе

подобная трансформация <права на самоопределение>

вызвала не только всевозможные спорные объявления

независимости, но и, прежде всего, притеснение мень-

шинств, а затем и насилие. Перед нами внезапно оказа-

лась куча осколков гражданского общества, в котором,

тем не менее, - все надежды свободы.

Открытие заново национальности, т.е. культурного

своеобразия групп, объединенных глубокой исторической

общностью, могло быть шагом вперед в процессе цивили-

зации. Оно означало растущее осознание того, что общие

гражданские права не противоречат культурным разли-

чиям, а, наоборот, открывают для них новые просторы.

Но счастливая гармония длилась недолго. Во многих

местах эти различия были использованы как оружие

против гражданского статуса, и еще сильнее отточила его

та социальная эмоция, которую мы привыкли называть

фундаментализмом. Фундаментализм означает, что при-

надлежность к определенной группе придает человеку

ауру избранности и приобретает чуть ли не религиозный

смысл. Даже в Израиле, для которого одна из основ су-

ществования - обещание дать кров всем евреям, поже-

лавшим приехать туда, еврейство толкуется в понятиях

ортодоксии, исключающей евреев-реформатов. (Очевид-

ная невозможность мирным путем сохранить мульти-

культурное еврейско-арабское государство Израиль пред-

ставляет собой одну из наиболее взрывоопасных проблем

современности.) Не только распавшиеся бывшие комму-

207

нистические империи, но и западная Европа щеголяет

приметами национализма фундаменталистского толка -

<Покупайте британские товары!>, <Францию - францу-

зам!>, <Средняя Европа>. Членство в обществе понима-

ется не как вопрос прав, которые могут быть расширены,

а как один из неизменных, приписанных человеку при-

знаков, который нужно защищать от любого осквернения

его чужаками.

Легковесный фундаментализм нового культурного

пессимизма имеет похожие результаты. Возникновение

тенденции, обратной гигантомании 1950-х и 1960-х гг. и,

следовательно, идее, будто эффективность требует посто-

янного увеличения масштабов, было понятно. В 1970-е гг.

лозунги человеческого масштаба и красоты в малом звуча-

ли неплохо17. Однако многие во имя этого отвернулись не

только от ненужной величины, но и от силы международ-

ного сообщества, находящегося на пути к мировому граж-

данскому обществу; в конечном счете даже гражданские

права, гарантированные национальным государством,

пали жертвой изменившихся настроений. Новая жажда

аутентичности питает поиски <реальных>, а не <формаль-

ных> отношений, т.е. легитимности, обусловленной грею-

щим душу ощущением перманентного дискурса, а не пра-

вом и институтами, на нем основанными.

Такие наблюдения возвращают нас к теме современ-

ности и лигатур. Современный мир во многих отношени-

ях - весьма неуютное место, открывающее новые

шансы, но при этом разрывающее старые связи, без ко-

торых жить все-таки трудно. <Все сословное и застойное

исчезает, все священное оскверняется...> <Нарезка> из

Токвиля и Маркса в одной из предыдущих глав описы-

вает такое положение18. Но я вовсе не утверждаю, будто

существует одна-единственная общая причина, вызываю-

щая появление национализма, фундаментализма и дру-

гих ложных богов. Я утверждаю только, что у многих из

них есть один общий аспект, имеющий прямое отношение

к современному социальному конфликту вокруг граждан-

ского статуса и жизненных шансов. Все это - атаки на

цивилизующую силу гражданских прав во имя ложно по-

нятого права на самоопределение национальной, религи-

озной, культурной автономии, а также во имя притяза-

ний меньшинств. Вдобавок и некоторые, кому следовало

бы лучше разбираться что к чему, поскольку в прошлом

они боролись за гражданский статус, по крайней мере от-

208

части виновны в успехе этих атак. Сейчас распространен

мягкий либерализм, ставящий на карту великий выиг-

рыш - общую почву прав в нашем понимании и граж-

данских прав, - идя навстречу сепаратизму мень-

шинств. В результате права меньшинств сначала понима-

ются неверно, а затем совершенно извращаются, преоб-

ражаясь в господство меньшинств. В конечном счете по-

добная позиция уже не представляет противовеса фунда-

ментализму активистов, так что громогласные меньшин-

ства могут изображать дело так, будто заручились под-

держкой молчаливого большинства.

Это большой шаг назад в истории гражданского об-

щества, и мы платим за него высокую цену. Прежде

всего в нее входят конфликты, которые никто не знает

как разрешить. Никакой опыт организации, институцио-

нализации и регулирования, рожденный демократичес-

кой классовой борьбой, неприменим к активным мень-

шинствам, либо требующим отделения от существующего

целого, либо старающимся навязать всем остальным

свою фундаменталистскую веру. Не случайно данный

процесс, как правило, сопровождается террористически-

ми актами и угрозами гражданской войны; и то и другое,

пока дело не зашло настолько далеко, что удержать со-

бытия под контролем нет никакой надежды, настигает

нас непредсказуемыми волнами, остановить которые не

представляется возможным.

Дороже всего мы платим жизненными шансами и

тем, что прогресс гражданского общества во всем мире

затормозился. Очевидно, последней цели можно достичь

лишь при условии, если все заинтересованные стороны

понимают, что всеобщий гражданский статус вовсе не

устраняет всех различий. Процесс расширения граждан-

ского статуса не нивелирует, а создает шансы. Он делает

социально-экономическое неравенство сносным, посколь-

ку удерживает его в общем гражданском доме. (А если

это не получается, изменения, произведенные во имя

принципа гражданства, можно обжаловать.) Аналогич-

ным образом гражданский статус делает сносным куль-

турное многообразие. Право быть другим - одно из ос-

новных прав членов общества, но оно включает также

отказ от таких методов его осуществления, которые угро-

жают принципу общего гражданского статуса. Опыт по-

казывает, что это легче сказать, чем сделать. У сепара-

тистов другие приоритеты. Они хотят сначала получить

209

латышскую Латвию или католическую Ирландию, а уж

потом, гораздо позже, дать гражданские свободы рус-

ским в Латвии или протестантам в Ирландии. Сепаратис-

ты, фундаменталисты и романтики стремятся к гомоген-

ности, а либералам нужна гетерогенность, ибо это един-

ственный путь ко всеобщим гражданским правам в мире

многообразия. Таким образом, выбор, который нам пред-

стоит сделать, ясен; стоит вспомнить речь Карла Поппе-

ра в защиту гражданского общества: мы можем вернуть-

ся к родоплеменному существованию, но если нам нужна

цивилизация, то следует идти вперед, к гражданскому

обществу.

Опасности аномии

Реальные конфликты всегда зримы. Мало смысла го-

ворить о глубоком расколе социальных структур, если из

него не следует заметных социальных и политических

разногласий. Поэтому очевидно, что в современных об-

ществах ОЭСР нет классового конфликта в его класси-

ческом понимании. Во всяком случае, большинство на-

блюдателей не усматривают политических сражений

между группами, стоящими по разные стороны обычных

барьеров власти и прав. Конечно, существуют остатки

прежнего конфликта. Класс большинства по-прежнему

ведет свои бои за перераспределение. Кое-где еще ис-

пользуется лексика классового конфликта, и причины

этого можно понять, если вспомнить ножницы <север -

юг> в Италии или <юг -север> в Великобритании. Од-

нако даже в этих странах классы не образуют главного

базиса для конфликта, и, хотя начинают возникать

новые разделительные линии и антагонизмы, пока они не

приводят к организованным столкновениям между новы-

ми имущими и новыми неимущими.

Можно указать причины того, что дело обстоит имен-

но так. Одна из них заключается в самой величине и,

следовательно, немалом весе подавляющего большинст-

ва. Даже сравнительно сильным группам нельзя реко-

мендовать попытки занять место класса большинства, а

для аутсайдеров это совершенно невозможно. Другую

причину представляет индивидуализация социального

конфликта в открытых обществах. Может быть, соли-

210

дарное действие организованными группами во все вре-

мена было не лучшим способом реализовать свои интере-

сы. Оно отнимает много сил, требует больших эмоцио-

нальных затрат, и проходит много времени, пока чего-

нибудь добьешься. Поэтому люди при малейшей возмож-

ности стараются продвигаться вперед собственными сила-

ми. В Соединенных Штатах этот способ разрешения кон-

фликтов преобладает давно. В наши дни то же можно

сказать и о большинстве других стран, по крайней мере

развитых. Индивидуальная мобильность заступает на

место классовой борьбы.

Если люди и действуют организованными группами,

то теперь это, скорее, группы особых интересов или со-

циальные движения, а не классовые партии. Их сегмен-

тация, как мы видели в предыдущих главах, объясняется

социальными изменениями. В тот момент, когда граж-

данские права становятся почти всеобщими, место обоб-

щенных требований гражданских, политических или со-

циальных прав занимают несоответствия сфер жизни.

Люди борются или за равную оплату женского труда,

или против определенных форм загрязнения окружаю-

щей среды, или за разоружение, но делают это, опираясь

на общий для всех гражданский статус. В этом смысле

социальные движения рождаются исключительно внутри

гражданского общества. Даже гражданское неповинове-

ние имеет смысл лишь в том случае, если существуют

стабильные рамки гражданских прав - и обязанность

повиноваться закону.

Остается вопрос: почему жертвы продолжительной

безработицы и продолжительной бедности не идут, объ-

единившись, маршем на свои столицы, чтобы потребо-

вать своей доли гражданского статуса? Почему нет пар-

тии безработных и партии бедняков? А если это уж че-

ресчур, то почему, по крайней мере, низший класс не

принимается с шумом громить обстановку дома, где так

удобно устроился класс большинства?

Время от времени он действительно так и делает.

Картины ужасных событий даже много лет спустя вспо-

минаются с болью. Розыгрыш кубка Европы на стадионе

Хейзель в Брюсселе в 1985 г., вылившийся в массовое

побоище, отвратил от такого <спорта> даже завзятых

футбольных фанатов. Человечный, богатый идеями отчет

лорда Скармана о <беспорядках в Брикстоне> в 1981 г.

211

не в силах стереть из памяти телевизионные кадры, по-

казывающие искаженные яростью лица, камни и бутыл-

ки с зажигательной смесью, летящие в полицейских,

сцены разрушений и грабежа. В Америке насилие и

бунты имеют давнюю традицию, но бомбардировка воин-

ственного домовладельца с полицейского вертолета в

Филадельфии в 1984 г. все равно остается памятным со-

бытием. Полицейские в шлемах и со щитами, выступаю-

щие против демонстрантов, стали повседневной деталью

вечерних новостей. Дети состоятельных родителей объ-

единяются в организации с цветистыми наименованиями

вроде <Фракции Красной Армии> или <Красных бри-

гад> и берут в заложники предпринимателей или полити-

ков, которых в конце концов находят мертвыми в багаж-

никах брошенных автомобилей. Я не говорю уже о по-

вседневном насилии - нападениях на улице, кражах со

взломом и убийствах - в больших городах. Неудиви-

тельно, что у Барбары Тачмен, показавшей двадцатому

веку его отражение в <далеком зеркале> века четырнад-

цатого, нашлось много читателей: тогда <причудливыми

и великими источниками гибели> являлись <чума,

войны, налоги, разбой на дорогах, плохое управление,

непокорность и церковный раскол>19. Этот список легко

можно модернизировать: СПИД, войны, налоги, терро-

ризм, плохое управление, восстания и вездесущая ядер-

ная угроза.

На ум приходит еще одна мысль. Маркс и Энгельс в

<Коммунистическом манифесте> мимоходом говорят о

так называемом люмпен-пролетариате. Эти <социальные

отбросы> (так некоторые переводят это слово на другие

языки) представляют собой, как неласково выразились

Маркс с Энгельсом, <пассивный продукт гниения самых

низших слоев старого общества>. Во всяком случае, это

не тот материал, из которого делают революции. Хотя в

конечном итоге представители люмпен-пролетариата и

могут быть подхвачены революционным потоком, их со-

циальное положение превращает их, скорее, в резервную

армию для происков реакции. Теодор Гайгер поднял эту

тему в начале 1930-х гг. Низший слой <не имеет своего

экономико-социального места>. Присущий ему ментали-

тет ведет его не к организованному представлению инте-

ресов, а к разнузданному бунту. Завладеть этой группой

коммунистам и национал-социалистам легче, чем реаль-

212

ной политике социал-демократии и профсоюзов. <Как

известно, среди рабочего населения есть подонки, кото-

рые не могут приноровиться к трудовой жизни, психи-

чески неспособны вести размеренную жизнь и, подобно

истинным ландскнехтам, подряжаются на участие в

стычках и авантюрах, не спрашивая, кому продают свои

кулаки, дубинку или кастет>20.

Но все это не может служить объяснением социально-

го конфликта в конце XX в. Мы как будто складываем

один и один и удивляемся, что у нас не получается четы-

ре. В действительности есть множество ситуационных

конфликтов (как их можно назвать), т.е. не связанных

между собой актов публичного насилия, из которых ни-

чего не следует, разве что участникам больно, да окру-

жающие пугаются. Между прочим, даже участники со-

провождающихся насилием демонстраций зачастую не

являются представителями низшего класса. На самом

деле низший класс ни в Америке, ни в Европе особенной

склонности к насилию не испытывает; он даже не слиш-

ком враждебен официальному обществу. В том случае,

если бедняки и безработные вообще приходят на выбо-

ры, голоса их распределяются практически так же, как

голоса остальных избирателей. (Так было и в 1930-е гг.,

когда писал Гайгер. Вовсе не безработные помогли Гит-

леру прийти к власти, хотя их судьба имела отношение

к истерии, охватившей среднее сословие.) Один автор,

опираясь на эмпирические исследования, называет низ-

ший класс <отчужденным и популистским, но не ради-

кальным>21. Он многократно расколот внутри себя, так

что его представители в большинстве своем стремятся

найти собственный, персональный выход из нищеты.

Великие темы общественной дискуссии оставляют их

довольно равнодушными. Низший класс склонен к ле-

таргии.

Но он отчужден, и фактическое положение в жизни

при этом не столь важно, как субъективный опыт. Для

низшего класса и жертв продолжительной безработицы

ключевым является то, что им, так сказать, не находится

применения в игре, которую ведет общество. Игра идет

без них. Констатация морально нестерпимого факта, что

обществу они не нужны, находит самое серьезное под-

тверждение. Среди класса большинства многие хотели

бы, чтобы низший класс просто исчез с горизонта; сде-

213

лай он это, его отсутствие вряд ли кто-то заметил бы. И

его представители это сознают. Прежде всего, общество

далеко от них. Его символизируют полиция, суды и во-

обще государственные учреждения и чиновники. Отделе-

ние человека от официального общества редко бывает

таким полным, как можно заключить из вышесказанно-

го. Для многих индивидуальное восхождение по соци-

альной лестнице остается возможной альтернативой чув-

ству обиды и агрессии. Им свойственно, принадлежа к

низшему классу, порой покидать его ряды на время,

пока снова не скатятся вниз. С другой стороны, ощуще-

ние своей непригодности для общества, по-видимому, вы-

ходит за пределы тех групп, для которых характерны

безработица и бедность. Молодые люди в первую оче-

редь склонны черпать свои ценностные ориентации на

социальных задворках, даже если у них есть работа и

возможность найти себе место в комфортабельном доме

большинства. Происходит своеобразная конвергенция

культуры низшего класса и контркультуры среднего

класса; нынче, так сказать, считается хорошим тоном от-

вергать свою принадлежность к последнему. Не обра-

щать внимания на нормы и ценности официального об-

щества стало весьма распространенной привычкой.

Может быть, эта привычка - важнейшая черта об-

ществ ОЭСР в последние два десятка лет XX века. У

нее есть название - аномия. Фантазия обществ не знает

границ, когда речь идет о том, чтобы дать выход сущест-

вующим в них напряженности и антагонизмам. Уличные

бои и сопровождающиеся насилием забастовки, выбо-

ры и переговоры о тарифах, коллективная и индивиду-

альная мобильность - все это формы выражения

одних и тех же основополагающих сил. Сегодня мы

можем добавить к ним еще один вариант. Конфликты

проявляют себя не только в боевых порядках револю-

ционной войны или в демократической классовой борь-

бе, но и в аномии.

Это понятие достаточно важно, чтобы ненадолго за-

держаться на нем. Греческое слово <аномия>, <беззако-

ние>, часто употребляют как синоним анархии. (Нет

права, не связанного с властью!) Один английский автор

спустя не так много времени после того, как Барбара

Тачмен показала свое зеркало, писал, что аномия <при-

носит воцарение беспорядка, сомнения, неувереннос-

214

ти>22. В современной общественной науке введение этого

понятия приписывают Эмилю Дюркгейму, который гово-

рил об аномии, описывая прекращение действия социаль-

ных норм в результате экономических и политических

кризисов. Люди при этом теряют все связи и в конечном

итоге видят единственный выход в самоубийстве. Роберт

Мертон придал нашему пониманию аномии свой оттенок,

описав ее как <коллапс культурной структуры>, насту-

пающий, когда люди в силу своего социального положе-

ния не в состоянии следовать ценностям своего общест-

ва>23. Когда молодым людям твердят, что они должны де-

лать карьеру, полагаясь на терпение и упорный труд, но

при этом самый многообещающий способ заработать

деньги - спекулировать опционами будущего на бирже,

возникает аномия.

Это понятие помогает характеризовать отличительные

признаки современных обществ. Часто утверждают,

будто за последнее время выросло число насильственных

(<тяжких>) преступлений. Факты не дают однозначного

подтверждения. Преступления против собственности и

совершаемые в состоянии наркотического опьянения, ко-

нечно, стали совершаться чаще; количество убийств (и

самоубийств) всегда было подвержено колебаниям, ко-

леблется оно и сейчас; число тяжких преступлений (на-

несение телесных повреждений, квалифицированный

разбой, изнасилование) в некоторых странах за период с

1950-х по 1980-е гг. удвоилось, но в других существенно

не изменилось. Однако есть кое-что поважнее голых

цифр, исчисляющих количество правонарушений, - это

неспособность общества с ними справиться. В норматив-

ном мире конца XX века возникли некие <неправовые

зоны>. В английском языке есть выражение no-go area

для обозначения районов, куда никто не ходит, и прежде

всего полиция. Официальные инстанции это, естествен-

но, отрицают, но в крупных городах действительно су-

ществуют кварталы, а также станции подземки и вокза-

лы, ставшие (если говорить в свете гамбургского опыта)

своего рода <портовыми улицами>, и все, что там проис-

ходит, не подпадает под нормальные санкции правового

общества. Иногда так и спрашиваешь себя, не преврати-

лись ли некоторые школы и университеты тоже в <не-

правовые зоны> в том смысле, что господствующие в об-

ществе нормы, кажется, теряют там свою силу.

215

Существование символических <неправовых зон> в

наших обществах дает повод и к более серьезным вопро-

сам, связанным с тем, каким образом соблюдаются или

не соблюдаются закон и порядок. <Оправдание виновно-

го> (как это называет один английский юрист) стало

обычным явлением в обществах наших дней24. Мы

знаем, что такие-то люди нарушили закон; они даже от-

крыто признаются в этом; но мы знаем также, что они не

понесли наказания. В этой связи особенно остро стоит

вопрос о несовершеннолетних правонарушителях. Тен-

денция даже в случае убийства или нанесения тяжких те-

лесных повреждений возлагать ответственность за их по-

ступки на <общество> господствовала десятилетиями; по-

ловина всех традиционных преступлений и еще больший

процент всех насильственных преступлений за те же де-

сятилетия совершены лицами - в основном мужского

пола - моложе 21 года. Существование молодежной

нормативной <неправовой зоны>, вероятно, больше всего

чревато последствиями, ибо изымает из сферы действия

норм, на которых держится общество, тех, кто должен

усваивать эти нормы.

С этой точки зрения, аномией называется социальное

состояние, при котором нарушение норм не влечет за

собой наказания. Отчасти это феномен низшего класса.

<Отсутствие> отцов у множества незамужних матерей

Америки поднимает вопросы, на которые необходимо

найти ответ. Амартья Сен не всегда прав в своем драма-

тичном утверждении, что право и закон стоят между на-

личием благ и правом на них; кое-кто, лишенный такого

права, просто берет все, до чего может дотянуться, а по-

лиция и суды ничего не могут с ним поделать. Помимо

того, аномия - состояние, охватывающее все сферы со-

циальной жизни. Сюда относятся и издевательство над

детьми, и супружеское изнасилование, так же как ук-

лонение от уплаты налогов и другие формы экономи-

ческой преступности. Людям не находится применения

в обществе, и поэтому они не чувствуют себя связанны-

ми его правилами. Это одна сторона медали. Другая -

то, что у общества падает доверие к собственным пра-

вилам и оно просто перестает силой добиваться их со-

блюдения.

Здесь, как и везде в данном очерке, я не хочу обес-

ценивать свои тезисы преувеличениями. Нормы наруша-

216

лись всегда, и всем обществам бывало нелегко добивать-

ся их соблюдения силой. В известной мере нарушение

норм может даже иметь оздоровляющий эффект; как из-

вестно, нет более верного способа вызвать застой в эко-

номике, нежели заставляя все общество строго выпол-

нять предписания. Тем не менее, остается еще проверить,

не ставит ли новейшая форма социального конфликта

под вопрос сам общественный договор. Я имею в виду не

хитроумные дополнения, вносимые в него социальными

гражданскими правами, как бы важны они ни были, а

первостепенные и основополагающие статьи обществен-

ного договора, в которых речь идет о законе и порядке.

Либералы не любят этих слов, поскольку их часто ис-

пользуют ради того, чтобы буквой закона убить его дух.

Однако здесь мы встречаемся с темой, позволяющей

связно выстроить аргументацию относительно современ-

ного социального конфликта.

В наше время еще сохранились многие остатки преж-

них конфликтов. К ним относятся и формы привычного

классового конфликта. Однако никакого сравнимого с

ним нового конфликта не возникло. Отношения между

классом большинства и низшим классом не могут поро-

дить и не породят организованных конфликтов, которые

можно было бы сравнить с конфликтами между буржуа-

зией и рабочим классом. Но они создают проблему, чре-

ватую серьезными последствиями. Общество, по всей ви-

димости, готовое примириться с длительным существова-

нием группы, не имеющей в нем никакого реального

применения, ставит под вопрос собственное существо-

вание. Это сформулировано весьма абстрактно, так же

как и мысль, что общество потеряло доверие к собст-

венным правилам. Речь о том, что класс большинства

теряет доверие к себе. Он больше не уверен в прочнос-

ти своего положения. Поэтому он проводит границы

там, где их быть не должно, и колеблется, когда дело

доходит до необходимости силой добиться соблюдения

своих правил.

Возможно, это временная фаза. К некоторым странам

многие положения данной главы применимы весьма ус-

ловно. Швеция или Швейцария, Япония (хотя и по-дру-

гому) давно идут собственным путем. Или они всего

лишь отставшие путники на дороге к аномии? Мы все

время подчеркивали различия между обществами. Тем не

217

менее, в Соединенных Штатах Америки и в Западной

Европе признаки сомнения в себе налицо. Я озаглавил

этот раздел <Опасности аномии>. Некоторые из них оче-

видны. <Воцарение беспорядка, сомнения и неувереннос-

ти> уже достаточно плохо. Но куда большая опасность

заключается в другом. Аномия недолговечна. Это при-

глашение узурпаторам, чтобы те навязали большинству

систему фальшивого порядка. Либералы сами провоци-

руют именно то, что так претит им в приверженцах <за-

кона и порядка>, своей нерешительностью в поддержке

институтов. Опасность аномии - в многоликой тирании.

8. НОВЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ

ДОГОВОР

Европа в начале девяностых годов

Внутреннее развитие тех стран, которые здесь много-

кратно описывались как мир ОЭСР, носило обманчиво

спокойный характер. Мир Раймона Арона задавал тон,

делая послевоенный период эпохой обеспечения; рефор-

мы 1960-х и 1970-х гг. добавили недостающие элементы

прав. Так возникли сообщества, которые могли справить-

ся чуть ли не со всеми проблемами, даже с такими, как

нефтяные кризисы и стагфляция. Сплоченности мира

ОЭСР способствовала и международная атмосфера скры-

той, но никогда не обострявшейся до крайности кон-

фронтации. Клуб богатых мог оставаться закрытым заве-

дением для избранных, но говорить об этом вслух

нужды не было. Однако начиная по крайней мере с

1989 г. это спокойствие осталось в прошлом. Революции

в бывшем коммунистическом лагере, которые начались с

приходом к власти Горбачева в 1985 г. и далеко превзо-

шли его намерения, разорвали в клочья все устоявшиеся

представления. Координат холодной войны более не су-

ществует, и задачи политики свободы кажутся проще,

чем прежде. Какую же картину представляет собой Ев-

ропа в начале девяностых годов? И как вписывается эта

картина в сценарий ее возможного и желательного буду-

щего? Облик Европы старого Запада сложился под вли-

янием основного настроя, который можно назвать соци-

ал-демократическим. Атмосфера благожелательного и

благотворного политического консенсуса окутывает обще-

ства. Государства как по своим конституциям, так и по

своей политической культуре имеют демократический ха-

рактер. Они защищают статус своих граждан, в том

числе их социальные гражданские права, и стремятся к

разумному сотрудничеству как между группами внутри

страны, так и со странами-единомышленницами за рубе-

жом. Где бы ни возникала угроза гражданскому общест-

ву, находятся приверженцы консенсуса в пользу свободы

219

и права. У таких социал-демократов много всяких поли-

тических наименований - социал-демократы, христиан-

ские демократы и свободные демократы в Германии; лей-

бористы, либеральные демократы и консерваторы в Ве-

ликобритании. К ним относится весь pentapartito* хрис-

тианских демократов и социалистов в Италии и боль-

шинство в обоих политических блоках во Франции (как,

впрочем, и в Соединенных Штатах Америки, которые,

правда, как мы видели, пошли несколько иным путем).

Труднее назвать тех, кто не является сторонником соци-

ал-демократического консенсуса.

Фактически можно спросить: как вообще кто-то

может не хотеть быть социал-демократом? Ответ на это

есть. Дело в том, что прекрасная картина имеет еще

одну, не столь привлекательную сторону. Имя ей - бю-

рократия. (В критических описаниях социал-демократии

ее называют социал-бюрократией.) Кошмарный сон Ве-

бера сбывается в разных обличьях. Одно из них - кор-

поративизм. Политологи весьма смачно его описывали, а

в последнее время перешли от корпоративизма к <нео-

корпоративизму>; как бы там ни было, речь идет об уп-

равлении через организацию, чтобы не сказать - кар-

тель, и, таким образом, об отказе как от импульсов ли-

дерства, так и от демократического выдвижения. Еще

один облик бюрократии - прежнее государство всеобще-

го благоденствия. Оно предполагает весьма обстоятель-

ную и церемонную процедуру передачи ресурсов не толь-

ко от А к Б, но и от А к А, причем в ходе ее требуется

заполнять разные формуляры и как А, так и Б вынужде-

ны ждать у всевозможных окошечек. Высокие налоги -

один из инструментов бюрократии, фактически - ее

эликсир жизни. Без налогов нет управления. Все социал-

демократические пути так или иначе ведут к государству,

точнее - к слабым правительствам и сильным админи-

страциям. Да и герои социал-демократического мира,

скорее, супербюрократы, а не лидеры-новаторы. Вебе-

ровское формальное понятие рациональной власти побе-

дило его надежды на лидерство в демократии.

Таким образом, заданный выше вопрос чуть ли не

превращается в свою противоположность: как может

*Пятипартийная коалиция (итал.) (Примеч. пер.).

220

хоть кто-то хотеть быть социал-демократом? Ответ гла-

сит, что описанные здесь отношения долгое время и для

большинства людей были в высшей степени удобны. На

деле они отражают интересы класса большинства. Прав-

да, настает момент, когда нехватка духа новаторства и

инициативы становится проблемой. Все вдруг останавли-

вается. В восьмидесятые годы даже представители класса

большинства засомневались. Отношения стали куда

менее ясными. Два политических движения вызвались

стряхнуть оцепенение социал-демократического порядка,

установленного большинством. Одним из них был тэтче-

ризм, другим - партия зеленых.Оба понятия характери-

зуют политические силы, называя их самых ярких пред-

ставителей. В восьмидесятые годы существовала не толь-

ко политика г-жи Тэтчер, но и <рейганомика>, и про-

грамма <марктграфа>* Ламбсдорфа, и многое другое.

Для них всех характерен упор на экономический аспект.

Мы имеем здесь дело с партией обеспечения в чистейшем

виде. Ее успех в Великобритании, пожалуй, даже пора-

зителен; в его основе - особое сочетание личности г-жи

Тэтчер с партийной лояльностью консерваторов, даже

тех, которые были настроены совершенно иначе, и изби-

рательное право, позволяющее превратить меньшинство,

составляющее чуть больше 40%, в прочное парламент-

ское большинство. Впрочем, чем бы конкретно этот

успех ни объяснялся, тэтчеризм - это убедительнейшая

программа радикального преобразования. Суть ее состав-

ляет обещание увеличить количество и разнообразие

шансов выбора вопреки любым закостенелым корпорати-

вистским структурам. По большей части это экономичес-

кие шансы обеспечения. Иные поборники тэтчеризма

действительно вспоминают слова Гизо, французского

премьер-министра при <короле-буржуа> Луи-Филиппе:

<Enrichissez-vous, Messieurs!>** Обогащайтесь же, госпо-

да, и вы, дамы, не отставайте от них! Быстро заработан-

ные деньги будут приукрашены государственными и об-

щественными почестями, порой чуть ли не в последний

момент перед тем, как карточный домик рухнет. В при-

*Игра слов - <Markgraf> -

немецкий титул, <Markt> -

рынок (Примеч. пер.).

**Обогащайтесь, господа! (фр.) (Примеч. пер.).

221

мерах недостатка нет. Кто еще говорит сейчас о сэре

Фредди Лейкере? Несколько американских университе-

тов втихомолку поснимали памятные доски со зданий,

построенных на средства Ивана Бески. Крах империи

Максвелла в мгновение ока превратил множество добрых

друзей императора в старых врагов, которые <давно все

это предвидели>. И все же <капитализм казино> создал

значительные состояния. Сьюзен Стрэндж рисует мрач-

ную апокалиптическую картину, описывая новогодний

прием 31 декабря 1999 г., на котором <поднимают бока-

лы лишь те финансовые игроки, которые уцелели в гро-

мадных административных небоскребах, вознесшихся

над центрами городов капиталистического мира>1. Эта

критика немножко отдает традиционным - социал-демо-

кратическим - неприятием новых рецептов успеха, ведь

совершенно очевидно, что те, кто разбогател в восьмиде-

сятые годы, - нувориши, парвеню.

Новый дух хозяйствования нашел поразительно

много интеллектуальных адвокатов. Правда, никто из

них по своему значению не может сравниться с Йозефом

Шумпетером, чья теория инновации благодаря предпри-

нимательскому духу пережила в 1980-е гг. второе рожде-

ние. У самого Шумпетера в конце концов появились со-

мнения по поводу распространяемой им веры в <иннова-

ции, осуществляемые время от времени сравнительно

малым числом необычайно энергичных предпринимате-

лей>, которые применяют научные знания, развивают

новые организационные формы, завоевывают новые

рынки и вообще делают нечто необычное2. Как Вебер

предвидел судьбу бюрократии, так Шумпетер заклеймил

явление, которое называл <социализмом>, и, может

быть, перед лицом тэтчеристской контрреволюции следо-

вало бы остеречься, как бы эта ласточка не сделала со-

всем новой весны. И все же при <экономике, ориентиро-

ванной на обеспечение> речь идет о пробуждении иници-

ативы, то же самое относится и к <кривой Лаффера>,

показывающей нам, что повышение налогов начиная с

определенного момента дает меньше поступлений. Новые

технологии также преимущественно стали служить рево-

люции обеспечения; <научно-техническому сословию>

Дэниела Белла пришлось претерпеть множество вульга-

ризаций. Все это в восьмидесятые годы опиралось на ши-

роко распространенное убеждение, что происходит либо

222

должен быть осуществлен некий <поворот> или <поворот

тренда>. Интеллектуальный неоконсерватизм и тэтче-

рИзм Не обязательно связаны между собой, но оба тече-

ния знаменуют резкий отход от общепринятых устано-

вок, так что слово <консервативный> тут определенно

неуместно. В этом плане альянс интеллектуалов и поли-

тиков неслучаен.

Чтобы понять успех этого радикального <консерва-

тизма>, нужно видеть, что взрыв возможностей отнюдь

не ограничивается парой-тройкой <непрерывно дымящих

сигаретами молодых людей>, которые <пялят глаза на

экран компьютера, где, быстро сменяясь, мелькают

цены>. Дело не только в том, что таких - огромное ко-

личество, даже не тысячи, а сотни тысяч, а в том, что их

поведение многократно копируют те, кто сидит у экранов

в диспетчерских на предприятиях или складах, у окоше-

чек обслуживания клиентов, в туристических бюро. Ин-

терес к тэтчеризму тем сильнее, что новые шансы не ог-

раничиваются зарабатыванием денег. Старые монополии

ломаются; окостеневшие системы разрегулированы; госу-

дарственные предприятия продаются в частные руки;

ликвидируется картель групп особых интересов; ограни-

чивается власть профсоюзов. На повестку дня встают

шансы выбора при получении образования. Государст-

венная служба, включая службу здравоохранения, отда-

ется во власть ветров конкуренции. Ни один политик во

всех этих направлениях не зашел так далеко, как Марга-

рет Тэтчер в Великобритании, хотя Рональд Рейган в

Соединенных Штатах с самого начала имел дело с более

восприимчивой, то есть менее социал-демократической,

общественностью. Имелись и всякие культурные вариан-

ты тэтчеризма, вплоть до итальянского <социализма>

Беттино Кракси и новозеландского - Дэвида Ланге.

Кто осуществляет изменения такого рода? Безусловно

не класс большинства, хотя довольно многие его предста-

вители находят какие-то из новых мероприятий привле-

кательными для себя. Во Франции большие демонстра-

ции в поддержку свободы выбора школы вывели на

улицы миллионы людей; похожие примеры есть и в дру-

гих странах. Сотни тысяч купили акции приватизирован-

ных предприятий. Многие рады, что их не дергают за

ниточки закрытые, непрозрачные организации или ано-

нимные бюрократии. С другой стороны, подобные на-

223

блюдения не позволяют выделить конкретную группу,

для которой мир социал-демократии оказался столь

удушливым, что она захотела радикального поворота.

Обычно используется слово <яппи>, обозначающее моло-

дых людей с высшим образованием, жителей больших

городов (или выдвинувшихся из социальных низов), о

которых говорят, что им нужен был простор для иници-

ативы. Кое в чем это, несомненно, верно. Задним числом

стало очевидно, что в бюрократизированных обществах

мира ОЭСР скрывалось больше предпринимательского

духа, чем можно было предположить в шестидесятые и

семидесятые годы. Но если можно указать пальцем на

группы, почти совершенно невосприимчивые к тэтчериз-

му, - крайне обездоленные слои, а также государствен-

ные служащие, о которых речь шла выше, - то причи-

ны его привлекательности для остальных весьма неодно-

значны. Они проистекают из сочетания перспективы

обеспечения с фигурой лидера и настроением неопреде-

ленного недовольства в умах многих людей.

Возникает вопрос, насколько долговечен тэтчеризм?

Эпизодическое ли это явление или новая социальная

сила? Вопрос, пожалуй, ставится неверно. Бывают эпи-

зоды, имеющие далеко идущие последствия, и тэтчеризм,

вероятно, относится к таковым. Г-жа Тэтчер покинула

Даунинг-стрит, но в Великобритании еще долго будет

чувствоваться ее влияние. Она сломала чисто английское

сочетание <классовых структур> (являющихся в действи-

тельности скорее сословными, если не кастовыми струк-

турами) и корпоративизма. При этом разрушилось и

многое другое, включая некоторые аспекты гражданского

общества. С другой стороны, в Соединенных Штатах

тэтчеризм рейгановской эпохи напомнил многим о тради-

ционных американских ценностях. (Вопреки утвержде-

ниям г-жи Тэтчер, это отнюдь не традиционные цен-

ности викторианской или какой-либо еще Англии3.)

Там образовался даже партийный консенсус, который

превращает демократов в представителей американской

мечты на свой лад4. В таких странах, как Франция

или Германия, картина менее ясна. Более мягкие вари-

анты тэтчеризма меньше затронули там корпоративист-

ские структуры.

Между тем, в начале девяностых годов большинство

приверженцев тэтчеризма оставили свои посты, и многое

224

свидетельствует о том, что после преувеличенного внима-

ния к обеспечению на передний план вновь выйдут во-

просы прав. Преемник президента Рейгана говорит о

<более дружелюбной, мягкой Америке>, преемник пре-

мьер-министра Тэтчер - вообще мечтает о некоем <бес-

классовом обществе>. Повсюду становится заметно, что

большее количество шансов выбора в тэтчеристском

смысле означает, как правило, больше шансов для мень-

шинства. Поэтому встает вопрос, добьется ли снова успе-

ха старое большинство, возвестив начало очередного эпи-

зода социал-демократии, или проложит себе дорогу

новый либеральный радикализм, который воспользуется

выигрышем - многообразием обеспечения и более широ-

ким полем деятельности для предприимчивых людей -

и вместе с тем обратит внимание политики на новые во-

просы прав.

Если тэтчеризм - специфически британский фено-

мен, то зеленые - специфически немецкий. Разумеется,

партии зеленых возникли во многих европейских стра-

нах, и фракция <Радуга> в Европейском парламенте за-

ставляет задуматься устоявшиеся политические группы.

В большинстве случаев, однако, зеленые представляли

собой лишь перевод социального движения в форму по-

литической организации. Источником этого социального

движения служит одно из величайших несоответствий в

социальном положении людей, а следовательно, интерес,

общий для многих, как бы они ни различались между

собой в других отношениях; это - стремление к снос-

ным условиям окружающей среды. Поскольку угроза ок-

ружающей среде касается всех, существование отдельной

<партии> для борьбы с ней заключает в себе внутреннее

противоречие. Это не делает партию ни менее реальной,

ни менее необходимой, но означает, что в конечном счете

нужно найти большинство, которое сможет ограничить

вред, наносимый бездумным производством и потребле-

нием. Класс большинства раскачать нелегко. Чтобы до-

биться этого, нужны организации и методы, которые

всем покажутся скандальными. Но в итоге нет причины,

почему бы эффективной политике по вопросам окружаю-

щей среды не найти свое место в повестке дня социал-де-

мократии, как это местами уже и произошло.

Немецкие же зеленые попытались соединить эколо-

гию с двумя другими сферами интересов. Их организа-

225

ция стала зонтиком для отчужденных меньшинств, а в

придачу они собрали вокруг себя тех, кто хочет разло-

жить всю <систему> класса большинства. К первым от-

носятся как важные социальные движения вроде движе-

ния за права женщин, так и маргинальные группы

вплоть до педофилов. Коалиция между ними весьма со-

мнительная, поскольку феминисток в конце концов

может перестать удовлетворять тот факт, что их дело

представляет маленькая политическая партия, а педофи-

лы приводят партию в немалое смущение (как британ-

скую лейбористскую партию, главным образом в Лондо-

не, смущали подобные им группы loony left, <чокнутых

левых>). Остается еще <фундаменталистское> крыло,

некоторое время носившее для зеленых определяющий

характер, которое прямо характеризует себя как партию

отмены всяких партий. По сути речь здесь идет о попыт-

ке уничтожить все прочные властные структуры в обще-

стве и даже в самой партии зеленых. Чтобы достичь этой

цели, используется любая уловка из учебника <базисной

демократии>. Напомним: должностные лица должны

проходить <ротацию> через регулярные промежутки вре-

мени; помимо того, они повинуются обязательному нака-

зу собраний, открытых для всех членов организации; эти

собрания проводятся очень часто и превращаются в на-

стоящие семейные праздники с детьми, домашними жи-

вотными и т.п.

В восьмидесятые годы эта комбинация экологии, про-

блемы меньшинств и демократизации какое-то время

пользовалась в Германии значительным успехом, особен-

но в университетских городах, где за кандидатов зеле-

ных отдавали свои голоса 20% избирателей, а то и боль-

ше. На то есть причины, невзирая на откровенно средне-

сословный, чтобы не сказать - академический характер

всего проекта. Об одной из этих причин речь уже шла.

Поколение выпускников быстро растущих университетов

шестидесятых и семидесятых годов нашло места на госу-

дарственной службе, которая при этом тоже стремитель-

но расширялась, но для следующего поколения этот путь

оказался закрыт. После сокращения расходов по госбюд-

жету в семидесятые годы рост государственных учрежде-

ний внезапно прекратился. В тоже время многие места

в них были заняты довольно молодыми людьми, которые

должны были проработать еще лет двадцать, если не

226

больше. Это обстоятельство повело к фрустрации и от-

чуждению. Я не рассматривал отдельно вопрос о безра-

ботице лиц с высшим образованием. Возможно, она

имеет совершенно иной эффект, чем безработица вообще,

потому что выдвигает активистов5. Она производит

также <вечных студентов>, которые многие годы крутят-

ся в университетах, людей, чей <альтернативный стиль

жизни> - фактически лишь вариант глубочайшей нище-

ты, и, в том числе, зеленых.

Такое положение не может длиться долго. Следую-

щее поколение либо вообще не идет в университеты,

либо не ищет мест на государственной службе. Это не

единственная причина, по которой партия зеленых оказа-

лась непрочной и в конечном счете слабой. Некоторые ее

члены считают, что их интересы будут лучше представ-

лены большими партиями, которые с готовностью их по-

глощают. Другим больше подходят внепарламентские со-

циальные движения, чем парламентские партии. А фун-

даменталистам в конечном итоге не уйти от <железного

закона олигархии>. Им следовало бы почитать Роберта

Михельса, прежде чем основывать партию. У организа-

ции есть определенные предпосылки и следствия, кото-

рых еще никому не удалось избежать. Зеленые даже с

большей очевидностью, чем тэтчеризм, представляют

собой эпизодическое явление. Но, опять-таки, это вовсе

не значит, что данный эпизод минует без всяких послед-

ствий. Зеленые, в качестве ли политической партии или

как-то иначе, уже изменили текущую политику во мно-

гих странах. К тому же они внесли в политическое мыш-

ление элемент <постматериалистических> ценностных

ориентаций6. Возможно даже, что именно этот результат

их деятельности будет иметь наиболее длительный эф-

фект.

Такова картина Западной Европы, Европы ОЭСР, в

начале девяностых годов: господствующий основной на-

строй, представляемый большинством политических пар-

тий, - социал-демократический; эпизодические попытки

вырваться из великого консенсуса либо с помощью инно-

ваций и духа предпринимательства, либо через базисную

демократию и альтернативный стиль жизни; наконец,

плавный поворот от преобладающей в восьмидесятые

годы ориентации на обеспечение в сторону усиления ин-

тереса к правам. И это все? Метеорологи шутят, что

227

самый надежный прогноз тот, который обещает завтра

такую же погоду, как сегодня. Может быть, с социоло-

гией и обществом дело обстоит так же. Это было бы не

так уж плохо, учитывая, что социальную погоду опреде-

ляет столь долго удерживающийся антициклон. Однако

становится заметно некоторое понижение давления в об-

ласти этого антициклона. Затишье уже не вызывает у

людей доверия. Класс большинства утратил уверенность

в себе и все больше становится протекционистским. Со-

циал-демократия как политическая сила дошла до логи-

ческого предела своих возможностей. На избирателей

больше нет надежды; почти все они стали колеблющими-

ся избирателями. В воздухе витает аромат перемен, хотя

пока и неясно, откуда именно он доносится.

Так выглядит в общих чертах социально-политичес-

кая и социально-экономическая ситуация, в которую ре-

волюция 1989 г. ввергла и страны другой Европы, Евро-

пы СЭВ. Начиная с Польши, эта революция прошество-

вала через Венгрию, тогдашнюю ГДР, Чехословакию,

Румынию, Болгарию, достигнув наконец даже Албании,

а потом и России вместе с другими советскими республи-

ками. То была двойная революция, чуть ли не по Марк-

су, как это ни парадоксально, ибо речь здесь шла рав-

ным образом и о правах, и об их обеспечении. Монопо-

лия номенклатуры стояла на защите привилегий; в то же

время она не давала появиться шансам современной ры-

ночной экономики. Ее требовалось уничтожить, чтобы

дать всем гражданские права и вместе с тем высвободить

силы экономики, которую стимулировали бы инициатива

и личная заинтересованность. Правда, как достичь обеих

целей, никто не знал; актерам революции рецепт был из-

вестен не больше, чем невольным зрителям. Они знали

только, куда этот процесс должен их привести: в Евро-

пу, причем это понятие стало кодовым обозначением

всего самого желанного, в том числе и мира социал-демо-

кратии, который сотворила для себя свободная Европа.

Уже отмечалось, что увеличившаяся в размерах, вер-

нувшаяся к себе самой Европа после 1989 г. испытывает

влияние на удивление противоположных тенденций. На

востоке она распадается, на западе интегрируется. Это

можно с уверенностью констатировать в отношении СЭВ

с одной стороны и ЕС - с другой. Но есть и более глу-

бокие противоречия, заключающие в себе вызовы на бу-

228

дущее. В бывшей коммунистической Европе многое раз-

рушается; старый режим со своими структурами уступает

место сумбурной, порой почти анемичной открытости. В

более благополучной Западной Европе и после восьмиде-

сятых годов большую проблему представляет тенденция

к окостенению, угроза появления веберовской <железной

клетки>. На востоке вся политика вдруг стала конститу-

ционной политикой, занимающейся специфическим

делом конституирования свободы, новым договором

гражданского общества; за ней скрывается тоска по нор-

мальной политике, при которой отнюдь не всегда прихо-

дится иметь дело со всем сразу - со свободой в целом,

с благосостоянием в целом. На западе вся политика ка-

жется нормальной политикой; и все же не случайно там

вновь встает вопрос об общественном договоре, т.е. о ми-

нимальных условиях порядка свободы.

Что касается организованной Европы, то и там проти-

воположные тенденции сложнее, чем кажется на первый

взгляд. Западная Европа, во всяком случае Европейское

сообщество, - это Европа обеспечения. ЕС начинало

как Общий рынок и вряд ли перешагнуло эту цель. Его

правовые рамки до сих пор связаны преимущественно с

предпосылками повышения обеспечения, т.е. с конкурен-

цией, равными стартовыми позициями, а нередко и с за-

щитой от внешней угрозы. Восточная Европа, напротив,

стремится к созданию Европы прав. Так же как Испания

и Португалия во время собственной демократизации, она

ждет от остальных европейцев своего рода конституцион-

ных гарантий. Может быть, в Совете Европы существу-

ют какие-то начатки этого, но уж никак не в ЕС. И на

той стороне между нациями нет договора, при котором

процветали бы гражданские права и гражданские обще-

ства.

Это не делает легче и без того трудный путь к свобо-

де. Он состоит по меньшей мере из трех элементов, не

связанных между собой каким-либо скрытым рычагом

преобразования. Эти три элемента в то же время - три

аспекта жизненных шансов и, следовательно, три столпа

свободы. Во-первых, необходимо создать надежные

структуры прав. Для этого нужно выполнить целый

пакет требований, короче говоря - принять конститу-

цию, гарантирующую гражданский статус во всех его ас-

пектах. Демократия и правовое государство - так гла-

229

сит расхожая формула. Во-вторых, требуется обеспечить

предпосылки для роста обеспечения. Это лишь отчасти

правовые предпосылки, такие как частная собственность

и договорное право, банковское дело и правила игры в

сфере обмена. Главным же образом речь идет о создании

мира личной заинтересованности и инициативы, задейст-

вующего как раз те качества человека, которые комму-

низм систематически подавлял. Рыночная экономика

представляет собой картину чрезвычайно сложную.

Каждый из этих столпов - демократия и рыночное

хозяйство - уже сам по себе требует от своих строите-

лей немалой фантазии и силы воображения. Вдобавок и

взаимоотношения их весьма многослойны, как вообще

взаимоотношения политики и экономики. Очевидная

трудность заключается в разных временных перспекти-

вах развития. Демократические структуры можно со-

здать, по крайней мере формально, за короткое время;

на создание функционирующей рыночной экономики

нужны годы. Сверх того, эти годы начинаются с тяжело-

го экономического упадка, со своего рода <долины

слез>7, где разбивается множество надежд. Не оказыва-

ются ли в результате демократия и рыночная экономика

немногим лучше, а то и хуже номенклатурного социализ-

ма? Это время испытания для третьего столпа свободы,

гражданского общества. В новых демократиях оно осо-

бенно неустойчиво, и стабилизация его длится еще доль-

ше, чем стабилизация экономики. Люди начинают цеп-

ляться за другие, внешне более удобные лигатуры. Рас-

пространяется новый национализм; порой даже призыва-

ют сильного вождя.

В начале девяностых годов страны новой Европы на

востоке и юго-востоке сталкиваются со всеми этими про-

блемами. Каждая пытается справиться с ними по-своему.

Устойчивых политических структур еще нет. Альянсы и

форумы революционного времени держатся недолго; с

другой стороны, для партий, существующих в остальной

Европе, пока нет реальной базы. Они, вероятно, появят-

ся, с некоторыми вариантами, но не раньше, чем прибли-

зятся к западным основополагающие структуры. Должна

ли восточная Средняя Европа, должны ли другие новые

демократии еще раз, как в замедленной съемке, проиг-

рать всю рассказанную в этой книге историю? Действи-

тельно ли их цель - в конце всех мучений обрести со-

230

циал-демократический консенсус класса большинства,

представители которого в общем и целом могут удовле-

творить свои жизненные потребности и желания в рам-

ках существующих отношений?

В Европе 1990-х гг. о неясности уже нет речи. Поло-

жение абсолютно ясное, но оно заставляет людей чувст-

вовать себя крайне неуверенно. К прежней неувереннос-

ти, свойственной человеческому существу, добавляется

особая, пока еще новая неуверенность. В одной части Ев-

ропы дела идут в общем хорошо, но многих сложившее-

ся положение не устраивает. В другой ее части общества

с немалыми трудностями пытаются одолеть путь, изоби-

лующий почти непреодолимыми препятствиями. Нет

общей структуры, которая помогала бы предоставить

наибольшие жизненные шансы наибольшему числу

людей. По крайней мере, нет организационной структу-

ры, такого Европейского сообщества, в обязанности кото-

рого входили бы как предоставление гражданских прав,

так и многообразное их обеспечение. Решающее значение

приобретает вопрос, существуют ли хотя бы идейные

рамки - теория политики свободы, на которую мог бы

ориентироваться сам этот проект?

Повестка дня для либералов

К аналитическому резюме данного очерка нужно до-

бавить резюме нормативное. Я имею в виду принципы

либеральной политики конца XX века. Почему <либе-

ральной>? Джон Мейнард Кейнс с типично английской

сдержанностью говорил: <Если родился существом поли-

тическим, чрезвычайно неудобно не принадлежать ни к

какой политической партии; чувствуешь холод, одиноче-

ство и бессмысленность своей жизни>. Консерватором он

себя представить не мог: <Это не доставляло бы мне удо-

вольствия, никак не возбуждало бы и не радовало>. Лей-

бористская партия в определенном отношении нравилась

ему больше, но, когда дело доходило до классовых во-

просов, он видел себя <на стороне образованной буржуа-

зии> и, во всяком случае, не находил себе места в <пар-

тии, которая ненавидит существующие институты и

верит, что одно лишь их упразднение даст много хороше-

го>. Что же оставалось? <Я склоняюсь к убеждению, что

231

партия либералов по-прежнему является наилучшим ин-

струментом для будущего прогресса, - если бы только у

нее были сильное руководство и правильная программа>.

Существует ли такая партия в действительности, или это

лишь видимость? Кейнс чаще всего (во всяком случае в

цитируемых заметках, относящихся к 1925 г.) оставлял

этот вопрос открытым, хотя в 1938 г. в одном письме на-

писал: <Партия либералов является центром притяжения

и потому должна стать ядром нового альянса прогрессив-

ных сил>8.

Я не раз говорил и писал то же самое. Кейнс прав в

том, что заниматься политикой вне каких бы то ни было

организаций - дело одинокое и бессмысленное. Мало

смысла и в том, чтобы доводить свое отвращение к оли-

гархическим и бюрократическим элементам организаций,

в том числе и партий, до степени бесплодного фундамен-

тализма. Однако в изложенной ниже повестке дня не

следует видеть программу для какой-то определенной

партии. В основе ее лежит надежда на возникновение

некой новой радикально-либеральной партии, которая

может зародиться в недрах существующих политических

организаций, а может стать результатом европейской

инициативы преодоления старых границ.

Основание для такой надежды дает конституционное

значение вопросов, о которых идет речь. Нам нужна

новая ступень общественного договора, и никак не мень-

ше. Точный смысл этой формулировки мы сейчас рас-

смотрим. Кейнс, разрабатывая в 1925 г. свою либераль-

ную программу, выделил пять пунктов повестки дня:

<вопрос о мире> (пацифизм), <вопрос об образе правле-

ния> (больше государства, но децентрализованного с по-

мощью <корпораций>), <вопросы пола> (эмансипация

женщин), <проблема наркотиков> (борьба с наркома-

нией) и <экономические вопросы> (задача <сознатель-

но... контролировать экономические силы и управлять

ими в интересах справедливости и стабильности>). Нали-

цо очевидная, даже поразительная связь с актуальными

в наши дни темами. Для 1980-х и 1990-х гг. <вопросы

пола> и <проблема наркотиков> злободневны как мини-

мум не меньше, чем для 1920-х. Но при этом направле-

ние взгляда все же несколько изменилось. Кейнсовский

<новый либерализм> кое-кому сегодня показался бы ско-

рее социал-демократией. Усиление роли государства,

232

корпоративизм, сознательный контроль над экономикой

и управление ею не стоят на повестке дня либеральной

политики 1990-х гг. Суть последней скорее в попытке до-

биться конституционного минимума в условиях макси-

мально непланируемой действительности: построить бога-

тое и разностороннее гражданское общество в рамках

стройной и эффективной государственной конституции.

Вопросы либеральной повестки дня вытекают из этой

цели. Это вопросы политического устройства (как разре-

шить веберовскую проблему современной политики с уче-

том социал-бюрократической угрозы нашего времени?), во-

просы прав (как преодолеть наследие 1980-х гг. - десяти-

летия обеспечения?), строительства институтов (как уп-

рочить гражданское общество вопреки тенденциям ано-

мии и фундаментализма?) и создания мирового порядка.

О первых трех пунктах пойдет речь в данном разделе,

мировому гражданскому обществу будет посвящен осо-

бый раздел. Между этими двумя частями либеральной

повестки дня будет предпринята попытка поговорить о

взглядах и позициях в форме некоего обращения к моло-

дежи. Заканчивает либеральную повестку дня методичес-

кий раздел, который возвращает нас к Кейнсу и подхва-

тывает лейтмотив всего очерка: какой подход к полити-

ческому действию должен избрать радикальный либе-

рал, не верящий в смену системы и революцию, но

желающий сделать нечто большее, чем просто под-

держивать корабль государства на плаву в бескрайнем

океане истории? Необходимы для этого стратегические

реформы.

Итак, обратимся сначала к вопросам политического

устройства. Принципиальные вопросы конституционной

политики в обычных условиях не должны служить пред-

метом дискуссии. Если же это все-таки происходит, зна-

чит, говоря словами Шекспира, <прогнило что-то в Дат-

ском королевстве>. С какими бы разными - в том числе

по степени своей серьезности и настоятельности - вызо-

вами ни столкнулись новые и старые демократии Евро-

пы, в них во всех в начале 1990-х гг. <что-то прогнило>.

Демократии, пробудившиеся в странах Восточной и

Юго-Восточной Европы после долгой ночи тоталитариз-

ма и господства номенклатуры, вынуждены создавать

конституции с нуля. Некоторые из более старых демо-

кратий, прежде всего Германия и скандинавские страны,

233

до сих пор барахтаются в болоте бюрократической стаг-

нации и корпоративизма. В таких странах, как Италия

или Япония, мирной смены правительств в результате

изменения политической конъюнктуры не бывало с

1940-х гг. Классические демократии Англии и США

пытаются найти такие правила игры, которые сдержива-

ли бы эксцессы политического руководства и политичес-

кого класса.

Учитывая наличие подобных проблем и заявленную

главную цель - создание стройной, сконцентрированной

на самом необходимом государственной конституции, -

важно вспомнить первейший принцип конституции сво-

боды, гласящий: в мире неуверенности самое главное -

свести, насколько возможно, к минимуму цену ошибки.

Поначалу это, наверное, звучит несколько странно, но

практических последствий такого принципа - множест-

во. Речь здесь идет об исконной неуверенности, фунда-

ментальной неуверенности всякого человеческого сущест-

ва. Никто не знает всех ответов; по крайней мере, никто

точно не знает, какие ответы - правильные. Поэтому

жизненно необходимо не допустить их догматизации.

Монополистическая власть, авторитарная или тоталитар-

ная, всегда рискует превратить ошибку в перл государст-

венной мудрости. Цена ошибки возрастает в условиях,

когда нельзя спорить с господствующей концепцией и ее

носителями, а в случае необходимости - и заменить их.

Если же в институты государства, экономики и общества

изначально встроена возможность их преобразования,

цена ошибки остается минимальной.

Это, как можно заметить, прикладное использование

идей Поппера и общий знаменатель таких отвлеченных

понятий, как политическая демократия, рыночная эконо-

мика и гражданское общество. И то, и другое, и третье

имеет отношение к проблеме цены ошибки. Смысл демо-

кратии в создании возможностей для смены правительств

без кровопролития и ненужных страданий. Смысл ры-

ночной экономики в увязывании предложения со спро-

сом и меняющимися предпочтениями. Смысл граждан-

ского общества в том, чтобы давать множеству групп сво-

боду дышать и действовать, не позволяя никому разы-

грывать из себя тирана. Джон Локк, Адам Смит и

Джеймс Мэдисон - соответственно теоретики трех этих

направлений; другие, следуя за ними, развивали их

234

идеи; у Карла Поппера мы находим их все в наиболее

яркой и концентрированной форме.

Правда, принцип минимизации цены ошибки легче

сформулировать, чем реализовать. Тяга к догме - неис-

коренимый человеческий порок, порожденный стремле-

нием обрести защиту и уверенность. По природе люди

вовсе не либеральны - наоборот. Адам Смит писал о ес-

тественной склонности деловых людей объединяться в

картели. Политический корпоративизм в любых формах

тоже ведет к догматизму. Даже в гражданском обществе

есть стремление ограничить существующее многообразие,

образуя коалиции, так живо описанные Манкуром Олсо-

ном под названием <групп особых интересов>. Люди ста-

новятся либеральными в процессе цивилизации, а это

значит, что нам нужны институты. При этом речь идет о

решении задач, вытекающих из проблемы современной

политики, которую мы охарактеризовали с помощью

Макса Вебера.

На первом месте стоят две из них; это основное со-

держание стройной государственной конституции. Во-

первых, должна существовать возможность инновации.

Для этого требуется институциональная гибкость, но в

первую очередь - лидерство. Сомнительно, чтобы пар-

ламентская партийная демократия с пропорциональным

представительством всех групп способствовала иннова-

ции. Ярко выраженное <озаконивание> политических

процессов также может привести к стагнации и тем

самым угрожать конституции свободы. Здесь, как и

везде, вероятно, нет патентованных решений, но четко

обозначенная компетенция властей (директивы, полномо-

чия, президентская система) и избирательное право на

основе большинства дают заметные преимущества.

Во-вторых, должно функционировать демократичес-

кое выдвижение (как мы, несколько церемонно, это на-

зываем), т.е. контроль над властями и учет импульсов,

поступающих от граждан и их организаций. В этом

плане весьма разумно разделение властей, прежде всего

законодательной и исполнительной. Не раз поднимался

вопрос о том, удовлетворителен ли вклад, вносимый в

демократическое выдвижение партиями, поскольку пар-

тии, каковы они сейчас, зачастую разочаровывают не

только избирателей, но и собственных членов. Предста-

вительное партийное правительство может иметь боль-

235

шие преимущества по сравнению с раздроблением на

группы интересов, с одной стороны, и демократией рефе-

рендумов - с другой, но для этого необходима опреде-

ленная, пока еще не совсем понятно какая, трансформа-

ция партий. То же самое относится к независимости и

разнообразию средств массовой информации.

Достаточно ли этого? Разумеется, нет. Невозможно

цивилизовать стремление к уверенности с помощью

одних только институтов. Для многих стран в начале

1990-х гг., кажется, важнее всего возродить политичес-

кую культуру в нормативном смысле этого понятия. Об-

щественные институты повсеместно проникнуты частны-

ми претензиями на власть, нередко в сочетании с откро-

венным стремлением к наживе. Политика, ведущая себя

как бизнес (как в Америке), или бизнес, называющий

себя политикой (как в Англии), не так уж далеки от экс-

пансии мафии (как в Италии). Чтобы придать стройной

конституции смысл и легитимность, необходимо мораль-

ное наступление, и начать его должны не обычные участ-

ники политического процесса. Такое наступление требует

некоего элемента гражданского беспокойства, вообще не-

обходимого, чтобы воспрепятствовать протекционизму и

картелизации. Пробуждение этого беспокойства - глав-

ная задача всех радикалов, которым дорога конституция

свободы. Для этого нужен союз независимых умов, ско-

рее либеральный клуб, чем партия. В этой связи особен-

но ясно видно, что повестка дня для либералов не имеет

ничего общего с социал-демократией - или с классом

большинства.

Вторая группа вопросов либеральной повестки дня

касается прав. Права, как мы видели, - это лишь поло-

вина социальных опций. Широкое обеспечение возмож-

ностей выбора не только составляет вторую половину, но

и во все времена служит поводом для либерального дей-

ствия; либералы никогда не выступали против обеспече-

ния. Однако в начале 1990-х гг. права вышли на перед-

ний план, и для этого есть свои причины. Одна из них

заключается в исключительном перевесе политики обес-

печения в 1980-е гг., по крайней мере в мире ОЭСР, и

связанном с этим пренебрежении правами. Другой при-

чиной стала революция 1989 г., осуществленная и ради

экономического роста тоже, но по сути - ради граждан-

ских прав. Обе причины сплелись в нуждах и потребнос-

236

тях третьего мира, о которых еще будет речь ниже, когда

мы будем говорить о мировом гражданском обществе.

Революция 1989 г. вновь сделала насущным вопрос

обеспечения основных гражданских прав. Сообщество

свободных государств Европы должно быть гражданско-

правовым сообществом, в котором по меньшей мере

принципы конвенции по правам человека приобретут

прямую силу закона. При этом основные права следует

понимать в точном и узком смысле, прежде всего как

права на неприкосновенность личности, свободу деятель-

ности и передвижения.

Но в данной связи возникает более трудная задача -

избежать возврата к родоплеменному образу жизни, с

его нетерпимостью, проявляемой как внутри, так и

вовне. Защита прав меньшинств - недостаточное опре-

деление для такой задачи. Речь идет больше о том,

чтобы сохранить, а во многих случаях еще только со-

здать сообщества, в которых люди различной националь-

ной, культурной, религиозной принадлежности пользова-

лись бы равными правами и шансами участия. Может

быть, стремление к гомогенности, к жизни среди себе по-

добных - один из естественных пороков человека наря-

ду со стремлением к уверенности и защищенности. Тем

важнее для либералов стоять на том, что гражданские

права оправдают себя лишь в том случае, если испыты-

вать их в условиях гетерогенности. Гетерогенное нацио-

нальное государство, где люди разной культуры облада-

ют одинаковыми основными правами, - важнейшее до-

стижение цивилизации. Добиваться его вопреки узким,

ограниченным и почти всегда сеющим насилие социаль-

ным понятиям, согласно которым человек счастливее

среди подобных ему, - это, возможно, самая трудная

либеральная задача в начале 1990-х гг. Впрочем, она

имеет непосредственное практическое значение: в сооб-

щество европейских - в широком смысле слова свобод-

ных - государств следует принимать лишь те государст-

ва, которые доказали свою готовность и способность га-

рантировать равный основной статус людям с различны-

ми культурными свойствами.

В странах ОЭСР новые вопросы прав носят в первую

очередь социальный характер. Они связаны с присущей

классу большинства склонностью выталкивать людей из

своей социальной вселенной или, по крайней мере, оттес-

237

нять их на ее задворки. Поэтому здесь, если хочешь до-

биться стройного конституционного устройства, возника-

ют трудные вопросы. Речь не о том, чтобы уравнять всех

по фактическому социальному положению, создав систе-

му перекачки доходов, которая сгладила бы социальные

различия. Речь о том, чтобы обеспечить всем шансы

участия в политическом сообществе, рынке (труда) и

жизни гражданского общества, образующие как бы

общий пол, на котором могут стоять все, как бы высоко

над ним ни воспарили отдельные индивиды благодаря

успеху или удаче в социальной конкурентной борьбе.

Один пример здесь убедительнее всех теорий. Возь-

мем новый низший класс постоянных безработных и

людей, обездоленных в самых разных отношениях. Их

существование нестерпимо для конституции свободы.

Что же делать? Провозглашение <права на труд> или

чего-то подобного мало что даст. В действительности та-

кого рода право всегда подозрительно из-за привкуса

если и не принудительного труда, то, по крайней мере,

принуждения к труду. В гораздо большей степени мы

нуждаемся в эффективном сочетании практической поли-

тики, действенного гражданского общества и граждан-

ских прав.

О практически-политических задачах, естественно,

можно спорить; да и для разных культур они, вероятно,

будут разными. Цель их - применяясь к положению

вещей, т.е. пока общество труда еще определяет жизнен-

ные взаимоотношения и самоуважение людей, открыть

представителям низшего класса дорогу на рынок труда,

не превращая их в <трудящихся бедняков>, имеющих

место, но неспособных улучшить условия своей жизни.

Это похоже на квадратуру круга, но на самом деле не

будет ею, если мы серьезно отнесемся к идее перераспре-

деления труда. Нужны более гибкие условия труда, раз-

нообразные формы трудового договора, а также сокра-

щение сверхурочной работы9. Подобные меры болезнен-

ны для имущих в обществе труда, но совершенно необхо-

димы для сохранения прочности обществ.

В то же время они недостаточны. По крайней мере,

для <низшего класса гетто> оказалось недостаточно про-

стого наличия работы или мест в учебных заведениях.

Здесь барьеры прав привели к более упорной блокаде. И

снять ее одними государственными мерами, вероятно, не-

238

возможно. В США, во всяком случае, эффективной ока-

залась деятельность отдельных активистов и групп (я го-

ворил выше об <OOO Харизма>). Благотворительные

фонды, церковные группы, всевозможные добровольные

помощники выполняют задачи, которые государственные

учреждения не могут выполнять с тем же успехом.

Функционирующее гражданское общество и без цент-

рального планирования никого не оставит за дверью.

Но и этого недостаточно. Остается вопрос, как про-

кормить тех, кто споткнулся или был вытеснен с общего

<пола>. Сегодня уже все признают, что их нельзя остав-

лять на произвол судьбы; поэтому в большинстве стран

ОЭСР они получают социальную помощь. Однако пос-

ледняя по своей концепции и своим методам зачастую не

является тем, чем должна бы быть в цивилизованном об-

ществе - правом свободных граждан. Существует аль-

тернатива обычным методам такой помощи - гарантиро-

ванный минимальный доход. Эта мера, возможно, осо-

бенно эффективна, если связана с налоговой системой,

т.е. представляет собой льготы при взимании подоходно-

го налога10. При этом не так важно, чтобы гарантирован-

ный минимальный доход по своим размерам мог конку-

рировать с трудовым доходом граждан, как то, чтобы он

гарантировался безусловно, как часть гражданского ста-

туса. На деле такой доход должен быть так же непод-

властен влияниям политической моды, как избиратель-

ное право или свобода слова. Это право должно быть

простым, прозрачным, допускающим обжалование и

предоставляться отдельным индивидам без множества

бюрократических процедур.

Я не буду делать вид, будто предлагаю проект зако-

на, но лишь укажу на понятие государства всеобщего

благосостояния, ставшего социальным государством, по-

скольку опиралось на принцип всеобщих гражданских

прав. Эту радикальную мысль высказал уже Уильям Бе-

веридж, излагая, в 1942 г. свой знаменитый план: все

граждане должны получать <доплаты до прожиточного

минимума, и получать их как право, без обследования

условий жизни, так чтобы отдельные люди могли доби-

ваться большего уже собственными силами>11. Беверидж

усиленно подчеркивал другую сторону подобных вы-

плат - метод страховки (<в Великобритании люди

хотят получать эти деньги в качестве обратных выплат

239

по взносам, а не как безвозмездное пособие от государст-

ва>), но он ясно видел, какую силу имеет принцип уни-

версальности (и, кстати, непропорциональности взносов

и выплат) для социальной общности и солидарности. Се-

годня необходимо вновь подчеркнуть этот принцип.

Только он избавит нас от всяких унизительных вопросов

(<а заслуживают ли они помощи?>), дорогостоящих ме-

ханизмов (<бюрократии благосостояния>) и попыток ме-

лочной опеки над людьми. Социальное государство дает

необходимый минимум шансов всем гражданам цивили-

зованного общества, не меньше, но и не больше. Оно не

подменяет гражданское общество, помогая тем, кто спо-

собен помочь себе сам, и не оспаривает право человека

идти своей дорогой, не подвергаясь контролю со стороны

государства и не становясь жертвой уравнительной за-

висти. Гарантированный минимальный доход являет

собой по крайней мере убедительный пример попыток

двигаться в этом направлении.

Третья группа вопросов либеральной повестки дня

имеет поначалу несколько туманное звучание: я говорю о

строительстве институтов. Фактически это стрела в серд-

це либеральному отношению к правовому государству и

социальному порядку. Есть такой <мягкий> или <вялый>

либерализм; о нем уже заходила речь несколько раз. Эти

эпитеты характеризуют политическую позицию, заклю-

чающуюся в готовности релятивировать принципы до

такой степени, что их принципиальный характер полнос-

тью исчезает. <Мягкие> либералы всегда находят оправ-

дание вещам, в принципе неприемлемым. Отчасти это

просто такой склад ума, даже, скорее, манера мыслить и

говорить, легко появляющаяся у людей, участвующих в

цивилизованном дискурсе и потому ожидающих, что и

другие не станут нарушать негласный кодекс поведения.

<Мягкие> люди милы, <твердые> - нет. Отчасти же я

здесь имею в виду определенное отношение к нормам, во

многом связанное с <неправовыми зонами> аномии. Ре-

форма уголовного права способствовала гуманизации по-

лиции, судов и тюрем. Но она превышает свои задачи

там, где возлагает ответственность за любое противоправ-

ное поведение на анонимное <общество>, в результате

чего виновной в конечном счете оказывается жертва, а не

преступник. Многие <неправовые зоны> - например,

среди молодежи или в практике оправдания виновно-

240

го - плод реформ, которые были направлены на гума-

низацию права, а в итоге привели к упразднению инсти-

тутов. Аналогичное развитие событий наблюдается везде,

где правила поведения размываются до такой степени,

что становится невозможно добиться соблюдения норм.

Слово <либеральный> для многих вообще стало синони-

мом вольного обращения с правилами.

Большей ошибки именем свободы сделать нельзя. Во-

первых, институциональные вольности нефункциональ-

ны. Тот, кто думает, будто мы живем или будем жить в

идиллическом мире гармонии и согласия, подобно

Эмилю Жан-Жака Руссо, из словаря которого были ис-

ключены <даже слова "повиноваться" и "приказывать", а

тем более "долг" и "обязанность">, - тот наверняка

вскоре окажется в злобно-жестоком мире гоббсовской

войны всех против всех, где люди живут в <постоянном

страхе> и, само собой разумеется, нет <никакого общест-

ва>. Если мы не будем держаться за институты, то вряд

ли найдем другие источники стабильности. Более того,

институты - единственный инструмент для увеличения

всеобщих жизненных шансов. Наверное, можно предста-

вить себе доиндустриальную страну молочных рек и ки-

сельных берегов, где немногие счастливчики наслажда-

ются изобильным обеспечением, но крупные политичес-

кие теоретики XVII и XVIII вв. показали, что и в такой

ситуации богатство немногих при отсутствии института

собственности и, следовательно, гражданского государ-

ства (civil government) - вещь, скорее всего, недолго-

вечная. Цивилизующая сила прав, конечно, требует,

чтобы мы в равной мере признавали как нормы и сан-

кции, так и учреждения, устанавливающие и охраняю-

щие их.

Институциональный либерализм имеет практические

последствия. Во-первых, это уже обрисованная выше по-

зиция. За легкомысленное обращение с институтами при-

ходится платить - и платить ценой свободы. Но <воль-

ная> или <мягкая> позиция - не единственная форма

такого легкомыслия. Если мы будем реагировать бук-

вально на все требованием все новых и новых норм, нам

грозит опасность сверхнормирования. Бюрократические

современные общества сверхнормированы не только в

сфере социального законодательства. Законов слишком

много. Трудно решиться повторить эту избитую истину,

241

ибо слишком много кандидатов в парламент побеждали с

ней на выборах, чтобы спустя всего два года гордо отра-

портовать своим избирателям, как много законов было

принято при их участии. Но предостеречь от переизбыт-

ка норм все-таки по-прежнему важно. Либералам стоило

бы попотеть ради того, чтобы составить конкретную про-

грамму сокращения законодательного регулирования на-

ряду с политикой дерегуляции экономики.

В основе сказанного лежит идея нормативного опти-

мума. Конечно, его нельзя установить раз и навсегда, но

можно найти принципы, способные служить критерием в

каждом отдельном случае. В этом положительный смысл

того, что сегодня любят называть <дискурсом>: нужно

обосновать абсолютно необходимые правила; нужно ре-

конструировать институты в соответствии с их целями и

задачами; нужно вновь связать законы с духом зако-

нов12. В последнее время свой вклад в дискурс вносят

прежде всего политические экономисты, которые, при-

знав, что <от институтов в самом деле многое зависит>,

пытаются <помочь индивидам как гражданам, контроли-

рующим в последней инстанции собственный социальный

порядок, в их долгих поисках таких правил игры, кото-

рые наилучшим образом служили бы их целям, какими

бы те ни были>13.

Если уж ученые, занимающиеся обеспечением, подни-

мают вопросы прав, к ним стоит прислушаться. Эконо-

мистам при этом приходится нелегко. Прежде всего, они

склонны - как, например, Хайек, но и Бьюкенен

тоже - искать некие вечные правила игры, тогда как

сам институциональный оптимум меняется. Впервые за-

трагивая эту тему, я уже подчеркивал, что в моем пони-

мании даже общественный договор - тема истории. Его

содержание в развитых обществах конца XX в. не такое,

каким было для Кейнса в 1925 г., а тем более для Джона

Локка, когда тот публиковал в 1690 г. свой <Трактат>.

Какова же суть нового общественного договора? Что

сегодня означает строительство институтов? Ответ прост,

по крайней мере в теории; у него два аспекта. Первый

заключается в том, чтобы идентифицировать основной

состав норм и правил, который по возможности не долж-

ны затрагивать переменчивые ветры обычной политики.

Слова <правила игры>, пожалуй, чересчур красивы. К

этому основному составу относятся и осуществленный

242

гражданский статус, и правила политического устройст-

ва, гарантирующие ненасильственную смену власти, и,

более того, основные правила рыночной экономики и

гражданского общества, т.е., скажем, создание банка, оп-

ределяющего массу и стоимость денег вне зависимости от

сиюминутных политических интересов властей, или га-

рантия хотя бы ограниченной автономии организаций,

существующих на государственные средства, но все же

не являющихся государственными учреждениями в соб-

ственном смысле слова. В этом заключается важный

смысл общественного дискурса по поводу независимости

центрального банка или автономии университетов.

Но все это лишь рамки, в которых должно развивать-

ся гражданское общество. Именно оно - жизненная

среда свободных людей. Уважение к институтам и опре-

деление оптимального их количества и качества в конеч-

ном счете служат лишь предпосылками для индивиду-

альной деятельности людей в группах и объединениях,

на предприятиях и в организациях. Некоторым из них

принадлежит особое место, поскольку они создают лига-

туры. Это могут быть церкви, но в то же время и какие-

то союзы, даже предприятия; речь не о принципиальном

первенстве определенного типа объединений. Как бы там

ни было, в рамках институтов всегда должны расцветать

ассоциации, чтобы конституция свободы действовала.

Следовательно, строительство институтов имеет целью

создать пространство для возникновения ассоциаций.

Стройная конституция, пользующаяся уважением граж-

дан, сделает возможным живое многообразие граждан-

ского общества.

Набросок обращения к молодежи

Тема гражданского общества прорывает все границы.

Она богата и многоцветна, как сама действительность

жизни. И нам ее здесь, конечно, не исчерпать. Однако

хочется хоть на мгновение прервать абстрактные рассуж-

дения о конституциях и институтах. В конце концов, ре-

альные люди в реальных жизненных условиях, если они

не активисты, вряд ли живут по повестке дня политики,

пусть даже политики свободы. Они хотят узнать что-ни-

будь о ценностях, на которые могли бы ориентироваться.

243

Свобода в элементарном смысле слова - как раз такая

ценность. Она представляет собой простое требование не

сидеть взаперти. Тот, кто любит свободу, сокрушит

любую <железную клетку> - бюрократии, невыносимых

жизненных обстоятельств или лагеря для военноплен-

ных. Политика, лишающая остроты, чтобы не сказать -

отчуждающая это простое требование, переводя его на

свой институциональный язык, не может вызвать энтузи-

азм у людей, особенно у молодых. Политическая теория

вообще его никогда не вызывала. Нужно ли смириться с

этим?

Вероятно, в известной степени ответ - да. Но при-

знавать это все-таки неприятно. Конечно, теперь стало

трудно пробудить у молодежи восторженное отношение к

общественным делам. Я как-то задумался о том, что бы

я сказал, доведись мне выступить на выпускном вечере в

школе или университете. Это всегда было нелегкой зада-

чей, а в наши дни - более, чем когда-либо. Вот кое-

какие заметки, которые могли бы помочь при подобной

попытке, т.е. не сама речь, а набросок речи.

Ради чего стоит бороться или хотя бы просто жить?

На этот вопрос нет простых ответов, во всяком случае

больше нет. В 1940-е гг. мне не составило бы труда ска-

зать молодым людям: боритесь за свободу и защищайте

достигнутое зубами и когтями! События эпохи и жизнь

отдельного человека были тогда неразрывно связаны, и

каждый понял бы такой совет. В 1950-е гг. напрашива-

лись слова: трудитесь упорно, и будете вознаграждены!

(Это значит: заботьтесь о своей карьере и получайте удо-

вольствие от покупки первого холодильника или автомо-

биля, собственной квартиры.) В 1960-е гг. центр внима-

ния несколько сместился бы: материальное благополу-

чие - это прекрасно, но есть другие, более важные во-

просы, о которых вам нужно побеспокоиться! В памят-

ную записку для зажигательной речи тогда вошли бы

война во Вьетнаме, социальные реформы, демократичес-

кое участие. (Признаюсь, мои предвыборные речи в те

годы доставляли мне удовольствие, и я вряд ли что-то

изменил бы в них, выступая на школьном выпускном ве-

чере.) В 1970-е гг. положение стало менее ясным: при-

стегните ремни, входим в зону турбулентности! Подоб-

ный совет вряд ли способен окрылить фантазию выпуск-

ников средней и высшей школы. Однако на самом деле

244

то было время великолепных сценариев катастроф -

будь то экологическая катастрофа, ядерная война или

пределы экономического роста, - и, в свете этого, не-

плохое время для обращений к молодежи.

Начиная с 1980-х гг. все уже не так. Люди по горло

сыты мрачным пессимизмом. Поэтому 1989 год вновь дал

повод щегольнуть красноречием. Это относилось безус-

ловно к новым демократиям, но и в более старых нашло

отклик. Как будто вернулись сороковые и пятидесятые.

Однако видимость оказалась обманчива. Новая эйфория

длилась недолго, а может быть, просто слишком долго

не наступало то, что она обещала. Молодые люди стали

нетерпеливы. Время <отложенного удовлетворения>, на-

копления и ожидания прошло.

Кажется, сейчас для молодых особенно притягатель-

ны два стиля жизни, отличные друг от друга почти во

всем, за исключением того, что обоим присуща одержи-

мость, своя форма страсти. Одна из них - страсть к

деньгам. Мы уже встречали у Сьюзен Стрэндж <непре-

рывно дымящих сигаретами молодых людей... в деловых

небоскребах, вздымающихся над всеми крупными горо-

дами мира>. Поразительно, что женщина, рисуя картину

<капитализма казино>, ограничилась изображением мо-

лодых людей; ведь множество девушек надрываются не

меньше (и не меньше курят) в новом сияющем мире фи-

нансовых учреждений. Рано утром в вагоне наземки они

уже погружены в чтение экономического ежедневника, а

по вечерам тащат домой дипломат, набитый бумагами.

Молодые люди и девушки надеются получать в первый

год после выпуска профессорский оклад, а через каких-

нибудь два года - вдвое больше. Порой они занимаются

и другими делами, но при этом относятся к теннису или

джоггингу не менее серьезно, чем к своей работе. Они

верят в то, что делают, и готовы вкладывать собственные

деньги туда же, куда деньги других людей. Если откры-

вается лучшая возможность, они меняют фирму так же,

как беспрестанно сливают и разделяют различные пред-

приятия, заставляя появляться новые названия и исче-

зать старые. Их ролевые модели - великие бизнесмены,

преуспевшие в это десятилетие. Они не допускают мысли

о том, что их собственные имена, подобно именам Трам-

па, Милкена и Максвелла, могут погаснуть так же бы-

стро, как воссияли. Прежде всего они хотят зарабаты-

245

вать миллионы, и не потому, что им нужны деньги,

чтобы покупать вещи, которые им нравятся, а потому,

что они жаждут успеха, а деньги - единственное его ме-

рило. Это предприниматели новой волны финансового

капитализма.

Число таких одержимых значительно, хотя не все из

них в возрасте до 35 лет зарабатывают миллион в год.

Как на любых тропах, ведущих на крутую вершину, и на

этих многие застревают на полдороге, если не срывают-

ся. Пожалуй, даже всем, ступившим на эту тропу, следу-

ет ожидать, что их путь начнет становиться все более по-

логим, а затем медленно пойдет под уклон в том возрас-

те, когда их родители еще могли рассчитывать на один-

два немаловажных шага в своей карьере. А может быть,

уже в октябре 1987 г. или, самое позднее, в кризисном

1991 г. наступил перелом, уничтоживший шансы поки-

нуть капиталистическое казино хотя бы с небольшим вы-

игрышем. Одержимым трудно перенести спуск. Их

жизнь - езда без тормозов, поэтому и под уклон они

вынуждены мчаться, разгоняясь навстречу поджидаю-

щим опасностям. Есть что-то неустойчивое в этих новых

любителях делать деньги, что-то недолговечное, даже

если не принимать во внимание физические и духовные

побочные эффекты их болезненной страсти. Но молодых

людей, к которым должна быть обращена моя речь, вряд

ли отпугнет личный риск.

Другая страсть приносит не столько прибыль, сколь-

ко убытки, и направлена на то, чтобы не подняться, а

опуститься. Некоторым образом обе они взаимосвязаны.

Рассказывают о похоронах одного невероятно удачливо-

го торговца наркотиками на западном побережье США.

Траурная процессия растянулась на два километра, и в

ней шли многие жертвы покойного, любившие его за

произвольно проявляемое великодушие, заставлявшее их

забывать даже о не менее произвольно проявляемой жес-

токости. (Матери-то, конечно, о его злодеяниях не забы-

ли.) Так, например, однажды он скупил мороженое во

всех киосках и кафе города и раздавал его бесплатно; за-

платил, естественно, долларами, украденными молодыми

людьми ради того, чтобы купить второсортный крэк и

другие наркотики. Эта сцена высвечивает грань между

жаждой успеха и жаждой несостоятельности: по одну

сторону те, кто продает порошок и зарабатывает миллио-

246

ны, по другую - те, кто им пользуется и кому для этого

нужны сотни, которых у них нет. Те и другие, между

прочим, нарушают нормы, без которых не может сущест-

вовать свободное общество.

Стремление опуститься не обязательно связано с нар-

котиками. Я уже указывал на своеобразную конверген-

цию культуры низшего класса и так называемой контр-

культуры среднего класса. И та и другая - протест про-

тив бюрократизированного мира класса большинства.

Как мне представляется, фактически и капитализм кази-

но является одним из вариантов той же позиции. Отри-

цание скучной, кажущейся неизменной действительности

с ее удушливыми ценностями и образом жизни - общий

знаменатель предпочтительного выбора многих молодых

людей. С их собственными ценностями беда в том, что

они в основе своей негативны. Дикие костюмы и причес-

ки сочетаются с любовью к оглушительному шуму, будь

то рэп, рок или всего лишь диско, и с постоянным поис-

ком путей и средств обозначить дистанцию между собой

и миром истэблишмента. Все это в любом смысле никуда

не ведет, да, естественно, и не должно вести. Но это

странный тупик.

То же можно сказать и о более мягких формах этой

болезни, хотя их жертвы ищут альтернативный стиль

жизни, т.е. позитивные пути. Как ни парадоксально это

звучит, молодежь чувствует себя потерянной в бюрокра-

тической <железной клетке>; она ищет связей. Социаль-

ные движения 1980-х гг. зачастую преследовали одновре-

менно две цели: одну - непосредственную, ради кото-

рой движение и было создано (запрет на размещение

ракет, например, или женское равноправие) и другую,

скрытую - цель создания климата солидарности. И не-

мецкое движение зеленых для многих своих членов было

столько же партией, сколько семьей, со всеми присущи-

ми ей семейными дрязгами. Ночь, проведенная вместе с

десятками других перед американской военной базой в

разговорах о жизни и смерти - сладостной жизни в

любви и страшной смерти от ядерных ожогов и рака, -

дарит людям теплое чувство сопринадлежности.

Но мое обращение к молодежи явно застопорилось на

одном месте. Зачем смеяться над теми, кто все-таки пы-

тается делать что-то иное? Что такого привлекательного

в размеренной жизни банковского клерка, который же-

247

нится и получает повышение, разводится и получает по-

вышение, заботится о детях и получает повышение,

снова женится - и его досрочно отправляют в отставку,

потому что его банк взял на работу 28-летнего умника,

поручив ему удвоить прибыль за счет уменьшения расхо-

дов на зарплату персоналу. Так и видишь, как уволен-

ный предается пьянству (на худшее он не осмеливается),

и детей его не слишком тянет пойти по стопам отца.

Нужно найти стиль жизни, не имеющий ничего обще-

го ни с бюрократией, ни с одержимостью. Нет, не

<найти>, а создать такую жизнь. Молодые люди должны

делать что-то, что имеет значение. У значения два аспек-

та: то, что люди делают, должно, во-первых, доставлять

удовольствие, во-вторых, быть важным.

<Удовольствие> - сокращенное наименование лично-

го опыта. Есть и высокопарные слова, для того чтобы

сказать то же самое. Многие ведут речь о самоосущест-

влении и тому подобном. Я полагаю, вполне достаточно,

если ты находишь удовольствие в том, что делаешь, и

при этом время от времени испытываешь приятное чувст-

во удовлетворения. В идеале все это дает профессиональ-

ная деятельность или во всяком случае деятельность, ко-

торой заполнены твои будни. Несомненно, приятные

ощущения знакомы и юным финансовым гениям: успех

доставляет удовольствие. Но успех измеряется по-разно-

му. Немножко терпения никогда не помешает, к тому же

без него не обходится большинство историй успеха. Удо-

вольствие могут доставлять встречи с интересными людь-

ми. Сама работа может приносить удовлетворение. Ощу-

щение, что ты что-то создал, - тоже успех. Когда кто-то

хорошо делает свое дело, почти все могут оценить это по

достоинству.

Я хочу сказать всем этим, что удовольствие важнее

карьеры. Конечно, они могут сопутствовать друг другу:

некоторым доставляет удовольствие очередная звезда на

погонах. Но все же что-то неладно с карьерно ориенти-

рованным жизненным планом. Начинается он - кто об

этом помнит? - с материнской гордости при появлении

ранних признаков одаренности; следующий шаг - хоро-

шие, очень хорошие школьные отметки, гарантирующие

место в вузе. И там главное - результаты экзаменов;

если они очень хороши, тебя ждет место в уважаемой ор-

ганизации, где ты будешь через определенные промежут-

248

ки времени регулярно получать повышение... Можно по-

нять, если такой жизненный путь для многих утратил

свое очарование. Между прочим, он лишил всякого удо-

вольствия учебу в средней и высшей школе, ибо там сле-

довало бы вести речь о знаниях и умениях, творческих

способностях и свободном мышлении, а не о карьере в

первую очередь. Вообще обычная карьера заставляет зе-

вать людей, только-только вступающих в жизнь (и к

тому же делает большинство из них старше, чем им сле-

дует быть, когда они сами начинают что-то делать).

Итак, удовольствие от сделанного должно приходить на-

много раньше.

Это не речь в защиту детей богатых родителей. Мой

совет, вероятно, касается детей класса большинства, хотя

и детям низшего класса нужно нечто большее, чем рабо-

та, которую они сами не воспринимают всерьез. Суть

моего выступления в том, что нужно сорвать смиритель-

ную рубашку карьерного мышления и поискать другое

мерило успеха. Удовольствие - половина его, а другая

половина заключается в том, что то, что ты делаешь,

должно быть важно. Удовольствие - чувство твое лич-

ное; что важно - в неменьшей степени решают другие.

Этот аспект связывает твою собственную деятельность с

ценностями других людей. Им определяется значение

вещей. Он отличает страсть от деятельности.

И снова я не имею в виду какие-то чрезмерные пре-

тензии. Важным может быть многое, включая, например,

хорошо сшитое платье, которое нравится другим, тща-

тельно разработанный маршрут экскурсии для пенсионе-

ров, желающих повидать мир за ограниченную плату,

фильм о судьбе афганских беженцев в Пакистане. Вот у

фильма есть два особых аспекта. Во-первых, это форма

художественного выражения. Она может требовать

каких-то специфических и сравнительно редких навы-

ков, но я слышал, как молодые люди говорят о <твор-

ческих задачах> применительно к целому ряду вещей,

доступных для большинства. Произвести на свет что-то

новое, не обязательно уникальное или оригинальное, но

созданное собственными руками или мыслью, - это в

глазах многих людей важное дело.

Другой аспект фильма тот, что он о беженцах. Я не

призываю создать мир благотворителей, но многие важ-

ные вещи тем или иным образом связаны со справедли-

249

востью или, точнее, смягчением царящей в мире неспра-

ведливости. Одни желают вести борьбу, так сказать, в

общем виде - основывать организации, принимать учас-

тие в демонстрациях, писать и распространять листовки,

и часто это дело хорошее и нужное. Другие хотят делать

что-то конкретное, образно говоря, зажигать маленькие

свечки, вместо того чтобы проклинать темноту, и потре-

буется еще много маленьких свечек, пока свет дойдет до

всех. Работа, прямо или косвенно способствующая улуч-

шению участи других людей, - будь то работа по про-

фессии, служба добровольцем, занятие в свободное

время или что-то еще - важна особенно.

Она имеет значение. В наши дни со смыслом и значе-

нием проворачивается много трюков. Ловкие предприни-

матели в сфере духовного обогатились на жгучей потреб-

ности людей найти лигатуры в лишившемся всех связей

мире. Они основали квазицерковные организации, по оп-

ределенному тарифу облегчающие совесть по телевиде-

нию или, в счет непредвиденных издержек, прибираю-

щие к рукам всего человека, часто молодого. <Возвраще-

ние святого> - одновременно чрезвычайно серьезная,

часто отчаянно серьезная вещь и соблазн для торговцев

ложными богами. В этой области не всегда просто отли-

чить подлинное от неподлинного. Даже благородная па-

тина институтов, имеющих давнюю историю, не гарантия

против обольщения и обмана. Может быть, самый важ-

ный совет - оставаться скептиком, не позволяя скепсису

выродиться в цинизм. Есть много вопросов, на которые

мы не знаем ответов; их не знает ни один человек. Веро-

ятно, есть и ответы, превосходящие наш повседневный

опыт. Иностранный синоним <превосходить> - <транс-

цендировать>. Есть, стало быть, трансцендентные отве-

ты. Может быть, есть даже такие люди, которые понима-

ют в них больше остальных. Но ни одно человеческое

существо не является непогрешимым. Поэтому ни у кого

не может быть тотальных претензий на нашу жизнь.

Рецепт против искушения мнимой святостью во всех

формах - что-нибудь делать. Так можно резюмировать

мой совет эпохи 1990-х гг.: ради Бога, делайте что-ни-

будь! Делайте что-то, что имеет значение, поскольку до-

ставляет удовольствие вам и важно для других. В нашем

несовершенном мире дел хватает.

250

Делать что-то означает и делать что-то в свободной

ассоциации с другими. Это приводит нас в пестрый мир

добровольных объединений и организаций, а затем и к

автономным институтам. Следовательно - к граждан-

скому обществу. Оно - питательная среда для жизни,

наполненной смыслом и значением, для осуществленной

свободы. Но ему нужны рамки. Обращению к молодежи

не обязательно быть политической речью, но у него есть

политические предпосылки. Вряд ли можно делать важ-

ные и доставляющие удовольствие вещи, оставаясь в

кругу социальной обездоленности или живя в условиях,

когда один человек, или партия, или учреждение присва-

ивают себе право помыкать другими. Даже возможности

выбора, предоставляемые сегодня молодым, предполага-

ют наличие свободных обществ. Многие предпочли бы

иметь дело с этими возможностями, а не их предпосыл-

ками, и кто упрекнет их за это? Я нигде не утверждал,

что политическое участие - само по себе ценность или

хотя бы обязанность, связанная с гражданским статусом.

Картина политики, лежащая в основе этого очерка и ос-

вещенная нами с помощью Макса Вебера, изображает не

общество активистов и постоянной политической дискус-

сии, а общество бдительных граждан, готовых в случае

необходимости защищать институты свободы и чувстви-

тельных к нарушениям ее принципов, но в остальном

живущих собственной, <гражданской> жизнью. В то же

время у некоторых из них должен быть повышенный ин-

терес к тому, чтобы защищать эти институты, стимулиро-

вать их движение и развивать их. И было бы неплохо,

если бы этим занималось как можно больше людей. Ибо

политика свободы - не роскошь.

Мировое гражданское общество

Среди важных вещей, которые стоит делать, важнее

всего - помогать людям в обездоленных доселе частях

света найти дорогу к свободным гражданским обществам.

Это достаточно трудная задача в отношении бывшего

второго мира -нынешних посткоммунистических стран.

Их жители нуждаются не только в большем экономичес-

ком обеспечении, но и в полных правах гражданского

статуса, причем то и другое должно быть закреплено в

251

широком спектре ассоциаций и автономных институтов.

Правительства могут помочь запустить процесс обеспече-

ния; международные организации - стабилизировать

гражданские права. Но все остальное - задача нацио-

нальных и международных неправительственных органи-

заций14.

Если вышеупомянутый процесс труден уже в бывшем

втором мире, то в мире, который мы привыкли называть

третьим, он на первый взгляд кажется неосуществимым

вообще. Зародыши низшего класса в городах США и Ве-

ликобритании представляют собой весьма ограниченную

и обозримую проблему в сравнении с мировыми нищетой

и бесправием. Тем не менее, у обеих проблем есть общие

черты. И в мировом масштабе рост одних оставляет по-

зади других, только, к сожалению, пропорции здесь об-

ратные. В то время как в обществах ОЭСР большинству

живется довольно хорошо, а вытесняется меньшинство,

сам мир ОЭСР составляет меньшинство человечества.

Подавляющее большинство людей бедны и лишены

каких-либо привилегий. Всем им - как и низшему клас-

су меньшего масштаба - макрополитические меры обе-

щают весьма ограниченный успех. Как общая экономи-

ческая и социальная политика страны не затрагивает

низший класс больших городов, так и великие планы

международных организаций неспособны на сколько-ни-

будь длительный срок улучшить отношения в Африке,

Азии и Латинской Америке. Я не собираюсь с помощью

легковесных обобщений умалять значение такой полити-

ки и таких организаций. Они явно необходимы и зани-

мают свое место в общей картине. Но колорит картины

и, следовательно, производимое ею впечатление зависят

не от них. Их создают многие тысячи тех, кто делает

что-то для того, чтобы в общинах, где живут люди, на-

чался прогресс. Многие из них - жители стран, которые

начали преобразовываться самым болезненным способом.

Некоторые - выходцы из развитых стран. Они делают

в высшей степени стоящее дело, и хотя доставка по уха-

бистым дорогам цистерны с водой к лагерю беженцев на

кампучийской границе или починка генераторов в голо-

дающих районах южного Судана вряд ли могут доста-

вить удовольствие в привычном смысле слова, но, разу-

меется, это деятельность, которую следует назвать важ-

ной.

252

Простая человечность может быть достаточной причи-

ной для таких дел, но значение их гораздо шире. В дан-

ном очерке я несколько раз заявлял, что гражданские об-

щества невозможно сохранить, если не смотреть на них

как на шаги в направлении мирового гражданского обще-

ства. Это положение аргументировано еще Кантом. В не-

которых своих <маленьких заметках> великий философ

проявлял меньшую суровость, чем в <критиках>, но

вряд ли был менее убедителен. Мне особенно нравится

опубликованная впервые в 1784 г. статья под названием

<Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском

плане>15. Один из критических аргументов этой работы

уже использовался мной в одной из предыдущих глав

для обоснования идеи конфликта. Но самые важные ци-

таты ничего не потеряют от повторения. В Положении

четвертом (из девяти) Кант утверждает, что <средство,

которым природа пользуется для того, чтобы осущест-

вить развитие всех задатков людей, - это антаго-

низм их в обществе, поскольку он в конце концов

становится причиной их законосообразного порядка>.

Далее он вводит понятие <недоброжелательной общи-

тельности> человека, которая толкает его покинуть Арка-

дию и сделать свое существование более достойным, чем

существование пасущихся там овец. <Да будет благосло-

венна природа за неуживчивость, за завистливо соперни-

чающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать и

господствовать!> Конфликт - источник прогресса, веду-

щего к цивилизации и в конечном счете к мировому

гражданскому обществу.

Аргументация Канта прямолинейна и убедительна

(хотя Карл Поппер, вообще принадлежащий к кантов-

ской традиции, возможно, не со всеми ее логическими

звеньями согласился бы)16. Поскольку воля людей сво-

бодна, нельзя в совокупности их поступков предполагать

какую-нибудь разумную собственную цель; на самом

деле наша жизнь противоречива и хаотична. Однако за

этим хаосом, возможно, скрывается тайная <цель приро-

ды>, а потому есть и указания на смысл общего целого.

Попробуем их найти. Все природные способности пред-

назначены для совершенного развития. Природная спо-

собность человека - разум, но она развивается полнос-

тью не в индивиде, а в роде. Причем процесс раскрытия

должен быть делом рук человека, в обществе и через об-

253

щество. (Так возникает парадокс прогресса: нас <удивля-

ет то, что старшие поколения трудятся в поте лица как

будто исключительно ради будущих поколений>.) Метод

развития - конфликт или, как говорит Кант, антаго-

низм, что ведет нас к Положению пятому: Величайшая

проблема для человеческого рода, разрешить которую

его вынуждает природа, - достижение всеобщего пра-

вового гражданского общества. Чело-

веческая необщительность движет историю, но ее требу-

ется обуздывать с помощью конституций, т.е. обществен-

ного договора. Эту задачу, если она вообще когда-нибудь

будет решена, человечество решит позднее всех. Путь к

такому решению мучителен. Он ведет через революции

внутри обществ и войны между ними. В конце его -

некая мировая инстанция (орган или правительство),

столь же необходимая, какими были и являются нацио-

нальные инстанции в отдельных обществах, ибо война и

даже только постоянная готовность к войне тормозят

<совершенное развитие природных задатков>. Исходя из

положений Канта об ограниченности и возможностях че-

ловека, следует понимать историю как выполнение тай-

ного плана природы <осуществить внутренне и для

этой цели также внешне совершенное государст-

венное устройство как единственное состояние, в ко-

тором она может полностью развить все задатки, вло-

женные ею в человечество>.

Нам, потомкам, этот просвещенный оптимизм понача-

лу кажется трогательным и не слишком реалистичным.

Мы пережили две мировые войны и кровожадные режи-

мы Гитлера и Сталина. Сегодня встает вопрос, не унич-

тожит ли себя человечество, вместо того чтобы объеди-

ниться в мировое общество. А если даже и не уничтожит,

разделение на племена с их ненавистью и узостью, ка-

жется, явно привлекает его сильнее, нежели разумный

порядок. Но в более глубоком смысле Кант все-таки

прав. Он не страдал отсутствием самокритичности и

вовсе не хотел сказать, что история должна идти так, а

не иначе. Он лишь задавался вопросом, что может про-

изойти, если допустить, что люди стремятся найти боль-

ше жизненных шансов в неизвестном мире. Гражданские

права, гражданский статус, гражданское общество -

важные шаги на пути, обусловленном такой постановкой

вопроса. Это достижения цивилизации, всегда находя-

254

щиеся под угрозой, везде несовершенные, но по крайней

мере возможные, раз кое-где они все-таки были и есть.

Однако достижения эти неудовлетворительны, даже из-

вращены, до тех пор пока сочетаются с исключением

иных. Низший класс, третий мир, угнетение меньшинств,

война против иных, инакомыслящих, инородных - все

это нарушает принцип гражданского общества даже там,

где этот принцип защищается. Моральные требования

свободы, как она понимается в данном очерке, не только

абсолютны, но и универсальны. Следовательно, реаль-

ной свободы для кого бы то ни было не существует, пока

нет свободы для всех. Возможно, мы утратили оптимизм

Просвещения, но требования его и в наши дни остаются

в силе, как двести лет назад.

Встает практический вопрос - как можем мы при-

близиться к необходимой цели. Гетерогенное националь-

ное государство пока представляет собой самые надеж-

ные рамки, найденные для гражданского общества. Но и

ему не чужд процесс исключения. Стало быть, его нужно

преодолеть. Как?

Три пути, которыми нам следует идти, не слишком

оригинальны, зато важны. Кант говорит о <всеобщем

правовом гражданском обществе>. Право - правовое го-

сударство - самый драгоценный элемент либерального

национального государства. Вопрос в том, как развить

его за пределы этих границ, притом в качестве права в

полном смысле данного понятия, а не беззубого так на-

зываемого международного права, остающегося покор-

ным слугой политических интересов. Пока мало попыток

такого рода. То здесь, то там, как, например, в Европей-

ском сообществе, возникают начатки наднационального

права. Европейская конвенция по правам человека, в

меньшей степени - хельсинкские акты и Устав ООН

способствуют зарождению навыков квази-правового по-

ведения, но не больше. Существует ли нормативная сила

де-факто - еще вопрос; вероятно, при каждом судье

должен быть палач, т.е. инстанция, налагающая сан-

кции. Тем не менее, каждый шаг в направлении создания

эффективного международного права следует приветст-

вовать.

Второй путь ведет через международные организа-

ции. Их нельзя недооценивать: выше я уже говорил о

роли мирового порядка в эпоху тридцати славных лет.

255

Однако при этом пришлось и показать, как быстро рас-

пался послевоенный порядок, когда держава-гарант от-

вернулась от него. Большинству международных органи-

заций присущи две слабости. Это организации для ясной

погоды, и их мгновенно отталкивают в сторону, как

только дело принимает серьезный оборот. (Даже Евро-

пейское сообщество перед лицом политических событий

мирового значения в 1989, 1990, 1991 гг. - восточноев-

ропейской революции, воссоединения Германии, войны в

Персидском заливе, югославского конфликта, распада

Советского Союза - оказалось вопиюще несостоятель-

ным.) К тому же международные организации, если они

действуют, представляют собой организации обеспече-

ния - и это их вторая слабость. Они действенны, когда

речь идет о расширении палитры обеспечения, главным

образом экономического, но останавливаются перед во-

просами прав. Вот так и получается, что Всемирный

банк и Международный валютный фонд обогащают дик-

таторов, вместо того чтобы реализовывать гражданские

права. В самое последнее время в этом плане заметны

небольшие изменения. И они важны. Международные

организации - важные ориентиры для будущего миро-

вого правительства. Однако для ближайшего будущего

они имеют значение в той мере, в какой становятся орга-

низациями прав (например, сочетают экономическую по-

мощь с требованием прав человека).

Третий путь вновь приводит нас к гражданскому об-

ществу и в особенности к частным организациям. Как по-

литическая демократия и рыночная экономика в нацио-

нальных рамках не могут быть прочными без граждан-

ского общества, так и мечтать о мировом правительстве

или хотя бы международном праве, повисших в безвоз-

душном пространстве, нелепо. (Одна из величайших сла-

бостей Европейского сообщества заключается в отсутст-

вии европейского гражданского общества.) Вакуум за-

полняют негосударственные ассоциации. По счастью,

среди них уже много таких, которые не знают границ,

как, например, <Врачи без границ>, Фонд Форда, меж-

дународные научные объединения и экономические груп-

пы, организации типа <Статьи XIX>, борющейся против

цензуры, и <Международной амнистии>, города-побрати-

мы и спортивные организации... То, что этот список

256

легко можно продолжить, - добрый знак, указывающий

на возможность мирового гражданского общества.

Но только на возможность. Проект этот чрезвычайно

хрупок. Не все читают Канта, хуже того - многие и не

хотят его читать. Они предпочитают Руссо и Гегеля, а

главным образом - более мелких авторов и демагогов,

привязывающих к ним идею тотального обеспечения.

Проект мирового гражданского общества на исходе

XX века призван в первую очередь напомнить о ценнос-

тях, которые нужно защищать. Тот, кто хочет создать

<всеобщее правовое гражданское общество>, оказывает-

ся, едва побежден политический тоталитаризм, перед вы-

зовами тоталитаризма фундаменталистского (в ложном

смысле <национального>, <религиозного>). Либералам

вновь приходится держать оборону. Но их дело стоит

того, чтобы за него бороться, как в своей стране, так и

во всем мире.

О стратегических изменениях

В конец книги так и просятся какие-нибудь зажига-

тельные слова, но я намерен устоять перед этим искуше-

нием. Сравнительно легко было бы нарисовать картину

прекрасного завтрашнего дня; труднее ответить на во-

прос, как перейти в него из сегодняшнего. Тем основа-

тельнее следует тому, кто не желает утопии, а значит, и

революции, заняться определением пути и направления.

Что касается последнего, в данной главе были даны кое-

какие указания: в ней частью описано настроение, или,

лучше сказать, позиция, с которой либерал должен от-

правляться в дорогу, а частью названы и конкретные

вехи, на которые ему следует обратить внимание. Оста-

ется еще методический вопрос. Мы описали альтернати-

ву утопии - какова же альтернатива революции? Как

приступить к выполнению задач, стоящих на повестке

дня либералов?

Примеры отвечают на подобные вопросы убедитель-

нее, чем общие принципы. Я уже говорил как-то о пан-

теоне героев или, точнее, примеров для подражания, воз-

водимом мною по ходу дела в данном очерке. Не все его

обитатели непосредственно положили начало стратеги-

ческим изменениям - о Канте этого не скажешь, да и о

257

Поппере тоже, - но компания все равно остается внуши-

тельная. Это люди думающие, люди духа, как можно

было бы сказать. (Кстати, все они мужчины; мне и се-

годня не приходит в голову ни одна женщина, удовле-

творяющая нижеследующим критериям.) Все они имели

практический политический опыт, но недолгий: у боль-

шинства не больше года. Министра Вильгельма фон Гум-

больдта помнят за то, что он сделал вовсе не в те меся-

цы, когда исполнял обязанности министра (например,

основал Берлинский университет), а министра иностран-

ных дел Алексиса де Токвиля почти вообще не помнят.

Макс Вебер с трудом стал кандидатом в члены Веймар-

ского национального собрания. Никто не говорит о том

годе, когда Уильям Беверидж был депутатом нижней па-

латы парламента от Бервика-на-Твиде, или о недолгом

пребывании Раймона Арона в рабочем кабинете Андре

Мальро. Йозеф Шумпетер один год был министром фи-

нансов в австрийском правительстве, с которым не пола-

дил. Только Джон Мейнард Кейнс оставался, по словам

Шумпетера, <нечувствителен к чарам заколдованного

круга политических постов>17. Впрочем, это не мешало

барону Кейнсу Тилтонскому выступать с речами в верх-

ней палате британского парламента и не изменило его

представления о себе как о естественном партнере миро-

вых лидеров, которого они должны звать на помощь в

кризисных ситуациях.

Все это лишь формальная сторона, определяемая же-

ланием оказывать влияние на власть имущих в личном

общении либо с помощью печатного слова. Важнее со-

держание совета, который могли бы дать прославляемые

здесь люди. Во всех таких случаях оно было одновре-

менно радикальным и консервативным. Слова эти, воз-

можно, спорны, важен обозначаемый ими предмет. Речь

идет о специальных реформах, по всем меркам радикаль-

ных; однако они не должны ломать рамки, в которых

приходится действовать в данных конкретных обстоя-

тельствах. Использовавшееся ранее понятие <институци-

онального либерализма> указывает в сходном направле-

нии. При этом такие реформы могут иметь чрезвычайно

далеко идущие последствия. У обитателей моего пантео-

на не было намерения менять системы, но по крайней

мере некоторые из них фактически это сделали. До сих

пор идут споры о том, спас ли Кейнс капитализм своей

258

аргументацией во <Всеобщей теории>, разрушил ли его

или, может быть, спас, разрушив. Это дискуссия скорее

метафизическая (что, собственно говоря, есть капита-

лизм?), но она характеризует позицию, приветствующую

решительные перемены в рамках существующих институ-

тов, и такая позиция свойственна небольшой, избранной

группе авторов и акторов современного мира.

Своего рода внутренняя необходимость приводит

людей с такой позицией на линию границы между эконо-

микой и политикой. С возрождением политической эко-

номии и вообще восемнадцатого столетия граница эта

стала в последнее время весьма оживленным перевалоч-

ным пунктом. Для перехода через нее вряд ли найдется

проводник лучше Альберта Хиршманна. С помощью тер-

минов <уход> и <голос> (несколько корявых с языковой

точки зрения) он различает два типа человеческого дей-

ствия, помогающие осмыслить абстрактные понятия <не-

состоятельности рынка> и <несостоятельности государст-

ва>. Когда все перестает функционировать, людям зачас-

тую предоставляются на выбор две возможности: они

могут уйти куда-то в другое место либо жаловаться. Пер-

вая возможность - <уход> - типично экономическая

(люди уходят в конкуренцию), вторая - <голос> - по-

литическая (люди громко заявляют о своих требовани-

ях). Однако, рассматривая все наиболее интересные

формы поведения, всегда приходится говорить о <сочета-

нии обеих сил>, об их <трудно достижимой оптимальной

комбинации>18. Как и другие поборники стратегических

изменений, Хиршманн не питает симпатии к манихейцам,

будь то догматики <ухода> а ля Тэтчер или зеленые ак-

тивисты <голоса>. Его выступление в защиту <понятной

сложности> представляет нам вариант консерватизма, со-

знающего, что жизнь у нас, по всей вероятности, только

одна, и потому нам следует мириться с ее ограничения-

ми, но тем решительнее преследовать достижимые

цели19.

Выбранные Хиршманном термины кое-что говорят об

авторе и, пожалуй, не совсем удачны. Он сам пишет об

одном <бедняге> (ректоре университета), который, про-

чтя его книгу, заметил, что она написана <снизу>. <Бед-

няга> был прав. Политика для Хиршманна - <голос>,

т.е. протест, а не действие или преобразование. Как ми-

нимум создается впечатление, что автор смотрит на мир

259

с точки зрения жертв, бедных и униженных. Для Кейнса

их судьба была не менее важна, но смотрел он на них

совсем с другой позиции. Он постоянно искал рычаги

для действия <сверху>. И с какой бы крупной пробле-

мой он ни сталкивался, инстинкт с безошибочной точнос-

тью подводил его к той критической точке, где встреча-

ются права и их обеспечение. В его время это прежде

всего означало необходимость заставить политиков осоз-

нать, как важны вопросы обеспечения. Государственные

охранители прав (а по большей части привилегий) не

должны были пускать рыночное обеспечение на самотек.

Роберт Скидельски напомнил нам, что в этом и заклю-

чался прочный успех первого бестселлера Кейнса <Эко-

номические последствия мира>. <Это был бунт экономи-

ки против политики>. Звучит не совсем верно. Вся соль

не в конфликте, а в сочетании и того и другого. Ски-

дельски сам подтверждает это, говоря ниже о появлении

в 1920-е гг. <новой породы политиков-экономистов>,

<рассуждающих о золотом стандарте и торговом балансе

так же свободно, как довоенные политики рассуждали о

стандарте двоевластия и балансе сил великих держав>.

<Мысль о том, что создание благосостояния должно

быть главной задачей правителей, родилась в 1919 г.,

хотя взрослой она стала лишь после Второй мировой

войны>20.

В своей книге об экономических последствиях войны

Кейнс утверждал, что бессмысленно просто, почти меха-

нически заставлять Германию платить репарации, ибо

они разрушат экономику, которая, собственно, и должна

обеспечивать их уплату. То была лишь прелюдия к цент-

ральному тезису, выдвинутому Кейнсом через десять лет

во <Всеобщей теории>; он гласит, что без эффективного

спроса невозможна полная занятость и, следовательно,

эффективное использование экономических ресурсов.

Однако эффективный спрос не возникает автоматически;

при известных обстоятельствах для этого требуются дей-

ствия со стороны государства, в том числе меры по пере-

распределению. В заключительных абзацах своей книги

Кейнс использует весьма сильные слова: <Ярко выра-

женные недостатки экономического общества, в котором

мы живем, заключаются в его неспособности добиться

полной занятости и в произвольном и несправедливом

распределении благосостояния и дохода>21. Еще важнее

260

сильные средства, которые он прописывал. Выражаясь

языком данного очерка, он требовал преобразовать

структуры прав, дабы повысить обеспечение. Ключевое

понятие в политических рецептах Кейнса - повышение

эффективного спроса. Для этого недостаточно полагаться

на обеспечение и действие рынка; нужно с помощью со-

циальных и политических изменений стимулировать эко-

номический рост, благодаря которому люди будут в со-

стоянии приобретать больше.

В мои намерения решительно не входит, ссылаясь на

кейнсовскую идею повышения спроса, настаивать, что

его специфическое лекарство пригодно и для нашего вре-

мени. Вероятно, непригодно. Кстати, оно давно уже слу-

жит инструментом для бюрократов, а не реформаторов.

Теперь, когда времена изменились, возможно, требуются

меры по стимулированию обеспечения с целью придать

материальное содержание правам. Сам Кейнс по этому

поводу выражался с раздражающей подчас неопределен-

ностью, что заставляет задаваться вопросом, какую эко-

номико-политическую позицию он занимал бы в рейга-

новско-тэтчеровские годы. Но для нас основной мотив

ясен. Он вновь возникает в поздних работах Кейнса, на-

пример, в статьях 1940 г. о военном финансировании,

где он излагает план по использованию <времени всеоб-

щей готовности к жертвам> не как <предлога для отсроч-

ки желательных реформ>, а как <счастливой возможнос-

ти продвинуться в деле сокращения неравенства дальше,

чем до сих пор>22. Кейнс вновь пытается вычислить

квадратуру круга: войну нужно финансировать, но при

этом нельзя вредить спросу, и должна царить справед-

ливость. Как известно, квадратуру круга окончательно

найти нельзя. Если мы посмотрим на факты, то, пожа-

луй, Хиршманн с его <трудно достижимой оптималь-

ной комбинацией> прав. Однако если либералу и про-

стителен маленький утопический грех, то это должен

быть грех неустанных попыток добиться путем одной и

той же политики и расширения прав, и роста их обес-

печения.

В данном очерке приводилось множество примеров

возможных реформ в этом направлении. Можно доба-

вить и другие примеры, скорее иллюстративного харак-

тера. В бедных странах мира ключевая проблема - со-

четание экономического развития и гражданского стату-

261

са. Иногда этой цели может служить создание коопера-

тивов. Недавно во многих местах были открыты вариан-

ты приватизации, и прежде всего мелкого частного пред-

принимательства, дающие сходные результаты. В мире

ОЭСР в этом контексте можно говорить о формах учас-

тия работников в прибыли и управлении предприятием.

Вероятно, есть и еще более стратегически эффективные

связующие звенья между гражданскими правами и расту-

щим обеспечением. К ним мы, пожалуй, можем отнести

гарантированный минимальный доход, а также нечто

вроде <временной повинности> в виде всеобщей граждан-

ской службы. Программы развития общины в городских

трущобах и других местах часто выходят на точку пере-

сечения прав людей с их экономическими потребностями.

В странах, освободившихся от коммунизма, эта проблема

стоит особенно остро. Попытка Михаила Горбачева соче-

тать гласность (свободу слова) с экономической пере-

стройкой (реструктуризацией) провалилась. Удастся ли

другим утвердить одновременно демократию и рыночную

экономику? И какие стратегические рычаги нужны для

такого сочетания: приватизация, или свобода прессы,

или даже зачатки либеральной социальной политики? А

может быть, для каждой страны - свои рецепты?

Среди экономистов нашего времени пока не появился

новый Кейнс. Если появится, его - или на этот раз

ее - можно будет узнать по способности предлагать

стратегические реформы. Теперь для них есть четкое оп-

ределение. Речь идет о мерах по преобразованию, сиречь

реформах, направленных в определенную точку, выбран-

ную, однако, с тем расчетом, чтобы преобразование

имело далеко идущие, не поддающиеся окончательному

учету последствия. Точки эти притом, как правило, рас-

полагаются на линии границы между политикой и эконо-

микой, правами и их обеспечением. Во всяком случае,

сказанное относится к стратегическим изменениям, имею-

щим целью увеличить жизненные шансы большего числа

людей. В этом сила кейнсовского понятия эффективного

спроса; в этом же, возможно, сила гарантированного ми-

нимального дохода.

Итак, стратегические изменения - это практические

способы увеличить жизненные шансы с помощью дейст-

вий ответственных лиц. Их ждет весь арсенал критики

социальных инженеров утопии, столь щедро пополнен-

262

ный Поппером; речь ведь не о том, чтобы <переделать

общество в целом по определенному плану или выкрой-

ке>23. с другой стороны, стратегические изменения -

это нечто большее, чем попперовская <поэтапная соци-

альная технология>. Даже если не говорить о довольно

неудачном подборе слов, выпячивающем чисто техничес-

кую сторону политических решений, поэтапность или по-

степенность характерны для реактивного, а не конструк-

тивного действия. К тому же она подразумевает такой

темп преобразования, который в критических ситуациях

может оказаться слишком медленным. Вероятно, не слу-

чайно абстракции Поппера в первую очередь заимствуют

так называемые прагматики, для которых метод действия

важнее, чем его цель. Поппер мог бы убедительно дока-

зать, что последние неверно его толкуют. Он говорит не

только о <задаче реформировать общество>, но и о воз-

можности того, <что череда поэтапных реформ будет

проникнута общей тенденцией>. Думаю, я не ошибусь,

предположив, что Поппер принял бы идею стратегичес-

ких изменений. Однако она явно отличается от понятий,

раскрываемых им в <Нищете историцизма>. Стратегичес-

кие действия требуют, среди прочего, умения ориентиро-

ваться, здесь нельзя удовольствоваться <осторожностью

и готовностью к неизбежным сюрпризам>. Кроме того,

умение ориентироваться следует понимать не только

формально, а методы реализации носят не только техни-

ческий характер.

Направление преобразования служило главной темой

этого очерка. В одни эпохи, проводя стратегические из-

менения, нужно сильнее делать акцент на обеспечение, в

другие требуется больше прав. Для либерала предпочти-

тельны реформы, нацеленные и на то, и на другое. Кри-

тические точки политики свободы - те, в которых одно-

временно предоставляется больше шансов и больше

людей имеют свою долю от них. Это никогда не разуме-

ется само собой. Нужно, чтобы в момент, когда снижа-

ются налоги, а предприимчивые люди поощряются раз-

личными стимулами, оставалось живо сознание нестерпи-

мости неравенства, так же как намерение уничтожить

привилегии и эмансипировать непривилегированные слои

не должно заглушать сознания открытых возможностей

выбора. Парадокс Мартинеса по поводу доступа и Нали-

263

чия - это вызов, а не неизбежная участь. И в великие

моменты истории он бывал разрешен.

Революции - горько-сладкие мгновения истории. За

их экстравагантные обещания приходится платить высо-

кую цену, и сдержать их все равно невозможно. Тем не

менее, человеческие надежды связаны с ними. Даже кон-

серваторы черпают вдохновение в революциях, правда,

происходивших в достаточно отдаленном прошлом. А что

же вдохновляет стратегические реформы? Многие авто-

ры, пишущие на социальные темы, хотя бы раз поддава-

лись искушению поразмышлять о желанной цели. Образ-

цом могут служить серьезнейшие предвидения Иммануи-

ла Канта, всегда облеченные в ироническую форму.

Макс Вебер в глубине души неизменно оставался мрач-

ным пессимистом. Раймон Арон редко позволял себе

подниматься в умозрительные выси, но и он как-то писал

о <надеждах и страхах столетия>, рекомендуя не меч-

тать, а действовать, чтобы покончить с <вечными пробле-

мами справедливого устройства>. Политэкономы порой

увлекались мечтой, которая, если бы сбылась, оставила

бы их самих без работы. Ни Марксову <коммунистичес-

кому обществу>, ни Миллеву <стационарному состоя-

нию> экономисты в роли советников не нужны. Даже

Кейнс поддался этому настроению в одном из его вари-

антов. Размышляя об экономических жизненных шансах

<наших внуков>, он смело заявил, <что человечество

решит свою экономическую проблему> и сможет занять-

ся чем-то лучшим. <Но будьте осторожны! Время для

этого еще не пришло>24.

Подобные соображения кажутся вдумчивыми и для

многих, возможно, убедительны. Обеспечение без

прав - это неполные жизненные шансы, а ведь жизнен-

ные шансы включают еще и такой трудноуловимый эле-

мент, как лигатуры. Но даже в своем полном виде это

только шансы; наша жизнь такова, какой мы сами ее де-

лаем. Главное в жизни - деятельность и смысл, а для

них гражданство и народное благосостояние - лишь ус-

ловия. Если хорошенько подумать, современные граж-

данские общества - не самое плохое место для жизни,

пока в нас не угасло стремление улучшить ход вещей.

ПРИМЕЧАНИЯ