6. Пределы роста

Мировой порядок рушится

В XX веке крайне редко можно было представить

картину процессов социального развития вне зависимос-

ти от международных воздействий, влияний и прямого

нажима. Десятилетия войн, экономического кризиса и

торжества силы наложили свой отпечаток на все нации.

И для большей части мира даже после 1945 г. ничего не

изменилось. Внутреннее развитие ряда стран, прежде

всего в Центральной и Восточной Европе, Восточной и

Юго-Восточной Азии, оказалось грубо прервано вмеша-

тельством империалистической державы. В более недав-

нее время примерно то же самое выпало на долю некото-

рых центральноамериканских стран. Многие другие об-

ласти в Африке и Азии, избавившись от колониальной

власти, обрели собственную государственность, и им тут

же пришлось иметь дело одновременно с изменением

своего внешнего статуса и проблемами внутреннего раз-

вития. Кроме того, холодная война не прошла даром для

всех ее участников. Она провела границы как между

противостоящими блоками, так и внутри них. Однако,

несмотря ни на что, можно утверждать, что социальное,

экономическое и политическое развитие внутри стран

ОЭСР четверть века протекало относительно свободно от

внешних влияний. Им к тому же помогал стабильный

миропорядок. Когда в 1970-е гг. этот порядок дал трещи-

ну, последствия не замедлили сказаться повсеместно, и

еще до окончания холодной войны послевоенная эпоха

была позади.

Система организованных международных отношений

была органической составляющей тридцати славных лет.

Само ее возникновение поразительно. Учитывая разоча-

рование, вызванное Лигой наций, прежде всего в Соеди-

ненных Штатах, и тот факт, что интересы союзников в

1944-1945 гг. были явно сосредоточены на военных за-

дачах, в высшей степени примечательно, что политики и

эксперты-плановики нашли время сознательно разрабо-

тать концепцию международных институтов и в наиболее

важных пунктах претворить ее в жизнь. Конечно, следу-

159

ет констатировать, что универсальные замыслы, вопло-

щаемые этими институтами, на практике не пошли даль-

ше самой Организации Объединенных Наций. Знамени-

тая <длинная телеграмма>, отправленная Джорджем

Кеннаном из Москвы, подтвердила отсутствие у Сталина

готовности связать себя нормами международного со-

трудничества. Это свидетельствует прежде всего о том,

что великие державы всегда стремятся использовать

международную систему как инструмент для защиты

своих особых интересов. По таким же причинам даже

тем, кто еще продолжал отстаивать идею мирового по-

рядка, оказалось трудно объединиться в международную

торговую организацию. Но это отчасти был лишь вопрос

формы. На деле же были созданы кооперативные систе-

мы, занимающиеся вопросами валюты, торговли, разви-

тия, которые достаточно хорошо функционировали два

с половиной десятка лет. Учитывая огромное экономи-

ческое превосходство государств - членов Международ-

ного валютного фонда (МВФ), Генерального соглашения

о тарифах и торговле (ГАТТ) и Всемирного банка,

можно даже сказать, что стабильные финансы, свобод-

ная торговля и продуманная помощь развивающимся

странам пошли на пользу тем, кто не входил в перечис-

ленные организации.

В рамках относительно стабильной международной

системы значительного расцвета достигло и региональное

сотрудничество. Развивалось оно в муках, требовало не-

малых затрат и в некоторых случаях, как, например,

Картахенский договор андских государств или Ассоциа-

ция государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), осталось

в зачаточном состоянии. С другой стороны, история Ев-

ропейского сообщества отмечена немаловажными дости-

жениями, хотя и строившимися на обломках Европейско-

го оборонительного сообщества и пустых гильзах не-

скольких более ранних попыток интеграции. В сфере

торговли, ядерных исследований, помощи развивающим-

ся странам, в различных аспектах социальной политики

(к которым можно отнести и общую аграрную политику)

Европейское сообщество еще до проекта 1992 г. являло

собой долгосрочный пример совместного осуществления

сначала шестью, затем девятью, десятью и двенадцатью

нациями своего суверенитета. Начало ЕС положило в

1952 г. Европейское объединение угля и стали. В 1958 г.

к нему добавились Европейское экономическое сообщест-

160

во и Европейское сообщество по атомной энергии. В

1967 г. все три слились воедино, а через два года оказа-

лись на распутье. Первый крупный проект общего рынка

подошел к завершению, по крайней мере формально.

Следующий проект, вокруг которого объединилось сооб-

щество (на Гаагской конференции в декабре 1967 г.),

предусматривал его расширение за счет вступления Ве-

ликобритании и других стран. Достигнуто было и это,

однако вопрос о содержательном развитии сотрудничест-

ва остался открытым. Его должен был углубить третий

проект - создания в течение десятилетия общей эконо-

мики и валюты. Сейчас, когда ЕС вновь наметило себе

эту цель, не повредит вспомнить первую попытку такого

рода. После основательной подготовки весной 1971 г.

были приняты далеко идущие решения, но просущество-

вали они не больше пары недель. Трещина, с которой на-

чался распад мировой системы, в первую очередь спута-

ла календарь истории Европейского сообщества, хотя эта

жертва была отнюдь не единственной.

Ключевая дата - 15 августа 1971 г. В тот день пре-

зидент Никсон и его казначей Коннелли в односторон-

нем порядке порвали с валютной и торговой системой

послевоенной эпохи1. Они приостановили конвертацию

доллара в золото, подняли ввозные пошлины и обосно-

вали принятые меры тем, что США имеют право по-

ставить собственные интересы выше ответственности за

остальных. Сильнейшая в мире - и потому служившая

гарантом международной системы - держава заявила,

что не считает себя чем-то отличающейся от всех про-

чих. У этих деклараций была своя предыстория, так

что они не застигли совсем врасплох непосредственно

заинтересованные стороны; вдобавок история на этом не

кончилась, поэтому по крайней мере некоторые грубей-

шие нарушения всех установленных норм в ходе пере-

говоров удалось устранить. Но Бреттонвудская система

до сих пор не оправилась от того, что доллар как ста-

бильный всеобщий эквивалент заменили плавающими

курсами валют, и торговая система ГАТТ с 1971 г. на-

ходится под давлением.

Воспоминание об этой истории служит мне не для об-

винений. Их и так хватало в напряженные месяцы после

15 августа 1971 г., начиная с первых разъяснений на

чрезвычайном заседании ГАТТ в конце августа и вплоть

до Смитсоновского соглашения в Вашингтоне в декабре.

161

Заинтересованные стороны спорили до хрипоты, но

умнее не стали. Решающий момент здесь тот, что ломка

международного порядка, ставшего явно иллюзорным,

оставила страны всего мира беззащитными перед ветрами

прямого применения силы. Эти ветра иногда, казалось,

стихали, но вскоре вновь усиливались, порой превраща-

ясь в ураганы. Война на йом-кипур в октябре 1971 г. и

вызванный ею первый нефтяной кризис - лишь один

тому пример. Инфляция в мире ОЭСР не поддается

столь точной датировке, но в итоге она оказала на ос-

тальной мир не менее разительное воздействие, чем два

резких повышения цен на нефть. Последние, в свою оче-

редь, находятся в прямой связи с теми безответственны-

ми кредитами третьему миру, которые стали непосредст-

венной причиной проблемы долгов в 1980-е гг. В 1971 г.

кое-кто еще видел в отпуске обменного курса рыночный

рецепт, считая, что в конце концов валюты будут олице-

творять реальную силу стоящих за ними экономик.

Двадцать лет спустя лишь немногие все еще готовы за-

щищать этот тезис. Плавающие курсы, наоборот, способ-

ствовали расхождению стоимости денег и реального эко-

номического роста; это один из факторов, сделавших

возможным появление <капитализма казино> в 1980-е гг.

1980-е гг. вообще во многих отношениях обострили

описанный здесь процесс. Соединенные Штаты при пре-

зиденте Рейгане занимали все более негативную позицию

в отношении любых международных организаций и со-

глашений. Америка вышла из ЮНЕСКО, резко прерва-

ла переговоры на международной конференции по мор-

скому праву, игнорировала решения международного

суда, понизила уровень своего представительства во мно-

гих международных организациях, угрожала выйти из

ГАТТ, если последнее не будет больше считаться с аме-

риканскими интересами, держала Всемирный банк на ко-

ротком поводке и показала всему миру, сколь мало она

ценит институты, которые сама же создавала после

войны. В каждом отдельном случае для подобной пози-

ции американцев, возможно, имелись веские причины,

но мир судит в первую очередь по результату. А он за-

ключается в возврате от Канта к Гоббсу: сила, а не право

определяет происходящее между нациями. Каждый пы-

тается реализовать свои интересы собственными силами,

пусть даже за счет другого. На этом фоне попытка пре-

зидента Буша после войны в Персидском заливе в

162

1991 г. создать новый мировой порядок с самого начала

имела мало шансов на успех.

Правда, до самой середины 1980-х гг. еще существо-

вал некий элемент стабильности - та самая холодная

война, которая стояла у истоков фактического мирового

устройства послевоенной эпохи. В своем Заключитель-

ном акте Совещание по безопасности и сотрудничеству в

Европе (СБСЕ) в Хельсинки в 1976 г. как бы институ-

ционализировало принципы холодной войны, тем самым

обезвредив их. Послевоенные границы получили всеоб-

щее признание; частью этого соглашения стал раздел

Германии и Европы; две надолго установившиеся систе-

мы приступили к нормализации своих отношений под

знаком уважения сфер интересов друг друга.

При этом, как мы теперь знаем, не был принят в рас-

чет Михаил Горбачев или, скорее, народ в странах тогда

еще коммунистического мира. После прихода к власти в

марте 1985 г. генерального секретаря Горбачева Хель-

синкское соглашение затрещало по всем швам, а в судь-

боносном 1989 г. стало рассыпаться с головокружитель-

ной скоростью. Зашатались и рухнули важнейшие эле-

менты казавшейся до тех пор такой стабильной мировой

системы, в том числе раздел Германии, Совет экономи-

ческой взаимопомощи, Варшавский договор. После того

как США в 1970-е-1980-е гг. отказались от миропоряд-

ка, где им принадлежала главенствующая роль, и тем

самым покончили с Pax Americana послевоенной эпохи,

Советский Союз вышиб последние подпорки, поддержи-

вавшие привычную в то время картину мира, и в конеч-

ном счете сам стал жертвой процесса распада.

Пока еще слишком рано делать далеко идущие выво-

ды из случившегося. К тому же настоящий очерк посвя-

щен в первую очередь вовсе не международным отноше-

ниям. Мировой порядок попадает в поле нашего зрения

постольку, поскольку он определяет внутреннее разви-

тие, главным образом - развитых стран. Тут возможны

два заключения, которые могут звучать как радостно,

так и тревожно - смотря на чей вкус.

Первое: мы прошли по дороге от Канта к Гоббсу

дальше, чем можно было предвидеть в начале 1980-х гг.,

и живем в неустроенном мире, где доминирующую роль

играют соотношения сил. При этом, поскольку представ-

ляется, что вопрос о преобладании сверхдержав - США

и России - может быть разрешен лишь в крайнем слу-

163

чае - ядерной войны, жизненные шансы людей могут

определяться различными более мелкими силами. В Ев-

ропе немало беспокойства вызывают распавшиеся цент-

ральноевропейские государства. Свой отпечаток на про-

цессы развития во многих частях света, в том числе и в

бывшем Советском Союзе, накладывает резкая активиза-

ция ислама как религии, возвращающей к фундаменталь-

ным, зачастую - досовременным ценностям. Три эконо-

мических силовых центра - Америка, Европа и Япо-

ния - борются за рынки, не особенно беспокоясь о со-

блюдении правил.

Все это достаточно тревожно, да к тому же это толь-

ко начало гораздо более долгой и сложной истории, но

добавить тут нечего. Потребность во всемирных нормах

редко бывала очевиднее, чем сейчас. В экономике с по-

явлением крупных транснациональных предприятий и

сопровождающих их финансовых рынков возникла новая

производительная сила, многим приносящая благосостоя-

ние, но нуждающаяся в правилах игры, которые соответ-

ствовали бы радиусу действия новых экономических

рынков. Война торговых гигантов - наихудшая из воз-

можных реакций на распад старого порядка. В военном

плане дестабилизация блоков означает, что инструмент

контроля над распространением ядерного оружия и тех-

нологий затупился. Следует опасаться, что сегодня веро-

ятность <ограниченных> атомных войн выше, чем когда-

либо прежде. Вдобавок проблемы окружающей среды

приобрели новую остроту. Может быть, мы уже стоим на

грани того, чтобы сделать необитаемой планету, на кото-

рой живем. Помочь здесь могут лишь действия во все-

мирном масштабе. И наконец, мы должны как следует

осознать, что страны третьего мира все глубже и глубже

погружаются в пучину нищеты, болезней, войн и тира-

нии.

Итак, для всемирного сотрудничества хватает вполне

очевидных задач. Но мы забежали вперед. К этой теме

мы вернемся в конце книги, когда снова пойдет речь о

мировом гражданском обществе. Здесь же я хотел глав-

ным образом подготовить почву для понимания процес-

сов внутреннего развития в 1970-е гг. В середине семиде-

сятых мир Раймона Арона умер. Начали рассыпаться

сравнительно надежные международные условия продол-

жительного роста. Pax Americana был отвергнут собст-

венным родоначальником, и это положило начало про-

164

цессу, который в конце 1980-х гг. привел к своего рода

всемирной аномии. Мир, лишенный многосторонних

норм и правил, не мог не повлиять на жизненные шансы.

Этот мир в первую очередь мало стимулирует развитие

человеческих прав. Апартеид в Южной Африке многим

не нравился, но не существовало международных ин-

струментов, которые помогли бы что-то изменить; муже-

ственному президенту пришлось осуществлять перемены

внутриполитическими средствами. И действие корзины

по правам человека Хельсинкского совещания оказалось

очень ограниченным, хотя <хельсинкские группы> в не-

которых странах получили возможность апеллировать к

ней. Строго говоря, сейчас нет такого международного

права (и лишь немногие начатки его мы наблюдаем в Ев-

ропейском сообществе, в Европейской конвенции по пра-

вам человека), которое обещало бы в будущем междуна-

родные гарантии прав.

Разрушение послевоенного порядка затронуло и ту

сторону жизненных шансов, что связана с обеспечением.

В международных отношениях речь всегда шла в первую

очередь об экономическом обеспечении. Бреттон Вудс и

Гавана, то есть МВФ, Всемирный банк и ГАТТ внесли

свою лепту в экономическое чудо послевоенной эпохи.

Поэтому следствием ослабления международных эконо-

мических и валютных организаций стало снижение шан-

сов роста. В конечном счете унилатерализм, провозгла-

шенный Соединенными Штатами 15 августа 1971 г., не

сослужил хорошей службы ни им самим, ни кому-либо

еще. Скорее, он положил начало десятилетию кризиса.

Дебаты об экономическом росте

1970-е гг. славились преувеличениями. Особенно в

ходу тогда была черная краска. Ни разу еще после появ-

ления <Восстания масс> и <Заката Европы> в 1920-х -

начале 1930-х гг. не писалось столько книг с заглавиями

типа: <Что не так с нашим миром?>, <Пути выхода из

ловушки благосостояния>, <Шок будущего>, <Закат со-

временного мира>, <Подъем и упадок наций>, <Неуют-

ная современность>, <Общество без роста>, <Доживем

ли мы до будущего?>2.

Определенные слова встречаются в этих книгах так

часто, что теперь, когда можно, так сказать, уложить

165

1970-е гг. на кушетку и осмотреть их с некоторого рас-

стояния, хочется немножко заняться социальным психо-

анализом. Важнейшим модным словечком той эпохи

было слово <предел>. <Идея предела, - говорит немец-

кий автор книги, озаглавленной <Пределы будущего>, -

вошла в круг идей, определяющих историю>. Другой

автор, тоже немец, усматривает пафос европейской исто-

рии со времен Ренессанса в демонстрации человеческой

способности преодолевать пределы, но сегодня, добавля-

ет он, <человечество подходит к пределам, о которых не

знало или не хотело знать по меньшей мере два послед-

них столетия>3. Как мне представляется, Деннис Мидоуз

и другие авторы первого доклада Римского клуба, оза-

главленного <Пределы роста>, лучше всех уловили на-

строения 1970-х гг. и ярче всех отразили их.

Когда итальянский предприниматель и гуманист Ауре-

лио Печчеи в 1968 г. начал собирать в Риме группу вид-

ных деловых людей, ученых и политиков, он имел наме-

рение найти общий знаменатель в массе как будто бы не

связанных между собой явлений, проступавших под обо-

лочкой внешних событий. Сам Печчеи (в докладе

1976 г., т.е. тоже с некоторой дистанции) перечисляет

целый список таких явлений - рост населения и соци-

альная несправедливость, безработица и энергетический

кризис, валютный кризис и протекционизм, неграмот-

ность и разобщенность, терроризм и коррупция и т.д. и

т.п., - подводя затем следующий итог: <Вот эту обеску-

раживающую, нерасчленимую на вид массу трудностей

Римский клуб называет своей проблематикой>. Заклю-

чение по этой проблематике, точнее - мрачный диагноз

Римского клуба, звучит если и не убедительно, то просто

и внушительно: <Если современные тенденции роста ми-

рового народонаселения, индустриализации, загрязнения

окружающей среды, производства продуктов питания и

эксплуатации ресурсов останутся без изменений, где-то в

следующие сто лет рост на этой планете достигнет своего

предела>4.

Доклад Мидоуза впервые вышел в 1972 г. Называя

его неубедительным, не стоит умалять значения подня-

тых в нем вопросов. Сам Римский клуб вскоре обнару-

жил, что глобальные цифры, которыми он оперировал, в

действительности не подходят ни к одному конкретному

случаю; поэтому во втором докладе, составленном Ми-

хайло Месаровичем и Эдуардом Пестелем, данные были

166

дезагрегированы. Тем не менее, обе исследовательские

группы недооценили мировые мощности по производству

продуктов питания. К тому же у них нигде нет ни наме-

ка на возможность голода посреди изобилия, т.е. на про-

блемы прав. (Римский клуб разделял <количественную

манию> тех, кому собрался возражать.) Два десятилетия

спустя мы лучше можем оценить имеющиеся у нас ресур-

сы. На первый план вышли сберегающие технологии,

новые методы, альтернативные источники энергии. Про-

блема окружающей среды везде стоит на повестке дня,

отчасти, конечно, потому, что именно Римский клуб при-

дал ей гласность. Правда, рост народонаселения беспре-

пятственно продолжается, несмотря на то что в Африке

и кое-где в других местах появились новые виды смерт-

ности, от которых волосы встают дыбом и возникают со-

вершенно непредвиденные вопросы относительно буду-

щего.

Слабость доклада Римского клуба заключена в самой

идее предела. Экстраполяция - не слишком надежный

способ заглянуть в отдаленное будущее, а предположе-

ние, будто ухудшение положения может происходить не

только линейно, но и по экспоненте, пугая простые

души, мало способствует решению проблем. Тот, кто в

своем анализе отводит центральное место пределам, мыс-

лит <одноколейно>. По одной колее можно ехать только

вперед либо резко тормозить и давать задний ход. И

многие действительно придерживаются такого образа

мыслей. Рекомендация продолжать как раньше, какие

бы препятствия ни встречались на пути, или требование

поворота на все 180 градусов - два наиболее вероятных

типа реакции в каждой конкретной ситуации, даже при

столкновении с самыми неожиданными проблемами.

Именно так обстояло дело в 1970-е, а в известной мере и

в 1980-е гг. Одни насвистывали в темноте старые песен-

ки роста, другие требовали никогда не повторять того,

что было сделано в 1950-е и 1960-е гг. Ни те, ни другие

не могли дать полезного совета. В действительности ис-

тория движется иначе - в сторону и вперед, подобно

шахматному коню, либо меняя приоритеты, либо находя

новые наступательные методы, перед которыми вчераш-

ние границы теряют значение, как линия Мажино в

эпоху воздушных войн.

Это не значит, что нам достаточно спокойно подо-

ждать, пока дела не наладятся сами собой (хотя я разде-

167

ляю сомнения по поводу человеческих возможностей

планирования и рыночные предпочтения, отличающие

современную либеральную мысль). Это не значит также,

что в 1970-е гг. не произошло никаких решающих пере-

мен. Напротив, опыт 1970-х гг. знаменует собой поворот-

ный пункт в современном социальном развитии. Пока

еще слишком рано, чтобы с уверенностью судить, на-

сколько этот поворот был важен. Возможно - не менее

важен, чем переход от либерального к социал-демократи-

ческому веку за сто лет до этого. Впрочем, современники

всегда склонны придавать эпохальное значение даже

самым эфемерным событиям; мысль, что они живут в

знаменательную эпоху, таит в себе неотразимое очарова-

ние для интеллектуалов. В 1789 г. (примерно) был дра-

матически провозглашен принцип гражданских прав;

1889-й год (примерно) - год публикации <Фабианских

очерков> и создания профсоюзов неквалифицированных

рабочих в Великобритании - положил начало организо-

ванной классовой борьбе, которая повлекла за собой соб-

ственную институционализацию и, много позже, образо-

вание класса большинства; 1989-й год (примерно) рево-

люциями в коммунистическом мире еще раз напомнил об

основных ценностях открытого общества, однако эти ре-

волюции не могли затушевать иных перемен мирового

масштаба, для которых пока нет названия.

Экономический рост имеет самое прямое отношение к

этим переменам. Предсказания Римского клуба относи-

тельно пределов роста многим показались неоправданно

пессимистическими. Однако год спустя нефтяной кризис

вызвал к жизни памятные картины. Острая нехватка

бензина заставила опустеть автострады; во многих домах

было введено нормирование электроэнергии; целые от-

расли промышленности оказались под угрозой. Конечно,

все это осталось в прошлом и к тому же отчасти носило

скорее символический характер, но то были символы

возможных неожиданностей. В 1970-е гг. большинство

стран пережили минимум год <негативного роста>;

всюду в мире ОЭСР средние показатели роста опусти-

лись ниже, чем в предыдущие десятилетия5; основной

темой политики стал вопрос, как справиться с новой си-

туацией. Ремесло политика стало трудным делом. Мно-

гие проиграли на выборах. Даже экономисты поначалу

были в растерянности. Некоторые из них в ходе дебатов

выдвинули теории, о которых стоит вспомнить, главным

168

образом потому, что они стали фоном для воцарившихся

в 1980-е - 1990-е гг. настроений. Эти теории призваны

были объяснить новые проблемы роста и помочь найти

пути разрешения дилеммы, которая стала очевидной.

Наипростейшая из них - это, собственно, вообще не

теория, а апелляция к так называемым <долгим циклам>

как к своего рода закону природы. Уолт Ростоу, настоя-

тельно ссылаясь на открывшего эти циклы русского эко-

номиста Кондратьева, насчитал за последние 200 лет ряд

<периодов понижательной тенденции>: 1790-1815,

1848-1873, 1896-1920 и 1936-1951 гг. В отношении

той или иной страны такая датировка может удивить, но,

так или иначе, тезис Ростоу гласил, что нет ничего уди-

вительного, если следующий подобный период начался в

1972 г. Он пройдет своим чередом и через 25 лет закон-

чится новым взлетом. К 2000 г. <высокие и стабильные

показатели роста будут идти рука об руку со стабильны-

ми ценами>6.

Другие, однако, не довольствовались констатацией

столь необъяснимых закономерностей. Альберт Хирш-

манн с характерными для него иронией и скепсисом го-

ворил о циклах <разочарования>, которые представляют

собой реакцию человека на обезличенные противоречия и

которых трудно избежать, хотя и надо стараться, чтобы

они не лишили окончательно разумное действие всякого

стимула7. Манкур Олсон пошел еще дальше. Дабы объ-

яснить наиболее значительный экономический феномен

1970-х гг. - стагфляцию, - он призвал на помощь свою

<логику коллективного действия>, которую считает не-

преложной. Чем дольше общества и экономики в состоя-

нии развиваться, не подвергаясь воздействию внутренних

и внешних потрясений, тем вероятнее, что они окостене-

ют и не будут способны ни к адаптации, ни к инновации.

Картели групп особых интересов подавляют предприни-

мательскую инициативу, и вся система оказывается на

мели. Как же снять ее оттуда? Умозаключения Олсона

вызвали множество критических замечаний, хотя, если

рассматривать их на фоне его анализа, они могут пока-

заться правдоподобными. Он цитирует Джефферсона:

<Дерево прогресса время от времени должно орошаться

кровью патриотов>. Только войны и революции способ-

ны прервать стагнацию экономики и предотвратить упа-

док наций8.

169

Суть дебатов по поводу экономического роста в

1970-е гг. была несколько менее драматична, но, тем не

менее, заслуживает внимания. Она отличалась двумя

главными признаками. Во-первых, обескураживающе не-

ясна была сама постановка вопроса: одни сомневались в

том, достижим ли вообще дальнейший экономический

рост, другие - в том, следует ли желать его достиже-

ния. Второй признак заключался в странном стремлении

предлагать неэкономические способы решения экономи-

ческих вопросов. Неясность в постановке основной про-

блемы особенно отчетливо видна в полемике между Эдом

Мишаном и Вильфредом Беккерманом. Мишан опубли-

ковал свою книгу <Цена экономического роста> уже в

1967 г. и впоследствии дополнил ее <Дебатами об эконо-

мическом росте>. Беккерман возразил ему в 1974 г. в

своей работе <В защиту экономического роста>. Мишан

никогда не был высокого мнения о росте и вообще о со-

временном мире. <Личный автомобиль наверняка одно из

величайших, если не самое величайшее несчастье, когда-

либо выпадавшее на долю человечества>9. Столь роман-

тические воззрения проливают достаточно яркий свет на

постоянные ожесточенные нападки автора на <людей

роста>. Беккерман, напротив, занимает умеренную, соци-

ал-демократическую позицию: цена отсутствия роста

выше, чем цена роста; многое еще нужно сделать, чтобы

повысить всеобщее благосостояние; и, конечно, <повыше-

ние совокупного дохода - необходимая предпосылка по-

вышения дохода распределенного>.

Это тем более интересно, что сам же Беккерман гово-

рит: <У наиболее богатых стран мира на деле сейчас

больше, чем когда-либо прежде, поводов испытывать не-

уверенность относительно того, желателен ли быстрый

экономический рост>. Поэтому он ничего не имеет про-

тив поисков таких показателей благосостояния, которые

включали бы иные факторы помимо валового обществен-

ного продукта и реального дохода. Фактически одним из

серьезных последствий дебатов 1970-х гг. стало измене-

ние языка общественного дискурса. Сама ОЭСР, бывшая

прежде академией философии роста, стала поощрять

применение социальных индикаторов наряду с традици-

онными экономическими мерками. Политики и даже пра-

вительства заговорили о <пропорциональном> или <каче-

ственном> росте, дабы продемонстрировать убеждение,

170

что отныне недостаточно продолжать двигаться по наез-

женной колее 1950-х - 1960-х гг.

Разумеется, не все последовали примеру тех эконо-

мистов, которые сделали еще один шаг вперед и потребо-

вали кардинально изменить господствующие представле-

ния о ценностях. Тибор Сцитовски (<Радостная экономи-

ка>), проводя различие между очарованием нового и

комфортом привычного, принижал значение материаль-

ного уровня жизни. Фред Хирш (<Социальные пределы

роста>) требовал <новой социальной этики>, которая от-

влекла бы алчущий взгляд человека от обеспечения, все

равно недостижимого для него, поскольку начиная с оп-

ределенного момента рост уничтожает собственные цели.

Фриц Шумахер (<Человеческий масштаб>) возлагал на-

дежду на то, что в рамках экономической деятельности

более скромного порядка появятся <новые лояльности>,

как когда-то гигантомания эпохи роста породила свои. В

этих и других предложениях новых ценностей трудно

распознать идиосинкратические элементы. По-видимому,

прежде всего мы должны констатировать, что, по мне-

нию данных представителей общественной науки, как

правило, отличающейся суровой рациональностью, кри-

зис 1970-х гг. требовал чего-то иного, нежели обычные

рецепты экономической политики.

В конце 1980-х гг. многим из доживших до этого вре-

мени наверняка пришлись бы не слишком по вкусу напо-

минания об их работах 1970-х гг. Конъюнктура торгов-

цев пессимизмом оказалась недолговечной, и это хорошо;

однако кое-какие полезные сомнения остались. Вот об

этом следует помнить после десятилетия <капитализма

казино> в 1980-х гг. Когда туман кризисов семидесятых

рассеялся, обеспечение предстало в новой перспективе.

Рост больше не казался средством решения всех вопро-

сов - он одновременно сам стал представлять проблему

и уже не воспринимался как нечто само собой разумею-

щееся. Пускай всегда найдется какой-нибудь Институт

Хадсона, обещающий рай (обеспечения) на земле, тем не

менее, официальные и неофициальные экономисты стали

осторожнее с прогнозами. Рост, как теперь известно,

всегда таит в себе риск. Еще и поэтому мировая эконо-

мика приобретает все большее значение для всех заинте-

ресованных сторон.

Циклы Кондратьева, конечно, не могут служить по-

лезным инструментом для политики; в этом никогда и не

171

было исторической необходимости. Но все же в 1970-е гг.

распространилось мнение, будто успехи прошлого в отве-

те за проблемы настоящего. Социальные гражданские

права, если посмотреть на них под другим углом, пред-

стают в виде побочных расходов на заработную плату (и

налогов), вредящих международной конкурентоспособ-

ности. Десятилетиями величина, казалось, гарантировала

эффективность; теперь стала видна цена новых инвести-

ций и недостаточной гибкости. Выяснилось, что сущест-

вующие элементы корпоративизма, порожденные демо-

кратической классовой борьбой, затрудняют процессы

адаптации и тем самым в равной мере наносят ущерб и

росту, и шансам занятости.

Правительства и граждане оказались перед необходи-

мостью принимать решения. Кое-кто просто пошел <в

низы> и примкнул к зеленым. Но такую роскошь могли

себе позволить немногие, и потому продолжалось это не-

долго. Другие пытались возродить дух экономического

роста в его самой грубой количественной форме. Они хо-

тели быстро разбогатеть. Теория и практика экономичес-

кой политики сосредоточились на обеспечении, т.е. на

снижении налогов в пользу предпринимателей, стимули-

ровании трудящихся и финансировании новых техноло-

гий. Легко можно увидеть, как политика восьмидесятых

годов родилась из трудностей семидесятых, о чем ниже

будет сказано подробнее, и тогда станет ясно, что де-

структивный аспект этого изменения преобладает над

конструктивным. Чтобы сделать перемены возможными,

пришлось демонтировать многие социал-демократические

институты, но общество, поднимающееся из их пепла,

пока видно лишь в самых общих очертаниях и, возмож-

но, не будет долговечным.

Новая неясность

Непросто описать долгосрочные результаты реформ,

которые я с несколько обманчивой точностью привязал к

одной конкретной дате - 1968-му году. Некоторые из

этих реформ остались пустыми словами, хотя изменение

лексики мостило дорогу к смене ценностей. Кое-какие

меры, предпринятые с реформаторскими намерениями,

лишь добавили несколько последних завитушек на фасад

здания социального государства. В отдельных случаях

172

предполагаемые улучшения оказались каплей, перепол-

нившей чашу; так, например, было в Германии, когда

там ввели выплату по больничному листу с первых дней

болезни; таким образом сама по себе вполне разумная

система дала простор для злоупотреблений и в итоге

стала чересчур затратной. Однако, если оценивать ре-

формы с количественной точки зрения, в глаза бросается

прежде всего один факт - огромный прирост в этот пе-

риод числа государственных служащих. Революция

1968 года (если ее так можно назвать) была революцией

государственной службы.

Это сыграло роль во многих отношениях, но в пер-

вую очередь обусловило отдаленные последствия реформ

1960-х - начала 1970-х гг. В 1984 г. 4,6 млн граждан

тогдашней Федеративной Республики Германии прямо

или косвенно были заняты на государственной службе;

еще 300 тыс. человек состояли в аналогичных ей трудо-

вых отношениях, и 1,2 млн человек получали пенсию

как бывшие госслужащие. Прибавьте сюда членов их

семей, и получите минимум 15 млн человек в стране с

населением менее 60 млн. С середины 1970-х гг. это

число существенно не менялось, но за предыдущее деся-

тилетие, с 1965 по 1975 г., возросло более чем на 35%.

Сверх того, большую часть прироста обеспечили так на-

зываемые высшие должностные лица с особыми правами

и льготами - число высокопоставленных чиновников за

указанный период удвоилось.

Ситуация в Германии - в известной мере исключе-

ние. (Правда, шведский институт изучения общественно-

го мнения СИФО перед выборами в риксдаг 1985 г. под-

считал, что 54% всех шведских избирателей получают

свой доход от государства: 28% как госслужащие, а 26%

как получатели трансфертного дохода.) В Германии и

учителя, и железнодорожники, и почтальоны, и авиадис-

петчеры либо состоят на государственной службе, либо

занимают положение, строго аналогичное положению

госслужащего. Однако, если в Великобритании и других

странах учесть всех, кто работает на региональную или

местную власть, в службе здравоохранения, в школах и

других местах, труд в которых практически не ограничен

определенным сроком, связан с индексируемым de facto

доходом и определенными льготами в случае болезни и

старости, то цифры будут не так уж сильно различаться.

Только в Соединенных Штатах картина получается одно-

173

значно иная; но в остальном мире ОЭСР в середине

1970-х гг. около четверти всего населения имело профес-

сии с характеристиками государственной службы, и мно-

гие из этих профессий получили подобный статус в

предыдущее десятилетие.

Причины данного процесса очевидны. По желанию,

их можно изложить в более или менее циничной манере.

Часть энергии реформ конца 1960-х гг. исходила от тех,

кто стал продуктом быстро расширявшейся системы выс-

шего образования, т.е. от выпускников высшей школы.

Им нужна была работа, и они упорно настаивали на ре-

формировании обществ, в которых, по их мнению, власт-

вовали частные экономические интересы. Для них <госу-

дарственный> означало <такой, к какому следует стре-

миться>. Следовательно, им нужно было найти места в

государственном секторе. Практически целое поколение

выпускников высшей школы с величайшей легкостью су-

мело проскользнуть на государственную службу в плани-

рующие, образовательные, надзирающие и управляющие

ведомства. Тот факт, что сразу после них доступ туда

оказался прегражден вдвойне: как в результате прекра-

щения образования новых мест, так и из-за сравнительно

молодого возраста новых чиновников, во многом повли-

ял на политические настроения 1980-х гг.

Если говорить менее цинично - очевидно, что мно-

гие реформы той эпохи делали увеличение администра-

тивной деятельности необходимым, они нуждались в уп-

равлении. Нужно упомянуть и непредвиденные последст-

вия процесса, который стало модно называть демократи-

зацией. Для чего только не употребляли это модное сло-

вечко, но чаще всего, как это ни парадоксально, - для

обозначения тенденций, ведущих скорее к бюрократиза-

ции, нежели к власти народа. Демократизация - значит

новые органы и множество заседаний; органы и заседа-

ния требуют не только много времени, но и много бума-

ги. Демократизация - это создание профессиональных

инстанций по каждому решению и, следовательно, про-

изводство различных актов. Демократизация - это

также подмена личного суждения многочисленными и

подробными обоснованиями; такая рутина требует нали-

чия формуляров, архивов и администраторов. Привер-

женцы безвластной коммуникации могут верить, будто

заменяют непререкаемый авторитет участием всех во

174

всем, но в первую очередь они подвергают всех изощрен-

ной пытке бюрократией.

Немаловажное значение имеет еще одна причина экс-

пансии государственной службы в годы реформ. Своего

рода чиновничий менталитет во многом связан с наклон-

ностями и убеждениями класса большинства. Даже в тех

обществах, где большинству, чтобы выжить, нет нужды

держаться за государственную кормушку (как в Шве-

ции), такие ценности, как безопасность и упорядоченное

продвижение, надежная и не слишком утомительная ра-

бота по профессии, безличные, основанные на расчете

отношения господства, стали пользоваться предпочтени-

ем людей во многих сферах жизни. Опять-таки ирония

здесь неуместна. Жизнь госслужащих, может быть, не

слишком волнующа и даже не очень интересна, в ней

мало места для новаторства, для необычных путей, но

это все же важная социальная конструкция, удовлетво-

ряющая многие запросы.

Есть еще один пример противоречивости современ-

ности. Макс Вебер как будто отразил ее в двойном зна-

чении своего понятия рациональности. Рациональное от-

правление власти побеждает дилетантизм и произвол

прежних ее форм, но, будучи развито до крайних преде-

лов, оно начинает грозить созданием <железной клетки>,

где душатся всякая инициатива и любого рода индивиду-

ализм. Абстрактная метафора имеет вполне конкретное

значение, особенно если мы подумаем о государстве все-

общего благосостояния или социальном государстве.

Прежде всего она показывает цену благих намерений, и

цена эта высока. Государство всеобщего благосостояния

олицетворяет социальные гражданские права. Чтобы до-

биться полноты гражданского статуса, нужны формаль-

ные права, трансферты доходов, программы здравоохра-

нения, образования и т.д. Получающийся пакет должен

быть оплачен, его реализацией нужно управлять. В этом

еще нет ничего удивительного или проблематичного. Но

наступает момент, когда аппарат социального государст-

ва начинает противодействовать его намерениям.

В плане расходов социально-политические программы

требуют почти неограниченных обязательств. Образова-

ния или здравоохранения никогда не может быть доста-

точно. Особенно последнее в эпоху, когда медицинская

технология становится все сложнее и дороже, а демогра-

фические и социальные факторы вызывают более высо-

175

кие потребности, в смысле затрат перешагивает все реа-

листические горизонты. Что касается доходов, тут есть

проблемы даже помимо растущего у многих желания не

повышать больше государственные расходы. Когда уве-

личивается доля пенсионеров, удлиняется срок обучения,

а многие не могут найти работу, тех, кто еще работает, и

предприятия приходится облагать налогами сверх всяких

разумных, а иногда даже сверх допустимых пределов.

Возникают странные парадоксы. По мере того как повы-

шается реальный доход людей, растут и их трансферт-

ные доходы. Они представляют собой уже не основные

права всех граждан, а часть обеспечения, которого ожи-

дают представители класса большинства. При этом мно-

гие обнаруживают, что получают назад от государства

практически столько же, сколько раньше выплатили ему;

налоги в виде прав возвращаются в те же карманы, из

которых вышли.

Последнее не совсем точно; нужно добавить: умень-

шившись на сумму административных расходов по дан-

ному процессу. При обращении <правовых> денег суще-

ствует своя сила трения, и имя ей - бюрократия. Бюро-

кратия - величайшее противоречие социального госу-

дарства. Она означает, что те, кто должны заботиться о

других, например учителя и медсестры, тонут в админи-

стративной работе. Она означает также, что потребители

их услуг, вместо того чтобы иметь возможность реализо-

вать простые и понятные права, вынуждены подвергать-

ся унизительным процедурам, заполняя формуляры, по-

дробно рассказывая об условиях своей жизни, выстаивая

очереди в то или другое бюро, чтобы узнать, к какой го-

сударственной кормушке они прикреплены. В результате

бюрократизации, которая поначалу казалась и, вероятно,

была неизбежной, индивидуальные проблемы обобщают-

ся, формализуются и превращаются в безличные <слу-

чаи> в папках-регистраторах или на компьютерных дис-

ках. Исход печален и ведет к досаде и фрустрации. Мно-

гие люди не пользуются своими правами: сама процедура

для них обременительна, либо они о ней ничего не знают,

либо не хотят знать, потому что она будет обременительна.

Из системы права получается реальность бесправия.

Это, конечно, определенные преувеличения, и их не

следует понимать как призыв к демонтажу социального

государства. Тем не менее, они призваны подчеркнуть

сделанное в 1970-е гг. открытие, что дела не могут идти

176

сами по себе, как прежде. Открытие это не ограничива-

лось сферой политических прав. Йохано Штрассер в

книге <Пределы социального государства?> дал на собст-

венный вопрос, вынесенный в заголовок, утвердитель-

ный ответ, но при этом выступал за увеличение, а не

уменьшение социального благосостояния. Способы, каки-

ми привычное социальное государство подходит к соци-

альным проблемам (утверждал он), в действительности

создают новые социальные проблемы. Обедневшие ста-

рики, маргинализованные гастарбайтеры, юные наркома-

ны, жертвы <болезней цивилизации>, включая физичес-

кие, несчастных случаев - все они терпят нужду, и нет

действенных методов, чтобы помочь им. Штрассер не

может полностью отринуть веру традиционных левых в

благодетельное государство, но он ищет возможности по-

высить <самоопределение и ответственное участие>

людей и поэтому требует развивать самопомощь, укреп-

лять социальные сети, создавать новую солидарность10.

О предложенных решениях можно дискутировать, но

сама проблема ясна. Одним из кризисов 1970-х гг. был

кризис государства. Если говорить точнее, речь идет о

кризисе <великого государства>. Социальное государство

дает лишь один пример осуществления государственного

могущества в демократическом сообществе. Развитие го-

сударственных расходов говорит о том же. Во многих

странах ОЭСР доля государства в валовом общественном

продукте выросла в 1970-е гг. на 50% и больше. Чинов-

ничий менталитет нашел опору не только в структурах

занятости, но и в экономической роли государства. Кейн-

сианство (или то, что под этим подразумевалось) поко-

рило мир. Повсюду, в любом отношении правительства

брали на себя задачу справляться со всеми без исключе-

ния вопросами, и все считали, что так и надо. Это отно-

силось как к падениям конъюнктуры, так и к природным

катастрофам, в масштабах как мельчайшей деревеньки,

так и всего мира.

Ожидания росли до небес, но за ближайшим углом

уже притаилось разочарование. Семидесятые годы были

также эпохой <кризиса демократии> (если воспользовать-

ся заголовком доклада на Трехсторонней комиссии евро-

пейских, американских и японских лидеров в 1975 г. )11.

Добавить к именам экономистов, участвовавших в дебатах

об экономическом росте, длинный список политологов,

внесших свой вклад в дебаты 1970-х гг. об управляемости,

177

не составило бы труда. Кроме того, обе цепочки аргумен-

тов сходятся по крайней мере в одном пункте. Если демо-

кратия в глазах класса большинства превращается в кон-

курентную борьбу политических предпринимателей за го-

лоса и если успех в этой борьбе зависит от способности

предоставить по меньшей мере некоторые из обещанных

благ, то растущее обеспечение является необходимым ус-

ловием функционирования всей игры. Демократия в

таких обстоятельствах становится игрой с положительным

итогом, и ей грозит опасность, когда экономические итоги

больше не дают плюса.

Я пытался показать, что экономическая теория демо-

кратии даже в лучшем случае имеет серьезные недостат-

ки, а главное - неприменима в большинстве политичес-

ких культур. Однако экономическая ситуация оказывает

очевидное воздействие на вопросы управляемости и

даже, возможно, легитимности. Британский автор

Джеймс Олт просмотрел данные исследования общест-

венного мнения за длительный период. Он обнаружил,

что люди вполне способны жить с несовместимыми пред-

ставлениями о ближнем и дальнем, считая, что, хотя у

них самих все хорошо, их страна переживает в данный

момент не лучшие времена. Обычно даже приятно быть

лично довольным, но при этом обеспокоенным полити-

ческими вопросами. Однако в 1970-е гг. время обычного,

нормального подошло к концу. Люди внезапно открыли

взаимосвязь между их личным состоянием и состоянием

их страны, причем и то и другое, казалось, одновремен-

но ухудшалось. Инфляция тогда служила самым очевид-

ным признаком слабости правительств. Результатом про-

исходившего, по словам Олта, стала <не политика про-

теста, а политика тихого разочарования>. Люди переста-

ли ожидать многого от правительства. Они ослабили

свои требования12. Великое государство было не демон-

тировано, а покинуто своими гражданами.

В тех культурах, где любят более тяжеловесные

слова, подобные наблюдения привели к утверждению,

что демократические (или капиталистические, или совре-

менные) общества стали жертвами <кризиса легитима-

ции>13. Это - выражение весьма нагруженное и нагру-

жающее, именно поэтому, а также и по причинам содер-

жательного характера, я старался избегать его. Кризис

легитимности означает ситуацию, когда сомнение в поли-

тических институтах ставит под вопрос само их сущест-

178

вование. В Веймарской республике в начале 1930-х гг.

имел место кризис легитимности. Французская Четвер-

тая республика, по-видимому, пережила такой кризис в

конце 1950-х гг., хотя точно охарактеризовать его труд-

нее, чем можно предположить, учитывая создание Пятой

республики в 1959 г. В 1970-е гг. благодаря войне во

Вьетнаме и Уотергейту в США широко распространи-

лись сомнения в институте президентской власти, но кон-

ституционный кризис быстро миновал. В обозримый от-

резок времени не видно никаких признаков того, чтобы

в демократических странах мира имели место похожие

драматические события. Поэтому говорить о кризисе ле-

гитимности - значит заблуждаться так же, как заблуж-

дался Римский клуб, предсказывая абстрактные катас-

трофы. Есть новые проблемы - будут и перемены.

Правление в 1990-е гг. означает нечто иное, нежели в

1980-е гг., когда оно тоже было иным по сравнению с

правлением в 1970-е гг. Правда, главный признак этих

перемен, скорее всего, тот, что они приходят потихонь-

ку, на цыпочках.

Еще и поэтому так трудно найти название описанным

процессам. Юрген Хабермас сделал из нужды доброде-

тель и стал попросту говорить о <новой неясности>; я

последовал его примеру, по крайней мере в данном раз-

деле14. Государство - <ночной сторож> XIX столетия

оказалось несостоятельным перед лицом требований рас-

ширения гражданских прав. Фактически такого государ-

ства в полном смысле слова не существовало нигде, и

менее всего - в Германии, где лидер социалистов Лас-

саль придумал это понятие в полемических целях. Пра-

вильно, однако, то, что государство стало брать на себя

все новые и новые задачи, требовавшие более высоких

налогов и большего количества чиновников. От роли

ночного сторожа, охраняющего закон и порядок, пока

граждане - или в данном случае все-таки буржуа? -

спокойно спят, государство перешло к роли няни, ни на

минуту не спуская глаз со своих граждан - или в конеч-

ном счете подданных? Это привело к тому, что Мишель

Крозье и другие назвали <перегрузкой> функций госу-

дарства15. Вероятность того, что великое государство та-

кого рода сможет управиться со всеми взятыми на себя

задачами, не говоря уже о том, чтобы сохранить при

этом конституцию свободы, никогда не была особенно

велика. В действительности социал-демократическое Го-

179

сударство, невзирая на корпоративизм и все, что ему со-

путствует, справлялось лучше, чем можно было предви-

деть. Но затем оно очутилось в трясине проблем, кото-

рые мы рассматривали в данной главе. Посуровевший

мировой климат сочетался с сомнениями в экономичес-

ком росте, шатающимся социальным государством и про-

тиворечиями гражданского участия.

У многих на все это есть простой ответ: нужно мень-

ше государства. Но даже сами сторонники подобного по-

ворота не осуществили его на практике, когда у них был

такой шанс. Ориентированная на обеспечение экономи-

ческая политика, например, носит на удивление интер-

венционистский характер, особенно если включает систе-

матическую поддержку крупномасштабных исследований

или технологий, как при наличии военной составляю-

щей, так и без нее. Те, кто, следуя рекомендациям Йоха-

но Штрассера, пропагандируют альтернативный образ

жизни, тоже добиваются немногого; практически они

предоставляют власти самим себе, т.е. позволяют им за-

щищать интересы и жизненные шансы большинства.

Итак, темой дня стала (и, возможно, остается до сих

пор) неясность положения. <Великое государство> так

или иначе еще будет с нами некоторое время, хотя зна-

чение гражданского общества с собственными центрами

человеческой деятельности, наверное, будет возрастать,

тем самым вновь сводя задачи государства к тому, чтобы

задавать общий тон и выступать в роли третейского

судьи. Государство перестанет быть <ночным сторожем>

и <няней>, но найти ему новое определение не так-то

легко. Кем оно будет? Массовиком-затейником, развлекаю-

щим людей? Гидом-экскурсоводом, который воображает,

будто у него все под контролем, но от которого при случае

можно ускользнуть? А может быть - играющим трене-

ром, одновременно участвующим в игре и отвечающим за

распределение ролей и настроение команды?

Постиндустриальное общество?

В этой книге я все время отдавал анализу структур

общества и политики предпочтение перед размышления-

ми о таких менее осязаемых вещах, как ценности. Для

подобного решения есть свои причины. В мире ценностей

почти все имеет свое значение, и делать те или иные за-

180

явления настолько же легко, насколько трудно подкре-

пить их материально, не говоря уже о том, чтобы их оп-

ровергнуть. Правда, чем ближе мы к сегодняшним дням,

тем меньше имеем возможность не обращать внимания на

мысли и чувства людей и обусловленные этими мыслями

и чувствами действия. Многие структуры еще не выкрис-

таллизовались, так что их приходится рассматривать в

некоем первичном агрегатном состоянии. Понятие <пост-

индустриального общества> с этим аморфным состоянием

довольно тесно связано.

Оно не совсем лишено осязаемых форм. Уже в нача-

ле 1970-х гг. заметно прогрессировали определенные из-

менения структуры занятости в мире ОЭСР. Число заня-

тых в сельском хозяйстве уменьшалось в течение всего

послевоенного периода; число работающих в промышлен-

ности сначала возрастало, затем достигло некой крити-

ческой точки и перешагнуло ее; экспансия происходила

главным образом в сфере услуг. (Но и в этом отношении

наблюдались значительные различия в зависимости от

конкретной страны.) В большинстве стран ОЭСР эти

тенденции в 1970-е гг. приняли еще более драматичную

форму. Там, где это еще было возможно (например, в

Японии, Италии, Франции) число занятых в сельском

хозяйстве вновь резко сократилось, пока к 1980 г. не

стало составлять в большинстве стран ОЭСР менее 10%,

а во многих из них - менее 5%. Одновременно начала

снижаться и доля занятых в промышленности; в таких

странах, как Германия и Великобритания, она упала до-

вольно заметно - от примерно половины всех работаю-

щих до 40% и менее. Это означало продолжение стро-

ительства современных <экономик услуг>. К 1980 г.

более 50% всех работающих в мире ОЭСР оказались в

довольно пестрой, по общему признанию, категории <за-

нятых в сфере услуг> (т.е. не занимались ни первичной,

ни вторичной деятельностью). Эта тенденция сохрани-

лась.

В техническом смысле уже она одна оправдывает раз-

говоры о <постиндустриальном обществе>. Если инду-

стрия означает производство, а общества характеризуют-

ся в зависимости от преобладающих в них видов деятель-

ности, то на смену индустриальным обществам пришли

общества услуг. Класс большинства - это класс служа-

щих. Но у адвокатов частички <пост> иные намерения,

они защищают тезис, что изменения профессиональных

181

структур сопровождались трансформацией ценностей.

Последней давали разные и не всегда безоговорочно сов-

падающие описания.

Дэниел Белл, придумавший понятие <постиндустри-

альное общество>, поначалу интересовался исключитель-

но изменениями в структуре занятости. По мере того как

современные общества отвлекались от производства това-

ров, на сцену выступали новые силы прогресса. Они

были связаны прежде всего со знанием и информацией.

Причем силы эти уже прошли стадию проб и ошибок и

достигли определенной степени кодификации. Это, в

свою очередь, означало, что ученые и технологи стали

признанной и необходимой социальной категорией; они

знаменовали собой, как выразился Белл, <рождение но-

вого принципа расслоения>. Их мир - очень рассудоч-

ный, чтобы не сказать - рациональный мир. <Планиро-

вание отводит для принятия решений специальное место,

в отличие от более обезличенной и децентрализованной

роли рынка>. Если заново перечитать книгу Белла, то

замечаешь по ее тональности, что по сути в ней говорит-

ся скорее об индустриальном обществе, пусть даже о

таком, которое перешло от производства к экономическо-

му росту на основе информации.

<Постиндустриальное общество> - книга шестидеся-

тых годов, хотя и была опубликована в 1973 г. (Некото-

рые сочтут ее книгой восьмидесятых, когда информаци-

онное общество стало модной формулой возможного ло-

комотива нового экономического роста.) Ее породила

некая навязчивая идея, связанная с датой <2000 год>,

никогда, однако, не заходившая дальше экстраполяции

прежних тенденций. Белл, один из самых чутких и блес-

тящих социальных аналитиков своего времени, прекрас-

но осознавал это. В 1976 г. он добавил к прежней работе

совсем иную книгу о <культурных противоречиях капи-

тализма>. Здесь он утверждал, что, хотя социальную

структуру можно охарактеризовать как <техно-экономи-

ческий строй>, западная культура приняла совершенно

иное направление. Протестантская этика накопления,

упорного труда и отложенного удовлетворения, столетия-

ми определявшая капиталистический экономический

рост, в конце концов уступила место культуре сиюминут-

ного удовольствия. Не производство, а распределение, не

созидание, а распродажа стали править жизнью, а рас-

продажа поощряет расточительность. В то время как эко-

182

номика все еще опирается на эффективность и рацио-

нальность, культуру стали определять не сдерживаемые

более (и безудержные?) наслаждение и развлечение; она

<стала в первую очередь гедонистической, ориентирован-

ной на игру, развлечение и демонстративное удовольст-

вие>16.

Тенденции, намеченные Беллом в 1970-е гг., в 1980-е

достигли своего пика. <Капитализм казино> в этом деся-

тилетии питался долгами. Принято было брать заклад-

ные на будущее, а не расходовать накопленные сбереже-

ния прошлого. На бирже оперировали опционами и фью-

черсами - будущими ценностями, которые, возможно,

никогда не станут настоящими. Отложенное удовлетворе-

ние означало, что человек сегодня работает ради того,

чтобы насладиться плодами своего труда когда-нибудь

потом; теперь появились новые настроения: <Наслажде-

ние сегодня, а работа (может быть) потом>. И это не

просто настроения - это мода. Без постоянно усложня-

ющихся кредитных соглашений стали невозможны ни

жизнь отдельного человека, ни успех целых националь-

ных экономик. Некоторые новые экстраполяторы видят

в конце этого пути сплошные катастрофы. У них есть

примеры: крах предприятий, банковские скандалы, два

биржевых краха, но в итоге, вероятно, окажется, что они

заблуждались так же, как их предшественники из Рим-

ского клуба. Тем не менее, изменение культурных ориен-

таций в любом случае налицо.

Гедонистический поворот протестантской этики - не

единственная трансформация, которую обычно связыва-

ют с <постиндустриализмом>. Есть ведь еще целая

<тихая революция> Рональда Инглхарта, тоже произо-

шедшая в 1970-е гг. Инглхарт в своих умозаключениях

любит ссылаться на проблематику Римского клуба и тео-

рии Дэниела Белла; по существу же он просто утвержда-

ет, что в западных обществах медленно, но верно идет

поворот от <материалистических> к <постматериалисти-

ческим> ценностям17. <Ценности западной общественнос-

ти сместились от преимущественного подчеркивания ма-

териального благополучия и физической безопасности в

сторону большего акцента на качество жизни>. Сущест-

вуют различия между странами, а также между различ-

ными группами в одной стране, однако везде заметно вы-

деляется один феномен. В то время как старый слой ра-

бочих <обуржуазился> и в политическом плане сдвинул-

183

ся вправо, новое левое крыло, состоящее из молодежи

среднего класса, превратилось в социальную и полити-

ческую силу, выступающую за <постматериалистичес-

кие> ценности. Корни этого, вероятно, в покое и благо-

состоянии мира Раймона Арона, но, так или иначе, дан-

ная модель ценностей быстро распространяется и вполне

может стать преобладающей в обозримом будущем.

Инглхарт не употребляет именно этих слов, но суть

его тезиса такова. Можно сомневаться, достаточно ли его

данных исследования общественного мнения для доказа-

тельства. Дело в том, что ключевые для Инглхарта поня-

тия <материализм> и <постматериализм> резюмируют

данные опроса лишь по шести позициям. В понимании

Инглхарта <материализм> включает к тому же тягу к за-

кону и порядку, а также к экономической стабильности,

что по меньшей мере усложняет вопрос о левых и пра-

вых, а к <постматериализму> относится не только лю-

бовь к прекрасному, но и свобода слова и стремление к

более активному участию в политическом процессе.

Сверх того, во всех исследуемых странах - девяти чле-

нах Европейского сообщества и Соединенных Штатах -

<материалистические> ценности с некоторым отрывом

обгоняют <нематериалистические>. Борьба с инфляцией

в 1973 г. везде была доминантной <ценностью>, кроме

Дании, где необходимость порядка ценилась выше, и

Люксембурга, где на первом месте стоял экономический

рост. В среднем экономический рост оказался на втором

месте, хотя итальянцы в контрольной выборке считали

очень важной борьбу с преступностью, а французы тос-

ковали по <менее обезличенному обществу>. Постинду-

стриальному обществу.

Согласно Инглхарту, зародился новый тренд. <После

долгого периода почти непрерывного экономического

роста главная ось политических дискуссий переместилась

от экономических тем к теме стиля жизни, куда относит-

ся и трансформация социального состава тех, кто ищет

перемен>. Материал Инглхарта скорее увлекателен, чем

убедителен. Когда он снова и снова воспроизводит дан-

ные опросов 1970, 1973 и 1976 гг., выясняется, что в

ряде стран в 1973 г. (предположительно до нефтяного

кризиса, случившегося в октябре этого года) люди были

настроены менее <материалистично>, чем в 1976 г.

Иными словами, мы имеем дело с шаткими ценностями,

подверженными самым эфемерным влияниям. Возможно,

184

<постматериалистические> настроения - не столько

новый тренд, сколько характерный признак 1970-х гг.

Они вполне могут быть симптомом кризиса в данное де-

сятилетие, а не предвестником нового направления.

1970-е гг. были смутным временем в мире ОЭСР.

Одним они принесли то <осуществление>, которое я свя-

зывал здесь с эпохой послевоенных тридцати славных

лет, - гражданские права и немалое благосостояние. На

деле многие вспоминают семидесятые как время значи-

тельного прогресса, особенно в вопросах прав. У акти-

висток женского движения наверняка есть причины для

такой оценки. Опыт других менее удовлетворителен. Ре-

альную заработную плату съедала инфляция, найти ра-

боту становилось все труднее. Все это в течение десяти-

летия прежде всего коснулось детей 1968 года. Они при-

шли к <постматериализму> скорее от отчаяния, чем по

склонности, хотя основная струя этого настроения вызва-

ла к жизни новые социальные движения - в защиту ок-

ружающей среды, за права меньшинств, за разоружение.

У политиков в 1970-е гг. были особые трудности. В

Германии политик-реформатор Вилли Брандт уступил

место дельцу Гельмуту Шмидту, от которого в конце де-

сятилетия стала все больше отдаляться его Социал-демо-

кратическая партия. Во Франции Валери Жискар д'Эс-

тен тщетно пытался из центра протянуть руку левым и

проиграл сначала в глазах общественного мнения, а

затем на выборах 1981 г. После сокрушительного пора-

жения Гарольда Вильсона на выборах 1970 г. в Великоб-

ритании та же судьба постигла в 1974 г. (<Кто правит

страной?>) Эдварда Хита, а преемнику Вильсона

Джеймсу Каллагену пришлось не лучше после <зимы не-

довольства> в 1979 г. В США два и.о. президента проиг-

рали выборы 1976 и 1980 гг., после того как отставка

Ричарда Никсона уже в 1973 г. как следует встряхнула

страну. За каждым из этих событий стоит отдельная ис-

тория, однако от всех сильных мира сего в 1970-е гг.

часто можно было слышать, что в такие тяжелые време-

на почти невозможно быть переизбранным, ибо прихо-

дится обманывать слишком многие ожидания. Насколько

же иными были 1980-е годы, когда правители снова и

снова, как будто без всякого труда получали одобрение

избирателей!

Как уже сказано, нужно быть осторожными с преж-

девременной оценкой поворотных пунктов в социальном

185

развитии. К тому же существует такая вещь, как ложная

и потому вводящая в заблуждение конкретика. В этой

связи такие даты, как 1 января 1970 г. или 31 декабря

1979 г., для нас не имеют значения. Тем не менее, следу-

ет констатировать, что десятилетия экономического роста

и социального прогресса закончились периодом неяснос-

ти. Успехи прошлого создали проблемы, которые больше

не поддавались разрешению испытанными методами.

Внешние и внутренние факторы, объединившись, выли-

лись в синдром озабоченности. Кое-кто начал думать,

что конец близок. Если бы 1970-е гг. были ближе к

концу столетия, может быть, они породили бы новый хи-

лиазм. Многие считали, что пришло время остановиться

и задуматься. Если здесь при рассмотрении тогдашних

ценностных представлений просвечивала некоторая иро-

ния, она не должна означать, что сама тема не связана с

реальностью. К ценностям апеллируют и меняют их,

когда экономический рост и социальный прогресс одно-

временно оказываются под прессом, и требуется поворот

тренда. Впервые в новейшей истории инновативные

мысли о политике и обществе пришли на этот раз не от

левых, а от правых18. Помимо того, множество сумбур-

ных идей поступало со всех сторон политического спект-

ра. Выводы из таких наблюдений обязательно принима-

ют личную окраску. Я исхожу из того, что дороги назад,

к сладостным реалиям социал-демократии, нет, хотя

пережитки той эпохи ввиду отсутствия убедительных

альтернатив могут на первых порах послужить приемле-

мым (но не самым лучшим) вариантом ответа. Тем более

нет дороги назад к суровым мечтам позавчерашнего дня,

т.е. к социал-дарвинизму и его цене, положившим нача-

ло столетию социального изменения. Чтобы двигаться

вперед, требуется заново определить содержание граж-

данских прав, жизненных шансов и свободы.