Сугубо доверительно

Я предостерег Хейга не играть с огнем. Он промолчал. В то же время Хейг достаточно откровенно пытался нас шантажировать - как в ответ за Центральную Америку (хотя наша активность там была минимальная) -возможностью американской военной помощи Китаю или определенными шагами в Польше.

Администрация активизирует „китайскую карту"

Хейг устроил (4 июня) прием в честь дипломатического корпуса в Ва­шингтоне (он произнес приветственную речь, я - как дуайен корпуса -ответил ему).

В связи с его предстоящим визитом в Китай в печати появились сооб­щения, что в ходе этого визита речь пойдет о расширении перечня американ­ской военной техники, разрешаемой для продажи Китаю. Поэтому в беседе с ним я поинтересовался, насколько это соответствует действительности. Он утверждал, что вопрос о продаже оружия не является целью его визита, ибо главное - это обсуждение „взаимных стратегических интересов" США и Ки­тая в глобальном плане. Правда, скороговоркой признал, что они рассматри­вают вопрос „о некотором поднятии уровня" списка военной техники для продажи Китаю, учитывая „дружественный характер" отношений США с ним.

Я заметил, что они затевают опасную игру, которая может самым серьезным образом отразиться на наших отношениях. Однако админист­рация, судя по Хешу, была уже настроена на китайскую волну.

Китайский вопрос поэтому стал занимать видное место в наших отношениях с Вашингтоном.

17 июня Стесселу было сделано представление по поводу данного нам ранее „разъяснения" Белого дома в отношении продажи военной техники Китаю, из которого следовало, что США допускали такую возможность.

„Подобное поведение американской стороны, - говорилось в советском представлении, - не могло бы расцениваться иначе, как откровенно враждебное в отношении СССР. Правительству США должно быть ясно, что его практические шаги по предоставлению Китаю оружия, военной техники и технологии будут соответствующим образом учитываться нами в общем контексте советско-американских отношений и что в этом случае СССР был бы свободен применять такие меры, которые могут диктоваться складыва­ющейся обстановкой".

Стессел сказал, что он, конечно, хорошо понимает важность этого вопроса для будущих советско-американских отношений. О нашем заявле­нии он сегодня же доложит правительству США (и пошлет телеграм­му Хейгу, который был в загранпоездке).

Когда госсекретарь вернулся, я встретился с ним. В дополнение к обра­щению, переданному ранее через Стессела, сообщил, что советское руковод­ство считает необходимым вновь затронуть вопрос о намерениях и действиях США в отношениях с Китаем. Передал ему текст соответствующего заявления.

„Советское руководство хотело бы надеяться, - говорилось в заявле­нии, - что правительство США и лично президент еще раз тщательно взвесят свои последние шаги в отношении Китая и сопоставят их с реаль­ными издержками и с теми опасностями, которые они несут миру и не в последнюю очередь самим США".

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН

Реакция Хейга свелась к словесным оправданиям и заверениям, что, дескать, ничего особо нового не произошло, что не предвидится больших продаж в близком будущем и что вообще он может заверить нас в том, что „у администрации Рейгана нет намерения заниматься программой перево­оружения Китая".

Но, несмотря на словесные заверения Хейга, администрация явно вела дело к расширению военного сотрудничества с Китаем. В июне админист­рация решила существенно ослабить ограничения на поставки в Китай военной техники (радары, противотанковые ракеты, средства ПВО и т. п.) и технологии, имеющей военное применение, а также упростить процедуру выдачи экспортных лицензий. За 8 месяцев 1981 года Пекину было выдано вдвое больше лицензий на закупку такой техники и технологии, чем за весь 1980 год.

Интересный взгляд на этот счет высказал вице-президент Буш в доверительной беседе со своим другом бизнесменом Кендаллом. Буш не одобрял нежелание администрации вести переговоры с СССР по вопросам контроля над вооружениями. Он сдержанно относился и к недавнему решению продавать оружие Китаю, так как это - без нужды - сильно испортит и без того плохие отношения с СССР. Сложность сейчас состоит в том, сказал Буш, что мы рассматриваем СССР через микроскоп, даже электронный микроскоп, т. е. все видим в сильно преувеличенном виде. А на Китай мы смотрим лишь через розовые очки. Немалую роль играет тут и то обстоятельство, что таким микроскопом в США в основном являются враждебные СССР средства массовой информации, которые к Китаю сейчас относятся почти с умилением, поскольку там нет „еврейского вопроса", но ведется сильная антисоветская пропаганда.

В целом можно было констатировать, что вопрос о Китае становил­ся еще одним серьезным раздражителем в наших отношениях при адми­нистрации Рейгана.

О взглядах Рейгана

В один из дней июня я был на обеде у Аллена, помощника президента по национальной безопасности. Разговор вели с глазу на глаз.

Аллен сказал, что накануне он беседовал с Рейганом, который сказал ему, что считает полезным состоявшийся откровенный обмен мнениями в ходе переписки между ним и Брежневым. Такой обмен мнениями Рейган считает целесообразным проводить периодически. Президент сожалеет, что не совершил пару лет назад поездку в Москву, когда была такая возмож­ность. Если бы он тогда встретился с Брежневым, то, по мнению Рейгана, многое могло бы выглядеть по-другому, поскольку они уже знали бы друг друга (в этом Рейган был прав). Сейчас же лишь взаимная подозрительность характеризует их отношения. Конечно, Рейган не теряет надежду на личную встречу, но когда она конкретно состоится, сейчас сказать трудно.

У Рейгана есть твердые убеждения относительно своих приоритетов. Сначала - провести через конгресс законодательство, которое должно выправить экономическое положение и усилить военную мощь страны, поскольку война во Вьетнаме позволила СССР вырваться вперед в военной области. После этого президент готов приступить к серьезным переговорам с СССР по разным вопросам, включая возможное взаимное „существенное

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

сокращение" ядерных вооружений. Аллен признал, что тут „мало логики": сначала вооружаться, тратить уйму денег, а потом сокращать вооружения путем переговоров. Однако сам Рейган очень верит в эффективность этой своей „формулы", когда имеешь дело с СССР.

Бизнесмен Хаммер, давний мой знакомый, как-то сказал мне, что считает помощника президента Аллена одним из главных антисоветчиков в Белом доме, который постоянно снабжает Рейгана клеветническими и другими предвзятыми материалами о СССР. Была у Хаммера и личная неприязнь к Аллену. Как-то жена Рейгана, с которой Хаммер установил хорошие отношения, участвуя во всех ее начинаниях по сбору средств в деловом мире, показала ему докладную записку Аллена президенту Рейгану.

В этой записке Аллен предостерегал президента против слишком тесного общения с Хаммером и приглашений его в Белый дом, так как, утверждал Аллен, Хаммер является „негласным агентом КГБ", хотя прямых доказа- тельств у него нет. Рейган, по словам жены, посмеялся насчет „сверхпо- дозрительности" Аллена и оставил этот донос без последствий. Больше того, он назначил Хаммера (за его пожертвования в фонд избрания президента) на почетную должность координатора - от имени Белого дома -всех работ в США по борьбе с раковыми заболеваниями.

Аллен, как помощник президента по национальной безопасности, по своему общему профессиональному уровню заметно уступал своим предшественникам - Киссинджеру и Бжезинскому. Впрочем, он, видимо, неплохо вписывался в общую команду Рейгана.

Через день после беседы с ним у меня была неофициальная встреча со Стесселем. Он по ходу беседы, по существу, признал, что в администрации сейчас серьезно не изучают советские инициативы, выдвинутые на XXVI съезде партии и в письме Брежнева Рейгану. Главное тут в том, признал он, что у президента Рейгана „другие приоритеты": сначала программы по экономике и вооружению, укрепление связей с союзниками и друзьями США, а уж затем возможные переговоры с СССР. Немалую роль в действиях Рейгана и Хейга играет „психологический фактор" - желание утвердить себя перед всем миром и общественным мнением США как „новых энергичных и твердых руководителей, восстанавливающих роль США в качестве лидера свободного мира". Отсюда - немало „излишней риторики, которая никак не помогает тем, кто работает в области советско-американских отношений". Стессел признал антисоветскую предубежден­ность Рейгана. Очень часто по ходу выступлений он отходит от подготовлен­ного текста, и начинается его собственное антисоветское „творчество". Осо­бенно когда имеется подходящая аудитория. Госдепартамент тут бессилен.

Советский посол - дуайен дипкорпуса Вашингтона

Дуайеном (старшиной) дипломатического корпуса в Вашингтоне очень долгое время был Севилья Сакасса, посол Никарагуа в США с 1943 года (когда еще Громыко был там послом). Человек он был жизнерадостный, дружелюбный, и так как он не был очень обременен официальными делами (он был зятем пожизненного диктатора Сомосы, у которого были отличные отношения с США), то охотно, как дуаейн, посещал все протокольные мероприятия во всех посольствах. Неожиданная революция в Никарагуа лишила его поста посла, и он скоро исчез, прихватив, как утверждал его

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН

преемник, деньги посольства. Одновременно эта революция сделала меня главой дипкорпуса в Вашингтоне, так как я был вторым послом по длительности пребывания в американской столице.

У меня сразу возникли две проблемы. Во-первых, у меня просто не было времени ходить на все приемы в разных посольствах. В Вашингтоне было более 150 посольств, каждое из них устраивало по крайней мере один прием по случаю национального праздника, не говоря уже о приемах по другим поводам. Короче, не проходило и дня без какого-либо протокольного мероприятия. Во-вторых, как глава дипкорпуса, я должен был присутст­вовать на официальных церемониях в Белом доме, когда туда прибывали главы других государств. Однако нередко приезжали главы таких госу­дарств, с которыми у СССР были плохие отношения или совсем не было дипломатических отношений. Формально это не затрагивало моего статуса, как главы дипкорпуса, но все-таки порой было просто неуютно присут­ствовать на таких церемониях. Но' главное, именно на них президент Рейган в своих приветственных речах не забывал критиковать Советский Союз, его политику и идеологию. Для него это становилось чуть ли не ритуалом. Выслушивать все это мне, советскому послу, было совсем ни к чему.

Поэтому я договорился с госдепартаментом (который проявил пони­мание деликатности такой обстановки для меня), что когда в Вашингтон приезжали главы заведомо недружественных нам государств или когда госдепартамент заранее знал, что в приветственной речи Рейгана будет немало колючих фраз в адрес СССР, то я просил посла Швеции, второ­го по старшинству посла, подменять меня. Так мы успешно „взаимодейст­вовали" все время.

На посту дуайена я был участником многих интересных событий. Помню, в Вашингтон приехал папа Иоанн Павел II с официальным визитом. В посольстве Ватикана был устроен прием для дипкорпуса. Послы собрались в большом зале посольства, а затем по очереди входили в небольшой зал, где их принимал папа.

Как глава дипкорпуса, я был первым. Мне было известно, что папа римский неплохо понимает русский язык, поэтому спросил его по-английски, на каком языке он предпочитает говорить. Он ответил: давайте я буду говорить по-польски, а Вы по-русски. После краткого разговора он довольно неожиданно спросил, не буду ли я возражать, если он благословит меня как посла великой страны и пожелает успехов в укреплении мира на Земле (он, конечно, знал, что все советские послы были тогда членами коммунитичес-кой партии, т. е. предполагалось, что все они атеисты).

Я ответил, что с удовольствием приму его благословение во имя названной им великой цели. Думаю, что я был единственным советским послом за всю историю нашей дипломатической службы, которого лично благословил папа римский.

Политбюро не скрывает недовольство Рейганом

В Москве росло раздражение по поводу того, что с Рейганом не удалось установить доверительного диалога. Пости все личные письма Рейгана Брежневу (за исключением самых первых), попадали затем на страницы американской прессы в соответствующем пропагандистском оформлении. Не было и конфиденциального канала, как это бывало при других

СУГУБО

доверительно

администрациях, поскольку Рейган не видел в этом нужды. Все шло по официальным каналам через госдепартамент. Больше того, когда Громыко приехал на Генеральную Ассамблею ООН, то он не получил традиционного приглашения от американского президента приехать в Вашингтон для беседы с ним. А у Громыко было специальное поручение Политбюро лично высказать президенту нашу оценку состояния отношений с новой адми­нистрацией. Но он не смог этого сделать.

30 сентября Политбюро специально обсудило вопрос о переписке с Рейганом. На заседании отмечалось, что американцы пытаются- в выгодном для себя свете обыграть факт направления президентом США 22 сентября послания Брежневу, содержание которого сразу же предали гласности.

Соответствующую работу они проводят и через свои посольства за рубе­жом. В этой связи Политбюро сочло целесообразным довести до сведения руководства социалистических стран, а также некоторых нейтральных госу­дарств нашу оценку как самого послания Рейгана, так и той явно пропаган­дистской кампании, которую затеяли вокруг него США. В своем обращении к дружественным странам Советское правительство указывало, что „содер­жание послания президента преподносится американцами в тенденциозной форме, явно рассчитанной на то, чтобы создать впечатление конструктив­ного подхода администрации США к отношениям с СССР. Одновременно распространяются спекуляции, что в противоположность этому советская сторона ведет „жесткую линию". Все это вынуждает нас разъяснить, как в действительности обстоит дело с посланием президента США".

Следует иметь в виду, что особое возмущение в Москве вызвало то обстоятельство, что администрация Рейгана в погоне за пропагандистскими дивидендами стала использовать советско-американскую переписку на высшем уровне, организуя „утечки" в прессу надлежащим образом подготов­ленной информации. До сих пор, при всех предыдущих администрациях, такая переписка не предавалась гласности. Сам Кремль строго придержи­вался этого правила. Шаги администрации, конечно, не укрепляли доверия между руководством обеих стран и значительно обесценивали личную переписку на высшем уровне.

В Политбюро все же сочли целесообразным, чтобы Брежнев послал Рейгану ответное письмо. При этом сделать вид, будто не было „утечки" письма Рейгана в печать и переписка продолжается.

16 октября я вручил Хейгу это ответное письмо Брежнева. В нем, в частности, говорилось:

„Достойно сожаления то, что в Вашем письме вновь предпринимается попытка представить дело так, будто помехой на пути улучшения наших отношений и снижения общей международной напряженности является политика СССР. В нашей с Вами переписке я уже подробно говорил о безосновательности такой постановки вопроса. Равным образом не служит полезной цели и линия в Вашем письме на то, чтобы так или иначе увязать перспективу развития наших отношений с какими-то изменениями в „поведении" Советского Союза. Ставить так вопрос - значит заведо­мо заводить дело в тупик".

Далее Брежнев касался Кубы, Анголы, Кампучии, призывая Рейгана „без предвзятости" посмотреть на положение дел.

Брежнев отвергал ссылку Рейгана на то, что советская „кампания антиамериканизма" является одним из факторов, отравляющих атмосферу.

„Если у кого есть основания предъявлять такой счет по поводу разгула враждеб­ной пропаганды, так это у нас, советской стороны. Чего, например, стоит непрерыв-

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

ная кампания по поводу так называемой „советской военной угрозы". И зачем Вам лично, г-н президент, понадобилось недавно публично заявить, будто СССР строит свою политику в расчете на победу в ядерной войне? Разве Вы не знаете - быть может, это от Вас кто-то умышленно скрывает - мое заявление о том, что ядерная война явилась бы катастрофой для всего человечества?"

Письмо заканчивалось на позитивной ноте.

„Недавно состоялась встреча наших министров в Нью-Йорке (имеются в виду две встречи Громыко с Хейгом в сентябре. - А.Д.). В определенном смысле результаты положительные. Я имею в виду достигнутую договоренность о проведении переговоров по ограничению ядерных вооружений в Европе. Конечно, сделан только первый шаг... Открытым по-прежнему остается важнейший вопрос - о продолжении переговоров об ограничении стратегических вооружений... Будем надеяться, что наши с Вами обмены послужат делу установления лучшего взаимопонимания по ключевым проблемам советско-американских отношений".

Президент тем временем объявил о новой долгосрочной программе наращивания стратегических сил США. Она давала самый крупный прирост современных и наиболее мощных стратегических вооружений из всех планировавшихся и финансировавшихся любым президентом США. Про­грамма включала строительство и развертывание 100 бомбардировщиков „Б-1" при одновременном продолжении работ над „бомбардировщиком-невидимкой" („Стеле"), создание боее крупных атомных подводных лодок класса „Огайо", строительство 100 МБР „МХ", совершенствование систем управления и связи.

Эта программа сопровождалась соответствующей модификацией воен­но-стратегических доктрин США, в которых главным оставалось признание возможности ядерной войны. Рейган на пресс-конференции заявил о своей приверженности „ограниченной ядерной войне", а несколько позднее, в том же году, издал президентскую директиву № 32, в которой предусматривалась возможность ведения „затяжной" ядерной войны с СССР.

20 октября Политбюро вновь обсудило вопрос об отношениях с Рейга­ном. Конкретно рассматривался вопрос о том, что „среди измышлений", с помощью которых американские руководители пытаются как-то обосновать свой курс на форсирование наращивания ядерного арсенала США, особое место отводится тезису о том, будто советское руководство исходит из возможности победы в ядерной войне. А из этого делается вывод, что в основе такого подхода к ядерной войне лежат якобы агрессивные наме­рения СССР. С подобным заявлением недавно выступил и лично президент США.

В этой связи было решено опубликовать интервью Брежнева корреспон­денту „Правды". Был одобрен следующий текст:

„Вопрос. Недавно президент Рейган заявил, что СССР, судя, дескать, по разговорам его руководителей „между собой", считает возможной победу в ядерной войне. Этим он пытался обосновать свой курс на форсированное наращивание ядерного арсенала США. Что Вы могли бы сказать по поводу упомянутого заявления американского президента?

Ответ. Оставляя на совести г-на Рейгана ссылку на то, будто ему известно, о чем говорят между собой советские руководители, по существу вопроса скажу следующее: начинать ядерную войну в надежде выйти из нее победителем может только тот, кто. решил совершить самоубийство. Какой бы мощью ни обладал, 'какой бы способ развязывания ядерной войны ни избрал, он не добьется своих целей. Возмездие последует неотвратимо.

сугубо

ДОВЕРИТЕЛЬНО

Такова наша принципиальная точка зрения. Будет хорошо, если и президент США сделает ясное и недвусмысленное заявление, отвергающее саму идею ядерного нападения как преступную".

Таким образом, пропагандистская война - на самом высоком уровне -лишь усиливала напряженность в советско-американских отношениях.

С целью некоторой стабилизации отношений была предпринята обоюдная попытка договориться о следующей встрече министров. В течение всего ноября я обсуждал с Хейгом этот вопрос. В конце концов, была достигнута договоренность, что встреча состоится в Женеве 26-27 января 1982 года.

Рейган предлагает „нулевой вариант". События в Польше

18 ноября Рейган выступил с разрекламированной речью об ограничении ядерных вооружений в Европе. Суть выступления: США откажутся от плана размещения ракет „Першинг-2" и крылатых ракет наземного базирования при условии, если СССР, в свою очередь, демонтирует ракеты „СС-20", выведет из боевого состава и демонтирует ракеты „СС-4" и „СС-5". Это был так называемый „нулевой вариант", получивший широкую известность.

Предложения Рейгана по ограничению ядерных вооружений в Европе, как считали а Белом доме, в любом случае беспроигрышны для США: как в случае их принятия советской стороной (что в тот момент считалось малове­роятным, настолько они были односторонними), так и при их отклонении, ибо это все равно давало Вашингтону пропагандистский выигрыш. А внешне „нуль в ядерных вооружениях" выглядел весьма впечатляюще для не­специалистов.

В Москве американские предложения сразу вызвали отрицательную реак­цию. Трудно было свыкнуться с мыслью, что СССР должен будет уничтожить уже существующие и размещенные ракетные системы (на что были затрачены огромные деньги) в обмен лишь на обещание США не размещать в будущем свои ракеты (помимо прочего, американская сторона сэкономила бы на этом немалые средства).

Однако в долгосрочном плане исподволь начинал работать важный фактор, непосредственно затрагивающий безопасность СССР. Дело в том, что все советские ракеты средней дальности в Европе не могли достичь территории США, а аналогичные американские ракеты прямо угрожали бы европейской части Советского Союза. А это существенным образом нару­шило бы складывающееся общее стратегическое ядерное равновесие между обеими странами в пользу США.

Этот фактор сыграл, в конце концов, определяющую роль в изменении советской позиции. Правда, произошло это уже позже, при Горбачеве и при соответствующем „размене" в разных типах вооружений.

В связи с „нулевым вариантом" Рейгана возникает вопрос, а не упустили ли мы тогда возможность „поприжать" Рейгана, публично приняв „для обсуждения" это его предложение? Я думаю, что мы получили бы неплохой пропагандистский выигрыш, если бы сделали это. Дело в том, что весь замысел Рейгана строился именно на нашем отказе. Эти мои впечатления подкрепил Уорнке, бывший глава делегации США на переговорах по ОСВ-2. Он крайне пессимистически оценивал перспективы этих переговоров. По его

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН 521

словам, Рейган поставил себе целью ускоренными темпами наращивать военную мощь Америки и американское ядерное присутствие в Европе. Сама мысль „договориться с русскими безбожниками - коммунистами" ему претит. Даже если бы советская сторона сейчас и согласилась с пресловутым „нулевым вариантом", полушутливо заметил Уорнке, президент все равно нашел бы повод отказаться от собственного предложения только из-за того, чтобы добиться развертывания американских ракет в Западной Европе.

Как признался мне и Бжезинский, для США в этом вопросе важна была прежде всего политическая сторона, а не какие-то конкретные военные преимущества, хотя они также играли свою роль. Речь шла - во имя укреп­ления НАТО - о „ядерной привязке" США к их европейским союзникам по блоку для снятия у последних опасений, что в случае ядерной войны в Европе Вашингтон может и пожертвовать ими, чтобы не переносить такую войну на территорию самих США. Рейган просто блефовал со своим „нуле­вым вариантом", не думая о каких-то действительных планах по ограниче­нию гонки вооружений. Мы же не смогли убедительно использовать этот блеф, так как в Москве в этот момент доминировали в основном чувства сильного возмущения „вызывающе" односторонним предложением Рейгана. Показательно, что впоследствии, когда мы стали проводить более продуман­ную линию, американской дипломатии пришлось отбиваться от их же соб­ственного „нулевого варианта", выдвигая всякого рода „промежуточные ре­шения".

Заканчивающийся год внес, таким образом, еще один элемент напряже­ния и в без того натянутые отношения между Москвой и Вашингтоном.

Тем временем правительство Польши все больше теряло контроль над положением в стране. Поэтому 13 декабря президент Ярузельский ввел военное положение. Советское правительство поддержало это решение. Администрация же Рейгана выступила с осуждением действий Ярузельского и позиции СССР*.

24-25 декабря по прямому проводу состоялся обмен довольно резкими посланиями между Рейганом (который отказывался признавать события в Польше ее „внутренним делом" и угрожал Москве санкциями, если она будет оказывать помощь „курсу репрессий" в Польше) и Брежневым (который призывал президента прекратить вмешиваться в польские дела).

29 декабря администрация Рейгана объявила о „санкциях" против СССР: приостановила рейсы Аэрофлота в США; закрыла советскую закупочную комиссию в Нью-Йорке; прекратила поставки нефтегазового оборудования; прекратила выдачу лицензий на продажу электронно-вычислительной техники; отсрочила переговоры по новому долгосрочному соглашению по зерну; отказалась возобновить соглашения по энергетике, по научно-техническому сотрудничеству, по космосу и полностью пересмотрела все другие соглашения по двустороннему обмену.

Ярузельскому нами оказывалась всяческая помощь (вооружением, финансами, продовольствием и т. п.). Однако вопрос о вводе в Польшу союзных войск, как в свое время в Чехословакию, не находил поддержки в Политбюро. Две дивизии советских войск, постоянно дислоцированные в Польше (по планам Варшавского пакта), получили приказ не выходить из казарм, чтобы „не провоцировать поляков". На одном из заседаний специально созданной комиссии Политбюро по Польше ее председатель Суслов прямо заявил, что „пусть даже в Польше к власти придут социал-демократы, будем с ними работать, но войска не введем". Кремль понимал, что ввод войск в Польшу, да еще в условиях войны в Афганистане, мог иметь непредсказуемые последствия.

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

2. МОСКВА - ВАШИНГТОН: НАПРЯЖЕННОСТЬ НЕ СПАДАЕТ

В 1982 году сохранялась значительная напряженность в советско-американских отношениях, что неизбежно сказывалось и на международной обстановке в целом.

Объявленный Рейганом в июне „крестовый поход против коммунизма" находил свое конкретное выражение в резком взвинчивании антисоветской пропаганды, проведении фактически непрекращающейся серии идеологи­ческих кампаний с применением неприкрытой дезинформации, ведении экономической войны против СССР. Главным при этом оставалось стремле­ние добиться военного превосходства над СССР путем рекордных военных расходов.

События в ноябре 1982 года, связанные с кончиной Брежнева и избра­нием Андропова Генеральным секретарем ЦК КПСС, застали американское руководство несколько врасплох. Белый дом сделал ряд символических жестов в наш адрес (посещение Рейганом нашего посольства для подпи­сания книги соболезнований по случаю кончины Брежнева, направление в этой связи Буша и Шульца в Москву).

Однако вскоре рядом своих акций американское руководство факти­чески подтвердило свое намерение придерживаться прежних позиций, хотя и постаралось спрятаться за пропагандистской фразой о том, что „первый сигнал" должен исходить из Москвы. Не было никаких свидетельств того, что сам Рейган или его ближайшие советники (Кларк, Мис, Бейкер и Дивер) хотя бы задумывались над перспективами откровенно антисоветского курса.

В Москве считали, что в отличие от большинства его предшествен­ников, которые к середине своего президентского срока, как правило, пере­ходили на более центристские, прагматические позиции, Рейган демонстри­ровал стойкий „иммунитет" к внешним и внутренним факторам, которые обычно требовали корректировки прежней политики президента. По су­ществу за два года пребывания у власти он не вышел за пределы того воинствующего идеологического подхода к СССР, с каким он выступал всю жизнь, особенно в период предвыборной кампании 1980 года. Для него СССР оставался врагом номер один, против которого надо использовать все меры воздействия.

Хейг и Громыко встречаются в Женеве. Обед в Белом доме

26 января 1982 года в Женеве состоялись переговоры двух министров. Они провели две встречи, в ходе которых обсуждался широкий круг вопро­сов, включая проблемы ограничения ядерных вооружений, положение на Ближнем Востоке, на юге Африки, в Азии и в некоторых других районах мира. В отношении ограничения ядерных вооружений в Европе стороны констатировали наличие принципиальных расхождений, поэтому услови­лись, что делегации СССР и США в Женеве продолжат обсуждение этой проблемы. Встреча выявила также, что американская сторона не готова

ПРЕЗИДЕНТ РОНАЛЬД РЕЙГАН

приступить к переговорам по проблеме ограничения стратегических вооружений. Резкую дискуссию вызвало положение в Польше - и США, и СССР взаимно настаивали на прекращении вмешательства другой стороны в польские дела.

В целом никакого позитивного сдвига в переговорах министров не произошло. Да, видимо, такую задачу США и не ставили. По окончании встречи Хейг публично заявил: „Я не считаю, что целью этих переговоров было улучшение американо-советских отношений или отношений между Востоком и Западом в целом; напротив, они были задуманы для того, чтобы американская сторона получила возможность четко высказать мнение по ряду волнующих вопросов, прежде всего, выразить озабоченность сложив­шейся ситуацией в Польше. Думаю, что в этом смысле наши переговоры более чем оправдали себя".

Короче, встреча в Женеве внесла дополнительный элемент отчужден­ности в отношениях между руководством обеих стран.

В сенатском комитете по иностранным делам нежелание администрации возобновить советско-американские переговоры об ограничении стратеги­ческих вооружений было подвергнуто критике. Выступая на заседании, Хейг прямо использовал события в Польше, чтобы оправдать затяжку с началом переговоров.

Тем временем в начале февраля президент Рейган объявил о решении приступить к широкомасштабному производству бинарных газов нервно-паралитического действия, Москва опубликовала резко критическое заявление.

Президент Рейган устроил 19 февраля обед в честь дипломатического корпуса. Рейганы любили и умели устраивать приемы. Для большинства дипломатов это была редкая возможность встретиться с президентом.

Нэнси Рейган, которая сидела за обедом рядом со мной, пожаловалась, что секретная служба практически полностью ограничила свободу передвижения президента и ее самой.

Мы фактически узники в Белом доме, сказала она, особенно после покушения на президента. Охрана следит за каждым нашим шагом. Я не могу даже посетить музеи и магазины. Единственная у нас отдушина, это когда мы приезжаем на наше горное калифорнийское ранчо, там можно перемещаться, не натыкаясь на охрану. Вместе с тем, добавила она, со всем этим приходится мириться, так как в стране немало сумасшедших, которые готовы повторить покушение на президента. Угроз немало.

Г-жа Рейган посетовала, что ей ни разу не удалось побывать в СССР, в Москве и Ленинграде. Не знаю, при нынешних отношениях между нашими странами будет ли такая возможность до конца президентства моего мужа, отметила она. В принципе я хотела бы посетить Вашу страну, о которой я и мой муж знаем не так уж много (это было видно и по задаваемым ею вопросам об СССР).

Нэнси Рейган заметила далее, что, учитывая ранение мужа, а также и от­части его возраст, ей приходится внимательно следить за тем, чтобы он при­держивался определенного режима. Стараюсь, чтобы после 5-6 часов вечера он был дома, сказала она, а также совсем не работал по субботам и воскре­сеньям. Впрочем, он сам все это хорошо понимает и выполняет такой режим.

Надо сказать, что супруга Рейгана вызывала в вашингтонском обществе большой интерес и любопытство. Глава аппарата Белого дома Дональд Риган изображает ее в своих мемуарах как личность с твердым характером,

СУГУБО

доверительно

хотя и верящую в астрологию, и отмечает, что ее воздействие на мужа стало одним из наиболее непредсказуемых факторов президентства Рейгана. Справедливости ради следует добавить, что Риган покинул Белый дом не без участия жены президента и, возможно, затаил на нее обиду. Во всяком случае на меня она произвела впечатление знающей себе цену женщины.

После обеда у меня был короткий разговор с президентом. Заметив, что осведомлен о моем недавнем возвращении из Москвы, он поинтересовался, как там оценивают советско-американские отношения.

Я сказал ему откровенно, что эти отношения сейчас, пожалуй, упали до самого низкого уровня с момента окончания второй мировой войны. Доба­вил, что могу дать более подробную оценку, если он пожелает.

Поколебавшись, он показал на толпившихся невдалеке послов и сказал, что к обсуждению оценок наших отношений надо бы вернуться попозже. Я заметил, что готов к такому обсуждению. Чувствовалось вместе с тем, что к конкретному разговору сам Рейган не был готов.

Любопытную запись в этой связи сделал Рейган в своем дневнике, которая была позже приведена в его автобиографии. Отметив, что на приеме присутствовали посол СССР в США Анатолий Добрынин и его супруга, Рейган написал следующее: „Все, что мы о них слышали, совершен­но правильно - это во всех отношениях приятная чета. Настолько приятная, что удивляюсь, как они могут уживаться с советской системой. По правде говоря, он и его жена - чрезвычайно приятные люди, которые вот уже сорок лет как женаты и очень любят друг друга".

Я привел эту запись не только потому, что мне это приятно и не отрицаю этого. Что привлекло мое внимание в этой записи, так это искреннее удив­ление Рейгана тем, что в советской системе, в „империи зла", оказывается, могут жить и даже представлять ее за рубежом „чрезвычайно приятные люди". Этот штрих показывает, что в весьма идеологизированном подходе Рейгана ко всему советскому лежали его действительно личные убеждения, а не только соображения политической выгоды.

На приеме ко мне подошел вице-президент Буш, с которым мы давно были знакомы. Он сказал, что сильно обеспокоен развитием советско-американских отношений и хотел бы переговорить со мной в неофициаль­ной обстановке у него дома. Я дал согласие на эту встречу.

США отклоняет мораторий на ядерное вооружение в Европе

Выступая 15 марта в Москве на съезде профсоюзов, Брежнев заявил, в частности, о решении Советского правительства ввести в одностороннем порядке мораторий на развертывание ядерных вооружений средней дально­сти в европейской части СССР. Этот мораторий должен был действовать до достижения с США соответствующего соглашения либо до того времени, когда США перейдут к практической подготовке развертывания в Европе ракет „Першинг-2" и крылатых ракет.

Уже на следующий день Хейг в беседе со мной заявил, что это предло­жение для них неприемлемо и что они начнут в следующем году разверты­вание своих ракет в Европе в соответствии с решением НАТО, если мы не примем их предложение о „нулевом варианте", т. е. советская сторона долж­на демонтировать все уже установленные ею ракеты такого типа.

ПРЕЗИДЕНТ

РОНАЛЬД РЕЙГАН

Затягивание администрацией Рейгана начала переговоров по ОСВ вызывало растущую озабоченность среди тех кругов в США, которые были настроены против гонки вооружений.

В начале апреля меня посетили сенаторы Крэнстон и Метайес, видные представители либеральных кругов обеих партий. Они сказали, что в США народ сейчас запутался в вопросах ядерных вооружений и переговорах по ним, тем более что и президент, и госсекретарь, по существу, сознательно вводят в заблуждение общественность в том, что касается подлинного соотношения ядерных средств средней дальности в Европе и соотношения общих стратегических сил СССР и США. Очень важно, советовали сенато­ры, дать сейчас на американскую аудиторию четкое заявление советского руководства о существующем примерном паритете общих стратегических сил (хотя бы на базе цифр по ОСВ-2, согласованных на уровне глав госу­дарств в Вене в 1979 году) и о готовности их заморозить. В отсутствие новых конкретных заявлений СССР на этот счет (по стратегическим воору­жениям) пропагандистское преимущество остается за администрацией и ее политикой гонки вооружений.

В целом это был дельный совет. К сожалению, Москва мало обращала внимание на такую конкретную пропагандистскую сторону вопроса. К тому же секретность в отношении количества советских вооружений по-преж­нему довлела над кремлевским руководством, хотя Вашингтон был хорошо осведомлен в этих вопросах.

Вопрос о встрече на высшем уровне повисает в воздухе

Характерной особенностью советско-американских отношений в первые годы президентства Рейгана было резкое свертывание официального диалога по дипломатическим каналам (конфиденциального канала вообще не было), а если он и возникал, то в основном обретал форму публичных заявлений, содержащих взаимные обвинения.

Инициативные шаги, как правило, сперва объявлялись публично, а уж потом становились предметом возможного обмена мнениями между прави­тельствами, что неизбежно придавало подобным шагам привкус пропаган­дистской направленности.

Так было в отношении переговоров по ограничению ядерных воору­жений. Так получилось и в отношении важного вопроса о возможной встрече на высшем уровне. В начале апреля - сознательно или со свойственной ему порой легкостью суждений - Рейган скороговоркой, во время позирования перед фотографами в Белом доме, заявил о готовности встретиться с Брежневым, если последний приедет на специальную сессию Генеральной Ассамблеи 'ООН по разоружению (намеченную на июнь). „Было бы неплохо нам с ним побеседовать", - сказал Рейган.

Это заявление привлекло большое внимание в США. Ко мне специально приезжал, например, сопредседатель советско-американского, торгово-экономического совета, видный промышленник Вериги, и сообщил, что у большого бизнеса это заявление Рейгана вызвало значительный интерес. Он спросил, какие шаги предприняты для реализации этой идеи. Приш­лось его разочаровать. Ответил ему, что администрация к нам на этот счет не обращалась и ничего, кроме упомянутого заявления Рейгана, нам не известно.

сугубо доверительно

По существу, такой же ответ я дал и на запрос из Москвы, которая, однако, предупредила, чтобы посольство по своей инициативе само не обращалось с зондирующими вопросами в Белый дом или в госдепартамент. Я, конечно, не спрашивал. И американская сторона хранила молчание.

В Москве сочли, что наше полное молчание могло быть неправильно истолковано в мире. Через две недели, 18 апреля, был опубликован инспири­рованный ответ Брежнева на вопрос корреспондента „Правды" в связи с высказыванием президента США. Отметив, что эти высказывания „остави­ли довольно расплывчатое впечатление", Брежнев напомнил, что он уже говорил на XXVI съезде КПСС о пользе активного диалога с США на всех уровнях, и особенно на самом высоком. Он подчеркнул, что СССР „и сегодня за такие встречи", которые должны, конечно, быть хорошо подготовлены. Брежнев заявил, что подобная встреча могла бы быть проведена в какой-либо третьей стране, может быть, осенью 1982 года, например, в октябре.

В тот же день Белый дом распространил заявление, в котором говори­лось, что администрация „тщательно изучит высказывания Л.Брежнева". Однако после этого заявления американская сторона надолго замолчала.

Предложения Рейгана о ядерных вооружениях. Политбюро реагирует

Тем временем конфронтационная полемика продолжалась.

8 июня, выступая в парламенте Великобритании, Рейган призвал Запад начать „крестовый поход" против коммунизма, обвинив СССР в агрессив­ности. Это выступление привлекло большое внимание в мировой прессе. Москва ответила резкой критикой лично самого президента и его выступление. Противостояние достигло большого накала.

Надо признать, что обмен подобными публичными выпадами друг против друга (в основном по инициативе Рейгана), к сожалению, становился характерно%чертой первого срока президентства Рейгана. „Холодная война" опять стала нормой в наших отношениях.

В начале мая администрация - после длительной затяжки - закончила, наконец, подготовку своих предложений по ОСВ, о которых собирал­ся публично объявить Рейган. Это была еще одна большая пропаган­дистская акция, но направленная на известное умиротворение обществен­ного мнения, встревоженного резким обострением советско-американских отношений.

В этой связи меня пригласил к себе Хейг. Госсекретарь заявил, что по поручению президента он хочет сообщить советскому руководству, что в предстоящее воскресенье Рейган выступает с речью в небольшом городке, где он в свое время окончил колледж. В речи будет специальный раздел, посвященный переговорам с СССР по ОСВ. Президент имеет в виду предложить СССР начать переговоры в конце июня в Женеве, целью кото­рых должно быть существенное сокращение стратегических вооружений до равных уровней.

Он далее сказал, что хочет - тоже по поручению президента — внести ясность в вопрос о советско-американской встрече на высшем уровне, поскольку руководители обеих стран высказывались на эту тему только в печати, не вступив в прямой контакт друг с другом. Президент, продолжал