Доверительно

Картера, добавил он. (Таким образом, Бжезинский впервые заявил о своем намерении активно взять на себя часть прямых переговоров с Москвой в рамках конфиденциального канала; это было нечто новое.)

После ратификации договора об ОСВ-2, продолжал Бжезинский, президент с удовольствием принял бы в Вашингтоне Брежнева летом или осенью 1980 года. На их встрече могло быть проведено уточнение круга вопросов переговоров по ОСВ-3.

Встрече на высшем уровне мог бы предшествовать (или после нее) обмен визитами по военной линии: на уровне министров или начальников штабов.

В целом Бжезинский, по существу, излагал возможный сценарий разви­тия наших отношений в 1980 году с явным учетом президентской избира­тельной кампании. Белый дом исходил из того, что противником Картера, скорее всего, будет Рейган.

Тем временем правительство США продолжало наращивать гонку вооружений. 12 декабря президент Картер изложил основы пятилетней американской военной программы и объявил об увеличении военных расходов США на 1981 финансовый год и на последующие годы. Картер сообщил, что военные расходы в 1981 финансовом году превысят 157 млрд. долларов. Это почти на 20 млрд. долларов больше военных ассигнований, запрошенных первоначально администрацией на 1980 год. Политика с позиции силы продолжала оставаться ядром его внешней политики.

5. Афганистан

В течение длительного времени Афганистан обходили большие события международных отношений. Он сохранял ровные отношения и с США, и с Советским Союзом, которые вполне удовлетворялись его статусом нейт­ральной страны.

Король Афганистана бывал в СССР на отдыхе, время от времени встречался как с советскими, так и с западными руководителями. Каких-либо серьезных споров или разногласий с ним не было: все уважали его политику неприсоединения. Афганский отдел считался в советской дипло­матической службе одним из самых спокойных.

Однако после свержения короля и серии переворотов в Кабуле, в которых приняли участие различные конфликтующие силы, положение резко изменилось. В события стали вовлекаться США и особенно СССР. Последний переворот 27 декабря 1979 года и свержение Амина проходили уже при поддержке и прямом участии советских спецслужб. Они вообще сыграли немалую роль в вовлечении Москвы в Афганистане.

Небезынтересно отметить, что первоначально советское руководство негативно относилось к такому вовлечению. 17 марта 1979 года Политбюро единогласно отказалось удовлетворить просьбу о вводе советских войск в Афганистан. С такой просьбой обратился Тараки, лидер тогдашнего

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 4ЭЗ

режима, который причислял себя к марксистам и в целом снискал себе симпатию со стороны ряда советских идеологов, прежде всего Суслова и Пономарева. И все же Политбюро отклонило его обращение, считая, что ввод войск будет иметь серьезные международные последствия, сорвет намечавшуюся встречу Брежнева с Картером в Вене, отбросит назад переговоры по разоружению, усилит рецидив „холодной войны". Именно в таком духе выступали тогда Громыко и Андропов. Брежнев их поддержал, (правда, было решено одновременно увеличить поставки оружия режиму Тараки). Этот эпизод заслуживает упоминания, поскольку с самого начала в официальном Вашингтоне упорно связывали ввод советских войск в Афганистан с некими давними далеко идущими „геостратегическими экспансионистскими замыслами" Москвы.

Однако в течение 1979 года в Кремле стала происходить трансформация взглядов на этот счет. Тут сыграл свою роль ряд факторов. Захват власти в середине года Амином (которого наши спецслужбы подозревали в связях с американцами) привел к росту опасений в Москве насчет возможной замены просоветского режима в Кабуле проамериканским. Эти опасения подогре­вались сообщениями о вводе осенью 1979 года американских военных кораблей в Персидский залив и о подготовке возможного вторжения США в Иран, что сильно изменило бы военно-стратегическую ситуацию в этом районе в ущерб интересам СССР. А как раз к этому моменту - так получилось - отношения СССР с США и НАТО заметно обострились, в частности из-за решения НАТО разместить в Европе американские ракеты средней дальности. Короче, в Москве быстро набирали силу голоса тех, кто выступал за то, чтобы не допустить „потерю" Афганистана, переход его в сферу американского влияния.

В своем выступлении на Политбюро 20 сентября Брежнев заявил, что внутренние события в Афганистане, борьба Амина с Тараки и неста­бильность в стране развиваются настолько стремительно, что практически было мало возможностей как-то влиять отсюда, из Москвы, на дела в Афганистане. „Теперь наша задача определить, каким образом действовать дальше, чтобы сохранить позиции в Афганистане и укрепить там наше влияние". Однако события продолжали выходить из-под контроля.

В начале декабря Андропов пишет сугубо личную записку Брежневу. В ней он с тревогой предсказывает (после убийства в сентябре Тараки и прихода к власти Амина) быстрое развитие неблагоприятных для нас собы­тий в Афганистане и потерю наших позиций там под напором оппозицион­ных сил, если мы прямо не вмешаемся. В противном случае образовавшийся вакуум в Афганистане неизбежно будет заполнен Соединенными Штатами, подчеркивал руководитель КГБ.

12 декабря 1979 года на узком заседании Политбюро было принято решение о вводе советских войск в Афганистан. Инициаторами этого решения были Андропов, Устинов и Громыко. Брежнев одобрил его и перечень практических мер*.

27 декабря Амин был свергнут, его убили в перестрелке. Править в Кабуле поставили Кармаля. Одновременно начался массовый ввод советских

Соответствующее постановление Политбюро от 12 декабря было первоначально завизировано только этой тройкой. Через несколько дней оно было завизировано как уже расширенное постановление от 26 декабря также Пельше, Сусловым, Гришиным, Кириленко, Черненко, Тихоновым, Щербицким.

сугубо доверительно

войск. Их численность была определена решением Политбюро от 2 января в 50 тыс. человек. Они расположились гарнизонами в ключевых районах страны. Повседневное руководство всеми советскими действиями в Афганистане было поручено той же „афганской тройке" (она стала называться комиссией Политбюро). Так, ни с кем не советуясь и никого не информируя (даже Верховный Совет СССР), узкий круг лиц в Политбюро поставил страну перед свершившимся фактом.

Чем конкретно руководствовались люди в Кремле, принимая такое ответственное решение? Тут не было, как утверждали наиболее ярые противники СССР в США и в самом Белом доме, какого-то грандиозного стратегического плана с целью овладеть новым плацдармом на путях к нефтяным богатствам Ближнего Востока и получить глобальное преиму­щество над США (если бы такой план был, то советские руководители, несомненно, с гораздо большим вниманием отнеслись бы тогда к возможной реакции Вашингтона, приняв какие-либо дополнительные предупредитель­ные меры). Насчет такого „стратегического плана" нет никаких докумен­тальных доказательств в советских архивах. Не слышал и я об этом, когда был послом, от кого-либо в Москве. На заседании Политбюро 20 января было принято даже решение о том, что, несмотря на крайне враждебную позицию администрации Картера, надо исходить „из нецелесообразности осложнять весь комплекс многоплановых отношений СССР и США". Вот какие еще иллюзии были у советских руководителей!

Фактически это была локальная - хотя и чрезмерная - реакция на ситуацию, которая могла угрожать безопасности южных границ СССР ввиду нестабильности в Афганистане и в соседнем Иране, и в свете этого стремление подкрепить в Кабуле просоветский режим в противовес исламскому фундаментализму, который мог перекинуться в советские республики Средней Азии. Играла тут свою роль и пресловутая концепция об „интернациональном долге", обязывающем оказать помощь „демократи­ческому Афганистану". Но этот старый коминтерновский лозунг закончил наконец свое существование после Афганистана.

Характерно, что Генеральный штаб Советской Армии и бывавшие в Афганистане советские военные решительно возражали против ввода войск, доказывая опасность и нецелесообразность втягивания советских регуляр­ных войск в затяжную гражданскую войну в Афганистане в трудных усло­виях гористой местности. Высшие чины генералитета - Огарков, Ахромеев, Варенников - даже обратились с необычным коллективным рапортом по этому поводу к министру обороны Устинову. В ответ они услышали раздраженный окрик: „Не рассуждать. Выполняйте решение Политбюро".

В целом ввод войск в Афганистан не был четко осознанным выбором

кремлевского руководства между экспансионизмом и политикой разрядки.

В тот момент оно просто не считало, что стоит перед таким выбором.

Однако в конкретном историческом плане оказалось, что именно так

обстоит дело.

Показателен и следующий эпизод. В то время я находился в госпитале в Москве и ничего не знал о принятых решениях по Афганистану. Через неделю после ввода войск я выписался из госпиталя. Перед возвращением в Вашингтон я был на приеме у Брежнева, которому высказал свои опасения по поводу серьезного влияния этих событий на наши отношения с США. Однако он был настроен оптимистически, заверив, что „вся эта операция закончится через 3-4 недели". Никто из советских лидеров не предполагал,

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 4ЭЭ

что война против небольшого соседнего государства затянется почти на десять лет и советскому народу придется дорого заплатить за эту авантюру*. Все это время Политбюро постоянно вмешивалось в дела кабульского режима, безуспешно пытаясь примирить постоянно враждующие между собой фракции перед лицом быстро нараставшего национального сопротив­ления в стране.

Мне надолго запомнилась сцена, когда, убедившись через несколько лет в бездарности режима Кармаля, Горбачев принял (уже в период президент­ства Рейгана) решение заменить его „сильным человеком" - Наджибуллой, которого настойчиво рекомендовали советники из КГБ.

Кармаль был вызван к Горбачеву в его кабинет в ЦК КПСС на Старой площади. Так получилось, что я был единственным свидетелем их встречи (в качестве секретаря ЦК партии по международным вопросам). Горбачев без особых церемоний заявил Кармалю, что ему следует уступить свой пост Наджибулле, а самому лучше, видимо, поселиться в Москве, где уже жила его семья, после передачи дел новому афганскому правителю.

Кармаль был ошарашен. Он унизительно упрашивал Горбачева пере­смотреть это решение, обещал „исправить и активизировать" свою деятель­ность на посту главы государства. Однако Горбачев был неумолим, так как считал, что Кармаль не способен больше найти выход из афганского тупика, куда мы сами же себя завели. Вся эта сцена в кабинете Горбачева оставила тягостное впечатление.

Надо сказать, что Горбачев довольно скоро после своего прихода к власти стал высказываться в пользу ухода наших войск из Афганистана. Политбюро уже в конце 1985 года поставило своей целью ускорить вывод советских войск из Афганистана и в то же время сохранить дружественный режим. Однако, несмотря на свое личное неприятие афганской авантюры, Горбачев несколько лет не решался публично сказать народу всю правду или принять энергичные шаги, чтобы прекратить эту авантюру, хотя исподволь и вел дело к этому. Вопрос этот все чаще обсуждался на заседании Политбюро. Но дело во многом упиралось в отсутствие окончательного решения относительно сроков, условий и порядка вывода наших войск. К тому же в руководстве шла непростая дискуссия: каким мы хотим оставить Афганистан после нашего ухода? Был большой разброс мнений, благих намерений, но не всегда реалистичных. Наконец было принято негласное решение о выводе всех советских войск к 15 февраля 1989 года**. После этого события в Афганистане стали развиваться по собственному, не зависящему от нас сценарию.

Состоявшийся в декабре 1989 года II съезд народных депутатов СССР осудил прежнее решение о вводе советских войск в Афганистан, указав, что оно было принято в нарушение Конституции СССР узким кругом лиц -Брежневым, Устиновым, Андроповым, Громыко.

К середине июня 1980 года в Афганистане находилось 80 тыс. солдат и офицеров, 800 танков, 1200 боевых машин пехоты, 1600 бронетранспортеров, 1200 орудий и минометов, 290 самолетов и вертолетов (из докладной записки Устинова на имя Брежнева).

⁵ Этот срок вывода был затем через некоторое время официально зафиксирован Женевским соглашением (апрель 1988 г.) между Афганистаном и Пакистаном под эгидой ООН и при участии СССР и США. Было выведено около 100 тыс. солдат, которые составляли контингент советских войск к концу девятилетней войны в Афганистане. Всего через войну в Афганистане прошло 620 тыс. советских военнослужащих (из них 14,5 тыс. было убито; 53,7 тыс. - ранено).

сугубо доверительно

Таким бесславным провалом закончилась афганская трагедия, которая оставила глубокий след в памяти нашего народа.

История безоговорочно осудила ввод советских войск в Афганистан.

Однако ретроспективный анализ советско-американских отношений того периода, особенно начала 1980 года, представляет определенный интерес с точки зрения познания характера отношений, поведения амери­канской стороны в связи с афганскими событиями. Дело тут обстояло не так уж просто. У исследователей этого периода возникают, например, такие вопросы: не была ли реакция администрации Картера чрезмерно эмоцио­нальной и неадекватной по своим масштабам, если соотнести все это с собственными действиями США, например, с интервенциями во Вьетнаме*, или в Доминиканской республике, или в Гренаде в 1983 году. Нет ли тут двойных стандартов? Конечно, все это никак не снижает аморальности действий тогдашних советских руководителей. Однако до какой степени временный ввод советских войск в далеком Афганистане затрагивал действительные национальные интересы США? Оправдана ли была такая бурная реакция, которая ставила советско-американские отно­шения на грань полного возврата к „холодной войне"? Ведь Кремль не отменил, например, визит Никсона в Москву в 1972 году, когда он начал бомбить Ханой, и вообще не сделал американскую интер­венцию во Вьетнаме пробным камнем советско-американских отно­шений.

Интересно, что администрация Рейгана, несмотря на всю ее конфрон-тационность, не повторяла крайних позиций и заявлений Картера, утверждавшего, что присутствие советских войск в Афганистане неприем­лемо для США и что их вывод является предварительным условием возобновления ряда прерванных переговоров по контролю над вооруже­ниями, а также по широкому кругу вопросов советско-американских отношений.

На поставленные вопросы нет легких и простых ответов. И высказаны они тут, повторяю, не для того, чтобы преуменьшить ответственность правительства СССР. Отнюдь нет. Необходимо, однако, объективно извлечь правильные выводы и уроки из допущенных в прошлом обеими сторонами ошибок и упущенных возможностей.

Показательно и даже трагично, что после вывода советских войск, а затем и окончания „холодной войны" и Москва, и Вашингтон потеряли, по существу, интерес к событиям в Афганистане, поскольку он перестал быть для них „яблоком раздора". О нем стали „забывать", переключив вни­мание на другие горячие точки. А ведь долгую советско-американскую конфронтацию из-за Афганистана было бы только справедливо заме­нить активным российско-американским сотрудничеством и взаимодейст­вием по установлению мира и стабильности в этой разоренной войной стране.

Итак, советская интервенция в Афганистане в декабре 1979 года и резкая ответная реакция США явились, без сомнения, переломным моментом в советско-американских отношениях, своего рода рубежом, разделившим десятилетие разрядки при Никсоне-Форде и годы конфронтации при Рейгане (включая последний год правления Картера). Правда, Москва

В пик американской интервенции во Вьетнаме там находилось в пять раз больше

американских войск, чем советских в Афганистане.

457

ДЖ.КАРТЕР: КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ

безуспешно пыталась еще как-то удержать „на плаву" остатки политики разрядки, исходя из убеждения, что необходимо и возможно отделять региональные конфликты от центральных вопросов отношений с США. Однако окружение Картера в Белом доме во главе с Бжезинским получило редкую возможность окончательно убедить президента принять их точку зрения о том, что Советский Союз представлял собой глобальную угрозу для США, хотя госсекретарь Вэнс, судя по его мемуарам, и допускал возможность локальных мотивов в решении Москвы ввести советские войска в Афганистан.

Эта глубоко ошибочная советская акция, вызвавшая протесты во всем мире, предоставила правым силам в США хороший политический предлог для нового крупного витка гонки вооружений и дальнейших атак на политику разрядки.

Советская внешняя политика в этот период оказалась, по существу, в глухой обороне, стремясь уменьшить и нейтрализовать отрицательные последствия международных событий вокруг Афганистана.

Но вернемся к хронологии событий в наших отношениях с админист­рацией Картера после ввода войск.

28 декабря 1979 года Картер в послании Брежневу преду­преждал о серьезных последствиях, если он не отзовет войска. В своей речи в тот же день президент заявил, что советская интервенция в Афганистане является серьезной угрозой миру и международной стабильности.

Вечером Брежнев и Картер использовали горячую линию Вашингтон-Москва. Брежнев говорил о временном характере советской акции, но одновременно информировал о том, что „ограниченный контингент" советских войск „остается в Афганистане до выполнения им своих задач".

31 декабря Картер обвинил Брежнева в том, что он не излагает точно фактов, когда утверждает, что Советский Союз действовал „по приглаше­нию афганского правительства".

Советское руководство в первый период явно недооценивало всех нега­тивных последствий своего шага. А Картер, по свидетельству ряда совре­менников, в этом вопросе отдался полностью во власть антисоветских эмоций. Новый, 1980 год начинался с резкого обострения советско-амери­канских отношений без надежды на их улучшение. Период разрядки захлебнулся. „Холодная война" возрождалась и разгоралась с новой силой.

6. 1980 ГОД: СОВЕТСКО-АМЕРИКАНСКАЯ КОНФРОНТАЦИЯ ОБОСТРЯЕТСЯ

В 1980 году администрация Картера пошла на резкое обострение конфронтации с СССР, что отразилось на всех сферах советско-амери­канских отношений и общей международной обстановке.

СУГУБО ДОВЕРИТЕЛЬНО

Этот поворот в политике США вызревал на протяжении нескольких лет, в течение которых элементы сотрудничества и переговоров, являвшиеся основой политики советско-американской разрядки, постепенно оттеснялись и игнорировались.

Президентская предвыборная кампания послужила катализатором негативных тенденций в отношениях между нашими странами. Оппозицион­ная республиканская партия, к руководству которой уверенно шел Рейган, выступала с резкой критикой Картера и его администрации за „мягкость" в отношениях с СССР и „пренебрежение" задачей укрепления американской военной мощи „перед лицом растущей советской военной угрозы". Чтобы не показаться „мягкотелой", администрация Картера все больше склонялась вправо в отношениях с СССР.

Осуществленная Картером серия акций весьма отрицательно повлияла на весь комплекс советско-американских отношений в политической, торгово-экономической, научно-технической, культурной и других областях. Наиболее важным было его решение отложить на неопределенный срок рассмотрение в сенате вопроса о ратификации договора об ОСВ-2, хотя в этом договоре США были заинтересованы не меньше, чем Советский Союз. Упорство обеих сторон вокруг афганского вопроса способствовало разжига­нию новой „холодной войны".

Резко возросли военные расходы обеих сторон. Администрация дважды увеличивала свой бюджетный запрос. В итоге прямые военные расходы США на 1981 год были запланированы на уровне 159 млрд. долларов. Это был беспрецедентный скачок в гонке вооружений в мирное время.

В 1980 году произошел заметный поворот в советской внешней поли­тике: приоритетными стали отношения СССР с Западной Европой, а советско-американские отношения стали отходить на второй план. Не слу­чайно Картер в середине года счел необходимым предупредить своих евро­пейских союзников против „ложных надежд на разрядку", пока советские войска находятся в Афганистане.

В течение года росло влияние Бжезинского на президента Картера. В соперничестве с ним госсекретарь Вэнс фактически потерпел поражение. В апреле 1980 года, не сумев убедить президента отказаться от провалившейся затем военно-диверсионной операции против Ирана, Вэнс ушел в отставку. Он пошел на шаг, который не предпринимали госсекретари США на протяжении последних 60 лет.

Внутриполитическое положение в США заметно осложнилось. Страна вступила в стадию очередного экономического спада в условиях высокой инфляции, массовой безработицы, энергетического кризиса и углубления других хронических социальных проблем. Неблагоприятно складывались дела и во внешнеэкономической области. Все попытки администрации Картера вьшравить экономическое положение страны оказались безрезуль­татными.

Все это, равно как и падение популярности самого Картера (в частности, из-за „бессилия" в деле освобождения американских заложников в Тегеране), определило, в конечном счете, крупное поражение президента и Демократической партии на выборах 4 ноября 1980 года. В итоге впервые почти за сто лет Белый дом покидал президент-демократ, пробывший там всего один срок. Демократы также впервые за последние 26 лет утратили большинство в сенате, а в палате представителей их серьезно потеснили республиканцы.

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ .

Афганистан: истерия в США нагнетается

Главным идеологом в антисоветских действиях Белого дома в связи с Афганистаном был Бжезинский. Из рассекреченных недавно в США документов Совета национальной безопасности видно, что в первые же дни он убедил Картера в том, что СССР формирует в этом важном регионе антиамериканскую „ось" в составе: СССР, Индия и Афганистан и что Вашингтону надо в этой связи срочно думать о создании антисоветской „оси" - США, Пакистан, Китай, Саудовская Аравия и Иран после примирения с ним (ни о каких подобных фантастических „осях" тогда, разумеется, и не думали).

Новый год начался с драматического телевизионного выступления 4 января президента Картера в связи с событиями в Афганистане. „В связи с советским вторжением, - заявил он, в частности, - я обратился к сенату США с просьбой отложить дальнейшее рассмотрение договора об ОСВ-2... Русские не должны недооценивать нашу решимость. Мы отложим открытие американских и советских консульств; большинство культурных и экономи­ческих обменов будет также отложено. Торговля с Советским Союзом будет строго ограничена". Далее он назвал еще ряд конкретных санкций в этом же направлении. Он заявил также, что США вместе с другими странами поставят военное снаряжение, продовольствие и другую помощь Пакистану, чтобы „он мог защитить свою самостоятельность и национальную безопас­ность от угроз с севера. США готовы оказать такую же помощь и другим странам в этом регионе".

Одновременно Картер посылает министра обороны Брауна в Пекин (5-9 января) для обсуждения возможных мер в связи с афганскими собы­тиями и усиления американо-китайского стратегического взаимодействия. Была достигнута договоренность „о сепаратных, но взаимно усиливающихся действиях" против СССР в Афганистане.

В выступлении 12 января и в интервью „Правде" 13 января Брежнев подверг критике выступление Картера, сделав особый упор на его решении отложить ратификацию договора об ОСВ-2.

20 января я вернулся в Вашингтон из Москвы. Советское руководство, естественно, было возмущено „чрезмерными" действиями Картера. Даже Брежнев, который после встречи в Вене был неплохо настроен в отношении него, в беседе со мной ругал Картера самыми последними словами. Он считал нашу акцию в Афганистане оправданной и не желал считаться с международной реакцией на это вторжение. Лишь Громыко немногословно и осторожно напутствовал меня: посмотрите, что можно сделать, чтобы наши отношения с Америкой совсем не развалились. Картер, добавил он, действует сейчас как рассерженный слон в посудной лавке.

Хотя я и был приучен к разным антисоветским акциям США, но по возвращении в Вашингтон был удивлен небывалым размахом разнузданной кампании. Особенно бросалась в глаза в этой антисоветской вакханалии одержимость президента. Сторонники развития отношений с СССР совсем приумолкли. В вашингтонских политических кругах, утверждали, будто СССР своим вторжением в Афганистан начал осуществлять некий широкий стратегический план против Америки, выходящий за рамки одного Афга­нистана. Геостратегические концепции - в основном Бжезинского - явно довлели в Вашингтоне над другими политическими и дипломатическими соображениями.

сугубо

460 доверительно

22 января я встретился с Вэнсом по его просьбе для „откровенного разговора" один на один. Госсекретарь был заметно возбужден и предельно откровенен.

Он выразил сожаление, что в советско-американских отношениях насту­пили „плохие времена". Если говорить откровенно, сказал Вэнс, то он всегда был одним из тех немногих в администрации, кто понимал важность этих от­ношений, и всегда стремился оберегать их от „разных экстремистов, которых, к сожалению, совсем немало в Вашингтоне". События вокруг Афганистана, случившиеся к тому же в худший - с внутриполитической точки зрения - предвыборный период, нанесли очень тяжелый удар по советско-американским отношениям и по политикам в США, кто последовательно их защищал.

Госсекретарь подчеркнул, что считает весьма важным не допустить пол­ного разрыва взаимоотношений между СССР и США, особенно в предвы­борной горячке. Нужно сохранить какой-то мост в наших отношениях в этот трудный период, пока положение не стабилизируется, отметил он. Таким мостом могли бы остаться сфера переговоров по вопросам, касающимся контроля над вооружениями, за исключением переговоров по Индийскому океану, которые сейчас не могут иметь место по „понятным причинам".

Я сказал Вэнсу, что разделяю его мнение о том, что наши отношения, к сожалению, сейчас находятся на низшей точке. Видимо, затевать в данный момент спор о том, кто больше виноват в этом, не имеет смысла. Надо совместно искать выход.

Вэнс затем перешел к вопросу, который, судя по всему, его особо интересовал. После некоторой паузы он спросил, могут ли они исходить из того, что СССР действительно не имеет планов нападения в дальнейшем на Иран или Пакистан, что могло бы, как и возможное нападение на Югославию, особенно в случае смерти Тито, поставить отношения между СССР и США на грань катастрофы. Он тут же оговорился, что сами США до последнего времени не верили в наличие таких намерений у правительства СССР. Однако ввод советских войск в Афганистан, в страну, не входящую в Варшавский Договор, сильно поколебал в администрации прежнюю уверенность в том, что у Москвы нет таких намерений.

Чувствовалось, что теория „дуги кризисов", выдвинутая Бжезинским, владела умами в администрации Картера. Даже Вэнс на какой-то момент, видимо, поддался ее влиянию.

Я прямо сказал Вэнсу, что могу сразу официально заверить, что у СССР нет никаких экспансионистских планов в отношении Пакистана, Ирана и других стран этого региона.

„Это относится и к Югославии?" - спросил Вэнс. Я твердо ответил, что у нас нет таких планов и в отношении Югославии. Добавил, что я только что вернулся из Москвы и могу со знанием дела и ответственно говорить по этому поводу.

Вэнс с заметным облегчением заметил, что для наших двух стран очень важно иметь ясное „взаимопонимание" по указанным вопросам. Чувство­валось, что он придавал всему этому большое значение. Из беседы с госсек­ретарем у меня создалось впечатление, что весь этот разговор был, скорее, его инициативой, а не президента. Вэнс стремился как-то предотвратить полный развал советско-американских отношений под влиянием эмоцио­нальной атмосферы в Белом доме. И видимо, Вэнсу стоило немало трудов получить санкцию Картера на такой разговор со мной. В то же время самого

ДЖ.КАРТЕР: КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 461

Картера, конечно же, интересовали наши намерения в отношении Пакистана, Ирана, а также Югославии. Как-никак, он, видимо, верил в „грандиозные советские замыслы".

„Доктрина Картера"

23 января Картер выступил с ежегодным посланием „О положении страны" на заседании конгресса, сосредоточив основное внимание на событиях вокруг Афганистана и курсе администрации в этой связи. Он оправдывал политику санкций в отношении Советского Союза; подтверждал свое намерение наращивать военную мощь США и их союзников; проводить активную дипломатию, чтобы „заставить любого агрессора заплатить дорогую цену за свои действия".

В послании Картер сделал также заявление, которое потом получило название „доктрины Картера", по поводу „рамок региональной безопас­ности". Он объявил: „Любая попытка внешних сил установить контроль в Персидском заливе будет рассматриваться как посягательство на важные интересы США, и такое посягательство будет отражено путем использо­вания всех необходимых средств, включая военную силу". Эти формулиров­ки Картера-Бжезинского фактически следовали образцу известной доктри­ны Трумэна 1947 года. Провозглашение „доктрины Картера" знаменовало собой, по существу, поворот мышления самого президента в пользу военной силы как главного элемента в отношениях с Советским Союзом.

Такая радикальная реакция администрации на события в Афганистане вызвала совершенно противоположную реакцию в Москве. Советские руководители были уверены, что Афганистан не является жизненно важным районом для США. И тем не менее реакция администрации была такова, как если бы в Вашингтоне именно так рассматривали Афганистан. Поскольку советское руководство в своих расчетах исходило из того, что оно не соби­рается угрожать важнейшим интересам США в районе Персидского залива, оно не склонно было серьезно воспринимать все объяснения администрации в оправдание „доктрины Картера" или антисоветских санкций. Больше того, оно считало их в значительной степени надуманными.

В Москве - я могу это засвидетельствовать - были убеждены, что афган­ские события (имеющие, по ее мнению, ограниченный, локальный характер) служили лишь удобным предлогом для Вашингтона, чтобы возобновить масштабную гонку вооружений, усилить американские позиции в Персид­ском заливе и на Ближнем Востоке, начать общее антисоветское наступ­ление. А это грозило окончательно разрушить процесс разрядки.

Никто никому не верил. Брежнев и его коллеги считали, что в формуле „сотрудничество или конфронтация" Картер умышленно сделал свой выбор в пользу последней. Сам же Картер был убежден, что вторжение в Афганистан и конфронтация - это осознанный выбор Москвы.

Громыко отклоняет предложение Вэнса о встрече

Вэнс хотя и осуждал вторжение в Афганистан, но все же явно стремился найти пути к ослаблению напряженности. В беседе со мной 2 февраля он поднял вопрос о возможной встрече министров иностранных дел обеих стран

сугубо

ДОВЕРИТЕЛЬНО

в ближайшее время. Я лично, сказал Вэнс, очень боюсь за будущее наших отношений. Вот почему считаю свою встречу с Громыко не только полезной, но и желательной. При этом упор должен быть сделан не на взаимные обвинения, а на перспективы решения проблем.

Я в принципе согласился с подходом Вэнса. Ведь под лежачий камень, как говорится, и вода не течет.

Вэнс просил информировать Москву о сделанном им предложении и срочно сообщить ответ. Однако через час он позвонил мне и сказал, что только что разговаривал' с президентом, который находился в Кэмп-Дэвиде. Последний выразил желание еще раз обсудить этот вопрос о встрече министров. Вэнс попросил не сообщать пока в Москву о сделанном им предложении. Короче, госсекретаря осадили.

Но он не отказывался от намерения продвинуть свою идею о встрече двух министров. Спустя неделю, 8 февраля, он сказал, что президент в принципе одобрил эту идею.

Вэнс передал мне личное письмо для Громыко, выразив надежду, что обмен письмами создаст необходимые предпосылки для их встречи в марте. Он, конечно, не знает, насколько успешной будет встреча с Громыко, но это - по его глубокому убеждению - единственный путь, который может привести „к спасению" советско-американских отношений. Президент Картер, по его словам, склоняется к этому же.

В сугубо доверительной форме он сказал, что согласен с Громыко, заявившим послу США в Москве, что Амин был негодяй, но он не был американским агентом. В этом он может - неофициально - дать мне слово.

В нашей беседе был затронут и китайский вопрос. В Москве, сказал Вэнс, в свете последнего решения администрации поставить китайцам некоторое военное оборудование „несмертоносного" характера (грузовики, станция приема передач с американских спутников и т. п.), видимо, пришли к выводу, что США отошли от своей ранее провозглашенной позиции „равноудаленности" от СССР и Китая в вопросе о военных поставках.

„Разве такой вывод неверен?" - спросил я и сослался на визит в Китай министра обороны Брауна.

Нет, в данном конкретном случае вывод правилен, признал госсекретарь. Соответствующее решение о поставках перечисленного оборудования было принято президентом в значительной степени под влиянием эмоций из-за афганских событий, хотя в администрации, как можно догадаться, сторонники такого решения имелись и до этих событий.

Согласившись далее с тем, что эмоции - плохой советчик в политике, Вэнс признал, что, к сожалению, ныне китайский фактор постоянно присутствует в разработках политики администрации в отношении СССР. Он утверждал, что сам не очень доверяет китайцам, которые ведут собственную игру. Вначале им было удобно идти вместе с СССР. Теперь - с США, чтобы модернизировать свою экономику. А затем они будут делать то, что нужно им, а не США или СССР.

Я, продолжал Вэнс, постоянно говорю об этом президенту. Он соглашается со мной, когда размышляет спокойно. Однако эмоции и советы других помощников, особенно в момент ухудшения советско-американских отношений, порождают у него колебания и побуждают уступать эмоциям.

ДЖ.КАРТЕР: .

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 463

Вэнс особо подчеркнул, что, пока он госсекретарь, Америка не будет поставлять оружие китайцам, которое можно было бы использовать против СССР. Его можно было понять и так, что на данном этапе он пользуется пока какой-то поддержкой президента в этом вопросе.

Однако военные и политические связи между США и Китаем продолжали активно развиваться в течение всего 1980 года (к тому времени и Вэнс ушел в отставку). Администрация (особенно Бжезинский) обсуждала с китайцами разные аспекты реакции на советское вторжение в Афганистан. В марте 1980 года США и Китай договорились „о взаимно усиливающихся действиях" против СССР в Афганистане. Об объявленной ранее стратеги­ческой концепции Картера о „равноудаленности" от СССР и Китая практически ничего не осталось.

Сдвиг Вашингтона в сторону расширения военных контактов с Китаем наносил серьезный удар по политике разрядки и делал советско-американскую конфронтацию более опасной.

Эмоциональное восприятие в Москве действий Картера вокруг Афганистана отразилось в ответном письме Громыко. В нем министр ясно дал понять, что советское руководство не видит сейчас целесообразности во встрече руководителей внешнеполитических ведомств ввиду очевидного намерения администрации выхватить из общего контекста двусторонних отношений лишь одну проблему (Афганистан). Дальнейший выбор пути за США, так заканчивалось письмо Громыко.

Вэнс был заметно обескуражен таким ответом. Ну, что же, будем ждать, куда нас заведут дальнейшие события, сказал он.

Через две недели Вэнс снова пригласил меня. Он сказал, что в течение последних дней несколько раз наедине беседовал с президентом об ухудше­нии советско-американских отношений. Если это будет продолжаться и дальше, то этим отношениям будет нанесен такой ущерб, что даже во время всего второго срока нахождения у власти Картера уже ничего нельзя будет исправить и весь этот второй срок неизбежно станет периодом конфрон­тации, а не сотрудничества с СССР.

Таков логический исход расширяющейся пропасти между ним и советским руководством.

Госсекретарь далее отметил, что президент после нескольких дней раз­мышлений пришел сам „к несколько необычному решению, отвечающему, по его мнению, необычной ситуации, сложившейся в отношениях с Москвой". По словам Вэнса, суть этого решения заключается в том, что президент просит Брежнева лично принять его посланца, который привезет с собой конфиденциальное послание. Таким доверенным лицом президента будет Шульман, советник госсекретаря по советско-американским делам. Он мог бы вылететь в ближайшие дни.

Надо сказать, что в беседе со мной на другой день Бжезинский, касаясь вопроса о посылке Картером Шульмана в Москву, заметил, что и он сам был в числе кандидатов, но было решено не делать этого, учитывая „его репу­тацию в глазах русских".

На вопрос, что нового должен сказать Шульман в Москве, Бжезинский ответил, что речь не идет „о больших сюрпризах", а лишь о поиске точек соприкосновения на ближайший период. Впрочем, добавил он, я не совсем уверен, что Шульман тот человек, который может провести такой важный обмен мнениями, поскольку он „не очень близок к президенту". Чувствовалось, что сам Бжезинский не одобрял эту поездку.

СУГУБО

ДОВЕРИТЕЛЬНО

Я также не был уверен в целесообразности подобного шага, ибо о чем конкретно мог договариваться в Москве Шульман, не пользовавшийся большим влиянием в Белом доме, если на самом высоком уровне и на уровне министров был полный тупик?

Так или иначе, затея с миссией Шульмана в Москву оказалась плохо продуманной и она не была осуществлена так, как это было задумано первоначально.

Бжезинский: президент готов начать поиск путей нормализации отношений

Хотя пропагандистская вакханалия вокруг Афганистана продолжалась в США, президент Картер, похоже, понимал, что не в его интересах вести предвыборную кампанию на крикливой антисоветской ноте (эту нишу уже заняли его оппоненты из республиканской партии).

Такой вывод напрашивался после беседы с Бжезинским, который пригласил (8 марта) меня на ужин к себе домой за городом. Он сказал, что президент Картер „в общих чертах" знает, о чем будет идти речь в этот вечер.

Бжезинский заявил, что президент хочет, чтобы отношения между нашими странами выправились. Он опасается, что нынешняя напряженность в этих отношениях может даже усилиться не только в период предвыборной кампании, но и в последующие четыре года, если Картер останется в Белом доме на повторный срок. Более того, негативное состояние наших отноше­ний может перехлестнуть и его четырехлетний период, захватив все 80-е годы. В конце концов, эти отношения должны, конечно, выровняться, ибо США и СССР вряд ли пойдут на прямой военный конфликт, но лет десять они потеряют, затратив к тому же огромные деньги на вооружения. Я согласился с ним в этом.

Бжезинский заявил далее, что президент готов исподволь, еще до окон­чания предвыборной кампании, начать поиск путей постепенной нормали­зации отношений. Главное - добиться приемлемого решения афганской проблемы.

Далее в течение двух часов мы обсуждали только эту тему. Бжезинский сказал, что пока высказывает „общие идеи" и не вдается в детали. В целом его высказывания представляли определенный интерес, отражая, видимо, ход мыслей в Белом доме и зондаж возможного компромисса по афганскому вопросу. Не исключено, что это были лишь собственные мысли Бжезин-ского. От госсекретаря Вэнса я их никогда не слышал.

Целям безопасности южных границ СССР, говорил Бжезинский, отвечал бы строгий нейтралитет Афганистана. Однако если Москва стремится создать из Афганистана коммунистическое государство и твердо решила сохранить Кармаля, который не пользуется поддержкой населения, то США будут и дальше выступать против этого.

Бжезинский достаточно четко сформулировал позицию администрации: США за нейтральный, дружественный Советскому Союзу Афганистан по типу Финляндии, но они решительно против превращения его во вторую Монголию.

США готовы дать гарантии невмешательства извне в дела Афганистана. Однако они хотели бы знать, в течение какого срока будут выведены

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ

советские войска: месяц, два или речь идет о годах. Почему бы СССР не согласиться на замену своих войск войсками дружественных СССР мусуль­манских государств типа Алжира, Сирии и т. п. В крайнем случае можно подумать даже о возможности сохранения права какого-то возврата совет­ских войск, если с территории Афганистана будет возникать угроза СССР.

Оглядываясь назад, следует сказать, что высказанные Бжезинским идеи могли бы послужить базой для серьезных переговоров по афганскому урегулированию, если бы тогдашнее советское руководство не поддержи­вало так упорно режим Кармаля; когда же Горбачев, значительно позже, отказался от него, то было уже поздно вести такого рода переговоры.

Бжезинский высказался также о гарантиях нейтралитета для Ирана и Пакистана. США, сказал он, готовы принять и соблюдать такой статус в виде негласной советско-американской договоренности, если сами эти страны заявят о своем нейтралитете. Однако США не готовы идти на совместные официальные гарантии такого нейтралитета. Во-первых, не следует создавать в мире впечатление о каком-то советско-американском кондоминиуме в этом районе. Во-вторых, такие совместные гарантии, если говорить откровенно, как бы выводят СССР с согласия США на берег Персидского залива, чего не было до сих пор.

Администрация Картера сама не ставила и не ставит вопрос о каких-то советских гарантиях безопасности путей доставки нефти из Персидского залива в западные страны (хотя пресса США и поднимает такой вопрос), продолжал он. Администрация полагается на общую ситуацию и на другие возможности, как, видимо, сделала бы это и сама советская сторона.

В целом в высказываниях моего собеседника по двум последним вопросам сквозило явное нежелание сделать эти вопросы предметом дипломатических переговоров, тем более с привлечением указанных госу­дарств, ибо это могло бы затруднить проводимую администрацией линию на наращивание военного присутствия США в Персидском заливе и Индийском океане, сбить антисоветский накал вокруг афганских событий. Бжезинский явно предпочитал конфиденциальный канал, что, в общем-то, было понятно.

Что же касается Китая, то Бжезинский сам признал, что администрация отошла от ранее провозглашенной ею политики „равноудаленности" от СССР и Китая в пользу сближения с Китаем. Мотивировал тем, что администрация, мол, неоднократно обращала внимание Москвы на то, что в США болезненно воспринимают использование кубинцев против американ­ских интересов в различных частях света. Москва, однако, полностью игнорировала эти обращения. Теперь администрация „решила аналогичным образом использовать китайцев".

Сказано все это было Бжезинским прямолинейно и достаточно откровенно. Мне нравилась эта черта его характера, хотя это и не всегда способствовало уравновешенному ходу бесед с ним.

Бжезинский говорил далее о необходимости поддержания контактов и проведения „прямого откровенного диалога" между Картером и советскими руководителями. Вместе с тем он выразил „личное мнение" (в противовес Вэнсу, хотя он и не упоминал его имени), что на данный момент встреча двух министров была бы малорезультативной, ибо нет еще точек соприкосновения в позициях сторон по афганскому вопросу. А неудачи такой встречи допустить никак нельзя. Надо заранее обеспечить „необходимый минимум" успеха.

От этой интересной беседы с Бжезинским у меня сложилось впечатле­ние, что помощник президента рассчитывал оказать давление на нас в

сугубо

466 доверительно

афганских делах. Но в то же время впервые как бы прощупывал возмож­ности урегулирования конфликта (к сожалению, Москва не реагировала на это, ни в чем не веря больше Картеру). Вместе с тем в Белом доме, видимо, начинали опасаться, не перебарщивает ли Картер в своей нынешней антисоветской риторике, которая создает у населения определенную тревогу в отношении конфронтации с СССР. А это было плохо для предвыборной кампании самого Картера. Соответственно заметно стало стремление администрации сохранить контакт и диалог с советским руководством, не рвать, а поддерживать „на плаву" канал связи с Москвой. Этому, судя по всему, администрация и сам президент придавали определенное значение. Не случайно к этому делу подключался то Вэнс, то Бжезинский.

В целом же создавалось довольно странное впечатление от двойст­венного поведения администрации: в контактах со мной ее представители выступали в роли лиц, озабоченных ухудшением наших отношений; пуб­лично же все действия администрации лишь разрывали эти отношения.

Так, Картер официально высказался за бойкот Олимпийских игр в 1980 году в Москве, призвав все американские компании и фирмы воздержаться от участия в делах, связанных с Олимпиадой.

В марте у меня состоялась еще одна продолжительная беседа с Вэнсом. Речь опять шла об ухудшающихся отношениях между США и СССР. В ходе достаточно пессимистических высказываний госсекретарь не скрывал, что у президента сейчас на первом плане явное желание „наказать СССР за Афганистан".

В целом из беседы было видно, что команда Картера-Бжезинского основательно „подрезала крылья" Вэнсу. Сыграли тут и мы свою роль, по существу, заблокировав его предложение о встрече министров. Вэнс говорил уже о более ограниченной цели: встрече министров в мае в Вене во время празднования 25-й годовщины подписания Государственного договора о восстановлении независимой и демократической Австрии.

Вылетаю в Москву для консультаций

В начале апреля меня вызвали в Москву для консультаций в связи с резким ухудшением советско-американских отношений из-за афганских событий.

В Москве я услышал две разные точки зрения на основной вопрос: почему президент Картер так бурно реагировал на ввод советских войск в Афганистан? Практически все в советском руководстве сходились во мнении, что Афганистан не является страной, жизненно важной для интере­сов США. Одни (меньшинство) поэтому считали, что сверхреакция США была прежде всего результатом личной „эмоциональной неустойчивости" самого Картера, который, дескать, из-за диссидентов и прав человека в СССР был готов еще до этого пойти на серьезное ухудшение межгосударст­венных отношений.

Другие (большинство) исходили из того, что в администрации в принципе взяла верх антисоветская линия Бжезинского, противников разрядки, кото­рая и повела за собой президента. Афганистан был лишь удобным предлогом.

Когда я заявил, что в Вашингтоне есть влиятельные и серьезные люди, которые действительно верят в наличие далеко идущих экспансионистских

ДЖ.КАРТЕР:

КОНЕЦ ПРОЦЕССА РАЗРЯДКИ 46 /

устремлений Советского Союза в районе Ближнего и Среднего Востока, вплоть до Индийского океана, то этот аргумент был воспринят как надуманный нашими противниками, так как в Москве не было и нет таких планов (в Москве действительно не было подобных замыслов, а раз так - такова была их логика - никто не мог ставить это под сомнение).

После горячего обсуждения в Кремле было решено продолжать доби­ваться разрядки там, где это можно, особенно на европейском направлении. Одновременно разоблачать курс администрации на подрыв разрядки. Что касается самого Афганистана, то было признано нереалистичным ожидать какой-либо конструктивной роли США в будущем политическом урегули­ровании в Афганистане, учитывая „нежелание" американского руководства считаться с интересами СССР на его южных границах.

Таким образом сверхъэмоциональная и конфронтационная оценка Вашингтоном советских намерений привела к не менее негативной оценке Москвой намерений США. А это наложило свой конфронтационный отпечаток на наши отношения на весь оставшийся период президентства Картера и даже после него.

Ни в коей степени не оправдывая тогдашнюю интервенционистскую политику советского руководства в Афганистане, надо в то же время признать, что, увязав практически все проблемы отношений с Советским Союзом с афганским вопросом, администрация Картера свела всю свою пропаганду и политику в отношении СССР к решению одного лишь этого вопроса, хотя, реально говоря, было трудно ожидать в тот момент скорого вывода советских войск из Афганистана.

Верил ли в возможность такого быстрого решения сам Картер? Я затрудняюсь ответить. Думаю, что, скорее, нет. Но по практическим предвы­борным соображениям подобная публичная позиция его вполне, видимо, устраивала.

Усиленные попытки администрации Картера сделать Афганистан глав­ным пробным камнем в отношениях с СССР не встретили фактически под­держки со стороны европейских союзников США. В Европе все меньше про­являли доверия к политическому лидерству Америки. 19 мая французский президент Жискар д'Эстен без всяких консультаций и даже уведомления Вашингтона встретился для бесед с Брежневым в Минске. В конце июня канцлер Шмидт посетил Москву, несмотря на недовольство, выраженное Картером. Начались переговоры на высшем уровне о расширении торговли между СССР, Францией, ФРГ, Италией, а также Японией. Короче, союзники США предпочитали поддерживать политику, разрядки. Озабоченный Картер выступил с новым публичным „предостережением" в адрес своих союзников против „ошибочной веры" в то, что они могут сохранять с СССР нормальные отношения, пока советские войска остаются в Афганистане.

Откровенные беседы с Вэнсом

Вскоре после моего возвращения в Вашингтон Вэнс пригласил меня к себе для неофициальной беседы за чашкой кофе. Естественным было желание госсекретаря узнать о настроениях в Москве от советского посла, который только что вернулся в Вашингтон после консультаций с руководством своей страны. Поэтому Вэнс сразу спросил, какой сейчас