Н. И. Егорова Военно-политическая интеграция стран Запада и реакция ссср

(1947—1953 гг.)

Несмотря на плюрализм современных интерпретаций холодной войны (от анализа идеологических, геополитических и социально-экономических факторов до цивилизационных)¹, ни одна из них не обходит такую важную составляющую послевоенной глобальной конфронтации между странами «Запада» и «Востока», как раскол Европы и мира на два военно-политических блока. В свою очередь, изучение процесса складывания и противостояния блоков, олицетворением которых являлись Организация Североатлантического договора (НАТО) и Организация Варшавского Договора (ОВД), самым тесным образом связано с военным измерением холодной войны, важными параметрами которого были представления противоборствующих сторон о внешних угрозах и их политика в области обеспечения национальной безопасности².

Определяющей вехой на пути политического и экономического раскола Европы считается принятие в 1947 г. западноевропейскими странами «плана Маршалла» и создание Москвой Информационного бюро коммунистических партий. Однако 1947 г. с полным правом можно также считать отправной точкой и в военно-политической консолидации стран Западной Европы в противовес «советской угрозе». На лондонской сессии Совета министров иностранных дел 1947 г. (25 ноября—15 декабря), которая закончилась провалом, т. к. США, Англия, Франция и СССР в очередной раз не пришли к соглашению относительно решения германского вопроса, состоялись неофициальные переговоры английского (Э. Бевин) и французского (Ж. Бидо) министров иностранных дел с государственным секретарем США Дж. Маршаллом, а также двусторонний обмен мнениями между высокопоставленными дипломатами Англии и Франции относительно «консолидации Запада» с включением Западной Германии³.

Главным инициатором создания западного союза выступал Бевин. Он, как и многие другие английские политические деятели, уже с конца войны возлагал особые надежды на превращение Западной Европы в независимую «третью силу», которая была бы способна противостоять СССР под эгидой Великобритании.

Что касается Бидо, то в конце декабря 1947 г. он высказывался в пользу совместного англо-французского предложения правительству Бельгии относительно заключения союзного договора по обеспечению безопасности. Французское внешнеполитическое ведомство полагало, что наилучшей моделью будет служить договор о взаимопомощи между Великобританией и Францией, который был подписан 4 марта 1947 г. в Дюнкерке. Однако, как показали дальнейшие события, «дюнкеркская формула», т. е. содержавшееся в англо-французском договоре положение о том, что он направлен против агрессии Германии, вызвала наибольшие разногласия в период начавшихся с января 1948 г. переговоров о заключении между западноевропейскими государствами договора о сотрудничестве и взаимопомощи.

В отличие от политики Англии и США, которые в своих зонах оккупации проводили политику, направленную на возрождение экономики Западной Германии и становление ее государственности⁴, Франция в первые послевоенные годы решительно противилась идее создания западногерманского государства. Поэтому, с точки зрения реализации планов консолидации Западной Европы, большое значение имело произошедшее в конце 1947 г. изменение негативной позиции Франции в отношении идеи создания самостоятельного западногерманского государства⁵.

Вместе с тем во Франции продолжали сохраняться опасения относительно существования «германской угрозы». Как писал известный французский политический деятель, «отец» европейской интеграции Ж. Монне (который в те годы являлся комиссаром «плана Маршалла», а затем стал председателем Парламентской ассамблеи Европейского объединения угля и стали) «конечно, в 1947 г. мы уже не собирались требовать расчленение бывшего рейха, однако, хоть и в разной степени, все слои общественного мнения, все государственные власти, равно как и частные интересы, поддерживали нашу дипломатию в ее усилиях задержать неминуемое возрождение Германии»⁶. Для Франции решение возникшей дилеммы — необходимость создания самостоятельного западногерманского государства в интересах укрепления обороны стран Запада и одновременно противодействие возрождению германского национализма и реваншизма — виделось на пути вовлечения Западной Германии в «строительство Европы» и ограничения ее свободы действий посредством участия в общеевропейских институтах, т. е. превращения Западной Германии в европейскую структуру. В дальнейшем этот изначальный подход сыграл свою роль в инициативах Франции 1950—1954 гг. по созданию европейской армии.

В целом же западная концепция безопасности конца 1940-х годов, исходившая из посылки об идеологической, политической и, возможно, военной угрозе со стороны СССР базировалась на трех основных принципах: создание сильной Европы в ходе ее политико-экономической стабилизации и развития процесса интеграции (в которой первоначально преобладала не экономическая, а военно-политическая доминанта); включение в западный блок сепаратного западногерманского государства; расширение американского присутствия на континенте. Что касается последнего пункта, то, излагая в секретном послании Дж. Маршаллу свою концепцию Западного союза, Э. Бевин подчеркивал, что обеспечение безопасности Западной Европы «может быть достигнуто только в сотрудничестве с Соединенными Штатами»⁷.

В отличие от идеи Ж. Бидо заключить отдельный союзный договор с Бельгией, Бевин предлагал многосторонний договор Англии и Франции с Бельгией, Голландией и Люксембургом (хотя и на основе «дюнкеркской формулы»), а вслед за формированием «прочного ядра» создать «систему западных демократий, включая Скандинавию, малые страны Европы, Францию, Италию, Грецию и, возможно, Португалию»⁸. Иными словами, он мыслил в категориях многостороннего союза. Правда, в качестве поборника идеи Европы как «третьей силы» Бевин еще питал надежды на лидерство Великобритании в создававшемся блоке западных держав.

Госдепартамент США в лице Дж. Маршалла, Хенриксона, директора Отдела по делам Европы, и Р. Ловетта, заместителя государственного секретаря, в общем, благожелательно отнесся к плану Бевина. Однако в ответной телеграмме было подчеркнуто, что американское внешнеполитическое ведомство не может не считаться с преобладающими настроениями, особенно в Конгрессе, в пользу того, что «Западная Германия должна полноценно участвовать в восстановлении Западной Европы». Более того, по мнению госдепартамента, предлагаемая «дюнкеркская формула» будущего договора, направленная против Германии, противоречила сложившемуся убеждению, что угроза находится намного восточнее. С точки зрения американской дипломатии, наилучшим образцом была бы модель договора о взаимной помощи, заключенного 2 октября 1947 г. в Рио-де-Жанейро между США и 20 государствами Латинской Америки. При этом даже отмечалась возможность включить в будущую европейскую систему безопасности страны Восточной Европы и СССР⁹.

Программные выступления Э. Бевина 20 и 22 января 1948 г. (в британском парламенте и в Гарварде) положили начало серии переговоров в течение февраля—марта с Францией и странами Бенилюкса о создании западного союза. Камнем преткновения всего переговорного процесса была проблема включения в текст договора формулировки о том, что союз будет направлен против агрессии со стороны Германии. Ведь главной целью политической и военной консолидации стран Западной Европы являлось противодействие идеологической, политической и потенциальной военной агрессии Советского Союза¹⁰. Наиболее критическую позицию в отношении «дюнкеркской формулы» занимал премьер-министр и министр иностранных дел Бельгии П. Спаак. Он считал, что использование германской угрозы как «ширмы» против угрозы со стороны России является неработающей идеей¹¹. Прохладно относились к этому пункту будущего договора, равно как и к упоминавшимся в позитивном ключе инициаторами переговоров англо-советскому 1942 г. и франко-советскому 1944 г. договорам, и другие страны Бенилюкса. Но чтобы избежать обвинений нового союза в «политической консолидации, направленной главным образом против России», они предлагали расширить экономическую статью договора, акцентировав его направленность на экономическую реконструкцию Европы¹².

Противоположную позицию занимало правительство Франции, возражавшее против тех вариантов проекта договора, в которых Германия упоминалась в позитивном ключе. Причиной беспокойства Франции были как антигерманские настроения в общественном мнении страны, так и опасение спровоцировать СССР на денонсацию франко-советского договора о дружбе и взаимопомощи. В Форин Оффис также придерживались точки зрения, что если исключить из договора упоминание Германии, то это вызовет ненужные осложнения во взаимоотношениях с Советским Союзом и будет идти вразрез с настроениями английской общественности, все еще опасавшейся германской угрозы¹³. В конечном итоге после длительных дискуссий¹⁴ заявление о намерении противодействовать возможному возобновлению германской агрессии было внесено в преамбулу Брюссельского договора, подписанного 17 марта 1948 г. Англией, Францией, Бельгией, Нидерландами и Люксембургом.

Однако этот тактический ход не мог повлиять на негативную реакцию советского правительства, которое рассматривало Брюссельскую конференцию во взаимосвязи с проходившем в Лондоне (23 февраля — 1 июня 1948 гг.) сепаратным совещанием США, Англии и Франции по германскому вопросу. В коммюнике совещания от 6 марта, принятом по завершении работы его первого этапа, прямо говорилось о необходимости тесного сотрудничества в сфере экономики между возрожденной Германией и странами западного союза. Поэтому в опубликованной в газете «Правда» статье «Западный союз и конференция в Брюсселе» подчеркивалось, что брюссельские переговоры были лишь прикрытием решений трехстороннего совещания в Лондоне о включении Западной Германии в создаваемый при закулисном участии США военно-политический блок¹⁵.

Для экспертов советского Министерства иностранных дел формальное упоминание в преамбуле Брюссельского договора возможности германской агрессии при сравнении с основной статьей, где речь шла об отпоре вооруженной агрессии в Европе вообще, служило основанием для подтверждения сложившегося в советском руководстве мнения, что договор представляет собой военный союз, направленный, прежде всего, против СССР и стран народной демократии¹⁶.

Оценивая советскую реакцию на начавшийся процесс консолидации западного блока, следует иметь в виду следующие принципиальные моменты. И. В. Сталин и другие советские лидеры всегда подозрительно относились к многосторонним союзам и блокам иностранных государств, опасаясь капиталистического окружения СССР. Послевоенная сталинская концепция безопасности базировалась на создании по периметру советских границ «пояса безопасности» из дружественных Советскому Союзу государств, прежде всего европейских. Что касается организационной структуры европейской безопасности, то внутри обозначившегося уже на исходе Второй мировой войны восточного блока она реализовывалась Кремлем посредством создания системы двусторонних договоров между государствами Восточной Европы и между ними и СССР¹⁷. Однако Сталин не исключал возможность подписания двусторонних союзов со странами Запада, которые также могли бы составить важную часть послевоенной системы европейской безопасности. При подписании союзного договора с Польшей 21 апреля 1945 г. Сталин, по свидетельству Ю. Циранкевича, которое польский лидер привел на совещании в Варшаве в 1955 г., заметил: «Теперь можно с уверенностью сказать, что немецкая агрессия осаждена с востока. Несомненно, что если этот барьер с востока будет дополнен барьером с запада, т. е. союзом наших стран с нашими союзниками на западе, то можно смело сказать, что немецкая агрессия будет обуздана и ей нелегко будет разгуляться»¹⁸.

В сталинскую концепцию европейской безопасности на основе создания системы двусторонних договоров вписывались и двусторонние договоры между западными державами. В беседе Сталина с Бевином 19 декабря 1945 г., состоявшейся во время Московского совещания министров иностранных дел четырех держав, последний коснулся вопроса о западном блоке. Бевин объяснил, что Великобритания должна иметь какие-то соглашения о безопасности с Францией и другими соседними государствами, наподобие тех договоров, что уже заключил Советский Союз с восточноевропейскими странами и против которых английское правительство не имеет возражений. На ремарку Бевина, что английское правительство не собирается ничего предпринимать без согласования с СССР и в противовес его интересам, советский лидер ответил: «Я вам верю»¹⁹. В духе позитивного отношения к двусторонним договорам западноевропейских держав о безопасности на континенте²⁰ было оценено в Москве и дюнкеркское соглашение Англии и Франции (хотя западные исследователи обращают внимание на наличие антисоветского элемента в этом договоре и рассматривают его как часть усилий Бевина по созданию западноевропейской системы обороны²¹). Более того, 27—28 марта 1947 г. в Москве состоялись дипломатические переговоры на уровне МИДа и посольства Великобритании о пересмотре англо-советского договора 1942 г., которые завершились безрезультатно. Как разъяснил Сталин на встрече с представителями делегации лейбористской партии 14 октября 1947 г., предлагая «отремонтировать» советско-английский договор, СССР руководствовался желанием придать ему ту же форму, что и договору Англии с Францией, освободив его от прямой связи с прошедшей войной и осовременив²².

Наличие в двусторонних договорах статьи о предотвращении агрессии со стороны Германии было одним из главных элементов в сталинской схеме обеспечения европейской безопасности. Таким образом, с одной стороны, учитывался синдром германской угрозы в общественном мнении европейских народов, пострадавших от гитлеровского нашествия, а с другой стороны, с помощью предоставления гарантий безопасности от германской угрозы цементировалась соцсистема в странах Восточной Европы.

Но нельзя не отметить, что подобно английским и французским политикам, которые придавали большое значение «дюнкеркской формуле», чтобы не спровоцировать СССР, кремлевские лидеры также внимательно относились к формулировкам в текстах договоров, заключаемых с восточноевропейскими союзниками и между ними.

В период с октября 1947 г. по январь 1948 г., т. е. когда согласовывались и заключались ряд договоров между странами Восточной Европы, в соответствующих статьях говорилось о взаимопомощи против «любой агрессии, а не только агрессии Германии»²³, что отражало происходившее ухудшение отношений между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции. Однако в конце февраля 1948 г., когда Англия, Франция и страны Бенилюкса перешли к активным действиям по созданию западного союза, сталинское руководство решило вернуться к прежней формулировке в последующих договорах восточноевропейских стран и между ними и СССР. Теперь речь шла только о возможности возобновления агрессии со стороны Германии и союзных с ней государств.

Главные причины возврата к прежней формулировке хорошо раскрыты в материалах встречи в Кремле советского партийно-правительственного руководства с представителями Болгарии и Югославии 10 февраля 1948 г. Во время этой трехсторонней встречи И. В. Сталин и В. М. Молотов обрушились с резкой критикой на Г. Димитрова за его интервью иностранным журналистам 17 января 1948 г. о перспективах федерации восточноевропейских стран и создании таможенного союза. Помимо недовольства тем, что действия лидеров Болгарии и Югославии в столь важных вопросах не были согласованы с Москвой, советское руководство опасалось дать западным державам предлог для оправдания их собственных шагов в направлении политической и военной интеграции Западной Европы, носившей антисоветский характер²⁴.

Однако остановить процесс консолидации западного блока было практически очень сложно, тем более что произошедший в феврале 1948 г. коммунистический переворот в Чехословакии, а также опасения, что подобные события могут иметь место в Финляндии и особенно в Италии, в свете приближающихся парламентских выборов сыграли важную роль в минимизации разногласий потенциальных участников западного союза при выработке проекта Брюссельского пакта. В американской прессе ситуация, сложившаяся в Европе, использовалась для активизации обработки общественного мнения в пользу поддержки Соединенными Штатами усилий западноевропейских стран по противодействию «советской угрозе». Об этом же собирался говорить Дж. Маршалл на открытии 16 марта слушаний в сенате относительно закона о всеобщей воинской повинности²⁵.

В целом, как об этом было сказано в заявлении Г. Трумэна от 17 марта 1948 г., США не только поддержали Брюссельский договор, но и были готовы оказать военную помощь западноевропейским странам.

Обострение ситуации в Берлине в связи с подготовкой в западных зонах сепаратной денежной реформы и требованием советской военной администрации соблюдать четырехстороннее соглашение по Германии, активизировали призывы участников западного союза к США решить, «какую военную помощь они могут оказать европейским странам»²⁶. Одновременно участники Западного союза были готовы начать с Вашингтоном переговоры о дальнейших шагах в области укрепления обороны стран Запада, создав с этой целью Консультативный совет, а также в соответствии со статьями Брюссельского пакта Постоянный военный комитет. В послании Дж. Маршаллу от Бевина и Бидо, согласованном с министрами иностранных дел стран Бенилюкса на апрельской встрече в Париже, подчеркивалось: «Несмотря на трудности, с которыми сталкивается американская администрация, мы настоятельно обращаем Ваше внимание на то, что, если мы не хотим упустить благоприятную возможность и не хотим придать новый импульс делу коммунизма, необходимо незамедлительно начать переговоры в соответствии с имеющимися намерениями правительства Соединенных Штатов»²⁷.

Вашингтон не мог не откликнуться на западноевропейские инициативы, тем более что они уже обсуждались и совпадали с американской концепцией европейской безопасности — создание экономически сильной и сплоченной Европы для противодействия «советской угрозе» — и доктриной «сдерживания» коммунизма.

Не останавливаясь на деталях подготовки вашингтонских переговоров о формировании широкого западного военно-политического блока с участием США и Канады, а также с включением в него скандинавских стран и Италии, отметим, что официальные переговоры в Вашингтоне с пятью участниками Брюссельского пакта начались 6 июля 1948 г., т. е. в разгар Берлинского кризиса (1948—1949 гг.). При выборе подходящего момента для переговоров во внимание принимались два главных момента: резолюция американского сенатора А. Ванденберга и советский фактор. Что касается последнего, то инициаторы переговоров преждевременно не хотели вызвать нежелательную реакцию со стороны СССР.

Одобрение в сенате конгресса США 11 июня 1948 г. резолюции № 239, предложенной А. Ванденбергом, согласно которой Соединенные Штаты могли участвовать в военно-политических союзах в мирное время, не только означало окончательный разрыв с одним из самых главных принципов американской политики изоляционизма в отношении Европы, но и открывало дорогу полномасштабным переговорам о создании многостороннего североатлантического блока. На встрече Маршалла с представителем английского Форин Оффиса О. Фрэнком 14 июня государственный секретарь США отметил, что принятие резолюции Ванденберга «расчистило путь к тому, чтобы начать переговоры по военным вопросам»²⁸. Открывая вашингтонские переговоры, другой активный сторонник Североатлантического союза Р. Ловетт оценил резолюцию Ванденберга как основу американского подхода к «проблемам взаимной безопасности» и обороны Западной Европы.

Однако военные аспекты переговоров, прежде всего касавшиеся степени американского участия в случае вооруженного конфликта в Европе, были наиболее трудными для согласования. Ссылаясь на особенности конституции США, по которой объявление войны являлось прерогативой конгресса, а не президента, американская сторона уделяла большое внимание вопросу об оказании европейскими участниками будущего союза отпора агрессии собственными силами и пыталась ограничить свое участие лишь поставками вооружений (наподобие ленд-лиза). В то же время, Франция и Бельгия также не изъявляли желания посылать свои войска в случае, если жертвой агрессии станут Соединенные Штаты²⁹.

Обстановка повышенной секретности, в которой происходили переговоры (были наложены ограничения на записи заседаний, обмен телеграммами, исключались телефонные переговоры представителей европейских государств со своими внешнеполитическими ведомствами и т. д.), диктовалась, как уже отмечалось, опасениями спровоцировать жесткий ответ СССР, но учитывалась и предвыборная президентская кампания в США—стремление Г. Трумэна избежать потери голосов избирателей, настроенных произоляционистски. Однако Москва была информирована о содержании переговоров. Как следует из отчета о первом дне вашингтонских переговоров, среди присутствовавших английских дипломатов находился и Д. Маклейн³⁰, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки», которая по идейным соображениям сотрудничала с советской разведкой. Через него, а затем и К. Кэрнкросса, работавшего в министерстве обороны Великобритании, советское руководство имело полное представление обо всех мероприятиях по созданию НАТО, а также о ее структурах и финансовых делах³¹. Кроме того в конце августа—начале сентября 1948 г. в американские газеты просочилось довольно большое количество информации о подготовке Североатлантического союза. Госдепартаментом США было проведено тщательное расследование утечки секретных сведений (под подозрением находились сотрудники бельгийского посольства), но оно оказалось безрезультатным³².

С самого начала на заседаниях в Вашингтоне большое внимание уделялось толкованию «советской угрозы». Исходя из общего постулата, что советской системе присуща тенденция к мировой экспансии, всеми участниками переговорного процесса отмечались, с одной стороны, потенциальная возможность военной агрессии Советского Союза, а с другой — опасность подрывной коммунистической деятельности на территории стран североатлантического региона, т. е. идеологический аспект «угрозы» (об этом говорилось в выступлениях Ж. Боннэ, Р. Ловетта, Ч. Болена и др.)³³. Таким образом, консолидация атлантического сообщества, по мысли его творцов, должна была прежде всего покончить с чувством незащищенности западного общества, опасавшегося угрозы с Востока, и не дать СССР возможности использовать «страх» перед его военной мощью «как оружие»³⁴.

Примечательно, что, отрицая наличие у Советского Союза планов военного завоевания Западной Европы ввиду необходимости восстановления разрушенной войной экономики, Дж. Кеннан, принимавший участие в переговорах как глава отдела внешнеполитического планирования госдепартамента, придавал важное значение именно идеологической угрозе. Однако, заявляя, что Запад может выиграть «эту холодную войну» (т. е. борьбу идей), он уповал на военную силу и оборонительные союзы³⁵. При этом Кеннан выступал против того, чтобы «советская угроза» становилась единственным обоснованием создания атлантического сообщества. Помимо военных факторов в качестве причин создания союза он называл общность интересов и традиционных исторических связей государств, расположенных в Северной Атлантике³⁶. В дальнейшем эти формулировки использовались в качестве контраргументов в ответах западных держав на советскую характеристику НАТО как агрессивного блока.

Судя по документам, секретные вашингтонские переговоры проходили отнюдь не гладко³⁷. Разногласия возникали не только по поводу непосредственного участия американских войск в случае вооруженного конфликта в Европе. Дискуссии касались и таких принципиальных вопросов, как состав нового союза (США настаивали на приеме всех скандинавских стран, начиная с Исландии, а также на включении Португалии, Испании, Ирландии и даже Австрии), но и судьба Брюссельского пакта. Позиция представителя госдепартамента США сводилась к тому, чтобы создаваемый многосторонний союз поглотил Брюссельский пакт. Французский представитель Ж. Боннэ, напротив, занимал прямо противоположную позицию, предлагая усилить Брюссельский пакт за счет включения туда США, Канады, Исландии и Гренландии. Страны Бенилюкса полагали, что Североатлантический союз дополнит Брюссельский пакт. Великобритания же последовательно отстаивала точку зрения о необходимости существования двух военно-политических союзов.

Обращаясь к Э. Бевину за подтверждением его указаний английской делегации, присутствовавший на переговорах помощник министра иностранных дел Г. Джебб писал: «Вы полагаете, что в настоящее время нашей линией поведения должна быть не просто поддержка предлагаемого Атлантического пакта, но нам необходимо сказать американцам, что должны быть две отдельные организации:

а) Организация стран Брюссельского договора, которой США должны гарантировать поддержку (в случае агрессии. — Н. Е.);

б) Атлантический пакт в том составе, который сейчас рассматривается, т. е. США, Канада, Великобритания, Франция и столько западноевропейских демократий, сколько намерено вступить, возможно исключая Швецию и Италию»³⁸.

Джебб предлагал включить Италию, наряду с Грецией, Турцией, Англией и Францией, в Средиземноморский или Средневосточный пакт, в который также вошли бы Сирия, Ливан и Египет. Идея Средиземноморского пакта не получила практического воплощения и была реанимирована в 1951 г. в планах создания Средневосточного командования, тесно связанного с НАТО.

В целом Лондону, несмотря на давление США, удалось отстоять точку зрения, что Атлантический пакт станет отдельным инструментом в обороне Западной Европы. Тем более что уже были предприняты первые шаги в реализации оборонительных планов Западного союза. Так, к началу сентября 1948 г. Англия поставила Франции 60 военных самолетов³⁹, а со стороны США, которые принимали участие в заседаниях военного комитета Западного союза, его членам, прежде всего Великобритании, была обещана военная материально-техническая помощь.

Что касается расхождения во мнениях относительно потенциальных участников Североатланического блока (помимо тех стран, которые вели переговоры), то наиболее сложную проблему представляла Италия. Она не принадлежала к Североатлантическому региону и имела ряд ограничений по мирному договору 1947 г., в том числе на строительство новых военных баз на ее территории, общую численность вооруженных сил, разработку атомных и некоторых других видов вооружений. Однако Италия была крайне важна для нового союза с точки зрения геостратегии, а также сохранения ее в орбите западного влияния. В итоге 29 марта 1949 г. Италия приняла приглашение присоединиться к НАТО. Членство Турции, Испании и Западной Германии было сочтено преждевременным, поскольку многие страны могли возражать против этого.

Среди тех государств, которые 4 апреля 1949 г. подписали Североатлантический договор, были два представителя Западного полушария — США и Канада — и 10 западноевропейских государств: Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Исландия, Норвегия, Дания, Италия, Португалия.

Вопреки ожиданиям создателей НАТО, которые предполагали, что реакция Советского Союза будет очень резкой, Советское правительство в официальном порядке ограничилось «Заявлением Министерства иностранных дел» от 29 января 1949 г. и «Меморандумом Советского правительства» от 31 марта 1949 г.⁴⁰ Избранная советским руководством форма реакции на подготовку и создание НАТО в традиционном ключе пропагандистских разоблачений и предупреждений о последствиях агрессивной политики империализма была обусловлена рядом соображений. Прежде всего, это диктовалось присущей Сталину и его соратникам установкой о том, что нельзя проявлять перед противником своей тревоги или растерянности. Именно в этом ключе заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко формулировал свои предложения В. М. Молотову относительно статьи или заявления СССР в ответ на опубликованное в январе 1949 г. заявление госдепартамента США «Строим мир. Коллективная безопасность в Североатлантическом регионе». «Статья должна быть написана в твердом, но спокойном тоне. Нужно избежать (подчеркнуто Молотовым. — Н. Е.), чтобы она могла быть расценена за рубежом как знак проявления тревоги Советского Союза», — заключал свой меморандум Громыко⁴¹.

Кроме того, имея в своем распоряжении донесения разведки о ходе переговоров, разногласиях среди участников будущего альянса по ряду вопросов (особенно военных), в Кремле отдавали себе отчет в том, что новый многосторонний союз являлся на первых порах политическим объединением, а не военным блоком.

Наконец, существовал еще один, весьма весомый фактор, объясняющий, почему Сталин не приступил к созданию многостороннего блока наподобие НАТО. Данным фактором оперировали западные, а не советские аналитики, но его следует иметь в виду, обращаясь к предыстории Организации Варшавского Договора. Это наличие системы договоров СССР с восточноевропейскими странами и между ними, включавших военные статьи, в соответствии с которыми функционировал институт советских военных советников, осуществлялась стандартизация вооружений союзников и с мая 1951 г. стали проводиться совместные боевые учения. В английском министерстве иностранных дел, пытаясь найти наиболее весомые контраргументы против обвинений советского руководства, что вступление Великобритании в Североатлантический пакт является нарушением советско-английского договора 1942 г., делали акцент на том, что «...советское правительство само создает военную коалицию в Восточной Европе» и что, несмотря на ее номинальную направленность против Германии или ассоциированной с ней державы, заявления лидеров стран—сателлитов СССР, а также события двух последних лет «не оставляют сомнений в том, что вся система фактически направлена против западных держав»⁴².

Позднее эта точка зрения Форин Оффис, с которой солидаризировались американские дипломаты и военные, стала активно использоваться в дебатах о включении Западной Германии в НАТО. Вместе с тем западное представление о степени военной консолидации восточного блока было весьма преувеличенным, поскольку, несмотря на наличие советских военных советников в странах «народных демократий», стандартизацию вооружений по советским образцам, подготовку командного состава в советских военных академиях, не существовало единой военной организационной структуры. Кроме того, опытные военные кадры были уничтожены вследствие репрессий 1948—1949 гг., а военная промышленность стран Восточной Европы находилась в начальной стадии реконструкции. И вплоть до 1951 г. Сталин не ставил перед политическим и военным руководством восточноевропейских стран более широких задач укрепления обороны восточного блока.

В то же время, стратегическая угроза НАТО отнюдь не сбрасывалась со счетов в Советском Союзе. В выступлении Громыко 13 апреля 1949 г. в ООН, в котором он разоблачал агрессивный характер Североатлантического блока, немало говорилось о военных базах иностранных государств по периметру советских границ. Эта угроза национальной безопасности СССР действительно волновала советское руководство. В дальнейшем в МИДе и других ведомствах тщательно собиралась информация о военных базах НАТО вокруг территории Советского Союза и Советское правительство пыталось включить вопрос о военных базах США и других стран в повестку дня многих международных встреч⁴³.

По мере того как с начала 1950-х годов развивались события в Европе и на Дальнем Востоке, в советских оценках НАТО усиливался акцент на ее стратегической угрозе. Война в Корее, спровоцированная вооруженной агрессией северокорейских войск 25 июня 1950 г., послужила катализатором таких принципиально важных по своим последствиям для Европы процессов, как принятие взаимосвязанных решений о дальнейшем укреплении системы коллективной безопасности стран Запада с участием Западной Германии (получившей в 1948 г. государственный статус), создании европейской армии и объединенных вооруженных сил НАТО. Происходившая милитаризация западного блока требовала более активных действий сталинского руководства, чем пропагандистская риторика и развертывание широкой кампании «мирного наступления», через активизацию движения сторонников мира.

В начале 1950-х годов центральной проблемой европейской безопасности по-прежнему оставалось неопределенное будущее Германии и полярное отношение сторон в холодной войне к возрождению ее военного потенциала. Можно согласиться с существующей в российской историографии точкой зрения, что Сталин и другие советские лидеры не опасались непосредственной угрозы агрессии со стороны Западной Германии⁴⁴. Однако отсюда не следует, что «германская угроза» вообще была политическим блефом.

Для оценки реальности германской угрозы в восприятии советского руководства, конечно, нельзя сбрасывать со счета воспоминания о недавней войне, но в начале 1950-х годов германская угроза воспринималась не сама по себе, а как важная составляющая усиления военно-экономического потенциала западного блока через экономическую и военную интеграцию стран Западной Европы, расширение его стратегических границ и рост влияния США на Европейском континенте. В восприятии Кремля угроза НАТО и германская угроза оказались тесно взаимосвязаны.

9 мая 1950 г., в преддверии совещания министров иностранных дел США, Англии и Франции по вопросу о будущем Германии, глава французского внешнеполитического ведомства Р. Шуман от имени своего правительства выступил с предложением о слиянии французского и германского производства и распределения угля и стали, и о создании Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), открытого для присоединения других стран Европы. Однако подлинным творцом этого проекта являлся Ж. Монне, который не только рассматривал его в качестве «фермента европейского единства»⁴⁵, но и полагал, как он сообщал об этом в письме канцлеру ФРГ К. Аденауэру накануне открытия совещания в Лондоне 10 мая, что главный смысл французской инициативы имел политический подтекст: контроль за производством тех отраслей промышленности, от которых зависело ведение современной войны, чтобы предотвратить их эволюцию в опасную сторону военных приготовлений⁴⁶. Подписание 18 апреля 1951 г. 6 европейскими странами (Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами, Францией и ФРГ) Договора о создании ЕОУС заложило основы европейской экономической интеграции и в целом обеспечивало привлечение экономического потенциала Западной Германии к укреплению обороны Запада, в то время как военные аспекты германского вопроса находились в стадии переговоров. Естественно, что в контексте франко-германского примирения одновременно решались острые вопросы экономической конкуренции двух стран и устранялось напряженность во франко-германских отношениях, связанная с вопросом Саара и управления Руром.

Следует подчеркнуть, что советское руководство, начиная с первых мероприятий европейских стран по военно-политической и экономической интеграции, рассматривало эти инициативы сквозь призму политической и экономической экспансии США⁴⁷. В одной из аналитических записок МИДа, посвященной Совету Европы (который был создан 5 мая 1949 г.) говорилось, что помимо цели вовлечения Западной Германии через этот «гражданский орган» в политику Западного союза и НАТО его задачей также является с помощью пропаганды «об «общеевропейской» и «сверхнациональной» интеграции замаскировать империалистическую колонизацию Западной Европы и уничтожить национальный суверенитет независимых европейских стран в целях осуществления англо-американских планов господства». На основании подобной трактовки западноевропейской интеграции делался вывод, что, потерпев неудачу с использованием Совета Европы в указанных целях, США инспирировали выдвижение ряда «отраслевых» планов: «плана Шумана», а также других планов по объединению сельскохозяйственных и транспортных ресурсов стран Европы, и «плана Плевена» (о котором речь пойдет ниже).

В то же время в одном из первых аналитических документов МИДа относительно ЕОУС не была обойдена вниманием экономическая сторона его создания, в частности, указывалось на желание Франции сохранить за собой ведущую роль на континенте и ослабить опасность экономической конкуренции со стороны Западной Германии. Но в обстановке обострения отношений с Западом и отрицательного отношения к процессу европейской интеграции со стороны советского руководства акцент в оценке многофункционального плана ЕОУС был сделан (по прямому указанию Молотова) на его направленности на восстановление военно-промышленного потенциала Западной Германии и ее ремилитаризацию⁴⁸.

Официальная позиция Советского правительства по вопросу о ЕОУС была изложена 22 октября 1950 г. в Пражском заявлении министров иностранных дел СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии и ГДР. В документе подчеркивалось, что создание ЕОУС имело целью возрождение военно-промышленного потенциала Западной Германии «в целях подготовки новой войны в Европе и приспособления западногерманской экономики к планам англо-американского военного блока»⁴⁹. Тем более, что к этому времени уже были известны далеко идущие решения встречи министров иностранных дел США, Англии и Франции, состоявшейся в Нью-Йорке в сентябре 1950 г. о ремилитаризации Западной Германии и интеграции ее вооруженных сил в систему обороны Запада.

Те же оценки ЕОУС были повторены в нотах правительству Франции от 20 января, 11 сентября и 19 октября 1951 г., хотя к этому времени главное беспокойство Кремля вызывала новая инициатива французского правительства, прямо связанная с военными аспектами германской проблемы.

План французского премьер министра Р. Плевена, который был изложен в его декларации, зачитанной в октябре 1950 г. в Национальном собрании Франции, был разработан все тем же Ж. Монне⁵⁰ с учетом как решительных возражений французской общественности против возрождения вермахта, так и позиции самого канцлера Аденауэра, не желавшего ремилитаризации Западной Германии путем создания национальных вооруженных сил и предпочитавшего включение немецкого военного контингента в европейскую армию⁵¹. Суть «плана Плевена» сводилась к созданию европейской армии (строившейся на основе опыта наднациональных организационных структур ЕОУС) под единым европейским командованием, с едиными органами и бюджетом⁵².

Начавшиеся с февраля 1951 г. официальные переговоры Франции и стран Бенилюкса о создании европейской армии (Великобритания отказалась участвовать в ЕОС, хотя именно по инициативе У. Черчилля Консультативная ассамблея Совета Европы 11 августа 1950 г. приняла резолюцию о необходимости создания европейской армии) отразили неготовность европейских правительств, в том числе политических сил в самой Франции⁵³, к подчинению и контролю со стороны административных и финансовых органов ЕОС. Лишь после переговоров на уровне министров иностранных дел и нажима Соединенных Штатов, предупредивших, что обструкция переговоров о ЕОС может повлечь за собой прекращение американской финансовой и военной помощи Европе, договор о ЕОС был подписан в Париже 27 мая 1952 г.

Но первоначально «план Плевена» не вызвал энтузиазма не только у английского правительства, но и у американской администрации. 24 октября Д. Ачесон заявил, что приветствует инициативу Франции, однако ее следует изучить. США потребовался почти год, чтобы к сентябрю 1951 г. прийти к окончательному решению о поддержке курса на создание европейской армии⁵⁴. Изначальная причина, по которой английское правительство также первоначально оценило предложение Франции о создании европейской армии как малопривлекательное, состояло в опасении, что это вызовет задержку в создании вооруженных сил НАТО с участием Западной Германии⁵⁵.

Весьма показательной с точки зрения разногласий членов НАТО относительно включения Западной Германии в Североатлантический блок, а также внешнеполитических приоритетов (с учетом вовлечения США в войну в Корее) явилась сессия Совета НАТО, проходившая в октябре—ноябре 1950 г. в Нью-Йорке. В серии выступлений западноевропейских делегатов говорилось, что, несмотря на события в Корее, главная угроза Западу, по-прежнему, находилась в Европе и американское общественное мнение, как подчеркивали английский премьер-министр К. Эттли и глава Форин Оффис Э. Бевин, должно понять, что западноевропейские державы не могут быть глубоко втянуты в дела Дальнего Востока, поскольку именно на это рассчитывало советское руководство⁵⁶. Начиная с К. Аденауэра, заявлявшего, что Корея является генеральной репетицией и что Сталин имеет подобный план в отношении Германии, такие же идеи по-разному высказывали и другие европейские лидеры, в том числе французы⁵⁷.

Взаимосвязь войны в Корее и германского вопроса действительно существовала в умах советского руководства, но совсем в ином плане, чем это представляли в западных правительственных кругах. В советском МИДе считали, что корейская война не только оказала воздействие «на переход к открытой ремилитаризации Западной Германии», но и создала благоприятные условия «для организации активной борьбы против ремилитаризации и за объединение Германии»⁵⁸. Одним из дипломатических шагов, предпринятых СССР для достижения этой цели, было предложение Москвы, изложенное в ноте французскому, английскому и американскому правительствам от 3 ноября 1950 г., созвать сессию Совета министров иностранных дел (СМИД) для рассмотрения вопроса о ремилитаризации Западной Германии.

Во Франции советское предложение вызвало определенные надежды на возможность урегулирования столь жизненно важного для этой страны германского вопроса на четырехстороннем совещании по Германии. Поэтому на встрече министров иностранных дел и министров обороны Североатлантического блока в рамках сессии Совета НАТО, проходившей в декабре 1950 г. в Брюсселе, французские представители выражали опасения, что принятие на этой сессии окончательных решений о милитаризации Западной Германии послужит предлогом для срыва намечавшегося совещания четырех держав. Однако именно на этой сессии Совета НАТО завершилось создание экономических и военных организационных структур НАТО. В качестве верховного главнокомандующего объединенных вооруженных сил блока был утвержден генерал Д. Эйзенхауэр. Было также подтверждено принятое ранее решение о военном вкладе Западной Германии в оборону Западной Европы (хотя на протяжении зимы 1950 г. комитеты экспертов разрабатывали два возможных варианта — немецкая армия в составе НАТО и в составе ЕОС), а также доведено до сведения участников решение президента Г. Трумэна об увеличении американского военного контингента в Европе⁵⁹. Помимо этого было решено продвигать как можно дальше на восток линию обороны Западной Европы и интегрировать западный, центральный и южный фланги в ходе боевых действий⁶⁰.

Контрмеры Советского правительства в ответ на планы ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в западный блок предпринимались как по линии официальной дипломатии, так и на уровне партийно-государственных отношений со странами Восточной Европы. В настоящее время становится известно все больше фактов о состоявшемся 9—12 января 1951 г. в Кремле совещании советского руководства с генеральными секретарями и министрами обороны стран народных демократий. К сожалению, пока историки не располагают документами из российских архивов относительно этой важной встречи. Мы можем оперировать лишь косвенными свидетельствами, скупыми сведениями из болгарских архивов и опубликованными мемуарами⁶¹.

Основной пафос выступления Сталина на этом совещании сводился к тому, что «народным демократиям» за 2—3 года, пока не сформирована армия НАТО, предстоит создать «современные и мощные вооруженные силы», которые в настоящее время уступают армии КНР. В целом Сталин полагал, что в случае войны армии стран народных демократий должны составлять 3 млн человек, хорошо вооруженных и оснащенных⁶². Это совещание высветило насущную необходимость координации военно-организационных мероприятий и планов военных поставок. С этим предложением выступил представитель Румынии. Его активно поддержал Сталин, по инициативе которого и был создан специальный комитет для обеспечения союзных армий необходимыми военным снаряжением, а также для решения вопросов, связанных со специализацией некоторых стран Восточной Европы в производстве отдельных видов оборонной продукции⁶³. 12 января по предложению министра вооруженных сил СССР маршала А. М. Василевского и с одобрения Сталина председателем Военно-координационного комитета был избран Н. А. Булганин⁶⁴.

Кроме того, к этому времени в армиях восточноевропейских стран сложилась и стала функционировать система военных советников. Как отмечают российские исследователи, специально изучавшие деятельность института советских советников в странах восточноевропейского региона, «по сути дела, советские военные советники в начале 1950-х годов выполняли подготовительную работу к объединению армий стран Восточной Европы в военно-политический блок, к созданию организации Варшавского Договора в 1955 г.»⁶⁵

Таким образом, в последние годы жизни, кремлевский диктатор предпринял ряд шагов по созданию некоторого подобия организационных структур военного сотрудничества стран Восточной Европы⁶⁶, а также наращивания военной составляющей восточного блока.

Следующим не менее важным направлением советской внешней политики были инициативы, связанные с решением германского вопроса. Однако состоявшееся в Париже 5 марта — 21 июня 1951 г. предварительное совещание заместителей министров иностранных дел четырех держав, на созыве которого настояли западные страны в ответ на советское предложение от 3 ноября 1950 г. и которому предстояло согласовать повестку дня намечавшейся сессии СМИД, потерпело неудачу. Позиции участников совещания относительно приоритетности вопросов повестки дня расходились изначально. Для Советского Союза важнейшим вопросом, как указывалось в директивах Политбюро советской делегации от 1 марта 1951 г. и решениях Политбюро от 19 марта, направленных А. А. Громыко, являлся вопрос о выполнении Потсдамских соглашений о демилитаризации Германии. В директивах, полученных Громыко, подчеркивалось, что нельзя «согласиться с тем, чтобы в момент, когда над Европой нависла угроза возрождения германского милитаризма, в повестке дня СМИДа не был бы поставлен вопрос о выполнении соглашения четырех держав о демилитаризации Германии»⁶⁷. Западные державы считали более актуальной постановку вопроса о причинах международной напряженности и мерах по улучшению отношений между Востоком и Западом, поскольку в основе оправдания их курса на экономическую и военную интеграцию ФРГ в западный блок лежали ссылки на «советскую угрозу». Западные делегации как раз меньше всего были заинтересованы в конкретном обсуждении проблем демилитаризации. В разведывательном донесении из Берлина, поступившем высшему советскому руководству 10 января 1951 г., говорилось о том, что государственный департамент США в директиве своему верховному комиссару в Западной Германии не только предписывал оказать нажим на К. Аденауэра, чтобы он согласился с решением брюссельской сессии НАТО 1950 г., но настаивал на необходимости приступить к проблеме перевооружения ФРГ до созыва совещания четырех держав, с тем «чтобы СССР не имел возможности на этой встрече подорвать единый военный фронт стран Западной Европы»⁶⁸. Следует также отметить, что параллельно работе совещания в Париже в Петерсберге, где находилась резиденция верховных комиссаров западных держав, происходили секретные переговоры их заместителей с делегацией ФРГ (январь—июнь 1951 г.) по вопросу отмены оккупационного статуса Западной Германии, продолжались переговоры о создании ЕОС, а в апреле 1951 г. получил завершение проект ЕОУС.

Но разные подходы советской и западных делегаций к проблеме ремилитаризации не исключали поиска точек соприкосновения⁶⁹, а также обсуждения других вопросов повестки дня, среди которых было советское предложение об ускорении заключения мирного договора с Германией; вопрос об улучшении обстановки в Европе; о начале сокращения вооруженных сил четырех держав и ряд других вопросов. Камнем преткновения для продолжения переговоров в Париже явился новый пункт повестки дня «Атлантический пакт и создание американских военных баз в Англии, Норвегии, Исландии и в других странах Европы и Ближнего Востока», который в соответствии с решением Политбюро от 28 марта 1951 г. Громыко внес на обсуждение 30 марта. Хотя первопричиной этого решения Кремля было недовольство «оборонительной» позицией главы советской делегации и стремление ответить на предложение западных делегатов внести в повестку дня и другие вопросы, не имевшие прямого отношения к заявленной теме сессии СМИД, этот пункт стал в дальнейшем настойчиво отстаиваться советскими делегатами. Как подчеркивалось в заявлении Громыко от 25 мая и особенно в ноте, направленной западным державам 4 июня 1951 г., «Советское правительство считает, что откровенное обсуждение вопроса об американских базах и Атлантическом пакте, послужившем главной причиной ухудшения отношений между СССР и тремя державами, значительно разрядило бы атмосферу напряженности в Европе и облегчило бы работу совещания Совета министров иностранных дел»⁷⁰.

С точки зрения западных держав упорство, с которым советская делегация отстаивала данный пункт, было убедительным свидетельством того, что Москва вознамерилась внести раскол в ряды участников и сторонников НАТО, используя неоднозначное отношение общественного мнения и политических кругов к вопросу о ремилитаризации ФРГ и увеличению военных бюджетов стран Западной Европы. Данный вывод экстраполировал на текущую ситуацию хорошо известную на Западе советскую внешнеполитическую установку, базирующуюся на марксистско-ленинском принципе об усилении разногласий империалистических государств: углублять любые разногласия среди противников, в том числе и средствами пропаганды. В этой связи любопытно заметить, что английская делегация еще 2 марта получила развернутую директиву Форин Оффис относительно той контраргументации, которую она должна использовать в случае, если советские участники совещания поднимут вопрос об агрессивности НАТО⁷¹.

Однако, на наш взгляд, смена акцентов в директивах Политбюро с ремилитаризации Германии на политику Североатлантического блока в целом отражала происходивший в советском руководстве поворот в восприятии самого альянса как источника множества «угроз», в том числе перевооружения ФРГ и эскалации процесса создания кольца военных баз вокруг СССР. Ведь не случайно Дж. Даллес, государственный секретарь в администрации Эйзенхауэра, сменившего Г. Трумэна в 1953 г. на посту президента США, разработал план военно-политического окружения СССР путем создания цепи военных баз по его периметру⁷². В директивах Политбюро делегации СССР на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая проходила также в Париже в ноябре—декабре 1951 г., рекомендовалось внести предложение «О мерах против угрозы новой войны и по укреплению мира и дружбы между народами», в которых пунктом первым значилось объявление несовместимости с членством в ООН участие в «агрессивном Атлантическом блоке», а также создание военных баз на чужих территориях. Советское предложение завершалось призывом к США, Великобритании, Франции, Китаю и СССР «заключить Пакт мира»⁷³.

Но все же основное внимание советской делегации на этой сессии Генеральной Ассамблеи было сосредоточено на германском вопросе. Возражая против предложения западных держав о создании комиссии ООН для проверки условий проведения общегерманских выборов, советский представитель, руководствуясь указаниями Политбюро, должен был воспользоваться моментом для внесения предложения «об ускорении заключения мирного договора с Германией с последующим выводом всех оккупационных войск»⁷⁴. Дело было в том, что к осени 1951 г. в комплексе мероприятий, которые разрабатывались в МИДе в противовес «ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в Атлантический пакт» важное место стало отводится заключению мирного договора с Германией⁷⁵.

Подробно не останавливаясь на том, какую эволюцию претерпевали документы Министерства иностранных дел, связанные с реализацией принятого по согласованию с руководством ГДР сентябрьского решения ЦК ВКП(б) (в соответствии с которым немецкие друзья должны апеллировать к правительствам Англии, Франции, США и СССР с просьбой об ускорении заключения мирного договора с Германией, а в ответ советское правительство выступит с проектом его основ)⁷⁶, обратим внимание на следующие принципиальные моменты. На наш взгляд, весьма красноречиво о целях появления советской ноты США, Англии и Франции от 10 марта 1952 г. с предложением заключить мирный договор с Германией (известной как «нота Сталина») свидетельствует проект письма А. А. Громыко на имя Сталина и окончательный вариант данного письма, отосланный 25 января 1952 г., а также принятое на его основе указание ЦК ВКП(б) главе советской Контрольной комиссии в Германии В. И. Чуйкову и ее политическому советнику В. С. Семенову, разъясняющее суть расхождений с руководством ГДР в тактике реализации сентябрьского решения ЦК. Отвергая предложение правительства ГДР начать масштабную кампанию против готовившегося «Общего (general) договора» трех западных держав с ФРГ (который должен был отменить оккупационный статус Западной Германии и заменить его ограниченным суверенитетом), а также его желание взять на себя инициативу выступления с проектом основ мирного договора, что умаляло роль СССР как державы-победителя, Политбюро следующим образом разъясняло приоритетность борьбы за мирный договор: «Выдвинув на первое место вопрос о мирном договоре, необходимо показать, что предложение трех держав о «генеральном договоре» с Западной Германией является попыткой, направленной как на срыв урегулирования для Германии, так и на срыв решения вопроса о восстановлении единства Германии». Директива коснулась и связи «Общего договора» с НАТО, поскольку договор «является средством вовлечения Западной Германии в подготовку третьей мировой войны, осуществляемой Атлантическим блоком»⁷⁷. В подготовленном документе ЦК немало слов было сказано относительно того, что помимо противопоставления мирного договора «Общему договору» выступление СССР с проектом основ мирного договора по Германии послужит мобилизации сил сторонников единства Германии и противников ремилитаризации Западной Германии.

О том, что Советское правительство внимательно изучало добытые агентурным путем проекты «Общего договора», свидетельствуют документы, отложившиеся в партийных архивах. Первые сведения стали поступать в ЦК в декабре 1951 г., однако представители компетентных органов предостерегали, что это могут быть фальшивки. Последнее оказало свое влияние на нежелание советского руководства развязать политическую кампанию против готовившегося «Общего договора», отвлекая силы от подготовки мирного договора⁷⁸. Лишь в феврале 1952 г. руководство советского внешнеполитического ведомства, смогло представить копию подлинного документа, одобренного министрами иностранных дел трех западных держав и канцлером ФРГ Аденауэром в Париже 22 ноября 1951 г.⁷⁹

Уже после обращения правительства ГДР 13 февраля 1952 г. к правительствам четырех держав и к боннскому правительству, на которое западные державы не откликнулись, а Бонн выдвинул ряд условий, в проекте письма Сталину, подготовленному в начале марта 1952 г. за подписью Громыко, предлагалось в ближайшее время направить ноту Советского правительства США, Англии и Франции, приложив проект основ мирного договора с Германией. Этот шаг должен был усилить борьбу германского народа против ремилитаризации, предупредить возможность публикации «Общего договора» и противопоставить советскую «положительную программу» «агрессивным мероприятиям трех западных держав»⁸⁰.

Таким образом, одной из целей мартовской ноты 1952 г. являлось противопоставление широкого советского предложения инициативам западных держав, фокусом которых была замена оккупационного режима ФРГ договорными отношениями, т. е. расширение ее суверенитета при сохранении особого статуса трех держав, что было основным условием согласия Аденауэра на участие страны в европейской армии. «Боннский договор», подписанный 26 мая 1952 г., должен был вступить в силу после ратификации всеми участниками Парижских соглашений о создании ЕОС, подписанных 27 мая 1952 г.

Однако историки все еще задаются вопросом, насколько Сталин верил в то, что в сложившейся обстановке западные державы пойдут на объединение Германии, и не было ли это только пропагандистским ходом, в то время как сам вождь стремился создать в ГДР социалистическое государство под советским контролем? Российские архивы все еще не позволяют дать однозначный ответ. Однако обращает на себя внимание не только дипломатическая активность СССР, но и развернутая кампания по обработке общественного мнения с помощью движения сторонников мира. На первой сессии Всемирного Совета Мира (ВСМ) в Берлине 21—26 февраля 1952 г. было принято решение «О подготовке международной конференции для разрешения германской проблемы в условиях отказа от милитаризма, в условиях мира и международного сотрудничества»⁸¹.

Наводит также на определенные размышления поступившее в секретариат В. М. Молотова в Кремле 26 января 1952 г. предложение министра финансов СССР поставить перед правительством ГДР вопрос о «полном или частичном возмещении германскими властями за их счет т. н. внешних оккупационных расходов, производившихся до настоящего времени за счет бюджета СССР» (общая сумма оккупационных расходов ССР достигла к 1952 г. 25 млрд руб.). При этом министр финансов А. Зверев подчеркивал, что его министерство настаивает на рассмотрении этого вопроса вопреки мнению МИДа (высказанному еще в марте 1951 г.) о невозможности правительства ГДР брать на себя обязательства, касающиеся всей Германии, и отсутствии подобного требования у западных держав к западногерманским властям⁸². Скорее всего в Министерстве финансов всерьез рассматривали те пункты основ советского проекта мирного договора, которые касались вывода оккупационных войск «не позднее чем через год со дня вступления в силу договора» и освобождения Германии от тягот режима оккупации⁸³, пытаясь вернуться к теме компенсации СССР оккупационных расходов.

По нашему мнению, также заслуживают внимания факты, связанные с беседой лидера итальянской социалистической партии П. Ненни со Сталиным 17 июля 1952 г., состоявшейся во время его визита в Москву для получения Сталинской премии мира. Прежде чем принять решение относительно разрешения на встречу Ненни со Сталиным, послу СССР в Риме М. А. Костылеву 21 июня 1952 г. была направлена директива Политбюро переговорить с генеральным секретарем итальянской компартии П. Тольятти, чтобы иметь более ясное представление о целях состоявшихся ранее переговоров Ненни с главой итальянского правительства А. Де Гаспери. При этом посолу следовало разъяснить позицию советского руководства в отношении переговоров итальянских левых с представителями правящих кругов. Ее суть сводилась к тому, что «разговоры о «разрядке» напряженности и превращении Атлантического пакта в оборонительный союз могут иметь значение лишь в том случае, если будут ликвидированы американские базы на территории Италии»⁸⁴.

К сожалению, российские исследователи пока не располагают архивной записью беседы Сталина с Ненни. Но, судя по решению Политбюро от 29 июля 1952 г. об удовлетворении просьбы лидера итальянских социалистов об оказании итальянской социалистической партии дополнительной финансовой помощи в 1952 г.⁸⁵, хозяин Кремля остался доволен состоявшимся разговором. Более того, если иметь в виду дипломатический резонанс, который получило содержание беседы, а также последующие инициативы Ненни, то на него была возложена Москвой определенная политическая миссия. В архиве министерства иностранных дел Великобритании отложился ряд документов, передающих содержание беседы Сталина с Ненни на основании сообщений посла Италии в СССР Ди Стефано, которому Ненни нанес визит накануне своего отъезда из Москвы. Наиболее достоверными являются выдержки из трех посланий М. Ди Стефано в Рим, которые Форин Оффис получил непосредственно из итальянского посольства в Лондоне 22 ноября 1952 г. Что касается германского вопроса, то, по сообщению Ненни, Сталин принял тот факт, что в настоящее время (напомним, что беседа состоялась в июле, когда нотная переписка по мирному договору с Германией еще продолжалась) невозможно объединить Германию. На вопрос Ненни, связано ли это с перспективой ратификации договора о ЕОС, Боннским договором и вероятным избранием Д. Эйзенхауэра президентом США, Сталин ответил утвердительно. «Еще несколько месяцев назад, Советское правительство было готово сделать существенные уступки, чтобы создать объединенную и нейтральную Германию. Сейчас время ушло» — так передал Ненни слова Сталина. В изложении лидера итальянских социалистов взгляды Сталина на перспективы существования разделенной Германии сводились к тому, что две Германии с примерным равенством в вооружениях могли бы существовать, не представляя угрозы миру; такая ситуация могла бы длиться годами, до тех пор, пока социальные и экономические изменения в Западной Германии не создадут предпосылок для мирного объединения страны⁸⁶.

Делая поправку на все возможные искажения содержания слов Сталина и его желание создать нужное впечатление, правомерно допустить, что он был вполне откровенен, говоря о существовании короткого временного отрезка в развитии европейских событий, когда советское руководство было готово идти на уступки в германском вопросе. Не менее важен еще один аспект беседы Сталина с Ненни, который вызвал наибольшие волнения у итальянских и других западных дипломатов. В отчете Ди Стефано о визите Ненни в посольство содержится интересная информация относительно туманных намеков Ненни, что Сталин не исключал возможности подписания между СССР и Италией пакта о ненападении. В свете этого посол высказывал предположение, «что Кремль санкционировал визит» Ненни в итальянское посольство, чтобы не создавалось впечатление будто советские руководители обсуждают данный вопрос через голову итальянского правительства и чтобы идея пакта о ненападении была высказана открыто»⁸⁷.

Миссия Ненни, если таковая действительно существовала, нашла свое продолжение в ходе встречи лидера итальянских социалистов с премьер-министром Италии Де Гаспери, которая состоялась в середине октября 1952 г., накануне обсуждения в правительстве внешнеполитических вопросов. В информации, поступившей в Форин Оффис от французских политических кругов 21 октября, говорилось, что Ненни, сообщая о своих впечатлениях от поездки в Советский Союз, подчеркнул силу и сплоченность СССР на фоне усиления антиамериканских настроений в Европе и призвал главу итальянского правительства тщательно рассмотреть как перспективу вступления Италии на путь нейтралитета, так и возможность подписания с Советским Союзом пакта о ненападении.

В свете того, что французское правительство располагало секретной информацией, указывавшей на намерения СССР выступить с предложением ряду стран — членов НАТО, за исключением США, подписать двусторонние пакты о ненападении, деятельность Ненни расценивалась как «прощупывание почвы в Италии»⁸⁸. Французское министерство иностранных дел интересовало наличие подобных сведений во внешнеполитическом ведомстве Великобритании и его отношение к вероятности подобных действий со стороны СССР, а также необходимость выработки общей линии поведения членов НАТО.

В заключение экспертов Форин Оффис относительно всей информации по поводу интервью Ненни со Сталиным в расчет принимались отсутствие надежных свидетельств и маловероятность того, что советское руководство могло всерьез рассчитывать на согласие итальянского правительства на предложение о пакте. Однако в документе подчеркивалось, что подобная политика отвечала тезису, подтвержденному на XIX съезде КПСС (1952 г.) в докладе Г. М. Маленкова, об «усилении противоречий в империалистическом лагере», и по своим целям могла быть направлена на ослабление позиций итальянского правительства в вопросе перевооружения и поддержки политики НАТО⁸⁹.

В доступных исследователям документах российских архивов пока не обнаружено каких-либо материалов, проливающих свет на будоражившие дипломатические круги слухи о подрыве НАТО через серию двусторонних пактов с СССР о ненападении. И все же обращает на себя внимание сходство с ситуацией 1949 г., когда 5 февраля, за два месяца до подписания Североатлантического договора, Советское правительство предложило правительству Норвегии подписать пакт о ненападении и тем самым предотвратить вступление страны, которая граничила с СССР, в военно-политический западный блок.

В 1952 г., который вслед за 1950 г. вполне можно назвать следующим поворотным моментом в блоковой политике обоих участников холодной войны, советское руководство параллельно разработке мероприятий в германском вопросе (в том числе требования нейтрального статуса для объединенной Германии) пересмотрело свою одностороннюю оценку «нейтралитета» как пособничества Западу. В начале этого года Советский Союз оперативно откликнулся на предложение президента Финляндии У. К. Кекконена (предварительно рассмотренного в Москве) о создании нейтрального блока скандинавских стран⁹⁰. Однако у данного позитивного отношения к «нейтралитету», которое в определенной мере прокладывало путь к поддержке «нейтрализма» середины 1950—1960-х годов, имелась оборотная сторона. Помимо расчетов, связанных с усилением антимилитаристских настроений мировой общественности, советская доктрина нейтралитета, как считали западные аналитики, имела целью подрыв единства стран Запада. Следует отметить, что в конце 1951 — начале 1952 г. у руководства НАТО также усилился интерес к позиции нейтральных стран. В начале февраля 1952 г. на очередной сессии Совета НАТО делегат от Норвегии, имея в виду прохладное отношение Швеции к данному блоку и бессмысленность оказания на нее давления в этом вопросе, предложил сделать все возможное, «чтобы помочь Швеции создать ее вооруженные силы»⁹¹. На римской сессии Совета НАТО в ноябре 1952 г. был поднят вопрос об отношении Североатлантического блока с нейтральными государствами (прежде всего Швецией и Швейцарией). Иными словами, каждая из противоборствующих сторон стремилась вовлечь нейтральные страны в орбиту своей политики.

Но 1952 г. стал также знаковой вехой на пути раскола Европы, поскольку Советский Союз фактически согласился с разделением Германии и в своей политике безопасности в Европе стал, как это уже осуществляли западные державы в отношении ФРГ, открыто опираться на вовлечение ГДР в восточный блок. Мартовская нота Советского правительства и обструкционистская реакция трех западных держав обозначили тот водораздел, за которым последовал поворот ГДР к курсу на строительство основ социализма, создание регулярной армии и в целом усиление военной консолидации восточного блока с постепенной интеграцией в него Восточной Германии⁹².

В этом отношении принципиальное значение имела встреча Сталина с лидерами ГДР в начале апреля 1952 г. Прибывшие в Москву 31 марта В. Пик, В. Ульбрихт и О. Гротеволь информировали организаторов визита, что собираются обсуждать со Сталиным такие важные контрмеры (в связи с предстоящим подписанием Боннского договора и созданием западногерманской армии), как решение вопроса о восточногерманской армии и вооружении народной полиции⁹³. Во время встречи с немецкой делегацией 1 и 7 апреля Сталин не только дал установку на создание в ГДР «своего социалистического государства» (собравшийся в июле второй съезд СЕПГ утвердил директиву на строительство социализма в ГДР), но и подчеркнул настоятельную необходимость замены полиции (которая насчитывала 50 тыс. человек)⁹⁴ народной армией ГДР численностью 300 тыс. человек в составе 9—10 армейских корпусов и 30 дивизий⁹⁵.

Мероприятия по созданию восточногерманской армии были ускорены подписанием 26 мая 1952 г. Боннского (или Общего) договора и 27 мая соглашений о создании Европейского оборонительного сообщества. К 1 июля 1952 г. МИД и Советская контрольная комиссия в Германии согласовали и направили Сталину на утверждение проект решения ЦК ВКП(б), в соответствии с которым руководству ГДР рекомендовалось отменить все ограничения в правах для бывших офицеров немецкой армии (за исключением военных преступников), чтобы привлечь «военных специалистов в национальные вооруженные силы» Восточной Германии и помешать западным державам переманить их на свою сторону⁹⁶. Таким образом, Москва сняла ограничения на создание регулярной армии ГДР. Кроме того, с декабря 1950 г. проводилась работа по организации внешнеполитической разведки в Восточной Германии, которая завершилась осенью 1951 г. и была нацелена прежде всего на Западную Германию, хотя в поле деятельности ее секретных служб находились и страны НАТО⁹⁷.

Нотная переписка по германскому вопросу продолжалась до 23 сентября 1952 г. (с советской стороны последняя ответная нота на ноту трех западных держав от 10 июля была послана 23 августа). Однако к этому времени дипломатическая переписка приобрела всецело пропагандистский характер, поскольку уже с мая в ответных нотах Советского правительства содержалась критика Общего договора и ЕОС. Как подчеркивалось в одном из проектов советской ноты от 24 мая правительствам США, Англии и Франции, включение Западной Германии в ЕОС будет способствовать «дальнейшему увеличению вооруженных сил Североатлантической агрессивной группировки», усилит ее агрессивность⁹⁸. Любопытно, что в информации А. Я. Вышинского (сменившего В. М. Молотова на посту министра иностранных дел в марте 1949 г.) Сталину относительно реакции В. Ульбрихта на содержание ноты 23 августа, с которой его ознакомили заранее, подчеркивалось, что нота «бьет своей аргументацией» и что она облегчит правительству ГДР и СЕПГ «битву за единую Германию, за мирный договор, против ратификации боннских и парижских соглашений»⁹⁹.

Таким образом, советское руководство использовало и пропагандистские, и политические, и военные средства в противовес западной политике ремилитаризации Западной Германии и укрепления НАТО.

Анализируя факторы, влиявшие на процесс консолидации западного и восточного блоков, нельзя обойти вниманием и воздействие на советское руководство западных инициатив по расширению стратегических границ Североатлантического альянса, того, что по аналогии с современными событиями называется «расширением НАТО на Восток». Идея создания средневосточного командования, «тесно ассоциированного с Организацией Североатлантического договора»¹⁰⁰, была выдвинута Великобританией в мае 1951 г., исходившей из интересов укрепления обороны британского Содружества в Средиземноморье и на Ближнем Востоке, принимая во внимание события на Дальнем Востоке. Эта инициатива была поддержана США, которые, при соблюдении определенных условий, собирались участвовать в новом союзе. В дискуссиях по данному вопросу, проходивших с 19 по 28 июня 1951 г. сначала на совещании начальников штабов НАТО в Вашингтоне, а затем на совещании министров обороны стран Содружества, перспектива создания командования прямо увязывалась с принятием Греции и Турции в НАТО¹⁰¹. Причем Турции, учитывая ее географическое положение, предназначалась весьма важная роль в средневосточном командовании. В ходе дискуссии США настаивали, чтобы новое командование было частью НАТО, тогда как Англия, претендовавшая на роль верховного главнокомандующего, предлагала компромиссный вариант — делегирование ответственности НАТО за средневосточное командование четырем наиболее тесно связанным с данным регионом членам: США, Великобритании, Франции и Турции¹⁰². Именно эти страны, обратились к правительствам Египта, Сирии, Ирана, Саудовской Аравии, Йемена, Израиля, Трансиордании с предложением о создании средневосточного командования. На сессии Совета НАТО в Оттаве в сентябре 1951 г. было принято решение о поддержке Североатлантическим блоком плана создания средневосточного командования. Но отказ Египта в октябре 1951 г. от участия в данном проекте заставил модифицировать идею в сторону создания средневосточной оборонительной организации, отделенной от НАТО¹⁰³. Идея, претерпев ряд трансформаций, реализовалась в 1955 г. в создании Багдадского пакта¹⁰⁴.

Советская дипломатия и партийно-правительственное руководство отреагировали на усилия западных держав по созданию, по существу, нового военно-политического блока нотами протеста, начиная с ноты от 24 ноября 1951 г., в которых неизменно подчеркивалась связь средневосточного командования с агрессивными целями НАТО и стремление превратить страны Ближнего и Среднего Востока в плацдарм для вооруженных сил Атлантического блока «в районе, расположенном недалеко от границ Советского Союза»¹⁰⁵. Отличительной чертой ноты от 28 января 1952 г. правительству США (почти идентичные тексты нот были направлены Великобритании, Франции и Турции), которая подверглась жесткой правке Молотова и значительной доработке после замечаний на заседании Политбюро 19 января, поскольку ее должны были опубликовать в советской печати, являлось усиление акцента на агрессивных планах США в связи с созданием вооруженных сил НАТО и политикой ремилитаризации Западной Германии, а также планами создания американского командования в Азиатско-Тихоокеанском регионе¹⁰⁶.

Следовательно, можно заключить, что «угроза» НАТО в интерпретации советских дипломатических и партийно-правительственных кругов в начале 1950-х годов стала все больше ассоциироваться с глобальной политикой США. В этом находила свое проявление усилившаяся под воздействием процессов консолидации двух военно-политических блоков биполярность холодной войны.

Несмотря на то, что планы создания средневосточного командования так и не были реализованы, советское руководство продолжало проявлять озабоченность по поводу укрепления стратегических позиций НАТО в связи с приемом в Североатлантический союз 15 февраля 1952 г. Греции и Турции и вырисовывавшейся перспективой присоединения к нему Югославии¹⁰⁷. Развязанная Советским Союзом и странами народной демократии после известных резолюций совещаний Информбюро 1948 и 1949 гг. антиюгославская и антититовская кампания способствовала усилению интереса Запада к интеграции в НАТО Югославии, занимавшей важное геостратегическое положение на Балканах и имевшей сильную армию. На рубеже 1950-х годов, Белград, опасаясь вооруженного нападения на Югославию, предпринял ряд оборонительных мероприятий на границе с Болгарией, Венгрией и Румынией. Тем более что на территории этих социалистических государств вдоль границ с Югославией происходила частая передислокация воинских частей, строительство противотанковых заграждений и других оборонительных сооружений. За период 1950—1952 гг. военные расходы Югославии составили 665 млн долларов, т. е. увеличились в два с лишним раза по сравнению с 1946 г.¹⁰⁸ Слухи о возможном вторжении в Югославию стран восточного блока стали особенно активно муссироваться после начала войны в Корее и по аналогии с ней. В меморандуме ЦРУ, который был подготовлен в конце 1950 г. и посвящен данному вопросу, подчеркивалось, что численность болгарской, венгерской и румынской армий значительно возросла между январем и декабрем 1950 г. Однако при этом говорилось о зависимости боевой эффективности армий данных стран от советского материально-технического обеспечения и руководства боевыми операциями при конфликте с Югославией¹⁰⁹.

По свидетельству российских исследователей, которые имели доступ к архивам Министерства обороны РФ, «соседние с Югославией страны народной демократии в начале 50-х годов в военном отношении не были готовы не только к каким-то серьезным вооруженным действиям против ФНРЮ, но вряд ли могли противостоять достаточно сильной югославской народной армии»¹¹⁰. Основные причины слабости армий стран Восточной Европы, как уже говорилось, коренились в истреблении офицерских кадров в кампании репрессий¹¹¹, а также в трудностях с увеличением расходов на оборону в связи с экономическим положением этих стран.

Заинтересованность Тито в западной поддержке и встречное желание со стороны военного командования НАТО укрепить балкано-средиземноморский фланг Атлантического пакта привели к заключению 14 ноября 1951 г. соглашения о военной помощи между правительством США (в рамках закона о взаимном обеспечении безопасности 1951 г.) и Югославией. Было также достигнуто соглашение об оказании военной помощи со стороны Англии. В сентябре 1952 г. состоялся визит английского министра иностранных дел А. Идена в Белград, во время которого заместитель председателя югославского правительства Э. Кардель откровенно заявил, что поскольку СССР рассматривает независимую Югославию как «угрозу» внутриполитической стабильности восточного блока, то «в интересах Запада помочь Югославии». Со своей стороны, Иден привез Тито письмо от Д. Ачесона, в котором тот рассматривал Югославию как «нашу», т. е. западную страну¹¹². Несмотря на то, что Италия занимала негативную позицию в отношении принятия Югославии в НАТО из-за проблемы Триеста, а сам Белград также не высказывал желания включиться в систему Североатлантического пакта, в стратегической концепции обороны НАТО, принятой в декабре 1952 г., подчеркивалось, что Югославия — единственный бывший советский сателлит, «который, хотя и не является членом НАТО, вероятно, присоединится к оборонительной войне против советского блока и, таким образом, предоставит союзникам значительные психологические преимущества, а также военную помощь»¹¹³.

В итоге контакты Югославии с ведущими странами НАТО, а также Турцией и Грецией завершились подготовкой к созданию регионального блока. 28 февраля 1953 г. между Югославией, Грецией и Турцией был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве, что явилось важным шагом на пути к созданию 9 августа 1954 г. Балканского союза¹¹⁴.

Наметившаяся в 1952 г. перспектива союза Югославии с двумя членами НАТО — Грецией и Турцией — не могла расцениваться сталинским руководством иначе, чем намерение Запада теснее привязать Югославию к Атлантическому пакту. В справочном материале, который использовался Молотовым при подготовке своего так и не состоявшегося выступления на XIX съезде КПСС, Югославия наряду с Западной Германией была отнесена к странам, «примыкающим к Североатлантическому блоку»¹¹⁵. И эта «угроза» на фоне конфликта Сталина с Тито могла стать вполне реальной. Обеспокоенность возможностью вхождения Югославии в НАТО была одной из важных причин нормализации советско-югославских отношений после смерти вождя¹¹⁶.

Процесс милитаризации западного и восточного блоков и трансформация восприятия советскими лидерами угрозы НАТО с политической на военно-стратегическую усилили взаимные опасения сторон о возможности новой войны. Для оценки ситуации начала 1950-х годов вполне применима концепция «дилеммы безопасности», на которую ссылаются многие исследователи в своем анализе холодной войны¹¹⁷. Согласно модернистским теориям международных отношений любое национальное государство смотрит на усиление мощи других государств в свете потенциальной агрессии. С этой точки зрения, меры безопасности, которые предпринимались СССР и его восточноевропейскими союзниками усугубляли чувство уязвимости Запада, и наоборот. Кроме того, присущий Сталину и навязываемый советскому обществу страх перед войной подкреплялся марксистско-ленинской теорией о неизбежности войн при капитализме.

Насколько оправданны были опасения сторон? Начало 1950-х годов было временем активного перевооружения Советской Армии и Военно-Морского Флота новыми видами оружия, включая ракеты (первая ракета Р-1 была принята на вооружение в августе 1950 г.)¹¹⁸, истребители и подводные лодки. О том, насколько Сталин лично был занят проблемами укрепления обороноспособности Советской Армии, свидетельствует список корреспонденции, которую он получал во время отдыха на юге в 1950—1951 гг. Ему сообщалось о производстве новых видов оружия в СССР и в странах Запада, мерах по укреплению обороны против внезапного нападения противника с воздуха, о финансовых вопросах министерства вооружений и военно-морского министерства. Кроме того, переписка вождя включала материалы о снабжении Советским Союзом восточноевропейских стран оружием и боеприпасами.

Все эти факты свидетельствуют, что Сталин в развитие своих заявлений на уже упоминавшемся январском совещании 1951 г. в Кремле о будущей войне с армией НАТО пытался максимально усилить обороноспособность СССР и стран «народных демократий»¹¹⁹. В то же время эксперты Госплана СССР полагали, что до 1955 г. будет невозможно выполнить все заказы советских военных министерств, необходимых для мобилизации вооруженных сил в случае войны¹²⁰.

Что касается термоядерного оружия, то после заявления Г. Трумэна 31 января 1950 г. о данном им Комиссии по атомной энергии распоряжении разрабатывать все виды ядерного оружия, включая водородную бомбу, в Советском Союзе теоретические разработки водородной бомбы были переведены в практическую плоскость. В 1952 г. Сталину было доложено о первых обнадеживающих результатах. В то же время, «хозяин» Кремля, прекрасно осведомленный об отставании СССР от США по количеству атомных бомб¹²¹, был заинтересован в принятии ООН советских предложений о «безусловном запрещении атомного оружия и других видов оружия массового уничтожения»¹²², хотя, несмотря на поддержку союзников СССР и некоторых других стран (в частности Египта), рассчитывать на одобрение подобной резолюции западными странами было едва ли возможно.

После того как в Советском Союзе 29 августа 1949 г. была успешно испытана атомная бомба, западные оценки (в основном ЦРУ и разведывательных служб Великобритании) военного потенциала СССР и его восточноевропейских союзников, равно как и вероятности новой войны, претерпели значительную корректировку. Если в оценках 1947—1948 гг. военная сила СССР рассматривалась как оплот для политической и идеологической агрессии, то в докладе ЦРУ от 9 июня 1950 г. говорилось, что «возможность прямого военного конфликта между Советским Союзом и Соединенными Штатами возросла в результате овладения СССР атомным оружием»¹²³. Что касается оценок военной силы восточноевропейских союзников СССР, то, как уже говорилось в связи с предположениями о подготовки агрессии против Югославии, до начала 1950-х годов западные аналитики не рассматривали ее как независимую силу и считали, что военный потенциал восточноевропейских стран должен был использоваться в качестве «материального дополнения к советской наступательной мощи».

На римской сессии Совета НАТО 23—29 ноября 1951 г., на которой обсуждался вопрос о необходимости вклада Западной Германии в оборону Европы, большое внимание было уделено докладу Постоянной группы совета о сравнении мощи и боеспособности НАТО и советского блока (без учета КНР, КНДР и МНР). В этом документе подчеркивалось, что СССР и страны народной демократии будут готовы к большой войне не ранее 1954 г., причем к этому времени восточноевропейские союзники СССР «также достигнут значительной наступательной мощи»¹²⁴. В январе 1952 г. на сессии Совета НАТО в Лиссабоне было отменено предыдущее решение о публикации данного доклада не только из-за опасения, что в распоряжение СССР попадут материалы стратегического характера, но, прежде всего, потому, что пришлось бы обнародовать данные «о превосходстве Запада в атомных вооружениях в качестве противовеса превосходству СССР в обычных вооружениях»¹²⁵. Это особенно волновало представителей Пентагона, которые опасались, что конгресс США мог воспользоваться публикацией данного документа, чтобы снизить расходы на производство обычных вооружений. Кроме того, по мнению американских военных, публикация могла оказать вредное влияние на оборонный бюджет США и ассигнования на американскую военную помощь¹²⁶.

Возвращаясь к тексту самого доклада Совету НАТО, следует отметить, что его авторы признавали стоявшую перед ними прагматическую цель «оправдать расходы на укрепление сил НАТО» и поэтому, оставляя в стороне фактор ядерного превосходства Запада, приходили к выводу, что силы, которыми располагает Североатлантический блок на период 1952—1954 гг. «не могли противостоять советскому наступлению в Континентальной Европе».

Однако, оценивая вероятность войны в ближайшем будущем, западные аналитики полагали, что СССР скорее не решится на подобный шаг (тем более учитывая продолжавшуюся войну в Корее) и будет преследовать свои цели средствами, не доводящими до войны¹²⁷. Вместе с тем, оценивая перспективы ослабления международной напряженности, британский посол в Москве А. Гаскойнь писал министру иностранных дел Великобритании незадолго до появления «ноты Сталина» по Германии, что даже перед лицом «перевооружения Запада» СССР не пойдет на примирительные инициативы и будет делать все возможное, чтобы создать революционную ситуацию в странах Запада посредством «кампании борьбы за мир» и иными методами влияния на народные массы. По этой причине он подтверждал свою точку зрения о нежелательности «переговоров со Сталиным на высшем уровне»¹²⁸.

Позиция советского посольства в Лондоне была не менее жесткая. Во внимание принималась как в целом недружественная политика Великобритании, так и тот факт, что вернувшийся к власти в октябре 1951 г. премьер-министр У. Черчилль, после визита в Вашингтон в конце этого года уже не возобновлял свои призывы к переговорам на высшем уровне, которые впервые прозвучали в период его предвыборной кампании в феврале 1950 г.¹²⁹ Равным образом заглохла и его идея приезда в Москву для встречи со Сталиным. Поэтому в советском посольстве полагали, что «в настоящее время вряд ли нам необходимо брать инициативу в обсуждении с Великобританией любых важных политических проблем, поскольку нет надежды, что это обсуждение приведет к положительным результатам для Советского Союза»¹³⁰.

Таким образом, начало 1950-х годов можно с полным правом назвать апогеем холодной войны. До смены власти в Кремле и на Западе, и в Советском Союзе ослабление международной напряженности занимало последнее место в ряду внешнеполитических приоритетов. С обеих сторон ставка делалась на политику с позиции силы. Милитаризация экономики и гонка вооружений становились неотъемлемой чертой блоковой политики.

¹ Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by O. A. Westad. London, 2000.

² Leffler M. P. A Preponderance of Power: National Security, the Truman Administration and the Cold War. Stanford, 1992; Mastny V. The Cold War and Soviet Insecurity: The Stalin Years. N. Y.; Oxford, 1996; Horward J, Woods R. B. Origins of the Cold War in Europe and the Near East: Recent Historiography and the National Security Imperative // Diplomatic History. 1993. Spring. P. 251—276; Rosenberg E. S. Commentary: The Cold War and Discourse of National Security // Ibid. P. 277—284; Stephanson A. Commentary: Ideology and Neorealist Mirrors // Ibid. P. 285—295.

³Foreign Relations of the United States (далее FRUS). Washington, D. C., 1947. Vol. 2. P. 754—755, 814—816.

⁴ 2 декабря 1946 г. завершились шедшие с лета переговоры США и Великобритании о слиянии американской и английской оккупационных зон в Германии, и было подписано соглашение о создании так называемой Бизонии, в которой стала проводиться единая экономическая политика как первый шаг на пути создания западногерманского государства. См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace: The Making of the European Settlement, 1945—1963. P. 41—48.

⁵ В конце 1947 г. французское правительство согласилось на присоединении своей зоны оккупации к Бизонии в обмен на согласие США и Англии на отделение от Германии Саарской области.

⁶ Монне Ж. Реальность и политика. Мемуары. М., 2001. С. 337.

⁷ Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 13 Jan. 1948 // Public Record Office (далее PRO), Foreign Office (далее FO) 371, file 73045.

⁸ Ibid.

⁹ Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 21 Jan. 1948 // PRO, FO/371/73045.

¹⁰ Ministry of Defense to E. Bevin, 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.

¹¹ Record of Conversation between Minister of State P. Spaak and G. Rendel, 5 Feb. 1948, Brussels // PRO, FO/371/73047.

¹² Cipher telegram from Foreign Office to Paris «Benelux Treaty», 10 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051.

¹³ Ibid.

¹⁴ Cipher telegram from Brussels to Foreign Office, 11 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051; Cipher telegram from the Hauge to Foreign office, 13 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73052.

¹⁵ Правда. 1948. 8 марта.

¹⁶ Архив внешней политики РФ (далее — АВП РФ), ф. 07, оп. 21, п. 33, д. 497, л. 1.

¹⁷ Егорова Н. И. Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках сталинского руководства // Сталинское десятилетие холодной войны: Факты и гипотезы / Отв. Ред. А. О. Чубарьян. М., 1999. С. 56—78.

¹⁸ Варшавское совещание европейских государств по обеспечению мира и безопасности в Европе. Выступление Ю. Циранкевича, Председателя Совета министров ПНР, 11 мая 1955 г. // АВП РФ, ф. 06, оп. 14, п. 69, д. 1, л. 63—64.

¹⁹ The Soviet Government and Plans for a Western European Association, 19 Jan. 1948 // PRO, FO/371/73045.

²⁰ Ржешевский О. А. Война и дипломатия: Документы, комментарии (1941—1942). М., 1997. С. 28—29. Док. № 5, 6.

²¹ Lundestad G. East, West, North, South: Major Developments in International Politics 1945-1996. Oslo, 1997. P. 20; Baylis J. Britain and the Dunkirk Treaty: The Origins of NATO // Journal of Strategic Studies. 1982. Vol. 5, № 2.

²² В. Павлов — В. М. Молотову, 08. 02. 1949 // АВП РФ, ф. 069, оп. 36, п. 128, д. 9, л. 2; Запись беседы тов. И. В. Сталина с группой членов парламента Великобритании от Лейбористской партии, 14. 10. 1947 // Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ), ф. 45, оп. 1, д. 286, л. 24.

²³ Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1947. С. 581, 586.

²⁴ Димитров Г. Дневник (9 март 1933 — 6 февруари 1949). С. 596—600; На пороге первого раскола в «социалистическом лагере» / Публ. док., сост. и коммент: Л. Я. Гибианский, В. К. Волков // Исторический архив. 1997. № 4. С. 96, 98, 100, 106, 118.

²⁵ Cipher telegrams from Washington to Foreign Office, 4 Mar., 11 Mar. 1948 // PRO, FO/371/73051; FO/371/73052.

²⁶ Conversation between E. Bevin and G. Bidault, 16 April 1948 // PRO, FO/371/73057.

²⁷ Cipher telegram from Paris to Foreign Office, 17 April 1948 // PRO, FO/371/73057.

²⁸ Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 14 June 1948 // PRO, FO/371/73071.

²⁹ I. Kirkpatrick to G. Rendel (British Embassy, Brussels), 6 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076. (Следует сказать, что несмотря на сложность выработки позиции США относительно посылки их вооруженных сил для обороны Европы, к концу 1948 г. стали заметны некоторые подвижки в желательную для европейских инициаторов переговоров сторону. Так, представители США и Канады прияли участие в работе военного комитета Западного союза, заседавшего осенью 1948 г. в Лондоне).

³⁰ Information about 1st meeting in Washington // PRO, FO/371/73072.

³¹ Модин Ю. И. Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья. М., 1997. С. 255—259, 262.

³² Cipher telegram from Washington to Foreign Office, 1, 2 Sept. 1948; Cipher telegram from Foreign Office to Washington, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

³³ Cipher telegram from Washington. O. Franks to Foreign Office, 6, 7July 1948 // PRO, FO/371/73072.

³⁴ Ibid.

³⁵ Ibid.; см. также: X [Kennan G. ] The Sources of Soviet Conduct // Foreign Affairs. 1947. July. P. 566—582.

³⁶ Cipher telegram from Washington. O. Franks to G. Jebb, 14 July 1948 // PRO, FO/371/73074.

³⁷ См. также: Kaplan L. S. The United States and the NATO. The Formative Years. Lexington (Kentucky), 1984; Idem. The Long Entanglement. NATO's First Fifty Years. N. Y., 1999; Ireland T. P. Creating the Entangling Alliance: The Origins of the North Atlantic Treaty Organization. L., 1981.

³⁸ Cipher telegram from Washington. G. Jebb to Secretary of State, 19 July 1948 // PRO, FO/371/73074; Cipher telegram from Washington. O Franks to Foreign Office, 3 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

³⁹ Cipher telegram from Foreign Office to Paris, 6 Sept. 1948 // PRO, FO/371/73076.

⁴⁰ Подробнее см.: Егорова Н. И. Указ соч.; Она же. НАТО и европейская безопасность. Восприятие советского руководства // Сталин и холодная война / Отв. ред. А. О. Чубарьян. М., 1998. С. 291—314.

⁴¹ АВП РФ, ф. 06, оп. 11, п. 2, д. 16, л. 2—3.

⁴² Compatibility of the Atlantic Pact with the Anglo-Soviet Treaty, 22-26 Mar. 1949 // PRO, FO/371/79241.

⁴³ Примечательно, что одним из главных аргументов в качестве доказательства агрессивного характера НАТО советская пропаганда называла тот факт, что СССР не был приглашен к участию в этом союзе. В архиве английского Форин Оффис имеется довольно любопытный документ, касающийся запроса одного из членов английского парламента Э. Бевину относительно того, почему не было сделано подобного предложения Советскому Союзу. В проектах ответа, которые готовились ответственными чиновниками внешнеполитического ведомства и которые учитывали дезавуированное заявление нового госсекретаря США Д. Ачесона, что он не имеет возражений против приглашения СССР в НАТО, в качестве главной причины отмечалось негативное отношение СССР к пакту; стремление избежать таких затруднений в функционировании Атлантического союза, как это имело место в Совете Безопасности ООН, а также антидемократический характер советской политической системы (Question of inviting the Soviet Union to become a signatory of North Atlantic Pact, 7—9 Mar. 1949 // PRO, FO/371/79920). Таким образом, позиция западных держав в отношении приема СССР в НАТО с самого начала была резко отрицательной, поскольку сама Организация Североатлантического договора создавалась в противовес «советской угрозе».

⁴⁴ Филитов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос. Последний год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 84; Он же. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 322—323.

⁴⁵ Монне Ж. Указ. соч. С. 361.

⁴⁶ Там же. С. 374.

⁴⁷ Подробнее см.: Зуева П. К. «План Шумана» и Советский Союз // История европейской интеграции, 1945—1994 / Под ред А. С. Намазовой и Б. Эмерсон. М., 1995. С. 55—67; Филитов А. М. Советское руководство и европейская интеграция (40-е — начало 50-х годов) // Историческая наука на рубеже веков / Отв. ред. А. А. Фурсенко. М., 2001. С. 121—141.

⁴⁸ Там же.

⁴⁹ Российский государственный архив новейшей истории (далее — РГАНИ), ф. 5, оп. 30, д. 114, л. 37.

⁵⁰ Dwan R. Jean Monnet and the European Defence Community, 1950—1954 // Cold War History. 2001. Vol. 1, № 3. P. 141—160.

⁵¹ Монне Ж. Указ. соч. С. 414, 423.

⁵² По мнению шведской исследовательницы Р. Двон, которая подробно проанализировала роль Монне в истории начала и конца Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), стремление этого французского политика использовать военную интеграцию как следующий шаг в процессе, начатом ЕОУС, по созданию общеевропейских политических и экономических институтов, внесло свой вклад в крах идеи создания европейской армии (после отказа Франции в августе 1954 г. ратифицировать договор). См.: Dwan R. Op. cit. P. 143, 145, 148, 153, 155.

⁵³ Оппозиция договору во французском Национальном собрании усилилась в 1953 г. Наиболее непримиримую позицию занимала голлистская партия, отстаивавшая национальный характер французской армии. Кроме того, среди оппозиции имели место опасения, что ФРГ будет доминировать в европейской армии.

⁵⁴ Лекаренко О. Г. Политика правительства США в связи с планами создания Европейского оборонительного сообщества (1950—1954 гг.). Диссертация, представленная на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Томск, 2002. С. 97—98.

⁵⁵ Cipher telegram from E. Bevin to Washington, 28 Oct. 1950 // PRO, FO/371/89969; Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 29 Nov. 1950 // PRO, FO/371/90006.

⁵⁶ Cipher telegram from F. H. Miller to Foreign Office, 2 Dec. 1950 // PRO, FO/371/90006.

⁵⁷ Монне Ж. Указ соч. С. 414.

⁵⁸ АВП РФ, ф. 082, оп. 38, п. 239, д. 107, л. 13.

⁵⁹ Official record of Brussels Treaty meeting, Jan. 1951 // PRO, FO/371/96311.

⁶⁰ Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. Woodrow Wilson International Center for Scholars. Cold War International History Project. Washington D. C., 2002. P. 22.

⁶¹ Kaplan K. Dans les Archives du Comite Central. Paris, 1978. P. 162—166; Холловэй Д. Сталин и бомба. Новосибирск, 1997. С. 375, 575; «Людям свойственно ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши // Исторический архив. 1998. № 3. С. 11; Информация В. Червенкова о совещании в Москве, посвященном созданию Координационного совета вооруженных сил стран Восточной Европы, 19 января 1951 г. Центральный архив документов, ф. 1-Б, оп. 64, д. 124 // Документалният сборник на CD-ROM: България във Варшавский Договор. София, 2000. Наибольшее доверие из имеющихся мемуарных свидетельств вызывают свидетельства Эмиля Боднэраша (Emil Bodnaras), бывшего в то время министром обороны Румынии и членом ЦК Румынской компартии. Благодаря усилиям американского историка Войтека Мастны эти воспоминания переведены на английский язык и стали доступны более широкому кругу историков: Annex to Vojtech Mastny «Stalin as Cold War Lord» (Paper prepared for the Conference «Stalin and the Cold War». Yale University, 23—26 September 1999). См. также: Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. CWIHP Working Paper № 35. P. 24.

⁶² Annex to Vojtech Mastny «Stalin as Cold War Lord». P. 2.

⁶³ Ibid. P. 4.

⁶⁴ Спустя месяц, 16 февраля 1951 г., в результате конкурентной борьбы, которая велась Л. П. Берией и Г. М. Маленковым за влияние в партийно-правительственном руководстве, Булганин был смещен с этого поста и заменен Василевским (см.: Данилов А. А. Высшие органы власти в СССР в первые послевоенные годы // Историческая наука на рубеже веков. С. 316.

⁶⁵ Мурашко Г. П., Носкова А. Ф. Институт советских советников в странах региона. Цели, задачи, результаты // Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление политических режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002. С. 638.

⁶⁶ Мнение о том, что «предтечей» Организации Варшавского Договора был Военно-координационный комитет, разделяют и другие российские историки. См.: Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001. С. 87—88.

⁶⁷ РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁶⁸ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁶⁹ Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 320.

⁷⁰ РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁷¹ North Atlantic Treaty and Four Power Talks, 2 Mar. 1951 // PRO, FO/371/96311.

⁷² Ди Нольфо Э. От истоков холодной войны до энергетического кризиса1973 г.: пер. с итал.: В 2 ч. Ч. I. М., 2001. С. 231—232; Балуевский Ю. Н. Инструмент американского гегемонизма. Становление и динамика передового базирования войск США в 50—90-е годы ХХ века // Военно-исторический журнал. 2001. № 1. С. 6—16.

⁷³ РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁷⁴ РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁷⁵ Bjornstad S. The Soviet Union and German Unification during Stalin's Last Years // Defence Studies 1/1998, Oslo, 1998, p. 45—63; Филитов А. М. Советский Союз и германский вопрос… С. 321—330; Новик Ф. И. «Оттепель» и инерция холодной войны (Германская политика СССР в 1953—1995 гг.). М., 2001. С. 29—38, 246.

⁷⁶ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁷⁷ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁷⁸ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁷⁹ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸⁰ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸¹ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸² РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸³ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁸⁴ РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁸⁵ РГАСПИ, ф. 17, оп. 162.

⁸⁶ Stalin Interview of July 1952 // PRO, FO/371/100826.

⁸⁷ Ibid.

⁸⁸ PRO, FO/371/100826.

⁸⁹ Minutes, 27 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826.

⁹⁰ В этой связи нельзя не отметить, что в информации британского посольства из Рима о содержании беседы Ненни со Сталиным, говорилось, что советский лидер поднял вопрос о возможности гарантий нейтралитета Италии со стороны СССР и США, чтобы итальянское правительство могло улучшить экономическую ситуацию в стране, отказавшись от дорогостоящей программы перевооружений (J. Russell to P. Mason, 2 Oct. 1952 // PRO, FO/371/100826). Привлечение внимания Ненни к этому вопросу было не случайным, поскольку в бытность его министром (1945—1947 гг.) он выступал за нейтральный статус Италии, гарантированный СССР и западными державами.

⁹¹ F. H. Miller to Foreign Office, 14 Feb. 1952 // PRO, FO/371/102352.

⁹² Автор статьи не разделяет точку зрения известного специалиста в области послевоенной истории Германии А. М. Филитова, что цель советской ноты от 10 марта «заключалась не в решении германского вопроса и не в улучшении отношений Восток—Запад, а в поддержании "блоковой дисциплины"» (см.: Филитов А. М. Сталинская дипломатия и германский вопрос: Последний год И. Сталина // Сталинское десятилетие холодной войны. С. 79; Он же. Советский Союз и германский вопрос в период позднего сталинизма (к вопросу о генезисе «сталинской ноты» 10 марта 1952 г.) // Сталин и холодная война. С. 338—339). Вместе с тем, было бы ошибкой совсем не принимать во внимание внутриблоковые аспекты данной многоцелевой инициативы сталинской дипломатии, поскольку она напрямую затрагивала взаимоотношения советских лидеров с партийно-правительственным руководством ГДР, а также оказала воздействие на судьбу Восточной Германии.

⁹³ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁹⁴ Mastny V. NATO in Beholder's Eye: Soviet Perceptions and Policies, 1949-56. Working Paper № 35. P. 21.

⁹⁵ Германский вопрос глазами Сталина (1947—1952) // Волков В. К. Узловые проблемы новейшей истории стран Центральной и Юго-Восточной Европы. М., 2000. С. 142—145; Stalin and the SED Leadership, 7 April 1952: «You Must Organize Your Own State» // Cold War International History Project Bulletin. 1994 (Fall). Is. 4.

⁹⁶ А. Вышинский — И. Сталину, 1 июля 1952 г. // РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁹⁷ Вольф М. Игра на чужом поле. М., 1998. С. 42—45.

⁹⁸ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

⁹⁹ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹⁰⁰ Meeting of Commonwealth Defence Ministers, 27 June 1951 // PRO, FO/371/96484. См. также: Пелипась М. Я. Политика США и Великобритании по созданию военно-политической организации на Ближнем и Среднем Востоке (1945—1955 гг.) // Американские исследования в Сибири: Материалы Всероссийской научной конференции «Американский и сибирский фронтир», 6—8 февраля 2001 г. Томск, 2001. Вып. 5. С. 43—100.

¹⁰¹ Turkey and Greece and NATO: Middle East Command, 28 June 1951 // Ibid.

¹⁰² Conversation between the Secretary of State and General Eisenhower, 3 July 1951 // Ibid.

¹⁰³ Liland F. Keeping NATO out of Trouble: NATO's Non-Policy on Out-of-Area Issues During the Cold War. Publication of the Institute for Defense Studies. Oslo, 1999. № 4. P. 54—60.

¹⁰⁴ После вхождения в Багдадский пакт Ирана в 1959 г. и вплоть до его распада в 1979 г. этот военно-политический блок назывался СЕНТО (Central Treaty Organization).

¹⁰⁵ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹⁰⁶ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹⁰⁷ Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и Востоком. 1945—1960. М., 2001. С. 137—139.

¹⁰⁸ Васильева Н., Гаврилов В. Балканский тупик? Историческая судьба Югославии в ХХ веке. М., 2000. С. 258—259.

¹⁰⁹ National Intelligence Estimation [NIE]-29. Probability of Invasion of Yugoslavia in 1951 // CIA. Cold War Records. Selected Estimates of the Soviet Union, 1950—1959. Washington, D. C., 1993. P. 4; CIA. Soviet Preparations for Major Hostilities in 1950 // Library of the Norwegian Nobel Institute, the Microfilm Collection (here and after) the Microfilm : Foreign Affairs 327(73) A 20[2]. Reel [R. ] II, frame[f ], 0156.

¹¹⁰ Васильева Н., Гаврилов В. Указ. соч. С. 262; см. также: С. 260—261.

¹¹¹ Из дневника советского посла в Венгрии Е. Д. Киселева. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 18 июля 1950 // Восточная Европа в документах российских архивов, 1944—1953: В 2 т. Т. 2: 1949—1953. Новосибирск, 1998. С. 387; Из дневника советского посланника в Венгрии С. Т. Кузьмина. Запись беседы с министром обороны Венгрии М. Фаркашем, 4 января 1951 г. // Там же. С. 433, 455.

¹¹² Record of Meeting between the Secretary of State and M. Kardelj, 17 Sept. 1952 // PRO, FO/371/100830.

¹¹³ Цит. по :Baev J. US Intelligence Community Estimates on Yugoslavia (1948—1991) // National Security and Future. Zagreb, 1999. № 1.

¹¹⁴ Подробнее см.: Улунян Ар. А. Указ. соч. С. 138—140; Васильева Н., Гаврилов В. Указ. соч. С. 269—270.

¹¹⁵ РГАСПИ, ф. 82, оп. 2.

¹¹⁶ РГАНИ, ф. 2, оп. 1, д. 158, л. 65, 71, 73—74.

¹¹⁷ Leffler M. P. The Cold War. What Do We Now Know // American Historical Review. 1999. Vol. 104, № 2. P. 512—513; Gould-Davis N. Rethinking the Role of Ideology in International Politics During the Cold War // Journal of Cold War Studies. Vol. 1, № 1, Winter 1999. P. 94—95; Jervis R. Was the Cold War «Security Dilemma»? // Journal of Cold War Studies. 2001. Vol. 3, № 1. P. 36—60.

¹¹⁸ Россия в Космосе: Мемуары ветеранов // Исторический архив. 2000. № 1. С. 21—34.

¹¹⁹ Опись материалов, посланных Сталину на юг, 14. 08—21. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 117, л. 122.

¹²⁰ Симонов Н. С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920—1950-е годы: Темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. С. 206.

¹²¹ По сведениям, приведенным в книге М. А. Трахтенберга, в 1950 г. США имели 299 атомных бомб, а СССР — 5; в 1951 США имели 438 единиц ядерного оружия, а СССР—25; в 1952 количество атомных бомб у США увеличилось до 841, а ядерный арсенал СССР составил 50 атомных бомб. (См.: Trachtenberg M. A Constructed Peace. P. 181). Ю. Н. Смирнов приводит другие цифры ядерного арсенала США: 1950 г. — 369; 1951 г. —640; 1952 г. — 1005 (См. статью Ю. Н. Смирнова «Холодная война как явление ядерного века» в данной книге). США надеялись сохранить свое превосходство в атомных вооружениях до 1954 г. (См.: Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 // PRO, FO/371/96565).

¹²² И. В. Сталин — Г. М. Маленкову, 17. 12. 1951 // РГАСПИ, ф. 45, оп. 1, д. 762, л. 43, 45.

¹²³ CIA. Cold War Records. P. 332.

¹²⁴ Summary of the Paper «Estimates of the Relative Strength of NATO and the Soviet Bloc Forces at Present and in the Immediate Future», October 1951 // PRO, FO/371/96565.

¹²⁵ F. H. Millar to Foreign Office, 17 Jan. 1952 // PRO, FO/371/102481.

¹²⁶ F. H. Millar to Foreign Office, 29 Jan. 1952 // Ibid.

¹²⁷ Likelihood of Deliberate Initiation of Full Scale War by USSR against US and its Western Allies Prior to the End of 1952, 8 Jan. 1952 // CIA. Cold War Records. P. 196; A. Gascoigne to Secretary of State, 30 Aug. 1952 // PRO, FO/371/100826.

¹²⁸ A. Gascoigne to H. Hohler, 5 March 1952 // PRO, FO/371/100830.

¹²⁹ Young J. W. Winston Churchill's Last Campaign. Britain and the Cold War 1951—55. Oxford, 1996. P. 7—9; 32.

¹³⁰ Отчет посольства СССР в Великобритании. 1951 г. // АВП РФ, ф. 069, оп. 39, п. 155, д. 11, л. 28.