Глава VII традиция и современность

Политическая антропология, прежде чем она достигнет зрелости, должна пройти испытания, которым подвергается теперь всякий антро­пологический подход. Старые формы власти разрушаются или изменя­ются, первичные правительства и традиционные Государства умирают под давлением новых современных Государств и их бюрократических администраций или меняют форму. В большинстве стран, которые на­зывают развивающимися, началась политическая мутация, она следует за переустройствами, вытекающими из колониального господства или зависимости. Это длинная политическая история, определенная игрой-внешних отношений, продлевающей во многих случаях указанную му­тацию, причем не одна Азия, прежде всех ставшая открытой для вне­шних влияний, может представить примеры такого рода. В Полинезии, в Самоа, на Таити и на Гаваях «централизованные монархии» являются результатом европейских (XVIII век) начинаний и концепций, затем они исчезают или приходят в упадок под воздействием закона колонизато­ров. В черной Африке политические единицы, располагающие выходом на западные берега - особенно в районе Гвинейского залива и в конго­лезском регионе - испытали воздействие в результате их вековых отно­шений с действующими силами Европы; некоторые из них нашли в этом условия своего укрепления, прежде чем испытали разрушительные по­следствия. Так, в королевстве Конго, которое в конце XV века установи­ло связи с Португалией, представители португальского суверена в сто­лице подсказали с начала XVI века институциональную реформу в духе regimento.

Самые примечательные политические изменения являются продук­том не только недавнего установления отношений; между тем, после того как указанные изменения осуществлялись в ходе долгого периода во многих традиционных обществах, они сегодня изменяют природу, про-

154

Политическая антропология

Традиция и современность

155

являясь с большей силой и распространяясь. По этой самой причине политическая антропология не может больше игнорировать динамику и историческое движение, которые изменяют исследуемые ею системы ин­ститутов, и должна выработать динамичные модели, способные дать отчет о политическом изменении, идентифицируя тенденции к измене­нию структур и организаций. Она не исчезает вместе с тем, что вот уже несколько лет было принято называть простейшими формами управле­ния, ибо она остается перед лицом большого разнообразия политиче­ских обществ и очень сложных проявлений традиционализма. Она изу­чает многочисленные опыты - и некоторые из них новые - она увели­чивает и дифференцирует таким образом информацию, которая ей по­зволяет стать сравнительной наукой о политическом и о способах уп­равления.

1. АГЕНТЫ И АСПЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ИЗМЕНЕНИЯ

Трансформация традиционных политических систем, находящихся вне европейского континента и белой Америки, связана вообще с отно­шением к современной колонизации или к ее смягченному варианту зависимости. Д.Аптер рассматривает колониализм как «модернизиру­ющую силу», как «модель, посредством которой модернизация универ-сализуется» (D.Apter. «The Politics of Modernization», 1965). Справедли­вость этого утверждения проявляется, если рассмотреть разрывы, послед­ствия разрушения структур, новые способы организации, вытекающие из колониальных начинаний и колониальных принуждений. Между тем эта общая констатация должна быть заменена более развитым анали­зом, выявлением непосредственных политических последствий колони­альной ситуации. В отношении колонизованной Африки, где эти фено­мены проявляются в преувеличенном виде, могут быть выделены пять главных их черт.

а) Искажение традиционных политических объединений. - Границы, прочерченные колонизацией, за редкими исключениями, не совпадают с политическими границами, установленными в ходе африканской исто­рии, или с системами, определенными культурной близостью. Старое королевство Конго составляет в этом отношении один из самых замеча­тельных примеров, ибо пространство, которое оно контролировало и организовало в течение нескольких веков, было разрезано в момент ко-

лониальных разделов, поделено между двумя современными Конго и Анголой, где находится его павшая столица. И исторические воспоми­нания особенно способствуют сегодня поддержанию ностальгии в отно­шении утерянного единства и стремлению возврата к нему.

б) Деградация через деполитизацию. - Если традиционное политиче­ ское объединение не было разрушено по причине его противодействия устройству колонизаторов (случай прежнего королевства Дагомеи), оно все же не менее того было сведено к условному существованию. Колони­ зация превратила всякую политическую проблему в проблему техниче­ скую, зависящую от административной компетенции. Каковы бы ни были формы туземного политического общества и колониальных режимов, организовавших господство, колонизация сдерживала всякое проявле­ ние коллективной жизни или всякую инициативу, которые казались ог­ раничивающими ее влияние или угрожающими ему. В рамках колони­ альной системы реальная политическая жизнь выражалась частично тай­ но или же проявлялась путем настоящего трансферта. Дублирование признанных административно властей действенными, хотя и тайными властями, в которых просвещенные администраторы могли признать помеху своему действию, иллюстрирует первый процесс. Реакции поли­ тического значения осуществляются также косвенно и проявляются там, где они могут выразиться, особенно в новых религиозных движениях, в пророческих и мессианских церквях, умножившихся после 1920 года, или под прикрытием традиционализма и неотрадиционализма, лишенных политической видимости. Колонизованные часто с большой стратеги­ ческой ловкостью используют культурный разрыв, который отделяет их от колонизаторов.

в) Распад традиционных систем ограничения власти. ~ Отношения, установленные между властью и общественным мнением, механизмы, обеспечивающие согласие управляемых, и особенно те, которые приво­ дят в действие священное, все это нарушено простым существованием колониальных администраций. Управляющие не испытывают больше контроля и действуют менее ответственно в отношении своих поддан­ ных, глашатаи народа вроде тех, которые ходатайствовали перед вож­ дями у асханти из Ганы, - утрачивают свою функцию. Суверены распо­ ряжаются властью более произвольно, хотя и более ограниченно, и со­ гласие колониальной власти значит больше, чем согласие управляемых. Последние, наоборот, могут пытаться обратиться к иностранной адми­ нистрации, чтобы противодействовать некоторым решениям традици­ онных властей. С той и с другой стороны отношение извращено, взаим­ ные обязательства не кажутся больше четко определенными.

156

Политическая антропология

Традиция и современность

157

Экономические, социальные и культурные трансформации, вызван­ные колонизацией, имеют косвенные следствия той же природы. В своем анализе политического положения в стране сога (Уганда) Л.Фаллерс подчеркивает падение престижа вождей, вызванное условным характе­ром их власти и ослаблением их экономического положения. Он конста­тирует, наоборот, социальную дистанцию, установившуюся между бю­рократизированными вождями, -которые образуют «элиту, располага­ющую особой субкультурой», -и деревнями: автократия, вытекающая • из разрушения традиционных инструментов противодействия злоупот­реблениям власти, усилилась до такой степени, что колониальная адми­нистрация принуждена основать «Официальные советы» при вождях различных уровней (L.Fallers. «Bantu Bureaucracy», 1956). Этот пример показывает, насколько может быть обманчиво формальное сохранение прежней политической организации: только вожди низшего уровня, ко­торые стоят во главе деревенских общин, действительно соответствуют теперь традиционной модели.

г) Несовместимость двух систем власти и авторитета. - Антропо­логи-политологи, которые руководствуются социологией Макса Вебе-ра, видят в установлении колониальной власти начало процесса, обес­печивающего переход от власти патримониального типа к власти бю­рократического типа. Конечно, колониальная обстановка навязывает сосуществование традиционной системы, очень сакрализованной и уп­равляющей отношениями прямого подчинения, которое имеет личный характер, и современной системы, основанной на бюрократии, которая устанавливает менее персонализованные отношения. Хотя обе системы приняты силой вещей в качестве законных, их частичная несовмести­мость остается. Л.Фаллерс это демонстрирует по поводу сога, когда он показывает расхождения и стратегии, которым дает место сосущество­вание двух систем, традиционной и современной: то, что лояльно для одной, для другой выглядит кумовством в силу взаимодействия личнос­тных отношений и форм старой солидарности; к тому же, субъекты име­ют возможность вести «двойную игру», обращаясь к той или другой си­стеме соответственно обстоятельствам и интересам дела. Помимо этих наблюдений, Фаллерс обнаруживает сложный и разношерстный харак­тер политико-административной организации, функционирующей в те­чение колониального периода. Он подчеркивает конкурентное существо -вание трех систем управления и администрации: та, которая вытекает из колонизации, и та, которая управляется традиционным Государством, находятся в отношении относительной несовместимости, между тем как под ними находится та, которая соединена с клановыми и родовыми ус-

тройствами. Две первых сосуществуют непрочно, хотя колониальная администрация пыталась «рационализировать», в веберовском смысле слова, традиционный способ управления, бюрократизируя его и произ­водя точную регламентацию зависимостей, цен и налогов. Клановая си­стема, самая древняя, продолжает оказывать силам изменения самое упорное сопротивление и кажется, согласно Фаллерсу, «главной поме­хой», исчезновение которой обеспечивает успех всех начинаний модер­низации.

д) Частичная десакрализация власти. - Все рассмотренные послед­ствия колонизации способствуют ослаблению власти и авторитета, ко­торыми были наделены обладатели политических функций. Дополни­тельная и тоже важная причина должна быть рассмотрена. Десакрали­зация королевской власти и власти вождей, даже если она осуществляется неравным образом в разных обстоятельствах, остается всегда действен­ной причиной. Власть суверена и вождей становится законной более вследствие отношения к колониальному правительству, которое его кон­тролирует и может оспорить его действия, чем вследствие отношения к старым ритуальным процедурам, которые, тем не менее, сохраняются. Она больше не получает единственное освящение от предков, от божеств, или от сил, необходимо связанных со всякой функцией господства. К.Басия в его исследовании о положении вождя у асханти (Гана) пока­зывает, что разрушение традиционной религиозной связи совпадает с утратой властью политического авторитета.¹ И события показывают -как в Руанде в 1960 году - что короли, кажущиеся еще обожествленны­ми, могут быть свергнуты.

Вследствие ложного парадокса десакрализация власти происходит также в результате вмешательства завезенных и миссионерских религий, которые разрывают духовное единство, символами и часто хранителя­ми которого были суверены или вожди. Они способствуют, таким обра­зом, посредством действия, которое вмешивается в ситуацию в том же духе, что и бюрократическое развитие, секуляризации политической об­ласти, к чему крестьянские общины черной Африки остаются плохо под­готовленными. Этот процесс помогает понять инициативы, которые спровоцировали ресакрализацию власти с помощью современных рели­гиозных движений, приведших к появлению харизматических вождей.

Черты, определяющие непосредственное политическое воздействие современной колонизации в Африке, вновь встречаются на других кон-

¹ K.A.Busia. The Position of the Chief in the Modern Political System of Ashanti. Londres,

158

Политическая антропология

Традиция и современность

159

тинентах, вплоть до стран, лучше вооруженных - по причине их исто­рии, их культурного развития и их техники - для сопротивления коло­ниальному принуждению. Это доказывает П.Мю в социологическом анализе первой войны во Вьетнаме.² Речь идет здесь о политическом об­ществе, испытывающем колебания истории, выработанном «завоевани­ем, сопротивлением, конспирацией, восстанием и междоусобицами в те­чение веков». П.Мю описывает с чрезвычайной тщательностью ковар­ную борьбу двух систем правления и администрации, с одной стороны монархической, с другой стороны колониальной: уловки деревень и при­вычных вождей, которые укрываются позади «малопредставительных людей», сопротивление советов знатных, которыми, однако, манипули­рует колониальная власть. Он показывает, что опека, которую испыты­вает традиционное правление, составляет испытание, ведущее к сомне­нию в его способности выражать «небесную волю» в качестве облада­теля «небесного мандата», и оставляет также свободным путь для кон­курентных инициатив, открывающих возможность глубоких переуст­ройств. Этим самым П.Мю подчеркивает десакрализацию, которая де­зориентирует крестьянство и искажает ответственость правителей: «ни­какая государственная религия, берущая на себя ответственность одновременно за смысл Вселенной и за судьбу людей», не организует больше крестьянское общество; как и администрация, концепция мира секуляризуется; правители не берут больше на себя ответственность за природные бедствия из-за «утраты знака согласия со Вселенной». Дея­тельная политическая жизнь - та, которая не удовлетворяется управле­нием кондоминиальным, установленным колонизацией - стремится тогда к проявлению с помощью новых средств, которые еще не являются сред­ствами современного политического действия; она осуществляется под прикрытием традиций и в рамках политико-религиозных сект, которые плодятся, вырабатывая «настоящую религию замещения» и пробуждая у своих сторонников «воинственную позицию». Это, следовательно, по­вторение, при большей исторической глубине и при более сложном куль­турном плане, той же самой совокупности процессов, которую здесь труд­нее выставить напоказ, чем в случае африканских колониальных си­туаций. Сравнительный анализ, проделанный в отношении других за­висимых обществ, привел бы к тем же результатам.

Продемонстрированные только что тенденции имеют общий харак­тер, ибо они выражают смысл политического изменения в большинстве колонизованных обществ. Между тем, раз традиционные политические

' P.Mus. Viet-nam. Sociologie d'une guerre. Paris, 1952.

системы различны, нужно спросить себя о возможности представления с их стороны различных реакций в ответ на трансформацию, вызванную колонизацией. В качестве критерия, служащего основой для такого ана­лиза, часто рассматривалась способность адаптации «безгосударствен­ных» и «государственных» обществ к импортированным системам ад­министрации. Если придерживаться этого деления, - спорного в той мере, в какой два рода первичных политических обществ не отделены в корне друг от друга, - то кажется, что общества первого типа более восприим­чивы. Этот тезис оправдывают сходящиеся в одну точку аргументы, так же как некоторые эпизоды недавней эволюции. «Безгосударственные» общества не располагают рудиментарной администрацией, включающей существование иерархии, способной противопоставить себя современ­ной бюрократии, и в силу этого более поддаются бюрократизации. Они в целом дифференцируют политические и религиозные роли, между тем как в обществах с централизованной властью политические и религиоз­ные статусы часто соединены или смешаны, как в случае божественной королевской власти. Десакрализация и бюрократическая секуляризация не имеют в этих обществах, где священное сохраняет большую зарезер­вированную область, разрушительного воздействия, которое пугаетко-ролей божественного права и их поверенных. Наконец, так как эгали­тарные ценности имеют тут верховенство над иерархическими ценно­стями, которые, тем не менее, не игнорируются, то установление адми­нистрации, как бы равной для всех, не идет в противовес их фундамен­тальной культурной структуре.³

Таковы данные логического анализа. Они должны быть подтверж­дены воспоминанием о фактах, заимствованных в африканском регио­не. Сравнение габонских фангов, создателей упорядоченной анархии, и конголезцев, наследников большой государственной традиции, демон­стрировало их контрастные реакции в рамках одинаковой колониаль­ной ситуации. Примерно в 40-е годы фанги предприняли инициативу социальной реконструкции, которая привела их к приданию новой силы клановой системе путем восстановления точной принадлежности к кла­нам, путем трансформации деревень и путем установления бюрократии, стремящейся грубо копировать иерархию и колониальную администра­тивную систему. Они противопоставили себя господству колонизаторов, используя некоторые современные средства, введенные колонизацией.

¹ В 1959 году Rhodes-Livingstone Institute собрал коллоквиум, посвященный следующей теме: From tribal rule to modern government. См. R.Apthorpe. Political Change, centralization and role differenciation. In: Civilisations, 10, 2, 1960.

160

Политическая антропология

Традиция и современность

161

Конголезцы выразили двойной отказ и оказали двойное противодей­ствие. Очень рано, к 1920 год}-, они обозначили свое диссидентство и попытались вернуть свою независимость. Их инициативы в деле соци­альной реконструкции развивались оригинальным путем; они привели не к созданию клановой бюрократии, а к основанию автохтонных церк­вей, которые установили фундаментальные священные связи, создали новую форму туземной власти и по-новому действующие механизмы социальной интеграции. Благодаря этим религиозным инновациям, кон­голезцы смогли проявить себя в качестве инициаторов националисти­ческого движения и воздействовать всем весом этих действенных инсти­тутов на игру политических сил, освобожденных независимостью. Они не включили, на манер фангов, модель колониальной администрации в проекты налаживания своего общества, но они вновь нашли форму от­вета на кризис, вызванный колонизацией, которая уже навязывала себя в ходе истории королевства Конго, особенно в начале XVIII века.⁴

Недавние перемены, испытанные некоторыми еще выжившими тра­диционными африканскими Государствами, обнаруживают, что их адап­тация к современности должна удерживаться в узких границах, за этими рамками адаптация может стать угрозой режиму. По этой причине тип «модернизующейся автократии» (modernising autocracy), определенный Д.Аптером, рискует быть проиллюстрированным только очень малым числом современных политических обществ (D.Apter. «The Political Kingdom in Uganda», 1961). В Руанде протест против королевской вла­сти приводит к крестьянскому восстанию, которое опрокидывает все пла­ны «прогрессивной демократизации» и приводит к установлению рес­публики в 1961 году. В Буганде (Уганда) несовместимость традицион­ной власти, удерживаемой в рамках королевства сувереном, и современ­ной власти, учрежденной на уровне угандийского Государства, трансформировалась в открытый антагонизм в течение 1966 года в свя­зи с серьезным политическим кризисом, который закончился короткой гражданской войной, вынудившей короля к бегству и к изгнанию. В те­чение того же года в Бурунди попытка модернизации монархической системы молодым наследным принцем быстро терпит поражение и бла­гоприятствует государственному перевороту, в результате которого власть получает офицер и происходит изменение режима. Один за дру­гим традиционные Государства межозерного региона оказываются по­колебленными или разрушенными; процесс модернизации действует, в конечном счете, в ущерб им.

⁴ По поводу этого сравнения см. Ж.Баландье. «Современная социология черной Афри­ки», 2-е изд., Париж, 1963.

Только что упомянутые кризисы не только выявляют непосредст­венные политические последствия колонизации и деколонизации, они также демонстрируют их косвенные политические воздействия. В Руанде отказу от монархии, существовавшей в течение нескольких веков, пред­шествовало столкновение между двумя большими основными и нерав­ными группами: большинство крестьянства противостояло аристокра­тии, поначалу требуя «внутренней деколонизации», затем заменяя под­чинение насилием. В рудиментарной форме борьба классов смогла проявиться вслед за социальными и культурными трансформациями, выз­ванными колонизацией; отказ от традиционной власти и ее носителей привел к отказу от фундаментального неравенства, характеризовавше­го прежнее руандийское общество. И этот двойной отказ облегчил для крестьянства присоединение к современной и бюрократической системе правления.

Именно с помощью изменения социальной стратификации начав­шийся в момент колониального вторжения процесс модернизации кос­венно повлиял на политическое действие и его организацию. Он привел в действие факторы образования социальных классов, создающихся вне узких рамок этносов. В черной Африке в целом пять социальных слоев выделились в течение колониального периода. Одновременно отчетли­во различимые - часто упоминаемые - и организованные, они включа­ют деятелей колониальной власти, взятой в ее политической и экономи­ческой формах, проводников западничества, принадлежащих к «об­разованной элите», богатых плантаторов, коммерсантов и мелких пред­принимателей и, наконец, наемных трудящихся, организованных (или нет) в профессиональные группы. «Общие интересы приводят к союзу некоторых из этих социальных слоев и пробуждают в виде реакции са­мосознание тех из них, кто видит себя наиболее обделенным - это после­дняя группа. Так набрасываются контуры бюрократической буржуазии, экономической буржуазии и еще малочисленного пролетариата».⁵ Ко­лониальная ситуация направляет эту динамику двойным образом: сдер­живая процесс формирования общественных классов и способствуя, с того момента, когда требование автономии получает выражение и на­правленность на организацию, созданию оппозиционного «фронта», который ограничивает антагонизмы между развивающимися классами. Завоеванная независимость снимает напряжение политической жизни, ибо создает более благоприятные условия для проявления классов и до­пускает обострение соперничества в борьбе за власть. Тем не менее си-

Ж .Баландье. Проблематика общественных классов в черной Африке. In: «Cahiers Intemationaux de Sociologies, XXXVIII, 1965.

162

Политическая антропология

туация не упрощается. Она по-прежнему характеризуется экономиче­ским запозданием и зависимостью экономики, которая имеет тенденцию противодействовать дифференциации общественных классов. Кроме того, производственные отношения (даже самые современные) еще не приобрели в черной Африке определяющей роли, какую они имели и имеют в так называемых западных обществах. Объяснение этого нужно искать, исходя из политических данных, в области отношений, подцер- ! живаемых с новой властью: доступ к последней - и вызванная этим борь­ба - способствуют усилению единственного хорошо организованного класса, правящего класса. Именно участие во власти дает влияние на экономику, а не наоборот. В этом отношении молодое национальное Государство имеет влияние, сравнимое с ролью традиционного Государ­ства, так как позиция по отношению к государственному аппарату оп­ределяет еще социальный статус, форму отношения к экономике и ма­териальное богатство.

П одобные трансформации смогли осуществиться в Юго-Восточной Азии. Пример Бирмы - которая стала колонией, потеряв свою независи­мость и в 1885 году свою традиционную форму правления - является одним из самых показательных. Прямые политические последствия ко­лонизации оказываются жесткими: бирманское королевство уничтоже­но и страна включена в административную систему, установленную в Индии; бирманцы, которые заставили признать себя господствующим этносом, отстраненыв пользу других этнических группи «меньшинств»; осуществлена десакрализация политической жизни с помощью принци­па отделения Церкви от Государства; искажены политико-администра­тивные объединения вследствие модификации их границ и установле­ния колониальной администрации; разрушены механизмы примирения и органы обычного правосудия. Здесь мы вновь втречаемся с уже опи­санным процессом, доведенным до крайности. Косвенные политические последствия не менее очевидны. Бирма должна была испытать двойную колонизацию: со стороны британцев и со стороны тех их многочислен­ных агентов, импортированных из Индии, которые задержали для бир­манцев момент доступа к современным видам деятельности, будь то ад­министративные или экономические. Ко времени получения независи­мости в 1948 году только маленькая группа чиновников высшего ранга была бирманской. Колониальный период вызвал, между тем, образова­ние новой социальной стратификации, частично вышедшей за этниче­ские рамки. Один социальный слой, ограниченный по численности и рек­рутированный особенно вне бывшего господствующего этноса, сфор­мировался в сфере администрации и в армии. Автохтонный класс наем-

163

Традиция и современность

ных трудящихся конституируется медленно, испытывая конкуренцию со стороны рабочих, ввезенных из Индии. Между тем наиболее определя­ющие изменения произошли именно в сельскохозяйственном секторе, ибо колонизатор перевернул систему традиционных земельных прав: он со­здал земельную собственность, способствовал обращению земли и уста­новил ипотечное право. К тому же, в силу неравного экономического развития страны установилась и умножилась в пользу региона дельты дифференциальная рента. Общественный слой, объединяющий земель­ных собственников, из коих некоторые не живут на своей земле, и рос­товщиков, постепенно расширяется, к нему присоединяется узкая груп­па автохтонных предпринимателей.

К моменту обретения независимости разрушается единство, вытекав­шее из оппозиции колонизатору. Со всей ясностью проявляются разъе­динения и внутренние антагонизмы: между этносами, в неравной степе­ни открытыми для модернизации; между традиционными властями (раз­рушенными, но не уничтоженными) и современной властью; между формирующимися общественными классами. Большие зоны ускольза­ют от контроля нового правительства; политические механизмы закли­ниваются очень быстро; администрация функционирует плохо и бюрок­ратические должности используются для достижения личных экономи­ческих преимуществ. Через десять лет после завоевания независимости, в 1958 году, военные берут власть на короткий период для «наведения порядка». Современная политическая система не нашла еще своей точ­ки равновесия. Крестьянство, которое остается разделенным по этни­ческим признакам, сохраняет сдержанность в отношении к далекой и плохо понятной власти. Нарождающийся рабочий класс и предприни­матели, те и другие численно слабые, стремятся усилить свое влияние на власть, между тем как правящий класс обретает более четкие контуры в связи с той борьбой, которую он возбуждает. Результаты колонизации и деколонизации соединились друг с другом: первая слишком разруши­ла прежние власти, чтобы они смогли перестроиться в модернистском духе; вторая еще не смогла произвести, за пределами этнических границ и с достаточной интенсивностью, тех изменений, которые бы сделали из новой социальной стратификации единственный генератор современной политической активности.

Не умножая больше примеров, анализов конкретных ситуаций, не­обходимо теперь оценить усилия теоретической трактовки проблемы отношений между динамикой социальных стратификации и динамикой политической модернизации. В этом отношении одно из самых новых начинаний предпринято Д.Аптером (D.Apter) в его работе «The Political

164

Политическая антропология

Традиция и современность

165

of Modernization», опубликованной в 1965 году. Д.Аптер исходит из констатации, что самым прямым последствием модернизации является появление новых социальных ролей: к признанным традиционным ролям добавляются так называемые «адаптивные» роли, под которыми следует понимать некоторые, частично трансформированные из числа первых, и так называемые «новаторские»; эти три типа ролей находя­тся в отношении более или менее выраженной несовместимости. Д.Ап­тер насчитывает три формы социальной стратификации, которые часто сосуществуют в модернизирующихся обществах: система каст (понятая в щироком смысле, ибо она признана в обществах с обособленными расами и культурами), система классов и система статусных иерархий, внутри которой с силой выражается соперничество индивидов. Три ти­па ролей находятся в каждой из этих систем стратификации, и конф­ликты могут разворачиваться между ролями внутри одной и той же ка­тегории социальной стратификации, между однородными ролями в раз­ных категориях, наконец, между группами, организованными соответ­ственно этим трем категориям. Эти конфликты выражают расходящие­ся интересы и противоположные ценности. Начиная с момента, когда они приобретают интенсивность, их решение ищется в политическом плане, или в рамках режима, регламентирующего соперничество меж­ду разными ролями, или в рамках режима, действующего посредством устранения и вызывающего тотальную и решительную реорганизацию общества.

Согласно выработанной Д.Аптером терминологии, первое решение характеризует так называемую систему примирения {reconciliation system); второе - систему мобилизации (mobilization system). В этом последнем случае экономика подчинена государственному аппарату, единственная партия становится инструментом модернизации, социальные роли и со­циальные стратификации становятся объектом политики коренной трансформации; Китай, вступивший в череду последовательных рево­люций с 1949 года, - «культурная революция» была самой принудитель­ной, — демонстрирует этот тип крайнего решения. В так называемой си­стеме примирения хотя и сохраняется различие ролей и способов стра­тификации, расширение «современного сектора» вызывается средствами политического действия, экономики и воспитания. Группы находятся в состоянии открытого соперничества и изменения социальной стратифи­кации вытекают из их соответственного давления на власть. Системе, таким образом, угрожает коррупция, которая позволяет создавать «кли-ентелы», стагнация или политическая нестабильность. Скорее близки­ми этому типу, чем предыдущему, являются системы модернизаторской

автократии (modernising autocracy) - наиболее часто реализуемую фор­му которой составляет военизированная олигархия.⁶

Анализ Д.Аптера, особенно примененный к переходным ситуациям, наступающим после колониального положения, кажется уязвимым в той мере, в какой он недостаточно рассматривает возвратные действия ко­лониализма и прибегает к упрощенным моделям. В нем не рассматрива­ется также систематически динамика отношений между традицией и со­временностью, в связи с которой, тем не менее, проявляются некоторые аналогии. В традиционных обществах, где экономический детерминизм имеет слабую интенсивность, социальные иерархии и роли подчиняют­ся прежде всего другим факторам, особенно политическим и религиоз­ным; в целом именно в политическом плане осуществляется их более или менее хрупкое прилаживание. В обществах, находящихся на пути к мо­дернизации, преобладание политики остается сильным; это происходит в силу двух видимых причин: политико-административная арматура установлена в национальном масштабе, прежде чем смогла создаться современная экономика, и она составляет главный инструмент связи между многочисленными социальными слоями и группами. Это ситуа­тивное сходство объясняет частично возможность переноса некоторых «политических моделей» из традиционных секторов в современные сек­торы. Оно также обнаруживает, как это подчеркивает Д.Аптер, - что в ходе процесса модернизации политический аппарат может продолжать определять главные формы социальной стратификации, которые оста­ются в отношениях взаимности с системой правления, в которой они были созданы.

2. ДИНАМИКА ТРАДИЦИОНАЛИЗМА И СОВРЕМЕННОСТИ

Недавние исследования ставят под сомнение характеристики, обыч­но приписываемые традиционным системам и традиционализму. Они большей частью связаны с политической антропологией в плане отказа от отождествления традиции с «неизменностью» и признания «динамич­ных аспектов» традиционного общества. Хотя процессы могут там иг­рать роль сдерживания изменений и хотя инновация там вынуждена дей­ствовать, привязываясь к существующим формам и установленным цен­ностям, это общество не осуждено быть запертым в прошлом.

^s D.Apter. The Politics of Modernization. Chicago, 1965, chap.l, 2 et 4.

166

Политическая антропология

Традиция и современность

167

Понятие традиционализма остается неясным. Оно видится как не­прерывность, тогда как современность олицетворяет разрыв. Оно чаще всего определяется через соответствие древним нормам, которые утвер­ждает и оправдывает миф или господствующая идеология, которые тра­диция переносит с помощью всей совокупности процедур. Это опреде­ление лишено научной действенности. Фактически понятие может быть определено с большей строгостью, только если дифференцируют раз­личные современные проявления традиционализма. Первое из этих про­явлений - и наиболее согласованное с обычным употреблением термина - соответствует фундаментальному традиционализму, тому, который стремится обеспечить защиту ценностей, общественных и культурных устройств, наиболее поддерживавшихся в прошлом. В индийском обще­стве постоянство системы каст и выражающих ее идеологий, несмотря на двусмысленные и многообразные отношения, которые связывают ее с современностью, обнаруживает такую силу сохранения; действитель­но, если изменения осуществляются внутри системы, последняя в целом не изменяется, ибо именно вся социальная арматура сельской Индии подвергается тогда испытанию со стороны агентов трансформации.⁷ Формальный традиционализм в целом сосуществует с предшествующей формой. Он характеризуется поддержанием институтов, социальных или культурных рамок, содержание которых изменилось; от прошлого на­следия сохранены только некоторые средства - функции и цели измени­лись. Изучение африканских городов, возникших в результате колони­зации юга Сахары, обнаружило перенос традиционных моделей в го­родскую среду с целью установления минимального порядка в новом формирующемся обществе. В течение периода колониального господ­ства традиционализм сопротивления служил защитным экраном, или ка­муфляжем, позволяющим скрывать позиции протеста; характер, в ос­новном отличный от преобладающей культуры, придает ему в глазах колонизаторов необычный и малопонятный вид; изменившиеся или со­хранившиеся в жизни традиции укрывают проявления оппозиции и ини­циативы, направленные на разрыв отношений зависимости. Этот про­цесс наиболее часто действовал в религиозном плане: традиционное пред­ставление о священном маскировало современные политические ориентации. За пределами колониального периода появился новый фе­номен, который можно назвать псевдотрадиционализмом. В этом случае подвергшаяся манипуляции традиция становится средством придать

смысл новым реальностям или выразить требование, отметив инакомыс­лие в отношении ответственных модернистов.

Эта форма традиционализма требует более развернутого анализа и иллюстрации. Недавнее исследование Ж.Фавре, посвященное двум ал­жирским сельским течениям, последовавшим за независимостью, пред­лагает в этом отношении показательный пример.⁸ Крестьяне из Ореса, наследники «антигосударственной традиции», имели традицию восста­ния, - сиба, - которое часто выражало отказ от подчинения централь­ной власти со стороны их «сегментарных» общностей. Их требования по отношению к независимому правительству оказываются в некото­ром роде обратными: они протестуют против недостаточного управле­ния и против слишком медленного распространения в ихрегионе средств и знаков современности. С этой целью они активизируют вновь тради­ционные политические механизмы. Желая принудить власти к действию, которое бы позволило уменьшить разрыв между их требованием про­гресса и имеющимися в их распоряжении средствами, они восстают «от избытка современности». Деревушки отделяются, разбивая свои связи с администрацией, и инакомыслящие лица - отождествляемые с борцами за веру, моджахедами - прибегают к насилию, «чтобы привлечь внима­ние Государства» с помощью единственного подвластного им средства. В этом случае традиционализм возродился в целях, противоположных традиции. В Кабилии, где партизаны и местные власти организуются в течение последовавших за независимостью месяцев, ситуация складыва­ется совершенно иная; псевдотрадиционализм там выполняет функцию, которую можно назвать семантической, так как он позволяет придать смысл новым политическим формам. В данном случае борьба идет не только в целях удовлетворения кабильских требований и берберского демократического духа. Крестьяне, еще не способные понять свой спо­соб принадлежности к Государству, считающемуся абстрактным и не име­ющему исторических традиций, стремятся к возрождению прежних по­литических отношений. Они их используют, чтобы лучше понять свое отношение к современной власти и оказать на последнюю давление; их политические элиты также имеют возможность организовать восстание и изменить решение алжирского правительства. Традиционализм в дан­ном случае свидетельствует не о выживании исконных групп, а сообща­ет им «существование по реакции»: они не столько значат сами по себе, сколько в отношении к ситуации, сложившейся сразу после завоевания независимости.

' См. недавнюю работу L.Dumont. Homo Hierarchicus. Essai sur le systeme des castes. Paris, 1966.

⁸ J.Favret. Le traditionalisme par exces de modemite.In: Archiv. Europ. Sjcio., VIII, 1967.

168

Политическая антропология

Традиция и современность

169

Этой упрощенной типологии не достаточно, чтобы осознать дина­мику традиционализма и современности. Должен быть рассмотрен об­щий процесс: политические структуры, созданные в результате установ­ления «новых Государств», могут, в течение переходного периода, быть проинтерпретированы только с помощью прежнего языка. Они не име­ют ни непосредственного понимания, ни непосредственного присоеди­нения со стороны традиционного крестьянства. Эта ситуация, которая объясняет новое восстановление политических групп, форм поведения и символов, находившихся на стадии исчезновения, ведет к увеличению несовместимости между факторами партикуляризма (расовыми, этни­ческими, региональными, культурными, религиозными) и унитарными факторами, обусловливающими национальное строительство, функци­онирование Государства и экспансию «модернистской» цивилизации. Близкая или уже существующая современность демонстрирует послед­ствия этого внутри большинства бедных и находящихся на пути разви­тия наций.

Один пример. Индонезия объединяет региональные различия - уси­ленные вследствие ее островного характера и верховенства Явы - и ре­лигиозное, культурное и этническое разнообразие. Хотя постколониаль­ная политика стремилась уравновесить различные силы, прославляя осо­бенно «революционную солидарность», все выработанные идеологии обладали синкретическим характером, даже идеология индонезийских коммунистов, которые соединили упрощенный марксизм и традицион­ные культурные темы. Равновесие не установилось: начиная с 1957 года число региональных мятежей умножилось и новая власть постепенно разрушилась. С.Гирц интерпретирует этот процесс как настоящую цеп­ную реакцию. Каждый шаг в духе современности вызывал усиление партикуляризма, что подвергало власть растущему давлению и испы­тывало ее на крепость. Каждое проявление ее бессилия увеличивало не­стабильность и приводило часто к обновленным институциональным и идеологическим опытам.⁹ Синхронно действовали два противополож­ных движения: развитие политической инициативы в региональном ма­сштабе, опирающееся на проявления традиции; с другой стороны, по­степенная утрата контроля за общими делами, которая дискредитиро­вала центральное правительство и вызвала обесценение модернистских организаций, идеологий и символов. Разрыв произошел в 1965 году, он привел к тому, что военные взяли власть. Политические столкновения в

' C.Geertz. The Integrative Revolution. In: C.Geertz (edit.). Old Societies and New States. New-York, 1963.

большой мере, но не исключительно, выражались в противостоянии тра­диционного и современного; последнее казалось главным образом сред­ством этих столкновений, а не их главной причиной.

На уровне наций континентального масштаба (Индийский Союз) или континента, раздел которого на нации произошел главным образом в результате колониальных захватов (Африка), это противостояние навя­зывалось с силой, напоминающей крестьянсту движение судьбы. Об Индии можно сказать, что она представляет «лабиринт социальных и культурных структур», что она соединяет все «начальные конфликты», определенные несовместимостью многочисленных традиционных обще­ственных отношений (вновь оживленных) и новых отношений, вызван­ных политической и экономической трансформацией. В черной Африке несоответствия также видны, тем более что нестабильность политичес-кихрежимов контрастирует с постоянным обращением к традиционным моделям в деревенской среде. Негритянские нации находятся на пути к созданию и еще не созданы. Интеграция этносов остается чаще всего хрупкой, так что распад больших объединений - таковы Конго-Кинха-са и Нигерия - остается постоянной угрозой. Из этой ситуации следует, что партии и их направленность, движения, даже считающиеся револю­ционными, выражают относительное давление этнических групп, так же как множество точек зрения, относящихся к структурам нации и ее эко­номики. Такое состояние фактически не было изменено системой един­ственной партии: уничтожение конфронтации не уничтожило вынужден­ности распределять власть соответственно этническим, религиозным или региональным категориям. Независимость вызвала новую динамику традиции в соответствии с двойной направленностью. С одной сторо­ны, она освободила силы, сдерживавшиеся во время колониального пе­риода, как об этом свидетельтвуют несколько кризисов, случившихся в ходе последних лет и продемонстрировавших воскрешение племенных и/или религиозных антагонизмов. С другой стороны, современная по­литическая деятельность смогла организоваться и выразиться, только прибегая к настоящему переводу; традиционные модели и символы ста­новятся средствами коммуникации и объяснения, к которым прибегают ответственные лица, обращаясь к крестьянам. Один из этих фактов по­стоянства кажется еще более существенным. Прежние концепции отно­сительно власти исчезли не все, особенно в областях, где в разные мо­менты истории возникли сильные Государства. Так, в Конго образ президента предстал, некоторым образом, как отражение фигуры тра­диционного суверена - особенно фигуры короля Конго. Вождь должен демонстрировать свою силу, буквально захватывать трон и с силой удер-

170

Политическая антропология

ж ивать власть в интересах коллектива. С этой точки зрения, недавняя борьба за контроль над государственным аппаратом является только современной версией «войн за наследство» и военная власть считается в этом отношении лучше «вооруженной». С пресонажем сильного вождя остается связан персонаж вождя заступника, уважаемого за мудрость, которой он владеет, способного послужить высшим средством, могущим заставить уважать право и ценить примирение. С двумя предыдущими в представлении о королевской власти соединена третья фигура: фигура-харизматического вождя, имеющего особое отношение к народу, к стра­не, к системе сил, которая управляет плодородием и процветанием. Власть еще постигается в этих трех аспектах силы, правосудия и священ­ного. Современный Конго не смог, начиная с 1960 года, достичь объеди­нения в одной личности этих трех фигур вождя; согласно традицион­ным концепциям, нужно бы было видеть в этом причины его современ­ной слабости.

Исследования, проводимые в рамках политической антропологии, только начинают рассматривать различные аспекты отношения тради­ции к современности. Они не могут больше удовлетворяться общими или приблизительными оценками и должны, следовательно, определить те объединения и уровни исследования, где анализ был бы способен до­стичь растущей научной эффективности.

а) Деревенская община. - Она представляет уменьшенное общество с точными границами, где отчетливо воспринимается столкновение тра­диционного и современного, сакрального и исторического. Именно вну­три ее границ осуществляются коренные трансформации, осуществля­ются не без сопротивления и недоразумений, и в этом смысле относящи­еся к ней исследования ниболее поучительны. Ж.Альтаб посвятил свое исследование, основанное на тщательных и терпеливых наблюдениях, деревням этноса бетсимисарака, живущего в восточном береговом реги­оне Мадагаскара. Его анализ демонстрирует особенно трудное приспо­собление деревенской власти к административной системе, установлен­ной новым мальгашским Государством.¹⁰ Внутри этих общин проявился разрыв между областью внутренней жизни - где господствует традиция в ее нынешнем состоянии - и областью внешней жизни, включающей многочисленные отношения, поддерживаемые теперь с «внешним миром» - где заставляют себя признать силы современности и ее действующие лица.

^{1 0} G.Althabe. Communautes villageoises de la cote orientate malgache. Paris, 1969. Preface de G.Balandier.

171

Традиция и современность

Этот дуализм выражается совершенно материальным образом в ус­тройстве деревенского пространства. Поля, где культивируется горный рис, расположенные на дистанции от жилищ, составляют место, где со­средоточивается традиция; связанная с ними практика и сохраняющая­ся при этом символика соответствуют традиционным требованиям, что звучит еще в обозначающем их термине (тави). Деревенское поселение, прикрепленное к дороге, открытое для представителей администрации и для обменов с внешним миром, содержащее импортированные пред­меты и символы, стало фронтом атак модернизма. Дуалистическое рас­пределение выражается также в способах управления жизнью общины и в регулировании нарушающих ее разногласий.

Е сли речь идет о внутренних делах, то учитываются и пользуются уважением прежние иерархии, собрания с обсуждением (или принятием решения) согласуются с традиционными принципами. Если речь идет о внешних делах и особенно об отношениях с представителями государ­ственной власти, то правила действия оказываются совсем другими; со­брания не обнаруживают основных общественных связей и не являются больше поводом, позволяющим общине продемонстрировать управля­ющий ею порядок. В одном случае стремятся сохранить в общественных отношениях их богатство и символическую действенность; в другом от­ношения имеют импровизированный характер и устанавливаются фак­тически соответственно моделям, считающимся чужими - унаследован­ными от колонизаторов - и по этой причине частично отвергаемым. Факторы современности по-прежнему рассматриваются в большинстве случаев как внешние в отношении деревенского общества.

Хотя, по-видимости, крестьянин бетсимисарака как будто живет на двух уровнях, более углубленное исследование показывает, что действи­тельность намного проще. В ходе последних лет широко распространился новый институт, заимствованный у соседних групп и адаптированный; речь идет о ритуале, связанном с усилением чувства власти духов, иден­тифицированных и иерархизованных: тромба. Нельзя ограничить его значение религиозной областью, ибо отношение к священному обуслов­ливает в данном случае намечающийся новый общественный порядок и соответствующую культуру. Этот ритуал, напоминающий общинное экспериментирование, имеет синкретический характер в той мере, в ка­кой он обеспечивает комбинацию традиционных и современных элемен­тов и символов. В то же время он выражает двойное отрицание: он отри­цает некоторые традиционные аспекты, - те, которые кажутся наиболее лишенными природных свойств, - конкурируя с культом предков в его прежней форме, он отбрасывает признанные чужими средства модерниз-

172

Политическая антропология

Традиция и современность

173

ма, проявляя себя как контр христианство и обосновывая новые отноше­ния зависимости и власти. Тромба представляет особую область для наблюдения и анализа. Он обнаруживает, что человек так называемых дуалистических обществ организует свое существование, не становясь попеременно перед лицом двух отделенных друг от друга секторов, уп­равляемых один традицией, другой современностью. Он позволяет исходя из живого опыта понять диалектику взаимодействия традици­онной системы (разрушенной) и современной системы (предписанной извне); он приводит к возникновению третьего типа социокультурной системы, происхождение которой связано со столкновением двух пер­вых. Интерпретация этих феноменов направлена против банальных те­орий социологического дуализма. Деревенская община по причине ее размера представляет объединение, где лучше схватывается эта сложная динамика, где обнаруживаются в нарождающемся состоянии новые структуры, где влияние современного политического действия проявля­ется самым непосредственным образом.

Работы антропологов, взятые во всей их географической широте, показывают, что это утверждение имеет общее применение всегда, ко­гда речь идет об анализе влияния модернистских сил на традиционный порядок. Многочисленные исследования, посвященные индийским де­ревням, наиболее показательны, особенно в плане политической антро­пологии. Они выявляют «недавние изменения, происшедшие вследст­вие включения деревни в экономическую и политическую целостность, которая мощно воздействует на нее», умножение причин разногласия, которое усиливает отношения чуждости между «группировками», утра­ту действенности «панхайата» - собрания, обладающего властью и фун­кцией правосудия." Все эти исследования доказывают в силу раскрыва-емоге ими уровня сложности тщетность преждевременных и банальных обобщений. Предосторожность тем более необходима, Когда исследо­вание касается обществ, испытывающих революционные преобразова­ния - как это происходит в случае китайских деревень. Действительно, традиция не может быть тотально исключена и некоторые из ее элемен­тов существуют в измененном виде: хитрость традиционализма стано­вится тогда труднее обнаружить.¹²

Деревенские общины являются наиболее уместными объединениями для исследования, ибо они составляют область столкновения традиции и

¹¹ См. библиографические указания и советы в книге L.Dumont. Op. cit., sections 74, 75 et84.

¹² Это доказывают «документы», собранные Жаном Мирдалем и посвященные деревне Шенси: J.Myrdal. Un village de la Chine populaire. Paris, 1964.

современности. Остается рассмотреть средства, к помощи которых пос­ледняя прибегает в политической области: ее инструменты, ее аргумен­ты и ее оправдания. Политическая партия должна быть рассмотрена в качестве фактора модернизации, между тем как должны быть уточнены функция идеологий и переход от мифа, ориентированного на прошлое, к современной идеологии, возвещающей то, что должно прийти.

в) Политическая партия, «модернизирующий» инструмент. - В тра­диционных обществах, находящихся на стадии изменений, партия осу­ществляет многочисленные функции: она дает определение рождающе­муся или возрождающемуся Государству, ориентирует национальную экономику, организует верховенство политического и способствует пе­реустройству социальных структур. Это участие в изменении является тем более активным, чем более неограниченным становится режим един­ственной партии или «общественного движения», распространившийся в ходе лет, последовавших за завоеваниями независимости. Политиче­ская партия является первым из средств модернизации в силу ее проис­хождения, связанного с инициативой модернистских элит, в силу ее орга­низации, которая позволяет ей иметь более непосредственные связи с общинами, чем имеет администрация, и, наконец, в силу ее функций и ее целей, так как она стремится и становится в разных областях хозяином разития. Эти аспекты усиливаются в случае унитарных партий или дви­жений, явившихся результатом «желания изменить общину, переструк­турировать общественные отношения и породить новую форму созна­ния и этики»; Д.Аптер, предлагая это определение, характеризует таким образом «систему мобилизации», которая организует драконовскую модификацию общества.¹³

Между тем динамика традиции и современности никогда не бывает исключена из области, где действует политическая партия, и первая не сводится к роли простой помехи в деле прогресса второй. Партия часто конституируется, опираясь на «промежуточные группы», имеющие в виду современные цели и прибегающие к традиционным формам и символам: таковы племенные ассоциации, культурные движения, синкретические церкви. В западной Нигерии, где живут йоруба, ассоциация, основанная в 1945 году и почитающая предка основателя (Одюдюва), продви­гая в жизнь ценности и культуру йоруба, стимулировала политическую инициативу и дала ей основу в виде партии, названной «Action Group». В Береге Слоновой Кости «Африканское Демократическое Объедине­ние» родилось из ассоциации плантаторов - то есть модернистски на-

^{1 3} D.Apter. The Politics of Modernization. Chicago, 1965, chap.6.

174

Политическая антропология

с троенных крестьян - и использовало в качестве посредников общества посвящения, - особенно самое распространенное, Поро, - чтобы облег­чить свое укрепление. В обоих Конго религиозные движения и культур­ные ассоциации, рожденные из синкретизма, из воли восстановить по­рядок в области священного, составили первую опору современной по­литической жизни.

Традиция, которая повлияла на партии в момент их рождения, про­должает действовать на уровне их структур и средств выражения. Партии хотят создать унитарную среду по ту сторону партикуляризмов, обеспе­чить распространение новых идей, придать определяющую роль своим проводникам современности, но их проникновение в крестьянскую сре­ду навязывает им необходимость уступок прежнему режиму. Они долж­ны установить союзы на местах с традиционной знатью, с религиозны­ми авторитетами, с ответственными лицами разных полумодернистских организаций. В Индонезии особым термином (алиран -движение воды) обозначаются разные общественные течения, которые нужно направлять. Хотя партии используют средства, вызывающие наибольшие ассоциа­ции с современностью, - различные средства информации и убеждения, бюрократический аппарат, - они принуждены адаптировать свой язык и свою символику к традиционной среде, на которую они хотят воздей­ствовать. Они осуждены на культурную двусмысленность в течение на­чального периода и часто еще позже. Подчиняя себе старые и действен­ные символы, они организуют церемониал политической жизни (вклю­чая иногда в него ритуальные элементы) с целью ее сакрализовать, они придают своему лидеру двойное лицо, делая из него героическую лич­ность (при необходимости зачисляя его в число потомков народных ге­роев), они прибегают, наконец, к традиционным средствам, чтобы фор­сировать связь или обосновать авторитет своих деятелей. Их доктрины и идеологии в большой мере синкретичны. М.Хелперн подчеркивал в связи с некоторыми мусульманскими странами смешение иногда проти­воположных традиций: марксистская философия представлена как по­добие в современном мире и в плане материальных реальностей тради­ционной исламской философии; обе рассматриваются в качестве сил, вызывающих каждая на своем уровне наступление нового порядка.¹⁴ Критическое изучение различных особых форм социализма в развиваю­щихся странах - и особенно «африканского социализма» - также свиде­тельствует об их синкретизме. Вездесущая традиция налагает границы

^{1 4} M.Halpern. The Politics of Social Change in the Middl East and North Africa. Princeton, 1963.

175

Традиция и современность

н а модернизаторское начинание политической партии, каковые могут быть ослаблены только при помощи времени даже в случае самых ради­кальных позиций.

с) Идеология как выражение современности. - Политическая функ­ция идеологий стимулируется в течение революционных периодов и в течение фаз глубокого изменения обществ и их культуры. В случае неко­торых традиционных обществ, находящихся в состоянии мутации, ка­ковы общества черной Африки, эта функция тем более очевидна, что политическая идеология появляется вместе с современной эпохой на ру­инах мифов, поддерживавших прежний порядок.

Идеологии, соединенные с проектами национального строительства (или перестройки), с мероприятиями по экономическому развитию и модернизации, имеют некоторые общие черты. Они отмечены проте­стом против зависимого положения: осуждение эксплуатации и угнете­ния, прославление независимости составляют их главные темы, действу­ющие тем более, чем более они способствуют объяснению технического и экономического запоздания. В той мере, в какой они стремятся заста­вить ценить единство нации выше, чем разного уровня партикуляриз-мы, в них преобладают унитарные темы и символы: личность нацио­нального вождя сакрализована (он может быть отождествлен со спаси­телем) и сама нация становится объектом настоящей политической религии.

Эти идеологии к тому же должны способствовать психологическо­му превращению, которое можно охарактеризовать как new deal des emotions. Они предстают в двух версиях: одна, усовершенствованная, предназначается для политических и интеллектуальных элит, для внеш­него распространения; другая, упрощенная, адаптирована с помощью традиционных слов к крестьянству и к социальным слоям, менее всего задетым современным воспитанием. Наконец, эти идеологии в большой мере вдохновлены социальной философией и политическими доктрина­ми, выработанными за границей. Это относится к социалистической мысли и к марксизму, к некоторым формулировкам национализма. Этот «импорт» часто сообщает идеологии синкретический характер, замет­ный в определении большинства особых форм социализма. Он также лежит в основе трудноразрешимого противоречия: именно иноземные интеллектуальные инструменты формируют современную политическую мысль, но они поставлены на службу «национальному» развитию и час­то защите специфичности. Ж.Берк, определяя место «арабов от вчераш­него дня к сегодняшнему», интерпретировал усилие «приладиться к дру­гим, сохраняя верность себе», это «противоречивое требование» ведет к

176

Политическая антропология

Традиция и современность

177

тому, что притязания современности не становятся тотальным отрица­нием традиции.¹⁵

Модернизаторские идеологии характеризуются также своей неста­бильностью, своим собственным движением, соответствующим реали­зованным изменениям и модификациям политического сознания. Они меняются в той мере, в какой они соотносятся с обществами и цивилиза­циями, испытывающими быстрое изменение, и остаются значимыми только на относительно короткий период времени. Д.Аптер стремился определить цикл их формирования, последовательность их изменений.¹⁶ В исходном пункте идеология распространяется и соединяется со «мно­гими образами» в большой мере противоречивыми, затем под давлени­ем необходимости и событий она выстраивается и нагружается новыми значениями, с тех пор как ее получатели становятся восприимчивы к те­мам и символам, внешним для традиционных конфигураций. На своем самом высоком уровне - соответствующем моменту ее максимальной действенности - идеология приобретает утопический и милленаристс-кий аспект: она прославляет наступающее общество и сообщает коллек­тивному действию непосредственную эффективность и универсальное историческое значение - например, миссию реализовать единственную подлинную революцию. В конце процесса идеология разрушается; бор­цы становятся руководителями и испытание фактами (сила вещей) ведет к практическому реализму, к выработке идеологической системы, силь­но отмеченной прагматизмом.

Идеологии модернизации не отличаются еще радикальной новизной: они слишком мобильны и слишком ситуативны. Присущий им анализ кажется разочаровывающим и часто повторяющимся. Для политиче­ской антропологии они, тем не менее, составляют богатую область ис­следования плохо проясненных проблем и именно в той мере, в какой они позволяют постичь соединение с традицией и их однородность с ми­фами, управляющими последней. Африканские страны дают в этом от­ношении самые характерные примеры. Начиная с момента, когда наци­ональные движения там приобретают форму, выстраиваются поли­тические идеологии при опоре на мифические темы восстания или со­противления, сложившиеся в ходе колониального периода. Вначале ини­циатива принадлежит интеллектуальному меньшинству, озабоченному развитием культурного и политического освобождения. Самой предста­вительной идеологией этой фазы является «теория негритюда», разра-

¹⁵ J.Berque. Les Arabes d'hier a demain. Paris, 1960, chap.1,X11 et XIII.

¹⁶ Д.Аргег. Op. cit., p.314-327.

ботанная франкоязычными африканцами, а затем получившая философ­скую форму у Ж.-П.Сартра. На полях нужно отметить идеологическую работ}' эссеистов, которые хотят сообщить африканской истории ак­тивную действенность. Они трактуют прошлое так, чтобы реабилити­ровать негритянские цивилизации и народы. Они переворачивают от­ношение зависимости и превращают признанные цивилизации в распро­странителей неизвестной африканской цивилизации. Политические по существу идеологии - самые недавние - имеют мессианский аспект, род теоретического подобия народного мессианизма, выражавшего первые организованные реакции отказа от колониализма. Таким образом, ос­нователи африканского социализма не только заботятся о производстве необходимой адаптации, но также имеют увереность, что способствуют спасению социализма, обогащая его плодотворными ценностями.¹⁷

" G.Balandier. Les mythes politiques de colonisation et de decolonisation en AfriqUe. In: «Cahiers International^ de Sociologie», XXXIII, 1962.

Такова дорога, которая смогла привести от традиционного мифа, включающего часть идеолгии, к современным политическим идеоло­гиям и доктринам, заключающим еще в себе часть мифа. Этот путь, пе­реход от мифа с идеологическими вкраплениями к современным систе­мам мысли с мифическими вкраплениями заставляет столкнуться с про­блемой, которая встает во всех старых обществах, переживающих му­тацию. Это проблема непрерывной диалектики между традицией и ре­волюцией.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

ПЕРСПЕКТИВЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ

Политическая антропология развивается в тот самый момент, когда антропологические исследования поставлены под вопрос: объекты, на которые они преимущественно были направлены, - архаические или тра­диционные общества, - испытывают глубокие изменения; антропологи­ческие теории и методы, существовавшие с довоенного периода, под­верглись критической оценке, порождающей обновление. Политическая антропология появилась, таким образом, как новая конфигурация вну­три разворошенной научной области. Макс Глюкман и Фред Эгган считали, что она «потенциально основана», когда появилась в 1940 году коллективная работа под названием «African Political Systems»; начиная с этой даты, она вызвала многочисленные исследования на местах и сти­мулировала теоретическое размышление. Две коллективные публикации демонстрируют ее силу и одушевляющее ее требование научной строго­сти; одна исходит из частной проблемы власти и применяемых ею стра­тегий: «Political Systems and the Distribution of Power;'другая исходит из подборки текстов, обнаруживающей некоторые основные направления: Political Anthropology.²

Эта запоздалая специализация антропологии представляется, тем не менее, больше проектом, находящимся в ходе реализации, чем уже сло­жившейся областью науки. Она испытала сначала влияние двусмыслен­ной ситуации; она оставалась маргинальной, поскольку в рамках ант­ропологического исследования политический факт предстает нахо­дящимся за пределами ее главных интересов - он рассматривается прак­тически в качестве производного аспекта системы отношений, первое проявление которой является социальным и/или религиозным; она раз-

Заключение. Перспективы политической антропологии 179

р абатывается вне более старых политологических дисциплин - отвергая их в форме политической филосбфии или политической науки, которая долго оставалась замкнута в ее «западный провинциализм». Между тем ее собственное становление ведет ее к тому, чтобы занять центральное положение, которое позволяет постичь политическое в его разнообра­зии и создать условия расширенного сравнительного изучения. И это движение предписывает ей сближение с родственными дисциплинами. Работы, опубликованные за последние пятнадцать лет, демонстрируют внешние влияния: во-первых, Макса Вебера, влияние которого преобла­дает в среде американских или британских исследователей; затем совре­менных специалистов политической науки, и особенно Д.Истона, авто­ра опубликованного в 1953 году исследования под названием «Полити­ческая система».

Эти связи вынуждают к сопоставлению и критике. Д.Истон упрека­ет антропологов-политологов в обращении к плохо определенному объекту, в отсутствии четкого отделения политических аспектов, струк­тур и форм поведения от других проявлений общественной жизни. Для них также характерно отсутствие понимания сущности и специфично­сти политического.

Замечание отчасти обоснованное, но кажется полезным напомнить, что рассматриваемые общества не всегда имеют четкую политическую организацию и что сами политологи не всегда ясно определяют уровень политического. Истон замечает к тому же, что политическая антропо­логия действует, не решив фундаментальных концептуальных проблем и не установив свои главные теоретические ориентации.³ Осуществлен­ные в течение последних лет исследования уменьшают значение этой критики, не говоря уже о том факте, что взятый на себя первооткрыва­телями дисциплины теоретический риск побуждал к осторожности. Нельзя упрекать только становящееся научное знание в его уязвимости. Положительный факт остается, тем не менее, бесспорным: политическая антропология принудила к смещению центра, ибо она универсализова-ла размышление -расширив его до изучения групп пигмеев и американ­ских индейцев с минимальной властью - и разбила ослепление в отно­шении Государства, которое долго владело теоретиками-политологами.

Это преимущество считается столь определяющим, что С.Н.Паркин-сон - признанный и известный политолог - рекомендует доверить ан­тропологам сравнительное изучение политических систем и теорий. Было

¹ A.S.A. Monographs 2.

² Работа опубликована под руководством M.Swartz, V.Turner и A.Tuden, Чикаго, 1966.

³ D.Easton. Political Anthropology. In: B.Siegel (edit.). Biennial Review of Anthropology. Stanford, 1959, p.210-247.

180

Политическая антропология

бы несерьезно придерживаться этого лестного совета. Необходимым становится более обстоятельный анализ. Политическая антропология в силу направляемой ею научной практики и достигнутых результатов оказывает влияние на материнскую дисциплину, исходя из которой она сформировалась. Простое ее существование сообщает ей критическую действенность в отношении последней. Она способствует изменению общих представлений относительно обществ, рассматриваемых антро­пологами. Последние не могут больше рассматриваться как унанимист-ские общества - с механически достигнутым консенсусом - и уравнове­шенные системы, мало задетые последствиями энтропии. Исследование политических аспектов ведет к пониманию каждого из этих обществ в самой его жизни, в его действиях и проблемах, по ту сторону выставля­емой им видимости и вызванных ею теорий. Социальные устройства оказываются приблизительными, соперничество в них всегда существу­ющим, протест (прямой или скрытый) никогда не уничтоженным. По­литическая антропология, поскольку она имеет дело с динамической, по существу, реальностью, требует принять в рассмотрение внутреннюю ди­намику так называемых традиционных обществ; она принуждает допол­нить логический анализ позиций логическим анализом оппозиций - бо­лее того, она демонстрирует необходимое отношение между этими дву­мя подходами. В этом отношении примечательно, что такие термины, как «стратегия» и «манипуляция», используются все чаще и чаще. Аргу­мент второстепенный. Следствия, которые извлекает Эдмунд Лич из его образцового исследования политической антропологии, более вырази­тельны.⁴ Исходя из случая кашенов в Бирме, он подчеркивает динамику, действующую в реальных системах, и их нестабильность; он ясно рас­крывает множественность моделей, с которыми, смотря по обстоятель­ствам, соотносятся кашены так что их концептуальный аппарат по­зволяет выразить противоположные устремления и говорить о проти­воречиях легитимности; он показывает, что равновесие существует в модели (той, в которой представляет себя общество, итой, которую кон­струирует антрополог), а не в фактах. В свою очередь Лич свидетель­ствует, что динамика внутренне присуща структуре и что она выража­ется не только в изменении, в становлении; это точка зрения на соци­альную реальность, которую мы сформулировали вот уже около пятнадцати лет, пытаясь уточнить ее теоретические и методологические составные части. Политологи-антропологи в растущем числе присоеди­няются к этой интерпретации. Макс Глюкман недавно к ней приблизил-

⁴ Political Systems of Highland Burma. Nouv. ed., Londres, 1964.

Заключение. Перспективы политической антропологии 181

с я: он обратился к понятию «колеблющегося равновесия» с целью ин­терпретировать динамику некоторых традиционных африканских Го­сударств и придал, таким образом, гибкость концепции, до того оста­вавшейся слишком статичной.⁵

Политическая антропология обновляет старый спор, касающийся отношения традиционных (или архаических) обществ к истории. Это происходит в силу уже упомянутой главной причины: политическая об­ласть является именно той, на которую история с силой накладывает свою печать. Если так называемые сегментарные общества демонстри­руют историю движением сменяющих друг друга объединений и разъе­динений, изменениями религиозных систем, открытостью (свободной или принужденной) для внешних воздействий, государственные общества присутствуют в истории другим образом - во всей своей полноте. Они вписываются в более богатое, более нагруженное определяющими со­бытиями историческое время и они обнаруживают более живое осозна­ние возможностей воздействия на социальную реальность. Государство рождается из события, проводит творческую политику событий, делает ударение на неравенствах, порождающих неравновесие и становление. С момента его появления антропологический подход не может больше избежать встречи с историей. Он не может больше исходить из убежде­ния, что историческое время традиционных обществ близко к нулевому состоянию: времени простого повторения. Именно антропологи, связан­ные с изучением государственных систем, более всего способствовали этому признанию истории и обнаружению политического использова­ния данных идеологической истории. Идет ли речь в области африкани­стики о работах, посвященных Нуле (Надель), Буганде (Аптер и Фал-лерс), старой Руанде (Вансина), Конго (Баландье), или королевствам Нгуни в Южной Африке (Глюкман). Благодаря этим исследованиям но­вая - более динамичная - антропологическая теория находит свою доро­гу. Показательно, что последняя работа Люка де Хеша, относящаяся к Руанде, к ее положению в той исторической и культурной конфигу­рации, в которую включаются Государства межозерного восточного региона, представляет себя в качестве «структурного и исторического анализа». Второй момент указанного подхода исправляет недостатки и искажения первого.⁶

Нужно также констатировать, что политическая антропология по­буждает более критично рассматривать идеологические системы, с по-

⁵ M.Gluckman. Politics, 222.Law and Ritual in Tribal Society. Oxford, 1965.

⁶ L. de Heusch. Le Rwanda et la civilisation interlacustre. Bruxelles, 1966.