Avangard_v_kulture_KhKh_veka_1900-1930_Teoria_Istoria_Poetika_Kniga_1

Примечательно, однако, что первоначально Балль отверг предложение Тцара проводить совместные вечера дадаистов в арендуемой галерее «Корраи», переименованной затем в «Галерею Дада»; устав от шумливых собратьев, он хотел, чтобы каждый выступал отдельно, сам по себе. Но уже в марте 1917 г. выступил на открытии галереи. С ее открытием на передний план выдвигаются художники с выставками своих произведений; публичные вечера сменяются закрытыми, куда приглашаются в основном ценители авангардистского искус­ ства (шумные манифестации вызывают недовольство владельца помещений). За время, которое отделяет «Кабаре Вольтер» от «Галереи Дада», мутировали не только сами дадаисты — модифицировались и те художественные открытия, начало которым было положено в кабаре, о чем свидетельствуют не только звуковые стихотворения Балля, но и набравшая силу абстрактная живопись и «абстрактные танцы», которые культивировал переехавший из Мюнхена в Вену теоретик и практик свободного танца Рудольф фон Лабан. Его «грамматика танца» во многом совпадала с непосредственностью изобразительного и языко­ вого выражения у дадаистов.

Однако в мае галерея по требованию владельца помещений закрылась, и тогда же произошел окончательный разрыв Балля с «движением Дада» (Mouvement Dada): он становится редактором независимой республиканской газеты «Фрайе цайтунг» в Берне и культивирует контакты с людьми несколько иного склада — Эрнстом Блохом, Францем Верфелем, Эльзе Ласкер-Шюлер, Рене Шикеле, Леонгардом Франком, т. е. по преимуществу с экспрессиониста­ ми. Между тем Тцара, оставшийся генератором дадаистских мероприятий в Швейцарии, сближается с выходцем из Австро-Венгрии Вальтером Зернером и эльзасцем Отто Флаке, найдя в них своих временных единомышленников (Флаке, кстати, позже в критическом свете изобразил свое окружение той поры в романе «Нет ги да»). Выражает готовность сотрудничать с дадаистами и прие­ хавший в Швейцарию подлечиться Франсис Пикабиа, но вскоре в роли эмисса­ ра дадаизма он уезжает в Париж. В ноябре 1919 г. Тцара и Зернер попытались издавать в Цюрихе сугубо дадаистский журнал «Цельтвег» («Der Zeltweg»), но им удалось опубликовать только один номер: после войны интерес к движению резко упал. Признаки распада группы становятся все ощутимее. Но инициаторы не сдаются. В марте 1920 г. «Большой дадаистский бал» (Grand bal Dada) был устроен в Женеве. Зернер публикует свой манифест «Последнее расшатыва­ ние» («Die letzte Lockerung»).

Цюрих давно покинули многие соратники румына. Пребывание здесь ста­ новится невыносимым и для него. «По сравнению с этой провинциальной ды­ рой Париж — чудесное место... Цюрих мертвый, несимпатичный город, здесь только воздух хорош. Все фильмы, которые тут показывают, фальшивы, их подвергай цензуре и обкорнали. Что за идиотская страна! Цюрих находится в руках нескольких старых дам. Даже представить себе не могу, как это я умуд­ рился прожить здесь столько лет»51 Цюрих перестает быть центром дадаизма. На смену ему приходит Берлин, куда еще в годы войны уехал Рихард Хюльзенбек, а затем и Париж, где обосновался Тцара. И все же этот швейцарский город в истории дадаистского движения занимает почетное первое место —- место «колыбели дадаизма»,

Хуго Балль, как бы подводя итог своему увлечению дадаистскими экспе­ риментами, задумывался о глубинной связи радикальных изменений в искусст­ ве с не менее радикальными переменами в социально-политической сфере. Вспоминая о том, что на той же цюрихской Шпигельгассе, прямо напротив «Кабаре Вольтер», жил Ульянов-Ленин, уехавший потом в Петербург делать революцию, он писал, пытаясь понять свое неприятие разрушительного революционаризма: «Быть может, дадаизм как символ и жест противоположен ре­ волюции? Быть может, он противопоставляет разрушительной силе и точной расчетливости совершенно донкихотскую, непостижимую, не признающую ни­ какой цели сторону мира? Любопытно посмотреть, что произойдет там и что — здесь»52

Эта почти мистическая встреча в цюрихском переулке двух революций — политической и художественной, материальной и духовной — занимала мно­ гих. Петер Вайс, остававшийся до конца своих дней сторонником как одной, так и другой революции, в своей «Эстетике сопротивления» писал, что шум, поднятый вокруг дада, иногда заставлял забывать о неразрывной связи матери­ альной революции с духовной: «Художники на Шпигельгассе столь же мало осознавали свою задачу, заключавшуюся в том, чтобы дополнять революцию политическую, как и политики, не желавшие верить в преобразующую силу искусства. Хюльзенбек, Балль, Тцара и другие барабанившие, манипулировав­ шие на сцене свободными ассоциациями поэты объявляли все политические амбиции подозрительными и коррумпированными, презирали благоразумие, планирование, плодотворным они считали только хаос, не замечая, что подвер­ гаются опасности снова заменить свергнутое чем-то мистическим, иррацио­ нальным. Свои творения они называли антиискусством..Мы же не собирались порывать с произведениями прошлого, мы усматривали историческую преем­ ственность между ними и тем, что создавалось в новых исторических усло­ виях»53

С высоты начала XXI в., зная, что произошло там, а что -— здесь, что про­ должает приносить плоды, а что закончилось трагическим тупиком, легко ска­ зать, кто из двух художников был прав, а кто заблуждался.

Берлин

В Берлине все было не так, как в нейтральной и относительно — по срав­ нению с воюющими странами — благополучной Швейцарии. Когда в январе 1918 г. туда вернулся из Цюриха Рихард Хюльзенбек, берлинцы в массе своей были до предела раздражены и озлоблены. В городе процветала спекуляция, общественная мораль опустилась до самой низкой точки. Повсюду были видны следы военного запустения. Но война все еще продолжалась, на фронт попрежнему шли эшелоны со свежим пушечным мясом, кайзер Вильгельм Н все­ ми силами и способами, не гнушаясь рифмованных речевой, поддерживал уга­ сающий боевой дух нации. «Это было время пассивного сопротивления, толь­ ко-только начинающегося сомнения в истинах патриотизма и монархизма, вре­ мя раздражительности, готовой в любой момент перейти-в потасовку, время подавленности и горя. В такой атмосфере дадаизм должен был стать чем-то

иным, не похожим на спокойные дискуссии и склонность к идиллическому единению, к которым пришел дадаизм в Цюрихе. Чтобы встряхнуть людей, за­ ставить их задуматься о происходящем, нужно было использовать другие, по­ литически более действенные методы, чем те, которые применялись в Цюри­ хе»,— писал Р. Хюльзенбек54 Слово «дада» в Берлине было неизвестно, экс­ прессионистами оно даже не упоминалось.

Принято считать, что начало дадаизму в Берлине положил именно Хюль­ зенбек. Это верно, хотя брошенное им семя (словечко «дада» и все, что с ним связано) упало в уже подготовленную почву. В Берлине действовала группа художников, внутренне созревших для дадаизма: Джон Хартфилд (англизиро­ ванные имя и фамилия Хельмута Херцфельде), его брат Виланд Херцфельде, Франц Юнг, Рауль Хаусманн, Вальтер Меринг, Иоганнес Баадер, Георг Гросс. Это так называемый узкий круг, ставший потом, вместе с Рихардом Хюльзенбеком, ядром «Клуба Дада». Кроме того, на разных этапах с дадаистами тесно сотрудничали театральный режиссер Эрвин Пискатор, художники Рудольф Шлихтер и Анна Хёх, музыкант и художник Ефим Голышев, музыканты Гер­ хард Прайсе и Ханс Хайнц Шмальхаузен. Определенное, хотя и косвенное, от­ ношение к деятельности берлинских дадаистов имел философ и публицист Саломо Фридлендер (Минона). Поскольку большинство литературно-художе­ ственных журналов, включая те, что до войны считались оппозиционными («Мерц», «Пан», «Штурм» и др.), в Германии либо перестали выходить, либо превратились в совершенно аполитичные издания, Виланд Херцфельде, успев­ ший понюхать пороху на Западном фронте и избавиться от юношеского воен­ ного энтузиазма, организовал (под видом уже имевшего разрешение безобид­ ного школьного издания) выпуск с середины 1916 г. журнала «Нойе югенд», в котором печатались Иоганнес Р. Бехер, Теодор Дойблер, Эльзе Ласкер-Шюлер, Альберт Эренштайн, Леонгард Франк, т. е. по преимуществу экспрессионисты, но также и придерживавшиеся более радикальных взглядов Франц Юнг, Георг Гросс, Рихард Хюльзенбек. Цензура вскоре раскусила уловку, но на месте за­ прещенного журнала возникло и постепенно окрепло издательство левого толка «Малик», продолжившее после войны выпуск журнала «Нойе югенд» в новом полиграфическом оформлении. Популярность журналу (и до запрета, и после его снятия) приносили прежде всего сатирические рисунки замечательного ри­ совальщика Георга Гросса, будущего «маршала дада», и полиграфические экс­ перименты не менее талантливого художника-оформителя Джона Хартфилда, «дада-монтера».

Еще раньше, чем начал выходить журнал «Нойе югенд», Франц Юнг вме­ сте с Рихардом Эрингом организовали в Берлине издательство «Фрайе штрассе», в котором еще до прибытия в Берлин Хюльзенбека было выпущено в свет шесть подготовительных разработок под названием «За мудрость и жизнь» («Um Weisheit und Leben»): на их основе планировалось совместно с психоана­ литиком Отто Гроссом создать журнал, который и был создан в 1918 г., но уже под другим названием — не «Фрайе штрассе», а «Клуб Дада».

Кроме того, у истоков берлинского дада, еще до появления самого слова, стоял архитектор Иоганнес Баадер, личность в высшей степени неординарная, склонная к скандальным выходкам, «босоногий пророк», которого многие счи­

тали не совсем нормальным; некоторые из его проделок (о них позже) смущали даже его соратников по «Клубу Дада». Вместе с тем это был человек хорошо подготовленный — как в области своей профессии, так и в области философии. Одно время он был членом Объединения скульпторов монументальных памят­ ников, т. е., как пишет Клаус Шуман, «принадлежал к кругу людей, отвечавших в вильгельмовском рейхе за разработку проекта памятника “Битва народов”. Уже в это время Еаадер обратился к общественности в качестве “Иисуса из На­ зарета” и “спасителя христианства” с проектом создания “Всемирного храма”, “Новой валгаллы”, в котором он активно использовал идеи как общественных преобразований, популярных в начале XX века, так и молодежного движе­ ния» 55 Уже тогда проявлялись его мессианские замашки всемирного масштаба. Неудивительно, что в среде дадаистов его внешне сдобренное иронией, но по сути глубоко серьезное стремление к самовозвышению проявило себя в полной мере. Он далеко превзошел коллег-дадаистов по присвоению себе разного рода титулов и званий— «Верховный дада», «Президент земного шара и вселен­ ной», «Руководитель всемирного суда», «Председатель интертеллурского верхнедадаистского союза народов в ДАДАКО» и т. д.

Рихард Хюльзенбек хотя и считается основателем берлинского дадаизма, но руководящей роли в этом объединении весьма амбициозных фигур он не играл, несмотря на все старания «взять вожжи в свои руки». Как пишет в своей книге воспоминаний «Путь вниз» Франц Юнг, он «был принят в качестве оче­ видца того, как художественная эмиграция в Швейцарии и повсеместно за рубежом стала стряхивать с себя ярмо эстетической традиции, что до этого так и не удалось сделать футуризму». Хюльзенбека, по его словам, терпели как чужака, как некий «довесок», как «своего рода алиби для названия Дада»56 Хотя, может быть, в этой оценке роли «барабанщика дадаизма» выразилась личная неприязнь анархиста и авантюриста Юнга к Хюльзенбеку как предста­ вителю некой затеянной в Цюрихе художественно-эстетической реформы, чего в Берлине с его напряженной политической атмосферой поначалу не было и в помине.

«Клуб Дада» не был сплоченной группой единомышленников, как это было на первых порах в «Кабаре Вольтер». С самого начала в нем обозначились два крыла; антиавторитарное, в котором тон задавал Хюльзенбек и к которому примкнули Баадер и Хаусман, и леворадикальное спартакистское, куда следует отнести Юнга, Хартфилда, Херцфельде, Гросса и Меринга. Р. Хаусманн не­ сколько по-иному описывал внутреннюю расстановку сил в группе: «Члены “Клуба Дада” ревниво приглядывали друг за другом и нередко прибегали к вза­ имным нападкам и довольно мелочным перепалкам. Хартфилд-Херцфельде и Меринг боготворили Георга Гросса, этого псевдореволюционера, Хюльзенбек боготворил только себя самого; хотя он вместе со мной и участвовал в прове­ дении большинства из двенадцати наших манифестаций, но был готов в любой момент перекинуться на сторону гроссистов. На другой стороне выделялись я и Баадер, который, к несчастью, слишком часто был одержим своими религиоз­ но-параноидными идеями»57 И все же берлинским дадаистам приходилось по­ неволе держаться вместе, чтобы отражать атаки своих многочисленных про­ тивников и вести наступление в разных направлениях.

Становление дадаизма в Берлине началось под знаком борьбы с экспрес­ сионизмом. На вечере поэзии, устроенном Хюльзенбеком совместно с некото­ рыми поэтами-экспрессионистами в январе (по другим сведениям, в феврале) 1918 г. в Берлине, Хюльзенбек без согласования с соустроителями объявил, что вечер задуман как манифестация симпатии к новому направлению в искусст­ ве — дадаизму, и кратко обрисовал его историю и основные цели, не вступая, однако, в полемику с экспрессионистами. В своем выступлении он подчеркнул, что «дадаизм» — это слово, выражающее интернациональность движения и не имеющее ничего общего с детским лепетом, которым пытаются объяснить его происхождение. «Дадаизм — это нечто, преодолевающее в себе элементы фу­ туризма и кубистских теорем. Он является чем-то абсолютно новым, так как находится на острие развития, а время изменяется вместе с людьми, которые способны изменяться»5* На следующий день разгорелся скандал, инициатора­ ми которого стали вчерашние соратники Хюльзенбека — экспрессионисты, не пожелавшие иметь с дадаизмом ничего общего и публично заявившие об этом в прессе. Слово «дада» подхватили и растиражировали газеты, и оно на добрых три года стало, как теперь принято говорить, «хитом» культурной жизни Гер­ мании. Позже, вспоминая об этом событии, Хюльзенбек признавался, что в ту пору и сам толком не знал, что же такое дада (к своему пониманию явления он пришел годы, если не десятилетия спустя), и, видимо, именно несоответствие между его самоуверенно-агрессивным поведением и весьма смутным представ­ лением о предмете разговора и вызывало раздражение публики, коллег-экспрес- сионистов и прессы.

Вскоре после этого Хюльзенбек написал и выпустил в виде листовки (позднее текст был включен им в «Альманах Дада») «Дадаистский манифест», острием своим направленный против экспрессионизма и подписанный как бер­ линскими, так и цюрихскими участниками движения. «Оправдал ли. экспрес­ сионизм наше ожидание такого искусства, где получили бы право голоса наши самые животрепещущие проблемы?» — задавался вопросом Хюльзенбек и от­ вечал:

«Нет! Нет! Нет!

Оправдали ли экспрессионисты наше ожидание искусства, которое вожгло бы в нашу плоть эссенцию жизни?

Нет! Нет! Нет!

Под предлогом вчувствования экспрессионисты в литературе и живописи замкнулись в поколение, которое уже сегодня ожидает своего литературного и художественного чествования и выставляет свою кандидатуру для благосклон­ ного* гражданского признания. Под предлогом пропаганды души они в борьбе против натурализма скатились к абстрактно-патетическим жестам, которые служат предпосылкой к бессодержательной, удобной й неподвижной жизни». А в написанном позже введении к публикации этого манифеста он подчеркивал, что экспрессионизм «чего-то хотел», в то время так дадаизм ничего не хочет, «дада растет. Экспрессионизм хотел погружения внутрь, он считал себя реак­ цией против времени, тогда как дадаизм есть не что иное, как выражение вре­ мени» 59 Берлинские дадаисты видели в войне нее последствиях результат ма­ нии величия правящей клики, не желавшей замечать происходящих в мире из­

436 ДВИЖЕНИЯ, ТЕЧЕНИЯ, ШКОЛЫ

менений и расставаться со своими привилегиями, она была для них символом лишенного какого бы то ни было смысла разрушения, в то время как большин­ ству экспрессионистов война представлялась грозным апокалипсическим пре­ достережением, коллективным прохождением человечества через «санпропуск­ ник» чистилища, за которым якобы открывалась возможность сотворения ново­ го мира и воспитания нового человека.

Следующий — уже открыто дадаистский — вечер в зале «Сецессион» на Курфюрстендамм состоялся в апреле 1918 г., когда еще шли бои во Фландрии и на Сомме. Хюльзенбек прочитал доклад «Дадаизм в жизни и искусстве», а Хаусман — доклад «Новый материал в живописи», положения которого вошли частично в первый дадаистский манифест. С чтением стихов собственного со­ чинения выступил художник-карикатурист Георг Гросс. Хюльзенбек сразу же принялся атаковать экспрессионизм, связывая его с банкротством священных ценностей немецкого бюргерства. Ему вторил Рауль Хаусманн. Возмущенная публика не давала ораторам договорить. В зале, а также между публикой и «ар­ тистами» возникали потасовки, в ход шли сломанные стулья. Боясь за разве­ шанные на стенах картины, устроители вечера выключили свет. К вящей радо­ сти дадаистов вечер закончился громким скандалом. Последующая газетная шумиха еще больше способствовала рекламе набирающего силу движения. Вспоминая об этом вечере, Хюльзенбек писал в своей книге «Дада побеждает»: «Во время первого выступления в Берлине дада покончил с искусством, с Гart abstrait моего знаменитого друга Тцара, трубадура и весельчака дадаистского движения. Дада забыл об удобных мягких стульях цюрихского Caf6 de la terrasse... Дада в Берлине сразу же принял политический характер; он выступал против душевной прочувствованности (Vermnerlichung), против экспрессио­ низма, против абстрактного искусства, против искусства вообще. Он тяготел к новому примитивизму, к новой предметности, к новому активизму» <°.

Видя в экспрессионизме выражение усталости и беспомощности, Хюльзен­ бек ставит его даже ниже абстракционизма и кубизма, аргументируя свой вы­ вод тем, что кубисты хотя бы признавали логическую последовательность, в то время как экспрессионисты ограничивались деформацией анатомического строения и двигались на ощупь к мистике, к религии, к готике, к угасанию ин­ стинктов. Вспоминая, очевидно, о своих спорах с Хуго Баллем и о резком не­ приятии последним протестантизма, Хюльзенбек ищет истоки экспрессиони­ стического взгляда на мир в крестьянских войнах и у перекрещенцев, у Томаса Мюнцера и особенно у Лютера, которого он называет выразителем духа типич­ но немецкой тяжеловесности и неуверенности. «Это мировоззрение ремеслен­ ников духа, так и не понявших глубокой и необходимой взаимосвязи между добром и злом. На совести экспрессионистов немецкая революция. Их фразы о добре и человечности выбивали оружие из рук наступающих масс» 61

Но к окончательному разрыву с экспрессионизмом привели статья Хаусмана «Немецкий обыватель сердится» и резкие атаки Гросса и Хартфилда на ху­ дожника Оскара Кокошку. В своей полной язвительных выпадов и издеватель­ ских намеков статье Хаусман писал: «ЭКСПРЕССИОНИЗМ --- ЭТО АБСО­ ЛЮТНАЯ НЕСПОСОБНОСТЬ что-либо сказать, понять суть вещи, обыграть ее; это влажный духовный компресс для протухших внутренностей, изначально

прокисший студень, от которого бывает только торжественная резь в живо­ те»62 А Гросс и Хартфилд обозвали Кокошку, преподавателя Академии ис­ кусств в Дрездене, «художественным отребьем» за то, что во время капповского путча (1920) он потребовал избегать политических споров и схваток вблизи произведений искусства ради их сохранения для будущего. С точки зрения да­ даистов, классическому искусству в будущем места не находилось и жалеть его было незачем.

После скандального представления в зале «Сецессион», главными актера­ ми которого были Хюльзенбек и Хаусман, участники «Клуба Дада» дали еще 12 пользовавшихся огромным успехом у публики представлений. В основном это были типично дадаистские вечера и утренники, нацеленные на эпатаж пуб­ лики, которая в большинстве своем обвиняла дадаистов в большевизме, в том, что они продались Антанте, и требовала отправить «этих свиней в окопы, под пушечный огонь». Хотя были и такие, кто сочувствовал движению и хотел поддерживать идеи, не мешающие «органическому течению» событий. Об од­ ном из таких «воскресных утренников», состоявшемся в театре «Трибюне» 7 декабря 1918 г., т. е. уже после подписания Германией договора о капитуля­ ции, вспоминает участник «Клуба Дада» Вальтер Меринг: «Германия проигра­ ла Первую мировую войну — дада победил, — но не окончательно. Ибо всякое человеческое безобразие преходяще; в том числе и дада. Но это и отрадно; мы видели свое предназначение в компрометации лицемерных святош, пропове­ дующих полезность кровавых бань; мы боролись против горлопанящих орато­ ров, раздувающих расовую и классовую вражду, против генералов, вынаши­ вающих идеи военных переворотов, против “советов рабочих и солдатских де­ путатов” и использовали для этого любую трибуну, любую предоставившуюся возможность»63 Как обычно, Хюльзенбек на этом утреннике читал свои «Фан­ тастические молитвы», в которых говорилось о том, как «коровы сидят на теле­ графных столбах и играют в шахматы», свои «брюитистские литании», красоч­ ное звучание которых напоминало то визг трамвайных тормозов, то зевание пенсионера Шульце, то грохот сошедшего с рельсов трансбалканского поезда, то визг свиньи в подвале мясника Нуттке. В промежутках, для разнообразия, было устроено соревнование между швейной и пишущей машинками, сопро­ вождаемое набором междометий и бессвязных слов. Публика угрожающе реве­ ла, требовала прекратить нести чушь, дадаисты в ответ заявляли примерно сле­ дующее: «Дамы и господа, будьте любезны, пошли все к черту! Хотите развле­ чений — отправляйтесь в кино или в публичные дома...»

«Как бы там ни было, — резюмирует свидетель и участник представления Меринг, — но утренник получил такую скандальную известность, что нам при­ шлось повторить его еще раз; при таком стечении желающих повозмущаться, что полиции пришлось перегородить тротуар перед главным входом, чтобы сдержать натиск жаждущих попасть на представление»64

Выступления берлинских дадаистов, считавших себя союзниками револю­ ционного пролетариата, в 1918-1919 гг. шли под аккомпанемент массовых де­ монстраций и уличной стрельбы. «Не только искусство, но и мысли, чувства, политика, общество поневоле втягивались в сферу влияния дада. Дада выпол­ нял свою задачу необузданно, дерзко и решительно, восхищаясь величайшей

438 ДВИЖЕНИЯ, ТЕЧЕНИЯ, ШКОЛЫ

свободой личности» 65 Однако попытки дадаистов вынести свои манифестации на городские улицы и площади успехом не увенчались. Пожалуй, только И. Баадер сумел привлечь к себе и к дадаизму внимание тем, что прервал про­ поведь в Берлинском соборе криком: «Нам начихать на Христа!» (Christus ist uns wurscht!), был арестован и привлечен к судебной ответственности за бого­ хульство. Но осудить его так и не смогли, так как у него был с собой полный текст речи, которую ему не дали произнести и в которой говорилось: «Я хочу спросить вас, что значит для вас Христос. Вам на него начихать, ибо вы не сле­ дуете заповедай его» и т. д. Поднятая по этому поводу газетная шумиха еще больше способствовала скандальной популярности дада.

В следующем году Баадер отправился в Веймар, где заседало социалдемократическое правительство. Там он тоже прервал «прения и стал о трибуны зала заседаний разбрасывать сочиненную и размноженную им листовку под названием «Зеленый труп», направленную против режима Веймарской респуб­ лики. В этой листовке он вполне серьезно предлагал провести референдум по вопросу: готов ли немецкий народ предоставить Верховному дада свободу дей­ ствий? Если да, то Баадер гарантировал всем «порядок, мир, свободу и хлеб...

Мы взорвем Веймар, местом ДА-ДА будет Берлин!»66 Подогреваемая подобного рода экстравагантными выходками публика ста­

ла привыкать к провокациям дадаистов и получать удовольствие от их инсце­ нировок, тем более что дадаисты постоянно разнообразили приемы эпатажа, экспериментировали, придумывали разного рода трюки и необычные сцениче­ ские ходы вроде упомянутого выше соревнования между швейной и пишущей машинками. Одно время в этих экспериментах принимал участие Эрвин Пискатор. Билеты на постановки стоили дорого, печатные издания тоже, и берлин­ ский дадаизм в пору своего расцвета превратился в приносящий доход бизнес. Хотя и нерегулярно, но выходили журналы, язвительным словом и не менее (если не более) язвительным рисунком атакующие «дух Веймара»: «Каждый играет в свой футбол» («Jeder sein eigner Fussball», 1919), «Дада» («Der Dada», 1919), «Противник» («Der Gegner», 1919-1922), «Кроме шуток»‘(«Der blutige Ernst», 1919-1920), «Крах» («Die Pleite»). Чувствуя, однако, что так долго про­ должаться не может, дадаисты сами начали подводить итог своей деятельности. В первую очередь это относится к Рихарду Хюльзенбеку, опубликовавшему в 1920 г. четыре книги: «Дада побеждает» («Dada siegt.« Eine Bilanze des Dadaismus»), «Германия должна погибнуть. Воспоминания старого революцио­ нера-дадаиста» («Deutschland muss untergehen. Erinnerungen ernes alten revolutionaren Dadaisten»), «Вперед, Дада. История дадаизма» («Еп avant, Dada. Die Gesehichte des Dadaismus») и «Альманах Дада» («Dada Almanach»)i «

, Кульминацией и одновременно началом конца дадаизма в Берлине стала «Первая интернациональная дадя»-ярмарка», организованная Дж. Гроссом, Р. Хаусманном и Дж. Хартфилдом в 1920 г. в магазине торговца произведения­ ми искусства О. Бурхарда на Лютцов-уфер, 13. На ней было выставлено 175 экспонатов. Помимо самих организаторов, свои работы показывали также Макс Эрнст, Отто Дикс, Ханс Арп, Франсис Пикабиа и др. «Введение» к каталогу выставки-ярмарки написал Виланд Херцфельде. В нем предпринята попытка обосновать место дадаизма в истории авангардистского искусства: «Дадаизм —

это реакция на все попытки отрицания действительности, которые были дви­ жущей силой импрессионистов, экспрессионистов, кубистов и футуристов (не хотевших капитулировать перед фотопленкой); но дадаизм не пытается вновь конкурировать с фотоаппаратом, он не стремится вдохнуть в него душу, отда­ вая предпочтение (как импрессионисты) самому плохому из фотообъективов — человеческому глазу или (как экспрессионисты) переворачивая фотоаппарат и изображая мир, существующий лишь в собственной груди. Дадаисты говорят: если раньше огромное количество времени, любви и усилий тратилось на то, чтобы нарисовать человеческое тело, цветок, шляпу, густую тень и пр., то сего­ дня нам достаточно взять ножницы и вырезать из картин или фотографий то, что нам нужно; а если речь идет о вещах небольшого объема, то нам вообще не нужны никакие изображения, мы берем сами эти вещи, к примеру перочинный нож, пепельницу, книгу и пр., то есть вещи, которые прекрасно нарисованы на картинах старого искусства, хранящиеся в музеях, но в том-то и дело, что там они всего лишь нарисованы»67

Как явствует из этого «Введения», берлинский дадаизм претендовал — и не без оснований — на место самого радикального и агрессивного авангардист­ ского движения, более решительного, чем импрессионизм, кубизм, футуризм, экспрессионизм и другие «кунстиизмы» рубежа XIX-XX вв., пытающегося разрушить препоны, отгораживающие искусство от жизни, сделать искусство частью самой жизни. Объектами искусства признавались вещи, произведенные как ручным, так и фабричным способом и предназначенные для повседневного пользования. Представления о гармоний, об издревле выработанных законах художественного соположения вещей в пространстве и времени отвергались с порога, на их место приходили такие приемы организации произведения искус­ ства (или антиискусства), как коллаж, монтаж, фотомонтаж и ассамбляж. По­ скольку традиционное искусство не могло служить связующим звеном между художником и жизнью в ее современных проявлениях, дадаисты использовали плакаты, рекламные объявления, листовки и т. д. Подобно своим цюрихским собратьям, берлинцы тоже стремились к созданию «целостных художествен­ ных произведений» (Gesamtkunstwerke) и новых принципов жизнестроительства, но, будучи активными сторонниками революционного преобразования об­ щества, тяготели к более смелому и безоглядному выбору изобразительных средств, соответствовавших уровню развития техники, рекламного и типограф­ ского дела, режиссуры массовых представлений и т. п.

В напечатанном к выставке-ярмарке Каталоге жирным шрифтом были вы­ делены «революционные» заявления, вроде следующих: «Движение дада ведет к Ликвидаций торговли предметами искусства»; «Дадайст — ярый противник у1нетенШ>; «Дада ^ союзник революционного пролетариата». И хотя многие экспонаты были далеко не столь очевидном подтверждением этих заявлений, признает В. Херцфельде, «крупногабаритное картины “В окопах” Отто Диркса и “Германия— зимняя сказка” Гросса й прежде всего только что вышедшая папка риСуйКов Гросса “С нами Бог” делали эти заверения правдоподобны­ ми»68 ;

Не обошлось и без очередного скандала. Художник Рудольф Шлихтер из­ готовили выВесйл под потолком чучело*Солдата в офицерском мундйре и,с

ангельскими крылышками из папье-маше, вместо головы маска, изображаю­ щая свиное рыло. К экспонату давалось следующее пояснение: «Чтобы понять это произведение искусства, необходимо ежедневно по двенадцать часов зани­ маться строевой подготовкой с набитым до отказа ранцем и в полном поход­ ном снаряжении на плацу в Темпельхофе». Кроме того, к стене было присло­ нено еще одно чучело, изображавшее женщину без головы и без ног, с при­ шитым к груди ржавым ножом и сломанной вилкой, с железным крестом на заднем месте. Там же лежала папка рисунков Гросса «С Нами Бог», в сатири­ ческом свете выставлявшая германскую военщину. Некоторые посетители уви­ дели в этом оскорбление служащих рейхсвера и потребовали привлечь винов­ ных к суду, что и было сделано. Перед земельным судом предстали «Верхов­ ный дада» Иоганнес Баадер, владелец помещения Отто Бурхард, писатель Виланд Херцфельде и художники Георг Гросс и Рудольф Шлихтер. Прокурор обвинил всех (кроме Баадера, чье участие в выставке осталось недоказанным) в подлой клевете на доблестную германскую армию. Суд приговорил Гросса и Херцфельде к денежному штрафу, а остальных обвиняемых признал невинов­ ными.

На этом, однако, история с дада-ярмаркой не закончилась. Одна пожилая дама, директор музея и меценат из Бостона, вспоминает В. Херцфельде, была так поражена увиденным на дада-ярмарке, что решила показать выставку в Бостоне. Но корабль, на котором плыли в Америку упакованные в водонепро­ ницаемые ящики экспонаты (кроме крупногабаритных чучел), затонул в Атлан­ тическом океане, подорвавшись на оставшейся от военных лет мине. «Нас рас­ пирало от гордости. Разве морское,дно не самая достойная для дада могила — если не сказать музей?»69 Правда, гибелью экспонатов был ускорен наметив­ шийся ранее и вызванный усилившимися разногласиями во взглядах на поли­ тическую ситуацию и пути развития искусства конец берлинского дада. В то же время выставка показала, что дадаизм к этому времени успел приобрести евро­ пейский резонанс. Собственно, с этой выставки и началось победное шествие специфически дадаистских форм художественного выражения, ставших составной частью современного искусства.

Однако в середины 1918 г. активная деятельность «Клуба Дада» была на время прервана в связи с повторным призывом в армию Хюльзенбека, Гросса, Хартфилда и Херцфельде. Франц Юнг отошел от литературной работы и с го­ ловой окунулся в революционную деятельность: агитировал за Союз Спартака, участвовал в уличных столкновениях. Свои анархо-индивидуалистические ак­ ции продолжал Баадер, который всегда был далек от собственно художествен­ ной практики. В конце 1918 г. с фронтов вернулись Гросс, Хартфилд и Херц­ фельде, сразу примкнули к только что организованной КПГ и занялись актив­ ной политической деятельностью. Только когда в Берлин вернулся Хюльзенбек, возродился интерес к делам искусства. Вместе с Ефимом Голышевым Хюльзенбек организовал «дадаистский вечер», на котором была представлена «Антисимфония в трех частях» Е. Голышева— образец додекафонической му­ зыки, к которой автор пришел независимо от А. Шёнберга.

Помимо дада-ярмарки, окончательному распаду берлинской группы дада предшествовало так называемое дада-турне-— организованные в феврале­