40. Основные теории и содержание политической модернизации

Теория модернизации сформирова­лась в процессе описания политичес­ких судеб стран, получивших осво­бождение от колониальной зависи­мости в 50-60-х гг. XX столетия и поставивших в практическую плоскость вопрос о путях своей дальнейшей трансформации. Десятки появившихся в связи с этим конкретных теорий и моделей анализа основывались на признании неравномерности общественного разви­тия, наличия до-современного периода в развитии государств, ре­альности существования современных сообществ, а также на пони­мании необходимости преобразования (модернизации) отсталых стран в индустриальные (постиндустриальные). Причем страны, достигшие высокого уровня развития естественным путем, рассматривались как носители «спонтанной модернизации», а те, которым еще предстоя­ло пройти этот путь, – как государства «отраженной модернизации».

В то время термин «модернизация» означал одновременно и ста­дию (состояние) общественных преобразований, и процесс перехода к современным обществам. Он нес в себе нормативность, заданность перехода к «модерну», воплощению критериев современного обще­ства, которые необходимо учитывать недостаточно развитым стра­нам в процессе своего реформирования. Поскольку первые теории подобного рода возникли в те годы, когда приоритет западных стран, и прежде всего США, в области управления, стандартов потребле­ния и многих других аспектов был бесспорен, постольку в качестве прообраза «современного» государства поначалу признавалось «сво­бодное» американское общество. Иными словами, модернизация по­нималась как вестернизация, т.е. копирование западных образцов во всех областях жизни, и рассматривалась как предварительное условие социально-экономического и политического развития стран, ибо само развитие с точки зрения данной концепции становилось возможным только после укоренения основных черт организации общественной жизни западного образца.

При истолковании модернизации как последовательного движе­ния к заданному состоянию через ряд промежуточных этапов у мо­дернизации признавалась единственная форма – «догоняющего раз­вития». Главным же средством осуществления преобразований счита­лась экономическая помощь западных государств. Предполагалось, что достижение определенного уровня дохода на душу населения вызовет такие же, как на Западе, изменения в социальной и полити­ческой системах общества. Иначе говоря, основным модернизирую­щим фактором признавался капитал, якобы способный транслиро­вать социальные технологии, ценности, демократические институты и тем самым победить низкие стандарты потребления, нарушение прав человека, деградацию культуры и т.д.

Однако взгляд на модернизацию как на линейное движение и последовательное освоение афро-азиатскими, латиноамерикански­ми и рядом других стран ценностей и институтов западной организа­ции власти, отношений государства и гражданина не выдержал ис­пытания жизнью. В реальности институциализация либеральных цен­ностей, установление парламентских систем, разделение властей и прочих стандартов западной организации власти обернулись не по­вышением эффективности государственного управления, а корруп­цией и произволом бюрократии, катастрофическим расслоением на­селения и его политической отчужденностью, нарастанием конфликтности и напряженности в обществе. Многие ученые объясняли данные результаты модернизации неподготовленностью этих стран к демократическому пути развития. Но односторонность, искусствен­ность подобных теоретических схем модернизации были очевидны.

В результате в 70-80-х гг. связь между модернизацией и развитием была пересмотрена. Переходные процессы стали истолковываться как некий самостоятельный этап развития этих стран с неоднозначными ре­зультатами. Считалось, что страны могут идти тремя путями: во-пер­вых, воспроизводить свое состояние, не продвигаясь к целям современности; во-вторых, идти по пути модернизации и, в-третьих, на­чав с преобразований данного типа, впоследствии свернуть к установлению еще более жесткого политического режима.

В рамках модернизационного процесса любые позитивные изме­нения социальных, экономических, политических структур, кото­рые проводились независимо от западной демократической модели, стали признаваться формой развития этих государств. Причем сам факт существования традиционных институтов и ценностей полито­логи уже не рассматривали как препятствие к «модерну». При сохра­нении приоритета универсальных критериев и целей будущего раз­вития главный упор ученые стали делать на национальную форму их реализации. В силу этого расширилось и число моделей модернизации. Кроме «догоняющей» стали говорить о модернизации «частичной», «форсированной», «рецидивирующей», «тупиковой» и т.д.

Главным фактором, определяющим характер и темпы переходных преобразований, был признан социокультурный фактор, а точнее, тип личности, ее национальный характер, обусловливающий степень вос­приятия универсальных норм и целей политического развития. Стало общепризнанным считать, что модернизация может осуществиться только при условии изменения ценностных ориентаций широких со­циальных слоев, преодоления кризисов политической культуры общества. Некоторые теоретики (М. Леви, Д. Рюшемейер) даже пыта­лись вывести некий закон глобальной дисгармонии, раскрывающий несовпадение социокультурного характера общества и потребностей его преобразования на основании универсальных целей.

Обобщая условия модернизации различных стран и режимов, мно­гие ученые настаивали на необходимости определенной последова­тельности преобразований, соблюдения известных правил при их осу­ществлении. Так, У. Мур и А. Экстайн полагали, что начинать рефор­мирование необходимо с индустриализации общества; К. Гриффин – с реформ в сельском хозяйстве; М. Леви настаивал на интенсивной помощи развитых стран; С. Эйзенштадт – на развитии институтов, которые могли бы учитывать социальные перемены; У. Шрамм счи­тал, что главную роль в данных процессах играют политические коммуникации, транслирующие общие ценности; Б. Хиггинс утверждал, что главное звено модернизации – урбанизация поселений, и т.д.

В более общем виде проблема выбора вариантов и путей модер­низации решалась в теоретическом споре либералов и консерваторов. Так, ученые либерального направления (Р. Даль, Г, Алмонд, Л. Пай) полагали, что появление среднего класса и рост образованности на­селения приводят к серьезным изменениям в природе и организации управления. Это не только кладет предел вмешательству идеологии в регулирование социальных процессов, но и ставит под сомнение эф­фективность централизованных форм реализации решений, поскольку политически активное население способствует возникновению до­полнительных центров властного влияния. В целом же характер и ди­намика модернизации зависят от открытой конкуренции свободных элит и от степени политической вовлеченности рядовых граждан. Со­отношение этих форм, которые должны обязательно присутствовать в политической игре, и обусловливает варианты развития общества и системы власти в переходный период.

В принципе возможны четыре основных варианта развития собы­тий при модернизации:

- при приоритете конкуренции элит над участием рядовых граж­дан складываются наиболее оптимальные предпосылки для последо­вательной демократизации общества и осуществления реформ;

- в условиях повышения роли конкуренции элит, но при низкой (и отрицательной) активности основной части населения формиру­ются предпосылки установления авторитарных режимов правления и торможения преобразований;

- доминирование политического участия населения над сорев­нованием свободных элит (когда активность управляемых опережает профессиональную активность управляющих) способствует нараста­нию охлократических тенденций, что может провоцировать ужесто­чение форм правления и замедление преобразований;

- одновременная минимизация соревновательности элит и политического участия масс ведет к хаосу, дезинтеграции социума и политической системы, что также может провоцировать приход тре­тьей силы и установление диктатуры.

В русле либерального подхода американский политолог Р. Даль выдвинул теорию полиархии, обосновывающую необходимость дос­тижения полиархической формы организации политических поряд­ков протодемократического характера. С одной стороны, она отличалась от демократии некоторыми ограничениями свободы создания организаций, выражения гражданами своих мнений, избирательных прав, содержала сокращенный перечень альтернативных источников информации, не гарантировала проведения честных и свободных вы­боров, демонстрировала невысокую зависимость государственных ин­ститутов от голосов избирателей. В то же время она выступала как более достижимая и реальная модель организации власти, которая, несмотря ни на что, обеспечивала открытое политическое соперни­чество лидеров и элит, высокую политическую активность населе­ния, создавая тем самым политические условия и предпосылки для осуществления реформ.

Р. Даль выделял семь условий, влияющих на движение стран к полиархии: установление сильной исполнительной власти для про­ведения социально-экономических преобразований в обществе; пос­ледовательность в осуществлении политических реформ; достижение определенного уровня социально-экономического развития, позво­ляющего производить структурные преобразования в государстве; ус­тановление отношений равенства/неравенства, исключающих силь­ную поляризацию в обществе; наличие субкультурного разнообра­зия; интенсивная иностранная помощь (международный контроль); демократические убеждения политических активистов и лидеров. При этом Даль подчеркивал, что переход к полиархии должен быть посте­пенным, эволюционным, должен по возможности избегать резких, скачкообразных движений и создавать предпосылки для того, чтобы правящие элиты последовательно овладевали консенсусными техно­логиями.

В свою очередь, теоретики консервативной ориентации придер­живались иной точки зрения на процесс модернизации. По их мне­нию, главным источником модернизации является конфликт между «мобилизацией» населения (включающегося в политическую жизнь в результате возникающих противоречий) и «институциализацией» (на­личием структур и механизмов, предназначенных для артикуляции и агрегирования интересов граждан). Но коль скоро массы не подготов­лены к должному использованию институтов власти, а государство не может оперативно продуцировать механизмы, способные конструктивно трансформировать их энергию, то неосуществимость ожиданий граждан от включения в политику ведет к дестабилизации ре­жима и его коррумпированности. В силу этого модернизация, по сло­вам С. Хантингтона, вызывает «не политическое развитие, а полити­ческий упадок» (Huntington S.P. Political Development and Political Decav // World Politics. 1965. Vо1.17.№3. Р.12). Иначе говоря, в тех странах, где качественные пре­образования экономической и социальной жизни не ложатся на почву демократических традиций, на приверженность населения праву, идею компромисса, любые попытки реформ будут иметь негативные для общества последствия.

Для политики главным показателем развития является стабиль­ность, поэтому для модернизируемых государств необходим «креп­кий» политический режим с легитимной правящей партией, способ­ной сдерживать тенденцию к разбалансированию власти. Таким обра­зом, в противоположность идеям укрепления интеграции общества на основе культуры, образования, религии, философии и искусства (К. Дейч), консерваторы делали упор на организованность, порядок, авторитарные методы правления (С. Хантингтон). Именно эти сред­ства приспособления политического режима к изменяющейся обста­новке предполагали компетентное политическое руководство, силь­ную государственную бюрократию, возможность поэтапной структу­ризации реформ, своевременность начала преобразований и другие необходимые средства и действия, ведущие к позитивным результа­там модернизации.

В силу того, что авторитарные режимы весьма неоднородны, кон­серваторы также указывали на наличие альтернативных вариантов модернизации. Так, американский ученый X. Линдц полагал, что, во-первых, авторитарные режимы могут осуществлять частичную ли­берализацию, связанную с определенным перераспределением влас­ти в пользу оппозиции (полусостязательный авторитаризм), дабы из­бежать дополнительного социального перенапряжения, но сохранить ведущие рычаги управления в своих руках; во-вторых, авторитарные режимы могут пойти на широкую либерализацию в силу ценностных привязанностей правящих элит; в-третьих, режим правления может развиваться по пути «тупиковой либерализации», при которой жест­кое правление сначала заменяется политикой «декомпрессии» (пред­полагающей диалог с оппозицией, способный ввести недовольство в законное русло), а затем выливается в репрессии против оппозиции и заканчивается установлением еще более жесткой диктатуры, чем прежде. В принципе не исключался и четвертый вариант эволюции авторитарного режима, связанный с революционным развитием со­бытий или военной агрессией других стран, приводящий к непред­сказуемым результатам.

Несмотря на подтверждение в ряде стран целесообразности уста­новления авторитарных режимов (например, в Южной Корее, Чили, на Тайване), отрицание демократизации несло в себе серьезную опас­ность произвола элит. Как показал опыт, в большинстве стран Тро­пической Африки, Латинской Америки и Юго-Восточной Азии авторитарное правление устанавливалось без широкого общественного консенсуса относительно целей развития, что сохраняло социальные предпосылки для перерастания переходных режимов в откровенные диктатуры.

В целом сложившийся в тот период опыт преобразований проде­монстрировал наличие универсальных норм и требований модерниза­ции, ориентируясь на воплощение которых страны были способны создать те политические, экономические и прочие структуры, которые позволяли им гибко реагировать на вызовы времени, достигать определенного прогресса в своем развитии. К таким целям относи­лись: формирование рыночных и товарно-денежных отношений, уве­личение затрат на образование, рост роли науки в рационализации экономических отношений, формирование открытой социальной структуры с неограниченной мобильностью населения, плюралис­тическая организация власти, соблюдение прав человека, рост поли­тических коммуникаций, консенсусные технологии реализации уп­равленческих решений и т.п. Однако средства, темпы, характер осу­ществления данных преобразований целиком и полностью зависят от внутренних факторов, национальных и исторических способнос­тей того или иного государства.

Обширный фактический опыт пре­образований в этой группе стран дал возможность выделить некоторые ус­тойчивые тенденции и этапы в эво­люции переходных обществ. Например, С. Блек выделял этапы «осоз­нания целей», «консолидации модернизируемой элиты», «содержа­тельной трансформации» и «интеграции общества на новой основе». Ш. Эйзенштадт писал о периодах «ограниченной модернизации» и «распространении преобразований» на все общество. Но наиболее раз­вернутую этапизацию переходных преобразований дали Г. 0'Доннел, Ф. Шмиттер, А. Пшеворский и некоторые другие ученые, обосновав­шие наличие следующих трех этапов:

• этап либерализации, который характеризуется обострением про­тиворечий в авторитарных и тоталитарных режимах и началом раз­мывания их политических основ. Возникновение кризиса идентично­сти, падение авторитета теряющей эффективность власти, выявле­ние изъянов институциональной системы способствуют разложению правящего режима. Разногласия между сторонниками демократии и правящими кругами провоцируют идейную и политическую борьбу в обществе, нарастание активности общественных движений и усиле­ние оппозиции. В результате начальной стадии борьбы устанавливает­ся «дозированная демократия», легализующая сторонников преобра­зований в политическом пространстве. В обществе начинается широ­кая дискуссия по вопросам демократизации, формируются новые правила «политической игры»;

• этап демократизации отличается институциональными изменениями в сфере власти. Идет вживление демократических институтов (выборов, партий) и соответствующих ценностей в политическую систему. Стимуляция общественных инициатив ведет к формирова­нию основ гражданского общества. Это время поиска «политического синтеза», при котором традиционные институты власти сочетают свои действия с универсальными приемами и методами государственного управления.

Кардинальное значение на этом этапе имеет вопрос о достиже­нии согласия между правящими кругами и демократической контрэлитой. Отстраняемые от власти чиновники, генералитет представляют собой серьезную угрозу демократии в силу оставшихся связей, влияния на конкретные институты власти. В результате возникает проблема орга­низации союза тех, кто находился у власти, и тех, кто пришел на смену. В целом для успешного реформирования государств необходимо дос­тичь трех основных консенсусов между этими двумя группами: относи­тельно прошлого развития общества (дабы избежать «охоты на ведьм»); по поводу установления первостепенных целей общественного разви­тия; по определению правил «политической игры» правящего режима. Формами установления такого типа консенсусов могут быть: внутриэлитарный сговор, общественный договор, исторический компромисс, заключение пакта. Наиболее типичной и распространенной формой согласия между элитарными кругами с учетом новой перспективы развития является пакт. Он предполагает синтез элитарных слоев на базе признания ими новых ценностей, заключение идеологического союза. Итоговым документом, ставящим черту под этим соглашени­ем, является демократическая конституция;

• третий этап переходных преобразований – консолидация де­мократии, когда осуществляются мероприятия, обеспечивающие нео­братимость демократических преобразований в стране. Это выражает­ся в обеспечении лояльности основных акторов (оппозиции, армии, предпринимателей, широких слоев населения) по отношению к де­мократическим целям и ценностям, в процессе децентрализации вла­сти, осуществлении муниципальной реформы. Как считает английс­кий ученый М. Гарретон, критериями необратимости демократии яв­ляются: превращение государства в гаранта демократического обновления и его демилитаризация; автономность общественных движений и трансформация партийной системы; быстрый экономи­ческий рост, повышение уровня жизни населения; рост политичес­кой активности граждан, приверженных целям демократии.

Опыт описания «перехода» сделал общепризнанным фактом альтернативный характер модернизации, ее острую конфликтность, асинхронный характер преобразований. Ярким показате­лем сложности переходных трансформаций явилось возникновение в ряде стран режимов «делегативной (нелиберальной) демократии» (Г. 0'Доннел), где использование демократических институтов пере­строено с прав личности на права лидера; снижена роль правовых норм и представительных органов власти; систематически игнориру­ются интересы широких слоев населения; выборы являются инстру­ментом разрешения конфликтов между кланами внутри правящей элиты, а коррупция и криминал становятся едва ли не важнейшим механизмом властвования.

В 80-90-х гг. стали выявляться новые исторические факторы и тенденции в переходных преобразованиях, су­щественно повлиявшие на пони­мание путей и методов «поздней» модернизации и перехода к совре­менности в условиях постмодерна.

С одной стороны, глобальный процесс движения мирового сооб­щества к индустриальной (постиндустриальной) фазе своей эволю­ции развивался в тесной связи с расширением экономического сотрудничества и торговли между странами, распространением на­учных достижений и передовых технологий, постоянным совершен­ствованием коммуникаций, ростом образования, урбанизацией. За счет режимов «молодых демократий» (или так называемой «третьей волны демократии», развертывающейся в мире с 1974 г. – года уста­новления демократического режима в Португалии) усилилось влия­ние целей и ценностей либерализма. В полной мере проявился и по­тенциал «демонстрационного эффекта», символизирующего позитив­ное отношение элитарных и неэлитарных слоев населения во многих странах к опыту Запада, к существующим там стандартам жизни, сложившимся отношениям государства и личности. Во многом благодаря этому цели «модерна» стали восприниматься как сугубо запад­ное явление.

С другой стороны, в странах первичной модернизации начались некоторые процессы, качественно повлиявшие на динамику крите­риев «модерна» и стандартов отношения к этому процессу. В частно­сти, в западных странах значительно повысилась роль постматери­альных (непотребительских) ориентаций, возникли устойчивые тен­денции усиления идейного и культурного плюрализма, заявила о себе глобальная открытость этих обществ новым идеям и ценностям, ин­формационная революция. Последствия данных процессов известны: крушение многих устоявшихся ценностных стандартов, нарастание стилевого и культурного разнообразия в образе жизни, ревизия бы­лых форм рационального отношения к действительности.

Формирующиеся элементы культурной эклектики и атмосфера поощрения разнообразия наряду с позитивными последствиями пре­образований стали провоцировать критику традиционных для запад­ных обществ социальных и политических стандартов; пересмотр от­ношения к законам в сторону большей индивидуальной свободы; более критической оценки роли государства, якобы излишне форма­лизующего человеческие отношения и стесняющего индивидуальные потребности. В конце концов, все это привело к падению былого авто­ритета интеллектуалов и возрастанию значения чисто технических средств общения (компьютеров, сети Интернет, ТВ) и ориентации человека в социуме. В этих условиях политика в глазах общественного мнения стала все больше превращаться в элемент массовой культу­ры, разновидность стандартного развлечения, утрачивая в обществен­ном мнении значение мощнейшего перераспределительного меха­низма.

Такие внутрисоциальные изменения дополнялись складыванием неких глобальных тенденций, свидетельствующих, по мнению Э. Гидденса, о возникновении в этой части мира постдефицитной эконо­мики, о возрастании политического участия непрофессионалов в делах управления обществом (через экологические, демократические, тру­довые движения), о демилитаризации международных отношений и гуманизации технологии. Сочетание этих тенденций дало ученым ос­нование сделать вывод, что входящие в фазу постмодерна общества отличаются высоким уровнем риска, включающим и возможность экономического коллапса, и рост тоталитарной власти, и возникно­вение ядерных конфликтов, и ухудшение экологической ситуации. Их будущее стало абсолютно открытым и недетерминированным. «И никакие силы Провидения, – писал Гидденс, – не вмешаются, чтобы спасти нас... Апокалипсис стал банальностью ... нашей ежед­невной жизни... подобно всем параметрам риска, он может стать ре­альностью» (Giddens A. The Consequences of Modernity. Stanford, 1990. P. 173).

Эти признаки цивилизационного кризиса западного общества ус­ложнили и изменили отношение к опыту модернизированных стран со стороны государств и обществ с еще сильными патриархальными позициями: они, не решив пока многих задач классического «модер­на», оказались перед испытанием новыми целями и ценностями.

Такие изменения не могли не сказаться и на полемике относи­тельно перспектив развития переходных обществ. Ввиду крайней про­тиворечивости целей, ориентиров и альтернатив перехода в науке возобладали более сложные подходы к пониманию перспектив и ди­намики переходных обществ. В целом «переход» (транзит) к совре­менности стал видеться еще более противоречивым и локально орга­низованным процессом, чем ранее. В этом смысле постулаты теории модернизации начали трансформироваться в положения транзитологии – отрасли знания, исключающей какие-либо ценностные и це­левые критерии при описании процесса трансформации переходных государств и обществ.

В то же время применительно к оценке внутренних механизмов и перспектив развития традиционных государств (и на основе сложив­шихся реалий) снова разгорелся спор сторонников демократии и ав­торитаризма. Приверженцы либеральных позиций стали рассматри­вать демократию уже не как цель, а как непременное условие осуще­ствления переходных преобразований. Обосновывая позитивность ориентации на демократию и ее последовательного развития, они ссылаются на тот факт, что в середине 90-х гг. из 24 государств с наиболее высокими среднедушевыми доходами 20 были демократи­ческими государствами. Факторами усиления демократических целей развития они считают и кризис легитимности авторитарных систем, беспрецедентный рост мировой экономики в 60-80-х гг., окончание «холодной войны» и проигрыш в ней тоталитарных государств, а также несомненный авторитет экономических и социальных достижений западных стран.

По мнению сторонников либеральных преобразований, в любых переходных условиях рост экономического развития формирует у лю­дей новые ценности, которые, в конечном счете, так или иначе эво­люционируют к демократическим принципам и идеалам. Эту же пер­спективу отражают и такие факты, как повышение уровня образова­ния населения, развитие мирового рынка торговли, укрепление в обществе позиций средних слоев, политика международных инсти­тутов. Решение же тех проблем, которые возникают в связи с необходимостью конкретных структурных преобразований, относилось ими к качеству элитарных слоев, овладению ими консенсусными техно­логиями и к процессу формирования политической воли, т.е. тех про­блем, которые решаются за счет отбора соответствующих руководи­телей.

В то же время, оставаясь реалистами, они признавали наличие не столько авторитарных тенденций, сколько «искушений», которые вызываются объективными обстоятельствами (но которые могут быть устранены чисто субъективными методами). Как пишет, например, А. Пшеворский, «шум несогласных голосов, задержки, вызываемые обязательствами следовать процедурам, ...неотвратимо порождают не­терпение и нетерпимость в среде сторонников реформ. Сомнения, противодействия, настаивание на процедурах кажутся им симптома­ми иррациональности». Поэтому они «...обнаруживают склонность вести дело вопреки народному сопротивлению: ...подавить гласность, чтобы продолжать перестройку. А с другой стороны, поскольку бед­ствия сохраняются, доверие исчезает, управление кажется все менее компетентным, постольку рождается соблазн... сделать все прямоли­нейно, одним броском, прекратить перебранку, заменить политику администрированием, анархию дисциплиной, делать все рациональ­но...» (Prwvorski A. Democracy and the Market. Political and Economic Reform in Eastern Europe and Latin America. N.Y., 1997. P. 187, 94).

В противоположность либералам консерваторы полагают, что про­изошедшие в мире изменения, напротив, усиливают перспективы авторитаризма. Это вызвано тем, что усиление влияния цивилизационных факторов в переходных преобразованиях способствует нарас­танию политических форм защиты собственных ценностей и ведет к столкновению с Западом и его моделью модернизации. При этом ре­ально большинство стран продолжает жить при авторитарных режи­мах, когда отсутствие сильных классов, способных задать демократи­ческие ориентиры, и социальная гетерогенность неизменно способ­ствуют усилению роли авторитарного центра. Поэтому ни одно молодое государство не способно решить конфликт между укреплением де­мократии и экономическим ростом. Вынужденные вкладывать сред­ства в структурную перестройку экономики, а не в потребление, демократические режимы проигрывают борьбу за симпатии населения и тем самым снижают свою легитимность. Поэтому, считают консер­ваторы, мир находится на границе эпохи отката демократий, когда оказывается возможным установление этнических, религиозно-фундаменталистских, популистских, коммунистических и прочих дикта­тур. Поэтому в современных условиях развивающимся государствам необходима «ориентация на развитие», а не на демократию.