Этические исследования психоаналитиков

Основные понятия: основные инстинкты, бессознательное, либидо, сублимация, эдипов комплекс, Я, Сверх-Я, Оно, архетип.

Глубинную мотивацию деятельности человека продолжают исследовать психоаналитики, придавая своим трудам в большей степени научный характер (или скорее наукообразный). Рассмотрим с этой точки зрения работы Фрейда и Юнга.

Основные движущие человека силы Зигмунд Фрейд (1856-1939) помещает в инстинктивную сферу деятельности, утверждая, что все действия человека направляются в основном двумя основными инстинктами: стремлением к удовольствию или к удовлетворению естественных органических потребностей (инстинкт жизни) и стремлением к агрессии, разрушению, саморазрушению (инстинкт смерти). Эти инстинкты он называет именами греческих Богов — Эрос и Танатос. (Глубже он не погружается, поэтому за фундаментом его построений можно предположить и опору на исследования Шеллинга). Инстинкт жизни он называет также сексуальным импульсом, который обеспечивает созидательную деятельность, и сексуальным устремлениям он придает чрезвычайно большое значение. При этом он отстаивал мнение, что наша сексуальная жизнь начинается не со времени половой зрелости, а от рождения: грудной младенец насквозь сексуализирован (вспомним Августина). У него имеются соответствующие мотивационные теории либидо, сублимации либидо, эдипового комплекса. Вся его практика основывается на этой теоретической базе. Прежде всего его внимание обращено на сферу бессознательного, в которой наиболее подробно исследуются сновидения.

В анализе сновидений прежде всего рассматривается собственное «Я» личности, которое появляется в любом сновидении и играет в нем главную роль. Причем свободное от всех морально-этических уз современности, «Я», как правило, идет навстречу всем своим притязаниям, желаниям и прежде всего сексуальным влечениям. «Стремление к удовольствию, либидо, беспрепятственно, — пишет Фрейд, — выбирает свои объекты и охотнее всего именно запретные, в частности, инцестуальные, — мать и сестру со стороны сына, и наоборот, отца у дочери или брата у сестры, сына у матери». Безудержно в этом плане может проявиться также и ненависть. И содержание снов, по Фрейду, отражает действительные устремления индивида, неосознаваемые им. Он называет либидо ту силу, в которой выражается бессознательное влечение, а именно сексуальное влечение к своему объекту, — «непреодолимое физиологическое влечение, подобное тому, как в чувстве голода выражается влечение к пище». «Что до того, что результаты толкования кажутся нам неприятными, даже позорными и противными, то «это не мешает тому, чтобы было так», — слышал я неоднократно молодым врачом от своего учителя Шарко», — вспоминает Фрейд.

И далее философствует: «Может быть, это есть проявление зла? Решитесь ли вы ломать копья за исключение злого из душевной конституции человека? Вы действительно думаете, что кучке бессовестных карьеристов и соблазнителей удалось бы сделать столько зла в мире, если бы миллионы других, идущих за вожаками, не были бы сознательными соучастниками преступлений?», вопрошает он, трактуя зло как некую онтологическую сущность. Но по поводу инцеста он размышляет и дальше — а зло ли это? «В неумолимом запрете законом и обычаями (что подтверждается историей) не было бы необходимости, если бы против инцестуальных устремлений существовали бы надежные естественные ограничители». Но естественных ограничителей как раз нет, утверждает он и отвечает на вопрос по-своему: «Истина может быть как раз в противоположном: мифология говорит нам, что инцест без всякого ограничения разрешается Богам, в некоторых случаях брак с сестрой (Египет, Перу) был даже священным предписанием для властелина (преимущество, недоступное народу)». Таким образом, Фрейд отстаивает точку зрения о естественности инцестуальных проявлений для человека, что, по-видимому, обусловлено генотипом человека. Возможно, в этом проявляется инстинкт продолжения и сохранения рода (в Библии есть соответствующий эпизод). В целом Фрейд решающее значение в психической жизни индивида придает роли наследственности.

Далее в этом же плане Фрейд анализирует причины неврозов как результата конфликта неосознаваемых устремлений и осознаваемой морали общества. В частности, социальные запреты по отношению к неосознаваемым сексуальным потребностям как раз и могут порождать внутренние конфликты, неврозы. Именно перед лицом неосознаваемых внутренних конфликтов может происходить бегство в болезнь, в невроз, кстати, может быть, самое социально безобидное, допустимое решение. Но конфликт между двумя стремлениями, осознаваемым и бессознательным, возникает, по его мнению, только тогда, когда будет достигнута определенная степень заряженности их энергией.

В связи с этим предположением Фрейд развивает теорию сублимации. Сублимация является специфическим случаем присоединения энергии сексуальных побуждений к другим, несексуальным. И так как главная цель в работе нашего душевного аппарата состоит в получении удовольствия и избегании неудовольствия (первое каким-то образом связано с уменьшением снижением имеющегося в душевном аппарате раздражения, второе — с увеличением), то при задержке полового удовлетворения человек может получить удовлетворение уже в иной, в творческой, например, деятельности. Это удовольствие как бы отсроченное, может быть, уменьшенное, но зато — надежное. Именно таким образом сексуальные влечения участвуют, по его мнению, в создании высших культурных, художественных и социальных ценностей человеческого духа. Как видим, налицо связь с чувственно-гедонистическим направлением этики.

Но Фрейд выделяет как основные еще противоположные по сути виды влечений: агрессивные влечения, цель которых — разрушение, саморазрушение, смерть. Исходя из последнего допущения, он утверждает, что вера в доброту человеческой натуры является одной из худших человеческих иллюзий. В человеке таится особый инстинкт агрессии и разрушения, — уроки истории и жизненный опыт это подтверждают, по его мнению.

В качестве главных компонентов структуры личности он выделяет Я, Сверх-Я, ОНО. Один из компонентов личности Фрейд называет Сверх-Я, считая, что оно как бы реализует требования морали (или нравственности, по современной терминологии), данной нам от Бога и пустившей столь глубокие корни. «Сверх-Я предъявляет самые строгие моральные требования к Я». В частности, наше моральное чувство вины есть, по его мнению, выражение напряжения между Я и Сверх-Я. Но у Фрейда все же есть определенные колебания в трактовке Сверх-Я как либо морального, либо нравственного образования. Несколько с иронией он пишет в другом месте: «Мы ни в коей мере не отрицаем ту часть психологической истины, которая содержится в утверждении, что совесть — божественного происхождения, но это требует разъяснений. Маленький ребенок, как известно, аморален, — у него нет внутренних тормозов против стремлений к удовольствию. Роль, которую позднее возьмет на себя Сверх-Я, вначале исполняется внешней силой, родительским авторитетом».

В этой формулировке он говорит вроде бы о формируемой морали, но в то же время звучат сомнения: «Я сам не вполне удовлетворен этими рассуждениями, но введение Сверх-Я может быть описано в какой-то степени как идентификация с родительской инстанцией». Сверх-Я является, таким образом, носителем идеала, с которым Я как бы соизмеряет себя и который восходит к родителям, воспитателям в онтогенезе и т.п. Но Сверх-Я строится не просто по примеру родителей, а, в свою очередь, по родительскому Сверх-Я и так далее до бесконечности. Таким образом, речь идет о Сверх-Я прародителей, оно есть носитель традиции, всех сохранившихся во времени ценностей, которые существуют в поколениях (по сути, утверждается идея наследования социального и психического опыта). «Человечество никогда не живет полностью в настоящем, — в идеологии Сверх-Я продолжает жить прошлое, традиции расы и народа, которые очень медленно подвергаются влиянию современности. (Влияние Сверх-Я оказывается очень мощным)». Но откуда эта мощь? Это большой вопрос, малоисследованный и самим Фрейдом.

ОНО — это есть по Фрейду темная недоступная часть нашей психики. О нем мы узнаем, как раз изучая работу сновидения и образование невротических симптомов. Описание его носит в основном негативный характер (как противоположность разумному Я). Это хаос, как бы котел, полный бурлящих возбуждений; благодаря влечениям он наполнен энергией, но не-имеет организации, не обнаруживает общей воли, только стремление удовлетворять инстинктивные потребности при сохранении принципа удовольствия. В ОНО, по его мнению, нет ничего, что соответствовало бы представлению о времени, ему незнакомы никакие нравственные оценки, никакое добро и зло, никакая мораль (напоминает темную основу существования по Шеллингу, волю по Шопенгауэру).

«Пользуясь популярными выражениями, можно сказать, — пишет он, — что Я в душевной жизни представляет здравый смысл и благоразумие, а ОНО — неукротимые страсти. Отныне Я и ОНО можно сравнить с отношением наездника и лошади (вспомним миф Платона о конях). Я служит трем строгим властелинам: внешний мир, ОНО, Сверх-Я. И цель любого воспитания (и психоаналитической работы довоспитания) состоит, с его точки зрения, в том, чтобы там, где было ОНО, стало сознательное Я.

В последние годы жизни он вновь возвращается к теории влечений, трактуя их как некие мифические существа, «грандиозные в своей неопределенности». Обыденное сознание выделяет чрезвычайно много разнообразных влечений: к самоутверждению, к подражанию, к игре, к общению и т.д. Среди них Фрейд выделяет два основных, — голод и любовь (т.е. стремление к самосохранению и к сохранению вида). Влечение отличается от раздражения, по его мнению, тем, что происходит из источников раздражения внутри тела, действует как постоянная сила, от которой нельзя спастись бегством. Во влечении можно выделить источник, объект и цель, т.е., это есть состояние возбуждения в теле, которое нуждается в устранении, являясь, таким образом, психологически действенным (определенное количество энергии, которое действует в определенном направлении). Целью может быть и изменение внутри тела, воспринимаемое как удовлетворение. Влечение допускает смену объекта, что мы определяем как его сублимацию. Влечение может быть задержано на пути к цели, — тогда возникает длительная и устойчивая привязанность к объекту, устойчивое стремление к нему. (К примеру: цель сексуальной функции — соединение половых клеток и продолжение рода, но при этом возникает удовольствие от функционирования органов и частное влечение уже только к сексуальному наслаждению как более узкая цель.)

Итак, по Фрейду, существует две группы основных влечений: эротические, которые стремятся привести живую субстанцию в еще большее единство, и влечение к смерти, как действие закона энтропии, рассеяния, нивелирования. Кстати, в политике это может быть интерпретировано как борьба демократии и тоталитаризма. Из взаимодействия и борьбы обоих влечений возникают все явления жизни, которым смерть в свою очередь кладет конец. Таким образом, мы признаем два вида влечений, которые переплетаются в жизненном процессе и каждое из которых преследует некую собственную цель. Какую? Это, согласно Фрейду, задача исследований будущих поколений. «У нас вошло в привычку говорить, что наша культура построена за счет сексуальных влечений, которые либо сдерживаются обществом и частично вытесняются, либо используются для новых целей. Все это действительно и для агрессивных устремлений, которые в то же время не существуют сами по себе и всегда сопряжены с эротическими. Последние, в условиях созданной человеком культуры, могут многое смягчить и предотвратить». Человек в течение своей жизни находится как бы между Сциллой инстинктивных устремлений и Харибдой социальной репрессивности. Отсюда трагизм его существования.

Юнг развивал собственные исследования бессознательного психического и достиг при этом еще больших глубин, по нашему мнению. «Значительные области разума и сейчас погружены в темноту, — то, что мы называем «душа, психическое», ни в коем случае не идентично с содержанием нашего сознания, — в большей степени это бессознательное психическое. (Курсив наш. — Авт.). Наша психика — лишь часть природы и тайна ее безгранична, — поэтому мы не можем дать определение ни психическому, ни природе». Таковы принципы его онтологии и гносеологии. На этой основе строится теория бессознательного.

Юнг делает открытие, что бессознательное «не просто склад воспоминаний из прошлого», — там могут возникать совершенно новые мысли и идеи, которые никогда до этого не осознавались. И таким образом он переходит к трактовке коллективного бессознательного и архетипов, и в этом его главное отличие от Фрейда (хотя надо отметить, что поздний Фрейд сходным образом трактует Сверх-Я как обусловленное архетипами).

Чаще всего, отмечает Юнг, это проявляется как свойство гения, — многие художники, философы, ученые лучшими своими идеями обязаны вдохновению, которое рождается из таких истоков. Этот же феномен проявляется и в снах, — его символы иной раз выражают мысли, которые никогда еще не достигали порога сознания этого человека. Причем, имея дело со снами, следует помнить, что они зарождаются в духе, который носит не вполне человеческий характер, по его мнению, а является скорее дыханием природы. Это может быть дух прекрасного и благородного, но может быть и дух жестокого Божества. Чтобы охарактеризовать этот дух, следует, с его точки зрения, приблизиться к миру древних мифологий, сказкам первобытного леса.

«Безмерно древнее психическое начало образует основу нашего разума, — пишет Юнг, — также как строение нашего тела восходит к общей анатомии млекопитающих. Разум, как и тело, не может существовать без собственной истории». (Имеется в виду развитие разума в филогенезе человека через наследование социального, психического, а не формирование мышления в процессе онтогенеза путем обращения к прошлому посредством языковой и других культурных традиций). Поэтому психолог, как и биолог, не может обойтись без своего рода сравнительной анатомии психического, в частности. Именно для этого он должен быть знаком с мифологией в широком смысле, ибо мифы, по его мнению, отражают первобытные сны и творческие фантазии, хотя они и подвергались в течение веков сознательной обработке.

Архетипические образы всегда сопровождали человека и являются источником мифологии, религии, искусства. В дальнейшем в этих культурных образованиях идет постепенная шлифовка образов, — они превращаются в символы чего-то запредельного, прекрасные по форме, всеобщие по содержанию. В целом же вопросы толкования очень сложны, так как любое слово, любой образ для каждого человека слегка отличны по смыслу, даже для людей одинаковой культуры. Наиболее значительна разница в интерпретации смыслов для людей с разным социальным, политическим, религиозным и психологическим опытом. Поэтому даже обычные с точки зрения одного стороннего наблюдателя предметы и идеи во сне могут приобретать для другого исследуемого мощное психологическое значение, эмоциональное, побудительное и тому подобное.

Архетип создает как бы инстинктивный вектор в бессознательном, влекущий человека, как инстинкт у животных. «Факт остается фактом, — пишет он, — люди делают некоторые вещи, совершенно не зная зачем, они основываются на ранее сформированной и уже готовой инстинктивной системе». Заметим, что пока речь идет об архетипе, так сказать, первого рода (в этом и Юнг, и поздний Фрейд согласны). Но, по Юнгу, существуют еще архетипы второго рода, которые могут воспроизводить себя в любом месте Земли и в любое время, даже там, где прямая передача или «перекрестное оплодотворение» исключены. Речь идет, таким образом, об архетипах некоего коллективного бессознательного, т.е. не только об унаследованном архаическом остатке психического, но еще и о том, что, может быть, является неким резервуаром этих остатков, общим для всех индивидов (ореол Земли, ее атмосфера, где собираются души умерших, по Платону. И если Фрейд имел дело только с индивидуальным «личным» бессознательным, то Юнг считал, что глубинная психология должна обратиться к бессознательному, которое является не только итогом жизни рода, присуще всем людям, передается по наследству (это есть и у Фрейда в его трактовке Сверх-Я личности), но и является тем основанием, на котором вырастает индивидуальная психика, резервуаром энергии, к которому как бы подключается индивидуальная психика. Это и есть то, что Юнг называет «коллективное бессознательное».

Еще в 1934 году он пишет: «Конечно, поверхностный слой бессознательного является в известной степени личностным, однако он покоится на другом, более глубоком, имеющем происхождение и приобретаемом уже не из личного опыта. Этот врожденный более глубокий слой является так называемым коллективным бессознательным, имеющим всеобщую природу. Оно идентично у всех людей и образует всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе сверхличностны. Если мы представим на миг человечество как единого индивида, отмечает он, то увидим, что человеческая раса напоминает персону, увлекаемую бессознательными силами.

Именно такого рода архетипы, по Юнгу, дают толчок к созданию мифов, религий, философий, оказывающих влияние на целые народы, исторические эпохи, — они лежат в их основе. Примитивные родоплеменные тайные учения, мифы и сказки являются, по его мнению, выражением архетипов, подвергнутых сознательной Обработке, и трактуются как лингвистические явления, выражающие глубинную суть души, которая улавливается человеческим сознанием в зеркале природных событий. Он интерпретирует их, с одной стороны, как вид некой ментальной терапии для человечества, страдающего от войн, голода, болезней, смерти. Но они же могут порождать и некие психозы, индивидуальные и массовидные, возникающие под их влиянием. Именно миф, овладевающий людьми на основе архетипа, как раз и может сделать их, по его мнению, несравненно великими (св. Павел, бродячий ковровый ткач, поверил, что он Божий посланник, и стал им, сын плотника из Назарета Иисус поверил, что он богочеловек, и стал им, по крайней мере в сознании многих поколений людей, хотя этот миф о приходе Мессии существовал за много веков до его рождения).

Итак, по Юнгу, внутренние мотивы поведения человека возникают из глубокого источника, не порожденного сознанием и не находящегося у него под контролем (возможно, они существуют всегда, но не всегда проявляются). В мифологии ранних времен как раз эти силы, по его мнению, называли «мана» или духами, демонами, богами. И сегодня они также активны, как и прежде, — «демоны и боги вовсе не исчезли, они лишь обрели новые имена». Таким образом, у Юнга звучит мотив некоего управляющего воздействия этих духов, добрых и злых. «Девиз — где есть воля, там есть путь, — утверждает он, — суеверие современного человека, который слеп к тому, что он одержим силами, находящимися вне его контроля». Это, в частности, проявляется в психологических сложностях, неврозах, в ненасытной жажде пищи, алкоголя, табака, наркотиков и тому подобное. Он отмечает, что жизнь человека состоит из комплекса неумолимых противоположностей: дня и ночи, рождения и смерти, счастья и страдания, добра и зла. Мы даже не уверены в том, что же из них преобладает над другим. «Жизнь — это поле битвы, и будь это не так, жизнь подошла бы к концу», — утверждает он.

С развитием сознания, по мнению Юнга, все больше углубляется пропасть между ним и бессознательным и одновременно растет внутреннее напряжение в человеке. Адаптация, снятие напряжения возможна только через символику все более сложных религиозных учений и через сновидения, галлюцинации (кстати, их чрезвычайно ценили древние как милость Божию).

И если передача информации через символы, от сознания к бессознательному и наоборот оказывается по каким-либо причинам невозможной (крах или кризис религиозных концепций, травмирующее воздействие обстоятельств и тому подобное), то архетипические образы коллективного бессознательного могут вторгаться в индивидуальное сознание в самых примитивных формах и приводить не только к индивидуальным, но и к коллективным психозам, массовым движениям, войнам, ибо архетипы обладают колоссальной психической энергией. Может быть, именно поэтому некоторые вроде бы примитивные идеи, к примеру, фашизма, захватывают народные массы. Коллективное безумие, периодически возникающее в Европе, является, по мнению Юнга, следствием именно специфического развития ее истории, как истории упадка символического знания.

Созданная в Европе техническая цивилизация — итог столетий «по расколдовыванию» мира, логического типа мышления европейцев, экстравертного, направленного вовне. На Востоке, в Индии, например, преобладает интуитивное, ин-тровертное, ориентированное как бы вовнутрь мышление и направленное на приспособление к коллективному бессознательному. Символы религий Востока открывают, по Юнгу, человеку священное нуминозное (намекают на него, указывают) и одновременно предупреждают его от непосредственного соприкосновения с колоссальной психической энергией архетипов. И человечество в течение веков возводило как бы защитную стену религиозных символов против «жуткой жизненности, таящейся в глубинах души». И когда эта стена стала разрушаться, Европа стала матерью демонов, пожравших большую часть Земли, — это Реформация, Просвещение, капитализм, протестантизм, материализм естествознания.

Современную Европу (с ее кризисом христианства) он сравнивает с поздней античностью, когда рушились языческие религии и варвары сокрушали цивилизацию. Но греки и римляне обратились к восточным религиям, чтобы восполнить утрату священных символов собственных религий (вспомним слова Ницше «великий Бог Пан умер!»). В результате победило христианство, которое как бы восстановило в то время охранительную стену символов. Но и его, христианство, разрушил протестантизм. И сегодня вновь налицо увлечение восточными религиями как инстинктивное стремление к защите.

Наше время продемонстрировало, что означает «открытые ворота преисподней духа»: фашизм в Германии, революция в России, истребительные войны в Африке. И современный человек не понимает еще, по мнению Юнга, что именно рационализм отдал его на милость демонам. Он освободил себя от суеверий (как он полагает), но при этом утратил охранительные духовные ценности (божественные идеи и символы).

Тяга к вечным образам в человеке — вечная и нормальная. Эти вечные символы (душа, Бог, Троица, Отец и Сын) открывают человеку путь к пониманию Божественного, нуминозного смысла жизни и одновременно предохраняют от непосредственного с ним соприкосновения, которое может быть опасным и губительным. Благодаря тысячелетним усилиям человеческого духа эти образы уложены во всеохватывающую систему мироупорядочивающих мыслей — религию. У человечества никогда не было недостатка в могущественных образах, которые были магической защитной стеной против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души (проявлялась, к примеру, в античных мистериях, восходящих к седой древности).

И люди никогда не задаются вопросом о значении архетипических образов, пока эти образы полны для них бессознательного смысла. Боги умирают, как только о них начинают думать, прибегая к разуму. Предпринятый, в частности. Реформацией штурм этих образов пробил брешь в защитной стене священных символов, Боги Эллады и Рима гибли от той же болезни. Хотя, по его мнению, вера не исключает и мысли, что есть сильнейшее оружие человека и средство обретения им смысла жизни. Но каким образом мы придаем смысл, размышляет он? Откуда мы его берем? Этот сложный вопрос он I оставляет открытым: в порядке гипотезы считает, что формами придания смысла являются в частности категории, возникшие в туманной древности, языковые матрицы, происходящие от первобытных образов. Для ответа необходимо, по его мнению, в любом случае обратиться к истории языка и мотивов, а она прямо ведет к первобытному миру чуда.

Подведем итоги: Юнг подчеркивает, что сегодня, говоря о материи, мы описываем ее физические свойства (материализм), отбрасывая прежний образ материи как Матери-Земли, выражающий глубинный эмоциональный смысл плодоношения и порождения. Также и дух теперь отождествляется только с интеллектом и перестает быть Отцом всего, Божественным разумом, по его мнению. И эта колоссальная утрата компенсируется архетипическими символами наших снов. Трагическая иллюзия наша в том, что мы уверили себя, «что с помощью разума (имеется ввиду интеллект) мы завоевали природу». Но это лишь лозунг, влекущий за собой трагические последствия. Архетип есть одновременно образ и эмоция. Только заряженный эмоцией он приобретает сакральность, нуминозность, психическую энергию, становится динамичным, вызывающим существенные последствия. Это куски самой жизни — образы, которые через мост эмоций интегрально связаны с живым человеком. Такие образы могут вызвать как тяжелые психические расстройства, так и чудесные исцеления, религиозные обращения (могут возвратить жизнь, обогатить бытие).

Психология — единственная наука, которая должна принимать в расчет связь между психическими событиями и жизнью. «Часто спрашивают, — пишет Юнг, — почему Бог раньше часто являл себя людям, а ныне его никто не видит? Один рабби ответил: «Сегодня нет никого, кто мог бы поклониться достаточно низко». Ответ попадает в самую точку, — мы забыли, что Бог творит главным образом через сны и видения».

Бессознательное, подчеркивает он, — это самая сложная и неведомая часть разума, которая до сих пор остается неиследованной, хотя сигналы от него идут постоянно каждую ночь. Невероятно, но факт: до Фрейда бессознательным пренебрегали и не замечали его, — теперь оно превращено в свалку для всего морально отвергнутого. А оно есть нуминозное, Божественное.

Итак, мы видим, что Юнг ищет научное обоснование мотивов поведения человека в психологии. Но известно, что и сама психология базируется на философском фундаменте и ее наукообразие тонет в нем, как в «зыбучих песках». А это значит, что размываются и научные этические основания жизни человека и тогда вновь появляются соответствующие философские направления: экзистенциализм, интуитивизм и т.п. Круг замыкается, — вновь научный поиск смыкается с поиском религиозно-мистическим.

Рекомендуемая литература

Фрейд 3. Введение в психоанализ. — М., 1991.

Юнг К. Архетип и символ. — М., 1991.