3. Хронотоп «русского поля» в романе «Прокляты и убиты».

Другим ярким метафорическим образом–символом выступает в романе образ осиповского хлебного поля. Вместе с тем заявляет о себе эпическое время: «Тысячи, может быть, миллионы лет прошло прежде… И еще много, много лет и зим минуло… Будут еще и еще…» [3;192].

Эпически развернутая картина рождения природы в романе обособляется и сублимируется в философском плане: природа в образе «бесконечно желтого поля» [3;193] – это вечная и мудрая сила Жизни, врачующая и успокаивающая, сила, с которой человек должен слиться. Здесь фольклорное время дано как символ утраченного состояния человеческой жизни, к которому нужно вернуться: «…организуясь в хлебном поле… росточками прикрепить человека к земле… пробудить в нем потребность перенять из природы звуки, превратить их в музыку, зачерпнуть краски земные и небесные и перенести на доску, на камень, выткать узоры на холсте – так создавалась душа человеческая» [3;193]. Философский аспект природы в романе В. Астафьева дается в соседстве понятий труда и хлебороба, народной традиции и веры.

Повесть В. Астафьева «о творении хлебного поля» восходит к христианскому мифу «умирающего и воскресающего бога». Таким образом, осиповское поле становится хронотопом воскресенья, обновления жизни: «Осиповское хлебное поле, разоренное, убитое, - как оно похоже сейчас на смутой охваченную Отчизну свою, захиревшую от революционных бурь, от преобразований, от братоубийства… и воспрянет, воспрянет и засияет хлебное поле… оно празднует весну нежными всходами хлебов, после огня и разрухи озарится земля солнечным светом спелого поля…» [3;195].

С воскресеньем хлебного поля связана философская мысль воскресенья души человеческой: «воскреснет человеческая душа, распаханная Богом для посевов добра, для созревания зерен созидательного разума» [3;195]. Хлебом насущным для душ людских является вера, которая и приведет к «жизневоскресанию».

В этих строчках заключена основная идея христианской концепции романа В. Астафьева. Таким образом, мы приходим к религиозной философской модели жизневосприятия, раскрывающейся в противопоставлении безверия и веры. Ведь именно безверие является главным виновником страшной военной бесовщины на страницах астафьевского произведения. Человек отступил от Бога и обрек себя тем самым на кровопролитие, страдания и смерть. В.Астафьев точно так же, как и Ф.М.Достоевский, видит корень зла в одном - в «отпадении от Блага, то есть от Бога» [124;270], - приводит строки из богословского трактата Л.Сараскина.

Исследователь Иван Есаулов отмечает, что в «Проклятых и убитых» В.Астафьев ставит вопрос «о наказании Божием русских людей советского времени, наказании «по грехам нашим», после «чертовой ямы» нашего атеизма, и вопрос этот решается «в полном соответствии с магистральной христианской традицией» [56;224] . Впервые проблема религиозного смысла художественно рассматривается в романе о Великой Отечественной, «не загромождаемая военными поражениями и удачами советского оружия». Ведь Россия «впервые за свою тысячелетнюю историю вела отечественную войну, не будучи уже христианским государством». И мы с горечью соглашаемся со словами критика: «Не православный крест, а сатанинская звезда была нашим официальным путеводным знаком в войне. Красные знамена и комиссары вели нас в бой, а также та самая партия, которая сокрушила перед этим христианскую Россию» [56;224]. Не Христос был с нами в боях за Матушку-Русь, а партия вела нас в бой, которая затуманила идеологией разум советского человека. Астафьев-солдат сокрушается: «Как же надо затуманиться человеческому разуму, как оржаветь живому сердцу, чтобы настроилось оно только на черные, мстительные дела, ведь их же, страшные и темные дела, великие грехи, надо потом отмаливать, просить господа простить за них. В прежние стародавние времена после всех битв, пусть и победных, генералы и солдаты, став на колени, молились, просили господа простить за тяжкий грех кровопролития» [2;383]..

Это все понимает даже малограмотный солдат, старается выкарабкаться из этой «чертовой ямы», но еще очень глубок омут. «Смерть мне гадская от Бога назначена, оттого что комсомольчиком плевал я в лик Его, иконы в костер бросал, кресты с Перхурьевской церкви веревкой сдергивал, золоту справу в центры отправлял… Вон она, позолота, святая, русская, на погоны пошла, нехристей украсила…» [2;686] - признается дед Финифатьев Лехе Булдакову, предрекая свою ужасную смерть: смерть от Бога, который так и не смог его простить. «Прощенья у Ево (Бога) день и ночь прошу, но Он меня не слышит» [2;686].

Виновниками бесовщины, происходящей на земле советской, В.Астафьев считает революционеров и их последователей (в лице партии). Как будто бесы вселились в людей, в их души, утратившие веру.

То есть, главной проблемой в произведении В.Астафьева остается проблема веры и безверия, которая вообще является преимущественной в русской литературе. Некоторым героям Астафьева только в конце жизни открываются «горные истины», они приходят к пониманию своих заблуждений, гибельность атеистического миропонимания. И это мы пронаблюдали на примере деда Финифатьева. К страшным последствиям привела вера в «научный коммунизм и вера в могущество Сталина» [2;691]. Коля Рындин спорит с замполитом Мельниковым, пытаясь объяснить «многоумному» товарищу капитану, что «до безверья дойдя», «многие диавола в себя запустили», «сами себе подписали приговор на вечные муки, и вот глядите, чем это кончилось, иначе и не могло кончиться,- страшной казармой, озверением…» [2;118]. Старообрядец предупреждает: «Вот и вы Господа всуе поминаете, не веруя в него, - это есть самый тяжкий грех, Господь вас накажет за пустословие, за обман» [2;118].

Безверие превращает жизнь в хаос, где властвует Зло, ужас поражает человека – так «силы небесные карают чадо свое». Страданием, слезами и потерями искупается тот тяжкий грех.

Хронотоп воскресения осиповского поля противопоставлен хронотопу «ристалища бесовского»: «густое, ползущее» время Чертовой ямы, с одной стороны, и выпадающая из течения биографического времени вечность – с другой. Безграничность пространства хлебного поля – антитеза ахронному миру казармы. Можно прийти к выводу, что модель «ограниченного» и «безграничного» пространства действенна не только с сюжетной ситуации романа «Прокляты и убиты», но и в его концептуальности.